Бриллиантовая челюсть, или месть апельсинского

ДМИТРИЙ  СТАРЦЕВ.


БРИЛЛИАНТОВАЯ ЧЕЛЮСТЬ, ИЛИ МЕСТЬ АПЕЛЬСИНСКОГО.

Буффонада  в восьми  действиях и четырех   картинах .
Литературный вариант.  Киносценарий

Действие первое      Шабаш на площади.
Действие  второе      Кабак «Три танкиста»
Действие  третье      В дворницкой
Действие четвертое  Опять «Три танкиста»
Действате пятое        Серенады на площади.
Действие  шестое      Вотчина Дырявого.
Действие   седьмое    Открытин монумента.
Действие  восьмое     Великое  отмщение.


                Действующие и присутствующие лица:

Сильва Сисянская.
Тетка средних лет и средних  кондиции. Вахтер в проходной фабрики  резиновых изделий "Народный контрацепц". По  анкетам  холостая и непьющая. За глаза ее называют Пизанской баш-ней, потому как кривобока и роста немалого.

Еремей Еремыч Апельсинский.
 Ее тайный сожитель. Работает на этой же фабрике дворником. По слухам сексот и доносчик. Неприлично  мало  пьет, поэтому подозрителен.  На вопрос: Почему не пьешь? - удивляется: А что нельзя? С вечными синяками на лице.

Семен Дырявый.  Кликуха  такая.  По паспорту  же  Ыкин.  Приватизационным образом  стал  владельцем,  соседнего  с  фабрикой,  заводом  "Гран-кирпич". Рэкетир с человеческой харей. Не то чеченец, не то цыган. Работяги зовут его  Руководило. Средних лет, плешив. Соперник Апельсинского, так сказать замыкает классический треугольник.

Лев Львович Львак.  Бывший  укротитель львов. Голодные хищники откусили ему  левую ногу. Теперь    на  пенсии.  Левачит на случайных работах. Дает советы  налево и направо.  Левша. Родился во Львове. Папа - Лев Лазарович Левин, как левый эсер,  расстрелян в гражданскую.

Гиви Бронетранспортидзе. Постоянный и почетный клиент фабрики резиновых изделий. Индивидуальный заказчик.

Бомбилов.  Служащий  этой  же  фабрики. Чем занимается, никто не знает. Называет себя  Делопроизводителем. Бывший мичман линкора "Крановщица Мария", затонувшего у причала род-ного порта во время погрузки квашеной капусты. Поговаривают, что он и есть хозяин фабрики, ибо настоящего хозяина "Народного контрацепца" никто в лицо не видел.

Братья Тараканкины.-  Работяги этой же фабрики , умные слесаря. Постоянно рассуждают о высоких материях. Любят "бить шару", колымить, левачить, а также халтурить. Не отказываются и от халявы.

Магдалина Ыкина. Нежная мама грозного рэкетира Дырявого. В прошлом бандерша, ныне хиромантка. Скуки  ради вахтит в проходной кирпичного завода, принадлежащем ее сыну.

Власильев-Квасильев. Странствующий скульптор. Творит только монументальное.  Мечта-ет изваять статую Герострата с  мифологемой "Вечная тебе память, Вася!"

Архимед. Заезжий рэкетир. Исполнитель особо важных заказов.

          Амбалы. Страшные рожи. Люди из банд Дырявого и Архимеда. Вместо классического "Ку-шать подано!" так же обходятся двумя словами: "Застрелю, падла!".

           А также: вороны на деревьях, два огромных чугунных котла, воздушный шар, имитирующий  голову на статуе Сисянской, вагон кирпичей и все остальное, что потребуется по ходу пьесы.

Все нижеследующее имеет место быть в славном городе Нашенске.
В  наши окаянные дни ..

 
ДЕЙСТВИЕ  ПЕРВОЕ  ШАБАШ   НА  ПЛОЩАДИ .



Небольшой  уютный  скверик  с  кустиками, скамеечками, столиком для игры в домино и распития  напитков. В противоположных его сторонах расположились проходные двух соседст-вующих ООО.
На одной из них красуется вывеска   Завод «Гран-кирпич", на другой - скромный плакатик «Фабрика резиновых изделий "Народный контрацепц".
За  проходными  возвышается  мощная  кирпичная стена, разделяющая пополам территории  этих  предприятий.  На каждой  территории  виднеются  огромные  чугунные  котлы. В одном  бурлит кипящая резина, в другом  мирно киснет глиняный раствор. В окошках проходных видны две женские головки. Вахтерши.
• Подошло время обеденного перерыва. Скверик наполняется народом. Отобедавшие  работяги братья Тараканкины  спешат отдохнуть от цехового шума. Умеренно светит солнце, поют птички, из динамика, висящего на столбе, льется музыка мар-ша композитора Агапкина.
Прихрамывая, на передний план выходит Лев Львович Львак

Львак: - Почему этот лучший марш нашего любезного Отечества, - размышляет он вслух, - назвали так минорно? "Прощание славянки"... Не лучше ли "Славянский марш"! А впрочем... Не отражает ли это унылое название суть происходящего в славянском мире? В последнее время мы только и делаем, что с чем-нибудь прощаемся... Мда... Конец ХХ века. Расцвет  приватизации и ха-пужества. Впервые за всю историю человечества выпала великая "шара" безнаказанно грабить соб-ственную страну. Где еще можно найти пример, когда власть имущие втихаря, да и в открытую то-же, присваивали то, что было создано трудом всего народа. Нет такого жуткого примера в истории!
         Львак  чешет  лоб и продолжает: - Дым и клочья летят от Земли Русской. Дикая приватизация затмила разум хапугам, дорвавшимся до бесплатного пирога. Надо скорее рвать, глотать, вывозить, пока народ не одумался, не проснулся, не протрезвел, пока не пришли Минин и Пожарский!
 
 К нему  приближается  Апельсинский  с метлой.    Он работник резиновой  фабрики  и подметает только у своей проходной .


           Апель ; -  Не пора ли нам перекурить, добрейший Лев Львович?  .

Львак :  - Не возражаю, милейший  Еремей Еремыч.  Каждый   человек  имеет право на пе-рекур!  В  Конституции  отдельной строкой  записано…

Дрбрые знакомые усаживаются на скамеечку. Львак продолжает:

Львак: - Помню , когда этот кирпичный заводик еще принадлежал государству. Тогда он  назывался пристойно:  "Кирпичный завод имени Адама Мицкевича". А когда его прихватизировал Семка Ыкин, то стал называться "Гран-кирпич"! Не вписывался Адам Мицкевич в цыгано-кавказские мозги нового хозяина.

Апельсинский: -  А  моя фабрика после приватизации и вовсе обрела  непонятное  название; «Красный  контрацепт»   Как в советские времена. Тогда   фабрики и заводы несли в своих названиях  идеологические  нагрузки.  Артель, выпускающая  при царе калоши,  называлась  "Калоши».  При советской власти ее окрестили "Красные  калоши". Тогда же появились духи "Красная Москва", аккордеон "Красный партизан",завод "Красный паровоз", хотя  черный он и есть черный.
Львак: -  Но зато , Еремей Еремыч, эти   приставки были выигрышны! Передовикам произ-водства вручались переходящие знамена, помещали на Доске Почета, выдавали Грамоты...

Апель :  - Как  не помнить! Сам пятьдесят пять Почетных  Грамот имею! Берегу , может,  когда и доминируют  …За  десять   Грамот  одну медаль дадут  …Пять с половиной медалей не шутка!  В трамвае  место уступать  будут…   Но когда хозяином нашей фабрики после приватиза-ции стал, - как ходит слух,- бывший Секретарь райкома  Ванька   Специализюк, то он по своему советскому разумению  и обновил вывеску. "Красный контрацепц" так  стало называться наше резиновое предприятие.  И надо же такому случится, благодаря  названию  оно  прогремело на весь мир. Как раз пооткрывали границы, расширили торговлю... Любители клубнички за рубежом засыпали фабрику заказами. Пресытившимся буржуям надоели изделия цвета национальных флагов. Захотелось нечто революционного, баррикадного! Но все заказчики оказались обманутыми. Изделия, как выяснилось, вовсе не были красными, а как были при советской власти бледно-спирохетовыми, такими и остались. Скандал получился громадный! Возникли судебные тяжбы, посыпались рекламации, латиноамериканский миллиардер Пивоварес подался в монахи, Пентагон пригрозил высадить десант. Прогоревший Специализюк ударился в бега…  А вот новый хозяин фабрики, уяснив, что время всего красного ушло , сотворил вывеску с более скромным слоганом "Народный контрацепц". И приставки сочинил  актуальные: "Большой выбор плюрализма!" , "Принимаем  эксклюзивные заказы!". Дела  пошли в гору. Продукция с новой маркой, да еще с плюрализмом в придачу, не залеживается на прилавках. Сырье, закупленное  в  Африке, едва успевают перерабатывать. Один только  Гиви  Бронетранспортидзе - постоянный и почетный наш клиент - закупает продукции сразу на сто рублей.  Индивидуальный заказчик, мы его на «Доске Почета» держим!
Львак: - А кстати, кто  хозяин вашей фабрики?  Кто  ваш мудрый Руководило? Что-то о нем ничего не слышно.
Апельсинский: - Тссс... Сия тайна велика есть! Никто на нашей фабрике не знает, кто ее хо-зяин! Никто его в глаза не видел! Кто он? Еврей? Кавказец? Цыган? Никто не знает даже, где его кабинет! И как звать тоже! Фантомас и только! Поговаривают, что это все тот же Ванька Специализюк, но, опять же, даже во сне его никто не видел!
Львак:  - Но как же он командует фабрикой, если он... неосязаем?
Апель:  - О! Это совсем секрет! Но представь, этот Невидимка знает абсолютно все, что тво-рится на фабрике! Знает, кто сколько пьет, кто сколько ворует, кто филонит. Все ему известно! Есть подозрение, что Сильва-вахтерша - его шпионка! Она у него стукачка, глаза и уши! Подозреваю, что у нее даже шашни с хозяином!
Львак: -  Шашни? Но зачем тогда этой статной Пизанской башне весь день торчать в гряз-ной и холодной, как собачья конура, проходной? Как особа, приближенная к эксплуатору, она мог-ла бы и в секретаршах ошиваться.
Апель:  - Черт ее поймет! Но что она доносы пишет по ночам и потом в виде хозяйских ука-заний развешивает на доске Приказов - это точно!
Львак: - Откуда ты знаешь, что она доносы пишет по ночам...
Апель:  -Тссс... Я тебе, как другу, еще одну тайну поведаю. Я ее тайный сожитель! Скажу больше: Сильва Сисянская живет в моей дворницкой! Ложе со мной делит! Я ее люблю до гроба! Но если я узнаю, что она с хозяином шашни водит...Я ее…  застрелю..сь!
Львак: - Нужна дворничиха хозяину... У него, небось, принцессы водятся!

Беседующие друзья продолжают прогуливаться по дорожкам скверика. Они проходят мимо скамеечки, где сидят братья Тараканкины.

Тараканкин Первый:  -  Во, раньше было, при Советской власти! Имели мы деньжата. Не-великие, но имели. Но ничего на эти деньжата купить было невозможно, потому как все было в дефиците. Окромя водки.
         Тараканкин  Второй :     - Зато сейчас всего навалом в магазинах, да денег нет...
          Тараканкни Третий:        - Вот и пойми, что лучше: то ли пустые прилавки, но пустые кар-маны, то ли полные карманы, но пустые прилавки.
Все трое : - Надо бы всего поболее, да подешевле
Тяжело вздыхают.

На крылечко проходной "Народного контрацепца" вываливается вахтерша Сильва Сисянская, гро-за несунов  и  посторонних.  Она облачена в кожаную комиссарскую  тужурку, на боку, устра-шающих размеров, революционных времен, маузер. Ее тоже тянет к людям.
          Тараканкины (кричат ей): - Бдишь, Сильва? Давай, давай, бди! Смотри, башня Пизанская, как бы тебя саму не сперли!
         Сильва:      -  Не щекочите мне систему, охломоны! Бжу, еще как бжу! Не было такого  слу-чая, чтобы мимо Сильвы Сисянской  пронесли продукцию нашей фабрики! Самого Дзержинского  обшмонаю!  Я  нашего почетного заказчика Гиви Бронетранспортидзе не поленилась обшмонать!... Этот  сын Кавказских бугров однажды, выписал  квитанцию на десять изделий, а пытался про-нести одиннадцать. Напялил, подлец, неоприходованную единицу!. Не тут-то было! Вот я его! Всех пристрелю!
Для убедительности палит из маузера в воздух.

За ее спиной в дверях появляется Бомбилов, бывший мичман линкора "Крановщица Мария", собутыльник Тараканкиных.
На животе его шелковая с тесемочками подушечка, такая, на которой во время похорон несут награды покойного. Но вместо наград на подушечке, аккуратными колечками, в три ряда, покоятся пакетики с изделиями. 12 штук, совсем новые, кажется, еще шевелятся.
Сильва (задыхаясь от негодования): - Ты это куда несешь наши изделия , козел вонючий ! Хищение капиталистической собственности! Руки вверх!
Бомбилов (отвечает по-военному): - Убери главный калибр, тетка! Не хищу я нашу родную капиталистическую собственность, а несу ее на анализ! Только что пришло предписание Палаты мер и весов!
Сильва: Какое еще предписание?
Бомбилов: А такое. Недавно Академия Наук открыла, что в каждом из резиновых изделии во время действия концентрируются турбулентные завихрения, готовые вызвать полную ангиля-цию. Как делопроизводитель я обязан..проверить это!.
Сильва: Матерь Божья!
Бомбилов: Палата мер и весов обеспокоена. Она хочет в лабораторных условиях установить степень риска. Можно ли дальше продолжать выпуск, или приостановить производство?
Сильва: Мамочка моя, дожили! Давай неси скорей, да не растеряй по дороге эту турбулен-цию! Ты уж уладь там это дело!
Бомбилов мышкой проскакивает мимо озадаченной церберши. И уже издали делает знак ру-кой Тараканкиным, который и дураку ясен: - Сейчас я эти дефицитные резинки загоню, ждите с бутылкой.

 Путь Бомбилова лежит мимо Апельсинского и Львака. Те останавливают его
             Апельсинский (укоризненно): - "Тащи с завода каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость!" - так что ли, Бомбилов? Лозунг социализма не утратил актуальности и поныне?
Бомбилов (останавливаясь): А что поделаешь, Еремыч, жить-то надо!

Бомбилов спешит удалиться. Апельсинский и Львак продолжают моцион.
Львак: -  А что это, Еремей Еремыч, за штука такая - Великий Советский Плетень, о кото-ром только и говорят в городе?
Апельсинский: - Великий Советский Плетень? О, это полет фантазии нашего соседа хозяи-на «Гранд-кирпич» Семена Ыкина! Когда-то между нашими скромными предприятиями стоял  де-ревянный заборчик,  в котором было больше дыр, чем досок. Ну и тащили через него, в сторону ре-зиновой фабрики  -  кирпичи,  а с кирпичного завода - резину.
Львак: - Не понимаю...Зачем через забор. – можно  и  так…через проходную…
Апельсинский: - Э нет!Для полной ясности приведу пример из жизни Бомбилова. Служил бравый мичман на линкоре "Крановщица Мария". Пришли они однажды с похода, загруженные селедкой. Ну  раз  с  селедкой , так и  поставили их выгружаться в рыбный порт. А из рыбно порта  и хвоста собственной селедки  не  вынесешь . Повяжут в проходной. Железа выноси - хоть весь линкор по частям, а рыбу не моги. Пришлось ждать, когда поставят в судоремонтный завод. А уж из него ту же селедку хоть возами вывози. За ржавый гвоздь  посадят, а за все съедобное...слова не скажут…

Львак: - Понятно. Ну и что же было дальше?
Апельсинский: - А дальше было вот что: пришел на кирпичный завод новый хозяин. Семен Ыкин. Страшно не понравились ему социалистические традиции обмена веществ между  соседст-вующпм пролетариатом . Решил он воздвигнуть забор меж ними. Что б  как граница…В Европе, сказал он, построили Берлинскую стену. в Азии -  Китайскую  , а я у себя построю  Русскую!   Ве-ликий  Русский Забор! Пусть тогда несуны повоют под его стенами!
Львак: - И воздвиг?
Апельсинский: - Воздвиг! Не посрамил Отечество. Ты посмотри, какая махина виднеется! Воровать  перестали. "Прощай социализм!" - горевали несуны по обе стороны забора. Не недолго. В короткий срок в Великом Заборе понаделали столько дырок, что ни один голландский сыр не мог посоперничать. Движение возобновилось. Воровство, полюбившееся пролетариату еще со вре-мен первых мануфактур, обрело свое историческое продолжение, а продырявленный забор стали называть  Советским Плетнем, или Великой Дырявой Стеной.
Кипя капиталистическим негодованием, ущемленный Ыкин кинулся заделывать прорехи. Но сколько он их не заделывал, столько же появлялось новых. Днем отремонтированный  забор  приобретал  феодально-крепостной вид, а утром  он  снова выглядел  таким, будто по нему всю ночь палили из осадных пушек. Но Ыкин не сдается.
Сейчас все его помыслы связаны с ремонтом стены. Кирпичный завод выпускает продукцию только на собственные нужды. Для заделывания дырок. Не принося ни копейки прибыли. Ыкину не позавидуешь.

Возвращается Бомбилов. Подсаживается к ожидающей его троице.Гремят стаканы. 
          Обеденный перерыв в разгаре.
К бражничающей компании подходит странный человек в солдатской шинели и в шляпе. Это странствующий скульптор Власильев-Квасильев. В эти дни судьба явно неблагосклонна к его нежной творческой натуре.

Власильев-Квасильев: Парни, налейте грамм пятьдесят...Не дайте помереть .. Только что с трезвяка пнули. В этом городу у меня полный вакуум...Пуст. как турецкий барабан…
Ему наливают некоторую дозу. Приняв спиртного, он отходит от компании и, глубоко за-думавшись, бродит по скверу.
Висящий на столбе репродуктор набирает радиомощь. Его алюминиевая глотка выплески-вает на площадь звуки новомодной попсы. Грохот барабана и однотонное бренчание гитары очень напоминают шум работающего цеха. И это заставляет работяг двигать мослами. Наверное, в каждом  гомо сапиенс  сохранился пещерный инстинкт дрыгать ногами, едва кто-то загремит погремушкой.
Тараканкины  срываются со своих мест и начинают вихлять туловищами. И виляют так усердно, будто их подключили к высоковольтному трансформатору. С ними танцует бывший мичман Бомбилов. Площадка дрожит  от топота. Кирзовые сапоги долбят асфальт.
Бомбилов: - Когда я служил на "Машке", так на нем главная палуба провалилась, когда я бацал "Яблочко"!


Не  выдержав  искушения из проходной "Народного контрацепца" вылетает нехилая Силь-ва. В вихре танца она заметалась по сцене, забыв о служебном бдении и солидности. Временами она взмывает над танцующими, сопровождая движения пальбой из  маузера. Меж  ее ног иногда вырисовывается помело, но это, наверное, только кажется.
Апельсинский: У, ведьма, растанцевалась!
Он не поддался общему искушению. Он как всегда чем-то озабочен.
На площадке творится неописуемое. Все танцуют и кричат, ураганный ветер гуляет по этой части света. Великий Дырявый Плетень вибрирует и осыпается крошкой.
Сбросив шинель, танцует Власильев-Квасильев.
Сильва: Псины вы поросячьи! Не умеете танцевать! Козлы! Крысыяне вы, а не россияне! Во как надо!
Апельсинский: Пятую метлу за неделю..излетала, ведьма….Пизанская …Не напасешься!
На площадку врывается Гиви Бронетранспортидзе. Он раздет, волосы всклочены, он пла-чет.

Гиви: Не выдержал! Не выдержал нагрузки! Лопнул, как дирижабль, над вулканом! Брако-ванную продукцию выпускаете, шайтаны! У меня авария, а они здесь пляшут! В цех, в цех идите! За работу!
Сильва подхватывает несчастного индивидуального заказчика и увлекает в танце. Гиви принимает стойку и выделывает лезгинку.

Из проходной завода "Гран-кирпич" выходит его владелец Ыкин. Он же Дырявый, он же сы-ночек  вахтерши, рэкетир с человеческим рылом.  Он в прекрасном костюме,  подтянут, у него гангстерская челюсть, красив. Очевидно, он впервые в этой компании.
Повинуясь центробежному вихрю танца, он тоже начинает дрыгать конечностями. По-степенно вливается в общую массу танцующих.
Незаметно оказывается рядом с Сильвой. И она не сводит с него пылающего взора. Они почти обнимаются. Уж не любовь ли это с первого взгляда? Еще миг - и последует поцелуй.
И это не укрывается от внимания Апельсинского. Ревность закрадывается в сердце тайно-го сожителя Сильвы. Дворник поднимает метлу. Держит ее . как ружье.

Апельсинский: -  Народ, слушай сюда! Обеденный перерыв закончен! От имени дирекции приказываю прекратить перекур! Это только у мошенников и президентов время перекура не огра-ничено! Пора к рабочим местам! Расходитесь!
С великой неохотой танцующие замедляют темп.
Начали все расходитьс,, исчез Власильев-Квасильев, остался    Семен Ыкин.

