Моя крылатая судьба

Это произведение не стоит рассматривать, как биографию конкретных людей.
Скорее это – биография целого поколения людей, рожденных под знаком птицы,    которые пришли в Аэрофлот сразу после Войны, кто осваивал новые трассы  и ставил самолеты на крыло...

     Мы рождены под знаком птицы,
     И самолет наш отчий дом.
     И пятый океан безбрежный
     Мы с вами видим за бортом.

    Свет солнца, всполохи сиянья,
    И молнии кривой зигзаг
    Не испугают ни за что нас,
    И не заставят сделать шаг

     Назад, где льется дождь холодный,
     Где жизнь обычная течет.
     Наш знак – воздушная стихия,
     Наш дом родной – Аэрофлот.


                Часть первая:   МИЛКА.

    В её широко открытых глазах отражается синее небо, и  от этого глаза кажутся бездонными. Она с любопытством наблюдает за золотыми лучиками солнца, которые устремляются вниз и, замерев у самой земли, превращаются в шестиконечные звезды – фантастические цветы неба. Эти небесные цветы ей необходимо собрать в большой букет и раздать всем, кто нуждается в Божьей милости, нежности, доброте.
Не-бо бескрайнее, безбрежное дарует ей крылья, учит быть сильной.
Не-бо – пятый океан, в который она бесстрашно ныряет.
Не-бо…
Но никто, никто не может понять её, рвущуюся в облака крылатую душу. Никто не догадывается, что васильковый цвет её глаз – это отражение неба, где расцветают фантастические цветы радости и света, которые ей предстоит собрать в букет счастья…

- Милка, - всплескивает руками мама. – Опять сидишь и ничегошеньки не делаешь, а я из сил выбиваюсь, хлопоча по хозяйству.
- Ма-ма, - шепчет Милка, прижимаясь к теплой маминой щеке. – Ма-моч-ка, дорогая моя, не сердись. Я сейчас всё, всё сделаю. Всё, что ты скажешь.
Милка убегает, а мама качает головой:
- Мечтательница моя. Хлебну я с тобой горюшка.
И немного помолчав, улыбается:
- Или радости. Из всех четырнадцати детей ты – самая дорогая. Почему? Сама не знаю. Может быть потому, что глаза твои, дочка, похожи на вымытое дождиком небо… Небушко… Ох… Как бы мне хотелось воспарить над землей и оттуда сверху глянуть на мир, на свои проблемы и заботы и понять, правильно ли живем мы здесь на земле… Милка, да зачем же ты укроп дергаешь? Горе ты мое, горе…


- Счастье ты наше, Людмилочка! Чтобы мы без тебя делали? – дружно восклицают убеленные сединами мужчины – пилоты, штурманы, инженеры, радисты, сидящие за длинным столом в музее Аэрофлота.
Она улыбается чистой открытой улыбкой, от чего на щеках появляются ямочки, и громко говорит:
- Как хорошо, что судьба свела нас в один экипаж!
За окном бурлит привычная жизнь аэропорта: одни самолеты выруливают на исполнительный старт, другие совершают посадку, третьи стоят с открытыми настежь дверями и загрузочными люками в ожидании пассажиров, к четвертым подключены жизненно важные трубки заправщиков, в которых пульсирует топливо. Бегут по перрону тоненькие стюардессы. Торопливо шагают важные пилоты, которые через несколько мгновений выйдут в эфир со словами:
- Самолет Аэрофлота готов к выполнению рейса…
- Взлет разрешаю, - ответит диспетчер, и взмоет в небо серебряная птица, в чреве которой будет происходить привычно – непривычная жизнь.
Привычная своим необходимым технологическим графиком, предписанным инструкциями и наставлениями по производству полётов, и непривычная новыми людьми – пассажирами со своими запросами, претензиями, настроениями, амбициями и страхами. Все эти люди на время полета станут частью большой серебряной птицы, парящей над землей на высоте десять тысяч метров. А потом, опустившись на землю, все они растворятся в суете земного притяжения, и никогда больше не встретятся друг с другом.
    А экипаж вновь поднимет самолет в воздух, и стюардессы будут одаривать улыбками новых людей строгих и добрых, интеллигентных и хамоватых, простых и высокопоставленных. Но в небе все они станут просто пассажирами, волею судьбы встретившимися на борту самолета Аэрофлота.
- Волею судьбы, - произносит Людмила, вновь и вновь с благодарностью думая о том дне, когда её – бывшую школьницу пригласили в Горком комсомола, и строгий секретарь, придирчиво оглядев её с ног до головы, вынес вердикт:
- Мы рекомендуем вас для работы в авиакомпании Аэрофлот. Будете летать на наших самолетах, представлять русских людей в странах Европы, Азии, а, если повезет, и Америки. Но помните, что любые ваши промахи подорвут престиж нашего государства…
От его слов голова у Милки пошла кругом, ноги подкосились, и она медленно опустилась на стул, на который не должна была садиться ни в коем случае, так наставляли её у дверей кабинета.
Строгий секретарь Горкома широко улыбнулся и, подмигнув ей, спросил:
- Испугалась, синеглазая?
- Да-а-а-а, - прошептала она и тут же, осмелев, выпалила: - А вы бы не испугались, услышав такое?
Секретарь Горкома запрокинул голову и беззаботно расхохотался. Милка поднялась, гордо вскинула голову, выпрямила спину и громко сказала:
- Спасибо вам за доверие. Я его обязательно оправдаю. Вот увидите.
- Вот увидите! – сколько раз ей потом приходилось повторять эти слова, отправляясь в самые разные точки земного шара, куда открывал свои новые трассы Аэрофлот. Но это было потом, а пока она бежала домой. Нет, не бежала, летела, словно в один миг за спиной выросли крылья.
Распахнув дверь, Милка выпалила:
- Мама, меня в стюардессы записали!
- Что?! – испуганно воскликнула мама, медленно опускаясь на стул.
- В стюардессы… меня… - прошептала Милка, часто-часто заморгав.
- Ох, - всплеснула руками мама. – За что же мне такое наказание?
- Почему, почему наказание? – испуганно затараторила Милка. – Это наоборот честь и ответственность…
- Ответственность, милая моя, ответственность да ещё какая, - назидательным тоном проговорила мама. – Ты думаешь быть стюардессой легко?
- Если честно, - смутилась Милка, - я пока вообще ни о чем не думала… Не успела ни о чем подумать, потому что сразу из Горкома комсомола к тебе помчалась… По-ле-те-ла, - последнее слово Милка проговорила нараспев, чуть прикрыв глаза.
- Горе ты мое, Людмила, - прижав дочь к себе, сказала мама. – Станешь ты у меня лягушкой- путешественницей…
- Не лягушкой, - засмеялась Милка и, закружившись по комнате, запела:
- Не лягушкой, а царевной, а царевной неземной.
   Мама, мама дорогая, ты порадуйся со мной.
  Я ли не красавица, посмотри сама:
  Васильковые глаза, туже колоса коса,
  Тонкий стан и алы губки,
  Вся в тебя, моя голубка.
  Мама, мамочка моя, не сердись же на меня.
- Ладно, не буду, - заулыбалась мама.
  Она открыла большой старинный сундук и принялась отыскивать для дочери подходящий наряд. Наконец было выбрано платье из неброского шелка с белым кружевным воротничком, которое подчеркнуло красоту Милкиной фигуры и придало ей элегантность. В этом мамином платье Милка и отправилась в аэропорт Внуково…

    Автобус медленно плыл по шоссе мимо деревянных домиков и зеленеющих садов, в которых румянились наливные яблоки.
- Богатый нынче урожай, - подумала Милка и, повернув голову, стала рассматривать пассажиров.
Все они почему-то были деловито серьезными и немного угрюмыми. Милке стало стыдно за свой счастливый вид. Но она ничего не могла поделать с рвущейся наружу радостью, которая не желала прятаться ни за какими масками серьезности и респектабельности. Она прорывалась наружу лучезарной улыбкой и блеском глаз. Когда в автобус вошли три девушки в элегантных серых костюмах с вышитыми золотыми эмблемами Аэрофлота, Милка не смогла сдержать восторженного «Ах» и, подавшись вперед, прошептала:
- Так вот они какие – стюардессы! Так вот какой придется стать и мне – девчонке из большой многодетной семьи, которую мама назвала Людмилой, Милой – милой людям.
   Девушки негромко разговаривали о чем-то своем, а Милка неотрывно смотрела на них, словно перед ней были сказочные эльфы, случайно попавшие в автобус со строгими пассажирами, чтобы заставить всех разом измениться, стать добрее, улыбчивее, красивее.
- Конечная, - громко выкрикнула кондуктор. – Улетающих просим на выход. Всем счастливого полета!
- Спасибо, тетя Зина, - дружно проговорили стюардессы и выпорхнули из автобуса.
- А ты что сидишь, красота неземная? – удивленно спросила Милку кондуктор тетя Зина. – Заблудилась, синеглазая?
- Нет, - спохватилась Милка. – Мне в аэропорт надо. Я по комсомольской путевке на работу.
- Тогда догоняй скорее наших длинноногих красавиц, - приказала тетя Зина. – Да поторопись. Не смотри, что они в туфлях на высоких шпильках, летают-то они быстрее ветра.
- Спасибо, - проговорила Милка и помчалась догонять длинноногих стюардесс, выкрикивая на ходу:
- Постойте! Подождите меня…
Девушки остановились и удивленно посмотрели на раскрасневшуюся Милку.
- Понимаете, меня сюда на работу направили по комсомольской путевке, - затараторила она. – Подскажите, куда идти?
- Куда? – задумчиво проговорила темноволосая девушка с карими миндалевидными глазами. – Отрядов во Внуково много: правительственный, для полетов на юг, для полетов  на север. Для… - девушка рассмеялась.
- Пойдем с нами, - взяв Милку за руку, сказала черноглазая девушка с каштановыми волосами, заплетенными в тугую косу. – Наш 206 отряд самый лучший. Правда мы пока выполняет только два рейса, но какие! Москва - Хабаровск и Москва – Гавана, а скоро и в Америку начнем летать.
- Верно, - заулыбалась сероглазая девушка с волнистыми пшеничными волосами. –  А еще у нас в отряде трудятся первоклассные пилоты, получившие немало наград во время войны. И руководит нашим отрядом военный летчик Константин Александрович Ветров.
- А помощником у него Тамара Петровна Терентьева – удивительная женщина, - поддержала её темноволосая стюардесса.
- Ну и что же мы стоим? – рассмеялась черноглазая девушка. – Пойдемте скорее в отряд, чтобы наша будущая коллега все увидела своими глазами…

   В небольшом кабинете за столиком сидел строгий человек в военной форме. Приняв из Милкиных рук комсомольскую путевку, он поспешно поднялся и, велев ей посидеть в коридоре, распахнул по-очереди двери нескольких кабинетов, любезно проговорив:
- Зайдите ко мне, товарищи.
Через пару минут высокая женщина с копной рыжих волос пригласила Милку войти. Она поднялась, поправила ремешок на поясе, разгладила складочки на платье, выпрямила спину и, шагнув за порог, громко поздоровалась.
- В вашей комсомольской путевке написано, что вы из многодетной семьи, - исподлобья глянув на Милку, спросил человек в военной форме, сидящий справа от командира отряда.
- Верно, - звонко проговорила Милка. – Нас у мамы четырнадцать. Я – седьмая.
- Что вы читаете? – прозвучал новый вопрос.
- Центральные газеты: «Правду», «Известие», «Труд».
- Знакомы ли вы с репертуаром Большого театра? – хитро улыбнулся усатый мужчина.
- Да, - соврала Милка, которая никогда в жизни не была ни в каком театре, тем более в Большом. К счастью, несколько дней назад она готовила политинформацию и знала о гастролях Большого театра в Японию.
- Наши балерины сейчас танцуют «Лебединое озеро» в Токио, - проговорила Милка, улыбнувшись усачу.
- Умница, - добродушно рассмеялся он. - Ты умница и красавица. Нам такие в отряде очень нужны.
- Тамара Петровна, выдайте девушке юбочку, пилоточку, туфельки и отправьте в стажерский рейс, - приказал командир отряда. - Пусть летит завтра.
- За-а-автра? – Милка от волнения стала заикаться. – Но… но… я…
- Неужели струсила, синеглазая? – нахмурился усач.
- Не-е-ет, - замотала головой Милка.
- Вот и я думаю, что такая боевая девушка с ямочками на щеках и смоляными кудряшками не должна ничего бояться, - проговорил он. – Запомни, красавица, небо не любит слабых. Только сильные и смелые могут преодолевать силу земного притяжения, подниматься над землей.
- Только самые смелые, - повторила Милка, как заклинание.

