Монологи.
Все ситуации и персонажи являются выдуманными, любое сходство с реальными людьми случайно.
Муж
А ты знаешь Ирина, у меня в голове рождается совершенно неожиданная, бредовая, невразумительная мысль, позвонить тебе. Я стараюсь, я включаю логику, разум, но порыв иногда настолько сильнее меня, что меня так и тянет совершить эту глупость. А почему? Да, потому что, только так, у меня происходит освобождение. Хотя, постой нет, погоди, не всегда.
В последнее время, это ж, сколько его утекло? Месяцев пять, или шесть? Да точно пару дней назад, их как раз было шесть. Пару дней назад прошло ровно полгода как, ты перестала брать трубку. Я, было, стал менять номера, думал, может, прокатит, и да пару раз услышал знакомый, уже настороженный голос: Алло. Ты чувствуешь, уже, как будто заранее зная, а вот он я, вот. И стоит мне только произнести ответное слово, как все, отбой, приехали, уже даже нет всего этого – А это ты, и что тебе надо, зачем ты мне звонишь, зачем. Не стало даже угроз, в духе, мы сейчас позовем Сашу, это как его твой нынешний boyfriend, а мы с ним душевно встречались, спустились вместе, ага с лестницы, кубарем. Он у тебя видимо мальчик пайнька, и боится твоя деточка, замарать свой беленькие рученьки. Он как наряд с Уазика – увидел так и хвать, и нет мальца. Да, кто он такой?
Как это ты? Ты могла меня, променять на что, на это, на Сашеньку. Да, ему в ясельную группу надо ходить. Ты потом, звонила, вся злая, как черт, и орала не надо, ну, не надо обижать маленьких мужчин.
У меня вот уже неделю не было этого желания тебе звонить. В своем роде большой прогресс. Я работал, на какой-то шабашке, пил с мужиками, в том числе и крепкое. И ты знаешь, да дорогая, я пошел в гости в дом терпимости к падшим женщинам. Было знаешь, как-то гаденько, пошло, и немного мерзко, но ничего у меня, же с тобою уже сколько не было. Эх, а тогда зимой, в квартире у Стаса, когда тот нас оставил, как же душевно я тебя поимел. И это же, ну не в какое сравнение не катит, как с этими, да их даже в губы нельзя целовать, да я и желания не было, я ведь не забываю с кем я.
И твое тело, оно настолько пленит, волнует, один твой запах, твоя соблазнительность, они же ничего не умеют, все механическое. Я чувствовал себя как на приеме уролога, или того хуже проктолога. А тебе ведь тогда понравилось, я точно, помню, правда, ведь? Я по твоему умиротворенному, довольному лицу все прочел, а глаза горели, в кой-то веки они, наконец, горели. Но, ты потом все хотела забыть, откреститься, как будто и не было ничего, как будто мы любовники, которых случайно свела страсть. Зачем отрицать любовь? Ну, зачем? Как же горько и больно.
Как ты там говорила? Ты грубый, жестокий, ты тиран, я боюсь тебя, я не могу находиться рядом с тобой, просто не могу. Как же мерзко слушать все это в свой адрес. Да, у меня есть недостатки и что? Какое ещё там тиран? Ты мне вот уже года два назад советовала сходить к психиатру. Я? Ты, что издеваешься в дурку. Да, не в жизнь, никто, слышишь, никто меня туда не посмеет отправить. А ты думала, когда выходила за меня замуж Ира, что я вот всю жизнь с тобою буду пай мальчиком, ну как этот товарищ, с которым ты это, какое мерзкое слово сожительствуешь. Он, наверное, не слишком-то торопиться в ЗАГС тебя вести. А тебя не будет смущать надевать свадебное, во второй раз. Нет? Тебе понравится, вновь ходить по свадебным салонам примерять платье – это в твои тридцать пять. Тебе уже столько лет? Одумайся, или ты считаешь, что в душе тебе восемнадцать? Я думаю, что свадьба во второй раз вряд ли понравится Олег Ивановичу и Татьяне Константиновне. Твоему отцу уже пятьдесят с хвостом, мать чуть моложе. Да, они-то конечно не в восторге, я даже считаю, твой папа был прав, врезал мне тогда по справедливости, по-честному, да заслужил. Но, все рано, они за меня я это чую, мы с твоим папенькой, мы ж так срослись, он мне как отец родной, а наши рыбалки с ним – как душевно, то было. Эх. Теща, то оно конечно на меня взъедалась поострее, как помнишь Махмуда, ну тот, который нам окна делал, она же такая же – деньги давай. Ну, так вот знай любимая моя дорогая жена, знай развода ты от меня не получишь так и знай. Нанимай адвокатов, судись, дели совместное нажитое, не так уж у нас его и много, не хуже и не лучше других. Да, только придется тебе со мною ещё потягаться, померится силушкой кто кого. Будет как с твоим нынешним сожителем. Так что сожительствуйте, а мы пока юридически все ещё женаты. И встреч и разговоров нам милая моя не избежать, нет. Ты бы сейчас сказала, смотря на меня, раздулся как чайник, раскипелся как самовар, паровоз летит в пропасть на полном ходу.
