М Ы
П О М Н И М
Н. И. Коновалов
М ы
помним
М Ы ПОМНИМ
Во время Вел. Отеч. Войны (а именно – 19 июля 1942-го года) в небе в районе села Архангельское Воронежской обл. случился воздушный бой. Наш пикирующий бомбардировщик ПЕ-2 был подбит и загорелся (в тот период войны такое повсеместно наблюдалось – Советская армия тогда испытывала острейший недостаток самолётов-истребителей для охраны «тяжёлой» авиации). Командир экипажа, ст. лейтенант Бучавый В. Р., выпрыгнул с парашютом и остался жив, прочие же члены экипажа воспользоваться парашютами не смогли (уже убиты были – прямо на боевых постах). Самолёт рухнул на окраине села Архангельское, набежавшие жители сельские извлекли из горящего самолёта два обгоревших трупа: стрелка-бомбардира мл. лейтенанта Акименко Петра Васильевича (1921-го года рожд.) и стрелка-радиста мл. сержанта Коновалова Петра Ивановича (1919 года рожд.) – моего старшего брата. Может быть, спасшийся командир и назвал фамилии погибших – но они забыты были жителями. А может быть, в суматохе-то и назвать не успел – во всяком случае, могила их общая вначале-то безымянной была («лётчики» - и всё). Там герои эти покоятся и до сей поры.
Сам-то я, из-за малолетства тогдашнего, мало и помню брата Петра – а вот мать нам постоянно и много рассказывала о нём (как же, он – первенец, любимец материнский). Но кое-что я и сам помню (я почему-то очень рано стал запоминать отдельные эпизоды. Наверное – чересчур впечатлительным был).
Жизнь вначале у Петра складывалась обычным для того времени образом. В детстве, конечно, хватил и он лиха полной мерой: разгром семьи при коллективизации (в момент родичи все из крепких хозяев – в пролетариев преобразились), страшенная голодовка впоследствии. Но все беды он благополучно пережил, возрос, окончил 8 классов средней школы. К окончанию его учёбы как раз в нашей Фёдоровке образовалась М-Горьковская автоколонна (кажись – первая в Павлодарской области. У нас в Фёдоровке её потому разместили, что тут имелась МТС (машино-тракторная станция), соответственно – кое-какая база ремонтная имелась). Вот Петр в автоколонну и устроился на работу в должности заведующего техническим складом (тогда ж 8 классов считались вполне приличным образованием. Да и отец наш, работая в такой же должности в МТС, помог Петру освоиться и закрепиться на своём рабочем месте). Там вот Петр и проработал до самого призыва в армию.
Как я вспоминаю (да и мать в своих рассказах подтверждала) – Петр очень любил с нами, с мелкотой, возиться (а я, например, моложе него аж на 16 лет был). А так как мы (как и все ребятишки сельские) вечно сопливыми бегали (о каких-то там платочках носовых и понятия не имея), то Петр, начиная общение с нами, первым делом проводил характерным жестом пальцем у себя под носом. Мы понимали это как команду: задирали подолы рубашонок, тщательно «обрабатывали» носы – и уж тогда дружно набрасывались на Петю, стремясь побороть его. Он, конечно же, поддавался, падал – и начиналась весёлая возня (это – из самых первых моих воспоминаний).
Как-то с получки решил он нас побаловать. В магазин сельский завезли тогда редкостный деликатес – халву, вот её он и приобрёл граммов с 300. Эту сцену я запомнил отчётливо почему-то: зайдя во двор, собрал нас всех Петя, на чурбачке развернул синенькую (именно синенькую – так вот и врезалось в память) бумажечку, скомандовал: «Налетайте, мелкота!». Мы налетели было, но я взглянул и руку сразу отдёрнул. Заныл недовольно:
- Мамка – нас Петька заставляет золу есть.
Мать подошла, глянула, рассмеялась: «Да ты попробуй-ка, попробуй». Попробовал – а прелесть-то какая, вкус – неповторимый (до того – неизведанный). В момент мы всё прибрали – и даже бумажку облизали. Вкуснота – часто потом в голодные военные годы мы вспоминали ощущения тогдашние, приятелям рассказывали: мол, нас Петя халвой угощал до войны, так-то вот вкусна она да пахуча. Мы тогда, мол, до отвала, «от пуза», ею наелись (и в следующий раз я халву вновь попробовал аж в 1954-ом году: «целина» тогда началась, стали в наши магазины сельские диковинные всяческие продукты поставлять). И ещё кое-чем подкармливал нас Петя – но то уж не запомнилось так ярко, как халва.
И ещё мне запомнилось, что в начале этого лета 1939-го года тревога какая-то вселилась в наше семейство: мать то с отцом шепталась «по секрету», то с женщинами-соседками горячо что-то обсуждала. Я, конечно, не понимал причины по малолетству – но общее ощущение тревожности и нам передавалось, младшим. И уж много позже, повзрослевши, услышали мы от матери изложение тех событий – в её освещении.
