1
Николай Васильевич был гениальным человеком.
Он только об этом, наверное, не знал. Видимо, он не особо доверял тем, кто превозносил его до небес. У него был свой взгляд на то, что он делает. Он мучительно искал новые позитивные литературные формы для своих мыслей, настроений, впечатлений. Он как-то сразу понял, что вся суть в деталях. Он бичевал себя самыми страшными и грешными мыслями, сознавая свою особую связь с реальностью, когда мир открывался ему через, казалось бы, пустяки. Из лоскутков платья обыденности он собирал великие шедевры, которые, увы, не утешали Творца. Он просил, как милостыню, подробностей. Он был гениальным попрошайкой и убийцей всего живого, потому что его словесные картины были живее тех существ, что обитали на самом деле. Он, унижаясь, просил, как Вий, подробностей мира, потому что без них, без сообщений о запахе и цвете, о ритмах музыки и обычаях, о чудовищно мелких подробностях, именно – сообщений, он мало чего видел, хотя и порой, может быть, это и есть правда, утверждал обратное, что творил только отталкиваясь от подмеченного им. Услышав подробности, прочитав что-то о, казалось бы, пустяках бытия, Николай Васильевич преображался: у него открывались глаза, он прозревал вечность.
Николай Васильевич Гоголь:
«Я сделал в то же время воззвание ко всем читателям «Мертвых душ» - воззвание несколько неприличное и не весьма ловкое. Я очень знал, что над ним многие посмеются; но я готов был выдержать всякое осмеяние, лишь бы только добиться своего. Я думал, что, может, хоть пять, шесть человек захотят исполнить мою просьбу так, как я желал. Я не требовал собственно поправок на «Мертвые души»: мне хотелось под этим предлогом добыть частных записок, воспоминаний о тех характерах и лицах, с которыми случилось встретиться на веку, изображений тех случаев, где пахнет Русью. Зная, что у всех нас есть какая-то лень, неподъемность на работу, вследствие которых почти всякому из нас трудно что-нибудь доставать из своей памяти, я думал, что чтение «Мертвых душ» может расшевелить, особенно если и карандаш и бумага будут при этом под рукой. Я выставил свой адрес и просил прислать мне в письме только тех, которые не захотели бы печатать, но вообще я считал гораздо полезнее сделать их всеобщею известностью. Мне казалось даже необходимым и в нынешнее время это распространение известий о России посредством живых фактов, потому что в это время, которое недаром называется переходным, почти у всякого человека, на всех поприщах, заметно стремление преобразовать, поправлять , исправлять и вообще торопиться средствами против всякого зла…
…Словом, я думал, как дитя; я обманулся некоторыми: я думал, что в некоторой части читателей есть какая-то любовь. Я не знал еще тогда, что мое имя в ходу только затем, чтобы попрекать друг друга и посмеяться друг над другом. Я думал, что многие сквозь самый смех слышат мою добрую натуру, которая смеялась вовсе не из злобного желания. Но на мое приглашение я не получил записок; в журналах мне отвечали насмешками.
…Я никогда ничего не создавал в воображении и не имел этого свойства. У меня только то и выходило хорошо, что взято было мной из действительности, из данных, мне известных. Угадать человека я мог только тогда, когда мне представлялись самые мельчайшие подробности его внешности. Я никогда не писал портрета, в смысле простой копии. Я создавал портрет, но создавал его вследствие соображенья, а не воображенья. Чем более вещей принимал я в соображенье, тем у меня верней выходило созданье. Мне нужно было знать гораздо больше сравнительно со всяким другим писателем, потому что не принять в соображенье – и ложь у меня выступала ярче, нежели у кого другого. Этого я никак не мог объяснить никому, а потому и никогда почти не получал таких писем, каких я желал. Все только удивлялись тому, как мог я требовать таких мелочей и пустяков, тогда как имею такое воображение, которое может само творить и производить. Но воображенье мое до сих пор не подарило меня ни одним замечательным характером и не создало ни одной такой вещи, которую где-нибудь не подметил мой взгляд в натуре…
…Но, странное дело, среди России я почти не увидал России».
2
В государственном архиве города Киева мне неожиданно пожал руку сам Николай Васильевич Гоголь!
Я был в изумлении!
Решив отдать несколько своих изданных в Сибири книг добрым надежным людям, я смело шагнул за дверь этого солидного учреждения. Человек выше среднего роста, как запомнилось, с большими залысинами и несколько удлиненным носом, внимательно взглянул на меня, мы обменялись приветствиями, рукопожатиями. Он представился…
…Нет!
Нет и нет!
Он был старшим научным сотрудником архивного учреждения. Много трудов положил он на составление, взращивание гносеологических деревьев иных уважаемых граждан. Имя его, как помнится спустя, считай, три года после встречи, Сергей Юрьевич Карамаш. Но среди прочих подробностей, как молния, ударила одна:
- Я же потомок Николая Васильевича Гоголя, - сказал Сергей Юрьевич.
У меня реакция была такой же, как и у Вас, уважаемый читатель:
- Правда?!
Он улыбнулся, слегка повернув голову, в лице мелькнула тень гениального птичьего профиля:
- Разумется, нет такой бумаги, где бы черным по белому было написано, что сей имярек является родственником Гоголя. Однако суть в следующем: мелкопоместные дворяне имели свои семейные гербы. Моя бабушка из рода Бобровских, Николай Васильевич Гоголь из рода Яновских. Гербы – одинаковые. Следовательно, у нас одни корни…
Я поверил!
Я не мог забыть эту встречу. Я потом месяц-другой передавал всем знакомым и родным привет от самого Николая Васильевича Гоголя, который так не по-книжному предстал передо мной в Киеве.
Уже незадолго до своей трагической и странной гибели Николай Васильевич Гоголь писал:
«Мне, верно, потяжелей, чем кому-либо другому, отказаться от писательства, когда это составляло единственный предмет всех моих помышлений, когда я все прочее оставил, все лучшие приманки жизни и, как монах, разорвал связи со всем тем, что мило человеку на земле, затем чтобы ни о чем другом не помышлять, кроме труда своего. Мне не легко отказаться от писательства: одни из лучших минут в жизни моей были те, когда я наконец клал на бумагу то, что выносилось долговременно в моих мыслях; когда я и до сих пор уверен, что едва есть ли высшее из наслаждений, как наслажденье творить».
Он положил перо – и умер…
Привет и Вам, уважаемые друзья и коллеги, - да! – от гениального художника Украины и России Николая Васильевич Гоголя!
Благополучия Вам, здоровья и успеха!
Примечание.
Цитаты приводятся из «Авторской исповеди» Н. В. Гоголя.
Фото автора.
Рецензия на «Привет! - От кого? - От Гоголя!» (Владилен Лех)
Великолепные заметка и тема!!!
какая сила и уверенность в речи Гоголя
... а мы только читаем, и не пишем...
впр, мы пишем :)
Спасибо! и удачи Вам
Конкурс Фантастики Великое Кольцо 08.07.2014 23:16
Ответ
Гениальность - это, в числе прочих факторов,
великая сосредоточенность. Ведь именно об этом
говорит Н. В. Гоголь. Трагическая и нечеловеческая сила
сосредоточенности, разрушающая, к сожалению, и самого художника,
когда текст задуманного произведения написан...
Спасибо за отклик.
Владилен Лех 09.07.2014 01:19