- Мама, я завтра в Хабаровск лечу! – выпалила Милка, влетев в дом.
- Погоди, Людмила, у Катюши задачка не решается, - отмахнулась мама, но через секунду воскликнула:
- Как это летишь?
- Вот так, - развела руками Милка и принялась рассказывать о кондукторе тете Зине, о строгих военных летчиках и добрейшей Тамаре Петровне, которая выдала ей юбочку, перчатки, пилоточку и туфли.
Катюша отбросила в сторону тетрадку с нерешенной задачей, чтобы получше разглядеть наряд настоящей стюардессы.
- Милка! Милка! – восторженно шептала она, прижимаясь к сестре. – Я тоже, когда вырасту стюардессой стану.
- Станешь, станешь, если учиться хорошо будешь, - назидательным тоном проговорила Милка. – Садись скорей за уроки.
- Да успею, - отмахнулась Катюша, - никуда они эти уроки не уйдут. Ты вот мне лучше скажи, Милка, кто теперь нашим детским садом руководить будет?
- Ой, - Милка прижала ладони к губам. – Верно. Завтра соседи как обычно своих ребятишек приведут, а меня нет, что же делать?
- Ничего, - улыбнулась мама, – безвыходных положений не бывает. - Арина тебя заменит, а уж потом решим что к чему.
- Решим, - улыбнулась Милка.
     Всю ночь она ворочалась с боку на бок, представляя свой первый в жизни полет на маленьком серебряном самолетике, похожем на птичку-невеличку. Никак не могла Милка взять в толк, как же внутри маленькой птички смогут разместиться люди со своими чемоданами, сумками, авоськами, одеялами и подушками. В том, что подушки пригодятся, Милка не сомневалась. Ей сказали, что полет будет длиться девять часов, а за это время можно как следует выспаться.
- Высплюсь на самолете, - решила она, когда зазвенел будильник.
В первый рейс Милку провожала вся семья: мама, семь братьев и шесть сестер. Не было только папы, он вновь умчался на Байконур, выполнять какое-то важное задание. О том, что дочка стала стюардессой, папа узнает лишь через полгода. Зато от любопытных соседей ничего нельзя было скрыть. Они вышли к калиткам и громко напутствовали, шагающую по улице Милку:
- Ты там летчикам скажи, чтобы подальше наш городок облетали, а то все крыши загадили своим мусором.
- И пусть моторами не шумят.
- А если обижать станут, громче кричи, мы услышим и на выручку придем.
- Да никто меня обижать не будет, - рассмеялась Милка. – В нашем отряде серьёзные люди фронтовики с орденами и медалями.
- А-а-а-а! – раздался дружный хор голосов. – Тогда ты…
Последние слова Милка не расслышала, двери автобуса с шипением закрылись, оградив её от привычного мира землян, земляков, людей, живущих в закрытом поселке Полушкино.

- Здравствуйте, Тамара Петровна, - приоткрыв дверь кабинета, проговорила Милка.
- А, Людмила, заходи, заходи, - улыбнулась Терентьева и, придирчиво оглядев Милку, проговорила:
- Форма тебе идет. Не боишься?
- Волнуюсь слегка, - призналась Милка. – Ведь это мой самый первый в жизни полет. Как он пройдет? Что сулит мне встреча с серебряной птицей, с новыми людьми?
- Не волнуйся, - подбодрила её Тамара Петровна. – Люди у нас хорошие. Вот бригадир Роза, очень опытный товарищ. Она уже три года летает в отряде. Она тебя всему научит, подскажет, поможет. Если твой первый полет пройдет нормально, мы тебя направим на медицинскую комиссию и на учебу. Роза, проследи за Людмилой, а по прилету доложи Константину Александровичу.
- Хорошо, Тамара Петровна, - проговорила стюардесса Роза и, подмигнув Милке, сказала:
- Все у нас будет высший класс, верно?!
- Верно, - бодро ответила Милка и отправилась вслед за Розой на летное поле, где стояли серебряные птицы с распахнутыми настежь дверями, как две капли воды похожие друг на друга.
- Как же мы узнаем свой самолет? – поинтересовалась Милка.
- Элементарно, - чуть повернув голову, проговорила Роза. – На хвосте у каждой птички есть бортовой номер. Вот он-то и подскажет, куда идти. Поняла? – Милка кивнула.
- Ты когда-нибудь летала? – поинтересовалась Роза, заметив, как округлились Милкины глаза, когда она подошла к трапу самолета
- Н-е-е-т, - прошептала Милка, поняв, что катастрофически боится подниматься по этой громадной лесенке в гигантский самолетище, который не имел ничего общего с её малюсеньким, пригрезившимся в полусне. Реальный самолет напомнил Милке пятиэтажный дом, к которому прикрепили восемь больших пропеллеров.
- Страшно? – усмехнулась Роза.
- Нет, - соврала Милка, уловив в Розином смешке нотки иронии, и легко взбежала вверх по трапу.
- Ну-ну, - хмыкнула Роза, медленно поднимаясь за Милкой. – Посмотрим на твою смелость на взлете и посадке.
     Внутри самолет поразил Милку сильнее, чем снаружи. Из нижнего грузового отсека, где располагалась комната отдыха, питание поднималось на лифтах в кухню-буфет, а затем в салоны самолета. Первый салон большой и просторный предназначался для важных пассажиров, пассажиров VIP. Второй – со столиками и креслами, расположенными друг против друга, напоминал вагон-ресторан поезда. За ним находилось четыре купе со спальными местами, аккуратно застеленными белоснежными простынями. Далее располагался большой салон, гардероб и туалетные комнаты.
- Вот это да! – выдохнула Милка. – Наш самолет похож на поезд с крыльями.
- Верно, - сказала Роза. – И профессия-то наша получила название от профессии проводника дальнего следования. Перед словом «проводник» поставили слово «борт», чтобы показать, что мы работаем не на земле, а в воздухе на борту самолета. Так и пошло: бортпроводник, бортпроводница. Но мне, если честно, больше нравится, когда нас называют стюардессами. Это, знаешь, сродни забытым словам «барышня» и «сударыня». А ведь красивые слова-то, лучше, чем «гражданочка», «дамочка» или «женщина».
- Лучше, - согласилась Милка. – А как мне следует к вам обращаться в рейсе?
- Ко мне следует обращаться официально: товарищ бригадир, и выполнять все мои указания, - сказала Роза.
- Ясно, - ответила Милка и, выпрямив спину, отправилась в хвостовую часть самолета, как велела ей товарищ бригадир.

    Пассажиры заняли места. Стюардессы Таня и Валя угостили всех взлетными конфетами.
- Возьми и ты, Людмила, - протянув Милке поднос с кисло-сладкими леденцами, предложила Валя. – От укачивания помогает.
- Да я… - смутилась Милка.
- Бери, бери, не стесняйся, - улыбнулась Валя. – Потом еще благодарить будешь.
- Садись, пристегивайся и внимательно смотри за всем, что мы делаем, - приказала Таня.
Милка повиновалась. Она украдкой сунула за щеку леденец и долго-долго наслаждалась незнакомым вкусом воздушного лакомства.
    Бригадир Роза прочла приветственную информацию. Бортпроводники продемонстрировали аварийные выходы, проверили, у всех ли застегнуты привязные ремни и пристегнулись сами. Самолет ТУ-114, выполняющий рейс №25 Москва – Хабаровск, вздрогнул всем своим могучим телом и помчался по взлетно-посадочной полосе. В момент отрыва от земли, Милке показалось, что самолет высоко подпрыгнул, поймал восходящий воздушный поток и без всяких усилий распластался над землей серебряным крестом. Только про крест Милка решила больше не думать, ведь она комсомолка, а значит атеистка, а значит… Значит никто-никто не должен знать про неожиданно пришедшее в голову сравнение.
- Никто и не узнает, - сама себе сказала Милка, прижавшись лицом к иллюминатору.
   Поля, леса, реки показались ей сверху игрушечными, словно внизу была не реальная картина, а школьный муляж из кабинета географии, по которому они изучали рельеф родного края. Домики были похожи на детские кубики, аккуратно расставленные вдоль ленточных дорог, упирающихся в горизонт.
- Пора приниматься за работу, - тронув Милку за плечо, проговорила Таня.
Милка быстро поднялась. Несколько минут она понаблюдала за Таней и Валей и тоже включилась в работу. Ловкая, расторопная, с малолетства привыкшая к физическому труду, она легко справлялась со своими обязанностями.
- Какая ты шустрая, Людмила, любо-дорого смотреть, - похвалила её стюардесса Роза. – Ступай теперь в пилотскую кабину и доложи командиру, что мы пролетаем над Магдагачем, поэтому пора открывать загрузочный люк, для сброса мусора. Ты же видела, сколько повар Роман консервных банок наоткрывал.
- Видела, - ответила Милка.
- Вот, - улыбнулась Роза, - эти банки и нужно выбросить за борт. Итак, подойдешь к кабине, три раза постучишь и доложишь громким голосом, чтобы слышал весь экипаж, что мы над Магдагачем. Не забудь пилотку надеть, чтобы руку к пустой голове не прикладывать.
    Милка поправила воротничок блузки, разгладила складки на юбке, надела пилотку, перчатки и строевым шагом отправилась через весь самолет в пилотскую кабину.
- Товарищ командир, - громко отчеканила она, прикрыв за собой дверь кабины. – Мы над Магдагачем. Откройте люк для сброса консервных банок.
- Что? – переспросил командир, глянув на Милку через плечо.
- Мусор надо выбросить над Магдагачем, - чуть громче повторила она, подумав, что командир не расслышал ее слов из-за шума двигателей.
- Какой ещё мусор? – нахмурился командир, а в голосе зазвучали нотки раздражения.
- Банки консервные от консервов, - выпалила Милка. – От консервов над Магдагачем…
- Вон отсюда! – закричал командир. – Вон из кабины со своим Мангачем… Наберут по объявлению…
- Я не по объявлению, а по комсомольской путевке…
- Во-о-о-н!
Милка так поспешно выскочила из двери, что зацепилась каблуком за порог и едва не рухнула на пол. Она влетела в кухню-буфет, желая поделиться своим фиаско, найти поддержку и сострадание у заботливых стюардесс, но, увидев хохочущих до слез гражданочек, тряхнула черными кудрями и гордо прошествовала в задний салон.
- Вот вы значит какие, - сквозь зубы процедила она. – Смейтесь, смейтесь. Будет и на моей улице праздник. Мама учила меня не затаивать зла, быть милой со всеми. Вот я и буду милой с вами, словно ничего не произошло.
   Милка сняла пилоточку, перчатки и медленно поплыла по салону. Её остановил маленький тщедушный старичок с седой бородкой, торчащей вверх смешным клинышком. Он посмотрел на Милку снизу вверх через круглые стекла очков и взволнованно принялся рассуждать о несметных лесных богатствах, о необходимости освоения Сибири и Дальнего Востока, о том, что нужна хорошая железнодорожная трасса, и он непременно скажет об этом в своем докладе на симпозиуме в Хабаровске. Милка внимательно выслушала взволнованную речь профессора и направилась в кухню-буфет. Роза подмигнула ей и велела выполнить новое задание: подмести пол в штурманском отсеке.
- Понимаешь, Людмила, - полушепотом проговорила Роза, - когда самолет приземляется в Хабаровске, обычно на борт приходят начальники, инспекторы, проверяющие. Поэтому везде должна быть идеальная чистота. Понятно. – Милка кивнула. – А у нашего штурмана случилась беда: он потерял Хабаровск.
- Как это потерял? – испугалась Милка. – Что же нам теперь делать?
- Не паниковать, - обняла её за плечи Роза. – Все уже позади, Хабаровск найден, полет проходит нормально, в нужном направлении. А вот в носовой части, где сидит штурман, та-а-акой беспорядок, что нам всем влетит по первое число от сибирского начальства, если мы до посадки все не уберем. Так что, милая моя, бери веничек, совочек и отправляйся в кабину спасать нас всех.
- Есть! – по-военному ответила Милка и помчалась в пилотскую кабину.
- Что на этот раз открывать будем? – сверкнул глазами командир.
- Ничего, - смущенно улыбнулась Милка. – В штурманском отсеке порядок велено навести.
- Наводи, - усмехнулся командир.
    Милка нырнула в стеклянную носовую часть лайнера и на миг замерла. Земля летела им навстречу, вскидывая вверх  кроны могучих кедров, сосен, елей, и молила: «Возьмите меня с собой! Задержитесь на миг! Позвольте до вас дотянуться! Ах, вы спешите. Остаться нельзя. Тогда, обещайте вернуться».
- Страшно? – поинтересовался штурман.
- Нет, - прошептала Милка. – Волшебно. Я ведь первый раз вижу все это, и восхищаюсь так, что нет слов…
- Тогда без слов восхищайся, милая, - предложил ей штурман. – Природой можно бесконечно восхищаться. Вот я уже более тысячи часов налетал, а все равно не перестаю испытывать радостного восторга, когда смотрю вниз из своего аквариума.
- Скажите, а вы сильно испугались, когда Хабаровск потеряли? – шепотом спросила Милка. Штурман удивленно вскинул брови:
- Я потерял Хабаровск? Такого мне еще слышать не приходилось.
- Значит, вы ничего не теряли? – смутилась Милка. – А почему тогда столько бумаги вокруг набросано?
- Чтобы тебе было чем заняться, - рассмеялся он и бросил на пол очередной лист. - Это отработанная информация.
- Ясно, - проговорила Милка, поняв, что ее вновь разыграли.
- Посмотри внимательно вниз, - сказал штурман. -  Видишь, убегает вдаль дорога из пункта «А» в пункт «В»? – Милка кивнула. – Вот и наши небесные трассы похожи на дороги, на воздушные дороги, которые не видит никто кроме пилотов. Заблудиться на воздушных дорогах невозможно, запомни это, синеглазая.
- Спасибо вам, - крепко сжав его руку, сказала Милка.