В автоколонне шоферами работали тогда парни всё молодые – и самые отчаянные (как же, как же: мчаться по степи на «бешеной», по тогдашним понятиям, скорости в 30 км. в час – смелость тут требовалась, рисковость). В основном все они холостяками были, общежитий тогда в деревне как-то не полагалось – вот они все и пристраивались, кто и как сумеет (квартировали в семейных домах). И у нас проживал друг Петра, Володя Кутышев (ровесник его). До поры, до времени друзьями они были – водой не разольёшь, даже спали вместе (по летнему времени – сколотили они топчан себе широченный на летней кухне, там и укладывались после гулянок ежевечерних – чтоб в доме прочих членов семьи не беспокоить, под утро явившись). Дружненько меж собой жили они – пока не появилась в Фёдоровке направленная сюда на работу молодая учительница Мария Григорьевна (сам я лица её не могу вспомнить. Но по словам матери – симпатичнейшая была девица, казачка родом из близ расположенной бывшей казачьей станицы Осьмерыжская). Оба друга враз увлеклись ею, соперничество стало уж и в опасные формы переходить, вплоть до драки (но ночевать так вместе и устраивались на летней кухне). В деревне всё ведь на виду – и о соперничестве вскоре заговорила вся «широкая общественность», о всех же событиях сопутствующих – матери нашей тут же докладывали всезнающие кумушки. Конечно же – мать обеспокоена была (отец же к этому равнодушно относился: спокон веков ведь на деревне парни из-за девок дрались, то-есть – нет тут ничего экстраординарного, нечего тревогу бить). Но мать и ему нашептывала: мол, под матрацем у Володьки-квартиранта нож спрятан (так называемая «финка») - вдруг да он в ход её пустит. Но всё как-то образовалось (кажись, сама Мария Григорьевна распрю и прекратила, объявив о своём выборе). Выбрала она Петра – и Володе Кутышеву пришлось смириться. Петр же «задружил» (так тогда такие взаимоотношения именовались) с молодой учительницей по-настоящему – мать уж обсуждать начала с соседками качества все снохи будущей (грамотна чересчур – не будет ли это помехой в семейной жизни?)
В коллизии этой был и ещё один участник: местный парень Василий Г., также в Марию Григорьевну влюблённый (как-то так получилось, что он раньше ещё, до приезда её в Фёдоровку, познакомился с ней – старательно сразу взаимности стал добиваться. Но – без успеха пока). Но его как-то всерьёз соперники не воспринимали: парень он вахлаковатый был и безинициативный – да ещё и инвалид по зрению, в очках мощных постоянно ходил. Да вскоре ещё и семейство ихнее переехало из Фёдоровки в райцентр, в Качиры – и о нём до времени забылось.
У Петра же с Марией Григорьевной взаимоотношения зашли очень далеко – уж и последствия стали ощущаться. По этой ли причине, по другой ли – но охлаждение взаимное наступило, влюблённые рассорились до такой степени, что Мария Григорьевна запросила у начальства (и получила) перевод из фёдоровской школы в качирскую – и перебралась скоренько в райцентр. Петр почему-то этому не препятствовал (даже переезд помог ей организовать) – сохранялось неустойчивое равновесие. Но тут в дело вступил Василий Г. – принялся усиленно обхаживать Марию Григорьевну. Уж настолько он влюблён в неё был, что и беременность её готов был простить – только б согласилась она замуж за него выйти. А той и деваться некуда: Петя помалкивает, никаких шагов к примирению не делает – и вестей даже не подаёт. А время-то идёт – вдруг придётся рожать в девическом состоянии (что тогда позором считалось). И она согласилась выйти замуж за Василия Г. – тут же и приготовления к свадьбе начались.
И тут Василий Г. ошибку допустил. Добился своего – ну и помалкивал бы, наслаждался счастьем выпавшим. Так нет же – он слух тут же распустил: вот, мол, каков я – доблесть проявил, у Петьки Коновалова невесту увёл (а что она беременна – люди посторонние не знали, незаметно ещё было). Слухи о хвастовстве его и Петра достигли, взъярился он, решил: не бывать тому. И к матери подступил: так, мол, и так – хочу я жениться на Марии Григорьевне (назад её отберу у Васьки Г.). Но тут мать (хоть и был Петя любимцем её) не поддержала его, заявила: не по людски это, несправедливо и несолидно – то ты будто отказался от неё, бросил в положении двусмысленном (мать догадывалась об этом). Теперь – назад опять переигрываешь, поперёк кому-то становишься – несерьёзно это (а нашему семейству легкомыслие несвойственно). И потом: семья этого Василия Г. ранее дружна была с материнским (Белоусовых) семейством, на одной улице жили, помогали друг другу по хозяйству – и теперь вот пакость мы им приподнесём, расстроим свадьбу намеченную. Нет уж – на подобное никак мать не согласна (на этом решении она и закрепилась – и далее уж никакие уговоры не действовали, все уловки словесные Петины – в прах материнскими доводами нейтрализовались).
Отца же нашего не было в это время дома – в отъезде он был. Тогда ведь по окраинам материально очень скудно жили – особенно в части одежды (в сельских магазинах на полках – шаром покати, пусто). Потому так решили на семейном совете: поднакопить деньжонок – и чтоб отец потом съездил с ними в центр страны, к столице поближе (в саму-то Москву тогда не было свободного въезда – только по специальным пропускам). Так вот отец наш вместе с приятелем, с Казаковым Никифором, и поехали поездом в г. Рязань. И в разгар как раз событий описываемых вернулись они. Съездили они очень и очень удачно: и ситцами разными запаслись на платья да рубашки, и на штаны саржи набрали (готовая-то одёжка не продавалась тогда), и обувку кое-какую подкупили. И даже (что роскошью было предельной для деревни) отец патефон привёз с десятком пластинок к нему (пол-деревни к нам хлынуло – песни Лидии Руслановой чтоб послушать).
