Люди везде люди. И перебиваются приблизительно одним и тем же. Живописец Цыкарев, к примеру, всегда носил с собой удостоверение, что он – приходской дьякон, и шелковый шнур длиною в полтора-два метра. После очередных ста грамм, оба атрибута ползучей шизофрении являлись на свет божий, причем в строгой последовательности: сначала удостоверение, потом шнур. Презентация сопровождалась многозначительным взглядом в осоловевшие глаза собутыльника.
«Ну и?..» – вопрошал тот.
И – ничего.
Собутыльник входил в интеллектуальный ступор, поскольку суицид и церковный сан – вещи стопудово несовместимые, а документ и шнур возвращались на свое место во внутренний карман пальто. И что он хотел сказать этим? Ведь что-то же хотел.
Одна его работа пользовалась заметным успехом, ее даже приобрели за хорошие по тем временам деньги. Сюжет простой: на песчаном берегу лежит старая, рассохшаяся лодка. Картина выполнена в модной тогда монохромной гамме, слегка подцвеченной охрами и краплаком. Одинокая лодка на пустынном берегу, такая же одинокая, как тот, кто ее написал.
Скатывался он целенаправленно, можно сказать, планомерно. Все чаще светился в компании нетрезвых сомнительного вида личностей. Одна за другой покидали тонущий корабль женщины. А о живописи и говорить нечего.
Я последний раз столкнулся с ним в дверях железнодорожного вокзала. Поздоровался. От неожиданности уже вполне оформившийся старикан замер. По запущенному лицу скользнула судорога узнавания. Молча развернулся и, втянув голову в воротник все того же уже порядком потрепанного пальто, смешался с толпой прибывающих пассажиров.
Куда плывешь, лодка? И все ли еще лежат у тебя в кармане документ, удостоверяющий, что ты – приходской дьякон, и шелковый шнур длиною в полтора-два метра?
(в)