Ыкин- Дырявый:  (кричит в сторону проходной "Гран-кирпич"): - Мама! Мама! Иди сюда! Потрекать надо! Срочная проблема!
Из проходной кирпичного завода выходит пожилая женщина, одетая, как цыганка в фильме Никиты Михалкова. Бывшая бандерша, скуки ради, иногда вахтит в проходной
Мама- Икина:  - Ужас! Ужас! (кричит она, приближаясь к сыну). Я наблюдала за танцами и медленно наливалась адреналином. Разве это музыка, мой любимый сын? Это не музыка! Это - предсмертный визг в публичном доме! Кроме бубна ничего не слышно! За что композиторам день-ги платят? Я бы им и чаевых не дала!
Ыкин: - Платят, мама, и немалые! Им еще звание Народных дают!
Мама:  - Народных артистов? Исполнителям африканского шума - звание Народных?  Будь жив товарищ Сталин, он бы их дальше лесоповала не выпустил!
Ыкин: - Да, да, мама! Позорники, дельцы! Я бы им глину месить не доверил!
Мама: - А ты у меня, Семен, герой! Лихо ты сбацал с Пизанской башней зажигательный ме-нуэт! Она с тебя глаз не сводила! Герой! А, кстати, сынуля, что за позорная вывеска висит на твоем кабинете - "Генеральный директор"? Ты что так унижаешь себя? Штат у тебя растет, фронт работ увеличивается, авторитет имеешь – ,а ты все  Генеральный, да Генеральный … Пора  новую вывес-ку вешать!
Ыкин: - Это какую же, мама?
Мама: -  "Маршальский директор", вот какую!
Ыкин: - Хорошо, мама, я так и сделаю. Маршальский, так маршальский! Но попозже. Ты знаешь, мама, в каком я прогаре! В братанских кругах меня считают богатеньким Буратино, деньги взаймы дают, а на самом деле я нищ, как чукча после запоя! Паршивый Адам Мицкевич не прино-сит никакой прибыли. Мой продукт не имеет спроса. Новые русские, а также новые цыгане и новые чурки предпочитают строить свои хавиры из мрамора и железобетона. Старый добрый кирпич оказался непотребен. Вся продукция уходит на латание дыр в Большом Заборе. Что делать? Повеситься?
Мама:-  Дурак! Поздно тебе кончать жизнь самоубийством. Тебе не 37 и не 42 критических года. И до 54 окаянных далеко. Тебе... Сколько же тебе? Забыла! Ну да ладно, в милиции знают. Надо тебе, сынок, найти достойный способ разжиться деньжатами!
Ыкин: - Какой  способ, мама? Ограбить банк? Не обучен. Подскажи...
Мама: - И подскажу! Слушай меня. Что ты порядочный заводчик, в милиции хорошо знают. То, что ты рэкетир порядочный, тоже знают. Но там не знают моего плана! А план у меня есть! И он таков!
Ыкин: -  Каков?
Мама: -  Тсс…  Рядом с твоим заводом тусуется фабрика резиновых изделий. Доход она имеет, я знаю, немалый! Так тебе ли, грамотному рэкетиру, подсказывать, как жить дальше? Обло-жи эту шарагу данью и дело с концом! Сдери с нее подобающую твоему маршальскому званию сумму. Сейчас так все умные люди делают. Укради у ближнего, пока он не украл у тебя!
Ыкин: -  Но мама! Я порядочный рэкетир!
Мама: - Рэкет грязен, когда паразит грабит честного трудягу. Но когда паразит грабит пара-зита - это благородное дело! Сдери с "Контрацепца" миллион хотя бы ржавых рублей  и братаны тебя зауважают. Можешь не казнить свое сердце. Наши великие соотечественники Павел Иванович Чичиков и Остап  Ибрагимович  Бендер могут служить примером. Чичиков млел перед Законом, Бендер чтил Уголовный кодекс. Что тебе мешает следовать их благородному занятию общипывать ротозеев? Грабь по честному и дело в шляпе!
Ыкин: - О, мама! Какая ты у меня умная! Ты подсказала великую мысль!
Мама: -  И не церемонься! Если хозяин фабрики будет вопить: "Караул, грабят!" - разрешаю пустить его в расход. Помни библейскую истину: больше народа - меньше золота. Меньше народа - больше золота. Сама диалектика призывает восстановить историческую пропорцию. Действуй!
Ыкин: -  Хорошо, мама. Но меня могут ожидать большие трудности.
Мама: - Какие препятствия испугали большевиков?
Ыкин: - Дело в том, мама, что никто не знает хозяина этой фабрики. Его никто в глаза не видел. С какого прикажешь брать дань?
Мама: - Да, я слышала про этот интересный факт. Но разгадать сей ребус будет нетрудно. Ты должен инкогнито устроиться на фабрику грузчиком.
Ыкин: - Я, рэкетир Дырявый, грузчиком?
Мама: - Да подожди! Это ж для дела! На какую-нибудь неделю! Втерешься в доверие. Одень телогрейку, кирзовые сапоги. Для понта грызи семечки, не мой шею. Воруй, как все, а главное трезвым не показывайся на работе. Будешь свой в доску. Начальство само  придет к такому хорошему. Вот тогда и раскидывай сети! Все секреты выдоишь! Сегодня утром  повесили объявление на воротах: "Требуется грузчик со своей машиной". Каково! Со своей! Если так дальше пйдет, тогда и продавцов будут принимать на работу со своими магазинами. Капитанов со своими пароходами. Полководцев со своими дивизиями! Анку со своим пулеметом! Так что тебе не трудно будет устроиться, скажешь    имеешь  машину   «Зингер».  Сейчас  много иностранных марок, пока допрут  что это  машина швейная , ты обтяпаешь свое дело.
          Но потом не мешает закрутить любовь с вахтершей. Чую, что эта бабенка что-то знает. Под-маслись к ней. Пообещай златые горы. Намекни на долю, если согласится участвовать в нашем ме-роприятии. Обещай жениться, наконец! Она тогда с потрохами выдаст своего шефа, будь он ей хоть родным сыном. Бабы такие стервы, что ради любовника сына своего отдадут на заклание!
Ыкин: -  Ну, мама, ты даешь! С твоим мировоззрением только на живодерне имени Адольфа Гитлера работать! Я уже тебя боюсь!

Над площадью льются звуки старинного вальса "Амурские волны". Мама подхватывает сы-ночка, и они плывут в танце.
Мама: Вперед, сыночек! К победе капитализма!
Издалека доносятся вопли  Гиви Бронетранспортидзе:
- БРАКОДЕЛЫ ! УБИЙЦЫ! ТУРБУЛЕНЦИЮ  НЕ  СОБЛЮДАЕТЕ!









 
                Действие второе 



                Кабак "Три танкиста"

Рядом с фабричной площадью, в огромном сарае, бывший майор Ермак Ермакович Прадедов открыл питейное заведение. Отслужив в танковых войсках 25 суворовских лет, он и кабак назвал по-военному: "Три танкиста".  Этот гадюшник посещают  те, кто не в ладах с Законом и те, кто стоит на страже этого Закона.
          Стены  милитаризованной корчмы украшают пейзажи с пулеметами и пушками. Виден пла-катик с призывом: "Ешь  картофельный  пюре - оборзеешь, как Буре". Очевидно, хоккейная тема входит в меню тританкистовой кухни.
Каждому входящему сразу бросается в глаза написанное на стене крупными буквами изре-чение  великого мыслителя  Карла Маркса: "Человек, который  не  любит вина, никогда не будет годен на что-нибудь путное!".
Столики под призывом основателя коммунизма всегда заняты, что лишний раз подтвер-ждает бессмертие его учения.
Только что из-за стола выполз сильно захмеленный Бомбилов. Подойдя к надписи, он распа-хивает грудь. Там, рядом с классическим "Нет в жизни сщастя!", красуется татуировка, повто-ряющая призыв Карла Маркса быть путным к чему-нибудь.
Бомбилов: - Карлуша! Я тебя уважаю ! А ты меня уважаешь?
Корчма гудит. Табачный дым поддерживает потолок. Слышны выкрики:
- Спиридоныч! Займи пистолет до получки!
- Борт Михалыч! Баки переполнены! Пора на взлет! - это, очевидно, летчики подгоняют сво-его командира.
За ближним столиком сидят умные слесаря братья Тараканкины. Они уж в таком подпи-тии, когда языки сорвались с тормозов, а полет фантазии не разбирает дороги. К ним подсажива-ется друг всего населения Лев Львович Львак.
Первый Траканкин: -...до чего дошло! Европа   регистрирует  однополые браки! Пидарасов узаконило. Не обижать же бедненьких!    Брак всегда был союзом мужика и бабы. И не иначе! Ведь что может получиться, если и дальше идти на поводу половых уродов? Имеет место и ското-ложство и прочая фантастика... Один мужик сношается с березовым дуплом. Так что же теперь уза-конить браки с деревяшками? Или с валенком?  Валенок тоже  партнер!  Почему бы не оформить брак с валенком?  Так что ли? А пидарасам чопы вколотить! Без мыла
Второй Тараканкин: - Нельзя, Это будет  нарушение  прав человека! Просвещенная Европа вомутится!
Третий Тараканкин: -  Европа! Она  загнивает .  Если она сунется  к нам со своей пидара-стической  дурью, мы ее  не  «Кузькиной  мамой .  -  Кузькиным   папой»  шарахнем!  Брак во все времена   был  первой  ступенькой  к  зачатию и продолжению рода. А какое может быть  продол-жение у пидарасов? Какой же это брак?
Первый: -Заводской, какой же еще? Когда вся продукция идет в отходы.
Львак: -  Население наше вымирает. А здоровые мужики, вместо того чтобы баб  оплодо-творить, себя... Они способствуют вымиранию нации. Они льют воду на мельницу врага! Русских все меньше, меньше, как увеличить рождаемость?
Первый Тараканкин: - Я знаю как!
Все: - Как?
Первый: -  Очень просто. Будь я Начальником нашего Государства, я бы  возродил статус Матери Героини! С приданием ему массы льгот и привилегий. Пусть бабы рожают беспредельно!
Второй : -Ну и кто, ты думаешь, будет пользоваться твоим статусом? Русские бабы? Нет. Опять те же цыганки да кавказки.
Пернвый: - Ну нет! Я хоть не кончал Бронетанковую  Академию , но что-то кумекаю в по-литике. В Указе о Материнстве я поставлю условие: Льготы, бесплатная манная каша, жилье и про-чее представляется только вымирающим народам - чукчам, нанайцам, орочам и русским. Только им. Пусть тогда Европа, да наша бездумная  Дума  обвинят  меня  в  национализме и ущемлении прав инородцев! Чукчи и черемисы поддержат меня!
Тараканкины : - Ура! Выпьем за чукчей, наших товарищей по несчастью!
Львак: - А как  нам, сынам Израиля   без  манной каши? Может, моя мама, Сарра Моисеев-на, тоже мечтает в трамвае бесплатно прокатиться, а ей уже 70 лет ! Вот цыган, это точно, надо приучить в шахту спускаться рубать уголек, наравне с русскими!
Незаметно к столу подходит мама Дырявого мадам Ыкина. Она слышит болтовню друзей.
Ыкина: Скажешь тоже! Я родила своего единственного сына под звуки бубна, так что же теперь его в шахту, как русского какого? Мы, цыгане, умные! Ты скажи мне, начитанная голова, Лев Львович, почему так случилось, что цыганки позанимали лучшие месте в лучших произведениях литературы и музыки?  Скажи .какая лучшая опера? "Кармен". А кто там главная героиня? Цыганка. А лучшая оперетта "Сильва"? Там тоже цыганка. Вспомним Эсмеральду в романе, Земфиру в поэме... Великие творцы посвящали нам свои шедевры, может, найдется кто и меня обессмертит, а ты нас в шахту!
Львак: Несомненно, мадам! В истории навалом имен прославившихся себя  гадостями: Ге-рострат, Гришка Отрепьев, Борька Ельцин... Тебя тоже можно занести в этот почетный список! Иди,  прогуляйся, не мешай...
Ыкина: Ну вы у меня еще попляшете!
Она уходит. Четверо друзей, чокнувшись стаканами, принимают очередную дозу. Затем склоняются и продолжают государственные разговоры.
Первый: - Недавно вычитал я в газете заметку о маршале Жукове. Написал ее некий доктор исторических наук. Доктор . А заведует этот  доктор   Академией  воинских наук. И воинское зва-ние имеет. Думаете, какое?
Львак: - Подполковник! Не меньше! Все-таки академия!
Первый : - Хрен вы угадали! Генерал Армии  он! Звание, как у Главнокомандующего Союз-ными войсками Эйзенхауэра!
Все: Штатский, штафирка, который доктор... генерал Армии?
Первый:- А что, нельзя?
Второй : - Я слышал, что столовыми в частях посиневшей от перловки Красной нашей Ар-мии...…командовали полковники. Но что б в бумажной конторе, где и порохом не пахло, дослу-житься до генерала Армии, почти маршала...это 
Третий: - Что это? Для России это нормальный факт. Завидовским заповедником  20 лет ко-мандовал генерал-лейтенант. А зам. у него был  всего лишь генерал-майор.  Во время Великой Оте-чественной  культурным фронтом страны командовал, кто бы вы думали?
Все: Максим Горький! Лемешев! Карандаш!
Третий: -  Хрен  вы угадали! Прославленный полководец Клим Ворошилов заведовал куль-турой во время войны! Не народный артист, не кухарка, а именно маршал! А вы говорите - генерал Армии.. директор …
Львак: -  А если… этого директора вдруг  по совместительству, назначат руководить еще одной Академией,  - так ведь тогда ему придется следущее звание …Генералиссимуса присваивать!
Все: -  Логично. Выпьем  за заслуженного Генералиссимуса наук!
Друзья наполнили стаканы и выпили за нашу славную Армию, где, как известно, генералов больше, чем лейтенантов.  Затем заседание на высшем уровне продолжилось.
Первый: - Народ всегда проникается насущными проблемами на пять лет раньше Прави-тельства  и  командующего  чиновничества. Наверху сидят или сплошные тугодумы, или любители пофилонить на теплом месте. Масса актуальных проблем ждут своего решения, а их в упор не заме-чают. Возьмите  торговлю  спиртным. Последнему дураку понятно, что здесь необходима монопо-лия...А ее нет.   За убийство наказывают двумя годами. Да и то условно. С отсрочкой на 20 лет.
Второй :  -  Матроса Железняка нет на этих филонов!
Третий : - Это точно!  Вот когда я буду Начальником нашего Отечества, я сразу дам Дирек-тиву: Всех преступников, применявших оружие, судить не гражданским, трусливым и продажным судом, а военным Трибуналом! И расстреливать  по Закону военного времени! Кто меч поднял от меча и погибнет!
Первый : -  А сейчас как раз  военное время!  Нас убивают, уводят в плен, взрывают... Любой Генералиссимус  скажет  - любая война выигрывается изменением соотношения  людских ресурсов. Чем меньше солдат у противника, тем скорее его победишь. А разве сейчас не идет уничтожение русского народа? . Нас травят наркотиками, спаивают, грабят, женщин наших увозят за границу, население уменьшается.  Нас уничтожают.   Так что же мы не имеем права на самооборону? Под трибунал всех, кто наставил  ствол на русского! Стрелять! Вешать!
Львак: Вешать? Но что опять скажет просвещенная Европа, куда мы хотим прорубить хотя бы форточку? Там опять поднимут вой: снова палку перегибаете! Ущемляете права человека! Дика-ри! Не пустим в Европу!
Первый: - Да плевать нам наконец на Европу! Что нам этот огрызок Евразии?    Большая часть нашей страны  за Уралом,  Там  - Европа ,  а здесь Азиопа! Так давайте же жить по-азиопски!  Мы  не  евразийцы,  мы - азиопцы!  Ни Китай,  ни Индия не просятся в Европу!
Все: Точно! Точно! Выпьем за нашу большую  Азиопу! ура! Ура! Будем жить по-азиопски!  Пора завинчивать гайки! Лес вырублен, пора его спасать! Мы наведем порядок!
На этом заседание на высоком уровне заканчивается. Силы иссякли. Братья  Тараканкины, поддерживая друг друга, встают из-за стола и направляются к выходу. За столиком остается Львак.
В помещение входят новые и новые посетители. Кого-то выводят под руки, кто выползает своим ходом. Все, как в приличном заведении.
Появляется духовный наследник махинаторов Чичикова и Бендера, рэкетир с человеческой харей, Дырявый.
Он в шикарном костюме, при галстуке, но еле волочит ноги. Оглядевшись, он подходит к столику, где сидит загрустивший Львак.
Дырявый: - Здравствуй, старое пугало! Не развалился еще? Можно присесть?
Львак: - Семен! Рад тебя видеть на свободе! Присаживайся.
Как в зарубежном  кино  к столику  подбегает  шустрый  работник  ресторации. Друзья не-замедлительно делают заказ.
Львак:  - Я  помню старые времена, когда блюда с мясом были поболее, а с гарниром - по-менее. Принеси нам, дорогой гарсон, пару отбивных, чтоб каждая была размером с лопату! И обло-жи жареной картошкой! Не изысканно, зато клево! Два графина пива с сыром...
Дырявый: - И два графина водки для уравнения!
Гарсон убегает, друзья начинают  беседу.

Дырявый: - Месяц тому назад, уважаемый Лев Львович, я посвятил тебя в свою железную тайну, которую мы разработали вместе с мамой,  -  обложить данью  соседа.  В эту тайну я посвятил тебя потому, что  умеешь держать язык за зубами. Я знаю, что ты прочитал не одну тонну крими-нальных книг, был секретарем парторганизации в цирке, поэтому за мзду можешь дать приличный совет.
Львак: Давать советы моя профессия! По части увода чужих денег я могу дать такой совет, которого не было в реестре Остапа Бендера. А конспирация, равно как и экспроприация, - мой ко-нек!
Дырявый: -  Вот-вот! Ты  дал мне совет,  такой же как и моя мама, от которого у меня ноги подкашиваются! Вы  оба посоветовали устроиться на резиновую фабрику грузчиком! Мне, изне-женному маменькому сыночку, сибариту - грузчиком!
Львак: - Что поделаешь! Искусство рэкета требует жертв!
Ыкин: -  Ну что ж, грузчиком, так грузчиком! Чего не сделаешь ради святого дела! Я пере-гримировался под простого работягу так, что родная мама не пропустила меня в проходной! На ра-боту меня оформил Бомбилов. От имени якобы дирекции. И у меня смутное подозрение, что он и есть хозяин резиновой фабрики! И в первый же рабочий день мне, изнеженному мафиози, взвалили на спину тяжелый мешок! Как назло из Африки поперли вагоны с сырьем. Я стоически таскал про-клятые мешки и молил Бога, чтобы он ниспослал на этот долбанный материк русские морозы и ме-тели. Рыжие африканские тараканы, размером с сотовый телефон каждый, недовольные сменой климата ползали по моей шее и больно кусали. Они чуть не отгрызли мне голову! Я перетаскал же-лезнодорожный состав  резины!  Как  последний  фраер,  я вкалывал на благо фабрики, вместо того, чтобы она на меня вкалывала! Но я терпел! Призрак миллиона вдохновлял меня на подвиг! Целый месяц я трудился на благо фабрики. И что же? Хоть бы на грамм я узнал, кто хозяин этой фбрики, где он прячется ? Развешивает  приказы от имени  дирекции  Бомбилов, иногда вахтерша. И я уже подумывал, что Бомбилов и есть главный петух территории! Но как я не мылился перед ним, так ничего не узнал. Кто хозяин? Кого брать за горло? Может, он из-за бугра командует?  Может под этим инкогнито  скрывается мэр нашего города... Все бывшие Первые Секретари как один, что-то успели  ухватить... Неслыханное препятствие в блатном мире! Все дерут бабки друг с друга, процветают, один я такой растяпа! От бессильной злобы я готов отдать себя на растерзание тараканам! Но сначала я тебе, любезный Лев Львович, набью морду. Чтоб знал, как обманывать честных людей своими советами.
Львак: - Доброта наказуема! Но сначала выпьем, да обсудим наше дело.
Ыкин: -  Сегодня мне выдали первую зарплату. Русская народная традиция советует ее с блеском  пропить!  Этого, кстати, и конспирация требует. Непьющий грузчик всегда подозрителен!  Выпьем, и я начну тебе бить морду.
Львак: - Осади! Лучше подумаем, что дальше делать. Видно, очень хитер хозяин "Контра-цепца", если целый месяц не прорисовывается. Но он уже чувствует наше дыхание, поверь мне, старому шакалу!  Еще месяц-второй, от силы полгода, и мы достанем этого мистера Икс!
Ыкин: - Полгода? Еще полгода? Полгода вкалывать на этом вонючем предприятии! Да я его лучше подожгу! К чертям фраерским!
Львак: -Тогда вообще ничего не заимеешь!
Ыкин: - Что же делать?
Львак: - Слушай сюда! Я тебе открою страшную семейную тайну. Я тоже зол на этот "Крас-ный Контрацепц"!  И вот почему. Мои папа Лев Львович Левин пользовался продукцией этой фаб-рики.  И  допольовался, идиот! Следствием чего  оказался… я!  Папа и мама  жили долго и счастли-во  и тиканули в Израиль  в один день.   А  меня бросили , ненужного.
Ыкин: - Понятно!  Ты, как   несчастная жертва бракоделов, имеешь полное  моральное  пра-во  предъявить счет  этой  резиновой  шараге!  Ее надо  наказать!
Львак: - Не только наказать, но и  отомстить  ! У меня есть план! Почище "Барбароссы"!
Ыкин: - Почище? Тогда выкладывай!
Львак: - План мой отвечает всем тонкостям стратегии и пакости . Ни один штаб мира не придумает такого! С далеко идущими последствиями!
Ыкин: -Ну, не томи!
Львак:  - План мой таков. На территории фабрики стоит огромный чугунный котел. Он сердце производства.  В нем постоянно, как в действующем вулкане, кипит резиновая масса, пред-назначенная  для  изготовления  основной  продукции. Высокоточные автоматы круглосуточно ре-гулируют температуру, следят за вязкостью, не дают скапливаться турбуленции. Все  отвечает ми-ровым стандартам. Котел особо охраняем.
Ыкин: -\ Ну, это мы знаем. Дальше-то что?
Львак: - Так вот в эту кипящую массу мы  подсыпим  толченого стекла!
Ыкин: - Боже праведный! Не ослышался ли я? Подсыпать стекла? И куда!  Ведь это вели-чайшее  злодейство!  Преступление против человечности! Ну, брат, не ожидал, что ты такой садист!
Львак: -  Другого выхода у нас нет. Надо подкрасться ночью и всыпать в котел,  350 грамм стекольной крошки!  Этого  будет  достаточно, я уже подсчитал . Последствия  нетрудно предуга-дать. Продукцию фабрики немедленно перестанут покупать. Клиенты уйдут или в монахи, или по-бегут к прокурору. Хозяин, естественно, взвоет от такого события! Прибыли  никакой, одни убыт-ки! Он будет метаться, искать причину брака, вот   тогда мы ему и предъявим ультиматум: хочешь, чтоб покупали твою  продукцию, - гони миллион! Снимем порчу.
Ыкин: - Правильно! Он, как миленький, приползет к нам. Лучше отдать миллион, чем поте-рять  репутацию у клиентов.
Львак: - Наше дело левое! Мы победим!  Я тебе скажу по секрету, что я уже для пробы под-сыпал  долю стекляшек….посмотрим как они сработают  Тсс..
Ыкин: -  Клево! Но как совершить  эту  диверсию? Сильва глаз не сводит с котла, а на ночь запирает крышку  на  нем  на замок.
Львак: - А ты подбей к ней клин! Она бабенка фартовая, клюнет!
Ыкин: - И мама  тоже  советовала  подмазаться к Сильве.   И я  уже суричил ей  мозги. Я у ней уже  в доверии, как Бендер у Грицацуевой!
Львак: - Ты и ликом похож на Бендера! На настоящего!  Как   в романе,  красавца  с черкес-ским лицом.  Атлетического сложения.
Ыкин: -  Уважил ты меня, Лев Львович.  Выпьем за наше  клеевое дело!

