На фотографии - наш щитовой дом в Сталинграде, о котором я пишу в конце этой главы.
МИЛИЦИОНЕР
Папа быстро поправился и развернул гигантскую работу всех коллективов, прибывающих в место, которое раньше было городом. Срочно нужны были все сотрудники, и мы должны были выезжать вместе с ними.
Мама не любила собирать вещи, другое дело книги. За время пребывания на Урале мы прочли много уникальных книг в уникальных изданиях. Мы пользовались библиотекой Демидовых. Я в этой библиотеке никогда не была, она была во дворце Демидовых, закрытом для беспартийных посетителей. Книги нам приносила Валентина Александровна Шеломова, секретарь папы. В Тагил она приехала вместе с мужем Николаем Павловичем Шеломовым – архитектором, занимавшимся промышленной и гражданской архитектурой. Предыдущая работа Валентины Александровны была в Париже. Она была секретарем Революционного правительства Испании, которое находилось в Париже после победы Франко в Гражданской войне.
Поскольку после революции Достоевского не издавали, нам приносили по одному тому, и совсем не для меня, тем более, что вечером электричество отключали, и мы жили при коптилках. Одна такая коптилка была привешена около раковины на кухне. Я втискивалась в уголок и читала Достоевского. Для меня приносили Вальтера Скотта с гравированными картинками. Все чужие книги мама заставила вернуть владельцам. В начале февраля 1943 года нам привезли большие фанерные ящики, и я всё, что у нас было, запаковала. Опыт был: паковались третий раз. Мама работала до самого отъезда. В школу я не ходила и ни с кем не прощалась. Сколько времени мы будем в дороге, никто не мог предположить.
Была примерно середина февраля. Вагонов не было, и наш эшелон сформировали из шаланд для перевозки угля – это металлические ванны такого же размера, как открытые грузовые платформы. В шаланды вставили теплушки, сбитые из двух рядов досок, между досок утеплитель – опилки. Каждый вагончик на две семьи, вход посредине вагона, тамбур, у задней стенки санузел сложной конструкции из-за металлического дна и стенок шаланды, наружу был выведен желоб. Нам повезло, что в пути с нами следовало двое мужчин, да каких! Оба были участниками войны 1914 года. Лестницы для входа и выхода не было, ее заменяли три скобы – одна для ног и две для рук. Эшелон был бесконечный, а наш вагон в самом конце. Мы с мамой должны были проделать путь до Сталинграда вместе с семьей Евгения Иосифовича Вайниловича, его жены Норы Николаевны Песочинской и тещи Елены Николаевны Песочинской.
Наши ящики были как кубики, из которых составлялась наша мебель. На них мы и собирались спать. Когда закончилась погрузка наших ящиков, в вагоне осталась одна я. Неизвестно откуда рядом со мной появился милиционер, ткнул пальцем в ящик и заорал:
«Чье это?»
Я заорала в ответ:
«Мое!»
Он увидел около санузла топор:
«Открывай, обыск! Не сметь вывозить продукты из голодного города!»
Я стояла напротив него и молчала. На мне был ватник, на голове белый нитяной платок, который так вытягивался, что концы пропускались подмышки и завязывались сзади. На ногах были сапоги до колен, а сверху сапог ботики «прощай молодость». Ничего открывать я не стала.
Видя мою непреклонность, он вызвал мужиков из толпы. Они взяли наши топоры и стали ломать ящики. Никаких продуктов, конечно не было. Были наши вещи, которые на полу стали смотреться горой жалких тряпок. И книги. Особое зло у моего мучителя вызвали именно они, мама позаботилась, чтобы у меня были учебники до десятого класса.
Милиционер кричал:
«Какие-то книги во время войны! Когда воевать надо!»
Я громко орала в ответ:
«Как же мы поедем?»
Он отвечал:
«Поедешь, поедешь, но в закрытом вагоне и в другую сторону!»
Милиционер выскочил из вагона, чтобы проверить другие машины с вещами, но он был один, а время загрузки ограничено, и его миссия проваливалась на глазах.
Мама стояла внизу, и я увидела, что к ней подошел знаменитый летчик Коккинаки. Когда милиционер покинул вагон, я тут же спрыгнула вниз, чтобы постоять рядом с Коккинаки. Он отправлял нашим эшелоном свою беременную жену и просил маму присмотреть за ней в дороге. На наш путь прибывал другой состав. Нас перевели на другой путь, а милиционер остался на платформе, ему так и не удалось ни обыскать другие машины, ни арестовать меня. Возможно он решил не связываться с нами, когда увидел Коккинаки.
