Лейтенантство - время золотое. Главы 1-10

Анатолий Гончарук
Романы Анатолия Гончарука
в серии «Невозможный Иванов»

Борзый «минус»

Исключение из правил

В прокрустовом ложе

Обманутые Крымом

Лейтенантство – время золотое

Время взрослеть

Страна героев

Гайсинские летуны

Шаман корабля









Анатолий Гончарук





Лейтенантство – время золотое




       «Каждый выбирает для себя –
                Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку,
                Каждый выбирает для себя».
Ю. Левитанский







Почему вы опоздали?!
«Военная мудрость есть понятие
содержащее противоречие в самом себе».
Грушо Маркс
«Думаю, что военная логика тоже».
Я (лейтенант Иванов)
Начальник управления, строгий полковник с умными глазами, смотрит на меня с ненавистью и молчит. Уже довольно долго молчит. Я – молодой лейтенант, только что отгулявший положенный мне после окончания военного училища отпуск и приехавший в свою первую офицерскую часть. Несколько минут назад я вошел в кабинет вслед за этим самым начальником управления, который только что приехал, и доложил ему, что, мол, я, лейтенант Иванов, прибыл для дальнейшего прохождения службы.
С тех пор он и молчит, разглядывая меня. А чего меня, собственно, разглядывать? Новенькая, подогнанная по мне парадная форма, спортивная фигура, аккуратная стрижка, выбритое лицо. Ну, может, несколько нагловатое выражение у этого лица. В смысле, у моего лица. А полковник все  разглядывает меня и молчит. А я тоже молчу и разглядываю его. Именно разглядываю, а не поедаю его преданными глазами. Я думал, что именно это его и раздражает, но, оказывается, ему до этого дела вовсе нет, и звереет он совсем по другой причине.
– А почему вы опоздали, товарищ лейтенант? – наконец прорычал он грозно. Наверное, предполагается, что я должен сильно испугаться, сделать виновато-глуповатое выражение лица, задрожать, а может даже и слезу пустить, да? А вот фиг вам, товарищ полковник!
– Не понимаю, товарищ полковник! – уверенно и весело рявкнул я.
– Что?!! Что вы не понимаете? Он не понимает! Видите ли, он не понимает! Почему вы опоздали, я вас спрашиваю!
– Куда? – на миг все-таки растерялся я.
– Что значит куда? – удивился и сам полковник. – На военную службу!
– Никуда я не опаздывал, товарищ полковник!
– Что? Да ты что, лейтенант, не в своем уме, что ли? Я тебя спрашиваю великим и могучим русским языком: почему ты опоздал? Ля-ля-ля! (В смысле, посыпались, как из рога изобилия, ненормативные выражения).
– Не понимаю, товарищ полковник, – упрямо отвечаю я. – Я никуда не опаздывал!
– Что? Да ты что себе позволяешь, лейтенант? – полковник даже задохнулся от негодования, неожиданности и может еще чего-нибудь. – Так это называется отвечать на вопросы старшего начальника, да?
– Что ж вы хотите, какой вопрос, такой и ответ, – подумал я, но вслух на этот раз ничего говорить не стал, а просто расслабил линию плеч, что не осталось, впрочем, незамеченным. Лучше бы я просто снова что-нибудь ответил, пусть даже и невпопад, это не так бы возмутило моего нового начальника.
– Как стоишь? Ты как стоишь, лейтенант? Кто тебе давал команду «вольно»? А ну стать по стойке «смирно»! Присылают тут разных…
Снова пошла нецензурная брань. Все те люди, из уст которых я раньше слышал ругань, к примеру, кочегары из нашей котельной, по сравнению с этим полковником сейчас выглядели рафинированными, приторно слащавыми интеллигентами в надцатом поколении. А полковник все еще что-то говорит, надо послушать.
– Начнем сначала, лейтенант, – еще больше нахмурился полковник, но, судя по подбору слов, попытался взять себя в руки и перешел в общении со мной на «вы», как и положено. – Я вас спрашиваю, почему вы так поздно приехали, почему опоздали на военную службу? Почему вы не приехали раньше?
– Но я вас действительно не понимаю, товарищ полковник. В моем предписании указано прибыть на службу 12 августа 1989 года. Сегодня и есть 12 августа 1989 года. У вас рабочий день начинается в 8.00, а я прибыл сюда намного раньше, можете спросить у дежурного по управлению, дежурного по КПП, думаю, они подтвердят. Так что я не понимаю, куда я опоздал.
– Да??? А вот другие лейтенанты...
Ах, вот в чем дело! Оказывается, другие лейтенанты приехали, кто за три, кто за четыре дня, один за неделю до указанного времени; а еще нашелся один чудик, который приехал сюда служить на следующий день после выпуска из военного училища! И теперь они отличные офицеры, а я самый последний разгильдяй и раздолбай. Вот такие дела.
– Товарищ полковник, другие лейтенанты могут служить и без выходных, и без отпусков – это их личное дело. Я лично никуда не опаздывал, – упрямо заявил я, пытаясь представить себе, как это – приехать служить сразу после выпуска, только-только из военного училища?
– Вот так, да? Умный, что ли?
– Не глупый, во всяком случае.
– Тьфу. Ладно, иди, лейтенант, устраивайся пока. Зайди к моему заместителю по тылу, он тебе выделит жилье. Придешь послезавтра, нет у нас пока для тебя места.
Оказалось, что теми энтузиастами, которые приехали раньше времени, заткнули (пардон за дурной тон, это я у полковника успел набраться)... Так вот, этими энтузиастами укомплектовали самые трудные в смысле воинской дисциплины, порядка и так далее роты.
Зам по тылу сообщил, у кого я могу получить ключи от ЦУБика – моего первого собственного жилья. Еще он сказал, что мне очень повезло с жильем. Я его как-то не спросил, в чем именно заключалось мое везенье, так что до сих пор не знаю. Из жилья в городке было: две пятиэтажки, десяток фанерных бараков и несколько десятков вагончиков, разбросанных в самых неожиданных местах. Комендант выдал мне ключ и рассказал, где находится мой ЦУБ, и мы с женой с чемоданами отправились на поиски своей «квартиры».
Место мне понравилось – опушка леса и край болота, камыши чуть ли не в два моих роста. Вода «на улице» – колонка с холодной водой. Там же и туалет. Все это на всех жильцов нашей, так сказать, улицы. Одним словом – романтика офицерских будней.
В нашем вагончике одна комната с круглыми стенами. Койки две, но стоят они у разных стен, и ножки у коек разной длины. В смысле та пара ножек, которая к стене, короче остальных двух. Койки промяты так, что лежать на них, совершено невозможно. Я снял две двери, и они как раз уместились на кроватях. После этого я сдвинул их и подложил по короткие ножки кирпичи. С горем пополам получилась одна кровать.
Вообще-то в ЦУБе предусмотрены все удобства, но не в нашем случае. Хотя свет есть. Это единственное благо цивилизации, которое все-таки имеется. По нашей  стороне «улицы» еще пять таких же ЦУБиков. Четыре из них пустые, а в пятом живет мой однокашник из 30-й роты с женой и маленькой дочуркой. Через «дорогу» от наших ЦУбов стоит ряд вагончиков традиционной прямоугольной формы – КДМов. В одном из них живут три лейтенанта-холостяка, остальные КДМы пустые.
Мы познакомились с женой моего однокашника, и та сообщила, что нам необходимо купить электрическую плитку и будильник. Без этого жить здесь будет совсем тоскливо. Изольда попыталась сварить кипятильником яйца, ждать пришлось долго. Так и не дождавшись, пока они сварятся, я отправился в Мукачево за покупками. Мне повезло – я купил и электрическую плитку, и будильник. Я говорю «повезло», потому что, как рассказала нам все та же жена моего однокашника, поляки вывозят из Закарпатья любые электротовары – от кипятильника и до холодильника, поэтому то, что я с первого раза купил электрическую плитку – это настоящая удача! С плиткой жить стало сразу веселей. Забыл сказать, ключ от дверного замка нам дали всего один. Я хотел купить новый замок и врезать его во входную дверь, чтобы свой ключ был и у меня и у Изольды, но с замком мне не повезло – в продаже их не отказалось.
Вечером мы с моими однокашниками, да, оказалось, что здесь есть еще один наш выпускник из 34-й роты, и их женами устроили шашлыки, чтобы лучше познакомиться, и вечер воспоминаний о родном училище. Впрочем, последнее мало заинтересовало наших жен. Соседа по ЦУБику зовут Борис Галахов, его жену Женя, а дочку Юля. Второго однокашника зовут Квят Олег, а жену – Кира. Детей у них, как и у нас нет, хотя женаты они больше года. Олег учился в одной роте с моим земляком Толиком Исаевым. А еще он учился на железнодорожном факультете.
– Слушай, Олег, – не сдержался и полюбопытствовал я, – вот ты учился для желдорбата. А зачем ты здесь? В смысле, как ты сюда попал?
– Так я же местный, – честно признался Квят. – Мест других, чтобы поближе к родителям не было.
И хотя целый день мы с женой вымывали ЦУБик, устали так, что вечером с ног валились. Но поспать не удалось – комары в гости пожаловали. Полночи мы все щели затыкали, чтоб с комарами, хоть как-то можно было бороться. Так потом и жили: на день все раскрывали, чтоб хоть немного свежего воздуха попадало, а на ночь снова законопачивали.
А меня через два дня, это был понедельник, назначили в самую лучшую часть главка – в мехбат, обслуживающий радиолокационную станцию дальнего слежения ПРО (противоракетной обороны) «Дарьял». Свободных плохих мест просто уже не было, как я уже говорил, их укомплектовали энтузиастами, приехавшими заранее.