Раздается туш. В  сиянии солнечных лучей в помещение вплывает Сильва. Сегодня вахтер-ша фабрики резиновых изделий одета вызывающе. На ней сильно декольтированная телогрейка и пылающие ваксой кирзовые сапоги на шпильках.Это говорит о том, что женщина тоже, как Ды-рявый, получила зарплату. Хочет гульнуть.
Нравы, царящие в заведении, не требовательны. Можно петь, танцевать, бить морды. А также не запрещено стрелять.
Гремит музыка.
За Сильвой усиленно наблюдает Дырявый.  Он не сводит с нее глаз. Наконец, выбрав мо-мент, он подхватывает ее и увлекает в танце. Женщина изумлена. Партнер ей явно нравится.
Сильва: - Я не перестаю млеть! Я вас знаю! Вы так прекрасно выглядите... В прекрасном костюме. И не подумаешь, что вы грузчик с нашей конторы! Принц! Да что там принц! - Шварце-неггер!
Ыкин:  - И вы сегодня принцесса! Я влюблен в вас! Будьте моей!
Сильва: - Быть вашей? Но я боюсь потерять невинность!
Из-за спины Ыкина выглядывает его мама, мадам Ыкина.
Мама: - Что за чушь! Страшно потерять  невинность  насовсем!  Я ее теряла  несколько раз . И, как видишь,  жива!  Войну испытала, в тюрьме пять раз сидела. Шестерых Генсеков, шутка ли сказать, пережила. 
Сильва: -  Кроме того, я замужем! Справка на то имеется.
Ыкин: - Неужели какая-то бумажка может накрыть мою страсть?
Напряженное бандитское выражение на лице рэкетира сменяет дурацкая улыбка. И это не проходит мимо внимания многоопытной мамы.
Мама: -  Сынища! Такую добропорядочную улыбку , я видела у тебя в последний раз в ко-лыбели!  Но  помни :  добропорядочная улыбка      бывает, только у   конченного   жулика,  или  ду-рака! Это стопроцентная улика !    Убери улыбку, дурак!
Но у влюбленных глаза закрыты. Они шепчутся. На глазах присутствующих влюбленные це-луются.

Из-за развесистых фикусов, стоящих в углу, выглядывает Апельсинский. На лице его скорбь и отчаяние. Он все видит. Он скрипит зубами. Он готов убить неверную сожительницу! Он метлу держит, как ружье.
А влюбленные сливаются. В вихре танца они едва различимы. Порой кажется, что они взлетают над танцующими, а из-под подола женщины выглядывает помело. Сильва выхватывает маузер и палит из него в потолок. Оттуда на головы влюбленных сыпятся лепестки роз и звездная пыль. Затем они растворяются в эфирах. С небес доносится голос Ыкина.
Ыкин: -  Всем пока! Мы ышо увидимся! Мама, готовь свадебное объедение!
По сцене мечется Апельсинский. Он страшен. Целясь метлой в небеса, он кричит вдогонку подлой  обманщице:
Апельсинский: Угомонись, презренная! Я не вынесу мук ревности! О, небо и его окрестно-сти!  Поглоти  этого мерзавца Ыкина!  О нет, этого мало! Месть! Только месть успокоит мое бедное сердце! Она будет страшная! Небо содрогнется!


Музыка гремит. Танцы продолжа

ются.
Вбегает взлохмаченный Гиви Бронетранспортидзе. Вид у него такой, будто выскочил из го-рящего массажного кабинета.
Гиви: Танцуете! Веселитесь! А у меня опять изделие порвалось! Бракоделы! Лаврентия Павлыча на вас нет!











Действие третье.


В дворницкой
Жалкая вонючая каморка. В таких ныне проживают бомжи и оптимистические очередни-ки. Это дворницкая фабрики резиновых  изделий. "Красный контрацепц", жилье дворника Апель-синского и его сожительницы Сильвы Сисянской. Будуар озонирует портянками, псиной и кислой человечиной.
В конце сцены двуспальные супружеские нары, заваленные тряпьем. На переднем крае гро-мадный фанерный ящик - импровизированный стол. Контрастом с вопиющей бедностью на столе красуются, не для плебейского брюха, деликатесы: икра, коньяк, дорогие колбасы, печеная кар-тошка. Венчает это великолепие огромный букет цветов
Входит мама Дырявого. Становится в позу. Выдает монолог.
Ыкина: - Сынища , ты здесь? Еще не пришел? Опять эта кривая падла утащила тебя в галан-терею! Да, дорогое дитятко, нашел ты себе подругу. Нищета до девятого колена! Рожденная на по-мойке!  И чего  ней нашел?  Эх, мужички, мужички! Таких девочек имеете, а женитесь на таких оторвах, которых уже и милиция не берет. Ну что тебе далась эта тетка? Работает вахтершей... На содержании у дворника. Куда она попрет, когда тот обязательно даст ей пинка? К тебе, балбесу? Но раз так уж случилось - живи. Но главное, не вздумай ей растрепаться о нашем деле! О том, что мы затеяли  урвать с "Контрацепца" дань!  Миллион башлей! Я с детства помню стихи великого Гомера о том, что болтун - находка не только для шпиона, но и для жены тоже . Этот древний грек еще пещерных мужей поучал держать язык за зубами. Как он там трекал в "Одиссее"? Ага, вот так:

Слишком доверчивым быть, Одиссей, опасайся с женою.
Ей открывать простодушно всего, что ты знаешь, не должно.
Вверь ей одно, про себя сохрани, осторожно другое.

Но мой сыночек, как и весь наш сов... русский народ не читает классику. Ему СПИД-ИНФО подавай. Напишу-ка я эти бессмертные наставления на стене. Помадой. Пусть балбес набирается бдительности.
Мадам Ыкина быстро пишет на стене большими  буквами мудрость Гомера.
Ыкина: - Однако не дождусь я сегодня гуляку… Но сыночек видно решил подкормить свою шалаву, вон какой стол накрыл!
Она уходит.
И тут же из ящика-стола вылезает Апельсинский. Это его засада. Дико озираясь, он зала-мывает руки.
Апельсинский: -  О, я несчастный! Из меня сделали Арлекина! Я вынужден  подгляывать. Я измучен! Я умираю от любви к коварной Сильве! А она, презренная, выгнала меня из моей же квартиры! Послала меня дежурить  в свою проходную! Иди, говорит, стереги  от воров нашу фабрику...А сама  уединилась   с Икиным!  От тоски я брожу по площади, и холодная Луна освеща-ет на моих развесистых рогах густые россыпи лапши. Бедный я дворник! Я несу за нее службу, а она в это время прелюбодействует на моей кровати. О, Шекспир! Есть ли в твоих трагедиях что-либо страшнее? Сегодня я накрыл праздничный стол, думал, когда Сильва придет, мы поужинаем и помиримся... А она... Послала меня в проходную. Но я не из тех, из кого можно вить веревки! Я бросил проходную и... О, Боже! Сюда кто то идет!
С невероятной скоростью Апельсинский заметался по комнате.
В проеме двери показались две фигуры. Одна женская, другая... Ыкин!

Апель: - Она! Она  с ним! О, небеса! Надоумьте, как наказать этих негодяев! Подскажите, какая есть самая страшная кара на свете, и я накажу их! Мести! Жажду мести!
Оглядевшись по сторонам и не найдя лучшего укрытия, несчастный рогоносец опять ныря-ет в фанерный ящик-стол.
Над ним звенят бокалы, колышется красная закусочная икра.

Житейская драма  распускает паруса.
Дырявый и Сильва подходят к праздничному столу. Обилие закусок приводит их в радост-ное изумление.
Сильва: - Откуда такое шикарное угощение? Уж не дурак ли Апельсинский решил ко мне подъехать?
Дырявый: - Нет, дорогая. Это моя мама приходила сюда. Это она нам накрыла стол. Разве твой дворник способен на такой жест? Он бы поставил бутылку паленой водки, да пару соленых огурцов. Выпьем!
Влюбленная пара усаживается за стол-ящик. С удовольствием начинают поедать закуски, которые организовал все-таки дворник, а не мама  Ыкина..
Ыкин: Дорогая, я хочу тебе сказать, что выхожу по утрам от тебя совершенно пустой. У ме-ня такое ощущение, что внутри меня ничего не осталось. Легкость необыкновенная!
Сильва: Зато я себя чувствую наполненной! Как цистерна! Как танкер! Как нефтебаза! До краев!
Разомлевший рэкетир теряет над собой контроль. Спиртное делает свое пакостное дело. Язык Дырявого понеся по кочкам недозволенного.
Ыкин: Тебе надо сменить прописку, дорогая! Передисл... как ее? Одним словом, надо пере-ехать. За городом у меня коттедж. С пальмами и фонтаном. Завтра же ты покидаешь эту вонючую хавиру и приступаешь к обязанностям столбовой дворянки!
Сильва: - У грузчика коттедж? Откуда?
Ыкин: -  В наше время, мадам, не задают таких вопросов!
Сильва: - Но что я там буду делать?
Ыкин: - Ты там будешь делать ничего не делать! Смотреть в окошко и ожидать моего при-езда. Может, грызть семечки, хватит пролетарить!
Сильва: - А как же фабрика? Без меня ее всю растащат.
Ыкин: - Наймем нового вахтера. Есть у меня один знакомый на примете. Правда, он боль-шевик, зато умен и образован.
Сильва: - Ну да! Такой  устроит экспроприацию! Я так привыкла смотреть в окошко своей проходной... Никуда не уйду!
Ыкин:  - На колени становлюсь! "Сильва, ты меня не любишь, Сильва, ты меня погубишь!" Золотом дорожку вымощу к нашему храму! Лебедей заведу! Гиппопотама с Африки выпишу! Пи-рамиду Хеопса воздвигну!
Сильва: - Пирамиду! Это такая глыба... А памятник, памятник можешь воздвигнуть в мою честь! Чтоб я, как Екатерина Великая на пьедестале!
Ыкин: - Памятник? Тебе? Могу, королева! Все могу! Заметано! Ставлю памятник !
Сильва: -  Из золота?
Ыкин:  - Из золота невозможно. Растащат и распилят через пять минут после открытия.  И из бронзы невозможно. Тоже уволокут в металлолом. А вот из кирпича... Я сооружу тебе памятник из старого доброго кирпича, облицованного... может быть, и золотом. Но после одного дельца...
Сильва: - Значит буду , как Екатерина! На пьедестале? Не обманешь?
Ыкин: - Да, моя императрица! Отгрохаю такой памятник, что все братаны ахнут! Чтоб до облаков! Скульптора из Парижа выпишу! Академика!
Сильва: - Ха-ха-ха! Ого-го! Но нужны деньги! Где ты возьмешь такую сумму денег? Чай один кирпич в копеечку обойдется! Да и скульптору плати!
Наступает тягостная пауза. Такая длинная, что из-под стола выглядывает Апельсинский.

Апельсинский: Ушли что ли все? О! Они по-прежнему здесь! Ну я им покажу!
Грозит кулаком. А Дырявый продолжает ходить по комнате, что-то соображая. Налива-ет и выпивает полный стакан коньяка. Потом подходит к стене, где рукою матери написано пре-достережение. Читает.
Ыкин: - "Слишком доверчивым быть, Одиссей, опасайся с женою..." Что это еще за чушь?  Как это родной подруге не доверяться?  Кому же еще? Слушай, дорогая! Я поведаю тебе  сокровен-ную тайну. Слушай, да помалкивай. Я не просто грузчик Ыкин, которого ты приютила в своей по-стели! Я - грозный и коварный  рэкетир по кличке Дырявый! Меня вся братва знает!  Сам Студе-беккер дает  закурить!
Сильва: - Оооо! Клево!
Ыкин:  - Да! Да! Рэкетир!
И я тебе скажу, где достану деньги! Я... Я обложу фабрику "Народный контрацепц" данью!
Сильва: - Ик... Данью? Фабрику? Что я слышу!
Ыкин: - Да! Для рэкетира, тем более влюбленного, нет на свете преград! Я решил содрать с этого процветающего предприятия миллион башлей, и я сдеру его.
Сильва: - Ик...
Ыкин: - Я уже расставил сети! Наточил ножи! Но вот загвоздка! Не с кого требовать милли-он! Никто не знает имени хозяина фабрики, и никто его в глаза не видел. Целый месяц я вынюхи-ваю этого мерзавца, горбачусь на него, как последний работяга, а он, возможно, по мобильнику из Австралии командует. А может, в мэрии затаился. Ты должна мне помочь!
Сильва: -  Чем я должна помочь?
Ыкин: -  Расшифровать хозяина!  Ты  вступить, так сказать, со мной в преступный сговор. Вдвоем мы быстро вычислим этого мистера Икс. Миллион, который мы снимем, ох как нам приго-дится. На твой  памятник и на наше лежбище.
Сильва:  - Ик...
Дырявый снова подходит к столу и снова прикладывается к бутылке. Сильва в явном сму-щении. Застывшим взглядом она смотрит на рэкетира. Говорит в сторону, размышляет вслух.
Сильва: - Так вот, оказывается, с каким страшным замыслом проник в мое сердце этот гряз-ный мошенник! Ему не я нужна, а деньги! Он замахивается на мое родное предприятие, да еще хо-чет, чтоб я ему в этом помогла! Памятником хочет отмазаться! Человек грязных помыслов во всем грязен! И миллион сдерет и памятник не поставит. Сбежит подлец… Ну, я покажу тебе миллион!.. Эх, лучше бы я оставалась с Апельсинским!
Апельсинский: - Да-да! (высовываясь из-под стола) - Лучше со мной!

Дырявый подходит к Сильве.
Ыкин: - Так ты поможешь вычислить хозяина фабрики?
Сильва: -  Попробуем. Но это будет трудно. А вдруг начальник нашей милиции и есть хозя-ин фабрики? Попробуй возьми его!
Ыкин: -  Нам, рэкетирам, без разницы. Не таких охаживали! Для начала я проведу психиче-скую атаку. Мой советник Лев Львович Львак придумал такой шахматный ход, что успех комбина-ции гарантирован!
Сильва: -  Это что же за ход такой?
Ыкин: - Не растрепешься?
Сильва: - Сука буду!
Ыкин: - Тогда слушай. Мы подсыпем в вашу главную кастрюлю, где варится резина для из-делий, ведро битого стекла!
Сильва: -  Ужас! Ужас! Изверги вы! Десяток Гитлеров не додумаются до такого зверства. И что это вам даст?
Ыкин: -  Великий шанс! Покалеченные мужики откажутся покупать продукцию фабрики. Посыпятся рекламации. Штрафы. Фабрика остановится. Опустевший рынок наводнят сомнитель-ным китайским товаром. Хозяин будет рвать волосы на своей глупой тыкве и не сможет понять, откуда свалилась такая напасть. Вот тут-то я и возьму его за хобот! Скажу, плати миллион и я сни-му порчу! Он как миленький принесет в зубах оговоренную сумму. Сам О. Бендер подписался бы под моим планом!
Сильва: - Но какие однако испытания и муки уготованы нашим мужичкам! Страх и ужас наполнит их сердца. Кривая секса падет вниз!
Ыкин: -  Всякая медаль имеет и оборотную сторону, мадам! Зато рождаемость повысится! Академия Наук давно подметила: чем больше секса, тем меньше детей! И наоборот! Может, я спа-ситель нации!

Сильва совсем потупилась. Сердце ее уже не стучит, а тарахтит. Она опять углубляется в размышления.
Сильва: - Как поступить с этим коварным типом? Прогнать или приголубить? И статью и многими другими достоинствами  Бог его не обидел. Прогонишь - кое-что потеряешь. Не прого-нишь... Годы бегут... А этому вшивому советнику Льву Львовичу я стеклянной ваты подсыплю в постель, что б он не сочинял такие зверские советы,  -  посмотрю, как он взвоет! А Дырявому... Се-мен! Любимый, иди сюда!

Из-под стола сова показывается нос Апельсинского.
Апельсинский: - Волчица! Совести никакой нет! Падла старая!
Дырявый и Сильва некоторое время стоят у праздничного стола, затем направляются к супружеским нарам. Усаживаются.
Дырявый: - Дорогая! Моя единственная! Сегодня я тебе открою еще одну сокровенную тайну.  Сегодня у нас  вечер  тайн! Не устала от них? Так слушай…Был я, любимая, в тех местах, где свежая картошка дороже алмазов, а алмазы дешевле картошки. Там, где золотой песок дешевле сахарного. Я подбивал сапоги платиновыми гвоздями, потому как  железные ломались от мороза. Дробь от охотничьих ружей мы отливали из золота, потому как она была дешевле воробьиного мя-са. У меня в землянке стояли бидоны из-под молока, наполненные алмазами и золотом. У всех моих товарищей этого добра было припасено немерено. Я, конечно, мог по дешевке загнать свои сокро-вища вездесущим кавказцам и с вырученными деньгами тикануть на материк, но тут началась перестройка, и деньги превратились в пыль. Стало очевидно, что камушки и металл надо придержать. Среди моих товарищей был медицинское светило, дантист Марат Робеспьерович Зверюгин. Он вырвал мне все до единого здоровые зубы и вместо них поставил челюсть  из платины и алмазов. Протез получился высококлассный! Один только недостаток имелся, он был слишком тяжел, чуть не свернул мне шею. Первое время я, как деревенский идиот, ходил с отвислым подбородком и открытым ртом. Но зато сокровище было всегда рядом с моим сердцем! Никто, кроме моей мамы, а теперь  тебя, не знает тайну моей челюсти!
Желая показать, какой он богач, Дырявый разинул пасть. Темная каморка озарилась феери-ческим блеском. Изо рта, как будто так включили прожектор, вырвался луч света. Зайчики запрыгали по углам. Один из лучей скользнул по ящику-столу и тот подпрыгнул.
Сильва: - Оооо... Тысяча и одна сказка...
Дырявый с усилием, пользуясь ладонью, будто домкратом, поставил челюсть в надлежащее положение. Затем продолжил.
Ыкин: - Дорогая! В первые дни нашего знакомства я не открывал  широко  рот,  боялся тебя напугать. Я стеснялся на ночь вынимать челюсть, как того требует гигиена. Но рано или поздно это придется делать. Между нами не должно быть тайн. Сегодня я решил вынуть на ночь челюсть! Я налью в чашку коньяка и положу туда свое сокровище. Ты не возражаешь, золотце мое?
С этими словами обладатель сказочной челюсти растворил пасть и запустил туда лапу. Фокусным жестом выдернул оттуда нечто напоминающее волчий капкан. Каморка вмиг озарилась бриллиантовыми лучами.
Почти красивая физиономия грозного рэкетира вмиг укоротилась и стала похожа на при-плюсный глобус, на полюс которого шкодливые ученики сели отдыхать по очереди.
Дырявый подошел к столе, выбрал соответственных размеров посудину, наполнил ее конья-ком и поместил в благородную жидкость нечищеную с неделю бриллиантовую челюсть. Темный коньяк, как черная дыра в космосе, поглотил алмазное излучение. Каморка вновь погрузилась во мрак.
Ыкин: - Пушкай шейшаш мои жубы пошпят в шпиртном напитке! Дорогая, я иду!
Дырявый направляется к супружеским нарам, где Сильва уже трясет одеялами.
И тут же из макаронного ящика-стола вылезает Апельсинский. Долгие часы сидел в засаде отвергнутый муж. На лице его уныние. Разминая кости, он выходит на передний план.
Апельсинский: - Двенадцать часов я просидел под столом, ожидая удобного момента. Это большое мужество сидеть в засаде 12 часов! Не каждый способен на такой решительный шаг! Но зато я вознагражден! Я был свидетелем мерзкой сцены измены! Я ее не видел, но слышал, как по радио! Как на граммпластинке! Теперь мне все известно! Грузчик, простой грузчик увел у дворника его жену. А ведь дворник в табеле о рангах завсегда был выше грузчика! О, мерзкая, на кого меня променяла! О, какой я несчастный! Как я страдаю! Отелло так не страдал, как страдаю я, Апельсинский! Месть! Только месть успокоит мое бедное сердце! Лев Львович сообщил мне по секрету, что он посоветовал Дырявому  подсыпать  в главный котел фабрики битого стекла. Это преступление против человечности, но мне оно пойдет на пользу! Фабрику прикроют, штат разгонят. И Сильву выгонят в первую очередь. И на дворницкую замок повесят! Посмотрим, как она завоет! А Дырявого... Ему тоже найду управу! Я договорюсь Тараканкиными , и они мне из отравленной резины отольют колоссальное изделие №2 в человеческий рост! В одном экземпляре! В него я заточу подлого разлучника. завяжу узлом  и выброшу в Тихий  Океан. Пусть плавает до самого Страшного суда! Вот я его!


Внезапно монолог Апельсинского прерывает нечеловеческий вопль, доносящийся с улицы. Это к воротам фабрики прибежал раненый Гиви Бронетранспортидзе.
Гиви: - Спасите! Помогите! Я порезался! Я ранен! Бракоделы! Иуды!