Очень довольным отец вернулся (так-то удачно съездил) – чем Петр с друзьями и решили воспользоваться. В честь приезда отца застолье организовали – водочку на стол выставили. А отец у нас очень и очень редко выпивал (только в компании – по большим праздникам) – потому и хмелел скоро. Вот Петр, время нужное выждав, и подступился к отцу: так, мол, и так, папа – обидел меня Васька Г., невесту у меня увёл. Хвастает теперь на каждом углу – вот, мол, как затоптал я Коноваловых (тут и друзья-шофера вступились, подтвердили хором: да, хвастает он всячески – сами мы слышали). Я – Петя продолжал – перебить его хотел, сам жениться на Марии Григорьевне – так мать не позволяет (ни в какую – не хочет семейство этих Г. обижать). Отец, во хмелю-то, взъерепенился сразу, мать к ответу потребовал (хоть обычно-то он даже голос на неё не повышал никогда – характер у матери твёрдым был, никакого насилия она не терпела). Как, мол, так: унижает нас, Коноваловых, какой-то Васька Г. – а ты помехи чинишь сыну, не даёшь ему удаль показать. Пусть женится Петр – и боле никаких. И ты, мать, нам не перечь – а начинай-ка к свадьбе подготовку.
Куда ж матери деваться – коль все хором на неё навалились (в душе-то, я думаю, она и довольна была таким поворотом событий) – начали подготовку к свадьбе. Через пару недель назначили – чтоб успеть основательно подготовиться. И пошли один за другим дни, тревогой и сомненьями для матери наполненные. И мы к свадьбе готовимся, и (слухи доходили) семья Василия Г. тоже готовится в Качирах (две свадьбы – а невеста-то одна. Как же делить её будут?). Мать извелась совсем – но Петя только подсмеивался, успокаивал: ты, мол, мать, застолье готовь, гостей приглашай, а уж невеста – то моя забота, предоставлена будет в нужный час.
Так вот до дня свадьбы и волновалась семья. В воскресенье, в день свадьбы, во дворе у нас – форменное столпотворение, толпа женщин мечется, две печи пылают: жарят, варят да пекут на них. А Петя с утра с самого на автомобиле ЗИС-5 в Качиры за невестой уехал (при этом полный кузов, человек с 15, с ним шоферов автоколонских поехало. Самые лихие парни подобрались). Время уж к обеду подходит, уж и столы во дворе расставили, скоро гости собираться будут – а нет ни жениха, ни невесты. Мать издёргалась вся, отца даже на крышу загнала – чтоб выглядывал он: не заклубится ли пыль на дороге качирской. Конечно же, и мы, мелкота, тоже моментом воспользовались, тоже на крышу забрались (а она ведь глинобитная, плоская – хорошо там бегать). Обычно-то нам это не позволялось – потому факт сей и оставил глубокую зарубку в памяти моей, отчётливо я этот момент запомнил: все мы, вокруг отца столпившись, глазёнки таращили в сторону дороги качирской (вглядываясь, соревнуясь – кто первый заметит). Мы первые и увидели, заверещали дружно: «Едут, едут!». И отец потом подтвердил – и ссыпались мы с крыши.
Подъехала машина – и из кабины вышли Петя с Марией Григорьевной. Мать со слезами даже встретила сношеньку богоданную (так-то переволновалась до этого). Расспросить было пыталась мать: что да как там, в Качирах, мирно ли обошлось? Но Петя только отмахивался: потом, потом.. Но, как оказалось, и после мать немногое узнала. Видать, договорились меж собой участники того рейда захватнического, молчанье хранили, не распространялись на тему: что же произошло там, в Качирах, что самым убедительным оказалось – красноречие ли Петра, или – присутствие при нём толпы парней отчаянных. Во всяком случае – всё мирно обошлось. Конечно, не без сложностей кое-каких: невеста явилась в свадебном наряде – и только (всё остальное её имущество позже уже каким-то образом переправлено было в дом наш). Подробностей же мать так и не узнала. Позже, взрослым уже, заметил я: варианты различные в рассказах материнских присутствовали (то-есть – и сама она твёрдо-то не представляла всю последовательность тех событий).
Но тогда не до подробностей было: гости уже собираться стали – и жениха с невестой за стол сразу усадили. Пошла свадьба своим чередом. Но часа с два, наверное, по очереди гости-шофера на крыше сидели (естественно – и мы там же), опасаясь – чтоб неожиданно погоня не нагрянула. Но – нет, не приехал никто (с шофернёй разудалой никто связываться не захотел – поопасались). Так – благополучно – свадьба и завершилась.
И зажили молодожёны в мире да согласии. Мария Григорьевна опять перевод в фёдоровскую школу оформила. С матерью у ней с первых же дней взаимоотношения установились ровно-благожелательные – всё гладко пошло. Появление же в нашей семье Марии Григорьевны для меня лично переломным моментом явилось. Надо сказать, в первые годы своей жизни плаксой я был и нытиком – меня все соседские мальчишки обижали. Ударят – и я с рёвом отчаянным домой бегу, в слезах – мамке чтоб пожаловаться. И раз, и два молча это пронаблюдала Мария Григорьевна – а потом поймала меня, меж коленей зажала (потому, наверное, я это отчётливо и запомнил – до этого никто ведь не захватывал меня так-то). Внушение мне строгое сделала. Ты, мол, мужчина, казак – так чего ж ты гундишь беспрерывно, слёзы да сопли распускаешь. Обидели тебя, ударил кто-то – так и ты его колоти чем ни попадя. Нет палки под рукой – хоть комок какой-нибудь схвати, хоть кизяка кусок. А нет ничего – так хоть когтями царапайся, да криком – погромче – пугай. И заключила она так «инструктаж» свой: чтоб я больше и не видела слёз твоих и жалоб, ты старайся всегда – чтоб от тебя все плакали.