Смотрю сейчас по сторонам этой квартиры, и холодно, мне Ир все время здесь холодно, пусто, как-то, здесь что-то воет о прошлом. Да, вот хоть эти обои, ты выбрала с Никитиной, мы клеили, я, ты, Олег Иванович, даже Никитина помогла. А потом ты целый месяц каждый день говорила, какой же замечательный выбор ты сделала, как они идут в эту комнату. И вот смотрю я на них сейчас, и мне больно, лучше голые стены, чем эти обои.
Ты предательски, тайком, пока меня не было, приехала вещи свой собрала, и ничего не оставила. А вот кроме той фотографий, на которую я сейчас смотрю. Здесь ты в расцвете, тебе двадцать четыре года, помнишь, как мы познакомились? Было лето, такое жаркое, и море соленное, и юг знойный. И ты носила цветастые вещи, читала умные книжки, рассуждала о философских материях, я все заглядывал в твою закрытую душу. Тук, тук, впусти меня, впусти. Я, знаешь, хотя и читал, я не настолько вдавался, все стремился тебя очаровать. Ты для меня была изящной, красивой шкатулкой с секретом внутри. Мне так хотелось, что бы меня впустили. И все-то у нас хорошо начиналось, курортный роман был с продолжением.
Какая ты здесь все-таки другая, ты уже и не носишь больше длинные волосы, стала практичнее. Стала экспериментировать, ты темно русая, один раз стала блондинкой – я тогда думал, ну зачем, а? Главное, тут в этом снимке, где ты стоишь на лугу, в свете заката, та естественность, здесь даже несвойственная тебе открытость. И все то, казалось у нас впереди.
А когда мы стали узнавать друг друга лучше. То стали всплывать недостатки. Поначалу-то было ничего, мы были, казалось, к этому готовы. Тебя и сейчас и тогда очень сильно раздражала во мне вспыльчивость. Моя эмоциональность. Иди, ори в другую комнату, - это один из мягких твоих ответов. А когда мы уже жили, со мною стали происходить куда более серьезные вещи. Помню, Анатолий Васильевич – мой бывший начальник по работе, однажды сделал мне длительную выволочку, по всей строгости. Это я сейчас вспоминаю, спокойно, взвешенно, и думаю, что вообще-то он был прав, хотя конечно и был груб, подвел я коллектив, это да. Но, в тот день, возвращаясь с работы, думать я, очевидно, не мог, для меня самого тогда происшедшее стало шоком. Если бы кто-то отвлек меня, и этот приступ разыгрался бы на улице, все равно было бы лучше, чем при тебе. Я не подозревал о восприимчивости твоей души, она же все казалась мне закрытой. Вот уже не помню, что послужило сигналом, то, что у тебя было что-то радостное, какое-то твое детище, в каком-то там клубе одобрили, и ты стремилась со мною этим поделиться. Но, внутренний вулкан, проснулся, ярость была неконтролируемой, что я делал, не помню, разбил стул в прихожей, сильно ударил не во время подвернувшегося кота. Это длилось, не помню сколько, да только ты стала кричать как ненормальная в истерике, лицо перекосило от ужаса, и меня кулаки бить, и крик почти в уши. Он был в голове, во всем теле, стоял этот крик. Твой крик! Я даже не думал, и не мог себе вообразить, что ты впадешь в такое безумие. Соседи стали стучать в дверь, я уже молчу про кота бросившегося мне тогда на спину скотина полосатая, хвостатая, это ты его любила, киса, да киса. Мы тогда оба упали, без сил, и животное бегало над нами, крича в уши писклявыми мяу. А потом тяжелая неделя, мы не говорили друг другу даже привет. Может быть, этот зверь внутри отнимал у меня дорогое? Что-то изменилось, то, что создавалось нами с нежностью, и было таким хрупким – стало уходить. Был пройден какой-то невидимый Рубикон. Утерялось куда-то былое доверие, все постепенно, безвозвратно стало уходить. Как жаль, что я не сразу сумел это понять.