    Когда самолет приземлился в Хабаровске, Милка долго стояла на трапе, вдыхая воздух, пахнущий бескрайним сибирским простором.
- Всего лишь девять часов прошло, а мы на другом конце земли, - проговорила она. – Это просто фантастика.
- Не на другом конце земли, а на другом конце нашей Родины, - поправил ее штурман. – Вот когда на остров свободы Кубу полетишь, тогда и перенесешься через моря и океаны на другой конец земли, на другой континент.
- Я даже и мечтать об этом не смею, - призналась Милка.
- А тебе мечтать не нужно, - серьезно проговорил штурман. – Ты, синеглазая, должна быть уверена, что впереди у тебя встреча с новыми странами, новыми континентами и новыми людьми. Полет ты перенесла отлично, а это значит – ты наш человек, крылатый, и впереди у тебя блестящее будущее. Понятно?
- Да, - заулыбалась Милка, почувствовав за спиной настоящие сильные крылья.
- Вот и прекрасно, - проговорил штурман, легко сбегая вниз по трапу.
- Вот и прекрасно! – проговорила Милка и медленно пошла за ним следом.
Ей хотелось подольше сохранить в душе доселе неведомые чувства возвышенности и невесомости. Первые шаги по земле Милка сделала неуверенно и робко, словно пробовала, не уйдет ли из-под ног почва.
- Укачало? – участливо спросил командир, поравнявшись с Милкой.
- Нет, что вы, нисколечко, - заулыбалась она. – Просто я на миг представила себя птицей, аистом, и решила скопировать его походку.
- Получилось очень даже в стиле аиста, - рассмеялся командир и поинтересовался:
- Это твой первый полет?
- Самый-самый первый, первее не бывает, - призналась Милка. – Я ведь не то, чтобы не летала, никогда самолетов вблизи не видела. Издали только маленькой точкой в небе. А тут… Фантастика!
- Это ещё не фантастика, - проговорил командир. – Вот когда новый самолет ИЛ-62 на трассы выйдет, это и будет фантастика. Тогда наш ТУ-114 на постамент поставят, как реликвию, и будут про него всяческие небылицы рассказывать, - командир хитро улыбнулся. – Ну к примеру, что в самолете был специальный люк для сброса мусора на головы ничего не подозревающим гражданам окрестных сел и деревень.
- А его разве нет? – спросила Милка.
- Нет, и никогда не было, - шепотом ответил командир. – Весь мусор на земле разгружают.
- Понятненько, - проговорила Милка, наморщив лоб. – Теперь я нашим полушкинцам скажу, чтобы они за свои крыши не переживали.
- Скажи, скажи, что самолеты никаких крыш не портят, - заулыбался командир.

    Милка влюбилась в Хабаровск с первого взгляда, хотя самого города в первый раз она не увидела. Экипаж поселили рядом с аэропортом в каменной двухэтажной гостинице, вокруг  которой раскинулся парк с клумбами и скамеечками. За парком в просторном деревянном доме, напоминавшем старинную избу, находилась летная столовая. Полноватые улыбчивые поварихи готовили наваристый украинский борщ, щедро угощая столичных пилотов.
Милка с интересом наблюдала за новыми людьми, прислушивалась к словам, интонациям, смеху, пытаясь запомнить все, все, все, чтобы потом дома устроить настоящее представление, о своем первом полете.
В обратном рейсе стюардесса Роза разрешила Милке пройти по салону и проверить, пристегнуты ли пассажиры. Милка очень старалась. Она проверила привязные ремни у всех пассажиров в первом и третьем салонах, а потом зашла в купе, где сидел морской офицер. Был он очень грузным. Большой живот выпирал далеко вперед, и на нем никак не удавалось застегнуть привязные ремни.
- Всем хорош Аэрофлот, вот только ремешки коротковаты,  - недовольно бубнил он, пока Милка возилась с ремнями.
- Что же нам делать с вами? Непривязанным лететь нельзя, - покачала головой Милка.
- Неужели поездом отправите? – испуганно спросил офицер.
- Ой, не знаю, - проговорила Милка. – Вы главное не волнуйтесь. Я сейчас у бригадира спрошу, как нам быть.
- Вы уж поторопитесь, голубушка, а то до вылета несколько минут осталось, - вытерев пот со лба, сказал офицер.
- Товарищ… - возвысил голос молоденький адъютант.
- Потом, потом, Саша, - грозно сказал офицер. – Пусть юная бортпроводница выполняет свои обязанности. Ступайте, девушка к бригадиру. А мы тут будем сидеть и терпеливо ждать своей участи.
- Бегу, лечу, - выпалила Милка и помчалась к Розе.
- Да, вот так незадача, - внимательно выслушав Милку, проговорила Роза. – Высаживать его мы,  конечно же, права не имеем. А вот привязать его привяжем. Знаешь что, возьми ножницы, отрежь ручки от холщевых сумок, в которых нам постельное белье привозят. Сделай из этих ручек веревку и ступай к толстяку.
- Есть! – отчеканила Милка.
Когда она привязывала офицера, он добродушно смеялся и приговаривал:
- Вот и славно. Вот и выход нашелся. Связали, отвязали, но на землю не отпустили. Молодцы, молодцы.
В Москве толстого офицера встречали сразу несколько машин. А молоденький адъютант громко проговорил:
- Проходите, товарищ генерал-полковник, командование московским военным округом обещание свое выполнило, прислало автомобильный эскорт прямо к трапу.
- Вот и славно, вот и молодцы… Всем спасибо.
- Генерал-полковник?! Настоящий, - прошептала Милка, прижав ладони к губам. – А я ему советы, как похудеть давала. Ой, что будет?
- Да ничего не будет, - успокоила ее Роза. – Рейс прошел нормально. Жалоб и замечаний не было. Значит, смело отправляйся к Терентьевой за направлениями на медицинскую комиссию и на учебу.

     Когда Милка вернулась в отряд через месяц после учебы, оказалось, что бригаду стюардессы Розы расформировали, а Розу из бригадиров перевели в рядовые бортпроводники.
- А что со мной будет? – испугалась Милка.
- Ничего с тобой не будет, - сказала Тамара Петровна. – Ты – стажер, несмышлёныш ещё. Но думаю, это тебе наука на всю оставшуюся жизнь. «Не рой яму другому, сам в нее угодишь». Роза – опытный бригадир, должна была важному пассажиру повышенное внимание оказать, а не повышенные насмешки.
- Но… это же я его веревками привязала, - сконфузилась Милка.
- А кто тебе указание дал? – нахмурилась Терентьева.
- В том-то и дело, - проговорила Терентьева. – Доигралась наша Роза со своими розыгрышами. Доигралась…
Милка этот урок запомнила и, став бригадиром, строго-настрого запретила бортпроводникам смеяться над новенькими.
- Относитесь к другим так, как бы вы хотели, чтобы относились к вам, - постоянно повторяла она, проводя предполетные разборы. – Будьте дружелюбными всегда. Мир тесен, а с Аэрофлотом теснее вдвойне. Вы нагрубите пассажиру в Хабаровске, а потом встретите его в Гаване или Сингапуре. Дарите лучше доброту и свет и чаще, чаще, чаще улыбайтесь.

            В отряде Милку ценили и уважали за покладистость, ловкость, жизнерадостность и необыкновенную работоспособность. Через год она уже была назначена инструктором, обучала новеньких стюардесс всем тонкостям профессии. А дома Милку с нетерпением ждали мама, братья, сестры и соседи, чтобы услышать невыдуманные истории о развитии гражданской авиации, о первых летчиках и стюардессах и о тех людях, с которыми посчастливилось познакомиться Милке – первой стюардессе из военного городка Полушкино.
Порой Милка просто валилась с ног от усталости, но старший брат Митька укоризненно качал головой и повторял одно и тоже:
- Не устала ты, а зазналась. С чего тебе уставать-то? Ходишь там по самолету туда-сюда, глазками стреляешь, да задом крутишь, а нам потом правдивые истории про Аэрофлот загибаешь.
- Ничего я не загибаю, - сердилась Милка. – Если хочешь, я тебе всю-всю информацию соберу и…
- Собери, собери, - кипятился Митька, - устрой дома музей Аэрофлота и назови его своим именем.
- И устрою, и назову только не своим именем, а назову его: «Экипаж», - не сдавалась Милка, не зная тогда, что она и в самом деле станет хранительницей музея, а «Экипажем» назовут клуб ветеранов Аэрофлота, хозяйкой которого станет она – простая бортпроводница Милка Савельева.

- Принято единогласно! – громко сказал председатель собрания ветеранов Аэрофлота Станислав Немов. – Позвольте, Людмила Владимировна, вас поздравить. Отныне на вас возлагаются полномочия руководителя, вдохновителя, командира, которому мы – заслуженные пилоты, инженеры, штурманы и радисты будем безоговорочно подчиняться.
- Так уж и безоговорочно? – усмехнулась Людмила. – Уж какой вы, Станислав Никитич, спорщик, всем известно.
В зале дружно загудели.
- Так ведь это же хорошо, когда есть такие боевые товарищи, как я! – заулыбался он. – Я воевать стану, а ты, Людмилочка будешь международные конфликты улаживать. Идет?
- Ну, если речь зашла о международных конфликтах, то я готова к сотрудничеству, - серьёзно сказала Людмила, вытянув руки по швам. Зал разразился дружным смехом.
- Кандидатура Людмилы Владимировны Рассказовой утверждена единогласно! – перекрикивая шум голосов, проговорил Немов. - Экипаж к полету готов. Контрольный рейс номер один по трассе памяти просит разрешения на взлет.
- Взлёт разрешаю, - сказала Людмила.
- Три, два, один… поехали!

      Память… Память, цепко хранящая мелочи прошлого, порой никак не желает мириться с настоящим. Почему? Возможно потому, что в стране прошлого остались люди любимые, дорогие сердцу, с которыми связывали невидимые нити воздушных трасс, рукопожатия в эстафетных аэропортах, победы и разочарования, освоение новых лайнеров и общий, неумолимый бег времени. Времени, которое с годами мчится вперед все стремительнее…
- Сколько лет прошло, а ты совсем не изменилась, - жмут Людмиле руку пилоты.
- Стараюсь, - улыбается она, понимая, что изменилась, изменилась очень сильно. Уже не сияют небесной синевой глаза, ставшие с годами серо-голубыми. Остались только ямочки на щеках, да юношеский задор, который помогает жить, выживать в это, бешено несущееся вперед, время.
Бессонными ночами она смотрит через прозрачный квадрат окна в небо и думает, думает, думает о прошлом…

- Милка, а правда, что ваш самолет на Змея Горыныча похож? – шепотом спросила Катя.
- Не-е-ет, - прошептала Милка. – Это я его так называю, потому что он оч-чень-оч-чень большой, просто огромный, как Горыныч. А когда винты под крыльями начинают крутиться и гудеть, так сердце в пятки уходит.
- Ясно, - чуть громче сказала Катя. – А то мне тебя до слез жалко, что ты на Змее Горыныче летаешь. Митька тебя дразнит, а я потом под одеяло залезу и плачу.
- Глупышка моя, - Милка прижала сестренку к груди. – Не смей больше плакать, потому что я – самая-самая счастливая. Подумай только, ведь ни у кого из наших земляков нет крыльев, а у меня есть. Ну, скажи, скажи, у кого ещё судьба крылатая? Кто небо, как свои пять пальцев знает?
- Ни-и-и-и-кто, - восторженно глядя на сестру, прошептала Катя.
- То-то. Значит надо не плакать, а радоваться, - улыбнулась Милка. – А то, что наш ТУ-114 на Змея Горыныча похож, не беда. Скоро эра новых самолетов настанет. Вот создадут конструкторы новые двигатели, и полетим мы в небеса на новых самолетах. Весь земной шар облететь сможем. Веришь, Катюха?
- Верю!
- А ведь первым стюардессам это и не снилось, - многозначительно проговорила Милка. – Хотя, может и снилось. Чем они хуже нас? Может они тоже мечтали увидеть Северное сияние, бушующий океан, экзотическую природу Африки, Америки, Японии.
- А ты видела первую стюардессу? – поинтересовалась Катя.
- Нет, - улыбнулась Милка. – Не видела, но знаю, что её зовут Эльза Городецкая. Она в 1933 году была единственной стюардессой целых три месяца. Никто кроме Эльзы не решался подниматься в небо, хотя самолеты летали значительно ниже, чем сейчас.
- Как это значительно ниже? – спросила Катя.
- Раньше авиаторам грозила тюрьма, если они вздумают подняться выше трёхсот метров над землей, а теперь высота полетов шесть – восемь тысяч метров, а то и девять – десять тысяч, - пояснила Милка. – Да и самолеты сейчас другие, более современные. Первые-то самолеты на «этажерки» были похожи и назывались аэропланами. На них летали отважные летчики Уточкин, Ефремов, Россинский. Аэроплан взлетал со вспаханного или засеянного травой поля с травой высотой в аршин. Это чуть меньше метра. Посадка аэроплана на поле разрешалась без каких либо видимых повреждений аппарата. Наверное, поэтому на первых билетах авиапассажиров было написано: «Пассажир во время полета обязан следить за колесами аэроплана и в случае необходимости докладывать летчику».
- Это что же выходит, пассажиры сидели в самолете, свесив головы из окошек? – удивилась Катя.
- Возможно, - улыбнулась Милка.
- А когда появились первые настоящие аэропорты? – поинтересовалась Катя.
- В 1909 году в Киеве, - ответила Милка. - А в 1913 открылся первый аэровокзал на центральном Московском аэродроме. И если первые аэропорты были оборудованы только лестницами-стремянками да бочками для топлива, то современные аэропорты – это сложнейшие хозяйства, оснащенные по последнему слову техники.
- Откуда ты все это знаешь, Милка? – восторженно глядя на сестру, проговорила Катя.
- Хорошо учиться надо дружок, тогда и ты все будешь знать, - улыбнулась Милка.
- А вот скажи, за Полярным кругом аэропорт есть? – спросила Катя, решив основательно проэкзаменовать сестру.
- Есть, - уверенно ответила Милка. – В городе Салехарде. А самый высокий аэропорт в мире находится в Тибете на горе Лхаса на отметке четыре тысячи триста шестьдесят три метра над уровнем моря. А в Амстердаме аэропорт Схипхол почти на четыре метра ниже уровня моря. Он самый низкий в мире.
- А твой, какой аэропорт: низкий или высокий? – поинтересовалась Катя.
- Мой аэропорт нормальный, - рассмеялась Милка.
- Мы с мамой за тебя очень-очень переживаем, - прижавшись к сестре, проговорила Катя. – Бывает, ночами не спим, все ждем какой-то тайной весточки от тебя. Хотя вряд ли можно ее послать из далекого-далека к нам в Полушкино.
- Можно, Катюша, если очень-очень захотеть, - прошептала Милка. – Посмотри, как ярко пульсирует на небе Полярная звезда, сообщая, что со мной все в полном порядке, что бояться нечего и незачем переживать. И пока звезды будут сиять на темнеющем небосклоне, со мной ничего не случится. Веришь?
- Да, - ответила Катя.
   Милка опустила лицо в Катины волосы, пахнущие летними травами, и подумала, что страх не зря называют «животным». Он берет начало в области живота и постепенно, расползаясь по всему телу, парализует сознание. Но стоит только противостать страху, и ты, словно пробудившись от кошмарного сна, испытываешь ощущение счастья, поражаясь скрытым возможностям человеческого организма.
Милка вспомнила как Шурочка Михайлова рассказывала ей об аварийной посадке на Неву. Что она в тот момент совсем не думала о своем неумении плавать, не испугалась фонтана воды, хлынувшего в салон самолета, а принялась эвакуировать пассажиров на катера и лодки, подоспевшие к тонущему лайнеру. Потом уже, стоя на берегу и глядя на исчезающий под темной водой фюзеляж самолета, она дала волю слезам, позволив себе оплакать безмятежность и беззаботность, поняв, что жизнь похожа на падающий метеорит: сверкнула и исчезла.
- Молю тебя, Боже, да минует меня чаша сия, - мысленно попросила Милка, отгоняя прочь непрошенное волнение. Завтра ей нужно быть в форме. Она будет выполнять секретный рейс, о котором нельзя говорить никому, даже коллегам по работе.