Разъяснения были даны мне в самой доступной форме – и я, «на потом» не откладывая, решил на практике проверить теоретические посылы. Выдернул я из плетня хворостинку потолще – отправился к месту обычного сбора детворы (к развалинам бывшего волостного правления). Подошедши туда – не стал я ждать, пока кто-то обидит меня: я сразу ближайшего от себя пацана вытянул хворостиной вдоль спины. А там – и второго. Рёв поднялся, разбежались все от меня (обиженные – с жалобами на меня домой потянулись). Матери ихние тут же к нашей – с претензиями, мать удивилась безмерно: да не может того быть, он ведь – тихенький у меня. Вот тебе и «тихенький» - понравилось мне изменение статуса, с этого дня я уж ни разу домой не приходил со слезами (а от меня – частенько перепадало соседским пацанам, в свою очередь – и мне от матери). Попозжей, когда я чуть подрос и жалобы на меня разнообразней и тяжеловесней стали – жаловалась мать соседкам: это, мол, его казачка Мария Григорьевна «спортила» - а теперь ему и удержу нет. Но я, со своей-то стороны, благодарен бесконечно – наставила-таки меня казачка на путь истинный.
А жизнь продолжалась. Но у молодожёнов наших счастье недолго длилось. Как-то Петю вызвали в сельсовет, вернулся он, на расспросы матери да жены не отвечая – патефон открыл, накрутил рукоятку, пластинку с песней поставил, начинавшейся словами; «Едем, братцы, призываться в город Таганрог..». А там и повестку показал – всё ясным стало. И мать, и жена – в слёзы. А что поделаешь – от армии тогда «косить» не принято было. Собрали Петра, родичей всех собрали – «проводы» отгуляли. И убыл Петр к месту службы. А Мария Григорьевна через сколько-то месяцев дочь родила, Светланой её назвали (и Петру тут же известие радостное послали – отцом он стал). Дальше жизнь в нормальную колею вошла: Петр в армии служил (что в авиацию он попал – очень и очень доволен был. Авиаторы тогда особым почётом пользовались средь населения: как же – «сталинские соколы»), Мария Григорьевна попрежнему в школе преподавала да дочь выкармливала. Жила у нас она – полноправным членом семьи стала.
Далее, в 1940-ом году, случилась в наших краях чудовищная засуха (не только посевы – но и травы обычные в степи пожухли да повыгорели от солнца). Пожары степные начались – уж это и я помню: на крышу вечером, по тёмному уже, залезем, видно – со всех сторон зарева красные окружают Фёдоровку. Родители засуетились наши: всё имущество нехитрое было уложено в узлы да сундуки – и закопано в землю на огороде. Урожай – нулевой, голод надвигался на Прииртышье. Соображать стали родители: может, переехать куда-нибудь, где климат поблагодатнее, переждать там лихолетье. А тут ещё мать получила письмо от хороших знакомцев, бывших соседей (по девичьим ещё её годам). Они, от раскулачивания в своё время спасаясь, переехали под Алма-Ату, поселились там в бывшей казачьей станице Талгар (ныне – город с таким же наименованием).
Описывали они свою жизнь в ярких красках. Главное же, что в ихнем письме мать нашу поразило: то, что яблоки там продают вёдрами (как картошку у нас), и по цене смешной прямо-таки. Сама же мать яблоко пробовала один только раз в жизни (в «девках» ещё), вкус его изысканный крепко ей запомнился. А тут, вишь, прямо вёдрами где-то эти самые яблоки продают (райское, видать, местечко). И затеялась мать в Талгар переезжать – и отца скоренько уговорила, и Марию Григорьевну (не устояли они перед напором материнским – согласились). Собрались мы бодренько – и тут грянул печально-знаменитый сталинский Указ, фактически закрепляющий всех работающих за соответствующими предприятиями. Теперь любой гражданин СССР мог уволиться с работы только с согласия руководителя предприятия (а кто ж согласится на увольнение нужного работника? Никто – неумный даже самый руководитель). Потому и отцу, и Марии Григорьевне в увольнении было отказано – что ж нам делать теперь? А вот что: решила мать – она уезжает в Талгар со всей детворой, а работников же всё равно потом уволят (мол, аргумент весомый: семья уехала – а нам как без неё жить?).
Так и сделали: мать со всем «кагалом» (шестеро детей: начиная со старшего, восемнадцатилетнего Алексея – и заканчивая трёхлетним Вовкой) перебралась в Талгар. Разделилась семья надвое – в таком состоянии неестественном и зажили дальше (через какое-то время Алексей только к отцу вернулся – в Талгаре никакой работы для него не находилось). Надежды матери не оправдались: ни отцу, ни Марии Григорьевне так и не разрешено было уволиться (а самовольно ежели оставят свои рабочие места – то за это тюремный срок полагался). Целый год так вот и прожили (снявши частный домик с садом в Талгаре). Весной 1941-го года отцу разрешили в отпуск к нам съездить, появился он в Талгаре – к радости нашей. И тут же поделился он с матерью нехорошими вестями: что-то у Петра с Марией Григорьевной разладилось – он даже перестал на её письма отвечать. Но написал подробное он письмо родственнику, Анатолию Антонову, поручил ему переговорить серьёзно с Марией Григорьевной. Тема основная для разговора: он, Петр, судя по обстановке складывающейся, со службы живым никак не вернётся – потому не хочет он портить жизнь Марии Григорьевне. Пусть она свободной себя считает – и пусть не теряет время молодое, устраивает свою судьбу. А лучше всего и надёжней – пусть выходит замуж за Василия Г. (уж его-то, инвалида по зрению, никак в армию не призовут). Всё это Анатолий добросовестно и изложил Марии Григорьевне. Та, естественно, в слёзы сразу – и отца вскоре посвятила в суть беседы тайной. Оказалась она на распутье, и как поступить – не решила ещё (до отъезда отца из Фёдоровки).