А потом, я не знаю, ты ведь понимаешь, ну как это, что же я не хочу никому причинить вреда, неужели нельзя меня понять, просто стараться не обижаться на это. Ну, если я такой человек, который у себя дома – может даже громко выражать мнение по поводу увиденного дерьма, которое льется с экрана на наши головы. Ну, так зачем же мне при этом выносить мозг, просто кушать его вилочкой, под названием я хочу, что бы ты посмотрел этот фильм, у меня он вызывает личные эмоции. Я пытался, но черт Ир, ну я не понимаю эту ерунду эту муть, что ты любишь смотреть. То ли дело вон Бриллиантовая рука, Гайдай, вот это я понимаю. Или ещё одно хочу – суешь мне под нос отрывок из какой-то книжки, иногда я невпопад говорил: ну, красиво, а порою и настроения не было, я просто говорил нахрена мне это. Ваши тонкие миры, оставьте, извините себе.
Ну, ладно, а как же ты все-таки будешь жить и без меня? Я всегда считал себя щедрым, цветы, как ты любишь, присматриваешь платье, и говоришь, ой ну это же дорого Антон, нет, мы не можем. А я говорю, про себя ничего вот будет зарплата, сможем, что я не мужик, что ль. И что, это теперь тебе, разумеется, будет дарить кто? Этот Саня, он пародия на мужика просто пародия.
Ты знаешь Ир, я ведь из-за тебя гублю собственное здоровье, мы, когда ходили к Артуру Ахметовичу, тот сказал, что мне пить не рекомендуется, а потом спустя длительное время и вовсе нельзя. Я держался, да меня же тут все съедает. Не могу, я понимаешь, не могу, воля к жизни она ведь не долговечная, она уходит. Как песок сквозь пальцы сыпется.
Ира, а ты подумай, а если я умру. Когда меня не станет, что будет потом. Что потом, пустота. Я вдруг понял как мне ты дорога. Я часто вспоминал моменты, когда уже ну совсем, порою, ну на работе все плохо, а ты берешь меня, обнимаешь, и руками в замок. Тогда как единение, я часть тебя, часть твоего мира.
Я так хочу тебе позвонить. И услышать тот голос, что был ещё мне рад, года полтора назад. Ну, неужели все потеряно, я же ещё не стар, мне и до пенсии далеко, как же жить дальше? Как Ир?
Саша.
Я только недавно стал потихоньку привыкать к этому городу. Пришлось переехать из родной Самары сюда. А что делать, с работы поперли, да ещё так, что все я там теперь в черных списках. Пытался найти, да быстро смекнул, к чему привел конфликт с влиятельным начальством. А тут как раз друг ещё по школьной парте позвонил и предложил переехать сюда. Я, думал и как же я тут оставлю сестру и мать, а потом, да надоел я им обоим безработный хуже горькой редьки. Мать мне все говорила, когда же ты, наконец, женишься, а то внуков мне видимо уже и не ждать. Эх, маменька была возможность, ну не будем об этом, ты же знаешь, чем все кончилось. И в итоге она замужем, и скоро уже родит ребенка, и все-то у нее сложится хорошо. Я смирился, уже давно. А теперь в моей жизни появилась она. Ее зовут Ира. И ничего, что она на пару лет старше меня. Да вот только сложно все, муж ее бывший….
А как мы познакомились, я ещё не видел, что бы печаль была настолько прекрасна. Я уже немного обжился в этом городе, и благо работа быстро нашлась. У меня как раз был выходной, и я решил осмотреть местные музей, любовь к прекрасному с детства привила мне старшая сестра – она искусствовед по образованию. Как раз в краеведческий музей привезли выставку из Москвы, русская живопись конца XIX начала XX века. Какая удача! Какой немыслимый восторг! Так любимый мною символизм, я просто не мог пройти мимо этого. Там были представлены работы Бенуа, Бакста, Валентина Серова, Михаила Нестерова и произведения других художников. Раньше я видел это только в альбомах репродукции у сестры на работе, а слышал с ее же слов гораздо раньше. Войдя в музей, и пройдя в залы с выставочной экспозицией, я просто не мог оторвать взгляд, в голове моей ясно звучал голос Олеси, которая много раз рассказывала мне об этом периоде русской живописи. И тут неожиданно возникла она.