В ДОРОГЕ
Мы отправились. Вторую половину вагона занимала семья Николая Александровича Симонова, с его женой и двумя дочками я познакомилась в дороге. Старшая Таня была на несколько лет старше меня и выглядела совсем взрослой. Младшая была хорошенькая и веселая, но ее старшие дамы все время «затыкали». С девочками мы раньше не были знакомы, потому что по решению родителей, они в школу не ходили. Удивились, что я училась в тагильской школе. А я даже не мыслила о том, что можно было пропустить почти два года.
Когда состав двинулся, мы тут же затопили наши «буржуйки»: в вагоне было холодно даже в верхней одежде. Обустроили спальные места – три внизу, два наверху. Достали тазики, кастрюли, умывальник. Сварили картошку. И в первый раз все вместе сели за стол. На мужчин легла большая нагрузка – дрова, вода и замерзающий жёлоб санузла. Николай Александрович умудрился купить деревенской картошки и бидон кислого молока в начале дороги. Меня пригласили официально знакомиться с девочками. Сварили картошку в «мундирах», и женщины моментально ее почистили, чтобы каждый не ковырялся по отдельности, разложили по мискам и залили кислым молоком.
Елена Николаевна каждый день писала своему младшему сыну на фронт. При каждой остановке заставляла Нору Николаевну отправлять эти письма. Никаких сведений, сколько будет длиться остановка у нас не было, вагоны между собой не сообщались, и мы с мамой очень волновались за Нору Николаевну. Кроме того у Норы Николаевны было красивое зимнее пальто, длинное с большим воротником, шляпа. Я предлагала, чтобы меня посылали, я в ватнике, но Елена Николаевна на меня прикрикнула, и мама меня ругала. На ночь наш вагон запирался, задвигали с внутренней стороны бревно. Иногда стояли целый день, иногда целую ночь. Я изо всех сил старалась всем помочь, иногда получалось, иногда меня посылали прочь. Когда выехали из зоны лютого холода, дверь вагона стали открывать, но бревно оставляли. Стоя у входа в вагон, мужчины вели бесконечные разговоры, как люди одной судьбы. В 1914 году оба пошли на фронт из военных училищ. Как своего парня они пригласили меня в свою компанию. Николай Александрович, окинув меня взглядом, сказал:
«Мне нравится, когда подростки не обращают внимания на свою внешность».
Увы, он ошибался, у меня было много приличных вещей, мне просто не хотелось выделяться на фоне общей разрухи. У нас было много времени для разговоров. Картины войны, революции были как на ладони, все вытекало одно из другого и было неизбежно. После того, как мы переехали через Волгу, пошли заколоченные вагоны с переселенцами. Один раз наш эшелон остановился против такого эшелона, из которого доносился тихий стон. Неизвестно откуда появились женщины с корзинками и стали умолять охрану взять какую-нибудь еду для заключенных, к ним присоединилась моя мама. Один охранник взял передачу. Как правило, вагоны не открывали. Они следовали с места до места. Мы это не обсуждали.
ПРИЕХАЛИ
20 марта 1943 года, после 40 дней пути, наш эшелон въехал на территорию металлургического завода «Красный Октябрь». Завод обстреливали, бомбили, на территории завода велись бои. От пожаров металлические фермы свились в спирали, стены цехов превратились в груды мусора. На большой площади завода было разрушено все. Мы поселились на кусочке «нашей земли» на высоком берегу Волги. Наш дом был уже собран из щитов, шла внутренняя отделка и третье разминирование участка вокруг дома. Вещи перевезли в «Дом для гостей», а гостей было много – из Москвы, из Обкома, из Горкома города. Дороги были символические, проехать можно было только на американском джипе, поэтому, кто куда приехал, там и ночевал.
В первый день нашего приезда во второй половине дня мы поехали в город на джипе с военным шофером. В городе колесо машины попало в открытый люк. Более легкие машины папа поднимал за бампер, а эту не смог. Шофер пошел за подмогой. Мы хорошо рассмотрели разрушенный город. Немцы, уходя, подорвали фундаменты жилых многоэтажных домов. Улицы были мертвыми. Эвакуации из Сталинграда не было. Там, где были повреждены стены, видно было внутреннее помещение: от взрыва открылись шкафы, и вещи висели на фасадах зданий. Папа сказал:
«Смотри и помни, вещи ничего не стоят».