На супружеских нарах вырисовываются две головы.Одна из них Дырявого.  Первое, что  ви-дит Дырявый, это неизвестно откуда свалившийся Апельсинский.
Ыкин: - Апельсинский? Ты откуда появилшя! И чего орешь!
Апельсинский съежился, как застигнутый на месте преступления вор. Из-за спины Дыряво-го выглядывает Сильва.
Апельсинский: - Я не ору. Это не я. Это  Гиви орет..  А вот ты откуда здесь? Ты пошто мою жену склонил к измене?  Сильва, ты дворника на грузчика сменяла! Твареподобные вы! Месть! Только месть украсит финал измены!
Ыкин: - Што? Ты это мне говоришь, шкидло паршивое! Да я шейчас тебя...
Дырявый выхватывает из-под подушки маузер и нацеливается на Апельсинского. С диким воплем герой подстолья заметался по комнате. Дырявый бросился его догонять. Несколько раз они обежали вокруг стола. При каждом витке  Дырявый догонял хозяина дворницкой и смачно опускал маузер на его шею. Обезумевший Апельсинский кричал, но не сдавался. И, совсем обессиленный, он совершил такое действо, которое психологам и философам еще предстоит изучить и описать в трактатах. Повинуясь безотчетному чувству, ничего не соображая, как лунатик на крыше, не-счастный рогоносец на миг останавливается возле стола, молниеносно запускает руку в посудину с бриллиантовой челюстью, выхватывает  ее  оттуда, как олимпиец победный факел, поднимает  над головой. Следует световой взрыв. Подпитанные  коньячными градусами,  алмазы вспыхивают с новой мощью. Полная феерия.
Немного постояв, как бы приходя в себя и не опуская зажатый в руке трофей, Апельсинский устремляется к выходу.

За ним, осознав трагизм случившегося, бросается Дырявый.
Ыкин: - Штой! Штой, шволочь! Верни шелюшть! Милиция, грабеж! Помогите!
Апельсинский: - Месть! Это моя месть! Будете знать Апельсинского!
Оба выскакивают на улицу. Слышны выстрелы и дикие крики.
Сильва остается одна.










ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 
Опять "Три танкиста"

Сквозь почти осязаемый табачный дым проглядываются желтые лица. Зал наполнен веселя-щимися трудящимися. Свободных столиков  нет. За одним из столиков, заговорщицки склонив го-ловы  сидят  умные слесаря Тараканкины . Они еще не дошли до революционно-призывных конди-ций.  Вялая словесная перепалка, мельтешащая одинокими выпадами.
За соседним столиком сидят Апельсинский и его друг Лев Львович Львак.
Львак: - Был я  недавно в Англий . Передовая страна, скажу я тебе, а движение на улицах левое. . Еду я однажды в омнибусе на втором этаже и от этого у меня в левом полушарии электро-схему заклинило. У нас в России  случается  короткое замыкание, а там  левое  произошло. Свалил-ся я со второго этажа! Левое ухо на асфальте оставил !
Апельсинский:  - И я, Лев Львович, страшные дни переживаю. По всему городу за мной го-няется  рэкетир Дырявый.   Хочет меня убить! "Приштрелю! – кричит.  - Верни шелюшть! Не шра-ми!".
Изможденный Апельсинский утыкается в жилетку своего друга.
Апельсинский: - Сегодня он, мерзавец , негодяй  и подлец загнал меня на дерево! Как кот перед пастью собаки, я дрожал от страха и, набравшись смелости, почти с облаков кричал ему : "Перестань ходить к моей жене!" А он, стрелял  из маузера, требовал вернуть  челюсть. "Как пере-станешь ходить, - отвечал я ему, - так и верну твою челюсть!" А он палил в меня и требовал того и другого! И жену и челюсть! Я несчастен!
Львак: -А чего это он, дурак, цепляется за какую-то костлявую челюсть? Пусть закажет себе новую и дело с концом!  Ее можно заказать даже в аптеке и  женщину там  без  рецепта  дадут.
Апельсинский: - Тссс! Я тебе как лучшему другу, как соучастнику наших дел, великую тай-ну открою. Эта челюсть не обыкновенная костяшка, как ты думаешь, а бриллиантовая драгоцен-ность! Когда  я ее рассматривал , мои  зубы стучали трамвайные  колеса.. Мосты и всякое остальное из платины, а сами зубы из алмазов! Она не меньше миллиона стоит!
Львак: - Мать твою налево! Ну Дырявый  -  фокусник!
Апельсинский: - Да-да! Из алмазов! И, честно говоря, я даже подумываю, а не плюнуть ли мне на неверную жену и тикануть в обетованный Израиль?
Львак: - Конечно! В Израиль! Там женщин навалом! А вот алмазы тебе ни одна аптека не нарисует!
Апельсинский: Но большая проблема возникает. Дырявый глаз с меня не сводит. Он каж-дый шаг мой контролирует. Я зайду в туалет, а он у дверей дежурит. Приходится через выгребную яму выбираться наружу, благо, посещаю только деревянные сортиры. Но главное, я хочу отомстить Сильве. За ее подлую измену! И пока я ей не отомщу, я никуда не уеду! Подлая женщина не стоит того, чтобы по ней убиваться, но стоит того, чтобы ее убить! Морально. А тут еще подлец Дырявый обещал поставить памятник в честь этой изменщицы! Ты понимаешь, друг, он задумал во дворе своей загородной виллы воздвигнуть статую, громадную, как статуя Свободы в Нью-Йорке! В честь этой подлой бабы! Он хочет прославить ее навеки! Как Шарлотту Конде, как Фаину Каплан, как Соньку Золотая Ручка! Сильву Сисянскую! Я не перенесу такого издевательства над памятью вышеперечисленных теток! Дырявый  уже  приступил к постройке. Он уже фундамент выложил! Скажи мне, друг, как не допустить такую историческую несправедливость? Как помешать стройке?

Одноухий друг погружается  в размышление.
Думал он недолго. Левое полушарие мозга,  отвечающее за  мышление  и которое Лев Льво-вич не сумел сберечь от губительного ушиба в долбанной Англии с ее архисторонним левым улич-ным движением, нашло оптимально мудрое решение.
Львак: Самое надежное это положить под памятник бомбу. Но ее  положить не дадут. Ам-балы Дырявого, что псы цепные. Разворовать кирпичи тоже. Остается - диверсия! Мать всех наших побед! Слушай сюда. Кирпич для памятника, конечно же, Дырявый будет заготовлять в своем "Гран-Кирпиче", где же еще! А раствор для этих кирпичей всегда заготовляют в Главном котле, ко-торый стоит прямо во дворе завода. Так вот, в одну из темных ночей, - я вычислю в какую, - надо пробраться к этому котлу и всыпать в него слабительного порошка!
Апельсинский:-  Слабительного порошка? И что же?
Львак: - А то. Произойдет химический процесс. После обжига с кирпичом ничего не слу-чится. Но в час ИКС, когда нам понадобится, в соответствиями с законами физики, он начнет раз-рушаться! Он потечет! Ты представляешь, какое получится кино? Во время открытия памятника, когда с него сбросят покрывало, на глазах изумленных зрителей, со статуи потечет густая жижа! От Сильвы останется один железный каркас.
Апельсинский: -  Гениально! А получится?
Львак:  - Получится. Проверено не только на кирпичах, но и на людях тоже. Одному боро-датому революционеру подсыпали такого порошка в пищу, так у него борода повылезала. При-шлось ему в оппортунисты податься, кому он нужен без бороды в революционном движении?
Апельсинский: - И много порошка потребуется?
Львак: - Подсчитаем. Думаю, полмешка хватит. Учитывая размеры Сильвы. Но придется опустошить аптеки города. Избави Бог в этот момент население от запора!
Апельсинский: - Но слабительный порошок годен только для кирпичей. А голова у статуи, как я слышал, будет железобетонная! А его, чай, порошком не возьмешь! Как быть?
Львак: - Про железобетон, не знаю. Не обучен. Голова, наверное, сохранится.
Апельсинский: - Ну что ж! На этом спасибо. Держись теперь, изменница! О, как я буду от-мщен! Гарсон! Спиртного! И дорогому Льву Львовичу отбивную! Чтоб с лопату! Как в старые доб-рые времена!
Львак: Коммунистические времена уже стали добрыми? О, Боже!

В это время дверь в корчму с треском распахивается, входит кодло амбалов числом десять. Впереди вожак. С пистолетом в руке.
Вожак: - Который здесь Апельсинский? Я знаю, он здесь! Дело имею!
Апельсинский: - Ну, я... А вы кто такой будете?
Вожак:  - Я-то? Я грозный и кровавый Архимед! Рэкетир всесоюзного значения!  Случайно  я  заехал  в  ваш город, но не случайно именно мне одна важная особо поручила провернуть дели-катное дельце.  Мне сказали, что ты, фраер , мусор и козел , свистнул  бриллиантовый  предмет. Фамильную драгоценность. Так вот важная особа заказала тебя. Забрать предмет, а потом пристре-лить!
Апельсинский: - Но этот предмет принадлежит другому человеку! Самому Дырявому! Он тоже требует его! Пусть твоя важная особа утихнет. Не отдам я его тебе!
Архимед: - А кто  такой Дырявый? Какой еще подонок пронюхал об этой семейной релик-вии?  Откуда у него интерес к ней?  Знать я не знаю  никакого  Дырявого!  Гони предмет, да готовься к  помиранию !

В этот момент в окне появляется Ыкин-Дырявый. Он впрыгивает в окно, и следом за ним влетают тоже десять амбалов, как у Архимеда. Играя маузером, Дырявый подходит к столу, где идет разговор.
Дырявый: -  Это кому  понравилшя мой предмет? Кто это хочет жамочить моего Апель-шиншкого?  Это  моя  прерогатива убивать швоих  должников.  Апельшиншкий, верни мне предмет и я тебя  приштрелю. Только приштрелю, бить не буду!
Архимед: - Э, э! Почтенейший! А не кажется ли тебе, что ты лезешь не в свою игру?  Шел бы отсюда вон!
Дырявый:  - Это я вон?  Но предмет мой! Подтверди Апельшиншкий!
Архимед: Он не может быть твоим! Мне его заказали!
Дырявый: Кто жакажал?
Архимед: Я ж говорю, важная особа! Государственного значения!
Дырявый: Важная ошоба? А не кажетшя вам, милейший, что ждешь имеетшя факт при-швоения чужой шобштвенношти! Апельшиншкий, верни предмет. Я знаю, он у тебя. Приштрелю!
Архимед: Прошу не трогать моего клиента! Я сам буду его приканчивать!
Дырявый: Не имеешь полного права! Он мой! Только я его могу жамочить!
Архимед: Нельзя его сразу мочить! С мертвого чего возьмешь? А я получил аванс от важно особы! И обязан доставить товар! Не тронь!
Дырявый: И ты не трогай моего Апельшиншкого! Я целую неделю гоняюшь жа этим грабителем, мечтаю его повешить, а тут какой-то проходимец объявилшя! Не дам!
Архимед: Тогда я тебя пристрелю, не пропадть же  патронам .Сделаю совсем дырявым!
Дырявый: Меня, Дырявого, шделаешь шовшем дырявым! Меня, которого шам Штудебек-кер за кореша держит? Ребята, готовь штволы! Бей жалетных!
Бедный Апельсинский стоит ни жив ни мертв.
Вожаки разбегаются по разным сторонам, к своим амбалам.
Амбалы Архимеда: Пристрелю, падла! (хором).
Амбалы Дырявого: Пристрелю, падла! (тоже хором).
Раздаются выстрелы. Бандиты открыли беспорядочный огонь. Бежать Апельсинского не-куда. Кругом свистят пули. В панике он мечется вокруг стола, потом становится на корточки и, как спринтер на старте, отрывается от пола и со свистом ныряет под скатерть.
Лев Львович невозмутимо продолжает есть отбивную.
Помещение заволокло пороховым дымом. Крики: "Застрелю, падла!" несутся с обеих сто-рон, но постепенно умолкают: один за одним на пол грохаются сраженные пулями бандиты. Сквозь дым видно, как хозяин корчмы Ермак Ермакович за ноги оттаскивает трупы к выходу. А их набралось уже с полтора десятка. Но перестрелка продолжается.
Дырявый: Грудью вштану на зашиту Апельшиншкого!  Каждого убью, кто к нему прикаш-нетшя!
Архимед: Не мешайте мне выполнить высокое поручение! Только попробуйте обидеть мое-го фраера! Всех поубиваю, в натуре!
Трещит мебель. Как в кино визжат перепуганные дамочки. Наконец бандиты перебили  друг друга. В живых остались вожаки.
Архимед: Карифаны! Кончай палить! Патроны кончились!
.Дырявый: О, мама! И у меня патроны кончились!
          Загнанный он подбегает к столику Льва Львовича.
-  Шорт побери! У меня швадьба на ношу, а мою невешту хотят вдовой оштавить! Лев Льво-вич, друг, подшкажи, куда шпрятатьшя?
Лев Львович многозначительно протягивает руку.
Львак: Во время военных действий советы стоят вдвое дороже.
Дырявый, не торгуясь, сует вымогателю всех времен и народов купюру, и тот указывает пальцем на свисающую со стола скатерть.
Пояснений не надо. Дырявый быстро ныряет под стол. Рядом стоит  Архимед. С него ручь-ями стекает кровь.
Архимед: Жаль, патроны кончились! Десять моих полегло. Но и мы десяток уложили.      Дырявый,  ты  слинял что ли ?  Ну, ничего, еще встретимся! Патронов подкопим  и  посмотрим кто кого  !   Горячая война кончилась,  считай началась  холодная!
Дырявый : - Нам не привыкать… 

Осмотрев поле боя и не обнаружив противника, Архимед удаляется. Жизнь продолжается. Лев Львович доедает отбивную, умные слесаря, как ни в чем ни бывало продолжают решать госу-дарственные задачи.
Тараканкин Первый: - Бандитов надо в тюрьме держать! Распустили их.  Гитлер по хозяй-ски  поступил с этой  публикой  . Он единственный в истории человечества  госдеятель , кто в сво-ем государстве уголовников вывел .
Тараканкин Второй: - Ну и дурак. Если бы и Сталин так поступил, то где бы взял рокос-совцев, тех самых, которые Гитлера завалили?
Тараканкин Третий : -  От уголовничков никуда не денешься. Они  необходимы и естест-венны в природе , как проститутки, гомики, казнокрады, тунеядцы,  поэты.

Пороховой дым осел. Ермак Ермакович навел порядок. Тихо. Вдруг стол, за которым Лев Львович уминает отбивную, переворачивается, и из-под него возникают Дырявый и Апельсинский. Они крепко держат друг друга за грудки, тяжело дышат, как будто вынырнули из пучины морской и ухитряются обмениваться ударами кулаков. Слышны непереводимые идиомы.
Дырявый: Шволочь! Верни предмет!
Апельсинский: Шам шволочь! Верни жену!
Дырявый: Ворюга нешашный! Я на тебя в милицию пожалуюшь!
Апель: Сам ворюга! Жену украл! Вернешь жену - получишь предмет!
Дырявый: Ишь, размечталшя, шука пожорная! Получай! Горло перегрыжу!
Беззубый Дырявый пытается укусить Апельсинского. Тот изворачивается. Противники сливаются в единый клубок и катаются по полу.
Дверь в корчму отворятся, и в сиянии лучей появляется Сильва Сисянская. Сегодня она в шикарном платье, в кирзовых сапогах на шпильках, в руке зачехленное то ли ружье, то ли метла, - и то и другое необходимы для службы, о которой она не забывает ни на минуту.
Она величественна. Она остановилась посреди сцены.
Мимо нее перекатываются увлеченные борьбой соперники. Они то приближаются к ногам королевы, то удаляются. Освободившись из объятий Дырявого, Апельсинский подползает к Сильве на коленях.
Апельсинский: Алевтина! Радость моя! Вернись ко мне! Дырявый, подлец, не сметь глазеть на мою жену! Она моя! Моя половина!
Дырявый: Шильва! Шкажи этому придурку, штоб шел топитьшя! Нечего ему путатьшя меж нашими ногами! Мы ш тобой почти рашпишаны!
Бедные мужички стоит перед величественной женщиной на коленях. Оба скулят, вознося руки к небесам.

Богиня смотрит на падших любовников и вслух размышляет.
Сильва: Вот передо мной на коленях два двуногих существа мужского пола. Передо мной, кривобокой и бездомной. Значит, я что-то стою? Может, во мне есть особый шарм, которого лише-ны писанные, но одинокие красавицы? Тот самый, на который сбегаются кобели со всей округи: Но, однако, на ком мне остановиться? Как не обидеть ни того, ни другого и в то же время наказать обоих? Одного за то, что он ни рыба ни мясо, а другого за то, что  задумал  обложить данью мое родное предприятие!  Но  хочет памятник мне воздвигнуть!  А Апельсинский, кроме метлы ничего за душой не имеет. Как быть?
Ход ее мыслей прерывают почти стоны коленопреклоненных мужчин.
Дырявый: С кем ты пойдешь, Шильва? Ш кем ражделишь шудьбу?
Апельсинский: И супружеские нары тоже? Как ты скажешь, так и будет!
Сильва напевает слова романса.
Сильва: Вы оба хороши, но мне какое дело... Прям глаза разбегаются. Что ж мне вам ска-зать? Вот что я вам скажу, дорогие мои мужья. Время сейчас такое настало, что все решают деньги. Большевики  так и говорят: Деньги решают все! Так вот... чтобы соединить бедное женское сердце с мужчиной, надо это сердце подмаслить финансами! Кто из вас положит к моим ногам миллион, тому я отдамся навеки!
Дырявый:  Миллион! Что я шлышу! Тебе что, мало памятника, в который надо вложить именно такую шумму? Я уже влеж в долг! Я увековечу тебя в иштории... и тебе еще миллион! Не-шлышанное вымогательштво!
Сильва: Женщина, которой ставят памятники, достойна миллиона наличными!
Апельсинский: Согласен! Согласен, башня ты моя Пизанская! Положу к твоим ногам мил-лион! Ради тебя я готов на все!
Сильва: Но где ты, дворник, возьмешь такие немалые башли?
Апельсин: Возьму! Я... того! Загоню одну цацку. Она миллион стоит.
Дырявый: Это какую еще цацку! Уж не мою ли шелюшть? Да я тебя, ворюга уголовная, жагрыжу! Шьем, как шобаку! И откуда такое жулье вжялошь в нашем гошударштве?
Соперники снова цепляются за грудки. В клубке, как перекати-поле, они покатились в глубь сцены. Только доносятся крики.
Апельсинский: Миллион! наличными! К ногам...
Дырявый: За мои же деньги купить мою жену! Милиция! Милиция!
Женщина спокойно подходит к столу, где сидит Лев Львович, давний ее знакомый. Львак поставил стол на место и продолжает расправляться с отбивной.
Сильва: Львович! Надо дерябнуть грамм по пятьсот, не возражаешь?
Львак: Если для начала, то можно. Чтой-то ты, Алевтина, загрустила?
Сильва:  Пока эти козлы бодаются, я тебе, как старому другу, хочу задать один житейский вопрос. Ты, конечно, слышал  базар  меж нами. Как ты думаешь, положат они к моим ногам милли-он, или будут блефовать?
Львак: - А зачем им блефовать? Каждый из них с радостью отдаст миллион., если, конечно, он есть.  Они  же  держат в уме , что отдают деньги  не государству, а родной  жене. Жене! У кото-рой  их  можно  будет забрать в любой  момент.  Что тут неясного? Выцыганит  деньги  и  смотается  к новой дуре. С бывшим твоим  миллионом .
Сильва: -  Вон оно что! Вот почему они такие согласные!  К  ногам  положим!  Ах, мерзав-цы!  Ну, хорошо! Я им покажу зоологическое представление!  Спасибо  тебе, Львович, за консуль-тацию! Официант! Еще две отбивных!
Совершив оборот по залу, к столу подкатываются слившиеся в единое целое мнимые мил-лионеры. Немного отдохнув, снова продолжили свой путь по полу.
За соседним столом продолжаются политические страсти.
Сильва с остервенением набрасывается на отбивную.
По полу продолжают кататься соперники.
Жизнь продолжается.
          Слышны вопли Бронетранспортидзе: - 
            - Спасите! Помогите! Бракоделы!
 






ДЕЙСТВИЕ  ПЯТОЕ

Серенады на площади
И опять у проходных кирпичного завода и резиновой фабрики.
Лунный вечер. Ночному светилу помогают освещать площадь яркие фонари на столбах. Льется тихая музыка "Как упоительны в России вечера". Не слышно цеховых шумов, производства отдыхают.
По одну  сторону Великого Плетня, где территория резиновой фабрики, царит полное за-пустение. Не пляшут отблески пламени под Главным котлом. Зато по другую  сторону плетня не-которое оживление.
Возле кирпичного котла, как муравьи у родного очага, мельтешат работяги Тараканкины. Они с усердием трудятся. Один из них наваливает глину в котел, другой поливает ее ведрами воды, третий лопатой месит  раствор.
На площади прогуливают хозяин завода Дырявый и его любимая мама.
Мама: - Кто такие? Ты нанял новых рабочих?
Дырявый: - Да, мама! Для выполнения шрочной работы пришлось переманить ш резиновой фабрики Тараканкиных . Они у меня левачат. Халтурят, проще говоря "бьют шару".
Мама: Трех человек! Ты нанял трех человек? Увеличил свой штат вдвое и молчишь!
Дырявый: - А почему я должен кричать? Шкромношть, мама!
Мама: - Тебе не надо кричать!  Тебе немедленно надо вывеску на дверях своего кабинета менять! Что там у тебя нарисовано? "Маршальский директор"! А какой же ты маршальский, если под твоим началом ходят иностранцы? Хохлы и израильтяне ! Генералиссимуский директор, вот ты кто!
Дырявый: - Но мама, у меня вшего шешть человек штата. Вот у Ваньки Грыжего - шашна-дцать!
Мама: -   Где  работает, этот Ванька?
Дырявый: - На переправе. На плоту дачников   перевозит.
Мама: -  Мореплаватель, значит? Так ему морское звание надо давать - Адмиралиссимус! Адмиралиссимусский директор, вот кто он!
Дырявый: А милиция, мама, не придеретшя к моему новому названию? Шкажут, опять кличку шменил!
Мама: Сейчас, сынуля, все дозволено. И больше того, надо тебе, Семен, как большому на-чальнику и орден иметь. Сохранилась у меня в сундуке царская медаль "За беспорочную службу в тюремной страже", красивая штучка! Будешь ее носить.
Дырявый: Што ты, мама! Пошадят!
Мама: Это когда-то за хранение царских регалий к стенке ставили, теперь премии дают. Музеи  Почетными Грамотами  жалует! Но скажи мне, сынуля, зачем тебе столь много кирпичей сподобилось? Уж не затеял ли ты Великим Забором и эту площадь перегородить?
Дырявый: Нет, мама! Памятник из кирпича пообещал я воздвигнуть в шешть любимой женщины. Большой и мощный, как штатуя Швободы в Шоединенных Штатах Америки! Поштрою и она шоглашитшя штать моей навеки!
Мама: -  Ого! Затея достойная  Генералиссимуса!  Но ведь много башлей потребуется. Од-ному скульптору за работу плати, как прокурору.
Дырявый: - Шам, мама, голову ломаю, где денег больших  вжять. Но штроить надо. Шлово дал. И уже начал штроить. И шкульптора нашел. Придавлю этим памятником шердце коварной Шильве!
Мама: Сильва? Ты все с ней путаешься: Так у ней и возьми денег!
Дырявый: - Откуда большие башли у проштой вахтерши? Кроме  большой  жадницы  у нее  ничего нет. .
. Мама: Ну да, жадница, конечно жаднпца.  Все бабы  жадницы, из-за копейки мать прода-дут. Но чует мое сердце старой гадалки, большие деньги водятся за ней. И сама она птичка немалая. На Генералиссимуса замахнулась. Нажми на нее, расскажи о финансовых печалях...
Дырявый: - Она крепко швою позицию держит. Кроме памятника еще и миллион она тре-бует. Миллион, говорит, выложи ,или шматывайшя...
Мама: Однако не по чину замахивается эта вахтерша!
Мило беседуя, мама и сын Ыкины дефилируют по площади. Им есть о чем посудачить. Они не обращают внимания на окружающий мир. А за их спиной назревает чудовищное преступление, невиданное доселе в цивилизованном мире. На освещенной площади показывается таинственный человек. На лице его маска, за плечами туго набитый рюкзак. Слышно, как его пятки вибрируют на асфальте. Это Апельсинский.

