УБРАТЬ НЕЛЬЗЯ ОСТАВИТЬ
Этого не произошло бы по простой причине, если бы я… впрочем, к чему оправдания? Все мы, так или иначе, к чему-то имеем если не прямое, то косвенное отношение. К примеру, вы кого-то, мягко говоря, шваркнули по темени… а вы хороший человек, тот же чистый негодяй, хам и всё остальное. И тот, понимаете ли, чуть-чуть на небеса не отправился, так вот – вы имеете к этому прямое отношение. А если вы наблюдали и потирали от удовольствия руки, когда кто-то кого-то, мягко говоря, мочил неважно где, а вы к тому же: «Ещё ему, ещё»! - то имеете к этому косвенное отношение.
И то и другое малоприятно, тем более ушибленный «товарисч» уже пожаловался куда следует и вот вам обеспеченные неприятности… Однако не стоит заблуждаться, что мы чаще всего не имеем никакого отношения к каким-либо событиям. Мы живём – и это уже соучастие в процессе. А процесс он без нас никак не пойдет. И поскольку мы есть, существуем, то и всё своё внимание приковываем к этому пресловутому процессу, тем более что когда-то один из генсеков нашей некогда «любимой» партии воскликнул на всю страну: «Процесс пошёл»! Вроде бы он до этого был недвижим.
В общем, простыми словами – мы все соучастники и творцы нашего родного процесса, без которого ни одна душа не может оставаться в стороне от происходящих событий. Вот и я, в полной мере осознавая свою причастность по обустройству нашего общежития, несу ответственность, прежде всего перед самим собой за то, что текущий момент выглядит именно так, а не эдак. И чтобы не тянуть, как говорится, кота за одно место, уточняю – всё происходящее зависит и от меня и от всех нас. А «Жизнь моя, иль ты приснилась мне»… это пусть стихотворцы заявляют, у них тонкая организация души. Ничего господа-товарищи не приснилось нам. Поглядите в окно… да, всё меняется и это опять-таки подчеркнуто в поэзии всё тем же автором: «Года идут, года меняют лица»…
Ничего против не имею. Лица, конечно же, другие, потому как мы рождаемся и умираем. Не меняются только лица памятников. Да и по своей природе они не могут меняться – их такими изваяли. И стоят они для того, чтобы мы их помнили и возлагали к подножию цветы. И возлагаем. Возлагаем до тех пор, пока кто-то не скажет: «А чего это вы всё возлагаете и возлагаете, пора бы и разрушить этот памятник». И тут на тебе!.. оказывается уже и ветер перемен не дует, всё устаканилось, как любит выражаться мой дядя, а мы всё с цветочками у памятника… И подняв голову видим, что действительно за этим изваянием уже нет никакого ухода а мы всё чтим по привычке. У этого памятника вот-вот рука отвалится, кепка упадет… И те, кто давно имеет к этой личности неприязнь кричат, что это очень опасно для простых граждан. И наши граждане начинают понимать, что действительно эта личность уже не опасна для буржуазии, она опасна – для пешеходов.
Но тут мы вправе задаться вопросом: «Почему эти памятники не убираются? Почему от упавших изваяний должен кто-то пострадать? Да ничего подобного! Они не упадут. У них есть запас прочности… Но самое главное – рука вождя мирового пролетариата, выброшенная далеко вперед, всех устраивала и до ветра перемен и после. И пусть эта рука указывает некое абстрактное направление общественного развития, но она – обнадеживает простых граждан – не убирают, значит «Верной дорогой идёте товарищи»! И пока наши граждане видят этот жест каменного вождя, они относительно спокойны. Зато другие, уверовавшие в окончательность выбранного пути, ведут себя, мягко скажем - нагловато.
Но у недвижимых изваяний протекает своя собственная жизнь, они стареют, дряхлеют, осыпаются и… падают. Правда, я не видел ни одного упавшего памятника, чаще их разрушают вандалы. И как бы там ни было, хорош был человек или нет – он личность и это наша история, наш процесс. И если эти памятники отжившей идеологии взять в одночасье и разрушить, то кто даст гарантию, что их не придется вновь восстанавливать через какой-то промежуток времени – а это деньги уважаемые господа-товарищи!
И всё-таки этого бы не произошло по простой причине, если бы я… Если бы я не пошел в тот день к дяде. Я признаться, не хотел к нему вовсе идти. Я спокойно планировал свой день, где необходимо в первую очередь сходить в магазин за продуктами, или как выражаются обуржуазившиеся особи «заняться шопингом», то бишь посвятить своё время культурному походу в маркеты, супермаркеты, гипермаркеты, бутики, шопы и шопики, где идёт, как правило: распродажа, большая распродажа, полная распродажа, тотальная распродажа, чистка складов, где просто – бессовестно-низкие цены… Дворцы культуры отдыхают – шопинг – вот наш культурный досуг! Бесконечное потре****ство – наш нынешний лозунг.
И вот собравшись по своим делам, я слышу звонок мобильного телефона. Звонит дядя:
- Племяш, ты орлят будешь собирать?
Я признаться, говоря простым языком, буквально охренел. Во-первых – какие могут быть орлята в наших краях? Я кроме ворон и прочих мелких свиристелок ничего в небе не видел. Во-вторых, неужели мой дядя до того обнаглел, что собирается разорять орлиные гнезда, чтобы… зажарить птенцов этой гордой птицы? Я его переспросил.
- Дядя, какие орлята? Которые учатся летать, как в той песне? Вы что больны? У вас температура?
- Я племяш, совершенно здоров. Орлят я собираю каждый год. Приходи, съездим в лес.
