Звали его Владимир К. Картинки, которые он писал, имели столь мизерный успех, что прожить ими было почти невозможно. Заработать же каким-то иным способом он попросту не умел. Когда ему стукнуло пятьдесят (а это, как утверждают психологи, возраст расцвета накопленных десятилетиями комплексов), К., прихватив подмышку вечно нечесаного пуделька Миньку, обошел всех своих приятелей и каждому оставил прощальную записочку, в коей приносил извинения за причиненные когда-либо неудобства. Затем купил водки, заперся в своей однокомнатной норе с Минькой и сделал то, что сделал, не совсем, правда, при этом рассчитав последствия.
В бутылке еще немного оставалось. К. налил в таз воды, засучил рукава рубашки, затем уверенно (мед. экспертиза) тем же ножом, каким обычно нарезал продукты, перерезал вены и погрузил руки в воду. Вода была теплой, почти горячей. Он смотрел, как кровь клубится красной тушью в воде, и удивлялся.
Так Минька остался один. Весь следующий день он провел возле хозяина, неподвижно лежащего на полу. Потом пришел голод. Уже на вторые сутки пес принялся за руки. Покончив с ними, занялся лицом и шеей, то есть участками тела, не прикрытыми рубашкой.
А во дворе томились зноем тополя. Летел пух. Мы с приятелем сидели под окном К. на лавочке и уничтожали лаваш с пивом. У ног чирикали воробьи. Мы болтали о намеченной на конец месяца выставке, о живописи, о появившихся в поле нашего зрения новоиспеченных поэтессах и о К. Покончив с пивом, пошли еще раз в подъезд и постучали. В ответ из-за двери донёсся тоскливый вой Миньки.
Спустя неделю по подъезду пополз трупный запах. Спустя еще какое-то количество дней К. хоронили в закрытом гробу. Народу, говорят, пришло прилично. Спустя еще год о нем почти забыли. А сейчас никто и не вспомнит.
(в)