Апельсинский: Ва-ва-ва... Только бы не зашухериться...Ва-Ва- Ва.. Не дай Бог застукают! Умру от страха... Ва-ва-ва... Но ничего! Сейчас успокоюсь  и - через забор! В рюкзаке у меня слаби-тельный порошок. Целый  пуд  слабительного  порошка!. Все аптеки города опустошил. У началь-ника  аптекарского  склада Трипоросяна  НЗ  выцыганил. Сказал  ему, что такое огромное количе-ство для тюремной зоны потребно. Там заключенных накормили гуманитарным горохом из Амери-ки, и сейчас у них  массовый запор произошел. Если бы Трипоросян знал, для какой цели мне ну-жен порошок!   Как только работяги у котла  пойдут на перекур, я...высыплю этот порошок  в котел! О, опять кто-то идет! Спрячусь в кусты. Надо переждать.
Прячется в кустах.

Возвращаются мама и сыночек Ыкины. У них лирическое настроение.
Навстречу им идет пожилой мужичок в шляпе и в галифе, заправленных в носки. Он раскла-нивается перед женщиной.

Квасильев-Власильев:  - Скульптор-ваятель  Квасильев-Власильев! Приглашен вашим сы-ночком сотворить шедевр. Статую его волюбленной изваять !
Ыкина: - Очень приятно! Мы с вами из поколения людей, которые будут жить при комму-низме. Ведь это нам обещали светлое будущее! Раньше, я помню, на этой площади, на этом самом месте, стоял Владимир Ильич ...
Дырявый: -  А теперь я ждешь штою, мама!
Ыкина: - ...  сколько цветов мы приносили к его подножью! Вы тоже носили?
Квасильев-Власильев: - Эх, мадам! Я всегда что-нибудь ношу! Галифе, например. Но это на ногах. А в сердце я с детства вынашивал мысль вылепить автомонумент!
Ыкина: - Автомонумент? Себе самому?  Как мило! Ну да, раз существуют автопортреты, то почему бы не быть автомонументам! Но зачем он вам?
Квас-Влас: На могилу, мадам! На свою могилу хочу  его поставить!
Ыкина: - На свою? С детства?
Квас-Влас:  - А на чью ж еще! Хорошо начальнику  какому. Отдаст он концы на своем по-сту. Похоронят его на престижном погосте, речь произнесут. Музыка проиграет похоронную  мело-дию . Госпоминки  справят и обязательно памятник водрузят. А ты, странствующий художник, кому нужен, кто о тебе вспомнит, о пенсионере без заначек и крутых родственников? Помрешь, закопают тебя на Старо-Хрычовском кладбище по соседству с богодулом Сасаевым, зарастет холмик, пропоют птички... Будто тебя не было на белом свете...
Ыкина: -  Не говорите так! Я рыдаю! Не может такого быть!
Квас-Влас: -  Может, мадам, может...Природа жутко  поступила со своим лучшим сзданием. Вот поэтому я решил заранее побеспокоиться о своем бессмертии! Я решил при жизни сотворить себе памятник! Автомонумент! Чтоб поставили его на моей могиле! Вместо деревянной тумбы, на которую собирают по рублю по подъездам!
Ыкин:  - Ну и шотворили вы автомонумент? А  из какого материла?
Квас-Влас:  - Из  благородной  жести!  Как у начальства! Долго я ломал голову, каким я, изваянный, должен предстать перед далекими потомками? Верхом на лошади, как фельдмаршал какой?  Стоящим в мчавшимся автомобиле с протянутой к народу рукой, как Ленин на броневике? Но это  был бы плагиат, дешовка.  Поэтому я остановился на квасильев-власильевском варианте. Я решил  изваять себя сидящим на берегу реки с удочкой в руках, - это отразит мою реалистическую суть.
Ыкин: -  Шидяшим в шедле?
Квас-Влас: - На диване! С удочкой в руке и на диване! Таким я хотел бы остаться в памяти человечества.
Ыкина:  - Блестящая идея! Микельанджело позавидовал бы! Церетели ушел бы в запой!  Ну и воплотили свою мечту в жизнь?
Квас-Влас: - О, мадам, не спрашивайте! Это был черный эпизод в моей жизни! Сколько труда я вложил в нее!Сколько души! Получилось вроде бы клево. На пьедестале, высоком и мощном, как фабричная труба, я возвысил свою величественную фигуру. Я сидел на диване с удочкой в руках, на мне был новый костюм в терракотовую клетку. Диван венчал колонну и здорово смахивал на ионическую капитель, что подчеркивало мое знание классических канонов. Взгляд на моем лице был долгим и задумчивым, как у человека, жующего на площади пирожок. Монумент превзошел все ожидания. Я смотрел со стороны на себя, божественного, и рыдал от счастья.
Вечером, перед открытием памятника, я уже подумал: а не жирно ли будет для Старо-Хрычевского погоста. где одни деревянные тумбы? Такие шедевры надо в других местах устанав-ливать. Возле ресторана "Три танкиста", например.
Хорошо отметив это дело  я лег спать прямо у подножия памятника. А ночью, мадам, случилось драматическое несчастье. Меня ограбили! То есть не меня лично, мясного, а мой металлический монумент. Утром я посмотрел на статую и обмер! С пьедестала исчез диван. Слинял костюм. Вме-сте с ботинками испарились носки. Голова оголилась. Сгинули удочки.
Мое жалкое железное Величество, совершенно голое, стояло   на фоне облаков, прижимая пятки  к холодным кирпичам. И самое удивительное, мадам, руки у статуи переместились и заняли положение, как у Венеры Милосской, когда они у нее еще были: одна прикрыла срамное место, другая  -  лысину.
Ыкина: - Какой ужас! Что же случилось? Что случилось той страшной ночью? Или вам при-снился кошмарный сон?
Квас-Влас:  -  Если бы сон! Тут случилось что-то криминальное! Когда-то бронзовый Ленин  на  вокзальной площади тоже стоял на башне броневика. С кепкой на голове.
. Но когда открыли пункты по приему цветных металлов, броневик из под него   увели, кепку сняли . По   лысине  загуляли    голуби, дождь  стал  мочить  вождя..Пришлось     усиливать   композицию . Добавили  деталь  в виде зонтика. . Теперь стоит  Ленин на площади  под  зонтиком…  Но  ведь  костюм-то  с  него  не сняли!  Ботинки не стащили!  Из одежды одну кепку схитили. А меня... Я остался такой  позорный,  такой  голый, будто в баню собрался. Я до сих пор, мадам, не могу приодеться... В галифе хожу... Кто это так со мной подло поступил?
Ыкина: - Понятно. Мне думается, это были инопланетяне. Они умеют шутить. Вы не запом-нили, какие они были из себя?
Квас-Влас:  - Как не помнить! Они были такие зелененькие, с рожками, со всех углов лезли. Один даже в стакан залез. Пришлось милицию вызывать...
Ыкина: - Милиция случайно была не в белых халатах?
Квас-Влас: - Откуда вы знаете мадам? Гм... Именно в халатах...Должен вам признаться, этот научный факт так и остался нераскрытым. Научный висяк... Или темняк.
Дырявый: - Будем шчитать, что это моль сожрала ваш диван. Или новоявленные Балаганов и Паниковшкий  шпилили ш ваш одежду, думая, что она иж жолота. Готовы ли вы, уважаеаый ,  к работе? Пороху хватит?
Квас-Клас: - Это вы меня спрашиваете?  Я  памятник Императрицы Марии     видел… на картинке, а уж статую... Отгрохаю вам такой памятник, какой никто не делал!  Пьедестал  и  торс  вашей  дамы, как мы договорились, я выполню в кирпиче. Облицую и раскрашу позолотой !. А го-лову... Голову статуи я изваяю из цемента Египетских раскопок! Он необыкновенно прочен. Ему не страшны ни время, ни погодные катаклизмы. Ни лом грабителя, ни бомба агрессора не нанесут голове даже трещинки. Но не это главное! Я ей придам ангельские черты. Улыбка на ее лице будет обвораживающая. Уста будут  источать  мед. После нее улыбка  Джоконды  покажется  жалкой  ух-мылкой. Я вложу в голову весь свой гений. Имя Квасильева-Власильева прославится в веках! Ми-кельанджело и Роден в списке гениев будут стоять за мной!
Ыкина: -  А что это за цемент Ягипетских раскопок? И стоит ли какую то базарную тетку пускать в светлое будущее? Может, мой сын разведется с ней через неделю, а ее на века?
Квас-Влас: - О, мадам! Вы ничего не понимаете в искусстве! Во-первых, Египетский цемент это  нераскрытая тайна. А во-вторых, для потомков интересен не сам Хеопс со своей жалкой биографией, а его пирамида! То, что я сотворю, можете назвать, как угодно, потомкам это будет безразлично. Пусть, это будет базарная тетка, ведьма на метле! Пусть!  Главное - произведение! И потом, не замечали ли вы проницательная женщина, что великие творцы, сплошь и рядом, отдавали лучшие краски своей души, именно отрицательным   персонажам?  Отрицательных героев в произведениях  живоописуют гораздо ярче, нежели положительных. Рэкетиру Бендеру авторы приписали столько достоинств, что он приобрел всенародную любовь. Богдан Сусик в "Трембите" удостоен лучшей музыки, лучшего текста, лучшего исполнителя роли. Гоголевский Ноздрев - ярчайшая личность!  Примеров тому тьма!  Читая в романах о похождениях грабителей, взломщиков и лихоимцев, мы невольно начинаем им симпатизировать. Переживаем за них и вместе с ними негодуем на надоедливых ментов, мешающим, жить таким хорошим, ребятам, - так любовно они описаны авторами. Отчего такая любовь? Как вы, думаете мадам?
Ыкина: - Чего тут неясного! У каждого из нас в душе брянчат отмычки. А гены промамы Евы, спершей яблоко в райском саду, не так далеко упрятаны. Может, эти авторы и сами того не ведая, горазды прогуляться по Большой Дороге?
Квас-Влас: - Именно так! Как вы умны, мадам! Творение рук моих не нуждается в названии! Народ сам даст ему название!
Взяв женщину под локоток, скульптор удаляется с ней. За ними плетется Дырявый.


Из кустов вылезает Апельсинский. Он озирается по сторонам. Все в нем выдает злоумыш-ленника. Он крадется к забору, перемахивает через него  и видно как подкрадывается к котлу, в котором готовят раствор для кирпичей. Территория кирпичного завода пустынна. Только из-за кустов валит табачный дым. Это братья Тараканкины  устроили ненормированный перекур. Слышен голос одного из них:
Первый  : - ...а в Париже, на выставке новейшего вооружения, мы заставили кое-кого сме-нить кальсоны.  Русские продемонстрировали, нечто невиданное: танк с необычайной башней, от которой шел пар и внутри что-то клокотало. Американцы пришли в ужас и уже решили сдаваться. Но когда узнали, что это всего лишь походная кухня, высокой проходимости, то присудили, ей Зо-лотую медаль.
- Сытое брюхо солдата - вот главное оружие! - рукоплескали они. - Это помощней "Кузьки-ной матери",  вашей главной ракеты!
Второй: -  Сейчас вся армия облачилась в камуфляж. Его носят и солдаты и генералы. Погон почти не видно, знаки различия едва проглядывают. Ну как бедному крестьянину разобраться? Кто есть кто?
Третий: -  По животам. Чем больше пузо, тем чин выше. Везде так. Вот ты, например, бра-тец, со своим животом, на майора тянешь.

Перекур продолжается. С ловкостью циркового фокусника злодей Апельсинский приставля-ет к котлу лесенку и взбирается на вершину. Затем, склонившись над котлом, засыпает в него со-держимое рюкзака.  Для надежности , как полковой повар кашу, размешивает массу лопатой.
Завершив диверсию, Апельсинский возвращается на площадь.
Апельсинский: - Свершилось! Дело сделано! Я всыпал целый пуд слабительного  в раствор! Процесс пошел! Теперь остается ждать страшного результата! Разлучник Дырявый подсыпал в ко-тел моей фабрики битого стекла, а мы в ответ подсылали в его котел кое-что похлеще! Пакость на пакость, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич! Мы еще попляшем на руинах памятника!  Пусть Сильва не рассчитывает на бессмертие! Жидко обкакается! И Дырявому не видать своего предмета! Вот этого!
С последним словом Апельсинский выхватывает из глубин своих одежд сверкающую драго-ценность - бриллиантовую челюсть! Все вокруг вмиг озаряется сказочными бликами. Гремит гром и музыка. Как олимпийский факелоносец Апельсинский поднимает руку с зажатым в кулаке тро-феем и удаляется.

ЗАНАВЕС.


 
ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ .

Вотчина Дырявого

В глубине сцены трехэтажный коттедж - вотчина Дырявого. По сторонам крутые  бе-тонные заборы. Кое-где проглядывается растительность. Посреди двора строительные леса.
Сквозь доски и жерди проглядывается нечто ажурное напоминающее одновременно и Эй-фелеву башню и готовящуюся к старту космическую ракету. Но это ни то и не другое. Это кар-кас будущего памятника. Его очертания явно повторяют женскую фигуру с соответствующими выпуклостями.
Каркас покоится на уже готовом постаменте. А вся его стальная конструкция обмуровы-вается кирпичами. Эту грязную работу выполняют переметнувшиеся с резиновой фабрики Тара-канкины. Умные слесаря заняты кладкой. Поднос кирпичей и раствора доверен нанятым трудя-гам-китайцам. Их черные головы мелькают безостановочно.
Рядом на возвышенной площадке-подиуме покоится голова от статуи. Она еще не дорабо-тана и еще не успела занять свое штатное место. Возле нее озадачено колдует сам Квасильев-Власильев. Что-то у него не ладится. Вместо рта у головы зияющая дыра. Скульптор время от вре¬мени затыкает отверстие хорошей порцией раствора, придает прорисовывающимся устам нужные черты, но недовольный, смазывает свою работу и продолжает экспериментировать.
Квасильев-Власильев: Так... так... Все прекрасно... Статуя почти готова. Скоро мы ее об-ложим кирпичом, обмуруем... Самый занудный критик не скажет, что это не клево! Или даже не прикольно! Вот с головой заминка. Улыбка не получается. По указанию заказчика сей фрагмент я выполнил из железобетона. Чтоб он был вечен, как пирамида Хеопса! Раствор из цемента Египет-ских раскопок встал намертво. Затвердел. Надо с губами поторопиться.
Недовольный результатом своей работы, скульптор со злостью запихивает в глубину пас-ти начинающий затвердевать раствор. Потом бегом спешит к функционирующей бетономешал-ке. Набрав ведро нового раствора, он снова подбирается к чертовой голове и снова начинает ле-пить на лице ее очаровательную улыбку. Но ничего не получается.
Квас-Влас: Ничего, ничего! Голова у Медного Всадника Фальконе тоже не получалась! А он тоже перебрал  десятки  вариантов. Хорошо, ему помогла  девица Колотт. А кто мне поможет? Разве в этой части света есть таланты, равные Квасильеву-Власильеву! А заказчик предупредил, что если ему, а тем  более оригиналу  голова с божественной  улыбкой не понравится, то он  мою собственную приделает к статуе. Эх, работа наша... А может, когда эту проклятую деталь поставим на штатное  место, то какая  там  она будет, упертая в небеса, в лучах  солнца? Кто  разглядит? Вот только авторское самолюбие не позволяет схалтурить, Квасильев-Власильев не посрамит себя!
И он опять топчется у модели, выискивая новые варианты. Он порхает вокруг головы. Он подбегает к ней, обнюхивает, удаляется. Работа не удовлетворяет художника. Он почти плачет.
Квас-Влас:  -  Не получаются проклятые губы! То они мелковаты, то кособоки. А сейчас, как губы у негра, посылающего по-русски всех куда подальше! Что-то не то. Арбузные щуки и бу-ратинный нос меж ними   соответствует натуре. Но губы, губы! Вот если бы мадам носила усы, как товарищ Сталин!   все было бы просто! Господи, помоги! Десять лет я готовил себя к эпохальной работе, не смея поганить  свое  творческое наследие конъюнктурной пошлостью. Мадонна с вес-лом! И вот теперь, когда пробил мой час, проклятые губы все перечеркивают! Обещал я заказчику сотворить небесную улыбку на устах, а получилась гримаса. Придется опять идти странствовать бедному  художнику по жестокому миру. Только титанам уровня Леонардо да Винчи доступны тайны  женских улыбок! Господи! Надоумь! В крайнем  случае  приляпаю голову к туловищу та-кую, какая получилась. Снизу, с земли разве разглядишь какие у нее губы. Может, наверху она лучше будет смотреться. Еще древний римлянин Тацит убеждал:  Отдаленность увеличивает обая-ние! Да и наш Серега  Есенин примерно то же говорил: Большое видится на расстоянии... Так и скажу заказчику   Нешто в упор можно что разглядеть! Поставлю голову на плечи, тогда критикуй-те. Поработаю еще... Самому не терпится создать шедевр...
Работа на площадке не затихает. Как поплавки при хорошем клеве мелькают черные голо-вы китайцев. С упоением пыхтят Тараканкины.  На левых заработках некогда филонить. Надо хотя бы показывать активную бездеятельность, она никогда никому не вредила.
Наравне со всеми вкалывает Дырявый. Он перепачкан, в национальной телогрейке и кирзо-вых сапогах. Никому не ведомо, что это сам хозяин, а не простой грузчик. Утирая пот, он оста-навливается
Дырявый: Ох, и уштал... Для  понта и  коншолидации я  втешался в ряды работяг. Это для того, чтобы знать, кто школько ворует и чем дышит. Чтоб не выжвать подожрений   как это так!  грузчик и не ворует! - мне  приходится  воровать шобштвенный кирпич. Вчера мои наемные рабо-чие нагрузили меня, как ишака, моим же кирпичом и пошлали к шошеду-штроителю обменять его на водку! Пришлошь выполнять поручение, иначе морду бы набили! А я, как Шура Балаганов, до-рожу швоей внешноштью   шкоро моя швадьба. Про меня теперь так и говорят: Наш! Швой в дош-ку! Но подождите, мелкие вороватые идиотики! Торжештвуйте! Тащите, кто школько может!  Но завтра вы у меня попляшете, когда ужнаете, кто я такой!
Вбегает Гиви Бронетранспортидзе. На лице страдание.
Гиви: Вот вы где! На постройку памятника своей вахтерши переметнулись! А цех по произ-водству изделий закрыли, будто все ушли на фронт! Прогульщики! Людоеды! Птичек здесь на при-роде  слушаете,  а  мне каково! Как мифический чувяк я страдаю. Моего размера в продаже нет...
Присутствующие посочувствовали бедняге.
Дырявый: Шлушай, Гиви! А почему у тебя такая грожная фмилия? Переменил бы на что-нибудь потише.
Гиви: Нельзя менять данное родителями имя.
Все: Это почему же?
Гиви: Чтоб не портить показатели. Расскажу я вам, ребята, грустную историю о моем деде,  спортсмене.  Полвека тому назад  он был абсолютным чемпионом областного значения  по ходьбе на  ходулях. Мастер спорта, комсомолец,  очередь  на  квартиру  имел.  Великий был человек. А фамилия его была Целколоманидзе. Так и писали  ее  в газетах.  Все было хорошо. Медали некуда было  вешать. Вся  родня носила их на Первомайских демонстрациях. Но вот кому-то, там! сами понимаете где,  не понравилась  одна буква в дедовой фамилии. И стали писать в газетах не Целко-ломанидзе, а Цалколоманидзе. Ну и что получилось? Стал с тех пор перекрещенный мастер спорта все забеги проигрывать. Как будто его подменили. Видимо, слово носит в себе затаенный смысл. Более того и личная жизнь дала у деда  трещину. Поломалась, как ходуля на ухабе. Встретил он в родном городе девушку своей мечты. Спросил, где она живет? Та ответила: На соседней улице в доме № 15. И сколько потом дед не слал ей писем по адресу: улица Соседняя, дом № 15, девушка не ответила ни на одно письмо. Запил с горя Цалколоманидзе. И вы хотите, чтоб я тоже сменил фами-лию? Уж лучше дайте мне лопату, помогу вам!
Дырявый: Тяжелая иштория. А лопата у наш жавшегда найдетшя!

