Несломленная параллель
ПОВЕСТЬ
(О т р ы в о к)
Учителей за глаза ребята называли по-разному: "Аннушка", если обожали, "Клавка", если недолюбливали, "Амёба" - если презирали. Реже по фамилии: "Булкин", если он в доску свой. А самых нелюбимых называли по имени-отчеству:"Инна Степановна", "Татьяна Пантелеймоновна".
Столь уважительное величание было продиктовано отнюдь не уважением, а невозможностью воспринимать их как "своих". Это были чужаки, а то и враги, стоявшие по другую сторону баррикады. Таких боялись и ненавидели...
К Л А С С Н А Я
Рисование, которое она вела, во всех школах считалось предметом второстепенным. И не только второстепенным, а каким-то даже легкомысленным. И относились к нему соответственно: несерьёзно и легкомысленно.
Но это в других школах...
Тишине на уроках Раисы Львовны завидовали даже математички. Как ей это удавалось, для коллег оставалось тайной. Голос она не повышала, в угол никого не ставила. Даже родителей не вызывала...
Видимо, у Львовны было секретное оружие. Но какое? Коллеги недоумевали, а ребята хорошо знали, что это было за оружие, которое помогло легкомысленному рисованию обскакать по дисциплине глубокомысленную математику. Этим оружием была правда.
- Как тебе не стыдно мне это подсовывать? Ведь это рисовал твой папа, - говорила она спокойно и ставила папе "кол". И предъявитель родительского шедевра не обижался, потому что это была правда.
- У тебя грязные уши, а ты дружишь с девочкой, - ударяла она правдой под дых. И грязные уши стыдливо опускались. Их обладателю казалось, что с него в этот миг на глазах у всех рывком сорвали одежду.
- Твой живот болит всегда, когда у вас контрольные, - и от правды у "больного" уже по-настоящему нехорошело в животе.
Она носила высокие каблуки "шпильки", удлиненную юбку, зрительно добавлявшую рост и высокий начёс. Без этих приспособлений она не только бы не смогла смотреть на всех сверху вниз, она вовсе бы не отличалась от девчонок, ибо была хрупкой и изящный, как общипанный цыпленок из гастронома.
Правду-матку Раиса резала, когда сердилась. И ребята старались её не сердить.
- Атас! - сигналил "впередсмотрящий", когда шпильки-гвоздики кастаньетно надвигались из коридора. И класс, рассыпавшись по местам, как-то сразу, обвально немел.
За глаза ребята называли классную "Раиса". Это потому, что плюсов у нее было столько же, сколько и минусов.
- Ты опоздал, значит, будешь дежурить две недели, - говорила она. И опоздавший не обижался, ибо знал, что и другого за такое же накажут тем же. Она была справедлива, и это был плюс.
Правдой она била очень больно. Это был большой минус. Но зато у неё не было любимчиков. А это был большой плюс.
Она была тщеславна. Перед "смотром строя" она гоняла их до дрожи в коленках, до обморока, ибо никакого места, кроме чемпионского, для своего класса не мыслила. Но, если честно, то ребята тоже очень хотели победить и в этом были с ней единомышленниками. Так что этот минус можно и не считать.
Надо сказать, что тщеславие было ее вторым оружием. Благодаря ему, Раисе завидовали не только математички. Ей завидовали все без исключения классные руководители: класс держал первенство по всем показателям.
В нем всегда оказывалось на одного отличника больше, чем у ближайшего из конкурентов. И эта зависимость никогда не нарушалась. Когда оксанкиного военного папу перевели и он увёз одну классную отличницу, её место немедленно занял Денис, и класс остался на прежнем, ему одному принадлежавшем месте.
Пацанов перед состязанием "А ну-ка, парни" Раиса буквально носила на руках.
- Ну, солнышко, ну, ягодка, ну подтянись ещё раз,- умоляла она и, обхватив колени будущего чемпиона, не отходила до тех пор, пока тот не подтягивался хоть бы на один раз больше, чем чемпион из конкурирующего с ними класса.
