Нефтяные комплексы должны работать. И когда войны нет, а если она идёт - тем более. Поэтому Халиму, хочешь не хочешь, пришлось собираться в очередную командировку.
Работы оказалось неожиданно много, а он отвёл себе всего три недели...
*
- Ты приедешь? - Сани никак не мог успокоиться: приближался день рождения - четвёртый в его жизни и первый, который сам собирался отмечать.
Сани знал, что не нужно спрашивать у папы одно и то же по пятнадцать раз, если один раз папа уже ответил. Но удержаться никак не мог и компромиссно спрашивал шёпотом:
- Ты приедешь?
Халим в пятнадцатый раз улыбался:
- Я приеду. Но если по дороге что-нибудь случится - за дороги я не отвечаю - и я задержусь, я обязательно тебе позвоню.
Сани вздыхал. Приключения на дорогах его не устраивали, но поделать с дорогами и он ничего не мог.
Приходила Сурия и забирала сына - молча. Но смотрела с укоризной: о втором ребёнке они поговаривали давно, и время было как раз самое благоприятное, и надо же было случиться этой командировке.
Тогда вздыхать наступала очередь Халима, а потом в дверях снова возникал опечаленный Сани:
- Папа, ты приедешь?
*
В три недели Халим уложился. И даже с уверенностью, что после его отъезда всё останется работать бесперебойно. Приготовился уехать... и оказалось, что выехать возможно, но приехать - нельзя: сводки - до сих пор Халиму было не до новостей - говорили об ожесточённых боях; с окружённым и блокированным городом не было даже связи.
И прошло ещё два раза по три недели, прежде чем Халим вернулся домой.
Война прошлась по городу смерчем, градом и ураганом. В доме, к которому он добирался так долго, не осталось ни единого целого стекла; разбитые двери парадного щерились обугленной щепой; двери квартир где висели на особо крепкой петле, где лежали внутри комнат, которые так и не смогли защитить; а где-то их не оказалось совсем.
И дом молчал.
Дверь, ожидавшая Халима, лежала на пороге. Вырванный замок, искорёженные крепления и множество выбоин на стенах свидетельствовали, что свой долг она выполнила до конца.
Внутри стояла тишина. Пустотой открывшийся разгром назвать было невозможно.
Халим закрыл глаза и на ощупь вышел. И стал заглядывать в одну квартиру за другой.
Раньше здесь жили коллеги.
И сейчас он везде находил одно и то же.
Уничтожение.
Разбитое, разорванное, порой сожжённое - всё, что могло разбиться, порваться и гореть. Он не заходил внутрь, но кое-где пятна крови виднелись и от порога.
И ни одного человека вокруг.
Халим вышел на улицу. Гафур, немолодой торговец лепёшками из соседнего квартала, сидел на ступеньке. Показал рукой рядом: "Садись".
Долго сидели молча. Наконец, Гафур поднял голову к облакам:
- Они убивали всех, кто работал на Башшара. Здесь никого не осталось. Мы похоронили их. Всех.
Халим молча встал. Молча поднялся к себе. Молча вошёл в квартиру. Осмотрелся. Узнавание медленно пробивалось сквозь хаос, но что-то упорно казалось чужим. Таким, которого раньше совсем не было.
Он обошёл квартиру снова - невероятно, чтобы эти сюда что-то принесли. И вдруг понял. В маленькой комнате Сурия совсем недавно положила бежевый узорчатый ковёр. А сейчас там лежал коричневый.
Жёсткий.
Халим молчал. Слова так и не появились, но слёзы закончились - когда рука, в очередной раз поднявшаяся к лицу от ставшего влажным ворса, оказалась окрашенной.
Нож на кухне, как ни странно, нашёлся.
В комнате взгляд зацепился за выглянувший из-под рухнувшей вдруг столешницы край ярко-голубого мешочка. Раньше тот хранил серьги Сурии.
Теперь должен будет сохранять аккуратно вырезанный лоскут бурого ковра.
Большую часть привезенных денег Халим отдал Гафуру; себе оставил на дорогу, мало ли что. Куда идти, представлял плохо, но всё тот же Гафур, покивав, предложил: "Поживи пару дней у меня. То, что ты ищешь - найдётся."
В самом деле, Халиму вскоре помогли добраться до тренировочного лагеря. Их оказалось неожиданно много - тех, кто хотел, чтобы война закончилась. И ради этого брал оружие в руки.
Инженерное образование сослужило хорошую службу - выпускником Халим стал одним из лучших.
А получив назначение понял, что учиться - это одно. А воевать - совсем другое.