   Алексей Борисович Клюев встретил Милку у проходной и, лукаво прищурившись, спросил:
- Значит, это тебе, Людмила, оказали высокое доверие?
- Мне, - улыбнулась она.
- А куда полетим знаешь? – спросил он.
- Нет, - призналась она.
- Оч-чень хорошо, - сказал Клюев.
- Что же тут хорошего, когда летишь в неизвестность? – хмыкнула Милка.
- Не в неизвестность, а в небо, душа моя, - нараспев проговорил он. – Выполняй свою работу и ни о чем не думай. Сегодня твоими пассажирами будут конструкторы, исследователи и представители министерства. Так что ты уж, Людочка, постарайся.
- Постараюсь, Алексей Борисович, - пообещала Милка, легко взбегая по трапу.
Много позже Милка узнала, что участвовала в эксперименте на дальность полета. А тогда она ни о чем не подозревала. Медики прикрепили к ней множество датчиков и попросили вести себя непринужденно.
- Легко сказать, - нахмурилась она. Но через несколько минут после взлета занявшись обслуживанием важных пассажиров, совсем забыла о датчиках.
Одиннадцать с половиной часов длился этот полет, но для Милки время спрессовалось в один миг: едва взлетели и пора прощаться. Жаль, потому что завершилась беседа с удивительным человеком, генеральным конструктором Павлом Соловьевым.
    Их разговор начался легко и непринужденно. Павел Александрович с улыбкой сказал:
- Мне посчастливилось взрослеть в годы авиационных триумфов, поэтому выбор профессии был предрешен. Я поступил в Рыбинский авиационный институт, блестяще сдав все экзамены.
- Вы откуда родом? – спросили меня на экзамене по химии.
- Из Кинешмы, - бодро ответил я.
- А как переводится это название? Что оно значит? – хитро прищурившись, спросил профессор.
- Говорят, что, проплывая мимо этих мест, Степан Разин услышал ропот своего войска и робкий вопрос персидской княжны: «Кинешь мя?» Двадцать верст атаман думал, а в местечке Решма, участь княжны была решена: грозный атаман выбросил её за борт. С тех пор живут на Волжских берегах улыбчивые, открытые, добрые люди, да не просты и не смиренны они. Настоящие волгари, из тех русских мужиков, что остановили войско польское, заведенное Сусаниным в непроходимую чащу, - рассказал я ему свою любимую байку. Профессор улыбнулся и поставил мне «отлично».
А на физике мне задали вопрос: «Сколько бакенов от Кинешмы до Рыбинска?» Долго не раздумывая, я ответил:
- Два: красный и белый по обе линии фарватера.
- Молодец! – воскликнул профессор и крепко пожал мою руку.
Так началась моя студенческая жизнь веселая и голодная. Стипендии едва хватало на покупку научных пособий. Койки в общежитии напоминали арестантские нары. В свободное от занятий время, мы все занимались военно-спортивными дисциплинами: плаванием, бегом, стрельбой. Лучшим по стрельбе выдавали значок «Ворошиловский стрелок». Такой значок стал моей первой и самой дорогой наградой.
    Года через два мне, как лучшему студенту предложили стать преподавателем аэроклуба, назначив оклад пятьсот рублей. Это были огромные деньги. Часть я отсылал маме и четырем младшим братьям и сестрам.
Работая в аэроклубе, я научился хорошо летать, освоил курс аэронавигации и авиадвигателей и с удовольствием передавал свой опыт другим, повторяя непрестанно слова деда Андрея Карпеевича – статного волгаря с длинной пышной шевелюрой и густой окладистой бородой:
- «Не упадет с неба манна небесная, все следует зарабатывать добросовестно, честным трудом и рассчитывать только на себя». Слова деда стали моим девизом. За всю свою жизнь я ни разу не покривил душой, не поддался соблазнам…
Когда мы летали на самолете У-2, мне нравилось слушать, как работает двигатель М-11 конструктора Аркадия Швецова. Представляете, Людмила, судьба распорядилась так, что я не только узнал историю создания этого двигателя, но и стал правой рукой известного конструктора.
Работая с Аркадием Швецовым, я усвоил главное: авиадвигатель должен быть мощным и легким. Швецов любил повторять:
- «Любая хозяйка, взяв поваренную книгу, может приготовить кушанье. Но оно все-таки не похоже на то, что приготовит профессиональный повар. Так и у нас: можно иметь технологию, документацию, чертежи, описания специалистов, и не сделать мотор. В нашем деле нужно умение, нужен опыт, нужна квалификация, нужно тщательно подбирать и воспитывать людей, которые будут знать, как подойти к решению той или иной задачи. Труд изобретателя – это девяносто девять процентов пота и один процент творчества. Но этот один процент перевесит все остальные».
    Заниматься творчеством, творить мне нравилось больше всего. Мы с друзьями создавали сотни чертежей, чтобы выбрать единственно верный, по которому будет сделан хороший мотор. Свой диплом я защищал легким мотором для учебного самолета, сделанным по поручению директора Пермского завода, где мы были на преддипломной практике. Причем, никто не ожидал от бесшабашных студентов такого усердия и творческого подхода к делу. Удивили мы тогда многих.
Потом на выпускном вечере, устроенном с небывалым размахом и помпезностью, мне, как специалисту с «красным» дипломом предоставили возможность выбирать место будущей работы. Я, не задумываясь, выбрал Пермь, конструкторское бюро Аркадия Швецова. Но не сразу признал меня великий конструктор. Не любил он людей самонадеянных. Присматривался, давал время проявить творческий подход к делу. Наверное поэтому, Швецова окружали люди талантливые, самоотверженные, преданные, готовые не спать ночами ради общего дела: создания нового мотора.
Когда началась война, нас на фронт не пустили. Сказали, что мы нужнее в тылу. Мне поручили руководство бригадой «ураганных мыслей», которая участвовала в создании мотора М-82. Он был установлен на истребителях Ла-5 и Ла-7 и спас жизнь не одному летчику.
    Свою первую награду – медаль «За трудовую доблесть» я получил в 1943 году. Это была награда за бессонные ночи, проведенные над расчетами, за обмороженные на разгрузке вагонов ноги, за тяготы военной жизни и удачи в создании моторов.
    А после войны возникла необходимость ликвидировать отставание нашей страны от Америки в области крупного вертолетостроения. Берия вызвал нас к себе и приказал сделать вертолет за год. Все без исключения конструкторы считали, что нужно минимум три – четыре года, чтобы сделать хорошую машину и сдать ее в серию. Но… приказы не обсуждаются. Мы с конструктором Яковлевым принялись за работу.
Я с головой окунулся в историю вертолетостроения. И знаете, Людмила, что я  узнал?
- Что? – спросила она.
- Что впервые идея построения геликоптера – машины, поднимающейся в воздух при помощи горизонтального вращающегося винта, возникла ещё у Леонардо да Винчи! – восторженно проговорил он. – Представляете?! А в1754 году наш великий Михайло Ломоносов изготовил модель, у которой винт приводился во вращение часовым пружинным механизмом. Свой проект он назвал гениально: «аэродинамическая машина» для исследования верхних слоев атмосферы. Но нам-то были нужны  вертолеты чтобы доставлять груз в совершенно недоступные для обычного транспорта районы. Поэтому предстояло сделать специальные силовые установки и редукторы. Их разработками и занималось конструкторское бюро под руководством Швецова. Мы не спали ночами. Спешили выполнить приказ. Успели.
В назначенный срок моторы были готовы, но когда их установили на вертолеты Ми-4 и Як-24, начались проблемы: лопасти изгибались при вращении, грозя зацепить корпус вертолета, возрастала вибрация. Трёхсотчасовые ресурсные испытания закончились печально: вертолет Як-24 сгорел. Работу пришлось начинать с нуля, - Павел Александрович грустно улыбнулся. – Это я сейчас бодро вам обо всем рассказываю, а тогда… Тогда мы все были на грани нервного срыва. Череда промахов и неприятностей, которая к счастью завершилась победой нашей технической мысли. Оба вертолета были запущены в серийное производство. На Ми-4 даже был установлен мировой рекорд высоты, а на Як-24 – грузоподъемности.
   К сожалению, генеральный конструктор Аркадий Швецов этого не узнал, он умер 30 марта 1953 года.
   Заняв место учителя, я впервые серьезно задумался над тем, что нужно, чтобы быть настоящим конструктором? И неожиданно для себя понял, что недостаточно только хороших знаний по математике, механике и сопромату, честности в работе и творческого озарения, о котором говорил Швецов, нужна ещё интуиция. Без неё не обойтись. Нужно заглянуть за горизонт, оказаться за пределами полученных знаний, постараться предвидеть то, что понадобится авиации через десять, двадцать, тридцать лет, выработать генеральное направление, а это большой риск. Но задача главного конструктора в том и заключается, чтобы четко выработать для себя определенный баланс риска и возможностей.
    Мы решили создать первый двухконтурный двигатель Д-20 и турбовинтовой Д-19. Работа началась. Но в 1957 году конструкторским бюро Туполева был построен самый большой в мире пассажирский самолет ТУ-114, рассчитанный на перевозку ста семидесяти пассажиров. Самолет был оборудован четырьмя турбовинтовыми двигателями НК-12МВ конструктора Кузнецова и развивал скорость до девятисот километров в час. Двигатель Д-19, который должен был обладать такими же свойствами, стал не нужен. Тогда нам пришлось все усилия сосредоточить на двухконтурном моторе Д-20П – пассажирском. Этот мотор заказал Туполев для нового самолета ТУ-124. А затем поступил заказ на новый мотор для самолета Ту-134.
    Зная о железном правиле Туполева: «пассажирские самолеты и их оборудование должны быть абсолютно надежными и безопасными», мы старались изо всех сил, создавая мотор Д-30, который по своим параметрам превзошел бы лучшие зарубежные образцы этого класса. Мы решили, что у нового мотора должна быть высокая эффективность узлов и усовершенствованная конструкция. Двигатели решили поместить в хвостовой части самолета для уменьшения шума. Уговорили разработчиков оснастить самолет Ту-134 автоматической системой захода на посадку в сложных метеоусловиях. Запуск этой машины в серийное производство стал настоящей победой авиаконструкторов.
На салон в Ля Бурже я летел переполненный гордостью. Представляете, Людочка, впервые советскую авиацию представиляли сразу несколько новинок: самолеты Ту-134, Ил-62, вертолеты Ми-6, Ми-8, Ми-10, которые голландцы окрестили «летающими мельницами». Но настоящей сенсацией стал прилет в Париж самолета-гиганта Ан-22, способного поднимать восемьдесят тон груза. В чреве «Антея» состоялась пресконференция, после которой мы с Юрой Гагариным отправились бродить по Парижу.
Парижане узнавали первого космонавта, останавливали, задавали вопросы, звали в гости. Один француз на ломаном русском объяснил, что его предки – выходцы из России. Что сам он работает на авиационной фирме, что у него большой двухэтажный дом с садом, и вручил Юрию листок с адресом, надеясь увидеть соотечественников у себя в гостях, чтобы выпить бутылку дорогого красного вина, которое хранится в его доме пятьдесят лет.
- Ну что, примем предложение Жана? – улыбнулся Юрий.
- Конечно, мы можем принять его предложение, - серьезно сказал я. – Но, боюсь, что нам с тобой придется потом отправиться на Лубянку. Тебя, как первого космонавта простят, а мне пришьют измену Родине и связь с иностранной разведкой. Не будем лучше рисковать, ведь мне ещё новый двигатель для Ил-62М сделать надо…
Павел Соловьев подмигнул Милке и проговорил:
- Мы ничего не узнали о французском гостеприимстве. Зато сегодня испытываем новый двигатель.
- Значит я – Белка и Стрелка одновременно? – серьёзно проговорила Милка, глядя в карие глаза конструктора.
- Почему это? – удивился он.
- Да потому, что сразу в двух экспериментах участвую: в испытании мотора и проверке влияния высоты и дальности полета на женский организм, - сказала она и улыбнулась. – Но, если честно, я несказанно рада этому. Вы мне столько интересного рассказали, что я теперь буду самой эрудированной стюардессой Аэрофлота. Как было бы здорово летать с вами всегда.
- Увы, - грустно улыбнулся конструктор, - это невозможно, да и не нужно, чтобы я не надоел вам со своими моторами.
- Да что вы, разве ваши рассказы могут надоесть?  Это же так интересно, – воскликнула Милка.
- Интересно в небольших количествах, - усмехнулся Соловьев. – Вот я посмотрю, что вы скажете, когда мы с вами в следующий раз встретимся.
- Скажу: «Здравствуйте, Павел Александрович! Что у вас новенького? Как дела в КБ?» - выпалила Милка и, хитро прищурившись, добавила:
- А ещё я скажу, что очень-очень рада видеть вас снова и хочу, чтобы наш полет никогда не завершался.
- У нас керосина не хватит на вечный полет, - усмехнулся Соловьев.
- А вы что-нибудь придумаете, - прошептала Милка.
- Хорошо, - шепотом ответил он. – Хо-ро-шо.
      Как жаль, что приходит пора нам проститься,
      Что больше уже ничего не случится,
      Слова превратятся в звездную пыль
      И в вечности канут.