А на состязании она стояла бледная и, сложив ладошки, беззвучно шевелила губами. И было непонятно, то ли она считает подтяжки, то ли шепчет молитву.
П О Ч Е М У Д И М Е Б Ы Л О В Е С Е Л О
- Начнём урок!
Ребята с мышиным шорохом рассредоточились по местам.
- Дима, почему ты всё время смеёшься на моих уроках?
Дима взвизгнул и залился ещё пуще.
- Поставлю "два", - грозится Анна Саввишна.
Но Дима не боится: Анна Саввишна - единственная учительница, которая не ставит двойки просто так.
Даже если не выучишь урок, она говорит: "Ты меня сегодня огорчил. Я ставлю тебе точку. Я не спрашиваю, почему ты не подготовился. У человека может быть много причин: он может устать, у него могут быть важные дела, у него может заболеть голова. Или живот. Но если к следующему разу ты не сдашь мне невыученное, на месте точки будет стоять "два".
Двойки в журнале у Анны Саввишны почти не появлялись.
- Гадкий мальчишка, - сердится Анна Саввишна. - Ты сейчас посмеёшься!
Пишем словарный диктант. Ну а ты отверни боковое крыло доски и пиши на доске, но с обратной её стороны. Напишешь - покажешь.
- "Карова"..., "палярник"..., - она нарочно диктует так, как нельзя писать...
- Что это? - русачка глядела на васин стол. - Ага! Мы тут пишем какие-то диктанты, а два легендарных адмирала ведут в это время исторический "морской бой"? И сколько у тебя осталось незатопленных кораблей?
- У меня - четыре, а у него только один, одномачтовый! - сообщил Вася Клименко с видом непобедимого флотоводца.
- Дима, отверни доску, а Клименко проверит твой диктант. Сколько ошибок сделал Дима?... Что молчишь?... Есть на доске ошибки или нет?
- Наверно,... нет.
- Кто не согласен?
Шамрай так радостно вскочил, что его аж вынесло из-за парты.
- На доске целых две ошибки: он написал "низший" через "з", а в приставках "нис" и "бес" перед глухими пишется "с". И ещё: "ненавидеть" он написал вместе, а "не" с глаголами пишется раздельно.
- Ну-у, - потянула Анна Саввишна. - Правила ты, действительно, выучил назубок. Что, адмирал, правильно сказал Денис?
- Наверное,...да.
Долговязая Оксанка, сидевшая, как маяк, впереди всего класса, выбросила руку чуть ли не в рот подошедшей к столу учительнице.
- Скажи, Верба.
- На доске ошибок нет. "Низ" в слове "низший" - корень, а не приставка, а глагол "ненавидеть" без "не" не употребляется.
- Верно, Оксана, - улыбнулась ей Анна Саввишна и, наклонясь к столу, поставила Вербе "пять".
- Ух, Воронин, - ворчала она, записывая что-то в димкином дневнике. - Как мне хотелось двойкой тебя угостить! Даже обидно, что не сделал ошибок.
Дима сел на место и рядом с малюсенькой пятёркой увидел красное замечание: "Смеётся на уроке. Примите меры."
Ну какие меры мама может принять? Она уже принимала. Она спросила Диму: "Почему ты смеёшься на уроках Анны Саввишны?" "Потому что мне весело", - ответил Дима. "А почему тебе весело?" - спросила мама. "Потому что Анна Саввишна, как солнышко, и я её люблю."
Димка ничего не мог с собой поделать. Он действительно любил Анну Саввишну, и от этого ему было весело.
- Ну а ты,адмирал, - вспомнила о Васе учительница, - Можешь ты нам хоть на один вопрос ответить? Ну, скажи хотя бы, какое это время: дети БЕГАЮТ, дети ПРЫГАЮТ, дети ВЕСЕЛЯТСЯ?
- Наверно, это перемена? - предположил Вася.
- В самом деле перемена, - согласилась с ним Анна Саввишеа.
В коридоре звенел, заливался весёлый звонок.
Н А Л О Б Н О М М Е С Т Е
На лобном месте стояла Ира Кузина.