Раздираемый страшным любопытством, я направился к моему родственнику. Иду весь в сомнении – шутит он, или на самом деле он разоряет орлиные гнёзда? Если последнее верно, то для чего? Сбрендил что ли? Старость – она, разумеется, никого не красит: мозги усыхают потихоньку и в одно прекрасное время человек начинает плохо соображать, что где и когда. Мало ли всяких случаев происходит в дряхлеющем возрасте, но чтобы на дерево за орлятами!.. А может дядя потихоньку занимается бизнесом – собирает вылупившихся птенцов, докармливает и продаёт потом. Вполне вероятно. И эта последняя мысль меня несколько успокоила.
Встретившись с ним, я не обнаружил никакой внешней патологии на лице дяди. Он так же улыбался и шутил.
- Я вижу, ты настроен на поездку в лес. Я тебе покажу, как собирать этот самый… Та ты же ел у меня это!.. как его!?..
Мне стало жутковато даже. Когда это я у него ел то, к чему он меня призывает ехать.
- Я, дядя, никогда у вас не ел подобного. Или может вы, накормив меня как-то курятиной, на самом деле сварили орля…
- О, орляк!.. Видишь, как порой память подводит. Мне на днях сестра звонила, так она долго не могла вспомнить фамилию одного известного актера – неделю вспоминала, говорит. Потом всё-таки вспомнила – Кваша. Но это не самое смешное, говорит, тут как-то к ней соседка пришкандыляла, тоже, понимаешь, в возрасте, и спрашивает у неё: А не подскажешь как фамилия у Высоцкого? Ха-ха!
- Кошмар! Но про это понятно, вы мне лучше про орлят расскажите, дядя. Как это вы опустились до этого, чтобы…
- Не понял? (дядя сделал ударение на «я») Какие такие орлята? Я говорю: орляк будешь собирать?
- А что это?
- Тьфу, ты! Ну, папоротник молодой! Ты разве не слышал такого? Ты даже ел у меня его в соленом виде. А вообще надо уши мыть!..
У меня тут же отлегло от сердца: ну конечно – орляк, как это я?.. Правда, я это слово впервые слышу, а папоротник все знают.
- Ну, дядя, ну и ну!.. – восклицал я довольный тем, что всё на самом деле проще, чем я думал. – Конечно же, еду. Я хоть увижу, как он растёт. Кстати, а почему – орляк? Что-то всё-таки с орлами связано, хе-хе!.. Не так ли, дядя?
- Ты прав, племяш. Я тебе покажу, что в нём орлиного. Едем.
Не буду описывать лесные прелести, кому это нужно, пусть собирает рюкзак и вперёд! Единственное, что хотелось бы здесь приметить, так это – клещи. Они, правда, разные: простые и энцефалитные. Последние – это жуть… Я всегда пытался в подобных вылазках на природу, разглядеть, каким же это образом крошечная мерзость, цепляется к человеку. Вроде бы ты в сапогах, в плотной одежде… но, тем не менее… Я специально сидел перед каждым кустиком и веточкой в надежде увидеть это существо, но напрасно. И уже лишь дома можно было обнаружить их целый десяток на себе. Клещей я очень опасаюсь, а вот дядя – нет. Он убеждает, что природа к нему относится благосклонно, так как он её понимает, как никто другой и потому он всегда в безопасности.
И вот она разгадка названия молодого папоротника: дядя срезал у основания молодой росток и показал мне.
- Видишь орла?
Я, признаться, ни фига ничего не увидел. Но по убеждению знатоков очертания государственной символики в виде орла на срезе папоротника всё-таки обнаруживается. Ну, думаю, и ладно – орляк, так орляк, главное, чтобы поскорее набрать нужное количество и домой.
- Орляк – космополитное древнейшее растение, - продолжал между тем дядя. – Его едят и в Японии и в Корее, Китае… В общем где его только не едят. У нас тоже. Варят, жарят и даже в сыром виде…
- Не может быть! – удивился я. – В сыром виде навряд ли. Токсичный – однако.
- Едят, плямяш, едят. В соус макают и едят. Правда, я не пробовал.
- А я, дядя, опасаюсь, его есть в любом виде – всё-таки…
- Ничего страшного. Его ещё называют Иисусовой травой, как бы, понимаешь, дар божий! Это на срезе тоже обнаруживается в виде буквы «и» и «с».
- В общем, дядя, кому, что на срезе померещится, тот то и увидит.
- Нет, не скажи, племяш. Ему уже четыреста миллионов лет и то, что там читается – проверено веками.
- Да… странно это всё-таки: орел, Иисусова трава – дар божий. Дядя, а власть – тоже дар божий?
- Ммм… Церковь утверждает, что всякая власть от Бога. Значит – дар.
- Однако, дядя!.. Даже если на выборах делается подтасовка, то тоже…
- В любом случае, племянничек, другую власть на месте той, которая есть, невозможно представить. Поэтому имеем то, что имеем. Хмм… пахнет грибами. Понюхай, племяш, какой тонкий грибной запах.
Я уткнулся носом в пучок орляка, но никакого запаха не почувствовал, зато ощутил на своей щеке что-то ползущее. Это был клещ коричневого окраса – значит ничего страшного.
- Ну, тогда, дядя, выходит, что и советская власть от Бога, - продолжил я начатую тему. – В частности - Владимир Ильич. Как вы на это смотрите?
- А я на это смотрю нормально. Матёрый был человек! Семи пядей во лбу, как говорится. Ведь он говорил, что только сами коммунисты могут дискредитировать власть, вот и… Слушай, племяш, а почему бы на самом деле не попробовать орляк в сыром виде? Вараби – по-японски. У меня, правда, нет соуса, зато есть соль.