Первое знакомство
Да! Совсем забыл рассказать! Итак, приехали мы с женой в мою первую офицерскую часть. Часть находится в лесу в двенадцати километрах от города Мукачево. В городе ее знают по разговорному названию «Рембаза ВВС». Добрались мы рано, почти за час до начала рабочего времени.
Нашли мы здание, в котором находится штаб управления, я убедился, что мне именно сюда, и мы с супругой отошли в сторону, ждем, пока начальник управления приедет. Жена сидит на чемоданах, я стою рядом, и мы разговариваем.
– Муж, – то ли серьезно, то ли шутливо говорит Изольда, – мне здесь ужасно не нравится. Ну, правда, сам сравни это с Североморском. Ты помнишь, что предлагали мои родители?
Я помню. На третий день после свадьбы теща и тесть позвали меня и Изольду в ресторан. Даже свою вторую дочь они не взяли и моих родителей тоже почему-то не пригласили. Когда официантка накрыла стол и удалилась, теща сказала:
– Мы вас позвали для серьезного разговора. Зачем вам ехать неизвестно куда и жить непонятно где? Толя, переводись на север, и лучше всего в Североморск. Здесь мы не в состоянии тебе помочь, у нас, к сожалению, нет таких знакомых, которые могли бы тебе в этом помочь. Но если ты сможешь это сделать, мы сразу, же переедем в среднюю полосу, а вам с Изольдой оставим нашу двухкомнатную квартиру, машину и гараж. Подумайте над нашим предложением.
Я так понимаю, что думать нужно именно мне, так как моя жена давно в курсе этого разговора. В разговор вступил тесть.
– Ты должен найти способ перевестись на север! Ты же был на севере! Год за полтора! Оплата в 1,5 раза выше, чем в средней полосе да плюс «полярки»! Через четыре года будешь еще 80% «полярок» к зарплате получать! Зарплата будет в 2,3 раза выше, чем по стране! А обеспечение у нас какое, ты же сам видел! У нас есть двухкомнатная кооперативная квартира в Краснодарском крае, и мы можем ее продать или обменять на квартиру в другом городе. Например, дома, в Новгороде.
– Да я и не против, – сказал я, но мне безо всяких оснований почудилось, что не может все быть так гладко.
– Вот и молодец, – расцвела теща. – А теперь постарайся добиться перевода на север, и все у вас будет хорошо!
Я подумал, что для того, чтобы все было хорошо, вовсе не обязательно переводиться на север, но промолчал. Дальше мы просто обедали, танцевали, а теща с тестем еще четыре раза повторили свое предложение и обещание. Я огорчил тестя тем, что отказывался пить, но компанию ему составили жена и дочь. Они все улыбаются, но глаза все время остаются холодными, отчего складывается впечатление, что они говорят неправду. Хотя я не психолог, может, я и ошибаюсь.
– Ты не сомневайся, зятек, мы как сказали, так и сделаем. Ты только представь, сразу своя двухкомнатная квартира с мебелью, гараж и машина! Конечно, машина – «копейка», но все-таки она есть, и она в прекрасном состоянии! Соберете денег, сможете купить что-нибудь лучше и современнее!
Они улыбаются, а я ощущаю, как во мне все сильнее и сильнее вызревает всевозрастающее дурное предчувствие.
Я отвлекся от воспоминаний. Рядом проходит какой-то капитан, я на него только мельком глянул и отвернулся. Капитан остановился и позвал меня.
– Товарищ лейтенант, подойдите ко мне.
Я нехотя подошел и спрашиваю:
– Чего?
– Товарищ лейтенант, – возмущается капитан, – почему вы мне не отдали воинскую честь?
Это он говорит мне, вчерашнему училищному сержанту! У нас же в училище одних полковников человек сто, если не больше, а тут какой-то капитан! Не понимал я тогда, что капитан в военном училище и капитан в войсках это две огромные разницы, и не подсказал никто. На выпускном курсе, когда мне какой-нибудь начальник кафедры говорил: «Иванов, нужно сделать то-то и то-то», я думал: «Ага, мы экзамен на кафедре еще будем сдавать? Не будем!» и с сожалением в голосе отвечал: «Извините, товарищ полковник, ничего не получится. Времени нет!» И мне за это ничего не было, а тут какой-то капитан!
Кстати, капитан вовсе невзрачный, худющий, белесый, бровей и ресниц почти нет, в очках, и кожа молочно-розовая, прямо как у поросенка. В общем, вчерашний курсант победил во мне сегодняшнего лейтенанта, и я капитану сказал:
– Да пошел ты.
Я вложил в свои слова все презрение, на какое только был способен. Потом я повернулся к нему спиной и спокойно, как будто ничего не случилось, отошел от капитана. Он смотрел на меня так, словно хотел испепелить взглядом. Мы оба и не подозревали, что у этой истории будет продолжение.
Через два дня я получил, наконец, предписание и направился в свою часть. Идти пришлось всего минут пять, так как все здесь расположено компактно – и воинские части, и жилой городок. Не успел я пересечь КПП своей части, как прямо через плац ко мне подбежало трое солдат.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – радостно гаркнули они в один голос.
А я подивился. Неужели у них здесь такие порядки, что как только видят офицера, так сразу и бегут к нему, чтобы поприветствовать?
– Здравия желаю, – козырнул я.
– А вы нас не узнаете? – с удивлением спрашивает один из солдат.
– Честно признаться, нет, – признался я.
– А помните, примерно год назад вы возвращались со стажировки, а мы ехали из Афганистана, и приходили к вам в гости. И все вместе пели ваши песни?
Надо же, какие бывают совпадения в жизни! В общем, я еще не дошел до штаба своей части, а среди солдат уже стал в определенном смысле авторитетом. В штабе у дежурного по части я узнал, где можно найти командира части. Мне ответили, что командир в отпуске, а его обязанности исполняет начальник штаба, и что его кабинет находится в конце коридора. Я дошел до кабинета начштаба и постучал.
– Да, да, – послышалось в ответ, – входите.
Странное дело, но голос показался мне знакомым. Когда я открыл дверь, стало понятно, кому принадлежит этот голос. За столом восседает тот самый белобрысый  капитан в очках, которого я позавчера послал.
– Вам чего? – опешил капитан.
– Товарищ капитан, лейтенант Иванов. Прибыл для дальнейшего прохождения службы.
– Прибыл, значит? – расплылся в счастливой улыбке начштаба. – Ну, что же, послужим, лейтенант! Ох, как послужим!
И от предвкушения даже потер руки. 

Первый день
Больше он ничего не успел сказать, так как без стука открылась дверь, и в кабинет вошел невысокий худой капитан в форменной фуражке.
– Кстати, лейтенант, вот и ваш командир роты – капитан Сухонин, кличка «Мультик», – злорадно улыбнулся начальник штаба.
– Сам дурак, – миролюбиво ответил вошедший капитан.
– Товарищ капитан! – строго начал начштаба.
– Да я уже знаю. Разберемся.
– Вот и хорошо, забирайте лейтенанта: это ваш новый замполит.
Ротный протянул мне руку.
– Капитан Сухонин Валентин Павлович. Будем знакомы.
Я представился, и мы вышли из кабинета начштаба.
– А что вы уже поняли и в чем должны разобраться?
– Да, понимаешь, пьянка у нас ночью в роте была, а тут начштаба лично решил проверить несение службы суточным нарядом. Заходит он к нам в четыре утра в роту, а у нас на тумбочке дневального стоит пьяная и голая молодая женщина со штык-ножом на поясе.
– Влетели, – посочувствовал я.
– Да мелочи это, лейтенант. И говорить не о чем. Вот вчера ночью у нас действительно ЧП было.
– Какое? – живо заинтересовался я, тем более, что я теперь офицер этой роты, и меня все это, безусловно, касается.
– Сейчас расскажу, тебе тоже надо в курсе быть. Нам это еще долго разгребать придется. Понимаешь, пьянка была у солдат... Нет, ты не подумай, что они каждый день пьют, но тут так совпало – две ночи подряд. Трое нажрались, угнали из автопарка ГАЗ-66 и поехали искать приключения себе на голову. Ну и нашли. В одно село приехали на танцы, а танцы закончились. Поехали в соседнее, где свадьба была. Ну, и сбили там троих парней, одного из них  – насмерть. Так что теперь ты понимаешь, что голая пьяная ****ь, даже со штык-ножом, это так, посмеяться разве что можно.
– Теперь понимаю.
– Кстати, лейтенант, обрати внимание, к нам идут два офицера. Один из них наш зампотех, а второй замполит третьей роты. Как думаешь, кто из них кто?
К нам подходили два колоритных офицера. Старший лейтенант моего роста в юфтевых сапогах и фуражке, в которой и тулья и козырек были параллельны околышу, но при этом аккуратно выглаженный и постриженный. Другой был невысокий лейтенант в коротких вылинявших штанишках с расплывшимися кантами. Не иначе, в горячей воде брюки постирал. Он, мягко говоря, не очень выбрит, а форменная рубашка вообще, я бы сказал, разноцветная и заметно помятая.
– А свободные места в автобусе были? – спросил старлей.
– Да, кроме меня было еще одно пустое место, – отвечает лейтенант в мятой форме.
– Ну не в бровь, а в глаз, – подметил ротный, – ну так что?
– Наш зампотех – лейтенант, – сказал я.
– Как догадался? – разочарованно спросил ротный, – они же оба, в принципе, чмошники.
– Замполит, как мне кажется, не сказал бы о себе даже случайно – пустое место!
– Категорически приветствую! – протянул руку наш зампотех.
– Бесконечно рад вас видеть, – улыбнулся старлей, – я слышал, у вас тут ночью случился случай...
– Знакомьтесь, – перебил его ротный, – наш новый замполит роты!
– Ну, вот и в нашей деревне полный порядок, – улыбнулся лейтенант, – зампотех роты – лейтенант Гунько Михаил Иванович!
– Замполит второй роты Тропинин Виталий Тарасович, – протянул мне широкую ладонь старлей. – Да не таращься на меня так, лейтенант. Я – «пиджак», так что мне простительно иметь такой внешний вид. Ха-ха-ха.
– Михайло Иванович, стройте роту на развод! – сказал ротный, и зампотех поспешил выполнять приказ.
– О какой деревне он говорил? – поинтересовался я.
– Не обращай внимания, – отмахнулся ротный, но уже через полминуты не выдержал и сообщил, – это солдатская поговорка есть такая: «Рота без замполита, что деревня без дурачка». Не слышал? Ну не обращай внимания.
Тут из казармы вышел начальник штаба
– Лейтенант Иванов! А вы чего это в обручальном кольце? Женаты, что ли? Предъявите мне документы на жену! И что это у вас за значок? Ах, вы у нас кандидат в мастера спорта. Так ты что, спортсмен? Все, лейтенант, здесь твой спорт закончился. Ни на какие соревнования и сборы ездить не будешь! И думать забудь! Кстати, ты плакатным пером писать умеешь?
– Нет. Я не писарь, а офицер.
– Может ты еще и человек? Докажи мне, лейтенант, что ты – человек. Кстати, а рисовать ты умеешь? Тоже нет? Совсем нехорошо. Ты же политработник.
– А я, товарищ капитан, бывший сержант, и дальше думаю по командирской линии идти, так что берегитесь!
Начальник штаба даже задохнулся от неожиданности и злости.
– У юноши потребность в самовыражении, – примирительно сказал старший лейтенант Тропинин. – Да и вообще, это же основное правило выживания: выжил сам – выживи ближнего.
– Вы, товарищ старший лейтенант, видите что-то плохое в самовыражении? – усмехнулся я.
– В смысле? – явно не понял меня старлей.
– Разве вы не знаете, что гении самовыражаются, а не гении – самоутверждаются? Так что лично я в самовыражении ничего плохого не вижу!
– Идите, лейтенант, вырабатывайте командирский голос, – сказал начштаба и отошел в сторону.
– Зря ты, лейтенант, так, – сказал Тропинин, – у него поддержка там, – и он показал пальцем в небо.
– Да неужели же прямо там? – не удержался и съязвил я.
– Ну и язва же ты, однако, лейтенант, – широко улыбнулся старлей.
– Это что, наш новый замполит? – услыхал я разговор солдат в строю.
– Спорить могу, бить будет!
– Да. Здоровый, гад. Точно бить будет!
– Как пить дать, будет! Хорошо, что дембель скоро, а то этот, литеха, скажу я вам, не жиклер, не окурок.
– Причем здесь жиклер и окурок? – спросил я у ротного.
– Это они так зампотеха нашего окрестили.
– Ну, окурок – понятно, ростом не вышел. А жиклер почему?
– Все потому же, – улыбнулся ротный одними глазами, и голову наклонил так, что козырек от фуражки скрыл эту улыбку ото всех, кроме меня, – маленький, а гадит много. За одну неделю службы сразу две клички заработал, и какие!
– Зампотех что, только одну неделю у вас служит?
– Он вообще только одну неделю и служит! Он же твоего выпуска!
– Да ну, – я не сдержался и глянул на брючки Гунько, – и за неделю он привел себя в такой неприглядный вид?
– Чушок, – пренебрежительно сказал ротный, – а для чушка это не долго. Ты еще услышишь, как он сам про себя говорит, что зампотех и должен быть чмошным! Пойдем, замполит, я тебя роте представлю.
Зампотех в это время проверил наличие людей и скомандовал:
– Рота, равняйсь! Смирно! Равнение на середину! Товарищ капитан, первая рота на развод построена! Лиц незаконно отсутствующих нет! Зампотех роты лейтенант Гунько!
– Здравствуйте, товарищи! – поприветствовал роту наш командир.
– Здравия желаем, товарищ капитан!
– Вольно. Представляю вам – выпускник Симферопольского высшего военно-политического строительного училища лейтенант Иванов Анатолий Иванович прибыл к нам на должность заместителя командира роты по политчасти! Вопросы есть?
– А у него жена красивая? – крикнул кто-то из солдатского строя.
– Увидите, – спокойно ответил ротный.
– Красивая, очень красивая, – сказал кто-то в строю, – я уже видел.
– У-у, – уважительно завыли в строю солдаты. И я понял, что красота жены добавила мне авторитета в глазах солдат.
После прохождения торжественным маршем ротный мне предложил:
– Слушай, замполит, ты давай вот что, сходи домой и переоденься в повседневную форму. Надеюсь, ты не в Мукачево квартиру снял? Нет? Вот и хорошо! Рубашку надень с коротким рукавом. Есть у тебя такая? А нам еще не выдали, – завистливо сообщил ротный. – Ну, давай, а то уже + 35; градусов, а к обеду и за + 40 ; перевалит, а ты в парадной форме, да в сапогах. Иди-иди, переоденься, и сразу ко мне, будешь знакомиться с частью, ротой и своими обязанностями.
– Товарищ капитан, а мне что делать? – подошел к нам Гунько.
– Ведите солдат в автопарк, и будьте там, а я останусь, буду вводить замполита в курс дел.
Гунько снял фуражку и помассировал лоб и затылок.
– Что, голова тяжелая? – спросил ротный.
– Нет, извилины, – улыбнулся зампотех и пошел к роте.
– Надо же, извилины! Кто бы мог подумать, – за спиной у нас стоял Тропинин, – и откуда, только они у него? Одна, от околыша фуражки, и та штрих-пунктиром!
В это время раздался голос Гунько:
– Что вы на меня уставились? По команде «Равняйсь!» надо повернуть голову направо, а не глазеть на всякого бездельника! И выкиньте разные мысли из головы! Голова дана солдату, чтобы думать! И помните: солдат только наполовину состоит из теории, большей же частью из практики! Эй, Кекерчени! Не притворяйтесь, что вы не спите в строю! Рядовой Вайно, откуда у вас растут руки, что вы не можете взять ногу товарища, который идет перед вашим носом?
Мы, молча, наблюдаем эту картину.
– Убожество, – первым не выдержал ротный, – с кем приходится служить.
– Чем красноречивее человек, тем красноречивее проявляются его недостатки, – вставил Тропинин, – Иванов, может ты подскажешь зампотеху, что если он попробует больше молчать, то может быть кто-то его и за умного примет. Что я говорю? Болтать – это ведь не мешки ворочать. Иванов, а какое у вас хобби?
– Читать люблю, бардовскую песню, коллекционированием занимаюсь, пешеходным туризмом, спортом. Петь люблю, хоть понимаю, что пою плохо. Пишу немного маслом для души.
– Вот это наш человек! – восторженно воскликнул Тропинин, – обязательно поговорим обо всем подробненько, но, к сожалению, не сейчас!
И ушел вслед за своей ротой, приветливо помахав мне на прощание рукой.
– А знаешь, Анатолий, что на вопрос о хобби ответил зампотех? – вдруг спросил ротный.
– ?! – изобразил я отсутствие версий.
– Пью я!
– Не верю. Ну не настолько же он...
– Именно настолько. Вчера зампотех спросил меня: «Чернигов это на Украине или в России?» Верхнее образование его нигде не задело и никаких следов не оставило. А в вагончике, куда его с семьей поселили, была отключена энергия. Так он написал в рапорте, что он просит, чтобы его подключили к электрическому току! А далее написал: «Поскольку приближается зима, а я, лейтенант Гунько, отапливаюсь дровами и углем, то прошу меня перевести из КДМ в барак с централизованным отоплением». Вот так вот!
Я посмотрел вслед уходящей роте. До нас все еще доносился голос зампотеха:
– Вы не цените свои органы, те, которые дала вам страна, но ничего, я поверну ваши головы на 360 градусов! А ну, ставьте ступню на весь плац. Рядовой Меладзе, что вы ходите, как беременный таракан? Тот, кто смеется, пусть смеется про себя. Рядовой Малюга! Вчера вы крючок не застегнули. Сегодня бляху не почистили, а завтра что? Небо в клеточку? Не слишком ли рано легкой жизни захотелось? Помните: все, что запрещено, требую всех соблюдать!
– Он всегда такой? – спрашиваю я.
– Да. И в повседневной жизни тоже. Дважды по вечерам выбирался с семьей на природу, так он, то у гнезда диких пчел расположится, то возле муравейника! Словом, голова-то у него есть. Да. Вот еще мозгов бы добавить. А вообще, конечно, собаке, у которой есть блохи, никогда не бывает скучно. Но что действительно плохо, так это то, что коня и осла в один плуг не запряжешь. Не сработаемся мы с ним. Замполит, а как бы ты сформулировал свое жизненное кредо? Только не нужно полесовского «Всегда!»
– Старец Амвросий отвечал на вопросы.
Отвечал на вопросы русский старец Амвросий:
Жить – не тужить. Никому не досаждать.
Никого не осуждать. И всем – мое почтение!
– И что, неужели удается? – усмехнулся ротный, – а ты обратил внимание, что у нашего зампотеха большая голова?
– Ну и что? Барабан тоже большой, но пустой! Ой...
– Ха-ха-ха! – довольно смеялся ротный, – меняй свое кредо, замполит! А чего ты все время молчишь, только если спросишь тебя, тогда отвечаешь?
– От молчания голова не болит.
– Точно: тот, кто мудро молчит, умно говорит, – одобрительно кивнул головой ротный. Он снова посмотрел вслед роте и сказал:
– Добрая слава далеко идет, а такая еще дальше!
– Пока человек сам себя не опозорит, никто его не опозорит, – добавил я.
Вдали раздавался командирский голос нашего зампотеха:
– Военнослужащий должен зорко смотреть в затылок впереди идущего. Кто это там в строю бубнит вместе со мной? Это я вам кому говорю? Строй это же вам не толпа!
– Кстати, замполит, если не секрет, а как ты познакомился со своей женой?
– Не секрет. Был на войсковой стажировке в Североморске, зашел в магазин и, увидев девушку, влюбился с первого взгляда. Подошел к ней и сказал, что она будет моей женой.
– И что? – заблестели от интереса глаза у ротного.
– Как что? Вы что, не знаете, что она моя жена?
– Красиво! Если не врешь, конечно. А зампотех наш рассказывал, что вечером увидел девушку, которая ему понравилась, подошел к ней и спросил: «Девушка, а вино, какого ларька вы предпочитаете в это время суток?» Выпили, слово за слово...
– Неужели сам вот так и рассказал? – все никак не могу поверить я.
– Именно.
– Выходит, он ее просто снял?
Я посмотрел в сторону нашей казармы и увидел над входом транспарант, на который сначала совсем не обратил внимания: «Революционная перестройка – дело каждого!» Начиналась захватывающая, волнующая мистерия офицерской службы.