Я увидел ее со спины, высокая, стройная, стрижка каре, она стояла у картины Константина Сомова “Дама в голубом”. Нас отделяло лишь некоторое расстояние, и ещё не видя ее лица, я ощутил ее скрытую напряженность. Я подошел, и стал рассматривать портрет, украдкой бросая на нее взгляды, которые она совершенно не замечала. Я не мог не отметить, некоторое сходство грусти, печали, ее и женщины на картине.
- Как это печально, и красиво, вы не находите? – спросил я.
- Вы ко мне? – испуганно посмотрев на меня, ответила она порывисто.
- Да, могу я вас спросить, вы не находите?
- Простите, мне сейчас не до знакомств – ответила, она словно испугавшись.
И поспешно направилась в другую сторону.
- Может быть в другой раз? – сказал я вслед ей уходящей.
- Может, кто знает – ответила она, обернувшись на мгновенье.
Вот такой была наша первая встреча. Я ещё ничего не знал, ни имени, ни того что происходило в жизни этой печальной, грустной, но такой красивой женщины. В прекрасных карих очах было столько застывшей, глубокой печали. В тот момент мне даже представилось вот ещё немного и на лице проступят слезы. Она произвела на меня впечатление, лишь удостоив меня нескольких слов, и нескольких взглядов. Тогда я и не подозревал о том, что вскоре нам будет суждено не только встретиться ещё раз, судьба свяжет нас более тесными узами. Впервые в жизни, я влюблялся вот так. Никогда прежде подобного со мною не случалось, влюбится с первого взгляда для меня совершенно не свойственно. Обычно все происходило иначе, ещё ни одна девушка, не смогла сразить меня вот так.
Прошло пару недель, ритм жизни, работа, и продолжение осваивания нового для меня города, стали несколько стирать из памяти то первое впечатление. Но забыть ее, я никак не мог. И вот я встретил ее в книжном магазине, мы узнали друг друга. И неожиданно были этому столь рады, как будто знали, так должно было случиться. Разговорились, так неожиданно в нас открылось столь много общего. Сначала мы изредка встречались в кафе по-дружески, постепенно дружба стала все больше перерастать в зарождающиеся чувства, ты стала больше мне доверять, и вот я узнал правду про трагедию в твоей жизни. Неужели же можно было жить с таким жестоким человеком, который зачастую был не в состоянии контролировать себя, свой эмоции, ярость, гнев. Порою, он смел, даже поднять на тебя руку, как же это отвратительно. Это же, сколько злобы должно было быть в нем сосредоточено. Но, за что-то ты его любила, я никогда не понимал подобного. И, разумеется, он не мог понять тебя, такую утонченную, начитанную, да он же просто неотесанное, мещанское, мужицкое – прости господи отродье. С полным отсутствием художественного вкуса, эстетическим чувством прекрасного. Жизнь меня просто поражала, жить с этим!
И за что его любить? За то, что он просто мужик, который просто вдарит кулаком по столу. И правильно, безусловно, верно, что ты, наконец, решилась совершить этот поступок и ушла от него. Давно было пора, зачем себя так насиловать. Терпеть его выходки, жалеть, пытаться намекать, да какие ещё намеки, милая, дорогая, любимая Ирина, да он их в жизнь никогда не поймет, он кроме себя перед собою ничего не видит. Таких как он только понимают, должно быть, только одни дворовые спивающиеся мужички на лавочке во дворе. Чего-то вроде дяди Толи из моего детства, моя сестра говорила мне всегда про них отребья и сброд, никогда не смей пить, только шампанское, только бокал, только по праздникам.