Появляется бывший мичман линкора "Крановщица Мария", делохранитель Бомбилов. В ру-ках у него сумка с продуктами.
Бомбилов: Обед! Обед, ребята! Начальство поручило мне передать вам на обед полкило колбасы, три буханки хлеба и пять бутылок водки. Давай, налетай!
Тараканкины : - Всего пять? Чего так мало? Наверное, сожрал по дороге половину, или Ли-гачев по пути встретился?
И русские и китайцы садятся на землю в один кружок. Обеденный перерыв. Бомбилов про-тягивает бригадиру-китайцу полный стакан водки.
Бомбилов: Карифан, давай!
Китаец залпом, по-русски вливает в себя стакан и начинает речь.
Китаец: - Сколо тли года живу в Лоссии. Водку пить научился, мателиться могу... Тли года изучаю лусский язык. Все понял, все глаголы вызублил, матъ их так! Но никак не могу понять люс-ского слова "давай". Если оно от слова "давать", то почему лусский калифана, отдавая мне долг, го-ворит: "Давай, забилай!" Но как это можно давать забилая? Когда меня зовут, то кричат: "Эй ты, давай сюда!" Это что ж получается? Отдать себя тому, кто меня зовет? При расставании мне гово-лят: "Давай, до завтла". Гм... А сейчас  калифана сказал: "Давай, бели!" Все давай, да давай! Хоть бы раз сказал: "На, бели стакан! На наса телитолия так не говолят...

Незаметно к выпивающим-обедающим подходит мадам Ыкина. Она прислушивается к раз-говору и подключается к компании.
Мадам Ыкина: - Вплоть до самой войны в нашем городе было много китайцев. Трудолюби-вые, услужливые. Воду разносили по домам, фрукты, продукты. в долг давали. Всех русских муж-чин называли Капитана, а женщин Мадама. Мы же их называли "ходя". Только и слышно было: "Мадама! Капитана!" Шибко хорошо! Теперь все наоборот. Настало второе пришествие китайцев. Скоро мы их будем величать: Капитана! Мадама! Шибко нехорошо получается. До войны кавказцы чистили  русским сапоги, сейчас мы им чистим. Когда-то цыгане плясали, перед русскими, сейчас русские пляшут под их бубен. Мы у них в услужении... Как опустились русские. При царе самыми богатыми людьми были Шереметевы, Строгановы, Демидовы. Сейчас - Абрамовичи, Березовские, Оглы-Бесиевы... Молодцы китайцы! Ни перед кем не пляшут. И  Мао  своего сохранили, хотя отка-зались от коммунизма. А мы все повыкидывали. И с чем остались? И с кем? Тех кого кормили - оказались врагами. У России в крови  -  быть дойной коровой и вскармливать своих врагов. Мы африканцам  Ильич-инфекцию,  они  в ответ ВИЧ-инфекцию.  Поменяли Ильича на заморского ВИЧа!
Бомбилов: - Эй, тетка! Сбрось обороты!  Нет на тебя 58-й статьи!
Ыкина: - Я из того поколения, которое дождется коммунизма! Меня уж ни чем не запугаешь !

На стройке появляется Сильва.
Скульптор иногда требует ее присутствия. Сегодня она пришла с подарком. Она подходит к обедающим работягам.
Сильва: Ребята! А я вам подарок принесла! Американского гуманитарного гороха! Два ки-ло! В собесе вручили. Пользуйтесь моей добротой. Сегодня на ужин сварите себе гороховый суп. Пальчики оближите! Американцы клянутся, еще попросите.  …


Бомбилов принимает из рук Сильвы объемистый пакет. Сильва направляется в сторону Квасильева-Власильева. Тот занят экспериментированием. Он почти в отчаянии.

Квас-Влас: Я уже испробовал десятки вариантов! А проклятые губы не получаются. А скоро раствор кончится. Не успею…
 Бывший мичман Бомбилов подносит  гороховый пакет к носу и с отвращением нюхает его. Затем смотрит на ребят, поднимает его над головой и с их молчаливого согласья швыряет в нут-ро работающей бетономешалки. Механизм с натугой продолжает вращаться.
Бомбилов: За борт эту отраву! Пусть  американцы сами жрут  свой гуманитарный горох! Эй, молодцы! Обед закончен! Давай, кончай перекур! За работу! Этот  наш долг!
Китаец: Опять давай... а можно давать  не отдавать   долг...

Снова кипит работа. Как негры на плантации, трудятся перебежчики с резиовой фабрики Тараканкины. Шустрые китайцы подносят им кирпичи и раствор, и они обкладывают ими каркас статуи.
Медленно, но верно статуя обрастает одеянием. От мощного, как основания домны, пьеде-стала, уходит вверх сооружение, в котором угадывается женское начало.

Сильва: - Давай! Давай! Не обижу! После работы выкатываю бочку любимого народом на-питка!
Бомбилов: -  Навались, братцы! Полный вперед! Полный верх! Полный стоп! Давай, давай! У нас, шаровиков, как у жуликов и президентов, рабочие будни не нормированы! Полундра!
Площадка в движении. Шум, тарарам, пыль столбом. Наравне со всеми трудится Гиви Бронетранспортидзе. Бедняга подносит раствор, орошая его горючими слезами.
Гиви:  - Чем скорее воздвигнем чертову бабу, тем скорее кончатся муки!
Работяги:  - Леваки-шаровики, работяги вольные
Мы на шару можем сделать шаровую молнию!
Квас-Влас: - Эх, потрудимся на славу, шведу сделаем Полтаву! Шара - великое дело! Даже мой учитель Пикассо не пренебрегал ею! Он даже написал картину "Девочка на шаре!"
Через забор медленно вплывает ажурная стрела подъемного крана. Следом за ней показы-вается голова крановщика.
Крановщик: - Ей! Кто тут заказывал "Сумитому"! Приехал выполнять ответственный мо-мент! Кто тут у вас  братский мавзолей  строит?
Работяги:  - Наса лаботяга! Давай!
Крановщик: - А точнее?
Дырявый: -  (указывая на голову) - Вот эту крупную деталь надо поштавить на шамую верхотуру! На плечи штатуи.
Крановщик: -  Это можно! Кто способен давать руководящие указания?

К забору подбегает скульптор.
Квас-Влас: - Но голова еще не готова! Надо кое-какие детали доделать! Завтра приезжай! Завтра! Не дам, не допущу!
Дырявый:  - Дорого обойдетшя дважды вызывать кран! Не будем откладывать! Штропи, ребята!
Работяги опутывают веревками голову. Отчетливо видна зияющая дыра вместо рта. Под-ключившийся Бомбилов делает профессиональные знаки крановщику. Миг - и стрела понесла голову в небеса.
Еще один миг - и голова занимает свое штатное место на плечах кирпичного колосса. Те-перь статуя в полном сборе. Осталось обмуровать ее, припудрить и покончить с гримом на лице.
Скульптор уже наверху. Он порхает возле головы и кричит всеслышно.
Квас-Влас: - Я не слезу и не уйду отсюда, пока не завершу задуманное!
Сильва:  - Я распоряжусь принести вам ужин и подушку!

В ворота, страшно вопя, врывается Апельсинский. Вид у него такой, будто за ним гонятся разбойники. Впрочем, так оно и есть. Следом врываются десять вооруженных амбалов, предводи-мые Архимедом. Они стреляют в Апельсинского и кричат хором.
Разбойники: - Застрелю, падла!
В высоко поднятой руке, как у спортсмена, несущего Олимпийский факел, Апельсинский держит предмет, сверкающий огнями. Блики от него сказочно разлетаются по двору, ослепляя присуттвующих.
Это бриллиантовая челюсть Дырявого. Та самая, которую Апельсинский украл у него, когда тот развлекался с его подругой.
Всей толпой - Апельсинский впереди, за ним на пятках бандиты, - они несколько раз оббега-ют вокруг статуи.

Апельсинский: - Драматища! Драматища! Люди добрые, помогите! За мной гонятся раз-бойники! Спасите! Спасите!
Архимед: - Стой! Стой, грабитель! Верни предмет!
Апельсинский: -  Предмет  не ваш! Не отдам!
Архимед: - Отдай предмет, падла,  застрелю!

КАрхимеду подбегает Дырявый.
          Дырявый: - Это кто тут еще хочет жаштрелить  Апельшиншкого! Он украл у меня предмет!  Шледотельно, жаштрелить его только я имею право! Тебе, Архимед, лучше шлинять отшюда!
Архимед: - Ты  Дырявый не суй  свой нос в чужое дело? Мне одна важная особа заказала  взять  предмет  у Апельсинского!  И аванс дала под реализацию!
Дырявый: Какая еще важная ошоба! Предмет мой!  Ешли  тронешь моего Апельшиншкого  приштрелю!
За спиной Дырявого выстраиваются не очень привлекательного вида людишки с пистоле-тами наизготовку. Страсти накаляются.
Архимед: Я первый вышел на Апельсинского! Поэтому не лезь в чужой огород! Только по-пробуй тронуть его! Нахал!
Дырявый: Это я-то нахал! Нешлыханное  ошкорбление! Шлушайте все!  Меня, рэкетира, как интеллигентного очкарика, обозвали  нахалом! Такого ошкорбления   я  не вынешу! Прежде чем тебя приштрелить, бешшовештная  твоя душа, я напишу  в газету! Мало того, что лежет беж очереди, так еще и обжываетшя!
Архимед:  Ты нарушаешь мое конституционное право на свободу  поступков! Не отдам я те-бе моего родного Апельсинского! Хоть в суд подавай1
Дырявый: Мы тоже вштанем грудью на жащиту швоего товарища! Руки прочь от Апель-шиншкого!
Архимед: Нахалы! Хотите чужую вещь присвоить! Уголовники!
Дырявый: Шам уголовник!Это моя вещь! Швидетели на то имеются!
Архимед: Нет, не твоя! Она одной важной особе принадлежит! Семейная реликвия! Судом можем доказать! Козлы!
Дырявый: Это мы-то козлы? Ну уж это слишком! Штреляй их, шволочей, ребята!
Началась беспорядочная перестрелка. С обеих сторон участвуют двадцать человек, не считая главарей. Двор наполнятся дымом. Когда же он рассеивается, проясняется страшная картина.
На земле валяются  двадцать поверженных тел. В сторону калитки, оглядываясь и паля из нагана, ковыляет окровавленный Архимед.

У подножия статуи, ни жив ни мертв, притаился Апельсинский. В руках у него продол-жающая испускать лучи бриллиантовая челюсть. Пальнув в воздух , к нему приближается Дыря-вый.
Дырявый: Ну, шволочь, теперь мне никто не помешает приштрелить тебя. Вон, они, твои защитнички, вше полегли! Давай шюда шелюшть!
Апельсинский: Не дам! Сначала верни мне жену! Отстань от нее!
Дырявый: Шука пожорная! Я ей памятник отгрохал! Швадьбу жатеял...
В негодовании Дырявый стреляет. Но промахивается. Визжа от страха, Апельсинский заме-тался по сцене. Но прятаться негде - пуля везде достанет. Он бегает с высоко поднятой рукой как  олимпиец  с факелом. Еще раз оббежав вокруг памятника, затравленный обладатель ценности под-бегает к дырке-лазу в строительных лесах, окутавших статую.
С невероятно сноровкой он ныряет в эту дырку и исчезает в ней. Через мгновение видно, как он, словно пожарник на тренировке, карабкается вверх. Дырявому остается только лицезреть сверкающие  пятки  подлого грабителя


         Пока силуэт Апельскинского не растворился в паутине лесов и железных конструкций, Дыря-вый, не переставая палить, устремляется следом.
Дырявый: Штой! Штой, шволочь! Все равно доштану!
Апельсинский: Спасите! Спасите! Драматища!
Как на иллюминированной новогодней елке, то в одном, то в другом месте, вспыхивают бриллиантовые брызги. Они отражаются в металлических конструкциях, вылетают наружу и разле-таются по Вселенной. Не впуская из рук алмазную челюсть, Апельсинский лезет все выше и выше. К небесам. А по соседству с небесами, на деревянной площадке, обрамляющей железобетонную голову, трудится Квасильев-Власильев. Гениальный ваятель продолжает колдовать над губами окаянной бабы.
Квас-Влас: - Все получилось. И уши, и нос, и подбородок. Микеланджело позавидовал бы. Роден бросил бы свои выляпяшки и попросился бы ко мне в ученики! А вот губы не получаются, хоть тресни... Какие-то несерьезные: то кривятся в пошлой вампирской гримасе, то сжаты, как у партизанки на допросе. Все не то. Старине Фальконету было легче, когда лепил Петю на лошади. Я уже испробовал сотни вариантов. А раствор из Египетских пирамид кончается. Вот сейчас положу последнюю порцию и... Все затвердеет и ничего уже не переделаешь... Вот и сейчас какие-то дую-щие  губы  получились. В  сочетании с толстыми щеками, они напоминают что-то  вульгарное. Гос-поди, что я делаю! Над моим реноме гениального ваятеля нависла тень. Я уподобился жалкому школяру, сунувшему нос в высшую математику, не вызубрившему до этого таблицы умножения! Что ж, придется самому головой вниз. Да да… Прощайте, товарищи...

Вдруг под ногами у него, из открывшегося люка, как черт из табакерки, показывается иско-реженная от ужаса голова Апельсинского. В вытянутой вперед руке он держит какой-то пред-мет, испускающий карнавальные фейерверки. Пространство вокруг озарятся сказкой.
Апельсинский: Спасите! Спасите меня! Драматища! Меня убивают! За мной гонится раз-бойник! Он вооружен! Спасите ! 
В подтверждение этих слов где-то рядом гремят оружейные выстрелы. Слышно, как сви-стят пули. Не обладающий ни гражданским мужеством, ни атлетическими параметрами гени-альный ваятель поспешает укрыться за железобетонной головой - там безопаснее.
В просвете люка показывается голова Дырявого. В руке у него страшный маузер. Кровавая развязка неотвратима. Спасения нет.

Дырявый: Попался, гад! Шашь я тебя прикончу! Давай шелюшть!
Обезумевший Апельсинский застыл в позе статуи Свободы в Нью-Йорке. Но когда мимо его уха просвистела пуля и конец не вызывал разночтения, рогоносец и трус Апельсинский совершил первый в жизни подвиг.
Апельсинский: Как библейский Самсон, разивший неразумных филистимлян ослиной че-люстью, так и я тебя, Дырявый, челюстью человечьей трахну!
Апельсинский поднатужился и изо всех сил опустил сверкающий предмет на голову пресле-дователя. Дырявый тяжело ухнул и провалился в отверстие люка. Слышно, как загремели его кос-ти, ударяясь о железо.
Но ужас не покинул телячью душу Апельсинского. Он придал ему ускорение. С неестествен-ной прытью, совершенно в трансе, он подскочил к искривленным губам железобетонной головы и по наитию, которое в отчаянную минуту осеняет разведчиков. с силой воткнул в них бриллианто-вую челюсть.
Апельсинский: Вот так. Сокровище приобрело надежное убежище!  Для полной маскиров-ки  я  эти губы так замажу, что никто не допрет.  Ага!  Раствор уже почти затвердел…. Затвердел! Совсем  затвердел! Прекрасно. Теперь, кроме меня, никто на белом свете не знает тайны бриллиан-тового клада! Пусть Дырявый, этот подлый уводитель чужих жен, все свои дни ходит беззубый! Не укусит! Я почти отомщен! Еще осталось отомстить Сильве! И я ее накажу! Они у меня попляшут!
Апельсинский не спеша опускается в люк. Из-за железобетонной головы пказывается Ква-сильев-Власильев. Он подходит к ее лицу и застывает в изумлении. На него смотрит изумительной красоты женщина. Классические линии, нос как у Венеры, глаза, как у любимой поэта, а гу-бы...губы!
Квас-Влас: Боже! Какие прекрасные уста! Божественные! Невиданные доселе в мире вая-ния!  Неужели  эту  красоту сотворил я, Квасильв-Власильев? Ах, подлец! Гениальная работа! Я немедленно доложу в Академию художеств о рождении шедевра. Я эту статую назову Венера На-шенская, а себя Микеланджело Второй. Я прославлюсь!  Наконец-то я чувствую себя готовым изва-ять памятник, о необходимости которого никогда не заикались большевики, но которого давно ждет читающая публика, - памятник Ильфу-Петрову, самым читаемым писателям современности. Ура, товарищи! Ура мне!
             Издалека доносястя вопли Гиви Бронетранспортидзе:
             Гиви: - Спасите! Помогите! Я истекаю кровью! Бракоделы!

 
 
               




ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ

                Открытие монумента

Обширный двор, отгороженный от всего света высоким забором. Зеленеют кустики, до-рожки перед коттеджем посыпаны песочком. На переднем плане возвышается закутанное в ог-ромную белую простыню, нечто похожее на зачехленную ракету СС-20, известную в Пентагоне, как "Кузькина мать".
Ни для кого не секрет, что под простыней укрыта величественная скульптура невесты хо-зяина коттеджа - Сильвы Сисянской. Сегодня должны состояться открытие памятника и боль-шая товарищеская пьянка по этому поводу. Неподалеку, на инквизиторской мощи, пылающем ко-стре, - огромный котел. По случаю торжества Дырявый арендовал у соседей эту чугунную посуду, чтобы изготовить  в  ней  Королевский плов. На лестнице, приставленной к котлу, стоит Гиви Бронетранспортидзе и, свесившись через борт, мешает  лопатой кипящую кашу. Временами он напевает.
Гиви: - Варись, варись, кашка! Варись, варись, барашка!
Не затем я взялся приготовить это восточное блюдо, чтобы продемонстрировать свое повар-ское  искусство, а  с  единственной целью:  ускорить  процесс  открытия  памятника и возврата об-наглевших шаровиков на свои рабочие места. Подумать только - уже несколько дней простаивает резиновый цех! Все мои стратегические запасы  кончились, жизнь стала невыносимой.
Двор уже заполнен гостями. Здесь знатные халтурщики Тараканкины, мичман Бомбилов, священнослужитель отец Сулейман, камнеклады-китайцы, скульптор Квасильв-Власильев, мили-ция и др. Коротая время в беседке с вывеской "Истина в домине!", четверо ряженных городских казаков режутся в "козла".
Умный Бомбилов объясняет китайцам.
Бомбилов: Сейчас в России уже почти никто не играет в эту народную игру. Вышла из мо-ды. Еще совсем недавно звук костяшек доносился с каждого двора. И голосов девочек, играющих на асфальте в "классики" и скакалки, тоже не слышно. Все изменилось. Теперь дети к компьютерам переметнулись. А доминошники более стаканами гремят.
Китаец: Русский давай пьет оттого, что денег много!
Бомбилов: Ошибаетесь, карифаны! Русский  пьет оттого, что их нет...
Атмосфера во дворе заряжена благородством. Являя аристократическое достоинство, гости вальяжно дефилируют вокруг котла, ставшего как бы пупом Земли.  Смачно принюхивают-ся. 
Оставив китайцев, Бомбилов вступает в треп с отцом Сулейманом.
Бомбилов: - Когда я служил на "Машке", то пловом нас не кормили. А кормили овсянкой. На первое овсяный суп, на второе овсяная каша. На третье - овсяный кисель. Я всегда сожалел, что английская королева  не служит  у меня на корабле.  Она бы объелась  кашей!
У отца Сулеймана шкиперская бородка и черные неславянские глаза.
Отец Сулейман: - Я в молодости тоже мечтал служить во флоте. Но комсомол направил ме-ня учиться в институт марксизма-ленинизма. Но оттуда меня выгнали за пьянку. Пришлось в семи-нарию поступать.
Бомбилов: - Тоже по путевке комсомола?
Отец Сулейман: - Щас как режу кадилом по тыкве!
Светскую беседу ведет и мадам Ыкина со Львом Львовичем Льваком. И бывший укроти-тель и бывшая бандерша - левопартийцы, поэтому беседа у них протекает с большевистской принципиальностью.
Ыкина: -  Пятерых Генсеков пережила я, Лев Львович! Или шесть…Один из них - народный пердун - до сих пор жив. Но мы и его перепердим!
Львак: - Перепердим, Магдалина! Перепердим…
Ыкина: - Ну и падла же ты, Лев Львович! Хрен ты кого перепердишь. Перевонять можешь
Меж тем аромат каши туманит разум гостям. Они толпятся у котла и справляются о по-ложении дел. Терпение иссякло. Слышны негодующие крики.
Крики из толпы: - Время! Время! Сколько ждать можно? Не томи, Дырявый! Народ устал! Жрать-пить хотим! Плов уже готов!