      - То небыль иль быль? –
      Я буду гадать по прошествии лет.
     - Всё было, всё было, - раздастся в ответ. –
     Серебряной птицей летел самолет,
 
     И вас уносил от забот и невзгод,
     И время стремительно мчалось за ним,
     Не зная, что день этот необходим,
     Что он никогда был не должен кончаться,

     Что велено вечность ему продолжаться.
     Но сел самолет, и распахнута дверь…
     - Прощай. Не печалься,
     И в лучшее верь.

Она никогда его больше не видела, но никогда не забывала. О Павле Соловьеве Людмила вновь услышала через сорок лет. В музей Аэрофлота пришли Валерий Киселев и Любовь Калинина и подарили книгу «Двадцать глав из жизни Павла Соловьева».
- Возможно, вас заинтересует наш совместный труд, - подписывая книгу, сказал Валерий.
- Конечно, заинтересует! – воскликнула Людмила и принялась перелистывать страницы, отыскивая то, о чем рассказывал ей Павел Александрович, и то, о чем умолчал.
Воспоминания вернули ее в 1967 год. Тогда после рейса она примчалась домой и принялась взахлеб рассказывать о необыкновенном полете и незабываемой встрече. Мама прижала ладони к губам и проговорила:
- Кто бы мог подумать, дочка, что у тебя такая опасная профессия?
Братья и сестры смотрели на Милку с нескрываемым восторгом. И только старший Митька презрительно сказал:
- Ох, ах, эксперимент…Что ты из себя возомнила?
- Злой ты Митька, завистливый, - проговорила Милка. – Тебе завидно, что я в небо улетаю, со знаменитыми людьми знакомлюсь…
- Подумаешь, знаменитые люди, - фыркнул Митька. – Ничего в них особенного нет. Они, твои знаменитые, наверняка ведут себя хуже нас – простых советских ребят.
- А вот и нет, нет, нет, - закричала Милка.
- Тише вы, спорщики, - прикрикнула на них мама. – Какой пример вы младшим подаете?
- А что она защищает всех, кого не лень? – насупился Митька.
- А ты зато на всех нападаешь, как бандит с большой дороги, - парировала Милка.
- Это я-то бандит? – воскликнул Митька, сжав кулаки. – А ты, а ты… деревенская…
- Дмитрий! – мама стукнула кулаком по столу. – Хватит. Как же вы дальше жить будете, если вместо любви ненависть друг к другу проявляете?
- А это не ненависть, мамочка, - улыбнулась Милка.  – Это дуэль за право первенства.
- Дура ты, Милка, - пробубнил Митька и вышел, громко хлопнув дверью.
Милка подошла к окну и, устремив взор в небеса, мысленно попросила:
- Боже, даруй мне мудрости. Помоги не держать на Митьку зла…

Через несколько месяцев Милка получила новое ответственное задание: обслуживать делегацию, отправляющуюся на самолете Ил-62 в Монреаль на выставку Экспо-67.
Трем стюардессам: Наталье Андреевой, Светлана Дроновой и Людмиле Савельевой в канадском аэропорту Дорваль вручили огромные букеты цветов. К трапу подали черные лимузины, в которых делегация и экипаж отправились по широкой магистрали в центр Монреаля в гостиницу «Ришель».
Город поразил Милку фантастической чистотой улиц, ухоженностью скверов, газонов, клумб, красотой архитектуры, обилием маленьких магазинчиков и пестротой вывесок. Расположенный в устье реки Святого Лаврентия, город словно сжимал в объятиях высокую гору, поросшую вековыми деревьями. Величественность и очарование ему придавали канадские клены, полыхающие огнем, отливающие золотом и багрянцем. Несколько листочков этой чужеземной красоты Милка вложила в книгу, чтобы забрать с собой в Москву. А Митька взял и растоптал листья канадских кленов.
- Он злой и жестокий мальчишка, - размазывая слезы по лицу, шептала Милка. – Он растоптал листья, но не смог растоптать мои воспоминания. Стоит мне только закрыть глаза,  и я моментально перенесусь на Шербрук-стрит 1000, в монументальное двадцатиэтажное здание, сияющее зеркальными окнами – штаб квартиру Международной организации гражданской авиации ИКАО. А Митька никогда не сможет увидеть это здание. Он еще много чего не сможет увидеть. А я облечу весь мир…

Заканчивалась эра турбовинтовой техники. Пилоты с сочувствием смотрели на «Горыныча» - Ту-114, вспоминая сколько было связано с этим самолетом. Полеты над бескрайними просторами страны, освоение новых трасс, покорение Америки и Японии. Но чаще всего вспоминали первый беспосадочный рейс Москва – Гавана, который выполнял экипаж командира Дмитрия Румянцева.
22 декабря 1962 года самолет Ту-114 вылетел из Шереметьево, дозаправился в Мурманске и взял курс на Гавану. Экипаж знал, что каждый полет – это жизнь со множеством неизвестных, и был готов к неожиданностям. Сначала в лицо полыхнуло северное сияние, заставив на миг потерять ощущение реальности. Потом разбушевался ветер. А в небе над Исландией прозвучало тревожное сообщение: «Нью-Йорк требует снизить высоту на полтора километра». И в довершение ко всему самолет окружили американские истребители. В воздухе повис риторический вопрос: «Что делать?»
- Продолжаем полет на прежней высоте, - приказал командир и, выйдя в эфир, на чистейшем английском языке проговорил:
- Советский борт, выполняющий полет по согласованному и заранее утвержденному плану, высоты менять не будет.
Несколько минут длилось напряженное молчание, после которого истребители один за другим исчезли, чтобы вновь появиться в небе над Майами. Они сопровождали Ту-114 до самой Гаваны и стали свидетелями торжественного приема, который устроили кубинцы русскому экипажу, преодолевшему расстояние десять тысяч девятьсот километров за четырнадцать часов пятьдесят две минуты.
Несколько незабываемых дней провел экипаж на острове свободы, вдыхая просоленный морской воздух, слушая ритмичную музыку, любуясь зажигательными кубинскими танцами, яркостью красок и легкой беззаботностью кубинцев. Но пришла пора возвращаться в Москву. И тут экипаж столкнулся с серьезной проблемой: возле аэродрома были расположены высокие мачты антенн, которые мешали взлету самолета. После трех неудачных попыток взлета, Румянцева решил не убирать шасси, пока самолет не наберет высоту сто метров. Взлет удался. Самолет прошел над мачтами на высоте пятьдесят метров. Конструкторы, рекомендовавшие при взлете сразу убирать шасси, решили, что помог порыв ветра. Тогда Румянцев совершил ещё один взлет, поднявшись над мачтами на шестьдесят метров.
Конструкторы признали такой взлет единственно верным и рекомендовали его всем экипажам, выполняющим полеты в Гавану. А к Дмитрию Румянцеву стали обращаться за советом, как к пилоту-практику. Министр Гражданской авиации Евгений Логинов пригласил его и спросил, сможет ли самый большой в мире самолет Ту-114 приземлиться в японском аэропорту Ханеда, окруженном высокими горами. Румянцев показал ему расчеты пилотирования Ту-114 на уменьшенных скоростях с меньшим радиусом и схемы захода на взлет и посадку. В конструкторском бюро Туполева эти расчеты проверили и дали официальное подтверждение гарантии безопасности. Затяжные переговоры с японцами сдвинулись с мертвой точки, 10 августа 1967 года Ту-114 совершил посадку в Токио.
Толпы журналистов, окружившие экипаж, задавали один и тот же вопрос:
- Как вам удалось посадить такую громадину с первого захода в нашем аэропорту, в то время как небольшим иностранным самолетам требуется три, четыре попытки? Это везение или..?
- Верный математический расчет, - коротко ответил Румянцев, думая о посадке в Рио-Де-Жанейро, которая была сложнее и опаснее, но именно та посадка придала ему уверенность.
Аэропорт Рио расположен в бухте, окруженной горами. Заход на посадку выполняется не со стороны океана, а внутри каменного мешка, где большому самолету развернуться очень трудно даже днем при отличной видимости. Румянцеву пришлось совершать посадку ночью. Он сделал такой крутой вираж, что с багажных полок посыпались вещи. Пассажиры затаили дыхание, ожидая самого худшего. Но самолет выпрямился и легко побежал по бетонной полосе к зданию аэропорта.
- Как вам удалось это сделать? – восторженно глядя на него, спросила тогда Милка.
- Очень просто, - улыбнулся Румянцев. – Составил рекомендуемый план действия в условиях сложного аэропорта и неукоснительно его выполнял.
- Потрясающе! – проговорила Милка. – Возьмите меня в свой экипаж.
- Не возьму, - строго ответил он.
- Почему? – поинтересовалась Милка, готовясь выслушать нарекания в свой адрес.
- Ухожу на руководящую должность, - рассмеялся Румянцев. – Это первая причина. А вторая – это решение о создании отдельной службы бортпроводников. Слишком много очаровательных девушек стало работать на наших трассах, за всеми не уследишь, у всех эрудицию не проверишь. Вот ты, Людмила, знаешь, на какой реке стоит столица Америки Вашингтон?
Она потупила взор.
- На реке Потомак, - шепнул ей на ухо Дмитрий Иванович. Милка глянула на него своими голубыми глазами и рассмеялась. Потом она много раз задавала вопрос про американскую реку на комиссиях, проверяющих эрудицию бортпроводников. А тогда ее рассмешило само слово «Потомак», потому что младший брат Серёженька так называл автомат, который Милка привезла ему в подарок.
Каждый раз возвращаясь из командировки, Милка привозила подарок кому-нибудь из сестер и братьев. Всем кроме Митьки.
- Ты меня своими бирюльками не задобришь, - презрительно проговорил он, швырнув в сторону ремень из крокодиловой кожи, за который Милка выложила все свои сбережения.
- А мне этот ремешок очень даже подойдет. Спасибо тебе, дорогая сестренка, - подняв с пола дорогой подарок, сказал средний брат Ванечка. – Я его, Милка, только по праздникам надевать буду и всем буду говорить, что это подарок из Африки.
- Спасибо, - поцеловала его в лоб Милка и вышла в сад. Там, вдали ото всех, она дала волю слезам. Они текли теплыми струйками по щекам, смывая боль, обиду, отчаяние, унося с собой жгучую ненависть, которая пыталась вытеснить из сердца любовь. Милке хотелось рассказать брату о жутком урагане Луиза, который родился над океаном и чуть не смыл с лица земли Кубу. Что они чудом уцелели, когда в небе над Бермудскими островами самолет начал «клевать» носом и вышли из строя сразу обе радиостанции. Пилотам пришлось вести самолет над бушующим океаном полагаясь лишь на интуицию. А она смотрела в иллюминатор и, казалось, чувствовала на своем лице соленые брызги, взлетающих до небес волн.
- А может быть, это были слезы моего примирения с Митькой? – подумала она. – Может быть. Я не поддамся, не поддамся. Я не стану такой же злой и жестокой, как Митька. Пусть лучше он станет таким же добрым и милым всем, как я. Пусть…
- Что за гроза над вами пронеслась? – раздался громкий голос.
Милка ловко вытерла слезы ладонями и, подняв голову, скороговоркой выпалила:
- Гроза? Неужели была гроза? А я и не заметила. Здесь под вишнями так дивно мечтается, что забываешь о реальности.
- Какая вы красавица! – воскликнул юноша, стоящий по ту сторону забора. – Можно я помечтаю вместе с вами?
Милка не успела ничего ответить, он легко перемахнул невысокую изгородь и, усевшись подле неё, нараспев заговорил:
- Позвольте вам представиться. Я – Николай, но не второй Российский царь, а Николай Ефремов сын… Сын своего отца…
- И матери своей, - усмехнулась Милка и, протянув ему руку, представилась:
- Людмила
- Ми-ла, - прижав ее руку к губам, проговорил он. – Ми-ла.
- Милка, ты где? – крикнула с крыльца сестра Надежда. – Иди скорее домой, тебя мама зовет.
- Вот и помечтали, - аккуратно высвобождая свою руку из рук Николая, проговорила Милка. – Простите, но я должна вас покинуть.
- Я останусь здесь, под вишнями, и буду ждать вас до утра. Надеясь, что дождусь Людмилу, - помогая ей поднятья с травы, сказал Николай.
- До утра меня ждать не стоит, у меня очень много дел, - нахмурилась она.
- Тогда, назначьте мне свидание, сударыня, - предложил он. Она удивленно вскинула брови.
- Исправляю свою оплошность, - улыбнулся он. – Я назначаю вам свидание у реки. Сегодня в девять. Приходите, Ми-ла…
- Милка, ты нарочно не идешь? – зло выкрикнула Надежда. – Я же вижу, что ты под вишнями стоишь.
- Так вы придете, Ми-ла? – с надеждой спросил он.
- Нет, - ответила она и поспешила к дому.
- Кто это был? – с вызовом спросила Надежда.
- Не знаю, - ответила Милка.
- А почему же ты с ним так долго болтала? – искренне удивилась сестра.
- Он мне стихи собственного сочинения читал, а я внимательно слушала, - сказала Милка.
- И… и что, хорошие стихи?
- Нет, не хорошие, а отличные, - ответила Милка, перешагивая порог.
Едва она скрылась за дверью, Надежда выбежала за калитку и звонко крикнула:
- Товарищ поэт, я тоже стихи люблю!
Николай рассмеялся, послал ей воздушный поцелуй и зашагал прочь.
- Что бы это значило? – задала себе вопрос Надежда и сама же ответила:
- Это же – первый знак внимания! Ура!