Мы как-то быстро решили жить вместе, никогда ещё прежде мне не было так хорошо. Как будто я нашел то, что так долго искал, то, что когда-то в Самаре, казалось, нашел, но потом потерял. И тут во мне стал проявляться мой страх. Мой вечный спутник и враг. Я стал бояться, а вдруг это все ненадолго, не навсегда. Я никак не мог понять, ну как же можно было, во-первых, вообще его полюбить, во-вторых, жить с этим, и тут стали приходить вопросы, а вдруг я это так временно, а может ты все ещё, его любишь. Хотя когда мы просыпались вместе, и я смотрел в эти глаза, нет, все это пустое. Пусть порою я чувствовал, ты все ещё его любишь, или жалеешь, только жалеешь, в конце концов, прожить вместе столько лет. А потом он звонил, я слышал его голос в трубке, грубый, звериный, требовательный голос. Он словно кричал, ты моя, ты принадлежишь мне, слышишь, я этого просто так не оставлю. Как же я ненавидел его в тот момент. Ненависть во мне поднималась и закипала до такой степени, что в своем воображении я был готов его убить. Я ясно рисовал себе картину мести собственному сопернику, нет, я руки не хотел марать, я хотел, что бы это сделал некий наряд спецназа, а я только командовал над моими войнами. Фантазия у меня что-то родом из детства. Нет, не подумайте вдруг, что я его прямо таки так сильно боюсь, вовсе нет, да я могу сам за себя постоять. Уж занимался, ещё в школе и немного в университете самообороной, да на практике как-то не довелось применять. А вот, в моих фантазиях все было именно так, к стенке, и расстрелять, ну прямо товарищ Сталин. Я и сам осознавал, что подобные желания и мысли лишь мальчишество, хотя вроде уже и давно не мальчик. Хотя, что там говорить, все же я его, надо сказать, побаивался, да только виду не показывал, перед нею только похвалялся. И от собственной, некоторой трусости ненавидел его ещё больше. И постоянно меня только и мучили сомнения, любит ли она меня? Такие внутренние черви, поначалу отмахиваешься от них рукой, но вскоре их уже трудно не замечать. Самое ужасное, что бы прошлое снова повторилось в моей жизни. Как тогда в родном городе, у Лены, правда, никого не было, и возраста была она моего, да вот не сложилось, а я так старался, я же из кожи вон лез. Я был после этого просто потерянным человеком, что не так, может внешность моя чем не угодила, или характер, сколько мыслей тогда в голове бегало, это так просто жить, а потом вдруг взять и сказать Проваливай. Вот и сейчас не скатится бы к этому. Я не очень хотел все же привязываться к Ирине, особенно ее прошлое, выслушивать о ее жизни с Антоном, было мучительно, она все говорила, а мне так и хотелось, одного остановить это поток слов, многие из которых повторялись снова и снова. На меня лили чужое горе, а я считал себя обязанным это выслушивать, словно бы это было моей работой. Я уверял ее, что если что она может на меня положится.
А потом произошла эта позорная история. Мне, наконец, все надоело, он стал ещё более твердолоб и упрям. И я решил, думаю, а разберусь я с ним по-мужски. Решили, что встретимся там у него дома. Да, это чудовище, даже и разговаривать со мною не стало. Вместо слов, посыпался мат, тут же едва открыл дверь, этот здоровый мужлан. От него буквально несло водярой. Глаза были словно у загнанного зверя, и рассвирепевшей псины одновременно. Завязалась драка, шум стоял, кажется на весь дом, соседи выскочили из квартир посмотреть, какая-то сволочь орала, правильно Тоха бей его бей, а потом мы вместе скатились с лестницы. Встали, думал, наконец, сможем хоть о чем-то поговорить нет, он давай опять, я в ответ. Тут как раз наряд милиции, видимо бдительные соседи успели вовремя проявить гражданскую сознательность, я высвободился из его крепких объятий, и тут меня объял необъяснимый, необъятный страх, тревога оторопью прошлась по всему телу, и ударила в голову, как вой сирены Уазика. Я бросился бежать через двор, слава Богу, служители правопорядка медленно шкандыляли. Не помню, куда меня забросило, стоя в какой-то подворотне, я ещё долго не мог отдышаться, я был весь в поту, как в детстве проснувшись от дурного сна. А придя в себя, осознавал свой позор. Но, что я мог поделать, в момент мне представилось, как нас доставят в отделение, посадят, потом настучат мне на работу, и все конец, я, же чужой здесь, незнакомый город, да если бы не Серега с которым мы учились, я бы никто здесь был. Как же стыдно было возвращаться назад к ней, мне уже хотелось, потихоньку, как нибудь уйти, да разбирайтесь вы тут сами. Но, все-же после некоторых блуждании ноги сами принесли меня к ее порогу. Она встретила меня побитого, с тревогой, и принялась ухаживать словно мать, так стыдно. А потом позвонила ему, и я не думал, что в ней казавшейся мне порою столько хрупкой, будет столько решимости, злости, уверенности, она ставила его на место. И от этого становилось ещё хуже, как будто в детском садике взрослая тетя воспитатель разнимает двух нашкодивших на площадке драчунов.
