- Да, высокое происхождение это большая честь и источник силы, особенно для мужчины, – повторил граф де Ла Фер, задумчиво глядя в окно.
Уже по-летнему теплый, но все еще достаточно резкий ветер, сдувал лепестки цветов в широкий ров, окружавший старинный замок, и они кружились на воде как диковинные рыбки. Вокруг замка было очень много растительности – деревья перемежались с пышными кустами, ухоженные лужайки были окружены плотными зелеными изгородями, а дальше, насколько хватало взгляда, был густой лес, отступавший лишь там, где широкая аллея вела к мосту у главных ворот.
Когда-то высокая крепостная стена превращала маленький замок в настоящий неприступный остров, но сейчас от нее осталась только куртина и несколько башен, да и то, все это давно было приспособлено под сугубо мирные нужды. Именно поэтому граф де Ла Фер, глядя из окон замка, мог беспрепятственно любоваться майской зеленью, а не смотреть на мир поверх бастионных укреплений. Вид, открывавшийся взору графа, явно очаровывал его, потому что, даже услышав обращенный к нему вопрос, он не сразу обернулся.
- А для женщины?
- Для женщины достаточно быть добродетельной. И… – граф, наконец, прекратил созерцать природу и с улыбкой поглядел на жену, – красивой.
Графиня де Ла Фер бросила самодовольный взгляд в ближайшее зеркало и улыбнулась.
- А зачем Вы рассказали мне об этом несчастном английском лорде?
- Я хотел рассказать меньше, но увлекся. Надеюсь, Вы не используете во зло мою непростительную откровенность? Вы ведь не только красивы, но и добродетельны, не правда ли?
- Кому тут нужны английские лорды, кто бы они ни были? Вашим тетушкам?
Молодая женщина не смогла удержаться от сарказма, и граф перестал улыбаться.
- Я, сударыня, начал беседу не просто так. Кажется, Вы должны уже лучше знать меня – я не склонен проводить время в пустых разговорах.
Графиня вспыхнула, но ничего не ответила, а лишь потупилась. Но в этом движении не было ни капли смирения, скорее, можно было подумать, что она хочет скрыть свой гнев от мужа.
- Зачем тогда?
Он примиряющим жестом коснулся ее руки:
- Мне неприятно начинать этот разговор, я знаю, что эта тема причиняет Вам боль. Но Вы достаточно умны, чтобы заметить, что не все разделяют мое мнение о том, что женщине достаточно иметь добродетель и красоту, при благородном происхождении, разумеется, чтобы стать графиней де Ла Фер.
Молодая женщина презрительно улыбнулась:
- Разве Вашей силы, питаемой гордостью, недостаточно, чтобы заставить с собой считаться?
Граф прищурился:
- Вы напрасно стараетесь задеть меня – это ложный путь.
- Простите.
- Я могу поставить на место любого, и Вам, графиня, это известно. Если Вас удовлетворяет то положение, в котором Вы находитесь, мы остаемся в Берри, и я больше не буду возвращаться к этому разговору.
Графиня озадаченно посмотрела на мужа:
- Я не поняла…
- Вы мне не ответили – Вас удовлетворяет Ваше положение в здешнем обществе?
Раньше, чем графиня успела что-то сказать, ее выдал гневный взгляд и, хотя она тут же опустила глаза, граф кивнул головой:
- Так я и думал.
- Что же мы можем сделать?
- Уехать.
- И Вы пойдете на это? – графиня поглядела на мужа с такой надеждой, что он невольно кивнул.
- Ради Вас.
- Но куда? И… на что мы будем жить?
- Выслушайте. Я обдумал все возможные варианты. У меня есть предпочтения, но я хочу услышать Ваше мнение.
- Раньше Вы нечасто его спрашивали.
Граф улыбнулся, скрывая за насмешкой легкое смущение:
- Как видите, я способен меняться.
- Так что же?
- Мы могли бы уехать в Париж, но… – граф жестом остановил радостно заулыбавшуюся жену, – нам пока нечего там делать. То, что здесь шепчут за спиной, там будут говорить в глаза, и Берри покажется Вам потерянным раем. Поверьте, я знаю, что говорю. Париж жесток и королевский двор это не только источник благодеяний, но и тяжелое испытание; крепость, которою не всякому под силу взять.