- Ну, я, дядя, не знаю… разве что, я вам глаза буду растягивать, чтобы сужены были во время процесса. Иначе вы на японца не потянете.
- Растягивай, давай.
Я подошел к нему сзади и, нажав на края век, потащил их к ушам.
- Ну как, похож на японца? – реготнув, спросил он.
- Вылитый!
- Ну, тогда, процесс, как говорится, пошёл! У-у… действительно не дурно!.. На вкус – опята. Ты не хочешь попробовать?
- Да, как то желания особого нет, - пожал я плечами. – И к тому же я не голоден. А честно признаться, я с большой опаской отношусь к сырым лесным дарам, особенно к грибам и вашему орляку.
- Японцы, племяш, не глупый народ. Если они едят, значит ничего страшного. До сих пор не обнаружено ни одного отравления сырым орляком. Разве, что скотина, когда его переест… Случаи, правда, были. Но мы, вроде, не скоты.
- Во всём должна быть мера, дядя. Переедание – штука опасная. Вообще-то я согласен попробовать один росточек. Я вам всегда доверял.
- Тебе глаза тоже в щелку растянуть? – засмеялся дядя, подавая мне самый сочный кучерявый побег орляка.
- Нет, нет!.. Я побуду просто русским, поедая этот дар божий.
Вкус сырого орляка мне ничего не напоминал – трава и трава. Я, с неохотой дожевывая стебель сочного растения, включил радио, где после песен Газманова и Пугачевой, пошли новости дня. Женский голос вкрадчиво и вяло поведал об экономических событиях, где рубль продолжал падать по отношению к доллару, и что в Кукуево взорвался газовый баллон, который снёс несколько квартир многоэтажного дома. Потом тот же голос заявил о продолжающемся вандализме по отношению к памятникам, как к историческому и культурному наследию нашей страны. В частности были объявлены в розыск несколько подозрительных личностей, укравших шестиметровую руку у статуи вождя мирового пролетариата.
Я чуть не подавился остатками орляка, услышав такие новости. Моя позиция принципиальная по отношению к различным памятникам – если поставили – пусть стоит. Меня этот факт очень возмутил, тем более рука, была не которая, с кепкой, а указывающая, хоть и абстрактное, но направление движения нашего общества. Странно, что они похитили эту руку среди бела дня, прямо на площади… выпить захотели. Возможно, подумали, что она бронзовая и туда её… во вторчермет. Но тут, же выяснилось, что рука была бетонная и что она сама отвалилась от времени, но где остатки – не ясно.
- Дядя, ты слышал? – обернулся я к родственнику, которого сразу не обнаружил. Лишь приглядевшись, заметил его фигуру в молодом березнячке а рядом с ним ещё кого-то. Тот, второй, что-то выспренне доказывал дяде, бегая вокруг него. Потом он заметил меня и поманил к себе рукой.
- Идите сюда, товагищ! У нас агхиважные дела относительно вашего поведения!
Я, признаться, слегка струхнул, потому, как в его голосе послышались очень знакомые интонации. Потом посмотрев на дядю, я слегка успокоился – тот слушал незнакомца, продолжая невозмутимо жевать орляк.
- Дядя, кто с вами? – спросил я, приближаясь к ним.
- Кто, кто? Ленин в пальто! Подходи – третьим будешь.
Мне, конечно же, эта шутка не понравилась, тем более наш гость очень походил на этого самого Ленина, такой же маленький, лысенький... Зажмурив глаза и больно потерев виски, я вновь присмотрелся к ним. Видение не исчезло, наоборот – оно стало более ясным, правдоподобным.
- Ну вот, мы сейчас и поговогим, как дальше жить будем, - хихикал гость, потирая мягкие ладошки.
Я, взволнованно вытирая вспотевшее лицо, приближался к ним, рассчитывая, что наваждение в образе вождя мирового пролетариата наконец-то исчезнет, и я потороплю дядю с поездкой назад, домой. Но всё было по-настоящему: Ленин опустился на пенёк и что-то торопливо стал набрасывать карандашом в блокнот, искоса поглядывая на меня, а дядя в это время так же невозмутимо продолжал жевать папоротник.
- Дядя, прекратите этот розыгрыш! – воскликнул я в гневе. – Какой ещё тут Ленин? Вы наверно переели этот самый орляк!
- Это вы, товагищ, немного недоели этого подножного когма, потому что ещё что-то сообгажаете. А ваш готственник уже считай, окаменел – натугально стал, как изваяние.
С этими словами Ленин подошел к дяде и щелкнул его в лоб. Голова дяди загудела, словно медный таз, после чего он перестал жевать и к моему великому удивлению, стал превращаться в подобие того самого бетонного памятника, коих было в достатке на площадях и скверах наших городов.
- Видите, он памятник и ему в самый газ находиться на площади, чтобы птички на голову какали. Ваш годственник, как я понимаю, пголетагского пгоисхождения, потому как, наелся, чего попало, лишь бы, понимаете, бгюхо набить! Так-так, запишем – огужие пголетагиата – булыжник, а пища – огляк. И вы таким обгазом гешили с вашим дядей совегшить миговую геволюцию, нажгавшись этой самой тгавы? А знаете ли вы, товагищ!..
Я немного пришел в себя и стал ловить смысл речи Владимира Ильича. Тот нервно бегал вокруг меня, заложив левую руку в жилетку, а правой пытался жестикулировать. Я, пригляделся, действительно он только пытался, потому, что правый рукав его костюма был пуст. Я это отметил с ужасом и вновь закрыл глаза в надежде обрести нормальное состояние.
- А знаете, товагищ, что вы, поедая этот самый огляк, наносите вгед не только своему здоговью а самой идее коммунистического стгоительства!