После этого я, было, хотел уйти, прямо на следующий день, но что-то меня не отпускало, хотелось остаться здесь с ней рядом, хотя с каждым днем я понимал всю бестактность собственного положения, ощущал себя лишним. Но, уйти все, ни как не решался, что-то связало меня с ней, крепче, чем когда либо. Но, надо было уходить, чем дольше затягиваешь, тем больнее потом, а может быть, все ещё обернется, она все говорила, что к нему больше никогда не вернется. И ещё ее родители, мать, едва увидев меня, стала высказывать молчаливое призрение, я краем уха слышал лишь, как они украдкой меня обсуждали. Ее отец отнеся к этому и того хуже, просто в лоб спросив меня – ты зачем здесь? А что я мог ему ответить, думаю, что правда Я люблю вашу дочь, вряд ли бы произвела должное впечатление. Как же мне быть? Ведь даже если мы любим, друг друга я никогда не буду принят этой семьей.
Ирина.
Никогда ещё прежде в жизни, она не чувствовала себя настолько уставшей, поблекшей, вымотанной. Столько сил физических и душевных отнимала у нее жизнь, поставив в такое положение. Она чувствовала себя так лишь однажды давно, когда отцу неожиданно сделалось плохо, и его срочно госпитализировали в отделение хирурги по скорой помощи, потом правда перевели в гастроэнтерологию. У него тогда случился острый приступ панкреатита, и долгое время врачи боролись, что бы снять острую стадию болезни. Ситуация осложнялась ещё и тем что в такой ситуации Олег Иванович проявил обычно не свойственную себе панику, ему казалось что все жизнь кончается. Они с матерью, долго тогда дежурили в той больнице. Но тогда все было проще, понятнее, подобно точной науке. Вот болезнь, вот факторы, которые ей способствовали, но, которых раньше просто не замечали. Вот острая стадия, и врачи, которые, точно знали, что и как нужно делать, а потом есть лечение, возможность предотвращения рецидива. Если бы сейчас, кто нибудь объяснил ей ее жизнь, подобно точной науке, показал бы, на примере некой теоремы, как решить столь сложное положение вещей.
Думать не хотелось, а хотелось сбежать подальше от всего, даже от Саши. Она иногда смотрела на него и ей в голову приходили мысли, он, в сущности, мальчик, хотя по возрасту, мы не настолько разные, но что ты нашла в этом взрослом мальчике. Физическую красоту не в пример уже обрюзгшему телу мужа? Нет, не только, что-то родственное, понимание, в кой-то веки ее чувствовали, понимали то, что ее интересовало, привлекало, составляло часть ее мира. И все-таки в нем чего-то недоставало, порою его хотелось жалеть, какие-то материнские чувства. Она металась между двух огней, прошлой жизнью с Антоном, и этими странными, новыми, и тоже шаткими отношениями.
Ко всему прочему, добавляла родня, отец и мать ополчились на нее, в ее бывшем муже, несмотря на его грубость и агрессию, они видели оплот, надежности, уверенности в завтрашнем дне. Ее мама хотя и жалела дочь, думала, да ничего, да подумаешь гневливый, а если он руки поднимает на нее, так мы его быстро с отцом на место поставим. Ставить то порою ставили, они как в гости приезжали, муж их немного побаивался, особенно ее отца, он находил в нем свою главную точку опоры. Однако, всему есть свой пределы.
Сколько же можно было жить в этом смрадном душном воздухе, я как дерево, меня подпирают со всех сторон, а я хочу света, хочу тянуться к солнцу. А потом меня спрашивают, почему я такая, что со мною, почему взгляд стал таким. Закрытым, непроницаемым, ты вроде здесь среди людей, а как будто с другой планеты. Мать, однажды приехав к ним в гости, привезла собою кучу гостинцев, а ей было со всем не до этого, его снова сорвало, а она еле сдерживала себя, чтобы не заорать. И мать разобидевшись, злобно сказала, глядя ей в глаза, ты посмотри на нее, какие мы гордые, все закрылась, ушла куда-то, надо держаться своих корней, а не воспарять к небесам, милая моя доченька. И вот она посмела, устроить им всем бунт, оторваться, ведь жизнь всего лишь одна, и другой больше не будет. Предательница, решила рубить, то во что вросла топором, с силой и болью.