- Слушая Вас, можно подумать, что Вы готовитесь к военной кампании. Должна Вам напомнить, что Вы уже не под началом маршала де Бассомпьера, – с ноткой лукавства заметила графиня.
- Поэтому я считаю, что незачем сейчас переезжать в Париж. Мы еще успеем туда, когда нужно будет устраивать наших детей.
Графиня отвела взгляд, затем поднялась с кресла и прошла к окну.
- Вы скоро порадуете меня? – поинтересовался граф.
- Я поняла, что в Париж мы не поедем, – словно не слыша, продолжила графиня. – Так Вы предлагаете отправиться в Англию? И поэтому рассказали мне о времени, проведенном там? В самом деле, когда Вы отправлялись, то думали, что останетесь навсегда. Возможно, так и должно случиться.
- К тому же, помимо родных, я мог бы рассчитывать на свои личные знакомства. Я слышал, что господин Вильерс в большом фаворе и сейчас уже зовется маркиз Бекингем.
- Маркиз Бекингем? Какое смешное имя, – фыркнула графиня. – Совершенно не подходит для титула маркиза.
Граф улыбнулся:
- Тогда я попрошу протекции у лорда Кларика. Это имя кажется Вам достаточно благозвучным?
- Меня устраивает имя «граф де Ла Фер».
- И давно?
- Примерно с месяц.
- Приятно слышать.
- Рада доставить Вам удовольствие, – насмешливо отпарировала графиня.
- Значит, Вы находите эту идею интересной?
- Отправиться в Англию? Возможно.
- Тогда Вам нужно заняться изучением языка.
- Вы серьезно?
- Сударыня, я рассказал Вам о своем прошлом, чтоб Вы имели некоторое представление о лондонском свете.
- Вероятно, там многое изменилось с тех пор.
- Вероятно, но в чем я могу совершенно точно Вас уверить – там по-прежнему разговаривают по-английски.
Графиня, задетая шуткой, недовольно поглядела на мужа:
- По-Вашему, это смешно? Чему Вы улыбаетесь?
- Я знаю имя Вашего учителя и очень рассчитываю, что Вы будете к нему снисходительны.
- Опять смеетесь?
- Обещаете быть снисходительны?
- И не подумаю.
- Я буду безутешен. Но, я вижу, Вы сердитесь. Мы еще поговорим об этом позже. А пока… Идите сюда. – Граф поманил жену к окну, возле которого стоял сам. – Смотрите.
В воде отражались стены замка, одетого в «кольчугу» из оранжево-черных кирпичей и его остроконечная крыша, блестевшая так, словно была выкована из металла, а не покрыта обычной для этих мест темно-серой черепицей. Ветер утих и никакая, даже самая легкая волна, не искажала отражение замка. Граф махнул рукой, и от противоположного берега рва отделилась лодка, до этого незаметная среди свисавших почти до самой воды лохматых кустов, которые рассадил вокруг своего домика садовник.
Графиня радостно ахнула:
- Вы не забыли?
- Вы как-то говорили о своем желании покататься. Ров достаточно широк. Я в детстве не раз пользовался лодкой, чтобы побыстрее выбраться в лес за замком. Спускайтесь вниз, я дал распоряжение слугам, они Вас ждут.
- А Вы?
- У меня еще есть дело, ко мне должны прийти. Идите.
Графиня сделала несколько шагов к двери и вопросительно посмотрела на мужа – тот кивнул:
- Я буду смотреть на Вас из окна.
- Надеюсь!
Она вышла легкой походкой женщины, уверенной, что ее провожают взглядом, и граф действительно смотрел ей вслед даже тогда, когда дверь уже закрылась. Но, постепенно мечтательное выражение сменилось на его лице озабоченным, и он, хоть и стал наблюдать за прогулкой графини, как обещал, но мысли, которые его тревожили, явно были далеки от беспечных забав. От раздумий его отвлекло появление слуги.
- Ваше сиятельство, господин Каррера.
Толстенький человечек с двумя сундучками наперевес, не переставая кланяться, двинулся навстречу хозяину дома.
- Господин граф! Я привез все, что Вы просили. Вещи ценные, так что я счел нужным лично все доставить. Прикажете показать?
Вопрос был задан из вежливости, потому как господин Каррера не сомневался в ответе и, поколдовав над замками, извлек из сундучков несколько футляров.
- Вот, извольте, тут колье, еще колье и серьги. Отдельно кольца и парные браслеты. Еще я взял на себя смелость взять для показа несколько камней – если что-то приглянется, можно оправить как будет угодно госпоже графине.
