Уже не вижу я силы могучего и богатого воинами обильного брата моего Ярослава с Черниговскими быляками, с могутами и татранами, с шельбирами, топчаками, ревугами и ольберами (все тюркские племена): те ведь без щитов, с одними ножами засопожными, кликом полки побеждают, звеня прадедовской славой.
(снова о полку Игореве).
***
Без них как «брот» без соли,
Как пятка без мозоли,
Как «тодт» в чужой неволе,
Как вечное не «гут».
(Валерий Мазарский)
Лихой пулемётчик Ганс Шниц не любил цыган. До войны, пока фюрер не перебил и не изгнал цыган, беспокойный народец докучал и мешал на каждом дорожном рынке. Грязные оборванные дети с молодыми худосочными женщинами попрошайничали, приставали ко всем одиночным прохожим. Особенно не нравился Гансу их крик. Резкий гнусавый, злой. Рука сама тянулась к стволу, но на гражданке Ганс не носил ствола. А ещё беспокоил Шница вопрос, где их мужики? Кто-нибудь видел цыганский пот? И думалось Гансу, что ведь днём то спят змеи, к ночи встают и идут на дело.
На фронте Шницу фартило, со своим ручным Machete он рубил в капусту всё подряд: пехоту, кавалерию, жестяные польские танки и русские фанерные самолёты. Бывало, идёт Ганс в атаку и, как Army, лупит с руки по головам и бутафорским шлемам красноармейцев, а у тех даже касок железных не было. Сам бригаден-фюрер Shnaps, старый вояка, любил Шница, как сына.
К зиме дошли до Москвы. Техника встала, горючки мало, запчасти нихт.
Но пулемёт работал справно. Гансу дали в помощь литовца - заряжать и украинца - таскать пулемёт. Жить можно. Но тут на помощь русским пригнали из Сибири редкостных отморозков – шорцев, хакасов и якутов, заправских стрелков со старыми пристреленными карабинами, и в скорости Шниц остался один.
Да хрен на нихт, но тут новая напасть. Ночами стали подлетать азиатские цыгане - Люли. Вырезают состав, пугают часовых, спать не дают. Убили одного налётчика - мелкий сушёный урюк. А режет как… Бьют волчачьи дети спящих клинком в шею и в позвоночник, вырежут один блиндаж, ползут в другой.
Видят во мраке как кошки. Мимо часового прошли, он не заметил. Обратно идут, он окликнул, слышит звон струи в мёрзлую землю. Ну, думает, кто-то вышел поссать, а в блиндаже восемь трупов. От этого нервяка и особенно от крика в ночи, зверинного цыганского крика, Ганс неосторожно положил на буржуйку заряженный пулемётный диск…
Утром оберштурман звонит в штаб генералу Шнапсу.
- Ger Shnaps, в блиндажах ночами засопожными ножами сибирские цыгане Lule вырезали треть личного состава.
- Ne sse! - выдохнул Shnaps.
- Gans pizdec, и «их» без них капут!
- Alles hydo! - подумал бригадный фюрер, и его тоже пробил цыганский пот.