- Покажи горный Алтай, - сказала Инна Степановна, хотя Ирка стояла возле политической карты, на которую, как известно, не наносят ни коричневых гор, ни зелёных равнин.
- Что ты уставилась? Я неясно сформулировала вопрос?
- Тут не нарисовано, - робко сообщила Ирка.
- Не знаешь, - подытожила географичка. - Как не знаешь того, что там берёт начало сибирская река Объ. Покажи исток Северной Двины.
Но хитрая Двина в своем истоке была похожа на мочковатую корневую систему. Кузина мучительно гадала, какой же из одинаковых корней - её начало.
- Тут не написано, - простонала она, как больная.
- И этого не знаешь, - географичка сладостно улыбнулась - точь-в-точь как кошка, которую ласково почесали за ушами.
- Покажи остров Врангеля.
Ирка метнулась к Ледовитому океану и, поднявшись на цыпочки, стала шарить носом по голубому простору.
- Шамрай, покажи ей, - терпения у географички хватало ровно на одну секунду.
- Я...знаю! - взмолилась Ирка, но было поздно. Шамраю, любимчику Инны Степановны, не терпелось закрепить свои успехи. Он был единственным человеком в классе, который ещё ни разу не испортил нервы географичке.
Денис ткнул указкой в ту точку, где только что побывал иркин нос, но глаза её, наполненные слезами, почему-то её не заметили.
- Что ж, Кузина, географию ты не учишь,- сказала Инна Степановна, с победным видом взирая на тонущую Ирку. - Может, хоть сказки читаешь? А? Где находятся чертоги Снежной королевы? - и она заколыхалась от смеха.
Но Ирке было не смешно. В горле стоял твёрдый ком, как будто его туго скрутили проволокой, и от этого было очень больно.
- В Лапландии, - крикнул кто-то.
- Кто сказал "в Лапландии"? - Инна Степановна так легко повернулась на стуле, словно он был вертящийся. - Дай дневник. Ставлю "пять"
- А что это за место такое - Лапландия? - увлеклась она, забыв про страдающую Ирку.
- Исландия! - крикнул рыжий Игорь, справедливо считавшийся в классе ходячей энциклопедией. Про Лапландию тоже угадал он.
И географичка подарила "энциклопедии" вторую пятёрку.
- Ну скажи нам, Кузина, что бы ты сама себе поставила за этот ответ?
Ира опустила голову, Две тяжелые капли упали на пол и проделали в мутном линолеуме два ярко-красных оконца.
- Два, - сказал Шамрай. Но Игорь зло толкнул его в бок.
- Слышишь? Два, - слух у Инны Степановны был музыкальный.- А теперь иди и скажи своей маме, что эту двойку поставила тебе не я, а твой класс, и пускай она своё недовольство адресует уже не мне, а твоим товарищам.
Ира села на место, и плечи её жалобно задёргались. Рядом хлюпала
Света Синичкина. Зобатая двойка, похожая на сытую утку, плавала и в её дневнике, осваивая уютную, ещё тёплую от светиных слёз солёную лужицу.
Димка, сидевший через проход, сочувственно вздохнул. У него тоже была такая. Овальная и с чернильными потёками. В его старой тетради по географии. Она давно сухая. Её видел даже директор. Когда папа приезжал из командировки.
Димин папа работал на заводе, который выпускал умные установки.
Эти установки вырабатывали глубокий холод. Вернее, с помощью холода делали воздух жидким, а потом разделяли его на составные части - на азот и на кислород. И ещё на редкие газы, с гордо звучащими названиями, похожими на французские фамилии: "аргон", "криптон", "ксенон". Звучит, как "Бурбон" или даже как "Наполеон".
Папины установки покупали разные страны, и папа ездил по странам, чтобы учить их, как надо разделять атмосферный воздух.
Увидев в тетради, на которую боялись дышать, это ужасное мутнолиловое облако, папа спросил:
- Что это?
- Это я ... плакал.