Глядя на это пополнение командовавший отрядом Аббас только разводил руками: "Как я могу тебя в бой послать, когда тебя самого охранять надо!"
Нет, Халим не был трусом. Но оказалось, что он не готов убивать. Несмотря ни на что - не может.
Правда, подрывному делу он тоже научился неплохо, и разрушение неживого его нисколько не смущало, но Аббас, за плечами которого лежал немалый боевой опыт, давая Халиму каждое новое задание всякий раз думал, что говорит со смертником: инстинкта самосохранения у Халима не было никакого. Он не стремился жить.
С самого прибытия в отряд Халим держался особняком и почти ни с кем не общался. Исключением стал Бакир. Выпускник медресе, хафиз и просто талантливый рассказчик, в часы затишья Бакир собирал вокруг себя благодарных слушателей, перенося их в другие времена и к другим народам. Но Халим ждал другого: устраиваясь на ночлег, Бакир неизменно произносил вслух аяты, замечая, что иначе они точно разбегутся, как не привязанные верблюды. И Халим жадно вслушивался в знакомые слова: его душе взносившийся к небесам голос Бакира одалживал покрывало покоя.
Несмотря на опасения командира, Халим оставался жив. День за днём, неделя за неделей. Работать он привык хорошо, а это была работа: получить задачу, выполнить задачу, доложить о выполнении. Он возвращался; снова и снова; всё с тем же взглядом смертника.
Пока однажды вечером не узнал, что он - вернулся. А Бакир - нет.
Земля не рассыпалась, и небеса не упали - мир по-прежнему стоял. Но голоса Бакира в нём больше не было.
Халим провёл ночь шепча небу столько раз слышанные аяты и заснул, когда звёзды погасли под солнцем. А утром Аббас не поверил глазам: смертник исчез. Растаял. Испарился. Халима подменили - Аббасу вдруг вспомнились слова Бакира из рассказов о далёких битвах: "барс пустыни".
Халим не зря покинул лагерь одним из лучших. И не зря, как оказалось, потратил все последующие недели. Этим утром командир получил бойца - умного, экономного в движениях, с ушами летучей мыши, интуицией кошки и глазами на затылке.
Но, посылая его в бой, Аббас по-прежнему качал головой: если раньше Халим видел свою смерть, то теперь она смотрела его глазами.
Раньше он замерзал в снегах потери, теперь сгорал ненавистью - и то и другое было смертельно.
Но в скорой гибели Халима Аббас ошибся - чем оставался неизменно доволен. Прошли месяцы удач и побед, прежде чем смерть послала вестника, но Халиму снова повезло - его ранило в городском бою, прямо возле стационарного госпиталя.
Первое, что он произнёс в реанимации, едва очнувшись - есть ли среди его вещей голубой мешочек. Получил утвердительный ответ - и снова отключился.
В госпитале пришлось пролежать долго. Перед Халимом открылось очень много времени: на соседних койках выздоравливали и умирали, а он всё балансировал на конском волосе между жизнью и смертью. В конце концов, жизнь протянула руку.
Вернувшийся в строй Халим понравился Аббасу ещё меньше, чем два предыдущих. Если раньше в его глазах Аббас видел хотя бы смерть, то теперь, как ни пытался, в этом русле пересохшего ручья не смог разглядеть ничего.
В отряде Халим пробыл два дня. И попросился снова в лагерь.
А покинул его - снайпером. Это тоже была работа. И её тоже нужно было делать хорошо. Новый Халим подходил для неё - как никто другой: бесстрастный, феноменально наблюдательный, он обладал бездной терпения. А физическая форма восстановилась быстро.
Он убивал. Спокойно, расчётливо. Иногда вспоминая себя - того, давнего, тщетно пытавшегося дрожащими пальцами нажать на спусковой крючок.
Сейчас его выстрелы почти всегда находили цель. А он каждый раз находил пальцами голубой мешочек в кармане.
Единственный вопрос, который его волновал, и с которым он пошёл в первую мечеть, ставшую доступной - может ли человек остаться живым, если Аллах уже взял к себе его душу, и нужно ли в этом случае совершать салят.
Мулла посмотрел на вопрошавшего с печалью и спросил, помнит ли тот сто четырнадцатую суру. Память послушно подсказала: "Скажи: "Прибегаю к защите Господа людей, Царя людей, Бога людей, от зла искусителя, исчезающего при поминании Аллаха..."
Халим кивнул. Поблагодарил. И вернулся к работе.
Инженер-нефтяник Халим погиб в боях полгода спустя.