Полезные советы
– Иванов, зайди к пропагандисту, – сказал ротный. – Он у нас исполняет обязанности замполита батальона ввиду отсутствия такового и горит желанием познакомиться с тобой и облобызать однокашника.
– Он тоже симферополец?
– Да. Кабинет его прямо по коридору и налево.
Пропагандист оказался здоровенным мужиком, что ростом выше меня, что в плечах и в груди шире. Зачем только таких в политучилище берут? Место им в десанте.
– Что ж, лейтенант, давай знакомиться, капитан Рог, выпуск СВВПСУ 1982 года.
Познакомились, и он мне сказал:
– Что ж, лейтенант, смотрю я на тебя и по блеску в глазах, и по всему твоему облику вижу, что служить ты будешь, и служить будешь хорошо. Но все-таки, не погнушайся, и выслушай несколько советов. 1) Никогда никому ничего не обещай, если есть хотя бы тень сомнения, что это может быть невыполнимо, или если что-то зависит не от тебя. Особенно солдатам, потому что они уволятся, а солдатская молва так и будет передавать из поколения в поколение, что ты трепло. Авторитет очень легко потерять. И еще, постарайся, чтобы подчиненные тебя уважали, а не боялись. Доверие, как и нервные клетки, не восстанавливается. И я уже не говорю о том, что не стоит никого специально обманывать. Ведь кто соврал вчера, тому и сегодня не поверят. Знаешь – не знаешь, слышал – не слышал, молчи, и будешь служить. Помни: молчун выигрывает. Ни с кем не откровенничай. У нас как в деревне: баба бабе на ухо говорит, а все село слышит. 2) Запомни, это я тебе как своему однокашнику говорю: у нас в части много стукачей. Бывает, что вечером сообразили на троих, а утром двое бегут на тебя настучать. Да-да, не удивляйся, я нисколько не утрирую. Поэтому думай, что кому говоришь, поверь мне, молчание окупится. Будь осторожным в своих выражениях и вообще постарайся, чтобы о тебе меньше говорили. 3) Многие начальники на пьяную голову будут тебе предлагать перейти на «ты». Но на следующее утро ты говори им «вы». Если, уже на свежую голову, они вновь предложат тебе, перейти на «ты», тогда можешь переходить. Но лучше все-таки «ты» говорить с глазу на глаз, а в присутствии посторонних лучше говорить «вы». Не спеши сближаться с людьми, которых плохо узнал. 4) Никакого панибратства с подчиненными и начальниками. Помни: начальник всегда и везде начальник. И еще, всякое распоряжение начальника по службе, независимо в какой форме оно высказано: предложение, просьба, совет – это приказ. 5) Не притворяйся всезнайкой. Всего знать никто не может. 6) Щади самолюбие солдат, оно у них развито не меньше, чем у нас, но в силу подчиненности даже чувствительнее. Постарайся сделать так, чтобы солдаты твоей роты, увольняясь в запас, гордились военной службой. И помни всегда, ты теперь офицер, а не курсант. 7) Мы атеисты, но поверь мне, когда делаешь добро другим – ты в первую очередь делаешь добро для себя. Крепко запомни эти советы.
Через раскрытое окно раздался голос здоровенного старшего лейтенанта, который был явно под 2 м 10 см ростом:
– Не забудь ему про дисциплину труда сказать: например, что лучше 5 раз прийти и отметиться, чем один раз приступить и сделать. Ха!
Пропагандист бросил быстрый цепкий взгляд на говорившего:
– Познакомься, Иванов, это командир 2-й роты старший лейтенант Талалихин.
– Я уже слышал – ты КМС по боксу, – говорит Талалихин. – А я мастер спорта СССР. Пофехтуем? Превосходно! Сколько весишь?
– 90 кг.
– Надо же, а я думал больше. Ладно, я тебя пока подожду, пока поправишься еще, а то я 140 кг. А чего это тебя Мясник жизни учит, тебя что, мама с папой не научили как с людьми обращаться? Ах, научили, конечно? Если не секрет, чему?
– Мама учила относиться к людям так, как я хотел бы, чтобы они относились ко мне. А папа учил, что если кто-то игнорирует меня один раз, то в ответ игнорировать этого человека...
– Сто раз? – улыбаясь, говорит Талалихин.
– Нет. Тысячу раз. Я так и поступаю.
– Суровый у нас лейтенант появился, – уважительно, как мне показалось, сказал Талалихин, – ну ладно, потом познакомимся ближе, а пока я пойду, а вы можете дальше делиться своими незамысловатыми советами, глупыми и неинтересными. Вы бы вспомнили, например, что  Жан Жак Руссо утверждал, что час работы научит больше, чем день объяснения. Это я намекаю, что лучше бы вы оба занялись каким-нибудь делом вместо говорильни. Или вы замполиты? Ха-ха!
– 8) И если не хочешь, чтобы тебе сели на шею – не кланяйся низко, – не обращая внимания на слова Талалихина, продолжил пропагандист.
Сам Талалихин в это время отошел от окна, но тут, же раздался его голос:
– Михаил Иванович, что это за чудный синяк у вас под глазом?
– Да жена утром говорит: «Мы описались», а я пошутил: «Что, обе?» А она: «Оставь свой солдафонский юмор в казарме». Ну, слово за слово. Теперь боюсь домой идти.
– Чего пить, того не миновать.
– И то правда, выпить что ли?
– Зачем же, ты ведь мужчина, и можешь спать с солдатами. Тем более что со службы можно уйти вовремя, а можно и позже. За это вас никто не накажет. Более того, начальство может решить, что вы так отдаетесь службе!
– Да-да, конечно. Пожалуй, я так и сделаю.
– Вот сейчас я понял смысл одной пословицы, – сказал пропагандист, который тоже прислушивался к беседе Талалихина и Гунька. – Лучше немного безумства, чем много глупости. Кстати, односум, как думаешь, чем отличается дурак от умного?
– Например, тем, что не умеет извлекать пользу из потерь.
– Слушай, я тебя всего пять минут знаю, но уже жестоко уважаю! И еще, если не возражаешь, я подытожу советы, которые тебе сегодня дал. Везде и всегда просто будь мужчиной. Вот и все.
Мы расстались почти приятелями, а его наставления я запомнил на всю свою офицерскую службу. Точнее на всю свою жизнь.