- Как это, Владимир Ильич? – открыл я левый глаз.
- Элементагно, Ватсон! Пагдон, товагищ! Огляк – гастение космополитное, как вас уже пгедупгедил годственник, а вы гешили невзигая на это, нажгаться этой бугжуазной зелени и пгедставиться агнцем. Нет-нет, товагищ, космополитизм – это вгед нашему обществу. Это в полном смысле – газвал стганы! Отсутствие патгиотизма ведёт к кгаху любого госудагства! Человек земли – бугжуазная теогия основанная на пгедательстве своей годины, где якобы за перемещением человека по земному шару и кгоется его личная свобода.
- Ну а как же ваша теория о вселенскости?
- Вселенскость и космополитизм – хген и гедька, но пегвое в отличии от второго– это миговое общество и пгавительство ставшее таковым только в гезультате благосостояния всего нагода, а не обнищание основной массы тгудящихся. А где ваше благосостояние? В этом подножном когме? Вы сами того не подозгевая, подводите всю стгойную систему газвитого социализма.
Моё сознание несколько окрепло, как мне казалось и я, осмелев, задал, кажется, глупый вопрос.
- Товарищ Ленин, а где ваша ру… рука?
- Нет глупее вопгоса. Отвалилась гука… Я вам сколько лет показывал, показывал куда двигаться… Вот тепегь пусть ваш дядя показывает напгавление движение, может ему больше повегят.
Я поглядел на бедного дядю, который не двигался – он был большой и бетонный с пучком зелени во рту. Мне было искренне жаль его. Он, конечно же, может постоять сколько угодно, лишь это было во благо всей страны. Он много чего повидал на своём веку и вот сейчас готов вынести самое ответственное – быть не просто обыкновенным памятником, а путеводной звездой. Мои мысли по этому поводу были не напрасными, потому как маленькое карманное радио продолжало вещать, что жители Кукуево в растерянности из-за отсутствия указующего перста вождя, даже начальство не выходит из кабинетов, боясь что-либо ответить гражданам по этому делу.
- В общем, товагищ, дело ваше кгайне сегьёзное и чгевато нехогошими последствиями. Я сейчас же звоню Феликсу Эдмундовичу и вас пговодят. Кстати, где мой телефон? Я его возле пня недавно положил… У вас нет телефона, товагищ?
- Мобильный.
- Какая газница, мобильный или автомобильный – лишь бы звонил.
Я подал ему телефон. Ленин прищурившись, повертел его в руке.
- А где пговода?
- Провода я дома забыл. Но он может и без проводов работать, это такой телефон…
- Не может быть такого телефона! Это мыльница, не более! – рассердился не на шутку Ленин. – Вы, однако, тоже немало огляка съели, если подсовываете мне такую фиговину.
- А хотите я сейчас дяде позвоню?
- Этой статуе? Да, пожалуйста! – хохотнул вождь. – Где у него этот аппагат, в каменных бгюках? Ну-ну, звоните, я подожду.
- Я набрал номер дяди. Послышался гудок, плавно перешедший в музыку. Ленин подбежал к статуе и приник ухом к карману брюк. Я тоже припал ухом к статуе. Внутри статуи слышалась громкая песня «Вставай проклятьем заклеймённый».
- Ну и что? – спросил меня Ленин. – Музыка, слова песни, как и полагается настоящему пголетагиату отягощенному бытовыми пгоблемами, в смысле поисков пгопитания. Вы гляньте, он даже этот самый огляк не дожевал, а ему же на площадь пога уже. Пионегы вон в гогны тгубят! А ну-ка, выплюнь эту бугжуазную жвачку! А с телефоном у вас, товагищ, неувязочка, неувязочка!.. Надо мне сгочно с огганами связаться.
- Да это дядя такой рингтон закачал в свой мобильник, в смысле «Вставай проклятьем…».
- Что-то вы, товагищ, замысловато говогите. Мы тут не такое с товагищем Дзегжинским закачиваем!.. да эта мелодия у него в кгови бгодит – выхода ищет. Человек у нас гождается с этой песней и попгобуй её оттуда вытгавить!.. Хм-м.. так вы говогите, что готовы отгаботать на площади за свою политическую ошибку? Тогда, батенька, впегёд, вместе со своим дядей! Будете петь геволюционные песенки, стоя возле памятника.
- Спасибо, товарищ Ленин. Я отработаю, как полагается – честное слово! Я знал, знал, что вы самый человечный человек.
- А откуда вам это известно? А? Что я - человечный. Только честно. Не тегплю фальши!
- Мне, мне стыдно даже говорить об этом…
- Ну-ну, батенька, не стесняйтесь, пгошу вас.
- Когда я был маленький, ну очень маленький…
- Да не тяните вы кота за хег!
- Хорошо, Владимир Ильич. Когда я был маленький, я думал, что вы особенный, нам в школе так сказали. Настолько особенный, что в туалет даже не ходили, как все…
- Интегесный гасклад, интегесный! Ха-ха! А потом, что?
- Потом я подрос, и выяснилось, что вы, как и все мы ходите в туалет.
- А я, по-вашему, куда должен ходить? В штаны? Вот ничего нельзя довегять этим коммунистам. Сами оболгали советскую власть, сами и газвалили! Боженьку из меня сделали! Да я действительно самый человечный!..
Тут Ленин вдруг хитро прищурился и, буровя меня глазами, спросил:
- А в Бога вегуешь?
- Я, я пытаюсь… а вон дядя постарше у него и спросите.
- Ага, спросить у памятника?!.. Ладно, не буду больше мучить вас. Давайте за габоту! Тгуба зовёт! Кстати, где это я гуку потегял?