О Милке Савельевой Николай Ефремов знал все или почти все. Словоохотливые соседи поведали ему, что юной красавицей восхищаются не только на земле, но и в небе, потому что у нее необыкновенная профессия – стюардесса. Но, несмотря на это, она продолжает оставаться отзывчивым, чутким человеком, готовым в любой момент протянуть руку помощи. Она помогает воспитывать соседских ребятишек, читает им книги, придумывает разные игры и даже учит их говорить по-английски.
- Преувеличивают, - подумал Николай и решил сам увидеть Милку. А когда она глянула на него своими васильковыми глазами, он на миг потерял точку опоры.
- Да, именно такой должна быть девушка моей мечты, - вновь обретя чувство равновесия, решил он и принялся активно ухаживать за «неземной» красавицей.
- Доброе утро, сударыня, - распахнув перед Милкой калитку, проговорил он.
- Что вас заставило подняться с петухами? – улыбнулась Милка.
- Я не ложился спать, Людмила, - проговорил он таинственным голосом, протянув ей большую белую ромашку. – Я боялся, что вы упорхнете, так и не пообещав мне новой встречи. Итак…
- Вы понравились моей сестренке Наденьке, - сказала Милка.
- А вам? – в его глазах она увидела недоумение.
- Я привыкла оценивать людей по их внутреннему содержанию, - улыбнулась она. – А для этого…
- А для этого нужно чаще видеться, - закончил он ее мысль. – Поэтому я буду вас сегодня ждать…
- Боюсь, что сегодня я не вернусь, - рассмеялась она.
- Ах, да, я совсем забыл, что у вас неземная профессия. Не буду спрашивать, куда вы нынче держите путь, чтобы не огорчаться, - вздохнул он. – Спрошу лишь: надолго ли?
- На неделю, - ответила она.
- Как жаль, на целую неделю лишен я буду ваших чар, - приложив руку к груди, проговорил он. – Мне остается терпеливо ждать и, глядя в небеса, шептать: «Вернись скорее Мила, Мила!»
Слова вам эти ветер принесет. Их повторит вам белая ромашка. Запомните, я жду вас у реки, мечтая коснуться вашей руки… Желаю вам приятного полета…
- Спасибо, - улыбнулась Милка, крепко пожав руку Николая. Дверцы автобуса с шипением закрылись.
- Как жаль, что без меня вы умчитесь вдаль, - проговорил Николай. – Как жаль.

Сидя в автобусе, Милка впервые задумалась о том, что ее совершенно не интересуют сверстники. Внимание Николая ей было приятно, льстило ее самолюбию, но ни о каком сближении она и думать не хотела.
- Почему? – мысленно задала она себе вопрос и через минуту ответила:
- Да потому, что вокруг меня удивительные мужчины: фронтовики, красавцы, пилоты, слушать которых можно часами. А о чем расскажет мне этот юноша? Возможно, и ему есть о чем поведать мне. Возможно.
А когда они встретились через неделю, и Николай сказал:
- Я одену тебя в соболя, опояшу тебя жемчугами. Будешь царствовать Мила моя, распростившись навек с небесами.
Она поняла, что ничего между ними быть не может, потому что ей не нужны материальные ценности, а нужна безграничная свобода, которую она может ощутить только в небе.
Николай же никак не мог взять в толк, почему Людмила с таким упорством избегает встреч. Он даже пошел на хитрость: пригласил на свидание Надежду, но так и не узнал истинной причины странного Людмилиного поведения.
- Жаль, что она так несговорчива, - укоризненно проговорил Николай. – Мне ведь через месяц защищать диплом. Если женюсь, то в загранкомандировку отправят…
- Женись на мне! – воскликнула Надежда. – Я знаешь, какая работящая и на целых полтора года младше Милки. Я…
- Прости, - глядя поверх ее головы, проговорил Николай. – Мне нужна или она или… никто мне не нужен кроме нее, понимаешь. Так ей и передай.
- И не подумаю, - зло выкрикнула Надежда. – Сам ей все это и говори, а меня оставь в покое.
Надя потом долго злилась на Милку.
- За что? – удивлялась она.
- За все, - кричала сестра. – За то, что ты как собака на сене: не себе не людям. Из-за тебя Николай уехал. Ты, ты во всех моих бедах виновата. Такого красавца проворонила.
- Наденька, милая, мне ведь не с лицом жить, а с человеком, - пыталась успокоить сестру Милка. – Меня волнует не его внешность, а его внутренний мир. Мне с ним  не о чем говорить.
- Как это не о чем? – кричала Надежда. – Он же тебе стихи читал, слова ласковые говорил, цветы дарил, на свидания приглашал.
- Ну и что, - улыбалась Милка. – Слова словами, а дела делами.
- Слишком ты заумная стала. Не буду больше с тобой разговаривать. Объявляю тебе бойкот.
- Бойкот так бойкот, - усмехнулась Милка. – Кроме тебя в доме ещё тринадцать человек есть.
- А если и они тебе бойкот объявят, что делать станешь? – зло сверкнула глазами Надежда.
- Улечу в Париж, - парировала Милка.

 Небо Парижа совсем не такое,
 Небо в Париже совсем голубое
 Без белых, бегущих вдаль облаков,
 Но им восхищаются сотни веков,

 Его воспевают певцы и поэты,
 Как в зеркале в нем можно видеть сюжеты
 Спектаклей, сонетов, романсов, поэм,
 Под небом Парижа так сладостно всем!

 На мягкой траве я могу распластаться,
 Иль птицею легкою в небо умчаться,
 Став малой частичкой твоею, Париж,
 И спрашивать сердце: «Ну, что ты грустишь?»

 Ведь воздух Парижа был дан нам с тобою,
 Ведь образ Парижа мы взяли с собою,
 Нам стоит глаза на минуту закрыть,
 Чтоб в небе Парижа свободно парить.
 
Милка прикрыла рукою глаза и перенеслась в маленькое кафе на Монмартре, где бывал Иван Бунин, где собирались русские эмигранты, чтобы послушать ироничные рассказы Тэффи. Они попали в это кафе случайно. Сломался экскурсионный автобус. Надо было где-то скоротать время. Бродить по Парижу им не разрешили, а предложили посидеть в маленьком кафе. И они целый час наблюдали за беззаботно снующими парижанами, слушали хрипловатый голос Эдит Пиаф, читали надписи на стенах, оставленные великими соотечественниками.
Милка тогда пила кофе малюсенькими глоточками и не могла отделаться от ощущения, что земля превратилась в громадную карусель, на которой все они кружатся.
- Разве можно об этом поведать простыми словами? – подумала она. – Нет. Это можно лишь раз пережить, чтобы потом этим мгновением жить. И всю жизнь дорожить…
- Знаешь, Надюша, - убрав ладони от лица, сказала Милка. – Кто-то из великих сказал, что жизнь – это не те дни, что прошли, а те, что запомнились. И если в твоей памяти останутся дни злобы и уныния, то мне тебя искренне жаль.
- Я в твоем сочувствии не нуждаюсь, - буркнула Надя.
- Жизнь состоит из мгновений, и я ими буду дорожить, - подняв лицо к небу, проговорила Милка.

   Через год Милка увидела Николая в Сингапуре. Это была странная встреча. В рейсе у неё ужасно разболелся зуб, и после посадки представитель Аэрофлота, повез ее в поликлинику при посольстве. По широкому стеклянному коридору им навстречу шел Николай. Милка замерла от неожиданности, а он, уверенный в себе молодой дипломат, прошел мимо, сделав вид, что видит ее впервые. Милка усмехнулась, вспомнив поговорку: «от любви до ненависти один шаг». И подумала, что настоящая любовь не должна исчезнуть бесследно. Не может она превратиться в презрение. Иначе такое чувство называть любовью не стоит.
Потому что любить, значит дарить всю свою нежность и доброту без остатка, слиться с любимым, стать его второй половиной, чтобы дышать единым дыханием и смотреть на мир едиными глазами. Наверное, настоящая любовь и есть единение душ…

   О единение душ Людмила думала постоянно, глядя на своих ветеранов, которые стали ее большой семьей, ее многонациональным экипажем, ее болью и ее счастьем. Каждый человек, сидящий за большим столом воспоминаний был по-своему ей дорог. Для каждого она находила особенные слова.
- Как тебе это удается, Людмилочка? – восторгались, растроганные до слез, люди.
- Все очень просто, - с улыбкой отвечала она. – Господь посылает мне небесные цветы, которые я приношу вам. И, чем больше я дарю, тем больше их у меня становится, потому что отдавая, мы получаем. И вы несите радость своим близким.
- А если некому? – грустно спросила Шурочка Михайлова.
- Просто улыбайся прохожим, - посоветовала Людмила, обняв ее за плечи, подумав о том, как не просто сложилась жизнь этой хрупкой женщины…

                Часть вторая:  ШУРОЧКА.

     Шурочка всегда была бесстрашным атаманом во всех детских играх. Словно оправдывая свое мальчишеское имя, коротко стригла волосы, лихо гоняла на велосипеде, лазила по деревьям, громче всех свистела, разбиралась в радиотехнике, пилила, строгала, забивала гвозди. Одна из первых закончила курсы шоферов и поступила в радиошколу. Девчонки с завистью смотрели на новую темно-зеленую форму, которая была Шурочке к лицу, и подолгу шептались за ее спиной. Она делала вид, что ничего не замечает. Мысли ее были заняты желанием попасть в летную школу, чтобы воспарить в синем небе подобно птице. Ночью ей снились крылатые сны, а утром она спешила в класс, где выстукивала радиограммы, неизменно подписываясь «Ангел»
- Что за глупости, Михайлова? – возмутился однажды майор, преподающий азбуку Морзе. – Ты советская комсомолка, должна знать, что мы ведем беспощадную борьбу с пережитками прошлого. Неужели нет в нашем русском языке слова более достойного для позывного радистки-шифровальщицы?
- Вы учили нас конспирации, товарищ майор. Вот я и решила, что враги ни за что не заподозрят в Ангеле советского человека, - вытянув руки по швам, громко сказала Шурочка.
Майор нахмурился и несколько минут сосредоточенно о чем-то думал, а потом, тяжело вздохнув, сказал:
- Да, задала ты мне задачу со множеством неизвестных. Вроде бы верно приказ выполнила, но что-то не додумала. Советую тебе приписать в конце своего позывного несколько букв.
- Давайте я только одну припишу, - предложила Шурочка и быстро застучала радио ключом.
- А-н-г-е-л-а, - все ещё хмурясь проговорил майор. – Ладно, Ангела, так Ангела.
    Так у Шурочки появилось новое имя. Но во дворе она по-прежнему была Шуркой, Санькой, своим парнем, главным бомбардиром футбольной команды.
Однажды Шурочка вылавливала из речки футбольный мяч. Неожиданно хлынул дождь, да такой сильный, что она моментально промокла до нитки. Тонкая рубаха прилипла к телу, выставив напоказ изящество девичьей фигуры, которое Шурочка упорно игнорировала.
Ребята, стоящие на берегу, во все глаза смотрели на своего бомбардира, не решаясь вымолвить ни слова. Шурочка швырнула мяч в ворота и, гордо вскинув голову, пошла прочь. Она слышала, что кто-то идет за ней следом, но не оборачивалась, знала, чувствовала, что это он – сероглазый мальчик из соседнего двора.
- Что ему надо? – сердито подумала она и услышала тихий голос:
- Я – дождь, я – ливень проливной,
  Обрушившийся с неба.
  Не уходи, постой, постой
  С тобой я рядом не был.
  Дай заглянуть в твои глаза
  И сердца стук услышать.
  Не бойся капель дождевых,
  И не спеши под крышу.
Она резко повернулась, собираясь сказать ему «пару ласковых» слов, но не смогла. В его серых глазах отражалась бескрайность небес, зовущая Шурочку с собой.
- Ты похожа на райскую птичку, - прошептал он. – Нет, не на птичку, на Ангела. Хочешь, я стану звать тебя Ангела?
- Моцарт, не приставай к нашим девчонкам. А то… - раздался грозный окрик.
Шурочка сделала шаг вперед, заслонив собой юношу. Выражение ее лица было таким угрожающим, что пацаны бросились врассыпную, громко выкрикивая:
- Тили-тили тесто, жених да невеста.
- Девушка защищает юношу, смешно, не правда ли? – смущенно проговорил он, когда Шурочка повернулась к нему.
- Чепуха, - буркнула она. – Почему они назвали тебя Моцартом?
- Я – скрипач. Учусь в консерватории, - пояснил он и, протянув ей руку, представился:
- Валентин.
- Удивительно, - улыбнулась она, крепко сжав его руку. – У меня мужское имя – Сашка, а у тебя женское – Валя, Валюша, Валечка, Вален…
Шурочка не договорила. Ее сердце взлетело вверх и, ударившись о невидимую преграду, рухнуло вниз. Щеки заалели. Земля ушла из-под ног. За спиной выросли крылья.
- Летим, - приказала она и, схватив Валентина за руку, увлекла за собой на берег реки, туда, где к толстой ветке была прикреплена тарзанка.
Время спрессовалось в единый миг, миг их совместного полета и падения в бездну нахлынувших взаимных чувств.
- Навсегда, навсегда, навсегда, - шептал он, робко прикасаясь губами к ее горячей щеке.
- Навсегда, навсегда, навсегда, - шептала она, не решаясь открыть глаза, чтобы не исчезла иллюзия счастья.
- Любовь пришла ко мне с дождем, - подумала она.
- Любовь Ангела и скрипача родилась под дождем, - подумал он.
- Мы никогда, никогда не расстанемся, - шепнула она.
- Никогда, - подтвердил он.
    Но у жизни был иной сценарий. Счастливая безмятежность детства раскололась на мельчайшие осколки, которые вонзились в каждую клеточку Шурочкиного тела, превратив ее в соляной столп…