Записка
Не рассказал я, как начался этот день. Утром я встал, сделал зарядку, облился водой и вошел в ЦУБик. К моему удивлению, Изольда нежится в постели. Я втянул носом запах, но запаха пищи не унюхал никакого. Да и откуда ему взяться? А я-то твердо рассчитывал, что меня ждет свежеприготовленный завтрак! Правда, эта уверенность была порождена просто желанием. Мы как-то не говорили о том, кто будет готовить завтраки.
– Изольда, – позвал я, – а ты что, завтрак мне не приготовила?
– Ой, – жеманно моргает она, – так спать хочется.
– Так я уйду, а ты спи себе. Чего тебе еще делать?
– Я сейчас спать хочу, – зазвучал металл в голосе жены. Это первый раз такое я наблюдаю в ее поведении.
Ой, как плохо, оказывается, я знаю свою жену, и это при том, что я окончил учебное заведение, в котором готовят «инженеров человеческих душ!» но такое положение и отношение жены ко мне, меня явно не устраивает.
– Изольда, я сейчас есть хочу. Ты понимаешь, что меня в части завтраком никто кормить не собирается?
– А ты представляешь, во сколько мне нужно встать, чтобы завтрак тебе приготовить в порядок себя привести, накраситься?
– Это лишнее, ты итак красивая. Умывалась и всего делов.
– Это ты так думаешь, а я так не могу.
– А я не могу идти на полдня на службу голодным. Разве ты не знаешь, что как полопаешь, так и потопаешь?
– Фи, как грубо.
– Зато, правда. Хороший завтрак поднимает настроение, а его отсутствие – наоборот. Так что, значит, завтраков не будет?
Изольда демонстративно повернулась ко мне спиной, показывая, что ей до меня нет дела. Так, приплыли. Значит, если я хочу идти на службу не на голодный желудок, то мне нужно самому себе завтрак готовить? Неожиданно это как-то. Как-то я себе это представлял совсем иначе, тем более что жена не работает, так что вполне могла бы готовить мне завтраки. Но я ошибся. Разочарование было сильным. Скрепя сердце, я выпил несколько сырых яиц и поспешил на службу. Я шел и думал: «Ну, ничего, ничего, время, как известно, все расставляет по своим местам».
… Когда я вышел из штаба после беседы с пропагандистом, то увидел старшего лейтенанта Талалихина, сидящего в курилке. Он тоже увидел меня, лениво поднялся и направился в мою сторону.
– Ты не обижайся, – начал он, – я же просто шутил, а некоторые советы действительно могут оказаться полезными.
– Да, я и не думал обижаться, – честно отвечаю я.
– Пойдем, выпьем... Как? Ты что, действительно не пьешь?!!
– Нет. Два раза шампанское – и все.
– Ну и ну! Первый раз такое ископаемое вижу! Нет, тебе непременно надо начать пить! Ты будешь поражен: когда выпьешь, с тобой начнут происходить удивительные вещи!
– Спасибо, я не пью. Думаю, что в служебное время пить никогда не буду. Ну, разве что в свободное.
– О свободном времени тебе нельзя и мечтать! – расхохотался Талалихин.– Ты лейтенант. Скоро ты с головой погрузишься в службу. Станешь хотя бы старшим лейтенантом, тогда у тебя свободное время может и появится, и то не факт. Впрочем, ладно – не пьешь, и хорошо, а то только начни, и бывает иногда остановиться очень трудно. Так ты не обижаешься?
– Нет.
–Спасибо, успокоил! Тогда я пошел. Знаешь, я даже рад, что ты не принял мое предложение! Не каждый офицер может отказать в этом вопросе! А ты не соблазнился таким макаром сблизиться со старшим товарищем, ай да молодец!
– Проверяли, значит?
– А то! И скажу откровенно – ты у меня вызываешь симпатию. Надеюсь, что при более глубоком знакомстве, это впечатление только усилится. А вот зампотех ваш, – Талалихин поморщился и осудительно закивал головой, – серость, обыденность и заурядность. Еще и мое же училище окончил, представляешь? Как таким только офицерские погоны дают? Настоящий человек-инфаркт. Для окружающих.
– Товарищ старший лейтенант, – остановил я его. – А почему вы капитана Рога назвали мясником?
– Так он и есть Мясник! Увидишь еще! – рассмеялся Талалихин.
И он величественно удалился, а из окна меня подозвал ротный:
– Я слышал весь ваш разговор. А ты и впрямь молодец: Захару в его просьбах не отказывают. Все хотят быть с ним на короткой ноге, иметь возможность назвать его своим другом. А ты какой-то другой: не заискиваешь, держишься с должным достоинством, хотя всего лейтенант, и первый день в части! Одобряю. Но Захар к такому не привык, может и обидеться. А иметь его среди врагов – не позавидуешь.
– Где наша не пропадала! Да и не производит он впечатление такого, уж, что ли, злопамятного и гордого.
– Не боишься, значит, – проницательно глядя, уточнил ротный, – рад слышать. У нас все, как правило, не возражают, чтобы ими верховодил Талалихин.
– Лидер, значит, местный? – уточнил я, а про себя подумал, что мне это глубоко безразлично. Хорошо хоть мы с Талалихиным в разных ротах служим. И еще подумал, что грош цена тем подхалимам, которые набиваются ему в друзья. На его месте я бы их не уважал. Впрочем, каждый выбирает для себя. И выбор часто оказывается непредсказуемым.
– В том-то и дело, – ответствовал ротный, и в его голосе звучало некоторое предостережение. – Может оно и к лучшему. А то изо дня в день одно и то же. И он привык, чтобы его воспринимали всерьез.
– Ничего, я постараюсь, чтобы и меня воспринимали не менее серьезно.
Ротный покачал головой:
– Два медведя в одной берлоге! Опытный и молодой. Интересно! Подождем, поглядим, – и он исчез в глубине кабинета.
– Не верь, лейтенант, – раздался голос Талалихина, – уживемся, – подмигнул он, как будто весь день здесь и простоял. – Еще как уживемся, так, что смотри проще!
Начтаба уехал на совещание, и я решил смотаться в Мукачево за мясом. Приехав в город, перед тем как пойти на базар, я нашел дом, где живут родители Димы Снигура, с которым вместе учился в училище.
– Здравствуйте, Мирон Прохорович, – улыбнулся я, когда дверь открыл отец Жени. В том, что это был отец, сомневаться не приходилось – до того они с сыном были похожи. Это выходит, Дима лет через двадцать будет выглядеть вот так же. Это словно я перенесся во времени вперед и увидел Димку уже в зрелом возрасте.
– Здравствуйте, – слегка настороженно сказал он, – а вы кто?
– Я Толя Иванов, училищный друг вашего сына Димы. Может он рассказывал обо мне?– радостно отвечаю я. Мне кажется, что отец Димы непременно должен обо мне знать, вспомнить меня и тоже обрадоваться.
– А его нет дома, – серьезно сказал его отец.
– Я знаю. Он поехал служить на Байконур, в город Ленинск, где служит его брат – ваш старший сын.
– Откуда вы все это знаете? – почему-то насторожился он.
– От самого Димы! Мы же с ним друзья!
– И что вы хотите? – кажется, немного успокоился отец приятеля.
– Вы, пожалуйста, когда он приедет, передайте ему эту записку, – протянул я незапечатанный конверт, – здесь номер телефона, по которому можно связаться со мной. Я служу недалеко от Мукачево, и сразу к нему приеду. Хорошо?
– Хорошо, хорошо, конечно, передам. Это все?
– В общем, да. Спасибо вам. Только вы уж не забудьте, передайте ему. Это имеет для нас с ним большое значение, – улыбнулся я.
– Передам, передам. Само собой! До свидания.
Что-то в Димкином папе и его поведении было не так, но я не придал этому значения. Я поспешил за мясом, так как в нашем военном городке в продмаге только куры, а мне хочется свинины. Да и в часть хорошо бы вернуться до возвращения начштаба.