У папы обесцветились губы. Отцовские чувства - любовь к сыну и ненависть к его обидчикам, не востребованные за время его длительных заграничных командировок, точно спрессовались в папином сердце, стали сильными и тугими, как крепко сжатая пружина.
- Это ты...налил столько слёз? - ахнул папа.
Дима опустил голову.
Папина пружина распрямилась, и он вылетел из дома, как торпеда. Или как ракета из диминой ракетной установки, когда её заведут, а потом нажмут на "пуск".
- Что это такое? - спросил он у димкиной географички, тыча указательным пальцем в мутносиреневую лужу.
- Это грязь, - ответила географичка.
- Это не грязь, а слёзы моего сына! - вскричал папа, возмущенный географичкиной недогадливостью.
- Объясните, почему это дети ревут на ваших уроках?
- Я их не кусаю и не жарю на сковородке.
- А что вы делаете?
- Требую от них знания.
- Требовать знания можно по-разному. Можно, если хотите, опрос ... превратить в игру.
- Я не клоун, а высококвалифицированный педагог! - геграфичка, наконец, вышла из себя. Она напыжилась, как индюк, и казалось, вот-вот лопнет от распиравшей её пышную грудь гордости.
- Та-ак, - а папа уже дышал открытым ртом. Он смотрел так кровожадно, точно хотел слопать географичку вместе со столом, за которым она сидела. - Я вижу, что мне здесь не с кем разговаривать. Я вынужден буду обратиться у директору, - это он сказал уже спокойней, как видно решив, что размеры пышной географички не вполне соответствуют размерам его стандартного человеческого желудка.
- Обращайтесь, - хохотнула географичка, - сами же об этом пожалеете...
Димка вздохнул. Папа уехал в свою Африку, а географичка осталась. Она не умела учить страны, как надо разделять атмосферный воздух...
Вот она покинула "трон" и, величавая, встала перед классом.
- Прекратить реветь! - скомандовала она. - Ревут тут. Нервы мне портят.
- Эй!... Чего развалился, как дома на тахте? А ты чего вылупился? Придурок! - у Инны Степановны явно портилось настроение. Она обводила класс ищущим взглядом, словно искала громоотвод, на котором можно было бы разрядить накопившиеся "отрицательные" заряды, но, не найдя такого, стала рассказывать классу материал нового, заданного на следующий урок параграфа.
Серёжка Кашин, сидевший впереди Димки, вальяжно откинулся на спинку, и от этого димкин пластмассовый пенал съехал с плоскости парты и полетел на пол, истерически дребезжа своими транспортирно-карандашными внутренностями.
Димка бросился его поднимать, и, находясь под столом, услыхал свою фамилию.
- ... Повтори, что я сказала.
Димка молчал.
- Та-ак! - удовлетворенно улыбнулась Инна Степановна: она, наконец, нашла желанный "громоотвод", и, подойдя к столу, с удовольствием поставила в журнал "два".
Поставить двойку или тройку отличнику было для неё большой отрадой. Радость так распирала её необъятную грудь, что она не могла не поделиться ею со следующим классом. "А я поставила Селезнёвой двойку!" или "У меня сегодня Кукушкин получил сразу две тройки!" - и географичка сладостно вздыхала, ибо с этой минуты начиналась безграничная власть её над бедным отличником. Она жила ею целую четверть, упивалась ею. Ей нравилось "не видеть" маленькую подпрыгивающую фигурку с рукой , вытянутой вверх до треска в подмышке... Всю четверть рука висела над классом, как восклицательный знак, а географичка терпеливо ждала, когда же, наконец, наступит день, когда эта рука не поднимется. И тогда она делала рывок, похожий на удар кобры. Такая участь была теперь уготована и Димке...
"А Н Н У Ш К А"
Анна Саввишна, не переставая писать, наблюдает за входящими. Вот вошла отличница Оксана с ровной, как у гимнастки, спиной и огромными, как уши Чебурашки, бантами. У Оксаны папа офицер, и гвардейская выправка словно передалась девочке по наследству...