- По радио передали, что украли вашу руку.
- Конечно же.. бугжуи и укгали! Но ничего, мы не в такие пегеделки попадали.
Ленин подошел к стоящему изваянию в лице моего родственника и скомандовал: «Гуки в стогоны»! Памятник, скрежеща своими бетонными членами, развел руки.
- Ну вот, так и будет стоять.
- А он что, два направления будет показывать?
- Конечно два! Сейчас же у вас двуглавый огёл на гегбе, котогый смотгит на запад и восток?
- Да, так оно и есть.
- Вот и пгавильно! Он показывает,что надо и там и там мочить не взигая! Иначе нас замочат! Ему, пгавда, ещё и тгетья гука понадобится.
- Зачем третья?
- Подаяние чтобы собигать для будущей геволюционной богьбы. Вот ему моя кепка и моя гука, а я как-нибудь безгуким побуду.
И я не успел опомниться, как дяде была привинчена третья рука с кепкой, она была опущена прямо к подножию изваяния. Тут же послышалась громкая барабанная дробь и звуки пионерских горнов, после чего дядя двинулся сквозь молодой березняк, круша, словно танком лесную поросль.
Мне нужно было идти за дядей, но мои ноги не двигались. Мне так хотелось рассказать товарищу Ленину до чего мы докатились... И в
вдруг из моих глаз полились слёзы.
- Я хочу в СССР! – крикнул я громко Ленину.
- Что, пгосгали советский Союз?
- Да, товарищ Ленин, просрали.
- Я так и знал, – вздохнул глубоко Владимир Ильич. – К сожалению, слёзы я вам не смогу вытереть – гук нет, но можешь подойти ко мне и поплакаться в жилетку.
- Ладно, я сам вытру, - тяжело вымолвил я и пошел за дядей.
- Товагищ, паголь не забудьте, когда тяжело станет, - крикнул Ленин вдогонку.
- А какой пароль?
- «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»!
Я шел по протоптанной дядей-памятником просеке в надежде, что наконец-то нам перепала настоящая работа государственной важности, где мой дядя будет указывать пути нашего развития, а я буду петь вместо Кобзона патриотические песни, вдохновляя всех на ратные подвиги. Я даже замурлыкал себе под нос: «И вновь продолжается бой и сердцу тревожно в груди…» как вдруг споткнулся через огромный ствол лежащего дерева. Приглядевшись, понял, что это не дерево, а огромная бетонная рука…
Вытерев со лба крупные капли холодного пота, я огляделся по сторонам. Это была, скорее всего, та злополучная шестиметровая рука, которая исчезла в Кукуево и где её усиленно ищут. Сердце моё радостно забилось, и я уже готов был набрать номер телефона соответствующих органов, чтобы сообщить им о находке, как вдруг увидел, как из кустов вышел человек в военном френче и пенсне. Этот военный направлялся прямо ко мне, угрожающе поблёскивая стеклами пенсне. Я присел от неожиданности на бетонную руку, и долго не мог пошевелиться, словно сам был частью этого скульптурного фрагмента.
- Ла-Ла-Лаврентий Палыч!.. – в ужасе пролепетали мои губы.
- А что похож, да? – улыбнулся он, присаживаясь рядом. – Ну, рассказывайте, где вы эту руку взяли и что вы собираетесь с ней делать?
- Дак я того… обнаружил её. Это, скорее всего, рука самого Владимира Ильича, которую у него украли в Кукуево.
- Что вы говорите!? Ленин никогда не бывал в Кукуево. И руку ну никак нельзя украсть, потому как это практически невозможно. Вот я сейчас начну у вас отнимать руку – вы разве этого не почувствуете? Что-то вы, товарищ, заврались основательно. Может, вы ещё что-либо неправдоподобное можете мне поведать?
- Могу, Лаврентий Палыч. Я могу вам такое поведать!.. Но, боюсь, что вы не поверите.
- Ну, в сказки никто конечно не поверит. Но если там хоть на йоту правда есть, то…
- Есть, есть! Товарищ, Берия! Истинная, правда!
- Ну?!
- Вас расстреляют!
- У-у-у… товарищ сказочник, как вы меня огорчили… – это совсем нереально! Поднимайтесь, мы сейчас пройдём в мой кабинет и всё, что вы здесь сказали, напишите на бумаге.
Мне стало очень страшно, и я прокричал: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»!
- Это вы, товарищ, в связи с чем?
- Это пароль такой. Когда мне становится жизнь невыносимой, я это твержу, как заклинание.
- А зря. Если бы вы сказали при встрече настоящий пароль, то всё бы может и обошлось… Вам, конечно, он уже не понадобится, потому, как мы вас пустим в расход, но по-дружески могу сообщить этот пароль. Если бы вы спросили: «Здесь живёт Эдита Пьеха»? А я бы ответил: «Здесь живёт, иди ты на фиг»! Мы своих преданных нашему делу товарищей, на руках носим.
- За руки и за ноги выносим? – съязвил я, осмелев почему-то.
- А вы, как я погляжу, бесстрашный гусь! Интересно, что вы ещё можете сочинить относительно Советской власти?
- А разве, товарищ, Берия, у вас есть сомнения в том, что власть Советов ненадолго?
- Я этого не говорил. Наклоняйтесь пониже, а то ударитесь вашей драгоценной головкой об потолок этого каземата. Понастроили тут… Сомнений насчёт нашего обустройства… социального обустройства нет, потому как народная революция выстрадана массами и будет стоять на века, если её не дискредитируют…
- Это ленинские слова насчёт дискредитации власти коммунистами.