Мать было засуетилась, потребовала от отца: написал бы он грозное письмо Петру, разъяснил тому – жена от Бога даётся, и менять её как вещь – не пристало нормальному-то человеку. Так что пусть он выбросит даже из головы мысли столь непотребные: по своей воле он женился – так вот пусть и проживает жизнь с этой вот женой (тем более – никаких поводов для неудовольствия Мария Григорьевна никак не предоставляет). И ещё кучу упрёков мать наготовила – но не успел отец написать письмо: однажды распахнулась дверь домика нашего – и вошёл в неё наш Петр собственной персоной. Как отличнику боевой и политической подготовки – отпуск ему предоставили, явился неожиданно.
Радость, конечно же, в семействе – неописуемая. Но на второй уже день мать стала требовать от Петра – чтоб он съездил сразу в Фёдоровку, к жене да дочери (которую он и не видел ещё). Уединившись – долгонько-таки они беседовали, но – так и не уговорила она Петра. Сказал он в заключение: «Ты, мать, не вмешивайся пока что в наши дела. Если доживу я, вернусь со службы – тогда и будем разбираться: что и к чему. А пока – тут я, в семье, отдохну». Так весь отпуск он с нами и провёл. Предчувствуя будто судьбину свою, расставанье вечное предстоящее – он почти всё время своё посвятил общению с нами, с младшими. Чаще всего, поднявшись утром да позавтракавши, командовал он нам:
- Народ – выходи строиться!
Выходили, выстраивались «по ранжиру»: сёстры Тоня да Тамара, мы потом: Мишка, Колька да Вовка. Команда следовала: «Шагом марш!» - и мы в горы отправлялись, где по пол-дня и проводили. Сёстры серьёзными делами занимались: ревень выискивали да рвали впрок (у матери нашей пирожки с ревенем получались – объяденье), ещё какие-то травы. Мы ж, мужчины – игру шумную затевали. Нарывали целую кучу толстеньких таких стеблей, называемых «бабками» - и швыряли их, атакуя со всех сторон Петра. Он, естественно, «отстреливался» - получалась вскоре «куча-мала». Домой возвращались, обзеленивши всю одежонку, мать поварчивала (но видно было – очень она довольна тем была, что Петр так привязан к нам).
Немало времени Петр уделял и личным своим делам. Приезд его в станице настоящий фурор произвёл – девицы местные о нём только и разговоры вели (как же – лётчик же!).Выглядел же Петя элегантнейше: хоть в сержантском только был он звании (на петлицах – «треугольнички», офицерам же – «квадратики» полагались) – но в форму, ради отпуска-то, в офицерскую был обряжен. Сапожки – хромовые (всегда до блёска начищенные – хоть смотрись в них как в зеркало). Пройдётся небрежно этак по улице – сердца девичьи так и обмирают при взгляде на героя. То-есть востребованность была – полнейшая. И я, надо признаться, пользовался этим в полной мере. Пацанишка я был пронырливый и общительный – потому девицы, конфетами меня закармливая, расспросы мне постоянно учиняли, записочки совали (отнеси, мол, брату-лётчику). А мне жалко, что ли – относил. Петр же выбор свой остановил на девушке-соседке Гале – красивейшая, как вспоминаю, девица была: черноглазая, чернокосая хохлушечка-хохотушечка. Я и тут пристроился – записочки с обеих сторон переносил, получая от Гали в достатке всегда черешню (она как раз поспела к этому времени – а в ихнем саду много её было). Любовь тут закрутилась пламеннейшая – в чём я однажды мимоходом и убедился. Как-то Галя одна дома осталась, тут же записочка Петру – перемахнул он через забор в ихний сад, спрятались они с Галей в дальнем самом, глухо-заросшем, уголочке. Я это приметил, поиграл-поиграл с пацанами у двора, решил – а проведаю-ка я соседский сад. И Галя, и Петя будто бы рады всегда меня видеть – вот я и нарисуюсь, напомню о себе (в надежде явной – в подол рубашечный горстей несколько черешни получить). Вот я с трудом и перебрался через забор – и в угол глухой прокрался. Появился я там в самый-самый неподходящий момент – хорошо хоть, что Галя меня не увидела. Петя же, заметивши, что я из-за кустов малины подсматриваю – свирепо мне кулаком пригрозил. Понял я: уж никак не рады мне здесь, с обидой – ретировался потихоньку, стараясь не шуметь (ноги-то босые – даже шелеста не слышно при ходьбе). Тем инцидент и исчерпался.
Так вот и промелькнул отпуск у Петра – проводили мы его, назад в часть поехал. Отец при расставанье даже прослезился – чем возмущенье вызвал материнское:
- Чего ж ты, отец, слёзы-то льёшь? Немножко ведь осталось, дослужит – к нам и вернётся.