И вот настал тот день, когда предел ее терпения лопнул. В ней было скоплено столько решимости и воли, что сидя вечером за обеденным столом, она сказала ему, что уходит навсегда. Сначала он не мог просто в это поверить, сидел с застывшим от изумления лицом, кажется целую вечность. Потом поднялся вихрь, вой, ураган, эмоции, который как смерч метал по квартире все, что попадалось под руку. Она стояла словно застывший столб, с решительным выражением лица, и взгляд у нее был немигающий. Антон, всмотревшись в ее глаза, сказал тогда резко уходи тварь, ты меня никогда не любила. И она ушла, поначалу жила у близкой подруги. Потом переехала на старую квартиру, где прошла часть ее детства. Он думал, это ненадолго, все это временно, так перебеситься. А потом она собрала свои вещи, втайне от него. И тут начались, эти звонки. То жалобы, то всхлипывания, то угрозы. Ее и саму все это так мучило. Она тосковала по нему, чувствовала свою ответственность, ощущала свое предательство. Порою и частенько проносились мысли, а как он там, а что он делает, а его здоровье? Но это был выбор, либо так, либо никак. Она, наконец, жила сама для себя. Непростительная роскошь, а потом да плевала я на все, жизнь всего лишь одна. Ей часто вспоминались слова школьной подруги, они встретились как-то несколько лет назад, и та, выслушивая ее, сказала ей: “Жизнь всего лишь одна единственная Ира, и нет ничего за гробом, после смерти нет, все, что мы можем испытать или получить, мы можем сделать это только здесь и сейчас, живи на полную катушку и ни о чем не сожалей, все мы рано или поздно умрем”. Теперь ей часто вспоминались эти слова, и лицо Ольги, сколько же в ней было радости, и это после неудавшегося брака. Жизнь для себя самой!
А там, в прошлом даже ее внутренний мир, перестал укрывать ее от гнева, агрессии, требовательности, жестокости, и почему она должна это терпеть. И почему она его полюбила? Когда у них все только начиналось, она не обращала внимания, что они настолько не похожи. Он был мужественным, сильным, обаятельным, с чувством юмора, и не беда, что порою ему было совершенно нечего ответить на ее вопросы, понять в ней что-то. А ей все-таки, так хотелось, что бы он понял. Никак она не могла с этим примириться, и с годами эта разница в восприятии, в характере, становилась все больше и больше. Его недостатки, стали видны не сразу как это часто бывает, порою грубость так и хотела сорваться с его губ, но он все-таки сдерживался. Но, потом настал быт. И потихоньку негатив все больше и больше стал проявляться, это было казалось мелочью, а все-таки. Грубость в ответ на вежливое замечание о не так заправленной кровати. Ещё он любил говорить Ах какие мы эстеты!
Или ещё его забывчивость, когда ему что-то было нужно, то поиск какой-то бумаги, папки, инструмента по работе, сопровождался, руганью на несправедливость белого света. Случись что на работе, все приносилось в дом, и он несколько часов мог ругать, какого-то начальника, за то, что тот его за что-то поругал. Поначалу его ехидство, злобные шутки при просмотре телевизора смешили ее, но потом стали раздражать. Да кто я собственно тебе, жена, или коллега по работе, кореш по школьной парте. Зачастую одно могло сгладить этого зверя в нем, только ее нежность, ласка, улыбка, забота. Он осознавал, что поступает неправильно и пытался сгладить вину подарком. Она не очень обижалась, вернее, старалась, не очень обижаться, если подарок был невпопад, пальцем в небо. Она хотела ему помочь, примирить его с жизнью, которой он отвечал агрессией. Старалась дать совет, вслушаться в его непростые взаимоотношения с людьми, но ее не слушали, а потом и вовсе грубо говорили, не лезь, не твое это дело. А потом случилось то, что он и сам назвал Рубикон, некая граница, невидимая грань, за которой предел уже был нарушен.
Один из самых ужасных дней в ее жизни, начинался с счастья, ее литературную статью, отзыв на книгу современного начинающего писателя, одобрили в одной городской газете.