    На рассвете Шурочку разбудил настойчивый стук в дверь. Она нехотя выбралась из-под одеяла и сонным голосом спросила: «Кто?»
- Шурка, открой скорее, беда, - послышалось в ответ.
Она широко распахнула дверь и увидела полные ужаса глаза Мишки Новосельцева – командира их дворовой футбольной команды.
- Что стряслось? – моментально проснувшись, воскликнула Шурочка.
Вместо ответа он схватил ее за руку и потянул за собой вниз по холодной лестнице. Они выбежали на улицу и помчались в соседний двор, где жил белокурый скрипач Валя Гольдман Шурочкина любовь. И только тогда до ее сознания долетел Мишкин шепот:
- Моцарта взяли… Всю семью, понимаешь… Может, еще успеем…
Они успели увидеть, как Валентин вышел из подъезда и медленно пошел к «черному воронку».
Шурочка закричала изо всех сил: «Я люблю тебя, Валечка!», но не услышала собственного голоса. Зато его услышал, почувствовал Валентин. Он повернул голову и глянул на нее своими бездонными глазами.
- Прощай, - донеслось до ее сознания уже после того, как «черный воронок» сорвался с места, подняв облако пыли.
Оглушительный раскат грома прозвучал, как орудийный выстрел. Первые крупные капли дождя упали на землю.
- Пойдем, пока дождь не разошелся, - тронув Шурочку за плечо, проговорил Мишка. Она не шелохнулась.
- Поплачь, легче станет, - предложил Мишка, но Шурочка не слышала его слов.        Она не мигая смотрела туда, где минуту назад улыбался ей Валя Гольдман. И, казалось, вновь видела залитую ярким светом сцену большого зала консерватории, посреди которой стоял высокий белокурый юноша в черном фраке и виртуозно играл на скрипке. Из позавчерашнего далека донеслась до Шурочкиного слуха музыка Паганини, аплодисменты и восторженные крики «Браво!»
- Молодежь совсем распустилась, в одном исподнем по Москве разгуливает, - ворвался в Шурочкино сознание из дня сегодняшнего злобной голос. – НКВД на вас нет…
   Шурочка вздрогнула. Голос вернул ее в пугающую реальность, где лил проливной дождь, а она стояла посреди мостовой босая в ночной сорочке, прилипшей к телу, и не могла, не смела двинуться с места, надеясь что произошла чудовищная ошибка, что Валя вернется и тогда…
- Пойдем, я провожу тебя домой, - потянул ее за руку Мишка. Она медленно побрела за ним следом.
- Мы непременно что-нибудь придумаем, - пообещал Мишка. – Мы напишем письмо Сталину. Мы расскажем ему, что Моцарт – талантище, что таких музыкантов надо оберегать… Шурка, ты мне веришь?
- Да, - еле слышно шевельнула она губами и скрылась за дверью.
Она никогда больше не видела сероглазого скрипача Валю Гольдмана. Мишка не успел исполнить своего обещания, потому что через три дня началась война.
Шурочка одна из первых пришла в военкомат,  и через неделю уже воевала на Северо-Западном фронте. Ее бесстрашием и отвагой восхищались и командиры и рядовые. На нее равнялись. Ею гордились. Ей первой вручили медаль «За отвагу». А она восприняла награду равнодушно. Ей не нужны были никакие награды. Ей нужен был юный скрипач с длинными пальцами, скользящими по струнам, нужна была его музыка, от которой в душе рождались возвышенные чувства, а за спиной вырастали крылья.

Умчаться бы в синее небо с тобой,
Мой ангел, мой милый, мой друг дорогой,
Увидеть закат и увидеть зарю,
И бисером звезд написать: «Я люблю!»
И к яркому солнцу ладони прижать,
Чтоб музыку света и счастья узнать,
И лунную нить протянуть до земли,
Чтоб люди к спасенью дорогу нашли,
А мы бы парили в небе с тобой,
Мой ангел, мой милый, мой друг дорогой.

Теперь свои шифрограммы она подписывала «Моцарт».

   С войсками Первого Белорусского фронта Шурочка дошла до Берлина. Видела, как затрепетало над Рейхстагом алое знамя Победы. Наступившая тишина оглушила ее.
- Победа!!! – грянул хор голосов, и у Шурочки из глаз брызнули слезы. Она не стеснялась их, потому что все вокруг плакали, смеялись, стреляли в воздух и кричали, кричали, кричали:
- Победа!!!
Кто-то преподнес Шурочке ветку белой сирени. Она прижала ее к лицу и простонала.
- А я думал, ты не умеешь плакать, - кто-то шепнул ей в самое ухо. Шурочка вскинула голову и увидела прямо перед собой Мишку Новосельцева.
- С Победой, товарищ боец, - проговорил он и прижал Шурочку к своей груди.
- Мишка, Мишка, как я рада тебя видеть, - прошептала она. – Родной ты мой. Живой…

    В Москву они возвращались в одном эшелоне. Вместе шли с вокзала домой, не узнавая родного города, еще не успевшего возродиться после немецких налетов.
- А вдруг и нашего дома нет? – замедлив шаг, проговорила Шурочка.
- Не говори глупостей, боец Михайлова, - строго сказал Мишка. – Наш дом должен стоять на прежнем месте и ждать нашего возвращения.
Дом действительно их ждал. Вернее ждали люди, живущие в нем. Они устроили настоящий пир по случаю возвращения Шурочки и Михаила. До утра не смолкали разговоры, смех, песни. Старый, видавший виды, патефон скрипел, до неузнаваемости искажая голос Утесова, но это никого не смущало. Люди кружились в танце Победы.
   Улучив момент, Шурочка юркнула в длинный проулок и поспешила к дому Валентина. Еще издали она увидела в его окнах свет и стремглав бросилась вверх по лестнице. Незапертая дверь легко распахнулась, Шурочка перешагнула через порог и замерла. По ту сторону двери был совершенно чужой мир. Молоденькая блондинка приветливо улыбнулась Шурочке и участливо спросила:
- Вы, наверное, ищете прежних жильцов?
Шурочка кивнула. Блондинка подошла к ней поближе и зашептала:
- Они все расс… ой, погибли еще до вой…ой, во время бомбежки…
Шурочка почувствовала, как острая стрела отчаяния вонзилась ей в сердце. Ей стало трудно дышать, глаза заволокла пелена. Шурочка прислонилась к дверному косяку, а блондинка говорила, говорила, говорила:
- Вы знаете, как немцы Москву бомбили, мы не могли сомкнуть глаз. Как ночь, мессеры словно воронье слетались. Бомбы, зажигалки сыпались с небес градом. А мы их бегали тушить. С крыш неразорвавшиеся снаряды сбрасывали. Противотанковые рвы рыли… Если бы вы знали, как мы боялись, что немец прорвет оборону, что победу одержит…
- Душа моя, с кем это ты так долго беседуешь? – раздался полусонный мужской голос, и из спальни вышел грузный мужчина в бархатном длинном халате.
Увидев Шурочку в гимнастерке с орденами, он улыбнулся и приторно сладким голосом спросил:
- Вы по какому вопросу, товарищ?
- Она старых жильцов разыскивает, душа моя, - пояснила блондинка. Голос ее стал таким же приторно сладким.
- Простите, - прошептала Шурочка, почувствовав, как тошнота подступила к горлу. Она резко развернулась и побежала вниз по лестнице.
- Постойте! – крикнула ей вслед блондинка. – Здесь от старых жильцов осталось кое-что.
Шурочка остановилась и медленно повернула голову. Блондинка протянула ей фотографию в деревянной овальной рамке.
- Я почему-то не смогла ее выбросить, - прошептала она, озираясь по сторонам. – Не смогла…
- Спасибо, - проговорила Шурочка и, прижав к сердцу бесценный дар, раненой птицей слетела вниз.
Прижавшись к холодной стене дома, Шурочка решилась взглянуть на фотографию, зная, предчувствуя, что именно она сейчас увидит, и не ошиблась. Валя Гольдман смотрел на нее своими бездонными глазами и улыбался.
- Валечка, Валя, Валюша, - Шурочка задохнулась от нахлынувших воспоминаний. – За что, за что, за что? И что же мне делать теперь? Как жить мне без тебя, Моцарт?
- Шурка, ты почему убежала? – окликнул ее Мишка. – Меня отправили на поиски. Пойдем, соседи требуют…
- Оставь меня в покое, Михаил, - раздраженно проговорила Шурочка.
- Все по своему Моцарту сохнешь? Все ждешь его? – процедил сквозь зубы Михаил и крепко сжал ее плечи. – Не жди, не дождешься. Твой скрипач…
Шурочка с силой ударила Михаила под дых. Он, скрючившись от боли, простонал:
- За что, Шурка?
- Подумай своею куриной башкой, - ответила она и повернулась, чтобы уйти.
- Прости, Шурка, я не хотел, - попытался удержать ее Михаил. Она оттолкнула его и, не поворачивая головы, проговорила:
- Больше мне на глаза не попадайся, убью.
Она пришла домой, не раздеваясь легла на кровать и, уставившись в пожелтевший от времени потолок, принялась думать.
- Жизнь кончилась, кончилась, кончилась. Нет, это кончилась любовь. Не кончилась, ее отняли. Нет, не ее, а любимого… Но ведь остались чувства, мои чувства и переживания. Они умрут вместе со мной. Умрут… Я избежала смерти на войне, потому что у меня была надежда. А теперь, когда ее больше нет, что делать мне? Может, надо умереть теперь? Да, да теперь, чтоб снова возродиться… Но есть ли жизнь после жизни? Возможно ли возрождение после смерти? А если возможно, то будет ли встреча там, в Вечности дальней? Узнаешь ли ты меня, радость моя? Захочешь ли вновь быть со мною? Не знаю… И это незнание душу мне в кровь раздирает… Никто не поможет. Никто не расскажет о тайне бессмертия… Что же мне делать?
- Жить, - эхом далеким вонзилось в сознание.
- Жить, но зачем? – простонала Шурочка, сдавив виски руками.
- Тебе плохо, Шурочка? Я слышала, ты стонешь, - приоткрыв дверь, спросила мама.
- Нет, милая, все в порядке, - улыбнулась Шурочка.
- Можно я поцелую тебя, дочка, - попросила мама.
- Конечно! – воскликнула Шурочка и, уткнувшись в мамино плечо, разрыдалась, как когда-то в далеком детстве.
- Все будет хорошо, вот увидишь, милая, - пообещала ей мама.