Не вернулся. А через много уж лет отец (молчаливостью редкостной отличавшийся) разговорился как-то, рассказал. Оказывается, в последний день поговорили они с Петром наедине, сказал он:
- Всё, отец – прощаться навсегда мы с тобой будем, со службы я уж не вернусь. Вот-вот, до конца лета ещё, война у нас с немцем будет. А лётчики наши уже пробовали в Испании с ними сражаться, знают: ихняя истребительная авиация и по качеству, и по количеству намного нашу превосходит. Так что они нас, тяжёлую-то авиацию, выбьют в первые ж дни войны. Так что, хочешь не хочешь – а придётся погибать. И тут хоть то хорошо, что мучиться я при этом не буду. Я в кабине своей со всех сторон защищён – кроме головы. Так что если убьют меня – то только в голову, дальнейшее – я уж и не буду чувствовать. Пока ж я жив – я сзади не подпущу врага, из пулемётов расстреляю. Так что – прощай, отец.. Матери о разговоре нашем не сказывай – а вот Марии Григорьевне передай всё, что сейчас сказано. Пусть поймёт – не от добра я на расставанье с ней решаюсь. - Обещал отец. Потому вот и не сдержался он при расставанье общем, всплакнул. И – уехал Петр.
Парадокс, выходит, получается: младший сержант авиации знал и уверен был – вот-вот война начнётся. А вождь товарищ Сталин, сосредоточивший на себя всю ответственность за оборону страны – не знал об этом (а ведь за ним: и КГБ со всем своим заграничным аппаратом, и военная разведка, и Коминтерн, и партии все Коммунистические заграничные). Или – поверить не хотел (поневоле пословица вспоминается: «Кого Бог наказать хочет – того разума лишает»). Иначе – чем же можно объяснить трагизм случившегося? Мистика – да и только.
Но – Историю вспять не повернёшь, что случилось – того уж не переиграешь.
Петр наш, по расчётам отцовским, только-только добрался до своей части – а тут 22-го июня и война грянула. Отец тут же, в спешке, подхватился – и на вокзал (он ведь – военнообязанный, должен быть на момент объявления мобилизации на своём месте жительства). На ходу уж словами с матерью перебросились, решили – и мы следом за ним тронемся, возвратимся в Фёдоровку (благо – дом там не продал ещё отец. И даже картошку в поле на всякий случай посадили они с Алексеем – уж так-то она выручила нас потом, от предельной голодовки спасла).
Пока готовились, собирались – а Галя уж письмо получила от Петра, пришла с ним к нашей матери. Поплакали вместе, сказала Галя: я ждать буду Петю, молиться за него (может – отведёт моя молитва беду от него). А вскоре и мы получили письмо коротенькое: жив-здоров пока что, с врагом воюю. Писем от меня часто не ждите – не до этого нам сейчас. Привет Гале передайте – вот и всё письмо.
Дальше собрались мы, с приключениями со всяческими (война ведь!) - вернулись в родную Фёдоровку. А там отец в одиночестве уже: второй сын Алексей добровольцем на фронт ушёл, а Мария Григорьевна опять в Качиры перевелась – туда и переехала. А через какое-то время (но не сразу – впоследствии) вышла она таки замуж за Василия Г. – да и прожила далее с ним всю жизнь. Дочь Светлану она сразу же переписала на фамилию нового мужа – и она, как я позже случайно убедился, и не знала: что по рождению-то она – Коновалова.
Дальше от Петра письма приходили очень редко – несколько всего пришло за всё время. Вероятно, обречённость свою сознавая – приучивал он нас, семью свою – нет, мол, меня, не существую уже. А потом и вовсе письма перестали приходить – долго-долго не было. И уж только в конце где-то лета 1942-го года пришла нам посылка из действующей армии. Мать, посылку на почте получивши, в волненье великом домой скоренько почти прибежала. Недоброе тут что-то, ой недоброе – решила она: адрес на посылке написан не рукой Петра (хоть на обратном адресе он и указан). Распечатали посылку, выложили всё оттуда - и мать слезами сразу залилась, простонала:
- Всё, дети, всё – пропал наш Петя.
В посылку сложено было всё имущество нехитрое солдатское. Всё – до мелочей даже: бритва «опасная», стаканчик с помазком, зеркальце. Две пары даже портянок запасных байковых, альбомчик с фотографиями, письма (и даже конверты запасные). Часы наручные (а они тогда немалую ценность представляли – но вот, не соблазнились друзья, вложили в посылку). Ещё кое-какое одеяние – то-есть всё, что у солдата в тумбочке да каптёрке хранится. Но – никакой записки, никакого сообщения. Но и без того понятно: пропал Петр, погиб – а друзья потом расстарались, отправили посылку (как память о погибшем).
Отплакала мать сыночка (и не одинока она в том была – частенько тогда «похоронки» стали в Фёдоровку приходить). Чуть улеглось горе – а тут и на второго сына, на Алексея, пришла «похоронка»: кусочек бумажки с текстом стандартным: мол, ваш сын геройски погиб в боях за Родину такого-то числа, скорбим мы вместе с вами. Опять горе, опять слёзы – тут уж и мы все дружненько вместе с матерью захлюпали-заплакали. С пол-года прошло, чуть стихло горе – а тут от Алексея пришло письмо (и даже вложена была в него фотокарточка малого самого формата. Но и на ней видно: худ Алексей – как щепка, ворот гимнастёрки свободно болтается). Оказывается, контужен он был при атаке, в беспамятстве – в плен попал (фашисты отбили атаку, перешли в контратаку – вот и захватили всех лежачих раненых). Но он из плена ухитрился убежать, партизаны потом его через линию фронта к своим переправили. Пока проверку он проходил в фильтрационном лагере – окончить успел краткосрочные шоферские курсы. Проверку он прошёл без зацепок: нашёлся по запросу СМЕРШа солдат из взвода, которым Алексей командовал в том бою, и он подтвердил – шли они в атаку, за спиной у ком.взвода мина взорвалась, упал он. А они, отступая, оставили его на том же месте – мёртвым посчитали. Потому из этого лагеря Алексей скоренько и на фронт опять попал, теперь уже – в качестве шофёра (в таком качестве он до конца войны и отвоевал – и до Берлина до самого дошёл).