День второй
Перед самым утренним разводом ко мне подошел зампотех и непререкаемым тоном сказал:
– Замполит, сегодня людей в мехпарк ведешь ты.
– С чего бы это? Кто это решил?
– Я, – гордо отвечает зампотех.
– Ротный мне об этом ничего не говорил, когда я принимал дела и обязанности. А мне, кстати, на прием отведено три дня. Три.
– А я как старший по должности, приказываю вам.
– Товарищ лейтенант, – улыбнулся я, – вы мне ничего приказывать не можете, поскольку мы с вами равны в должности.
– Ничего подобного, я чистый зам, а ты только по политчасти.
– Чистый или нечистый, но вы мне не начальник.
Тут подошел командир третьей роты майор Зарайский.
– О чем, товарищи лейтенанты, сыр-бор ведете?
– Вот рассудите нас, товарищ майор, – подпрыгнул на месте Гунько, – я вот доказываю замполиту, что я старше его по должности, и он должен выполнять мои приказы!
– Ошибаешься, лейтенант, – рассудительно сказал майор Зарайский, – ваши должности равны, и вы друг другу не начальники и не подчиненные. Кстати, чтобы стать замполитом, нужно быть членом КПСС, а зампотехом может быть и комсомолец, и даже беспартийный. Вы вот, Михаил Иванович, если не ошибаюсь, беспартийный? Следовательно, вам, чтобы стать замполитом, нужно как минимум вступить в партию. Как понимаете, это будет не скоро, потому что в кандидатах в члены КПСС придется год проходить, а вот если замполит захочет перейти на командную должность, то его уже прямо сегодня можно назначать. Вы поймите правильно, Михаил Иванович, я не хочу сказать, что замполит старше, нет, но и зампотех никоим образом не выше.
– А я все-таки считаю, что я выше по должности, чем замполит, – обескуражено произнес Гунько. – И вообще, замполиты только ненужной болтовней занимаются.
– Вы ошибаетесь, – улыбнулся майор. – Идите, стройте роту на развод.
Зампотех Гунько, молча, пошел к роте.
– Что, товарищ майор, поставили лейтенанта в тупик? – сказал подошедший старший лейтенант Тропинин.
Майор Зарайский пожал ему руку и сказал:
– Чтоб ты знал, Виталий, дураки никогда не попадают в тупик, потому что там полным-полно умных.
– А вы философ, – удивился я.
Майор Зарайский промолчал, и мы разошлись к своим ротам. После развода и прохождения торжественным маршем ко мне снова подошел Тропинин, который хотел со мной поближе познакомиться, и майор Зарайский. Лейтенант Гунько, как и вчера, ослил, остротами самого дешевого пошиба. Хотя сам он, разумеется, считает, что он острит и блистает юмором.
– Рядовой Прокофьев! Вы идете и создаете вокруг себя негативную биосферу, но ничего, вы у меня будете плакать злостным смехом. Рядовой Плицын, вы чего это командиру роты неприятности подставляете? Как это, какие? Ходите тут небритый, а враг хитер и коварен! Вы чего это глаза свои на меня смотрите? И вообще, чего это вы ходите как бараны, а я среди вас главный?
– Это он в самую точку, – бросил Тропинин.
– Это не рота, а не знаю кто, – продолжает изгаляться Гунько. – Рядовой Старостин, закройте свой язык и поднимите руки вниз. Разговорчики в строю! Я вам тут не собака, чтобы на всех каркать! Я вас накажу, потом обзывайте меня за своей спиной. Рядовой Онышко! Почему сегодня не были на утренней физической зарядке? Знайте, я глубоко вижу и широко смотрю.
– Товарищ лейтенант, – отозвался из строя прогульщик Онышко, – спорт здоровым не нужен, а больным он даже вреден!
– Я вас накажу, Онышко! Я дал обещание и не собираюсь его обманывать! Раз! Раз! Раз-два-три! Прокофьев! Я на вас найду управу, и не одну! Я не родился этим самым, в погонах... Я пока еще памятью и зрением не страдаю. Рядовой Трофимов! Почему у вас в сапоге газеты? Газеты существуют не только для того, чтобы ходить в туалет. Их еще и читать можно!
Зарайский грустно вздохнул, а Тропинин сказал:
– Из-за таких офицеров, как этот Гунько и существует убежденное мнение, что все военные – законченные примитивные кретины. Прапорщик бы из него хороший вышел.
– То, что вышел, это радует, – пошутил майор Зарайский, – огорчает то, что вышел из ума.
Рота удаляется, но зампотеха было по-прежнему хорошо слышно.
– Почему не сделал? Что значит забыл? Если у вас голова, как унитаз, в котором ничего не держится, то заведите себе записную книжку, или лучше две, как у меня.
– И это кадровый офицер. С высшим образованием, – укоризненно покачал головой Зарайский.
Мы снова помолчали. Тишину нарушил мой ротный.
– Иваныч, мне нужно в город смотаться по-тихому, так ты уж до обеда побудь в роте, хорошо? Только непременно побудь и никуда не отлучайся до моего возвращения. Обещаешь? Ну, тогда я поехал.
Мы пожали друг другу руки, и он поспешил к КПП части. Когда я подошел к Зарайскому и Тропинину, они о чем-то горячо спорили.
– СССР это плацдарм для разжигания мировой революции, как ты этого не понимаешь? – доказывает Зарайский. – Все еще живы лозунги мировой и перманентной революции!
– Вы ошибаетесь! Эти лозунги были сняты еще после политического поражения троцкизма!
– Да неужели? – откровенно ехидничает Зарайский. – А пролетарский интернационализм? А интернациональный долг? А теория классовой борьбы, наконец, это, по-твоему, что? Умные вы парни-политработники, но зашоренные. Вы послушные «бойцы партии», и отсутствие ясно понимаемой собственной позиции мешает вам понимать суть происходящего.
– Леонид Викторович, но ведь вы сейчас дискредитируете господствующее в нашей стране мировоззрение! А без идеологии не будет и страны!
– Эта идеология сама себя дискредитировала. Марксистско-ленинское мировоззрение – это орудие разрушения традиционных духовных, национальных, нравственных, культурных, религиозных основ, то есть самого фундамента русской жизни. Общество стремится к осмысленному взгляду на мир. Нет, ты попытайся думать сам, а не провозглашать идеологические лозунги. Нам необходимо либерально-демократическое государство, – закончил майор.
– Оно ничем не лучше, – воскликнул Тропинин. – Вы же сами себе противоречите, неужели вы этого не понимаете? Ведь это снова разрыв исторической преемственности. Неспроста перестройка стала возможной лишь благодаря отсутствию в стране здоровой, национально-осмысленной идеологии и целостного государственного мировоззрения!
– Как? – удивился Зарайский. – Но еще каких-то пять минут назад ты защищал господствующую идеологию, как единственно правильную! Вот видишь, ты всего пять минут подумал своей головой и изменил свою точку зрения на 180 градусов!
Похоже, Виталий и сам был потрясен таким поворотом.
– Что же делать? – осторожно сказал он. – Ведь ничто не оправдывает нашего бездействия.
– А что нам в условиях военной службы остается делать? Надо верить и служить. Учить подчиненных и самим совершенствоваться в своем профессионализме, я имею в виду, как военным. Если придется – идти и защищать Отечество, отдать за него жизнь, если так сложатся обстоятельства. Да, может, в полной безвестности, но, тем не менее, это великое дело. И не ждите приказов сверху, попробуйте начать с самих себя и своего круга – семьи, подчиненных, друзей. Вы политработники, но Вооруженные Силы не должны вовлекаться в политическую борьбу, борьбу за власть, в интриги разные. Армия выше всего этого, она служит всей стране и всему народу, а не какой-то политической силе. Наш персональный долг, наше право, наш «крест» – служить Родине во всем ее разнообразии.
– Наше право? – переспросил Тропинин.
– Именно право! – горячо воскликнул майор. – Этот выбор должен быть осознанным! И помните, друзья, вы ведь не хуже, а, может, и намного лучше меня знаете историю нашей страны – офицерский корпус можно разрушить за один год, а для его воссоздания потребуются десятилетия.
– Вы так говорите, как будто нас ждут огромные перемены. И перемены не к лучшему, – обескуражено сказал Тропинин.
– Безусловно, ждут, странно только, как вы только этого не видите? Тем, что вы ленитесь думать и смотрите на жизнь через призму своих партбилетов, вы губите и себя, и страну. Вы же духовно и политически слепы. А ведь судьба страны в наших руках!
– Так вы уверены, что все будет плохо? – снова переспросил Виталий.
– Я это открыто утверждаю, – так же горячо подтвердил Зарайский. – А что скажешь ты, лейтенант? – обернулся майор ко мне.
Я пожал плечами и вдруг, даже как-то неожиданно для самого себя процитировал слова Некрасова из его поэмы «Железная дорога»:
«Да не робей за отчизну любезную,
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную –
Вынесет все, что господь не пошлет!
Вынесет все – и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только жить в эту пору прекрасную
Уж не придется ни мне, ни тебе».
Зарайский пристально посмотрел на меня, а потом с чувством сказал:
– Как бы я хотел, лейтенант, чтобы ты ошибся! Но я и сам думаю, что будет именно так. Хотя, конечно, люди должны жить и умирать с надеждой, что жизнь станет лучше.