Глядя, как осторожно, почти нежно, граф выбирает драгоценности, ювелир понимающе ухмыльнулся, но, поймав неодобрительный взгляд слуги, напустил на себя серьезный вид.
- Нет, – граф покачал головой. – Все не то. Красиво, дорого, но не то. Господин Каррера, я знаю Вас, самое интересное Вы придерживаете напоследок. Из этого я ничего не возьму. Что Вы еще привезли?
Ювелир вздохнул – в этот раз его уловка не сработала.
- Я надеялся, что пару-тройку вещей… Что ж, тогда…
Он полез в один из сундучков и, прикрываясь крышкой, что-то покрутил. Внутри щелкнуло, открылось потайное дно, и на белый свет явился еще один футляр. В нем оказалась золотая зубчатая диадема, увенчанная крупными жемчужинами и по форме напоминающая геральдическую графскую корону. Господин Каррера почтительно дал возможность графу рассмотреть украшение, а потом обратил его внимание на тонкость работы по золоту, размер жемчужин и одну хитрость, которой граф не заметил – с обратной стороны к каждому зубцу были хитроумно приделаны шпильки, позволяющие не только укрепить диадему в волосах, но и укладывать пряди самым замысловатым образом.
- Полагаю, горничная Ее сиятельства придумает множество способов, как украсить прическу госпожи графини.
- Могу поспорить на любую из этих жемчужин – это задумка Вашей дочери.
- Ох! – притворно завздыхал довольный ювелир. – Она так ветрена, так легкомысленна!
- Ее кокетство – это добрая половина Ваших работ, и самых лучших, не так ли?
Ювелир, кланяясь, развел руками:
- Не разбрасываться же добром! Так что, Ваше сиятельство? Прикажете получить деньги?
- Да, иди к управляющему, он рассчитается.
- А как… – Каррера покосился на футляр с диадемой.
- Это я сам.
Отпустив ювелира и слугу, граф вернулся на свой «пост» – к окну. Лодка уже плыла назад к замку. За время прогулки графиня успела заглянуть к садовнику и тот, подчиняясь приказу графа выполнять любой каприз молодой госпожи, засыпал лодку цветами.
Вдоволь налюбовавшись видом замка, а еще больше собственным отражением в воде, графиня уже собиралась вернуться, но ее внимание привлек пожилой господин, прогуливавшийся вдоль рва и приветствовавший ее поклоном. Слуги удерживали лодку на месте, цепляясь веслами за растительность на берегу, пока молодая женщина беседовала, вернее, благосклонно внимала комплиментам. Граф де Ла Фер наблюдал за этой сценой с меланхоличной улыбкой: красавица в лодке, цветы, пожилой мужчина со старомодно-изысканными манерами, склонивший седую голову перед юностью и красотой, буйная майская зелень и неподвижная гладь воды – все было слишком картинно, слишком нереально.
Граф вздохнул, и в его улыбке появилась горечь. Граф де Бражелон (тот самый пожилой господин) был единственным из его родственников, кто принимал эту сказочную видимость за действительность. Он приехал по приглашению племянника, как называл графа де Ла Фер, чтоб упростить их общение, подобно тому, как короли неизменно именуют друг друга «кузенами» вне зависимости от степени родства. Опоздав на свадьбу, граф де Бражелон получил свою долю развлечений в послесвадебных торжествах: балов и приемов было достаточно. Он мало знал о предыстории брака, но предпочел отмахиваться от тех сплетен, что слышал со всех сторон. Графиня – изумительная красавица, нежная, внимательная жена и при этом обладает несомненными светскими талантами – разве это не очевидно? Граф – счастлив и доволен, что очевидно вдвойне. И Бражелон затыкал уши, не желая слушать, как он считал, завистников и глупцов. Все же иногда, встревоженный непонятной ему упорной неприязнью родных, он с беспокойством спрашивал племянника:
- Графиня Клермон-ан-Бовези бывает невыносима со своими подозрениями, но ведь все хорошо, правда?
В ответ неизменно звучало уверенно и спокойно: «Да, все хорошо», и граф де Бражелон облегченно вздыхал.
Но тот, кто вселял в старика уверенность, сам испытывал ее не всегда.