Весточка от Алексея радость в семье вызвала – описанию не поддающуюся. И мать наша сразу духом воспряла, заявила: мол, Петя тоже живой. На Алексея даже «похоронка» была – а он, вишь, на радость всем нам – живым оказался. А на Петю ведь и «похоронки» не было, значит – жив он, в плену где-то находится. И в этом убежденье до самого дня своей смерти (умерла она в 1956-ом году) и пребывала, повторяя всегда:: «Жив Петя, жив – чувствую я это».
Закончилась война – и по требованию матери стали мы запросы посылать во все инстанции: чтоб судьбу Петра прояснить. Ответы отовсюду приходили стандартные: «Пропал без вести». Года через два после окончания войны приехал в отпуск из армии приятель Петра и ровесник – Казаков Василий (сын приятеля отцовского, Никифора Казакова). Они с Петром призывались вместе, в авиацию вместе попали, после обучения – и на службу в один авиационный полк их направили. Так Казаков рассказал: Петр в семи боевых вылетах при нём участвовал. В тот же день, когда Петр должен был в восьмой боевой вылет отправиться – Казакова в тыл отправили, переучиваться на обслуживание новых типов самолётов (в ихнем-то полку к этому времени и обслуживать-то нечего уж было, несколько всего машин и осталось – остальных пожгли немцы в полётах). После окончания учёбы Казакова для дальнейшей службы в другую часть направили - и о дальнейшей судьбе Петра нашего он не был осведомлён. По просьбе родителей наших и он к розыску подключился, результат всё тот же («Пропал без вести»). После его сообщений – и успокоилась наша семья (что поделаешь – ясновидящих да экстрасенсов средь нас не оказалось).
Захоронение же лётчиков в с. Архангельское так многие годы после войны и оставалось безымянным. И только к конце уже шестидесятых годов захоронением этим заинтересовался журналист местной газеты – Захаров Сергей Петрович (уроженец с. Архангельское). Проявив незаурядные настойчивость и целеустремлённость, всяческие ухищрения применяя (запасшись нужной бумажкой от какого-то там издания периодического – что он от его имени выступает, не как частное лицо) – связался он-таки с архивом Мин. Обороны, после поисков длительных установил-таки фамилии погибших членов экипажа пикировщика: стрелок-бомбардир мл. лейтенант Акименко Петр Васильевич, стрелок-радист мл. сержант Коновалов Петр Иванович. И тогда только на обелиске на могиле ихней закреплены были (опять-таки стараниями Сергея Петровича) таблички с фамилиями.
Теперь первая задача после своего разрешения потянула за собой вторую: надо было разыскать родственников погибших. В архиве обнаружилась запись: Коновалов Петр призывался из Сибирского военного округа, потому Сергей Петрович и поместил в Омской областной газете заметку – «Живы ли родители героя» (где изложил обстоятельства гибели Петра). А в г. Омск проживал тогда кто-то из многочисленных наших родичей – вот они и переслали заметку нашему отцу. Конечно же, для нашего семейства событием это стало, переписку наладили с Сергеем Петровичем. Отец ещё жив был, засобирался он было – поехать чтоб, посетить могилу первенца своего. Но ему нельзя было в длительную дорогу пускаться – случались у него неожиданные приступы болезненные (потому отговорили его). А летом 1968-го года в с. Архангельское поехали: брат Алексей (следующий по возрасту за Петром) да сестра Тамара. Встретил их Сергей Петрович, помог с организацией: поминки они устроили в с. Архангельское, пригласивши на них очевидцев той трагедии (что в небе над селом произошла в далёком уже, военном 1942-ом году). Фотографию Петра (единственную – сохранившуюся) вручили Сергею Петровичу, он переснял её – и поместил снимок на обелиске (вместе с фотографией второго погибшего, Акименко П. В. – и его родственников отыскал неутомимый следопыт). Всё было как надо исполнено – потому семья наша и успокоилась (судьба брата наконец-то прояснилась).
Но вдруг в 1987-ом году в газете Мин. Обороны «Красная Звезда» появилась коротенькая заметочка под заголовком «В августе сорок первого». Один из наших родичей, кадровый офицер, газету эту выписывал, ознакомившись с этой заметкой – переслал её брату Алексею. Текст этой заметки:
«В нашем селе Чулаковка похоронен стрелок-радист советского бомбардировщика, подбитого в неравном воздушном бою. Один из авиаторов тогда выпрыгнул с парашютом и благополучно приземлился. А объятый пламенем самолёт упал недалеко от дома Татьяны Ильиничны Авраменко. К самолёту устремились жители, открыли полную дыма кабину, но стрелок-радист был мёртв. Фамилию и имя погибшего назвал уцелевший пилот: Коновалов Петр. Так, по крайней мере запомнились они старожилам села.
Похоронили Коновалова на сельском кладбище. Память о нём передаётся от поколения к поколению. Не угасает интерес к его судьбе. Может, кто-либо знает этого человека?
Учащиеся 6»б» класса Чулаковской средней школы».
