Никитич велик, вальяжен и радушен. Внешне он напоминает Тараса Бульбу из классического гоголевского описания – по крайней мере, под ним, так же как конь Чорт под тарасом, кряхтит и стонет новенькая «Нива».
Никитич – человек деловой. Дела у него некрупные, но зато их много. И сено скосить, и трактор наладить, и за грибами семью свозить, и лошадей (которых у Никитича штук десять) на новое пастбище перегнать.
Вообще хозяйство у Никитича большое. Не меньше трех десятков коров, пятьдесят гектаров пашенной земли, два трактора, куры, гуси, утки – кто ж их считал? Управляют всем этим скотным двором четыре-пять опустившихся ханыг, взятых Никитичем в плен в лесу. Сколько им Никитич платит, я не знаю. Но догадаться могу. Потому что едят они кашу из того же казана что и многочисленные никитичевские собаки; и из собачьих же алюминиевых мисок.
Но вообще Никитич всегда был при охране охотничьих угодий. На этом и богачество свое составил.
Для пополнения своего хозяйства Никитич пользуется всем. Но любимое слово в его лексиконе «украсть». Он его и не стесняется-то особо.
- Вон, борона дисковая у Петрухи в огороде лежит. Как же я ее раньше не приметил? Ну да, бурьяном заросла. Надо ее всенепременно украсть. Нет, борона-то у меня есть, и даже три – оттуда же, откуда и у Петрухи – с камунячьих времен. Но украсть все равно надо. Потому что если не я, то все равно – наркоманы из Рощино утащат и на металлолом сдадут. А я ее к делу какому-нить приспособлю, или сменяю на что.
И что характерно – украдет. Встретишь Никитича через неделю, спросишь – что, Никитич, украл борону-то? Украл, радостно отвечает Никитич, и даже подробно расскажет как.
Никитич судим. Как он утверждает – за недоразумение. И что это было за недоразумение – он тоже особо не скрывает. Однажды, находясь на охране угодий, конфисковал он понравившуюся ему чем-то фуру с дубовыми бревнами. КамАЗ он хозяину, естественно, вернул, а вот лес – продал. Указав предварительно в протоколе что он был съеден жуками. Но тут черт Никитичу неудачно сворожил, поэтому из двух миллионов жителей Приморья он продал его напарнику того самого Федорчука, у которого он этот лес и забрал. Ну не знал он про этого напарника, что ж поделаешь? По федорчуковским же бумагам ему и продал. Нехорошо получилось.
Но много Никитичу не дали, потому что заступились за него сильные люди.
С сильными людьми у Никитича всё хорошо. Возит он их на свои заимки, которых у него штуки три по угодьям разбросаны. Заимки хорошие, чистые, сильные люди приезжают – Никитич туда повариху привезёт, девок из города. Отдохнут сильные люди на заимке день-другой-третий, а Никитич остается. И остается Никитичу от сильных людей то снегоход, то подержанный автомобиль, то мотор лодочный, а то – три тонны бензина.
Ну чего там – стрельнут они козу, или оленя пятнистого краснокнижного, - ухмыляется Никитич. – Зато я на этой технике сколько по лесу проеду, сколько чужих выгоню? Ведь лучше я чем они, правда, Миха?
Показатели у Никитича по борьбе с браконьерами хорошие, не поспоришь. Никитич даже дважды шкуры тигриные у злодеев изымал - что по местным антибраконьерским делам считается высшим пилотажем. И платят фонды за изъятую тигриную шкуру по тысяче полновесных американских долларов. Только вот при осмотре выясняется, что если бы злодеи эти шкуры на рынке продавали - они б меньше штуки баксов за них получили. Шкуры все эти были от тигрят, причем летних. Неликвидные шкуры, значит. И злодеев этих никто кроме Никитича не видал - убегали они, причем спинами к Никитичу обернувшись, так что лица не видать.
- Все ж это наше, мое, то есть, - говорит Никитич, заглядывая собеседнику в душу большими проникновенными серыми глазами. – Я за эту тайгу сызмальства душой болею. Она мне больше чем мать родная. Вот кедр’а, к примеру (здесь принято так говорить – «тигра», «кедра») – она ж сколько зверушек кормит? Как ее рубить-то? У кого рука поднимается? Или вот косуля – она ж как человек совсем. Ну, я понимаю – себе на мясо стрельнуть – и то отворачиваешься, когда бьешь, чтобы глаз зверушечьих не видеть. А для удовольствия – ни-ни!
Всех этих слов Никитич понахватался от пожилых журналисток, которые вьются вокруг него как мухи. Потому что егерь Никитич показательный – живет рядом с городом, ехать до него рядом, контактный – всегда готов и для газеты и для радио и на камеру выступить.
Но без журналисток Никитич не скрывает где и как он охотиться. Иногда интересные вещи рассказывает. А рассказчик Никитич прекрасный.
- Вопчем, еду я с потушенными фарами по насыпной дамбе. Люблю я это - с погашенными фарами ездить. Тихонько так, тихонько, а потом из окна фонарём светанёшь по сторонам - глядишь, если где глаза загорятся, то прям под эти глаза и бубенишь с ружбайки. И вот крадусь я, значит, тихонечко, и вдруг понимаю - впереди ещё одна машина идёт. Стоп-сигналы мелькнули потому что. Ну, понятно, наш брат, охотник. Что, конечно, плохо - там где наш брат-охотник проедет, даже Мамаю делать нечего. Надо, однако, взад сдавать.
Я только остановился, как и тот, впереди - тоже остановился. Ночь не совсем чтобы лунная, так, вполдиска, но кой-чего видно. И гляжу я - мужики из машину труп вытаскивают. В целофанн затянутый, только ноги болтаются. Не закоченел, значит. Ну - дырк его вниз с откоса!
Я потихоньку - назад сдаю. Вдруг кто-то из них увидал, забегали, один вниз полез - труп доставать, значить, второй суетиться, потом тоже вниз побежал. Потому что мертвяк тяжелый, его только под откос легко, а вверх трудно, однако.
А я тем временем назад сдаю - по насыпи, она узкая, а фары врубать нельзя. Во-первых, сам к сумеркам привык, мне без них удобнее, а во-вторых - номера не подсвечиваются. По номерам-то тебя любой пробить может!
Так что я эти полтора километра по насыпи раком пролетел - даже и сообразить не успел. Подождал, пока три тачки вместе по шоссе пролетели, тогда только фары врубил - и вперёд! До города добежал, там окраинами, огородами, на одну, другую, третью улицу...
Вроде оторвался -пока они там мертвяка вытаскивали, пока перепрятывали... Там ещё связь мобильная не работает, то есть сразу позвонить не могли ментам там, или в ФСБ, или кто их крышует там ещё...
В общем, плохо бандитам из Уссурийска. Моря у бедненьких нет, вот и маются. А так - на куски порубил, в бочку с камнями сунул - и в трещину...
По доброму говорит. С сочувствием к людям. К бандитам то есть.
Думаю, Тарас Бульба так же сказал бы…