Граф де Ла Фер не верил сплетням – они не могли повлиять на его мнение, но иногда поведение жены вызывало у него неясную тревогу. Какие-то мелочи – мимолетное выражение лица, слишком резкий жест или неожиданно колкое слово неприятно задевали его. На долю мгновения ему казалось, что вместо любимой жены он видит чужого человека – холодного и настороженного. В такие моменты ему приходило на память все, о чем с такой настойчивостью твердили родные, но тут уж негодованием вспыхивала его любовь. На что рассчитывать бедной Анне, если даже муж начнет сомневаться в ней?
Ему стоило заглянуть ей в глаза, увидеть нежную улыбку, ощутить пожатие руки и его душа снова обретала покой, а сердце – счастье.
Чем сильнее давили на него родные, тем тверже было его намерение защитить свою любовь. В конце концов, разве он не сам ответственен за свою жизнь? Его не тяготит собственное положение – это источник его силы, в нем он черпает уверенность в своей правоте.
Он никогда не жил по чужой указке и уже поздно его этому учить!
Когда графиня вернулась в замок, оживленная и довольная прогулкой, она нашла мужа как обычно безмятежным и улыбающимся. На лице графа нельзя было заметить даже следа каких-либо тяжких дум, казалось все, что его заботит, это понравится ли жене новое украшение, которое он только что купил.
Приобретение оценила не только графиня. Старуху Клермон-ан-Бовези чуть удар не хватил, когда на ближайшем балу она увидела, что ее племянник публичным образом увенчал графской короной ту, которую она демонстративно никогда не упоминала, давая понять, что для нее есть лишь одна графиня де Ла Фер – это покойная матушка непокорного племянника. Но старая тетушка могла сколько угодно выкатывать глаза и поджимать губы, граф де Ла Фер неизменно оставался подчеркнуто вежлив. Он только все старательнее учил жену английскому и чаще рассказывал о своей поездке, стараясь припомнить какие-нибудь детали, что могли иметь практическое значение.
Но, как говорится, человек предполагает…
Хотя в том, что случилось в кафедральном соборе Буржа в светлый праздник Вознесения Господня, людям стоило винить только свои слабости и недостатки. На ступенях храма гордыня сошлась с гордыней, заносчивость накинулась на высокомерие, а надменность схлестнулась со спесью. Кто был больше неправ, кому следовало уступить, кто первый преступил рамки разумного – это уже не имело значения.
Разрыв графа де Ла Фер с беррийской родней стал действительностью, которую уже ничто не могло изменить: никакое раскаяние, извинения или оправдания, с чьей бы стороны они ни прозвучали.
Началось все с невинной, казалось бы, просьбы графини Клермон-ан-Бовези, чтобы племянник проводил ее до кареты. Праздничная служба была долгой, торжественность утомила старуху, и она еле стояла на ногах. Но если тело отказывалось ей служить, то своей чванливости графиня дала полную волю. Тетка потребовала почтения к себе, но так, как требуют этого от вассалов, от подданных, от слуг, и граф не выдержал. Он был молод и вспыльчив. О последнем часто забывали, ведь граф был отменно воспитан и, как правило, держал себя в руках. Однако прекрасная оправа нисколько не меняет качества камня, и графиня тут же в этом убедилась. На каждый свой выпад она получала не менее резкий ответ, а насмешка парировалась еще большей насмешкой, высказанной вызывающе спокойным тоном. Старуха не могла подавить племянника своей знатностью – этого «добра» у графа было не меньше. Он ничем не был ей обязан, и никак от нее зависел, ей оставалось трястись от бессильной злобы, и тогда, совершенно потеряв достоинство, выведенная из себя его язвительной вежливостью, она выкрикнула ему в лицо:
- Что детям своим скажете, когда их в приличных домах на порог не пустят, потому что мать у них неизвестно кто!
Жалела ли старая тетка когда-нибудь о своих словах навсегда расколовших семью? Об этом знал только ее духовник, принимавший последнюю исповедь. Что же до графа, то, едва они с женой сели в карету, он сказал:
- Мы едем в Пикардию, в Ла Фер. Самое позднее – через неделю.
И, наконец, дав волю своему гневу, изо всех сил ударил кулаком по сиденью:
- Там никто, слышите, никто не посмеет раскрыть рта! Там Вы будете королевой!
Они уехали через четыре дня.
Это решение не отменило планов графа, лишь немного изменило их: супруга просто продолжит учить английский в Ла Фере, так тому и быть.