- Да, но я лишь подтверждаю…
- А где вы этой грамоте учились? Ведь Ленин буквально, как вчера написал об этом. И вы простой обыватель, уже осведомлены? Странный всё-таки гусь мне попался!.. Так собственно, что вы мне можете сказать относительно власти? Её что, тоже расстреляют? Осторожно, ступеньки скользкие.
- Да и её расстреляют… в белом доме в тысяча девятьсот девяносто первом году. Из танков.
- Ну, это, товарищ предсказамус, вообще ни в какие ворота!.. В такое никто не поверит!
- Я тоже товарищ Берия, до последнего не верил, что такое может произойти.
- Да я тебя сейчас без суда и следствия!..
С этими словами Берия выхватил из кобуры пистолет и приставил его к моему виску.
Я снова прокричал, как заклинание пароль: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить»! и закрыл глаза.
- Това-гищ! Эй, вам совсем плохо?
Я открыл глаза и к моему радостному удивлению обнаружил, что ко мне подходит сам Ленин. Он подошел и протянул мне свою руку
- Здгавствуйте, товагищ! А я тут лесом бгодил, огляк собирал, слышу, кто-то зовёт меня…
- Товарищ Ленин, это я! – улыбался я, пожимая руку вождя. – Извините, а вы уже с руками?
- Товагищ, я извиняюсь, но мы с вами незнакомы, во-первых, а во-вторых – гуки у меня всегда были. Если бы их не было, то, как бы я гуководил, а?
- Но ведь та рука … шестиметровая из Кукуево!?..
- Стганные вещи вы говогите. Пегвый газ встгечаю человека, котогый заявляет о моём пребывании в каком-то Кукуево! Тем более гуки у меня вовсе не шестиметговые, как вы видите. Это, же каким надо быть матегым человечищем!..
- Так вы, Владимир Ильич, были памятником!
- Извольте, товагищ, памятником я никогда не был. Это ваша больная фантазия. Да и вообще я кгаем уха оказался свидетелем вашего газговога вон с той бегёзой, котогой вы доказывали, что Советская власть пгодегжится до девяносто пегвого года. Это вы пгидумали, или вам цыганка нагадала?
- А вы разве об этом не знаете?
- Я могу только догадываться выстгаивая великую импегию габочих и кгестьян, что недобгосовестные гуководители могут её когда-либо газгушить.
- Разве вы допускали такую мысль?
- Допускал, ещё как допускал, товагищ. Всякие импегии заканчивались и СССГ – не исключение. А сколько же он пгодегжался?
- Семьдесят лет.
- Удивительно, что не меньше, и кто же газгушил?
- Да сами же коммунисты! Вы, как в воду глядели, товарищ Ленин.
- А нагод, что?
- Народ этого не хотел. Все голосовали за сохранение СССР, но трое…
- Вот опять – выпить тгое… Союз газвалить тоже тгое?
- Да трое, Владимир Ильич.
- Подумать только… такую махину… втгоём!.. Это свинью втгоём можно завалить, но чтобы советский Союз?!.. И что, товагищ, вы хотите назад? Вам что хогошо там было?
- Противно было, товарищ Ленин, но хочу почему-то.
- Видно сейчас ещё хуже, товагищ?
- Так худо, так худо, товарищ Ленин, что сил нет.
- Понятно, во все вгемена каждое говно желает пахнуть хогошо. Газве не так, товагищ? И что вам собственно не нгавилось пги Советах?
- Колбасы не хватало, товарищ Ленин, ещё пеленок, распашонок, мебели, кофе, сгущенного молока, туалетной бумаги, и…
- Хватит, как это пготивно слушать! А сейчас что? Колбасы навалом?
- Да. Но она без мяса, цветы без запаха, овощи и фрукты без вкуса,ещё наркомания, пятая колонна, шестая палата...
- Вот где собака загыта! Пятая колонна! В такой большой стгане, как Госсия, не только пятая, но шестая, десятая поместится, чтобы вгедить, вгедить и вгедить!..
- И что же делать, Владимир Ильич?
- А ничего кгоме геволюционной габоты!
- Но все так устали!..
- А вы как хотите? Чтобы двигался истогический пгоцесс, нужно заниматься этой самой геволюционной габотой! Вот смотгите, что пгоисходит!
С этими словами Ленин взобрался на качели, которые оказались тут же между двух огромных берез, и стал раскачиваться.
- Помогайте, помогайте, товагищ, мне гаскачиваться. Вы этим самым двигаете сам пгоцесс и сейчас посмотгите, что пгоизойдёт. Видите я уже навегху!.. Ох, пгосто, дух захватывает! А сейчас я внизу! Ох, я снова навегху! Вот когда я на этом самом вегху – я победил! Когда же внизу – победила оппозиция в лице пятой колонны. И вот я снова навегху и так далее… Пгоцесс – он должен быть – иначе застой! У вас был застой, а потом пгоцесс, товагищ? Впгочем можно и не спгашивать, сам догадываюсь.
- Был, был, товарищ Ленин. Процесс запустил Михаил Сергеевич.
- Это котогый Гогбачев? Наслышан, наслышан… Самое стгашное, товагищ, что пги любом пгоцессе стгадает нагод. Видите, я не пгосто так гаскачиваюсь – я сшибаю качелями всё, что мешает двигаться – веточку, тгавку всякую, а вот и вам досталось – не стойте так близко – вы сами гаскачали, вы же и получили! Ха-ха!… Но это, товагищ, закон пгигоды. В пгинципе социальная спгаведливость невозможна, но она могла хотя бы слегка походить на себя – и это был бы успех. Я понял, почему власть Советов не смогла долго жить.
- Почему же? Заворовались? Так и сейчас воруют. Ох, как воруют! Не то слово - грабят!