РОДЫ
Одновременно с нашим прибыл эшелон из Верх-Нейвинска с семьей моих друзей Артемьевых. Папа мне сказал, где стоит их эшелон, и я к ним побежала. Антонина Филипповна, мама Нонны и Виктора, была взволнована и очень бледна. Соседка по вагону вздумала рожать, и некому было принять роды. А тем временем готовые домики, в которых они ехали на нормальных платформах, сняли кранами и перевезли в поле, на их постоянное место. Муж роженицы где-то раздобыл телегу, и ее перевезли в домик, а он уехал искать врача любой специальности. Но ребенок ждать не стал, и Антонине Филипповне пришлось принимать роды. У Антонины Филипповны был свой резон не брать в ассистенты девок. Она боялась, что мы раскиснем, поэтому взяла в ассистенты своего младшего сына Витьку.
«Да вы увидите, рожать не захотите».
Витька ассистировал с шутками и прибаутками. А мы с Нонной кипятили воду – ставили тазик на два кирпича и под ним разжигали огонь, используя остатки дров, запасенных в путь. Найти какую-нибудь деревяшку на сталинградской земле было невозможно. Благополучно родился мальчик. Первым из «родильной палаты» выскочил Виктор. Он крутился в белой простыне, которую к нему привязала Антонина Филипповна:
«Я акушер, я акушер. Девчонки! Я принял роды!»
Роженица отдыхала, младенец плакал, Антонина Филипповна тоже плакала. Мы втроем пытались ее успокоить. В этот момент подъехал муж, а теперь еще и отец. Зашел в грязной после долгой дороги одежде к жене. Вышел с вещами, погрузил их на телегу, следом роженица с младенцем.
Через некоторое время мы узнали, что им дали комнату в новом щитовом доме. С лошадью они не расстались, с телегой тоже, на телеге был установлена скамейка со спинкой. Потом они разъезжали везде, гордо сидя на скамейке.
НАШ ДОМ
Пока мы жили в доме для приезжих, нам два раза привозили кинофильмы: «Маскарад» и «Иван Грозный», запрещенный тогда для показа. В нескольких десятках метров от дома приезжих заканчивалась сборка нашего дома, и вскоре мы переехали в новый дом. Не на век. Все мечтали о возвращении в Ленинград. Наш дом был собран быстро, но отделан тщательно, чтобы показать всё, что можно сделать из домов такой конструкции. В доме было четыре комнаты: одна большая – столовая или гостиная, две небольшие спальни и кабинет с камином. Два входа – один с фасада через кабинет, второй с торца через маленькую переднюю на кухню. Один раз пробовали затопить камин, но дым в трубу не пошел. Мы прибыли в конце марта, снег таял, пахло весной, но потом подул сильный ветер, все замерзло. Водопровода сначала не было, его нельзя было вести по всё еще заминированной земле. Воду привозили в бочке на лошади.
Ходить можно было только по дороге и вдоль красных проводов, которые показывали «разминировано», но ходили везде, и каждый день что-нибудь взрывалось.
ШКОЛА
Школа размещалась в обыкновенном бараке, окна были забиты фанерой. Дойти до школы было сложно. Мы жили у самой Волги, на крутом берегу, у спуска к воде. Пока около нас был только один дом, на самом крутом месте собирали дом для управляющего трестом. К дому по бугру вела лестница к застекленной веранде, со стороны фасада – галерея для вьющихся растений, но растения были только в проекте.
В школу я шла мимо завода. Вдали видна была зона – лагерь для военнопленных. Военнопленных выводили на работу как раз в тот момент, когда я шла в школу. Охранник кричал, что я куда-нибудь убралась. Дорога была как жёлоб, как-то я упала и съехала по льду на самую середину дороги. Заключенные аккуратно меня обходили, и я увидела, что не у всех на ногах обувь – ноги были обмотаны тряпками. Их немецкие ботинки развалились при нашей погоде.
В школе из постоянных учителей был только военрук. Пока было холодно разбирать и собирать винтовки, мы маршировали с ружьями и вытоптали плац. Налево, направо, кругом – с точки зрения нашего военрука, это было несерьезно. Мы изучали приемы настоящего рукопашного боя: «Коли, коли!» «Прикладом бей!» «От кавалерии закройсь!»
Мы въехали в необитаемый город, беженцы, которые шли из-за линии фронта из Белоруссии и Украины обходили его, но теперь прямо в степи вырастали дома, и у нас появились учителя, хотя требовались больше чернорабочие.
(продолжение следует)