Казак
Душу – Богу, сердце – даме,
Жизнь – государю, честь – никому!
Еще в первый день своего пребывания в части я обратил внимание на старшего лейтенанта по фамилии Кордияка, который носил лихо заломленную набекрень фуражку, казацкий чуб, а за голенищем сапога плетку.
– Чего это он? – спросил я ротного, осторожно указывая головой в сторону весьма колоритного старлея.
– А-а! – пренебрежительно махнул рукой ротный. – Фуражка набекрень, мозги набекрень. Он думает, что он казак.
– Не думаю, – донесся до нас голос колоритного офицера, – я и есть самый настоящий казак.
– Ага, – подтвердил ротный, – казак-подводник.
– Почему подводник? – не удержался я. – Он что, срочную службу на флоте служил? На подводном?
– Да нет, от слова подвода. Вот и весь сказ.
– Сами вы подводник. Только от слова водка, – огрызнулся старлей около казацкого вида.
– Скажи, а зачем тебе кнут? – не удержался ротный. – И где тогда пряник? Ты его в кармане носишь? Нет такой формы одежды в Советской Армии, а если ты такой уж казак, то и служи себе в казаках.
– Вы же знаете, что у нас нет таких войск, а то бы я обязательно служил в казаках. А, вообще, у нас на Кубани чуть ли не все казаки! Знаешь, лейтенант, кто такие казаки?
– Было такое сословие, – начал, было, я, но ротный не дал продолжить мысль.
– Знаем, – отмахнулся он рукой, – тысячу и один раз уже слышали. Надоел ты со своими казаками уже хуже горькой редьки.
– А вы не отмахивайтесь от меня, как от назойливой мухи, – сказал старлей. – Вот вы знаете, что казаки ни разу не опозорили это высокое звание? Ни разу нигде не ударили в грязь лицом! Ни в чем! Никогда! Никто из казаков ни разу присягу не нарушил!
– Неправда, – раздался вдруг спокойный голос замполита второй роты старшего лейтенанта Тропинина. – Неправда. Опозорились твои казаки на весь мир и не один раз, понял? И нечего здесь заливать. Ты или истории не знаешь, либо специально всех обманываешь. Только вот факты от твоей лжи не изменятся и правдой не станут.
– Что ты имеешь в виду? – побледнел вдруг казак.
– Известно ли вам и тебе в частности, – обратился Тропинин ко всем присутствующим офицерам, – что личный конвой русского царя Николая ІІ состоял из русских казаков?
– Известно, – сник казак. Видимо историю он все-таки знает.
– Ну, а если тебе известен этот факт, то тебе должно быть известно и то, что казаки сдали самого царя и всю его семью без единого выстрела. И царь вынужден был отречься от престола. Разве при этом казаки  твои хваленые не предали царя? Не изменили присяге? Или, может, ты считаешь, что они этой своей бесславной трусостью, спасая свои шкуры, ну жизни, если хочешь, покрыли себя неувядаемой славой? Чего молчишь? Или в составе вермахта не было казачьих формирований? Кстати, из твоих же кубанцев. Разная была история у казаков, как и у всей нашей страны, так что нечего тут завирать.
Казак понуро молчал, склонив голову. Крыть ему было нечем. А Тропинин на этом не успокоился и продолжил свой рассказ.
– А известно ли вам, что конвой императора Александра ІІ состоял из мусульман? Из кавказских горцев?
– Нет, – ответил за всех наш ротный.
– Я вот думаю, вернее, я уверен, что если бы и у Николая ІІ личная охрана так же была из горцев, то они вряд ли допустили бы отречение царя. Только, если бы их всех перебили.
Мы все помолчали, подумали над услышанным.
– Виталь, – попросил наш ротный, – расскажи-ка еще что-нибудь про горцев.
Тропинин не стал выделываться и с удовольствием продолжил удивлять нас.
– У России всегда была отменная регулярная конница – гусары, уланы, драгуны. Но кроме того у России была еще и прирожденная конница, первая, да и единственная в мире по количеству всадников и по своим боевым качествам. Это двенадцать казачьих войск, горские народы Северного Кавказа и степные наездники Туркестана.
Мне отчего-то стало вдруг грустно. Может быть, это ностальгия по времени, в котором я не жил?
– История показала, что на мусульман всегда можно было положиться даже больше, чем на христианские народы России. Они бы могли стать надежной опорой трона и власти. Но, ни горцев, ни среднеазиатские народы к воинской повинности не привлекали. Великая Октябрьская социалистическая революция дала много примеров, ярких доказательств того, что горцы Кавказа остались до конца верны присяге, чувству долга, воинской чести и достоинства.  Решение создать туземную конную Кавказскую дивизию было, принято уже в ходе І Мировой войны. С горячим энтузиазмом, воинственным пылом отозвались народы Северного Кавказа на призыв своего царя. Русского царя. Православного царя. Лучшие из лучших, цвет горской молодежи, поспешили в ряды шести полков дивизии: Ингушского, Чеченского, Дагестанского, Черкесского, Татарского и Кабардинского.
Как завороженные слушали мы слова Тропинина, а у меня перед глазами проплывали картины из далекого пришлого, словно я видел все это воочию.
– Джигиты пришли со своими лошадьми, одетые в свои живописные черкески, со своими шашками и кинжалами. Из казенного только и получили, что погоны, винтовки да двадцать рублей жалованья в месяц. У горцев и без того был очень высокий боевой дух, но чтобы поднять его еще выше, во главе дивизии поставили брата государя – великого князя Михаила Александровича. Такой кавалерийской дивизии никогда еще не было! И никогда уже не будет… Офицеры в дивизию пришли из тех, кто перед войной вышел в запас или даже в полную отставку. Кроме кадровых кавалеристов, прельщаемые экзотикой и красивой кавказской формой, в состав дивизии вошли пехотинцы, артиллеристы и даже моряки, пришедшие с пулеметной командой матросов Балтийского флота. Впервые за существование русской военной формы можно было видеть на кавказских черкесках военно-морские погоны! Офицеры были двадцати национальностей: французы – принц Наполеон Мурат и полковник Бертран; итальянские маркизы – братья Альбици; поляк – князь Станислав Радзивилл; персидский принц Фазула Мирза и много российской знати, грузинских, армянских и горских князей, а также прибалтийских, шведских и финских баронов. По блеску громких имен Дикая дивизия могла соперничать с любой гвардейской частью, а многие ее офицеры могли видеть свои имена на страницах Готского альманаха.
Готов побиться об заклад, что не только я, но и все остальные офицеры впервые услышали о существовании этого альманаха, но Тропинин не стал вдаваться в подробности.
– Дивизию сформировали на Северном Кавказе, обучили за четыре месяца и бросили на Австрийский фронт. Дивизия еще только двигалась к фронту, а легенда о страшной коннице откуда-то из глубины Азии уже долетела до Вены и Будапешта. Австрийские чехи, румыны, русины, итальянцы, сербы, долматинцы, хорваты батальонами, полками и дивизиями под звуки полковых маршей с развернутыми знаменами переходили на сторону русских!
– Это все прелюдия, насколько я понимаю, – нетерпеливо сказал ротный, – а что же было дальше?
– Когда к власти пришло Временное правительство, то анархия и развал в армии не коснулись только мусульманских частей: Дикой дивизии, Текинского полка и Крымского конного Татарского полка. Когда в армии и на флоте началось революционное безумие, –лично у меня от этих слов перехватило дыхание, казака бросило в пот, а ротный побледнел, как мел, – и полный развал, когда солдаты оскорбляли своих офицеров, избивали их, плевали им в лицо, то в мусульманских частях «дикие» горцы и степняки стали еще более дисциплинированными. Особенно быстро разлагалась пехота. Кавалерия, более дисциплинированная и в силу меньших, чем в пехоте потерь имевшая больше кадровых солдат и офицеров в своих рядах меньше поддавалась революционной агитации. К сожалению, в начале І Мировой войны правительство России допустило огромную ошибку – в мясорубку первых, самых тяжелых дней войны была брошена гвардия, русское профессиональное офицерство, все то, что нужно было беречь до последнего, решительного удара и для того, чтобы подавить революцию. Заменить убитых офицеров такими же офицерами Россия не смогла. Их заменили прапорщики, вчерашние штатские, разночинцы, к тому же с политической левизной и с сильным нежеланием воевать. Взамен погибших кадровых солдат были призваны миллионы скоро обученных, а то и вовсе необученных солдат, а они охотно сдавались в плен – вы только представьте, два с половиной миллиона пленных! Дезертировали из армии – более одного миллиона человек! Вы только вдумайтесь в эти цифры! Двести тысяч запасных  разместили в Петербурге – именно с них и началась февральская революция 1917 года.
– Напомни, – наморщил лоб наш взводный прапорщик Коля Любечев, который присоединился к нам. Я даже и не заметил, когда он к нам подошел, – что-то я не припомню, что за запасные такие?
– Запасные это взятые от сохи новобранцы и не проходившие раньше службы в войсках ратники 2-го разряда. Запасные полки насчитывали по 20-30 тысяч человек при офицерском и унтер-офицерском составе, рассчитанном на обыкновенный полк в 4000 штыков. Роты этих запасных полков – по 1000 человек и более – приходилось делить на литерные роты в 250-350 человек. Литерной ротой командовал прапорщик, только что выпущенный, имевший помощниками двух, трех унтер-офицеров, иногда еще одного, но точно такого, же неопытного прапорщика.
– Виталь, так ты против революции? – лукаво улыбнулся Мультик.
– Давай без глупостей. Просто рассмотрим ситуацию беспристрастно на предмет ошибок и все, как подобает военным. Дикую дивизию должны были снять с фронта и отправить в Петроград, чтобы не допустить никаких новых мятежных выступлений. Этот приказ был саботирован и отменен генералами Алексеевым и Рузским.
– Постой, ты хочешь сказать, что Октябрьской революции могло и не быть? – спросил я. – Или рассуждаешь на тему роли личности в истории?
– И то и другое, – уверенно ответил Тропинин. – Был царь – была и армия. Не стало царя – не стало и армии. Вместо армии – сволочь и сброд. Но выход еще был! Единственный выход – что называется, каленым железом выжечь гнойник, ударить по тому самому месту, откуда пошла революционная агитация. Захват Петрограда, беспощадное физическое уничтожение Совета рабочих депутатов и твердая национальная власть. Не нашлось сильного, смелого человека, который повел бы, и за которым пошли бы. И не было бы никакой Советской власти!
– И заметьте, – с удивлением и нескрываемым уважением сказал наш ротный, ––все это мы слышим от замполита! Браво, Виталий! Извини, что перебил. Продолжай, пожалуйста, очень интересно.
– Но время было упущено. Кстати, новый главнокомандующий генерал Корнилов свою охрану в Ставке поручил туркменам из Текинского полка! Когда он ездил на совещания во Временное правительство, то брал с собой двести туркмен с пулеметами и десять офицеров. И хотя Корнилова не один раз хотели арестовать, но боялись, потому что его отряд нельзя было, ни купить, ни запугать! Корнилов и военный министр Временного правительства Савинков требовали введения смертной казни на фронте и в тылу за дезертирство и неповиновение военному начальству. Совет рабочих депутатов забил тревогу, опасаясь, что в армии восстановится порядок, дисциплина и боеспособность, а это было бы концом революции. Большевиков больше  устраивали развал и анархия, и то, что армия превращалась в орды дезертиров и мародеров. Из-за трусости и бездарности генерала Багратиона и предательства начальника штаба дивизии Гатовского Дикая дивизия так и не вошла в Петроград, хотя половина членов  Петросовета уже сидела на Финляндском вокзале, а вторая половина уже на самой границе. Петроград можно было взять голыми руками, потому что о сопротивлении никто из большевиков и не помышлял.
– Ну и ну! – вырвалось у нашего казака. – Прямо голова кругом идет!
– Не перебивай! – шикнул на него ротный. – Не мешай слушать.
– В Гатчину, где находились передовые части Дикой дивизии, – продолжил Тропинин, – приехали агитаторы-мусульмане, примерно десять-двенадцать человек и сказали джигитам: «Зачем вам, кавказцам, горцам, вмешиваться в дела русских? Разве мало вы навоевались? Разве не ждут вас в родных аулах ваши семьи? Хватит! Керенский отправит вас домой на Кавказ и очень щедро наградит».
– Клин соблазна и раздора был вбит, – вырвалось у меня.
– Верно. А неподвижность, бездействие довершили дело. Первыми на Москву и Петроград шел корпус в составе Ингушского и Черкесского полков во главе с генерал-майором Александром Васильевичем Гагариным. Если бы он не был настолько  дисциплинированным военным, а на свой страх и риск привел бы дивизию в Питер – революция была бы подавлена. Но он ждал приказа, а приказа не было. Его расстреляли по приказу Керенского. Так вышло, что Дикая дивизия на тот момент оказалась единственной организованной силой, которая могла подавить революцию, но ее отправили на Северный Кавказ и распустили по своим племенам. Горцам была чужда Россия, они ее не знали и не понимали. Для них была Россия, пока был царь, которому они присягали. И за царя они шли в бой, с его именем творили чудеса храбрости, лихости и отваги. И когда не стало царя – рухнула и власть, которой они подчинялись. Дикая дивизия разошлась по своим аулам. От имени Керенского ингушам было обещано, что выплата жалованья будет продолжаться и после расформирования дивизии. Ингуши приезжали во Владикавказ несколькими сотнями в конном строю, вооруженные до зубов, с пулеметами и получали от комиссаров Временного правительства в казначействе мешки денег и уезжали к себе в города Базоркино и Назрань. В первые месяцы, пока Советская власть не окрепла, большевики тоже выплачивали эти деньги по полковым ведомостям.
– И на этом славная история Дикой дивизии окончилась? – уточнил наш ротный.
– Нет, – так же спокойно и уверенно ответил Тропинин. – Следуя своим адатам (не писанным законам) горцы спасали у себя в аулах и своих офицеров, и вообще всех, кто искал у них защиты. Так, узнав, что в одном из черкесских аулов скрывается великий князь Борис Владимирович, большой отряд красных с пулеметами и двумя орудиями занял все подступы к аулу и объявил ультиматум: «Или Борис Романов будет немедленно выдан, или весь аул будет разгромлен!»
Тропинин перевел дыхание и продолжил.
– Совет старейшин во главе с муллой быстро и единодушно решил – Великого князя не только не выдавать, а вооружившись, всем защищать его до последнего человека! Это решение объявили Великому князю. Он ответил: «Лучше я один погибну, чем вы погибнете все».
Мне показалось, что кто-то всхлипнул. Я не ошибся – ротный украдкой вытер набежавшую слезу.
– Ему ответил восьмидесятилетний мулла, который семь раз побывал в Мекке, патриарх в белой чалме с зеленой каймой: «Ваше императорское высочество, если мы тебя выдадим и через это останемся живы, на головы наших детей, наших внуков падет несмываемое бесчестье. Мы будем хуже собак, и каждый горец будет иметь право плевать нам в лицо!» За несколько минут аул превратился в военный лагерь. Все черкесы поголовно вооружились – до подростков включительно. Парламентер пошел к красным и сказал: «Великий князь – наш гость, и мы его не выдадим. Попробуйте взять силой!» Красные не стали больше требовать и ушли. Это только один пример, а их по Кавказу были десятки!
– Виталий, стоп, – предостерегающе оборвал Тропинина ротный. – Особист идет. Может услышать.
– И что он мне сделает? – презрительно ухмыльнулся Тропинин. – Я же «пиджак», и служба моя через полгода заканчивается. Раньше не уволят, да и не посадят, не те уже времена. Да и ты афганец, боевой офицер, орденоносец, так что и тебе ничего не будет.
Поскольку разговор прервался, то особисту это могло показаться странным. И тут наш зампотех сказал:
– А еще, помнится, Емельяна Пугачева свои же казачки и продали. И не из-за каких-то там убеждений, а просто чтобы шкуры свои спасти. Так что перехваливаешь ты своих казаков, Кордияка. И еще, казак без веры – не казак, а ты член КПСС! Карьерист ты, вот и все.
На том разговор и прекратился, и больше мы к нему не возвращались.