Наконец наступает великий час!
По случаю торжественного события рядом с памятником сооружена простенькая трибу-на. Когда распространившийся аромат плова совсем  довел до исступления, выстрелила сигнальная пушка.
На трибуну гуськом  поднялись  Дырявый, Сильва, Квасильев-Власильев, мадам Ыкина, Львак и священнослужитель отец Сулейман. После непродолжительной овации Дырявый произносит речь.
Дырявый: -  Батаны! Братишки! Телки! Торжественный базар прошу шчитать открытым! У меня шегодня большой праждник! Открытие памятника и... Я штешняюшь, братаны... Одним шло-вом, я решил, в натуре, женитьшя... Вот эта тел... женщина - Шильва Шишяншкая в этот вечер пе-рештанет быть Шильвой Шишяншкой, а станет, в натуре, Шильвой Дырявой... э, э, прошу проще-ния - Ыкиной! Ш ее штороны нет вожражений! А ешть ли вожражения шо штороны братвы? А?
В ответ слышится рев одобрения. Братва выхватывает пистолеты и палит в воздух.
Дырявый: - Единоглашно! Шейчаш приглашенный кент из конторы оформит наши брачные кшивы. Это будет первым номером нашей  шегодняшней программы. За ней пошледует еще: открытие памятника и жатем праждник живота! Што шкажать о памятнике? Он, братаны, шождан для увековечивания  моей  горячо  любимой телки... э... э... бабы. Вы обалдеете, когда ш памятника швалитшя тряпка! Шкажу по шекрету, я планировал открыть его в канун нашего братшкого Октябрьшкого шухера 7 ноября. Но томление шердца и штрашть к любимой, подштегнули  меня  ушкорить  шобытие. Братаны! Я... Я... Одним шловом, кто против? Единоглашно. Тогда внимание! Перед открытием памятника вы увидите небольшое цирковое предштавление. Карифаны из театра решили  преподнешти  швадебный  подарок. Шюрприш. Шейчаш  отец  Шулейман вжмахнет ручкой, и предштавление начнетшя! Отец Шулейман!
Отец Сулейман идет по дороге, идущей к воротам, обильно орошая ее святой водичкой. Пыль осела. Праздник начался. Ворота распахиваются. Пукая и тарахтя, в них вкатывается ста-ринный автомобиль, при виде которого публика начинает визжать от восторга. Выкрашенная в зеленый цвет, несуразная, угловатая колымага с бортовой надписью "Эх, прокачу!" и транспаран-том с бессмертным призывом "По бездорожью и разгильдяйству!", медленно двигается мимо трибуны.
В машине чинно восседают любимые братанами литературные персонажи. Командор раз-махивает белой мичманкой, занятый делом Шура Балаганов увлеченно пилит ножовкой черную двухпудовую гирю, Паниковский пытается удержать в руках живого белого гуся, сосредоточен-ный Козлевич непрерывно давит на клаксон.
Гости:  - Гип! Гип, ура! Эх, уважил! Молодец, Дырявый!
Бендер: - Смотрите, чтоб плов не подгорел! Вернусь, всех уволю!
Легендарная машина, обогнув памятник, удаляется за поворотом. Дамы от умиления пла-чут. Камуфляжи застыли во фрунте.
Вслед за "Антилопой-Гну" по дороге протопала толпа размалеванных девиц в бикини и мехо-вых сапогах. Прелестные ножки топали с такой сейсмической силой, что памятник закачался. Проводили их жидкими хлопками. Но едва они исчезли, во двор влетела запряженная одной лоша-дью лихая тачанка времен Гражданской войны. В ней находились знакомые с детства киноперсо-нажи Чапаев и его ординарец Петька. Василий Иваныч, театрально приподнявшись в повозке, ука-зывал Петьке направление и тот целенаправленно строчил по толпе из пулемета боевыми трасси-рующими пулями. В страшной панике гости падали на землю. Но когда огнеметная телега прогро-мыхала в направлении ворот, разразилась буря оваций, шутку приняли по достоинству.
Гости: - Молодец, Дырявый! Уважил! Такого и в кино не увидишь!
Замыкала  карнавальное шествие орава чертей. Страшные чудища шли цыганской толпой, голося нечто непотребное. Один из чертей катил перед собой тачку, в которой сидел совершенно пьяный сородич с коровьими рогами и свисающим через борт тачки хвостом. Хвостатый персо-наж  глядел на присутствующих и покатывался со смеху. Поравнявшись с Дырявым, он указал на него  пальцем и так начал ржать, что хозяин счел себя оскорбленным. Он уже схватился за мау-зер. Но тут одна из ведьм со свиты, довольно смазливая для бесовского отродья, подбежала к нему и страстно поцеловала.  И тут же старый черт разыграв сцену ревности, довольно реалистично смазал Дырявому по уху.
Гости залились смехом. Такого концерта не приходилось видеть даже в кпно.
Молодец, Дырявый! Повеселил братков!
Едва улеглась пыль, поднятая карнавальными шутами, как виновник торжества Дырявый поднялся на трибуну.
Дырявый:- Братаны!  Люди!  Шлушай шуда!  Вот эти вешелые картинки, которые вы толь-ко что видели, не более как увертюра к более шерьежным номерам. Ваш ждет открытие памятника и швадебное пиршештво! Што я вам шкажу. Что открыл Колумб?
Гости: -         Америку! Америку он открыл! Что же еще! В школе проходили!
Дырявый: -  Верно! Вы же отличники! А что открыл Менделеев?
Гости: -        Таблицу умножения открыл! Как же, помним!
Дырявый: - Правильно! А что открыли одешшиты на Дерибашовшкой?
           Гости: -        Пивную одесситы  открыли на Дерибасовской!  Знаем! Не томи!
           Дырявый: -    Я же, Дырявый, открою памятник! Памятник швоей невеште. Дружья! Выпяти   те груди, закатите глажа! Шейчаш начнетшя!
Воцарилась тишина. Увешанные медалями, городские казаки обнажили шашки. Галдящие на деревьях вороны смолкли и свесили головы.
К Дырявому подошла его мама с тарелочкой, с которой свешивался кончик веревки. Дыря-вый взял его пальчиками и потянул.
Белая простыня на памятнике поползла вниз.
    Оркестр в маршевом темпе заиграл Мурку. Отец Сулейман неистово замахал пеньковой метлой, окропляя всех и вся.
Взорам присутствующих предстало великое видение.
На мощном постаменте, напоминающем фабричную дымовую трубу, стояла женская фи-гура с огромные грудями, и из них (производственные недоделки!) выпирали углы кирпичей.
Плечи каменного исполина венчала огромная голова, делавшая всю композицию похожей на одинокий маяк, гордо возвышающийся на славном мысе Горн. Выпуклые очи, как фонари, доверша-ли полное сходство с этой навигационной башней.
Раздались аплодисменты. Польщенный скульптор взял слово.
Квас-Влас: - Товарищи и джентльмены! Я вижу, вы понимаете кое-что в высоком искусст-ве!  Прошу обратить внимание на чистоту линии, на античное благородство. Разве устремленный к Солнцу римский нос, выглядывающий из рязанских щек, не вызывает у вас справедливого чувства убежденности, что вы присутствуете при рождении величайшего шедевра?
Послышались возгласы одобрения. Кое-кто пальнул из пистолета.
Толпа: - Клево! Прикольно! Четко! Как у Репина!
Все разделяли со скульптором радость открытия. Как положено, нашелся злостный кри-тик. Ему не понравился жест Каменной Бабы.
В вытянутой руке она держала государственный флаг. Но держала будто бы не флаг, а на-полненный стакан и произносила тост перед перепившимися бражниками. На критика зашикали. Мало ли что может придти в голову человеку, терзаемому сладостными ароматами кипящего плова, распространившимися по двору.
Критика долетела до ушей Дырявого, и он тоже заметил нечто нехорошее.
Дырявый: - Шлышь, шкульптор! Какого цвета наш флаг?
Квас-Влас - Бело-сине-красный. По мнемонике: босяк! Легко запомнить.
Дырявый:  - Но на фоне небешной шиневы на полотнище плохо прошматриваетшя верхняя белая полоша. Шождаетшя впечатление, что флаг пришпущен! Как при трауре! Это мне не нравит-шя! Прикажи перевернуть его! А то подумают, что я помер. Пусть красная полоса будет сверху! А белая снизу.
Квас-Влас: - Так нельзя! Через пять минут нас повяжут. Обвинят в сепаратизме, измене Ро-дине. Да, одни мы на всем белом свете имеем такой приспущенный флаг. Микроскопический Люк-сембург и тот  упрятал белую полосу в середину. Может, ружье вместо флага присобачим статуе?  Сторожиха все таки ...
Дырявый: - Женщина ш ружьем! А что, жвучит! Как девушка ш вешлом!
Обсуждение великого творенья было недолгим. Памятник приняли на ура. Да и куда затяги-вать, когда обвораживающие запахи кипящего плова всех довели  до кипящей точки. Да и Гиви пе-рестал махать лопатой, тоже любуется статуей.
          Мадам Ыкина придралась к скульптору.
Ыкина: - Почему у этой кирпичной стервы так много острых углов? Намеки? Аллегория?
Квас-Влас: - Это, мадам, недостаток временный. Ветры и осадки тысячелетий уберут эти неровности. Перед далекими потомками статуя предстанет такой же нежной и законченной, как Нефертити. Пирамида Хеопса тоже постоянно округляется. Через миллион лет она будет не пира-мида Хеопса, а куча Хеопса.
Но торжественная часть еще не кончилась.
На трибуне вновь оживление.
Ыкина: - Толковище продолжается! Слово имеет гражданин Львак! Трекай, старый конь. Сроку тебе тянуть на разговоры пять минут.
Львак: - Сегодня мы справляем знатное дело! Нашу Сильву... виноват, Алевтину, отдаем... А она мне, как дочь... А знаете ли вы, господа, что такое выдать замуж дочку? Это не легче, чем ее родить! Но есть хорошие примеры в истории нашего Отечества. Был на Руси такой князь - Ярослав Мудрый. Так он выдал своих дочерей замуж: Анастасию за венгерского короля. Елизавету за нор-вежского монарха, а Анну вообще за короля Франции! Недаром этого мудрейшего человека назвали Мудрым!  Разве в мировой истории есть такой случай, чтоб своих дочерей так удачно пристроить? Я к тому говорю, что и Алевтину тоже ожидают королевские почести! Я рад за нее...
Ыкина: - Ты-то здесь при чем, старый фраер! Пошел вон. Тоже мне мудрец Всея Руси оты-скался! Нашел аллегории
Под всеобщее шиканье Львак прячется за спины.
Инициативу берет в свои руки жених.
Дырявый: - Ближе к делу, братаны! Я обращаюшь к вам ш пламенной речухой! Я хочу вам открыть небольшой шекрет! Дело в том, что моя невешта поштавила мне ушловие: как шоорудишь памятник мне, так и штану твоей женой. Так и шкажала: шначала памятник, потом я! И вот, как ви-дите, памятник шооружен! Он точная копия женщины, которая обещала мне шобштвенный коше-лек... э... шердце! Конечно, она жашлуживает памятника иж жолота, но, шами понимаете, будет шоблажн... Раштащат. Поэтому перед вами проштое творение. Я шкажал! Теперь пушть швое веш-кое шлово шкажет моя невешта. И пошле этого мы шкрепим наш шоюж гербовой  кшивой  и по-жалте, на швадебное обжорштво! Шильва, шкажи при вшех, шоглашна ли ты штать моею навеки!
Сильва открывает рот для ответной речи. Но не успевает сказать и слова.
Из-под трибуны вылезает несчастный Апельсинский. Диким взглядом он смотрит на моло-дых и кричит душераздирающим голосом.
Апельсинский: - Нет! Нет! Не бывать свадьбе! Я не отдам свою жену! По первому пункту программы сегодняшнего вечера я согласен, а по второму - нет! Дружба дружбой, а жена - врозь! Руки прочь от Сильвы! Алевтина Еремовна, пошто ты, неверная, бросаешь меня? Неужели ты про-меняешь меня, дворника, ассенизатора твоего сердца, на этого плешивого беззубого таракана? Вер-нись!
Сильва наливается памятниковой величавостью. Она удивлена.
Сильва: - Мне не нравится твое появление! Мне ли, почти королеве, которой при жизни  памятники ставят, якшаться с человеком, у которого, кроме казенной метлы, ничего за душой не имеется? И не предвидится! Нынче я в другом измерении! Меня увековечили! Мне теперь Хеопса подавай! Хеопсиха я! Наполеониха! Сдырснь отсель!
Апельсинский: -  Сильва! Напрасно ты меня отвергаешь! У меня, если ты хочешь знать, кое-что имеется! Камушки... Тсс... Продадим и махнем за бугор! На хлеб с маслом хватит! Сало в шоколаде  будем кушать.
Сильва: - Знаю я про твои камешки. Они ворованы. Тебе придется вернуть   их хозяину! И он тебя повесит. Не резон мне быть вдовой! Сдрыснь!
Апельсинский: - Ну и пусть повесят! И тогда никто на свете не узнает, куда я их спрятал. Только тебе я открою тайну, где они лежат! Вернись!
Апельсинский почти кричит. Все присутствующие становятся невольными свидетелями семейной перепалки. Особенно прислушивается Дырявый. Он делает рукой незаметный жест, и к нему немедленно сбегаются пятеро хилых мужичков. Это остатки банды. Основной состав сло-жил головы в перестрелке с бандой Архимеда. Дырявый обнажает маузер.
Дырявый: - Ребята! Только вы у меня и оштались. Оштальные полегли жа наше швятое де-ло. Шейчаш предштоит работенка. Надо ш этого кожла Апельшиншкого вытряхнуть мою че-люшть!1
Старый бандит: - Трясли уже! Как Буратину в Стране Дураков! Чего с ним не проделывали! Разве только клизьму не ставили! Не сознается.
Бандиты:-  Пристрелим падлу!
Дырявый: -  Шейчаш он у меня жапоет!
Он подходит к Апельсинскому и, ни слова не говоря, бьет кулаком по тому месту, фото ко-торого имеет каждый серьезный документ.
Дырявый: -Это аванш! Шпрашиваетшя вопрош: куда девал мою шелюшть? Которую шво-ровал у меня, когда я находилшя в ответштвенном моменте! Верни мое шокровище! Падла лышая!
Апельсинский: - Шам падла лышая! Отвяжись от моей жены, тогда я еще посмотрю, стоит ли тебе возвращать челюсть!
Дырявый: - Што! Ты еще мне ультиматум щтавишь ! Это как понимать?
Апельсинский: А моральную компенсацию ты чем возмештишь! Кто оплатит мои адские муки? Мои переживания я оцениваю в миллион!
Дырявый: Американскими?
Апельсинский: Нет, керенскими...
Дырявый: Ну, наглец! Шоветской формации наглец! Такого и повесить приятно! Ребята, готовьте веревку!
Сильва: -  Да, раз не сознается - повесить! За кражу МОИХ драгоценностей! Слышишь ты, козел, моих драгоценностей! Заодно за измену МНЕ!
Апельсинский: Что ты говоришь, Сильва? Одумайся! На колени встану!
Бронетранспортидзе: Зачем вешать? В котел его! На плов собачий!
Идея повесить человека понравилась всем. Не каждый вечер можно украсить подобным спектаклем! Раздались аплодисменты.
Дырявый: Выполним приказ Королевы! Эх, жаль веревку некуда зацепить! Деревья  выру-били.  Ха! А штатуя зачем? Вот жа нее и зацепим конец. Вот будет кино! Штатуя ш вишельником! Америка никогда бы не додумалась на швоей Штатуе Швободы вешать прештупников! А какое бы было жрелище!
Нашелся смельчак, который, ухватив зубами конец веревки и цепляясь за выступ кирпичей на теле каменной бабы, полез вверх.
Добравшись до левой руки, он прикрепил один конец. Другой свис до самой земли.
Дырявый сам накинул петлю на шею бедняге Апельсинскому. Затем закрепил веревку так, что ноги висельника едва касались поверхности земли. Апельсинский выпучил глаза и предсмертно хрипел.
Дырявый: -  Последний раз шпрашиваю вопрош: где моя шелюшть? Не отвечаешь? Тогда получай, падла бешшовештная! Тяни, ребята, веревку.
Приблизилась страшная развязка. Апельсинский хрипит  – Спасите!
 
   И тут со стороны ворот раздаются выстрелы. Появляются люди Архимеда. Сам он, пе-ребинтованный, лежит на носилках, которые с трудом несут   хилые старички. Остатки некогда могучей банды. Все гости в панике разбегаются и прячутся где кто ожжет. 
Архимед: Стойте! Стойте ! Не трогать   Апельсинского!  Вы не имеете права убивать  его! Это мое право!  Апельсинский! Не отдад тебя Дырявому!
Дырявый: Как это  не отдашь ? когда я шобрался его повешить! У меня вше права на это имеютшя .
Архимед: У меня тоже имеются!  Мне  одна важная особа заказали  вытряхнуть с него со-кровище. А  потом пристрелить.если  не отдаст!  Я получи аванс за выполнение задания.  Не могу же я ослушаться.   
Дырявы  Ничего не жнаю!Это мое шокровище у него! Мое! Это я шначала  его должен вы-тряхнуть. а потом повесить. ! Не отдам я тебе Апельсинского!
Архимед: И я не  отдам! Грудью встану на его защиту!
Дырявый. : И я тоже жизнь положу за  него! Апельшиншкий,скажи : от кого тебе приятней помиреть?  От залетного бандита. Или от благородного рекетира,почти родственника? С кем ты, дорогой?
Апель. : С тобой, Семен, конечно с тобой. ! Потому как мы  очень даже родные .
Дырявый: - Вот так.
Архимед: -  Сговорились ! Конституционное  право на собственность нарушаете! Жало-ваться   на вас  мошенников буду!
Дырявый : Да хоть шамому вшешоюзному штароште Калинину !
Архимед : -Эксплуататоры вы тут все!  Рэкетир ты Дырявый! Уголовник! Я из-за тебя два-дцать своих ребят потерял! У меня всего пять человек под рукой осталось!
Дырявый: И ты моих тоже двадцать укокошил! Тоже пять человек ошталось!
Архимед: Сволочь! Разбойник! 
Дырявый:: От разбойника слышу! Шам шволочь!   Апельшиншкий, прячься! Щас я  Архи-меда убивать буду - Пацаны Огонь! Жа меня! Жа Апельшинского!
Архимед: - Пацаны! И мы Дырявогшо лишим жизни! Огонь! За меня  За Апельсинского!
Раздались выстрелы. Седовласые пацаны не жалеют  патронов.
Гости в панике выглядывают из укрытий . Апельсинский пробует  освободиться от петли, но не может. Он почти висит, едва касаясь ногами земли. Пули свистят около его головы, и он только мотает ею.
Пальба длится недолго. Развязка наступает быстро. Дым рассеивается. На земле валяются десять трупов. Последние резервы Архимеда и Дырявого отошли  в мир  иной. Где не стреляют и не облагают данью.
Архимед (приподнимаясь с носилок): -Эй, Дырявый! Ты жив?
Дырявый:   -Жив! А ты? Кто-нибудь оштался из твоих?
Архимед:    -  Вроде  все полегли. А у тебя кто живой есть ?
Дырявый:  - И моих никого  не  ошталось. Всех укокошили.  Одни мы ш тобой уцелели .
Архимед:   -  Дела…Кончилась наша Горячая война .   
Дырявый:  -  Кончилась   Вторая горячая ..   Холодную начинать будем? 
Архимед:   -  Вторую холодную?  Да уж пожалуй  хватит Первой …Некому  палить .
 
          Дырявый лежит рядом с носилками Архимеда.
         Они пожимают друг другу руки.  .
Архимед :  - Дорогой ты мой! Дай я тебя поцелую! Век не забуду! Как маму родную!
Дырявый:  - И я тоже, жизни не пожалею за такого хорошего человека, в натуре !…
          Архимед :  - Взаимно. Мир, дружба!
          Дырявый;  - Что ты… Братья навек!   
          Архимед:   - Пусть другие  воюют…как говорил мой  древний земляк  Овидий..

К ним подходит мадам Ыкина. Она склоняется над Дырявым.
Ыкина: -  Сыночек! У тебя же сегодня свадьба. Неужели нельзя было атаку отложить на завтра? Невесту расстроил.
Архимед: - Сыночек? Это ваш сыночек? Вот так номер! Оказывается, мадам, я для вашего сыночка старался! У вас один с ним интерес!
Дырявый: - Как так?
Архимед:  - А так! Это твоя мама заказала мне отобрать у Апельсинского семейную релик-вию -  бриллиантовую цацку!
Дырявый: - А хозяин-то этой цацки я! Анекдот!
Архимед: - Хорош анекдот! Целое кодло  пацанов  укокошили почем зря!
Дырявый: - Мама! Зачем ты влезла не в свое дело? Что ты натворила?
Ыкина: - Как  не в свое? У тебя, считай, у нас, украли фамильную драгоценность, а  должна молчать!
                Архимед и Дырявый продлжают обниматься .

               

                Действие восьмое
 
                Великое отмщение
Порядок во дворе восстанавливается. Городские казаки за ноги тащат трупы в сторону ворот. Лев Львович Львак, вооружившись метлой, выметает гильзы, осколки и прочий криминаль-ный мусор с поля боя.
 Надо наводить марафет, программа вечера не должна сорваться. Несчастный Апельсин-ский продолжает висеть. Ни одна пуля не задела его , да и никто о нем не вспомнил.
Из кустов выходит Сильва. Она не спеша подходит к нему. Для начала разговора шлепает его по лицу.
Сильва: - Может, пакостник, мне ответишь, куда спрятал бриллиантовую челюсть? Мне на-доело видеть своего жениха беззубым.
Апельсинский, удерживаемый веревкой на шее , заплясал на месте.
Апельсинский: - Скажу! Скажу! Только вернись ко мне! Я продам камушки, и мы заживем! В своем гнездышке! Под пальмами!
Сильва: - Разогнался! Так Дырявый и даст тебе продать его челюсть! Да он тебя в Израиль, в цинковой таре отправит! Наложенным платежом. Не вернусь я к тебе!
Апель: - О, я несчастный! А если я тебе скажу, где она спрятана, ты вернешь мне мои фото-графии и письма к тебе? На память..о нашей любви .
Сильва: -  Верну! Так где же она?
Из кустов, уже не таясь, высовывались головы. Каждая голова навострила ухо. Замерли во-роны на деревьях, окаянные комары зависли в воздухе, не смея пикнуть. Все затаилось в ожидании.
Апель: - Ты мне изменила... Я засек вас на своей постели... О, как тогда разрывалось мое сердце! Я наполнился местью! Набравшись храбрости, я вылез из-под стола и реквизировал че-люсть подлого разлучника !
Сильва: - Знаю, знаю . Гони дальше!
Апель:  - Я ее хотел выбросить на помойку! Но она сияла, как тысяча прожекторов под Бер-лином в 45-м году. Одним словом, я ее спрятал!
Сильва:  - Куда? Куда спрятал? Не томи! Говори, куда спрятал! Удавлю!
Апель: - Я... я... Освободи меня! Сними петлю...
Над двором зависла тишина, так что стало слышно, как бурлит в котле каша.   Такая ти-шина  бывает в двух случаях - перед зачтением судебного приговора и когда сосед за стеной вы-ключит магнитофон.
Сильва: - Да колись же ты, гад! Колись!
Апель - : Я…я… засунул  бриллиантовую челюсть… э…э…тебе в рот!
Сильва: -  Что за чушь? Как смеешь издеваться надо мной?
Апель: -  Не-не-не! Не тебе натурально в рот,   а  …в рот статуи!
Сильва: - Во, гад, до чего допер!  Но зачем?
Апель: - Когда за мной гнался  разбойник, мне ничего не оставалось, как спрятать этот предмет…  Но куда?  Я увидел , как  скульптор лепит твой  рот   и мне  пришла в голову идея, что  рот  самое  подходящее  место для\  челюсти, разве не так? И я  засунул в него  драгоценность! Она во рту!  Сегодня ночью я пробовал забрать сокровище обратно, но не смог. Цемент, из которого вы-леплена твоя голова, застыл и теперь без лома и кувалды его не возьмешь!
Из кустов, как мячик из воды, выскочила голова скульптора.
Квас-Влас: - Да-да! Цемент, что надо! С  Египетских раскопок! Пушкой не возьмешь! По-тому как на века!
Сильва: - Сильва должна верить этой сказке?
Апель: - Еще как ! Ради тебя готов на все! Я правду сказал!
Сильва: - Ладно. Не буду  тебя больше расспрашивать …Сейчас проверим.