- И что сами же коммунисты?
- Я не буду этого говорить, чтобы вас не расстраивать.
- Любая власть, товагищ, не будет долго дегжаться, если не будет габотать закон единства и богьбы пготивоположностей.
- Да, в общем-то…
- Я, товагищ, полагал, что пги хогошем гаскладе этот закон должен габотать, даже если и система однапагтийная. Тут демокгатический центгализм заложен в основе общественных обгазований, в том числе и КПСС, но вся беда, очевидно, в недогаботке какой-то или, как у вас сейчас любят выгажаться – в человеческом фактоге. Я полагал, но…
- Но виноват Горбачёв! – воскликнул я запальчиво. – Все так считают!
- Непгавильно считают.
- Это почему же?
- Гогбачёв вовсе не виноват. Виноват я. Недолгядел, недодумал. Я надеялся, что закон единства и богьбы пготивоположностей будет габотать внутри пагтийной ячейки, чтобы этот самый пгоцесс двигался самым что ни на есть демокгатическим обгазом, кстати об этом хогошо написал и Иосиф Виссагионович, но… но… И вот Гогбачёв, видя сбой в системе, то бишь натугальную недвижимость этого пгесловутого закона, гешил немного пошевелить эту систему… а западу понгавилось, ох, как понгавилось видеть нашу недогаботку, что на уга воспгиняли это!
- Не только на «ура», но и Нобелевскую премию ему дали!
- Ещё бы!.. Но с дгугой стогоны, товагищ, такое большоё обгазование, как Советский Союз при многопагтийной системе ещё быстгее газвалился бы. Ничего не попишешь – экспегимент не удался, к сожалении. Не всегда то, что хогошо теогетически – блестяще на пгактике.
- Но много было и хорошего, товарищЛенин.
- Вот хогошее надо было, и взять с собой для новой жизни. Хотя о чём это я… бугжуазное общество не потегпит всё, что мило пголетагиату. Я сам вот не могу понять, что же не хватает человеку для милосегдия, состгадания к себе подобному? Вгоде сознание и говогит – это плохо, а это хогошо, но человек уподобляется быдлу и делает, что только выгодно ему, как индивидууму. Это уже недогаботка свыше и её не испгавить. Так что, догогой товагищ, всё гогаздо глубже, а вы Гогбачёв виноват!.. У этого колосса под названием Советский Союз, были глиняные ноги.
- Но при Сталине он таким не был!
- Я всё понимаю и вегю вам, но на стгахе тоже далеко не уедешь!
- А мы и сейчас в страхе. Страх у нас генетический, Владимир Ильич. Мы в таком страхе, что остальные нас боятся – вдруг мы со страха чего-нибудь с ними сделаем!
- Эх, товагищ, вы лучше покачайте, покачайте меня. Всё в этом миге тленно, кгоме идей, конечно, пока живо само человечество. И эти идеи будут подпитывать подгастающее поколение, вселяя надежду на лучшее.
Я раскачивал качели, думая о том, каким образом добиться хотя бы относительной социальной справедливости, но видно это было и вправду невозможно – качели всё раскачивались, меняя своё положение в пространстве и во времени. Они раскачивались даже тогда, когда на них уже никого не было, да и я отошел далеко в сторону. Я не заметил, куда делся мой умный собеседник, заставивший меня уйти в такую прострацию, что оттуда, казалось, уже не будет выхода. Выход был скорее только в бездонной небесной выси, где в темных межгалактических дырах, скрывались большие и маленькие человеческие идеи, начинённые чаяниями маленького гомосапиенса.
- Племяш! – вдруг раздалось буквально в ухе.
Я закрутился на месте, никого не обнаруживая. Странно – ведь это был голос моего дяди. И вновь:
- Племяш, я здесь!
- Дядя, вы где? – воскликнул я радостно, вновь озираясь по сторонам.
- Да я у тебя на ухе сижу.
И тут я почувствовал, как на мочке моего левого уха что-то начало ползать. Я сколупнул мерзкое насекомое, но оно умудрилось ухватиться за палец и поползло по руке. Это был клещ.
- Племяш, это я! Не убивай! Я же тебя не укусил?
- Дядя?! – воскликнул я в ужасе, и чуть было не потерял сознание.
- Да, племяш, к нашему великому прискорбию…
Почему это к нашему, дядя? – закричал я неистово, стряхивая с себя клеща.
- Да потому что мы оба с тобой клещи! К-к-какое несчастье, о-о!..
- Не может быть! – я оглядел себя с ног до головы. Да, я был, как и дядя, самым настоящим мерзким насекомым. Я пошевелил лапками, головкой и чрезвычайно удивляясь этой метаморфозе начал крутиться вокруг себя, и убедившись в этом, заплакал. Правда, слёз я не ощущал – плакало моё клещевое естество, изнутри плакало. А дядя сидел рядом и с прискорбием, с каким только может скорбеть это насекомое, глядел на меня.
- Ничего, племяш, ничего, я не в такие переделки попадал – выкрутимся.
- Какие, дядя, не такие переделки!.. что может быть отвратительнее клеща!
- У-у, племяш, не скажи! Хорошо, что ещё не фекалиями. Всё же как-то соображаем ещё, живём, значит. Я вот на тебе долго сидел, ну когда ты ещё человеком был, и думал вцепиться или не вцепиться!?.. так это по-родственному…
- По-родственному, дядя, нельзя. А что крови горячей захотелось?
- Ох, как захотелось, племяш, ох, как захотелось – сил нет!
- Да я бы тоже не против пропустить порцию, другую.
- И непременно человечьей!