Во всем виноват
«Внутренняя свобода – идеальное
 состояние личности».
С. Соловейчик
А на следующий день из отпуска вышел командир части. И первым делом вызвал меня и начал меня нещадно драть.
Дело в том, что в тот вечер, когда мы с женой боролись сначала с грязью в вагончике, а потом с комарами, из той роты, куда я попал служить только через два дня, трое солдат напились, и удрали в самоволку. Причем угнав из автопарка части ГАЗ-66. Поехали они в соседнее село на дискотеку, а когда она закончилась, в другое село, где была свадьба. В этом селе они сбили троих парней, одного из них – насмерть.
И вот теперь командир, отдохнувший и набравшийся сил в отпуске, со всех этих накопленных сил орет на меня.
– Лейтенант, блин, – кричит командир части, – это ты виноват в случившемся! Да, ты! Именно ты! Понял? Если бы ты служил, как положено, если бы солдаты были охвачены партийно-политической работой, – надрывается командир, – этого бы не произошло!
Я, молча, улыбнулся. Командир взбесился еще больше.
– Ты чего лыбишься, гад? – давится словами командир, – да я тебя сгною, да ты будешь у меня …
Вы уж извините, но ругань пересказывать не хочется.
–Товарищ майор, а вы хоть примерно представляете, когда все это произошло? – спокойно спрашиваю я.
– Что значит, представляете? Конечно, я знаю, это произошло в ночь с 12 на 13 августа! – как бешеный, ревет, командир.
– А вы знаете, когда я прибыл в часть? – спокойно продолжаю я.
Несмотря на свое возбужденное состояние, командир почувствовал подвох.
– Здесь стоять, никуда не уходить! – бросил он мне. – Я сейчас вернусь!
Вернулся он с книгой приказов по строевой части. Командир судорожно листал страницы, пока не нашел нужную.
– Ты что, – угрюмо спросил он, – хочешь сказать, что ты прибыл в часть только четырнадцатого?
– Разве нужно что-то говорить, – съехидничал я, – у вас же в руках документы, зачем же вам еще и мои слова?
–И вообще, Иванов, запомни, у лейтенанта в лексиконе должно быть только два слова – «Виноват» и «Исправлюсь», ясно?
– Товарищ майор, мне совершенно непонятно, как можно два часа подряд проводить политзанятия с личным составом, использую только такой, прямо скажем,  скудный словарный запас?
– Ты что, совсем дурак? Понятно же, что я говорил о том, как ты должен общаться со своим начальством! И, все равно, лейтенант, – хмуро сказал командир, – работаешь ты плохо!
Я не смог сдержаться и рассмеялся. Во весь голос, радостно, задорно. Я ведь пока еще не пуганный.
– Ты чего ржешь? – снова заревел командир.
– Товарищ майор, – обратился я к командиру, – о какой работе вы говорите, если только на прием дел и обязанностей мне положено трое суток, а сегодня только второй день пошел.
– Положено? Положено? – с новой силой заорал командир. – На хрен тебе положено? Понял? Щенок! Да ты! Да я тебя! Чего ты снова ржешь? Да пошел ты!
– Так разрешите идти? – на всякий случай уточнил я.
Командир даже захлебнулся от обуревавших его чувств. В общем если коротко, то вот так и состоялось мое знакомство с командиром части. Выйдя из казармы, я услышал через раскрытое окно голос комбата:
– Вот обнаглевший лейтенант. Поприсылали тут на нашу голову. Вот попомнишь мое слово – мы с ним еще хлебнем горя, – с досадой в голосе резко говорит комбат. – Что за лейтенантов шлют? Повиноваться, совершенно не приучены! Что такое не рассуждать – вообще не знают!
Я принял подчеркнуто деловой вид и с непроницаемым лицом прошел мимо открытого окна комбата.
– Ну, это уже чересчур! Вот, полюбуйся! – раздался громогласный голос комбата. – Он еще и издевается! Иванов! Лейтенант Иванов, ты меня не переупрямишь! Понял?
– Потом посмотрим, – вырвалось у меня.
– Вот ведь гаденыш, вы только посмотрите, и не боится никого.
А я впервые проникся ощущением настоящести происходящего. И все это происходит со мной.
– А мне лейтенант Иванов очень даже нравится, – вступился за меня пропагандист части капитан Рог, который сейчас исполняет обязанности замполита части, – дерзкое обаяние юности и все такое прочее!
– Ага. Опять же он твой однокашник по военному училищу, – недовольно говорит начштаба, – нечего тут защищать наглеца только за то, что у вас одна альма-матер.
– Лейтенант Иванов, – через окно окрикнул меня н/ш, – мне только кажется, или вам неведомы угрызения совести?
– Не кажется, товарищ капитан. Я еще не сделал ничего такого, за что меня стала бы мучить совесть.
– Вот и поговори с таким, – буркнул комбат.
За казармой несколько солдат моей роты разделись, разлеглись на траве и загорают. Насколько я понимаю, здесь их быть не должно. Я подошел к ним, но никакого движения, они как лежали, так и продолжают лежать.
– Встать, – командую я.
Трое нехотя встали, а четвертый, как ни в чем не бывало, продолжает лежать.
– Что, особое приглашение нужно?
Солдат нехотя поднимается, потом спрашивает.
– Товарищ лейтенант, вы что, не собираетесь устанавливать с нами контакт?
– Точно так. Не собираюсь.
– Разрешите спросить, а почему?
– За ненадобностью. Я ваш начальник, вы – мои подчиненные. Есть Устав, вот и будем жить, и служить по нему. Понятно? А теперь одевайтесь, приводите форму в порядок, и за мной шагом марш!
– Не надо, товарищ лейтенант. Мы лучше сразу в парк.
– Ну, или так, – согласился я.
Солдаты почтительно расступились, и я прошел между ними. Они отдали воинскую честь мне, я – им. Десятки кузнечиков бросились из-под моих ног врассыпную. В казарме зампотех сокрушается по поводу того, что, получая военную форму в училище, не проверил обувь. Вчера он получил багаж со своей формой, и оказалось, что в коробке два левых ботинка.
– В каком смысле «левых?» – не сразу сообразил ротный.
– В прямом. Оба на левую ногу. И почему это всегда происходит со мной? – вздыхает зампотех.
Тут он заметил меня и отчего-то испугался.
– Замполит, блин, ты чего меня пугаешь?
– Я не зеркало, чтобы вас пугать, – насмешливо ответил я.
– Замполит, ты же по возрасту старше меня, чего «выкаешь?» Давай на: «Ты?», а то и в морду дать как-то неудобно!
– Товарищ лейтенант, – и в шутку, и всерьез говорю я, – я б вас послал, но вижу, вы оттуда. А в морду я вам дам, когда захочу, и «вы» мне в этом не помеха.
Ротный и взводные животы надорвали, слушая нашу беседу.
– Не пойму только, товарищ лейтенант, – продолжаю я ставить зампотеха на место, – отчего вы такой безрассудный? Что, бегать быстро умеете?
Если зампотех и собирался что-то брякнуть мне в ответ, то ротный его уберег от такого опрометчивого шага.
– Михаил Иванович, по-моему, ты не в том положении, чтобы тягаться с Ивановым. Нет, если у нас секретный каратист, то тогда, конечно, продолжай в том же духе! Только что-то мне подсказывает, что чуда не будет!
– Просто я сейчас не в лучшей форме, – говорит Гунько.
Знали бы вы, как это смехотворно выглядит! Неужели этот метр в кепке, в смысле, в форменной фуражке, реально думает, что может мне что-то сделать?
– Ну, да, ну, да, понимаем: нерегулярный спорт и регулярные пьянки делают свое подлое дело, – изгаляется ротный.
– Ничего, товарищ капитан, – шучу я, – так и быть, я подожду, пока лейтенант Гунько приведет себя в нужную форму!
– Что, товарищ лейтенант, – давясь от смеха, спрашивает старшина, – раздразнил медведя? Теперь молись, если умеешь! Ой, представляю я эту картину маслом!
Зампотех сник, будто кто-то облил его холодной водой, надел фуражку и, не сказав ни слова, вышел из канцелярии.