Настроение было приподнятое, счастьем хотелось делиться со всеми, даже с тем, кто этого все равно не поймет, хоть и с тайною надеждой, что все-таки, случится чудо. Но его не просто не произошло, она никогда не видела такой ярости, она даже не заметила поначалу, с каким озверевшим лицом он пришел домой. И тут она с радостной новостью, а он неожиданно ни говоря ничего, стал рвать и метать. Она уже и не помнит, как стала орать, как крик, стал заполнять буквально все. Теперь уже он почувствовал ее ярость, она била его кулаки, крича при этом ещё сильнее, ей было уже абсолютно все равно, жалко было лишь собственного кота. Потом была та самая неделя молчания, за которую, наверное, оба поняли, что не созданы друг для друга. Но, почему-то продолжали жить вместе. И он даже изменился на какое-то время, стал молчалив, ушел в себя, удивительно, пытался исправиться, натужено пробуя что-то понять, из того что ей нравилось. Это длилось довольно долго, и она даже радовалась этому. Но, потом привычное начало брать вверх снова. Урок видимо так и не был усвоен. Все это нарастало и нарастало, пока не стало доходить до мелкого рукоприкладства. Он потом правда, просил прощения, каялся, папа с ним тоже серьезно беседовал, но видимо даже отцовское Ещё раз ударишь мою дочь, на него не действовало.
Она стала думать, да он болен, ещё к тому же у него часто был нарушен сон. Во сне он кричал, с кем-то ругался, бранился. Он не хотел ничего лечить, считал, что его сразу запишут в буйное отделение. У него не было родителей, которые могли бы на него повлиять, трагическая автокатастрофа унесла их жизни, ещё до их знакомства, и это только усложняло ситуацию. Он был не прошибаем даже тогда когда ярость и гнев, заявили о себе после приступа, настолько, что его разбило от сильной невралгии. Кожа на правой руке потеряла свою чувствительность, в этом месте все время ощущался холод. Ему стало в тот момент страшно, с неловкостью он стал пить таблетки прописанные невропатологом – который впервые сказал ему о возможной и желательной консультации у психиатра.
Наконец она просто устала ощущать себя его вещью, собственностью, а когда она закрывалась в своем мире. Он отпускал то, какие шуточки, то говорил, как она его бесит.
А ещё после этого Рубикона, она вдруг поняла, что не хочет от него детей, и в тайне все больше стала предохраняться. До этого они хотели, но у них не получалось, от этого ее родители все больше и больше были взволнованы. Он не знал об этом, но догадывался, и от этого ненавидел ее ещё больше.
Поначалу жить одной было тяжело, но даже тогда в первую ночь у подруги, она испытала немыслимое ощущение облегчения. И хотя ее разрывало на части, первый шаг придал ей решимости идти дальше. И она поняла, что все назад дороги нет, хотя и побаивалась идти ещё дальше. Она же знала, что ее ждет бракоразводный процесс. Правда, один раз, она поддалась слабости. Это было у их общего друга Стаса, они хотели этого, и просто соблазнили друг друга, какая же это была ночь. Правда, потом она долго себя корила за эту женскую слабость. А он не устал напоминать ей об этом.
А потом неожиданно появился Саша, столь обаятельный, а главное чувствующий ее, поначалу все это было казалось лишь одной только дружбой, но потом, вихрь чувств закружил их. Но позднее она стала, ощущать, что он всего лишь все-таки мальчишка, особенно после того как ее муж, его все таки отделал. Но, несмотря на это она не хотела его отпускать, а он не очень хотел уходить.
Эпилог.
С мужем они все-таки развелись, был тяжелый бракоразводный процесс, родители надолго потом затаили обиду на дочь, ну, а отец так и вообще не смог простить ее до конца своих дней. Ее бывший муж, был окончательно раздавлен, больше не разговаривал с ней, и перестал поддерживать какой либо личный контакт, он переехал в другой город, где по разным слухам время от времени крепко напивался и сошелся с какой-то женщиной из продуктового магазина. Ее отношения с Сашей, тоже не сложились, оба стали со временем понимать неловкость совместного проживания, расстались по-доброму, даже иногда общались, созваниваясь по телефону, он снова вернулся в родную Самару, сестра помогла найти работу, а впоследствии познакомила с будущей женой. Она ещё долго оставалась потом одна, и на какое-то время одиночество после всего пережитого подарило ей долгожданный покой. Позднее в ее жизни появился мужчина достойный ее во всех отношения, и от этого брака родилась дочь. Бывший муж до конца своей жизни продолжал считать ее неразгаданной загадкой, то самой шкатулкой, которую он так и не смог открыть, эта мысль почему-то тешила его и примеряла со временем.
Конец.