Заметка, естественно, взволновала наше семейство – завязалась оживлённая меж нами переписка (а нас судьба разбросала пош разным уголкам страны). Опять ведь стрелок-радист, опять Петр Коновалов (а что обстоятельства гибели совпадают – так это естественно: так именно и гибли тогда стрелки-радисты. И Петр в разговоре с отцом такую гибель себе и предсказал). Так что же это всё значит? Совпадение ли это (вполне ведь могло так быть: в авиации бомбардировочной два стрелка-радиста имелись с одинаковыми именами-фамилиями)? Или – путаница какая-то чудовищная: может, там именно, в Чулаковке, похоронен наш Петр? Аргумент против один тут был: ведь до лета 1942-го года письма-то приходили от Петра (пусть и редкие). В общем – сомненья у нас появились, разрешить же их (посчитали) не в состоянии мы:никто ведь по нашим запросам не будет весь архив военный перетряхивать. Потому решили: ничего не предпринимать, положиться на волю Божью (выявилось захоронение в с. Архангельское – его и считать настоящим).
Так вот время и прошло до 2011 года (я уж к этому времени один и остался из всей нашей семёрки сестёр-братьев). В какой-то газете (кажись – в «АИФ») случайно наткнулся я на заметочку, сообщающую о начале функционирования интернетовского сайта «Мемориал» - где имеются полные списки всех погибших и пропавших без вести за время Вел. Отеч. Войны. Вмиг заинтересовался я (да и супруга моя – у неё отец так и числился все годы пропавшим без вести, ничего им не известно было о кончине его). Связался я со знакомым телеоператором (дружим мы с ним многие уж годы на «дачной» основе), профессионально владеющим навыками работы на компьютере. Он скоренько на «Мемориале» отыскал обе интересующие нас фамилии, распечатку сделал и нам переслал. А потом он и меня самого приобщил к компьютерному «братству» (предоставивши и аппарат для этого) – смог я и сам уже на «Мемориал» выйти. Так вот сведения, там нами полученные, все сомнения мои развеяли: в селе Архангельское захоронены действительно те герои, фамилии которых значатся на табличках.
В моём распоряжении теперь копия странички из журнала боевых потерь 24-го авиаполка ближнебомбардировочной авиации, и там ясно записано: мл. лейтенант Акименко П. В. и мл. сержант Коновалов П. И. погибли при выполнении боевого задания 19 июля 1942-го года. На той же странице записаны и ещё два экипажа (каждый – из трёх человек: командир, стрелок-бомбардир, стрелок-радист) – но там запись другая: «Не вернулись с боевого задания». А в случае с Петром две только фамилии, то-есть всё сходится: командир экипажа жив остался, он и сообщил конкретно об их гибели. А значит – должны были на них и «похоронки» послать (на не вернувшихся с задания «похоронки» не посылались, они числились – «Пропавшие без вести»). Пошла, конечно же, «похоронка», пошла. А почему не дошла – и тоже ясным стало. В графе, где указываются фамилии и адреса родственников (чтоб сообщить им в случае гибели), ошибка была допущена писарем нерадивым. Данные отца – Коновалов Иван Фёдорович – верно указаны. И верно указано начало адреса: Казахстан. Павлодарская обл. А вот дальше вместо села Фёдоровка вписано почему-то село Семиярка (даже без указания района). Почему писарь вляпал туда «Семиярку» - то уж теперь загадкой и останется. Из нашей семьи никто и никогда и не бывал там, не только родных – но даже и знакомых там не имелось. Вот и ушла «похоронка» в эту Семиярку, соответственно – и затерялась там. А друзья Петра, посылку отправлявшие, убеждены были: пошла «похоронка» по нужному адресу, потому – и не стали повторяться, записку какую-то вкладывать в посылку. Всё тут и сразу – разъяснилось.
Уж теперь я твёрдо убеждён – именно в Архангельском захоронен брат Петр.
Сведениями своими поделился я и с Сергеем Захаровым – он, как оказалось, все эти годы фактически шефствовал над захоронением героев-лётчиков. Да и сейчас не оставляет он вниманием его: по его инициативе и его стараниями (с участием и племянника захороненного там Акименко П. В) в 2012 году одряхлевший уже обелиск был заменён на композицию из мраморных деталей. Постоянно и ежегодно посещает Сергей Петрович родное ему с. Архангельское – и прослеживает при этом, чтоб в порядке содержался тот памятник надмогильный. Низкий поклон ему за это от всего семейства нашего.
Пусть спят в родной земле герои, жизни свои молодые (одному – 23 года, второму – 21 всего) отдавшие, защищая Родину. Их даже к лику святых причислить можно – много-то нагрешить не успели они. А те грешки мелкие, что накопились, покрыли они самим фактом гибели безвременной – «за други своя». А мы помним их – передадим и следующим поколеньям сказанье о людях доблестных.
Вечная им память!
П Р И Л О Ж Е Н И Е:
Архивные документы - на 2-х листах.
Номер записи 51239085
Фамилия Коновалов
Имя Петр
Отчество Иванович
Дата рождения __.__.1919
Место рождения Павлодарская обл., ст. Федорово
Дата и место призыва Горьковский РВК
Последнее место службы Брянский фр. 223 ближне-бомб. Ав. див. 24 ближне-бомб. Ав. П
Воинское звание мл. сержант
Причина выбытия погиб
Дата выбытия 19.07.1942
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 818883
Номер дела источника информации 1235
- Х - Х - Х - Х - Х - Х - Х - Х -
- Х - Х - Х - Х - Х -