Подъем!
Сегодня я первый раз был на утреннем подъеме роты в качестве ответственного. Как и следовало ожидать, «дедушки» вставать демонстративно не пожелали. И не спят ведь, что явно видно. Они лежат, поглядывают на меня с интересом, мол, ну, что и что ты, литеха, с нами сделаешь? Тогда я подошел к одной из кроватей и перевернул ее. Благо кровати двухъярусные, и переворачивать несложно. Потом перевернул вторую кровать. «Дедам» со второго, в смысле, с верхнего яруса, яруса падать было больно и страшно. Один из них держится за ушибленный локоть, а второй бросился на меня с кулаками. Я положил фуражку на табурет и встретил «деда» в левосторонней стойке. Дал ему возможность дважды махнуть кулаками, чтобы считалось, что он первым начал, и после этого отправил его в глубокий нокаут ударом в подбородок. Остальные «дедушки» быстро вскочили и принялись натягивать форму.
– Первая рота! Выходи строиться на утреннюю физическую зарядку, – скомандовал я, и надел фуражку.
– Первая рота! Выходи строиться... – продублировали дежурный и дневальный по роте.
Зарядка прошла, как положено, без сюрпризов.
– Как рука? – поинтересовался я в умывальнике у «деда», которого я сбросил с первой кровати.
– Все в порядке, – вымученно улыбнулся он.
Мне на душе стало легче. Вошел в спальное помещение, а тот «дед», которого я нокаутировал, уже пришел в себя и, увидев меня, схватив табурет, и бросился ко мне. Я снова положил фуражку на ближайший табурет. Ни один мускул, как говорится, у меня на лице даже не дрогнул.
– Совершенно напрасно, – сказал я, и уверенно пошел навстречу к «деду», – на твоем месте я бы отказался от таких опрометчивых поступков.
– Прибью! – выдавил «дед», напрочь отбив у меня охоту жалеть его.
– Вот как? – холодно спросил я.
Я несколько раз уклонился от табурета. «Дед» безуспешно пытался ударить меня ногой.
– Дежурный по роте, на выход!
– Отставить! – в роту вошел Тропинин. – Эй! А ну, перестаньте, вы действуете мне на нервы, – пошутил он. – Я вынужден потребовать прекратить безобразие.
– Совершенно не о чем беспокоиться, – улыбнулся я. – А впрочем, сейчас прекратим. Ну что, перейдем к делу?
Словив «деда» во время очередного взмаха табуретом, я ударил его носком ноги в колено, и он взвыл от боли. Секундой позже я воткнул кулак ему в печень. Дед покраснел от боли и бешенства. Я легко выхватил из его левой руки табурет (правой он держался за печень) и сильно ударил его этим самым табуретом по голове. Табурет от удара рассыпался. Я еще раз саданул «деда» носком туфли в живот, а потом в подбородок. Так сказать, для профилактики.
– Вот и все, – улыбнулся я Тропинину, – пойдем в канцелярию.
И мы с ним не спеша пошли в канцелярию нашей роты. 
– Как впечатления? – спросил меня уже в канцелярии Виталий, крепко пожав руку.
– Что и говорить – иначе я представлял себе военную службу, – покачал я головой, – присаживайся.
– А я был уверен, что ты ответишь: «Я не удивлен». Ты ведь кадровый офицер, или вас в военном училище не учили тому, что вас ждет?
– Мы, конечно, знали, что реальные воинские части отличаются от пропагандистских фильмов о них и от уставов, но чтобы настолько? Интересно, что теперь будет с этим «дедом?»
– Пусть тебя это не волнует, он больше и голоса не повысит в твой адрес, не то чтобы руку еще поднять.
– А если...
– Никаких если, – перебил меня Виталий, – вот увидишь, все будет хорошо, не беспокойся. Ну что, не возникло у тебя еще чувства отвращения к службе?
– Нет, – удивился я. – Пока не возникло.
– Что ж, – улыбнувшись, сказал Виталий, – тогда послужим. Извини, мне нужно в роту.
Он поднялся и направился к выходу, но у двери остановился и оглянулся.
– Было у нас тут год назад два классных лейтенанта вроде тебя. Взялись за службу, как положено. Но солдаты их быстро обломали – предприняли попытки группового изнасилования их жен, благо в лесу служим, легко застукать любого человека врасплох, и те оба сдались, стали никакие. Их уже здесь нет. Мы, – повысил голос Тропинин, – больше не допустим, чтоб солдаты «обломали» перспективного офицера. Жаль, что тогда мы не просчитали ситуацию и пустили все на самотек – в результате потеряли двух хороших офицеров.
– Они уволились?
– Нет. Просто перевелись отсюда. Но теперь они так будут держаться за юбки своих жен, что в роте будут бояться своего голоса. И это, заметь, были попытки, а не изнасилование. Ну ладно, я пошел, а ты выкинь этот случай из головы.
Деда, избитого мной, сразу после развода ротный лично увел во вторую роту. Что там с ним делали – мне неизвестно, во всяком случае, синяков на его лице не прибавилось, но он в мою сторону даже смотреть перестал. Больше того, он даже подошел ко мне, и невнятно бормоча себе под нос, сказал что-то о достойном сожаления поведении с его стороны. На мгновение мне почудилось, что его слова были искренними. Я кивнул ему, что, мол, понимаю и прощаю, и мы разошлись, не глядя друг на друга.
– Что тут у вас? – появился зампотех. – А! Все ясно!
– Запомните, Михаил Иванович, – вырос из-за угла Талалихин, – только дуракам все ясно!
– Да я хотел помочь Иванову!
– Помочь? Вы? Иванову? Ха! А он что, разве нуждается в вашей помощи? Пожалуй, вы начали волноваться раньше времени. Или он просил вас о ней? Ну, так запомните: не просят – не помогай! Как говорят американцы, не чини то, что не сломано!
Зампотех, молча, ретировался, изобразив пародию на улыбку.
– Зачем вы так? – сказал я, – он ведь все-таки...
– Иуда, – улыбнулся в ответ Талалихин. – Каждый человек – это целый мир, да? Только мир Гунько какой-то уж сильно паскудный. Факт! А ты еще волнуешься? Зря! Волноваться вообще вредно, а в данном случае для волнения вообще никаких причин нет.
– Спасибо вам за помощь.
– Пожалуйста. Хороши бы мы были, ничего не скажешь, если бы допустили, чтобы тебя «сломали». Кстати, мы ведь не только, с этим «дедом» сегодня общались, а со всеми «борзыми». Честно говоря, я даже удивлен той легкости, с которой нам удалось переубедить их мстить тебе. Мне показалось, что многие из них тебе просто симпатизируют. А вообще запомни – лучше заниматься профилактикой, чем потом расхлебывать ту кашу, что может выйти! Ну ладно, давай пять, – пожал он мне руку. – Ты сегодня проявил себя молодцом.
– Слушайте, – подошел к нам Мультик, – я новый анекдот узнал.
– О, давай, я анекдоты люблю, – улыбнулся Талалихин.
– Тогда слушайте. Разбирают на партийной комиссии офицера, на которого написали донос. «Вы, что, – говорят, – перед тем, как идти на службу, креститесь?»  А он отвечает: «Нет, ну что вы! Я просто проверяю, посредине ли кокарда, застегнута ли ширинка, на месте ли удостоверение личности офицера (Мультик рукой проверяет то, о чем рассказывает) и партийный билет!»
То ли анекдот такой смешной, то ли Мультик его так рассказал и показал, но мы долго и заразительно смеялись.

Инициатива наказуема
«Прекрасное создается трудом».
(В. Сухомлинский)
Сегодня четвертый день моей службы в части. Мое первое офицерское совещание. Комбат начал совещание весело.
– Командиры рот, посмотрите, все ли ваши подчиненные есть. Если кого нет, стукните на соседа. Начальник штаба, доложите о наличие личного состава. Лейтенант Гунько, а что это у вас за огрызок в руках? Ах, это блокнот! Вы что, владеете стенографией? Тогда заведите себе нормальную тетрадь, ясно? Иванов, а ну, покажи твою тетрадь.
Я протянул комбату, подаренную мне солдатами роты КМТС, в которой я стажировался в Североморске, тетрадь в суперобложке на 96 листов, на которой золотым тиснением было написано: «Рабочая тетрадь Лейтенант Иванов Анатолий Иванович».
– Ничего себе, – ахнул комбат, – я такие только у депутатов ХХVII съезда КПСС видел. Ну и ну. Держи, лейтенант, молодец.
Потом вышедший позавчера из отпуска командир стал распекать всех подряд, как говорится, и причастных и непричастных за то, что в военном городке за время его отпуска, а это более тридцати суток, бордюры так и не сделали.
А я сижу и думаю о том, что надо бы приобрести стулья или хотя бы табуреты, а то мы с женой  все сидим в самом прямом смысле на табуретах.
– Я-то думал, что здесь уже все давно сделано, а тут еще и конь не валялся, – все никак не успокоится комбат. – А если налетит комиссия из Москвы, что я им скажу? Они ведь нас не поймут. Поэтому нужны какие-то оправдательные факты, иначе нас сильно накажут.
Командиры рот пытаются объяснить ему, что были объективные трудности – то бордюры долго не завозили, то завезли, но мало, да еще и разные, те широкие и высокие, а другие низкие и узкие, те надо глубже закапывать, а эти по два класть... И все равно бордюров мало завезли, еще надо столько-то... Их жалкие оправдания, как мне кажется, только еще больше усугубляют проблему.
– Слова, какими бы красивыми они не были, остаются только словами, а не делом. Начальник штаба, – приказал комбат, – готовьте приказ по неисполнительной дисциплине.
Сижу я, молодой, еще не ученый жизнью лейтенант, и решаю проявить инициативу.
– Разрешите? Лейтенант Иванов, – спрашиваю я, и, получив утвердительный ответ, поднимаюсь. – Зачем же так сложно, – спрашиваю я, – не лучше ли сколотить опалубку, залить бетоном, а когда бетон наберет прочности, снять опалубку и побелить. И будут у нас в городке совершенно однообразные бордюры и по ширине, и по высоте.
Ленивый гигант Талалихин с удивлением смотрит на меня.
– Правильно! Молодец, лейтенант, – говорит комбат. – Две недели сроку тебе и ты мне докладываешь, что по всему городку вот такие бордюры, как ты только что рассказал.
Майор Зарайский, вам что, плохо? – заботливо спрашивает комбат.
– Так точно, – расстегнул ворот рубашки командир 3-й роты, – душно, даже сердце заходится.
– Может, выйдете?– предлагает комбат.
– Спасибо, вынесут, – отшутился майор Зарайский.
Итак, у меня, неожиданно, появилась новая забота. После совещания я приступил к повсеместной бордюризации нашего военного городка. Много было потом в моей офицерской службе случаев, когда можно было проявить разумную инициативу. Но я теперь всегда стал думать, а стоит ли, ведь я, же не знаю, кому это поручат исполнять. А в Вооруженных Силах как-то не принято делать лишнюю работу, и своей каждодневной вполне хватает. Тем более что если что-то пойдет не так, то меня же еще и накажут!
Да, чуть не забыл! Бордюры те мы тогда за пять суток сделали.
– Прекрасно! Просто великолепно, – нарадоваться не может полковник Энбрехт, посетивший нашу часть. – Иванов, и где ты только раньше был?
У меня появилось время заняться меблировкой и обустройством своего жилья. Стульев в продаже не нашлось, и я решил сделать табуреты, и, не глядя на поставленную задачу, я сделал два табурета в столярной мастерской мехпарка собственными руками за два дня. А еще по совету Талалихина я вместо подставок для горячей кастрюли и сковороды, поскольку таковых в продаже не, оказалось, разжился на стройке на несколько кафельных плиток.
Как и следовало ожидать, комбат, вместо того, чтобы похвалить меня, взял и выругал. Поскольку за бордюры ругать меня не вышло, он придрался к моим подшивкам журналов и газет в ленкомнате моей роты.
– Анатолий Иванович! Товарищ Иванов! Лейтенант! Ну-ка, подойдите ко мне. Иванов, чего это вы ходите по части, как хозяин? В смысле, как я? Иванов, и почему подшивки у вас прошиты черными шнурками?
– Так, какие нашел, – пожал я плечами, – белые шнурки еще больший дефицит, чем черные.
– Вечно у тебя, Иванов, на все вопросы есть ответы, – недовольно хмурится комбат. – Думаешь, что лейтенантство – это еще один год детства? Иванов, вы ведь у нас замполит, да? Ну, так идите и сделайте так, чтобы солдатам вашей роты было интересно даже в часы их отдыха.
Позже выяснилось, что комбат меня все-таки похвалил.
– Я сам, своими ушами слышал, – улыбаясь до ушей, рассказывает мне Тропинин, – как комбат сказал начштаба, что ты – единственный деловой человек в нашей части! И это все из-за каких-то там бордюров!
– Шутишь? – засомневался я.
– Нет, ладно, он еще сказал, что отправив девятерых дураков исполнять приказ, рискуешь стать десятым. А, оказывается, всего и нужно было – послать одного лейтенанта Иванова.
Я не могу отделаться от ощущения, что Тропинин мне где-то даже слегка завидует.
– Между прочим, я вас всех спас от приказа по не исполнительной дисциплине. И потом, если эти бордюры какие-то там, – улыбаюсь я, – что же вы за целый отпуск комбата все вместе с ними не справились?
– Тебя ждали. Нам одна бабка так нагадала. Мол, не торопитесь, придет новый герой и сам все сделает! Ну, все, все, мир, – смеется Тропинин, – завелся! Пошли лучше чай пить! Я угощаю! Как говорится, для хорошего человека ничего не жалко!
– Что, неужели, даже чаю не с кем выпить?
– Обижаешь. Я хочу выпить чаю именно с тобой!
Мы вышли из нашей казармы и столкнулись с лейтенантом Гунько.
– Товарищи офицеры, а вы куда? – тут же спросил он.
– А вам ваш вопрос не кажется бестактным? – насмешливо говорит Тропинин. – Впрочем, спешу удовлетворить ваше любопытство – у нас совещание. Я имею в виду, у замполитов, так что вы можете быть свободны! Вы уж не обессудьте, но мы уже и так опаздываем.
И мы с Виталием направились во вторую роту гонять чаи.
– Ты знаешь, – говорю я, – мне кажется, что твой ответ не внушает Гуньку доверия.
– Да? Ну, да и ладно, – улыбается Тропинин. – В смысле, да и фиг с ним. И охота тебе о нем думать, когда есть столько интересных и приятных тем? Например, что ты думаешь о «Диком меде» Леонида Первомайского?
– О! В моей роте намечаются литературные посиделки! – радостно сказал старший лейтенант Талалихин, которого мы не заметили, и тут же пристыдил нас. –А почему меня не предупредили? В смысле, почему меня не пригласили?
Тропинин глянул на него и говорит.
– Слушайте, я предлагаю чаепитие перенести в ленкомнату. Конечно, это не пьянка, но лучше быть подальше от входа в казарму. Если начштаба придет, наряд ему может сказать, что в роте никого нет!
– Вот это правильная мысль, – одобрил Захар.
Зная, как его боится и уважает личный состав его роты, можно не сомневаться, что никому из проверяющих наряд не выдаст, что офицеры гоняют чаи, да еще и в ленинской комнате!