Раннее июльское утро. По улицам посёлка, поднимая вялую в неподвижном воздухе пыль, только что прошло немногочисленное стадо с личных подворий.
Валюха, ещё когда проходила с коровой, заметила пропавшую было соседку – та с ведром промелькнула на своём дворе возле стаек. Видимо, поросятам выносила. Ни Любы, так звали соседку, ни Сашки, её мужа, уже три дня не было в деревне. Корову Любка не держала, а с поросятами управлялся, выходит, сын. Он жил на соседнем отделении, и Валентина видела его машину в эти дни утрами и по вечерам.
Теперь она остановилась напротив занавешенного тюлем Любкиного окна и, наметившись в открытую, забранную от мух и комаров марлевой сеткой форточку, истошно закричала:
–Люю-баа!
Через мгновение Любка выскочила на крыльцо в переднике и с какой-то тряпкой в руке.
– У тебя газеты есть?!
– Есть…
– Представляешь, пошла в уборную, а там бумага кончилась! Побыстрей, пожалуйста…
Переминаясь с ноги на ногу, Валюха взяла из рук Любки старую районную газету и уже на бегу пообещала:
– Я сейчас подойду.
«Заполошная. Чего орать-то?», – подумала про себя Люба, женщина предпенсионного возраста, в лице которой, обрамленном шапкой завитых обесцвеченных волос, сохранилась неувядаемая привлекательность. Она оправила платье на округлых бёдрах, выглянула в улицу и пошла в дом.
Через пять минут соседки-подруги сидели у Любы на крыльце.
– Ну, где была, рассказывай, – раскурив сигарету, предложила Валентина.
Она была постарше Любы лет на пять, маленькая, но тоже в теле, как и положено деревенским женщинам, питающимся парным молоком и свежим воздухом.
– В город ездили, на похороны, – ответила Люба. – Моей сестры мужик помер.
– Ну, – как помер? Повесился, – добавила она в ответ на немой вопрос соседки.
– Вот-те здрасьте! Чего?
– Да…
Люба не хотела рассказывать всего этого Валентине, да ещё первой. Да разве долго удержишь в себе новость. На то она и информация, чтоб её распространять. Ладно. Всё равно рассказала бы, не сегодня, так потом. Или от других узнала бы Валюшка, потом бы дулась.
– Дурак – вот и «чего».
– Пил, поди?
– Да, как сказать… Раньше он вообще не пил. Или почти. А последние полгода, как свихнулся. Заревновал какого-то чёрта…
– Повод-то был?
– Слушай: «чужая душа – потёмки». Сестра говорит, что не было ничего. Они ведь из-за этого же, два года только как с Новосибирска переехали. Там тоже приревновал к кому-то.
– Ну… А так что за мужик? Сама-то как поняла?
– Да по мне, так нормальный. В институте учился. Не доучился, правда, – незаконченное высшее образование. Сашка мой, когда с ним познакомился, тоже: «Какой он дурак? – говорит. – Грамотный, рассудительный». Но сестра-то лучше знает, пятнадцать лет прожили вместе. Это мы с Сашкой только четыре года вот будет.
– Ну а что он «дурак»? Почему?
– Не знаю. Стихи писал. Ну какой он нормальный человек, если стихи писал. Дурак – и есть дурак. Потому и повесился.
– Даа, – протянула Валюшка, задавливая на половице крыльца окурок. – Уж лучше бы пил, как все нормальные люди. Они там в городе от безделья все с ума и сходят.
– Хотя…
Валюха посмотрела на притихшую Любку.
– …Твой-то, первый, допился. Похоронила тоже.
– То-то и оно, – подтвердила Люба.
Они замолчали.
А день разгорался, обещая опять быть жарким. В поле картошка цветёт: дождя бы сейчас надо.