- Да какая разница, любая пойдёт. Какой-нибудь скотины, понимаешь.
- Ну, тогда, племяш, поползли потихоньку.
- Далеко, дядя, мы не уползём, тактика клеща – сидеть на месте и выжидать, когда что-то теплокровное приблизится…
- И то, правда, давай посидим.
Мы немного помолчали, видно каждый привыкал к своему новому состоянию кровопийцы, и эта жажда подпирала изнутри, как мощным компрессором, отчего глаза становились зорче и все органы были напряжены в ожидании предвкушения.
Я решил немного отвлечься от нудной паузы и как бы, между прочим, сказал:
- А я с самим Лениным разговаривал.
- Племяш, этого не может быть! – воскликнул рассерженно дядя.
- Это почему же?
- Да потому что ты против него насекомое! Как он мог с тобой разговаривать?
- Так я и есть насекомое, дядя.
- Ну, так вот, какой разговор. Нам до этих высоких сфер не дорасти. Умом не вышли.
- Эх, дядя… это мне показалось наверно. А то, что мы стали вдруг клещами – это не кажется нам?
- Похоже – нет. Кстати, племяш, я какого окраса буду?
- Коричневый.
- Ты тоже. Значит мы не энцефалитные, и на том хорошо. Да по-другому и не должно быть, мы с тобой всегда были наидобрейшими людьми, вреда никому не делали.
- А сейчас готовы крови нахлебаться, – уныло резюмировал я.
- Ну, если хочется, что ж теперь поделать. Ох, что-то мы, однако засиделись, давай-ка повыше заберёмся – может, кого и увидим.
Мы начали карабкаться по гладкому стволу молодого орляка и, добравшись до самого кучерявого его верха, передохнули.
- А вам не кажется, дядя, - продолжил я начатую тему, - что пить чужую кровь – это не по-пролетарски.
- А кто сказал, что мы пролетарии, племяш? Мы, как все. Разве ты согласен сидеть и смотреть, как это делает комар? Или вон та мошка? Мы, племяш, будем пить, и пить до безобразия!.. Разве человек заметит небольшую потерю крови. Он такой большой, а мы маленькие. С того немного, с другого немного и сыты будем, главное присосаться…
- Типичная буржуазная теория, дядя. Если каждый клещ присосётся к одному человеку, то…
- Что ты, что ты!.. человеков много – всем крови хватит. Тут главное прицепиться незаметно.
- Да, скорее бы – так жрать хочется, а я сегодня вечером ещё собирался «Камеди-клаб» посмотреть.
- Ну, если доползёшь до телевизора. Ой, смотри, кто-то по лесу бродит, к нам направляется.
- Нищеброд какой-то.
- Почему?
- Ты думаешь, олигарх будет орляк собирать?
- А почему бы и нет! Ради развлечения, да и вдруг он вегетарианец. Приготовься, племяш, он подходит!..
- Я не буду, пока не выясню его социальное происхождение.
- Дурак! Я цепляю-ю-сь! Я поехал!..
Я видел, как дядя уцепился за штанину и уверенно пополз вверх по ней. И хотя я был страшно голоден, но мне стало противно, настолько противно от всего этого, что закрывши глаза и сложив лапки, я покатился вниз, как в пропасть. Я ждал удара об землю, но его почему-то не было, и я всё летел и летел…
- Товагищ, очнитесь! Вам уже лучше? – донеслось до моих ушей.
- Это вы, товарищ Ленин? – спросил я, слабо улыбаясь и не открывая глаз. – Я бесконечно благодарен вам, что вы снизошли до такого ничтожества, как я, дискутируя на очень мне важные темы.
- Да откройте же вы глаза! – требовательно прозвучал уже незнакомый голос.
- Не открою.
- Почему?
- Я не хочу себя видеть! Я ничтожество, тем более кусачее. Я могу вашу кровь выпить!
- Где медсестра? Позовите сюда медсестру, пусть она ещё ему пару кубиков впендюрит! Ни хрена в себя не приходит!
Мне стало страшно и немного смешно. Куда это, думаю, она мне будет впендюривать укол, ведь я настолько мал?!.. А может я в цивилизованном социуме клещей, где есть всё, даже развитая медицина? Мне бы сейчас стакан крови!.. И от последней мысли меня стошнило…
Меня всего выворачивало наружу. Я метался. Меня так рвало, что слёзы заполнили мои уже открытые глаза, которые лезли из орбит, однако я кое-что уже видел и понимал. Я понял, что я есть я а кругом все белое и пахнущее лекарством.
- Одыбал? – реготнул дядя, лежащий напротив моей кровати. – Ну и слабак ты, племяш. Я вон целый пучок орляка зажевал и раньше в себя пришел. Да, понимаешь ли, эксперимент не удался, хотя на самом деле японцы едят его в сыром виде. Честное слово! Я читал где-то, но едят с соусом.
Я отвернулся к стене, чтобы не видеть своего родственника, а тот всё болтал и болтал о том, что в следующий раз… Я включил радио, чтобы не слышать дядю. Там передавали новости про дальний восток, который требует больших финансовых вливаний и что китайцы практически выловили там всех лягушек и что корень женьшеня… Я переключил программу и тут бодрый мужской голос сообщил, что в Аргентине пострадал от вандалов памятник футболисту Лионеле Месси. У него отрезали два указательных пальца, которые в отличие от остальных не были сжатыми в кулак – он всегда так показывал, когда забивал очередной гол.
Меня пробил холодный пот. И пусть я абсолютно равнодушен к футболу, но чтобы издеваться над памятником!.. Кому помешали эти пальцы? Тем более он ничего, кроме восторга этим не выражал.
Ах, времена, ах нравы!..