Она не успела сделать и шага, как в  кустах будто произошел взрыв. Повыскакивали головы ,послышались крики.
Голоса из кустов: Правильно! Правильно  Все слышали!

И тотчас, как партизаны из засады, оттуда начали выскакивать  люди. Каждый из них , не разбирая  дороги, с задранной вверх головой, будто желая увидеть в мировом пространстве нечто заветное, хватал на ходу что-то железное и пер к постаменту кладохранящей статуи.
В лучах заходящего Солнца величаво вырисовывалась голова. Золотистое облачко ласкало ее темя. Губы играли сладострастьем, и каждый усматривал воздушный поцелуй, предназначенный только ему.
Предчувствуя нехорошее, Сильва вооружилась увесистым дрыном. Она взобралась на три-буну около статуи, давая понять, что не потерпит вольностей и самодеятельности со стороны посторонних. Но в глазах толпы она сейчас походила не более чем на отечественную "Девушку с веслом", а не какую-нибудь Тутанхамоншу с пучком молнии в руках, какой бы хотелось быть Силь-ве.
Флюиды наступающей опасности долетают и до Дырявого. Он делает попытку встать с носилок, и ему помогает Архимед. Столпотворение вокруг статуи нарастает.
Для начала штурма не хватает искорки. И она последовала. Не выдержав напряжения, бывший мичман прославленного линкора "Крановщица Мария"  прокричал  артиллерийским голо-сом:
Бомбилов: В атаку, товарищи! На штурм! Даешь бриллианты!
Вся свора гостей, как с цепи сорвавшиеся собаки, бросаются к подножию кирпичного колос-са. Слышны ободряющие призывы.
Голоса: Ура! Полундра! Режь буржуев!
По степени накала штурм статуи мог сравним разве что со штурмом Измаила, где суво-ровские чудо-богатыри, пренебрегая законам земного притяжения, взбирались на крепостные от-весные стены. Цепляясь за углы вступающих кирпичей, за воздух, за пятки более сноровистых, штурмующие  лезли и лезли и никто их уже не мог  остановить. Мат и крики проклятья не смол-кали. Кое-кто, сорвавшись, проваливался в бездну.
Крики: Сука ты поросячья! На ухо наступил! Куда прешь без очереди!
Сквозь какофонию матов и стонов иногда прорывается голос Сильвы. Она стоит у подно-жия своего памятника и дрыном сбивает ползущих по ее священному телу обезумевших таракано-людей.
Сильва: Пидоры! Не дам! Не дам! На чужое заритесь! Пидоры!
           Голоса: Сама пидор! Убери метелку свою! Не мешай! Экспроприация!
Привстав с носилок, беснуются рэкетиры Дырявый и Архимед.
Дырявый: Милиция! Милиция! Помогите! Грабят!
Архимед: Спасите! Кругом бандиты! Ну где ты, родная милиция?

Среди штурмующих мелькают и кмуфляжные  формы. Почти добравшись до плеч статуи, неразлучные Тараканкины  грызутся между собой, подчиняясь общему настроению. Первый  вы-рвался вперед, и родные братья  чешут его как попало, дергая за сапог,
Тараканкины : - Куда прешь без, урод  шустрый!  Тебя мама  после нас родила

Вопль подвешенного Апельсинского заглушает остальные вопли.
Апельсинский: Освободите меня! Снимите петлю! Как же без меня? Я вам покажу, где рот у этой головы!
Лишь один человек не принимает активного участия в этом психозе - Лев Львович Львак. Он молча смотрит на букашек, облепивших статую, как они срываются, падают, отряхиваются, снова бросаются на штурм и шевелит губами, как будто делая в голове какие-то расчеты.
Львак: - Так .. так.. так…Сейчас начнется... По моим вычислениям это должно произойти с минуты на минуту. Ага!  Кажется, началось!  Слабительный порошок начинает оказывать свое дей-ствие! Сейчас кирпич потечет, и эти балбесы захлебнутся в его жиже!  Началось!
И действительно началось нечто необъяснимое и мерзкое. \Величественная статуя, как мороженое под африканским солнцем, вдруг начала как бы таять. С нее потекли жидкие кирпич-ные слезы, швы  лопались с утробным стоном,испуская коричневые брызги и пыль. Вместе со сте-кающей жижей карабкающиеся людишки поползли вниз. Мгновение назад пузатые дяди и немощ-ные хиляки демонстрировавшие  высший класс альпинизма и скалолазания, - сейчас , как слепые котята, барахтались в жиже , цепляясь за обнажившиеся арматурные прутья. Крики  ужаса и проклятий сотрясали воздух.
Земля  дрожала. Жидкая масса, как вулканическая лава, расплывалась  вокруг памятника. Из нее с кошачьими воплями выползали перепачканные искатели сокровищ и, объятые ужасом, мета-лись у подножия явно сошедшей с ума каменной тетки. В поднятой пыли, над головой статуи, в панике кружились совершенно красные вороны,как бы оповещая мир   о конце света.
Вокруг статуи, как при пожаре, бегал совершенно обезумевший автор творения Квасильев-Власильев.
Квас-Влас: Погибло! Все погибло! Катастрофа! Вторая Помпея! Горе мне! Горе!
 
Но больше всех паниковал  Апельсинскоийм. Посвященный в злодейский план унич
тожения статуи, он при первых же ее конвульсиях даже пробовал кричать "Ура!", но, когда на него обрушились тонны отвратительной жижи, и, разумея, что ему, привязанному к ней , нет ни-каких шансов покинуть опасную зону, стал взывать о помощи.
Несчастного залило так, что его совсем не стало видно. Только откуда-то из центра Земли доносилось трагическое:
Апельсинский: Караул! Помогите! Тону! Сильва! Мама!
Никто не может понять, что случилось. Уцелевшие соискатели сокровищ  протирали глаза. удивляясь  страшному факту  разрушения. Памятника как такового не было. Вместо  целостного мемориала, торчала покореженная арматура. У подножия море коричневой жидкости с торчащими из нее человеческими мослами. Железо гудело, стряхивая с себя бренные останки. Поверженные участники  штурма  начинают приходить в себя. Слышатся реплики. Отец Сулейман, сняв с себя, выжимает красную тельняшку.
Отец Сулейман: Чудо Господне! Библейский шухер! Вавилон!
Голоса: Нечистая сила! Наоборот, научный эксперимент!
Апельсинский : Слабительное…Вселенский понос…
 
К всеобщей гадости добавляется еще один. Гиви Бронетранспортидзе, принимавший  уча-стие в штурме, бросил котел с кипящей кашей и, естественно, она пригорела. Едкий дым поплыл над головами. Проклятья усилились . Королевский плов, главная приманка вечера, безвозвратно пропал. На одной ноге прыгал Львак. Ему тоже досталось. В общей панике ему перебили   левое плечо.. Теперь он философски успокаивал себя.
Львак: Переживем! Хватит и одного ! Не такое терпели большевики!
Громко охают Тараканкины. Мокрые и красные, они сейчас похожи на тараканов, потер-певших кораблекрушение в море томатного сока.
Прижавшись, друг к другу стоят Сильва и мадам Ыкина. Никто не может понять, что случилось, но все помнят о волнующем их предмете. Каждый из пострадавших прежде чем прове-рить в порядке ли кости, задирает голову и выясняет: на месте ли голова у статуи? Ведь все  в ней …
А она цела-целехонька. В небесах, омываемая солнечными лучами, в сиянии всех красок мира, продолжает величественно доминировать железобетонная голова. Среди хаоса и кирпичной пыли она несколько нереальна. Над ней кружатся  перепуганные вороны. Государственный флаг колы-шется по ветром, смахивая со  щек и носа оседаемую пыль. Губы источают все ту же чарующую и зовущую улыбку.
Со свистом, будто свершив оборот вокруг Земли, как космонавт, сваливается с небес бра-вый мичман Бомбилов.
Бомбилов:  А  голова-то цела!!!  Товарищи!  Чувихи и карифаны!  Голова с сокровием уце-лела! Продолжим наше дело! На штурм!
Отец Сулейман: Божественный промысел! Ура, товарищи!
Квас-Влас: Цела! Цела! Еще бы! Великим творениям не страшны потрясения! Голова извая-на из цемента Египетских раскопок, которому не страшна никакая бомба! Вам, мелким фраерам . не под силу  раскурочить  исскуство! Она сохранится на века! На тысячелетия! Пирамида Хеопса развалится, а она уцелеет! А почему? А потому, что ее изваял великий мастер Квасильев-Власильев! Я приделаю  к ней новое туловище,  сделаю  еще краше... О, Боже! Но что это?
Ваятель  с ужасом  смотрел вверх. Присутствующие  так же  уперлись взорами в голову. И было чему изумиться. Железобетонная голова вроде бы зашевелилось. Глаз выпучились, губы наду-лись и даже послышался какой-то скрежет, неизвестный ни сейсмологам, ни артиллеристам. Бо-лее того, голова начала увеличиваться в размерах.
Голоса: Что это? Восьмое чудо света? Новый  библейский шухер?

Первым прозрел только что   приземлившийся Бомбилов.  Как военный человек  он понял что происходит
Бомбилов:  Полундра! Спасайся кто может! Сейчас взорвется!
ВСЕ : - Что? Что такое? Что взорвется?         
           Бомбилов:     Граждане! Братья!  Случилось непоправимое! Я внесу ясность! Как военный человек, я открою вам военную тайну! Все вы знаете, что такое американский гуманитарный го-рох?
Голоса: Знаем! Знаем! Как же!
Бомбилов: Ничего вы не знаете! Я вам открою тайну! Все россияне получили по два кило-грамма этого сухого продукта. Все! Но не все  знают, что это за фрукт! В пищу он непригоден. В соприкосновении с желудком цивилизованного человека происходит разрушительная реакция. Но в военном деле этот залежалый продукт - абсолютное оружие! Никаким  атомом  не взорвешь "Во-рошиловскую батарею". А стоит только замуровать хотя бы одну горошину  в бетонное основание любой крепости, полить водичкой, как через двое суток после закладки этот заряд разнесет в клочья все  укрепления.  Пентагон  еще  горько поплачет, когда узнает, чем он снабдил находчивого русского солдата.  Позавчера Сильва   принесла целый пакет гуманитарного гороха. На помойку мне идти не хотелось и я, по рассеянности, да по лени, бросил этот пакет в горловину работающей бетономешалки, в которой Квасильев-Власильев готовит свой Египетский раствор. Тот самый, который готовил для изваяния головы.
Голоса: О, ужас! Что же теперь будет?
Бомбилов: Да ,да! Целый пакет ! И если в этой массе окажется критическая горошина, беды не миновать. Взрыв будет колоссальный! Голова взорвется ! Прошу всех в укрытие! Полундра!
Голоса: Спасайся, кто может! Прячься! Сейчас бабахнет!

Не разбирая дороги, толпа кинулась бежать в разные стороны. Под покалеченной статуей остался один Апельсинский. Он  остается подвешенным  к Сильве . Никто не освободил его от ви-сельной петли. Он визжит от страха.
Апельсинский:  Освободите меня!  Я погибну под обломками этой Пизанской бабы. Спаси-те! Спасите!
Бетонная голова продолжает раздуваться. Глаза у нее совсем повылазили из орбит, нос утонул меж вздутых щек. Губы скривились в недоброй улыбке. Посыпалась крошка, голова запых-тела, покачалась по разным сторонам, как бы навеки прощаясь с
с миром. Потом оглядела  вотчину Дырявого, покачалась, как бы порицая всех   и взорвалась! Критическая  горошина  сработала.  Взрыв был немалый. Бетонные осколки, свистя и оставляя за собой пламенные ракетные  хвосты, устремились в мировое пространство, навсегда покидая пределы Солнечной системы!
Лишь только жалкие мелкие осколки, повисев в воздухе, как бы решая куда лететь дальше, посыпались на строительную площадку, к подножию разрушенного памятника. Кое-где сверкнули бриллиантовые пылинки - надо полагать, это все, что осталось от челюсти Дырявого.
Но не успели пылинки осесть на землю, как со всех сторон начали сбегаться осмелевшие охотники за сокровищами. Они молча попадали на землю и носами стали обследовать каждый миллиметр.  Бриллиантовая афера  имела продлженпие.
Это не понравилось хозяину двора Дырявому.
Кое-как оторвавшись от носилок, он стал палить из маузера в воздух и кричать жутким голосом.
Дырявый: Нажад! Не трогать! Кого грабите, карифаны! Это моя шелюшть! Жаштрелю! По-кромшаю!
Но никто не слушал хозяина двора. Карифаны, братаны, новые русские, милиция, камуфля-жи ползали по земле, толкая и огрызаясь. Всем хотелось отыскать  драгоценную пылинку. В счи-танные минуты были вылизаны все закоулки, все щели. Нашел ли кто свое бриллиантовое счастье? Обследованные осколки, весь мусор, вся жижа, в процессе обследования, были выброшены  через забор. Никогда двор не сиял такой чистотой.
Когда все было вылизано, чумазые, оборванные, усталые гости, не вспоминая зачем, собст-венно, явились сюда, стали стайками сматываться.
Двор опустел. Остались главные герои трагикомедии. У подножия бывшего памятника, с понурыми головами, стояли  Сильва, Дырявый, его мама, Львак, Бомбилов, Тараканкины, Гиви Бро-нетранспортидзе, Квасильев-Власильев, священнослужитель отец Сулейман. С петлей на шее, почти на цыпочках, качаемый ветром рядом с ними  Апельсинский. Никому не приходит в голову освободить беднягу. Неподалеку на носилках лежит весь израненный Архимед. Лишившийся навеки бриллиантовой челюсти рэкетир Дырявый стал похож на глубокого старче, сосущего репу.
Дырявый: (привставая) - Я обешчещен! Я ражорен! Я погряж в долгах! Была у меня надеж-да на бриллиантовую шелюшть, но она улетучилась! Шильва! Только ты у меня одна  ошталашь! Ты не отвергнешь меня такого, убитого горем, лишенного вшего.
Сильва принимает величественную позу.
Сильва: Нужен ты мне теперь такой лишенный и убитый! С меня памятники лепят! Я с ге-ниальными скульпторам якшаюсь! Во время сеансов позирования я узнала, что такое настоящая жизнь! Я теперь не совсем дурочка, чтоб водить компанию с беззубыми и плешивыми! Сдрыснь отсель, дырявый!
Дырявый: Но куда же ты пойдешь? В швою холодную проходную? Хочешь ш вышоко жад-ранным хвоштом прожить на одну жарплату? Ты не жабывай, что я - вышокополетный рэкетир! Меня шам Штудебеккер боитшя! Я доштану денег! Я обложу данью фабрику "Народный прежерва-тив" на миллион башлей! Этих денег. Шильва, хватит не только  рашплатитьшя ш долгами, но и новый памятник поштроить! Вот как только найду таинштвенного хожяина этой фабрики, так шчитай миллион у наш в кармане!
Сильва: Сволочь! Сволочь ты народная! Хочешь обложить данью резиновую фабрику? Миллион отхряпать? А знаешь ли ты, хрен погорелый, кто хозяин этой фабрики ?...
Гости (хором): Кто?
Сильва: Я! Я хозяика этой фабрики! Я! Она моя!
Дырявый:  Ты? Ты владелица...
Сильва: Да!  Но  всегда скрывала это. Замаскировалась под вахтершу.
Гости: - Но зачем?
Сильва -Во-первых, для того, чтобы быть ближе к ворующему пролетариату, выслеживать, кто сколько ворует. во-вторых, чтобы таких, как Дырявый, за нос водить!
Все присутствующие пооткрывали рты. А Апельсинский, изловчившись, выдал Дырявому хорошего пинка. Смелость вернулась к нему.
Апельсинский: - Дурак ты, Дырявый! Я слышал, как ты выдал Сильве свой секрет обложить данью ее же фабрику! Ну разве можно такие вещи говорить женщине! А ведь тебя, идиота, еще мама твоя предупреждала!
Дырявый: Как? Когда меня мама предупреждала?
Апельсинский:   В моей дворницкой! Это она повесила над изголовьем хорошую рекомен-дацию  Гомера:
 
     "Слишком доверчивым быть, Одиссей, опасайся с женою.
       Ей открывать простодушно всего, что ты знаешь, не должно.
       Вверь ей одно, про себя сохрани, осторожно другое.

Дырявый: Кто это так мудро трекает? Морду бы набить этому кукователю!
Апельсинский: Поздно. Он давно на Крит тиканул. И ты убирайся на свой "Гран-кирпич" Продожай воздвигать свой Великпй Плетень!.
Дырявый: Он уже не мой... Он к Архимеду перешел! И коттедж тоже. За долги! Мама наня-ла этого бешшовештного бандюгу, отышкать мою шелюшть а платить мне приходитшя. Теперь у меня ничего нет. Ни жавода, ни дома, ни шелюшти, ни Шильвы... Шильва! Вожьми меня к шебе!
Сильва: Кончились наши взаимоотношения! Памятника нет, и любовь развалилась! Разве в дворники тебя взять, лапососателя!
Дым и чад от пригоревшего плова разъедает глаза. Без умолку каркают вороны, все устали, все в унынии. На Сильву с кулаками лезет мадам Ыкина.
Ыкина: - Спрашивается вопрос! Мой сын потратил на тебя все башли! Твой паршивый па-мятник разорил его! Сокровища бриллиантового он лишился в твоей квартире! А ты, бикса поганая, его в дворники! Моргала выколю! Неслыханный обкол! А я еще, дура, хотела родить вам внука! Архимед! Архимед, поднимайся! Дело есть! Крупное!
Архимед: Деньги вперед, мадам!
Ыкина: - Тьфу!
Апельсинский: А я? Штатный дворник Меня на улицу? О. я самый несчастный человек на свете! Но одно меня утешает!  Я отомстил  своим обидчикам!  Негодяя Дырявого я лишил сокро-вища, а толстую коварную женщину - памятника!  Знайте, это я подсыпал  слабительного порошка в кирпичный раствор! Все видели, что потом произошло!
Голоса: Повесить! Наградить! Как Герострату - памятник!
Гиви: Хватит митинговать! Пора за работу! Резиновая фабрика должна функционировать, как хлебозавод, как насосная станция!
Перед Сильвой становится на колени Дырявый. Он скулит.
Дырявый: -  Приюти меня, Шильва! Я на вше шоглашен!
Апеьсинский: - Алевтина! Не покидай меня!
Сильва величественно стоит у руин своего памятника.
Сильва: - Молчи, Дырявый! Заглохни, Еремей! Я не желаю вам зла! Я не из тех стерв, кото-рые ради пакости ближнему, горазды довести себя до разбитого корыта. Разбитое корыто не мой идеал! Но знайте, вы сами загнали себя в эту позорную емкость. Отныне вы - богодулы! И я отдам-ся тому, кто положит к моим ногам миллион! Наличными! Есть такие в нашем государстве?
Сразу же откликается Архимед. Он лежит на носилках, но бодр.
Архимед: - Есть такие! Очень даже есть! Я! Я положу к твоим ногам миллион, моя генера-лиссимусиха! Президентиха!
Сильва: - . Заметано! Но чтобы  доказать на деле свою настоящую искренность, ты этот миллион... отдашь народу! Выйди на площадь и расшвыряй купюры по ветру! Пусть нищета поль-зуется! Раскидаешь деньги - я твоя!
Архимед: Народу? Миллион? Ты в своем уме, тетка?
Сильва: - В своем! Не напрасно несколько дней я пребывала в скульптурном состоянии. Мое железобетонное сознание наполнилось величием! Моя голова соприказалась со звездами. В моих видениях присутствовали Нерон и Екатерина Великая. Я, простая русская баба Алевтина Си-сянская, теперь с  богами  на дружеской ноге! И вы хотите, чтоб я с вами, жалкими фраерами, як-шалась?  Сдрыснь  все отсель с моей дороги!
Не обращая ни на кого внимания, гордая женщина покидает двор.
Какое-то время продолжается немая сцена. Первым приходит в себя Лев Львович Львак.
Львак: Да зрелище не из приятных. Такое,  как  и  сексуальное  кино, нельзя показывать де-тям до 16 лет и мужикам после 60. Опасно.
Квасильев-Власильев: - Произошла небольшая авария. Ну и что? Каркас-то цел. К нему недолго новую голову присобачить. Дешевле менять головы у памятников, чем каждый раз лепить полностью статуи здравствующих авторитетов. Будем гениальничать! Еще Мохаммед поучал: "Ес-ли вы сажаете пальму, а жизнь рушится, продолжайте сажать!". Жаль, не успел сфотографировать свой шедевр. Единственный мой шедевр не уцелел! И кто мне гонорар заплатит? Ван Гон при жиз-ни продал всего одну свою картину, а я и одной не успел загнать.
Ыкина: Уроды вы все! Я скорее на картах нагадаю вам прибавку к жалованью, чем перспек-тиву поумнеть!
Отец Сулейман: Нет народов без уродов, мадам! Но Сильва, скажу я вам... Я бы ее погла-дил... кадилом!.. по спине...
Отдельно стоят отвергнутые печальные соперники Дырявый и Апельсинский. Они совсем расте-ряны.
Апельсинский: Куда теперь податься? Пойду в Союз писателей. Напишу заявле
           ние - пусть принимают в поэты. Трагедии буду сочинять. Как Гомер.
Дырявый: А я…Все кончено…  Я в шопе!.. Я в глубокой шопе…
 
               
Июнь 2004.
Июнь 2014.               
                г. Владивосток.

 
КОНЕЦ .