Вот застряли в дверях два неразлучных хулигана, Чёрный и Клименко. Стоят, как Бобчинский и Добчинский. С одной разницей: те услужливо пропускали друг друга, а эти наоборот: один распялся в дверях, другой упёрся ему в грудь. Вот, наконец, ввалились, и бедная дверь, едва не сорвавшаяся с петель, возмущенно затряслась вслед.
Вот Света Синичкина, самая тихая девочка в классе.
А вот и слёзы! "Опять кто-то из нас обидел", - Анна Саввишна всегда принимает на себя вину других учителей.
Ира села за стол, и уткнулась лицом в согнутый локоть. Анна Саввишна поднимается и идёт к её третьей парте.
Мягкая ладонь ложится на вздрагивающий затылок.
- Расскажи, что случилось, - просит она нежным голосом. - Расскажи,
тебе легче станет. Тебя кто-то обидел? Да?
Ира мотает головой.
- Ты получила плохую отметку?
Ира отрывает лицо от парты.
- Я угадала?
Ира молчит, но судорожно всхлипывает.
- Не надо плакать. Увидишь, всё перемелется. Это не самое большое горе. Поверь мне. Посмотри, какое солнышко. Какое небо красивое! Ну, посмотри на меня.
Ира улыбается и сквозь слёзы смотрит на Анну Саввишну.
У Анны Саввишны некрасивое лицо с широким ртом и мелкими сухими морщинками. Но от этого лица исходит какое-то невидимое сияние. Лицо чем-то напоминает солнышко, каким его рисуют в детских книжках. Золотые локоны вокруг него кажутся солнечной короной. У Анны Саввишны особенные глаза: голубые, быстро влажнеющие и огромные. Нет, они не такие уж большие. Но они так широко распахнуты навстречу людям! Как голубые колокольчики навстречу солнечным лучам... В них быстро сменяют друг друга радость и грусть, испуг и удивление, боль и нежность..., но никогда! - равнодушие. А из бездонного омута зрачка, струится, не переставая, это необыкновенное сияние.
Ирка смотрит в эти глаза и улыбается.
- Ну вот и хорошо, - говорит Анна Саввишна и ободряюще зажмуривает свои замечательные глаза...
"Р Ы В О К К О Б Р Ы"
До конца четверти оставалась неделя. У всех по географии было по четыре, по пять отметок, а Димка так и оставался разжалованным в двоечники своим единственным "бананом".
Инна Степановна монументально восседала за столом и была похожа на каменного сфинкса в вязаной кофте.
- Пойдёт отвечать, - она изучала глазами журнальную страницу и монотонно постукивала по столу концом авторучки.
Мерный звук в гробовой тишине напоминал стук метронома...
Витька Пуговкин, сидевший перед её столом, достал линейку и стал шлёпать по парте, стараясь попасть а такт учительской ручке.
- Не действуй на нервы, - угрожающе пророкотала Инна Степановна, но не остановила стука своего метронома. - Воронин! - она метнула в Димку насмешливый взгляд.
- Возьми указку.
... Димка метался между картами, как теннисист на корте. Прошла уже добрая треть урока. Даже Инна Степановна уже устала... Она медленней задавала свои вопросы, всё дольше задумывалась перед очередным географическим названием...
- Покажи... - её глаза внимательно ощупывали карту. - покажи...,- и она подняла их к небу, как святоша, - Джезказган.
Димка бросился к Средней Азии. И обомлел: Джезказгана не было там, где он предполагал. Карта в этом месте была изломана, кусочек её, обнажив матерчатую основу, даже скрутился.
- Кравцов, - услышал он голос географички, - покажи ему.
Кравцов взял у него указку, как берут оружие из рук погибшего воина. Димка даже почувствавал, что лоб его стал холодным и покрылся предсмертным потом.
И вдруг.... Дима так рванулся, что даже поцеловался головой с Кравцовым. Его осенило! Он развернул этот закрученный кусочек и увидел...
Джезказган.
- Вот! - димкин палец упёрся в него чуть раньше, чем указка, которую держал Кравцов...
(Продолжение следует)
.