    Новая послевоенная жизнь начиналась для Шурочки мучительно трудно не только потому, что в стране был голод и разруха, а потому, что вчерашняя школьница, побывавшая в самом пекле войны, не знала, что делать дальше. Помощь пришла неожиданно. На улице Шурочка столкнулась с бывшим сослуживцем Лёней Свешниковым.
- Спешу в военкомат, - радостно сообщил он ей. – Представляешь, я всегда мечтал о небе, а тут узнаю, что идет набор в авиашколу. Думаю, такой шанс упускать нельзя. Должна же моя мечта сбыться, верно, Шурочка?
- Верно, - улыбнулась она. – Если мечта настоящая, то она обязательно сбудется.
- А твоя мечта сбылась? – поинтересовался Леонид.
- Пока нет, - улыбнулась Шурочка, подумав о том, что тоже мечтала о полетах.
- Слушай, боец Михайлова, а, может, ты со мной вместе счастье попытаешь? – неожиданно предложил Леонид.
- Вместе? – растерянно проговорила Шурочка,
- Вместе, - крепко сжав ее руку, сказал он.
- Вместе, так вместе, - улыбнулась Шурочка.
В военкомате они заполнили анкеты и, присев у окошка, стали вспоминать боевых товарищей по Центральному и Первому Белорусскому фронтам. Леонид достал из кармана гимнастерки пробитый пулями комсомольский билет и неотправленное письмо Вани Баринова и протянул Шурочке со словами:
- Мы с Ваней были лучшими друзьями. Все пополам делили. А перед самой войной угораздило нас влюбиться в одну девушку… Замечательную девушку, красавицу Лиду, Лидочку… провожая нас на фронт, она, шутя, казала: «Кто первый вернется, за того и замуж пойду»… Ванюша не смог вернуться, а я… Не могу я без него в Лидочкин дом идти. Не имею права…Это письмо он написал за несколько минут до рокового боя… Я прочел это письмо. Оно о любви и верности… Последнее время я очень много думаю над превратностями судьбы. Выходит, мне даровано счастье ценой смерти моего лучшего друга. Значит счастье мое вовсе не счастье, а самая настоящая боль. И могу ли я быть счастливым? Закрывая глаза, я буду видеть Ванино лицо и грустную улыбку, слышать его предсмертные слова: «Ты должен выжить ради нее, Лёнька…» Я выжил, но… - Леонид сжал виски и прошептал:
- Что мне делать, Шурочка, подскажи?
- Сходи к ней, и все поймешь, - проговорила Шурочка.
В дальнем конце коридора распахнулась дверь, и юный ефрейтор звонко выкрикнул:
- Товарищ Михайлова, зайдите!
- Удачи, - подмигнул ей Леонид.
Шурочка глубоко вздохнула, поправила гимнастерку и чеканным шагом пошла по коридору.
- У нас для вас необычное предложение, товарищ Михайлова, - оглядев Шурочку с ног до головы, проговорил майор, сидящий за длинным столом, покрытым зеленым сукном. – Мы предлагаем вам стать проводницей!
Шурочка нахмурилась. Майор побарабанил пальцами по столу и, подмигнув Шурочке, сказал:
- Мы предлагаем вам быть не простой проводницей, а небесной, товарищ Михайлова. Будете следить за порядком в небе, и радировать обо всех нарушениях на землю. Вы же радист? – Шурочка кивнула. – Вот и прекрасно, - майор одобрительно крякнул и потер руки. – Значит, согласно поступившему запросу, мы командируем вас в аэропорт Внуково для прохождения военной службы на самолетах Аэрофлота. Рады?
- Удивлена, - честно призналась Шурочка.
Майор добродушно рассмеялся и пожелал Шурочке удачи на небесных трассах.
Шурочка долго и внимательно разглядывала документ, который вручил ей молоденький ефрейтор, не решаясь поверить, что все произошедшее - не сон. Неужели ее мечта о небе станет реальной?
- Приняли? – поинтересовался Леонид.
- Да, а тебя?
- И меня, - улыбнулся Леонид. – Значит, вновь будем вместе, товарищ Шура?
- Неужели и тебе предложили проводником небесным быть? – удивилась Шурочка.
- Нет, меня в летное училище ГВФ направили, - ответил Леонид. – Буду основы штурманского дела изучать, а ты, выходит, будешь за пассажиров отвечать?
- Выходит, - рассмеялась Шурочка.
-  Тогда, позвольте вас, небесный проводник, до дома проводить на правах фронтового друга, - сказал Леонид, протягивая Шурочке руку.
- Спасибо тебе, Лёнька, дорогой мой товарищ боевой. За все спасибо, - крепко сжав его руку, проговорила Шурочка.

    Они встретились вновь через два года в переполненном автобусе, едущем в аэропорт Внуково.
- Шурочка, какая встреча! – услышала она знакомый голос и увидела, Леонида протискивающегося к ней. Их прижали друг к другу так , что Шурочка почувствовала учащенное сердцебиение Леонида.
- Привет. Как дела? – спросила она.
- Лечу в Сочи, - ответил он, коснувшись губами ее щеки. – А ты?
- И я, - прошептала она.
- Значит, вместе?! – обрадовался он.
- Вместе, - улыбнулась она, разозлившись на себя за неожиданное волнение, залившее ее щеки ярким румянцем.
- Что это со мной? – подумала Шурочка. – Неужели чувства вновь просыпаются в моей душе? Но ведь у него же есть любимая, может быть даже жена, а я…
- Ты виделся с Лидой? – спросила Шурочка.
- Нет, - ответил он и чуть отстранился.
- Почему? – удивилась она.
- Лида погибла, - ответил он. – Госпиталь, где она работала медсестрой разбомбили немцы… Ваня и Лида погибли в один день 10 мая 1944 года, год не дожив до Победы… Их нет, а мы с тобою живы и летим вместе в солнечный город Сочи. И никто, дорогой мой товарищ боевой, никто не должен знать о нашей тоске сердечной, о невосполнимости утрат…
Шурочка уткнулась в теплую грудь Леонида и сильно-сильно прикусила губу, чтобы не заплакать.
- Никто не будет знать, кроме нас с тобой, - прошептал Леонид, опустив лицо в ее волосы.
     Шурочка и Леонид расстались у здания аэропорта и поспешили по своим делам. Он отправился в авиационно-диспетчерский пункт готовиться к рейсу. Она, прихватив в отряде тяжелый чемодан с посудой, помчалась к самолету. Ловко поднялась по шаткой металлической стремянке в салон самолета Ил-12, и принялась наводить чистоту: протерла иллюминаторы, поменяла подголовники на пассажирских креслах, чехлы в пилотской кабине, вымела мусор. Завершив уборку, принялась готовить бутерброды для пассажиров и экипажа. Когда к самолету подошла вторая стюардесса Тоня Зайцева с термосом кипятка и медицинским чемоданом-аптечкой, у Шурочки все было уже готово.
- У тебя сегодня по-особенному глаза светятся, - сказала Тоня, внимательно глядя на Шурочку.
- День сегодня особенный, - улыбнулась Шурочка. – Замечательный сегодня день. И рейс хороший…
- Да, а мне не нравится в Сочи летать, - проговорила Тоня. – Аэропорт сложный, горы высокие. Вечно тучи грозовые клубятся, которые облетать надо, а это значит, самолет подниматься ввысь будет, и нам с тобой придется тормошить пассажиров: «Не спите, не спите! Глубоко дышите и дружно повторяйте: «а-у, у-а».
- Сегодня все по-другому будет, - пообещала Шурочка. – Сегодня у нас штурман замечательный. Он так маршрут проложит, что мы и не заметим, как полет пройдет.
Они и в самом деле не заметили. Едва взлетели, и уже началось снижение. Во время стоянки Леонид купил для Шурочки охапку коралловых роз.
- Я такой красоты сроду не видывала, - прошептала она. – Это царский подарок, Лёнечка. Спасибо тебе.
     Он подмигнул ей и ушел в кабину, прокладывать по карте обратный маршрут.
После рейса он показал Шурочке свою необыкновенную карту в пять метров длиной, склеенную из специально отпечатанных листов-свитков. На карте были нанесены места посадок, написаны ориентиры, проставлены маяки, пеленгаторы и широковещательные станции.
- Мы – штурманы – лоцманы воздушного океана, - гордо сказал Леонид. – Вооружившись счетной линейкой, мы уточняем время полета над контрольными ориентирами, изучаем возвышенности и препятствия вблизи аэродромов, чтобы при заходе на посадку по приборам пилоты знали, как снижать самолет. На моей карте много новых маршрутов, которые мы с тобой, дорогой мой товарищ боевой, непременно освоим.
- Непременно, - повторила Шурочка.
Больше года они летали в одном экипаже. Леонид трепетно опекал Шурочку. Он водил ее на прогулку то в Нескучный сад, то к Чистым прудам, то на самую окраину Москвы к Воробьевым горам, откуда можно было любоваться закатом. Там, наблюдая за облачной массой, которая затягивает горизонт, Леонид сказал, что предсумеречная окраска земли и неба вызывает в нем не восхищение, а раздумье. Раздумье о смысле бытия, о преданности, о дружбе и любви.
Шурочка с волнением ждала, что Леонид заговорит о своих чувствах к ней, но он ничего тогда не сказал.
Прошел еще год, прежде чем она услышала от боевого товарища Лёньки признание в любви.
    Все было необыкновенно романтично и торжественно. Вначале он пригласил ее в Большой театр на балет «Лебединое озеро». На сцене танцевала блистательная Уланова. Сказочное действо так заворожило Шурочку, что всю дорогу до дома она не проронила ни слова. Ей казалось, что балерины способны языком танца передавать возвышенные, нежные и страстные чувства. Чувства, о которых она, простой человек, никогда не осмелится поведать любимому.
И когда Леонид на прощание поцеловал ее в щеку и проговорил: «Будь моей женой», она крепко прижалась к нему и зашептала:
- Я боялась, что никогда уже не буду счастлива, никогда… Боялась, что сердце мое превратилось в камень. Но встреча с тобой возродила меня к новой жизни. Я – новый человек с живым трепетным сердцем, отзывающимся на любовь и нежность. Я безумно люблю тебя, Лёнечка, и безумно боюсь тебя потерять, потому что расставание с тобой будет равносильно смерти. Не оставляй меня одну никогда, слышишь.
- Никогда не оставлю, - пообещал он.
    А через неделю во время вынужденной посадки, заклинило дверь пилотской кабины. Шурочка видела, как серый туман поднялся снизу и поглотил всех, кто был по ту сторону двери. Огненный шар отбросил ее в хвостовую часть самолета, которая осталась неподвижно стоять на взлетно-посадочной полосе, в то время, как кабина, заполненная едким дымом, умчалась вперед и врезалась в бетонную стену забора.
Пожарные машины и машины скорой помощи окружили обезглавленный самолет.
- Скорее, скорее, - кричали спасатели, помогая людям спускаться на землю. А Шурочка не двигалась с места. Она сидела на полу между креслами и шептала:
- Ты же обещал, обещал, обещал…
- Не волнуйтесь, гражданочка, мы всех спасли, - раздался над ее головой бодрый голос. – Вы одна задерживаетесь с эвакуацией.
- Всех спасли?! – воскликнула Шурочка и бросилась к выходу.
Только в больнице она узнала, что экипаж спасти не удалось, что ее любимого Лёнечки Свешникова больше нет.
- Какое сегодня число? – машинально спросила Шурочка.
- Десятое мая, - ответила медсестра. Шурочка уронила лицо в ладони и прошептала:
- Роковая дата. Роковая… Нет, это я – роковая женщина. Погиб Валечка Гольдман, влюбившись в меня. Теперь вот Лёнечка… Я не имею права любить… Нет, никто не должен любить меня. Никто, но…
Она вскочила и метнулась к стеклянному шкафчику, в который медсестра только что убрала скальпель.
- Вам плохо? – испуганно воскликнула она, преграждая Шурочке путь.
- Я должна умереть, - прошептала Шурочка. – Я не должна больше жить. Я не смогу жить без него, не смогу…
- Успокойтесь, дамочка, у вас шок, - отталкивая Шурочку от стеклянного шкафчика, сказала медсестра. - Сейчас все пройдет. Вы должны радоваться, что…
- Не хочу! – закричала Шурочка. – Я больше не выдержу. Не выдержу, не выдержу…
- Выдержишь, - раздался строгий голос Леонида. – Ты должна жить за нас двоих. Нет, ты должна жить за нас четверых. За Ваню, Лиду, Валентина и меня.
- Откуда ты знаешь про Валечку? – медленно осев на пол, спросила Шурочка и вспомнила сон, приснившийся ей накануне катастрофы.
    Юный скрипач Валя Гольдман стоит на сцене, залитой светом прожекторов, а в зрительном зале сидят Шурочкины фронтовые товарищи, не вернувшиеся из боев. В первом ряду – Леонид, а рядом с ним девушка с длинной пшеничной косой и необыкновенно бледным, почти бескровным лицом. Музыка звучит легко и торжественно, завораживая и восхищая. За сценой распахивается дверь, и люди устремляются в сияющий проем вечности. Шурочка спешит за ними, но огненная вспышка ослепляет её, отбрасывает в сторону, заставляя проснуться.
- Что-то страшное приснилось? – участливо спросил Леонид, коснувшись губами ее щеки. – Ты стонала во сне.
- Прости, что разбудила тебя, - смущенно улыбнулась она.
- Я не спал, - проговорил он. – Никак не могу сомкнуть глаз сегодня. Какие-то странные чувства переполняют меня. И сердце стучит с такой частотой, словно собирается выскочить наружу.
- Дай послушаю, - сказала она, прижавшись к его груди.
- Я люблю тебя, Шурочка, - прошептал Леонид.
- И я тебя, - отозвалась она, погружаясь в сон…
Шурочка сдавила виски ладонями и простонала:
- Какая же я бесчувственная. Я не смела спать в ту ночь, на смела… А я еле разлепила глаза, когда прозвенел будильник. Лёнечка торопил меня… Торопил свою смерть… О, нет, это невыносимо. Я сойду с ума.
Медсестра протянула ей стаканчик с какой-то жидкостью. Шурочка машинально выпила и погрузилась в вязкий туман пустоты.

    После расшифровки записей черного ящика, пилоты долго передавали друг другу последние слова экипажа:
- Прямо по курсу странный неоновый объект сигарообразной формы. Все приборы вышли из строя. Стрелки бешено вращаются в обратную сторону. Пытаемся оживить штурвал… Снижаемся дугообразно… Вышли в створ посадочной полосы… Земля…
Никто не мог дать внятных объяснений. По приказу руководства расследование прекратили. Много позже заговорили о неопознанных летающих объектах, встречи с которыми заканчиваются по-разному. Но тогда, в 1950 году такие темы обсуждать было не принято. Поэтому истинных причин катастрофы так никто и не узнал.

    Полгода Шурочка не могла оправиться от потрясения. Она твердо решила уйти с летной работы, и даже написала заявление, но так и не отнесла его командиру отряда. Приснившийся Леонид убедил ее не спешить.
- Держись, дорогой мой боец Александра, - проговорил он и шагнул в вечность.
Шурочка держалась изо всех сил. Никто не знал о ее слезах, не подозревал о душевных муках и о неимоверных усилиях необходимых ей для того, чтобы быть на высоте.
    Ежедневно она выходила в салон самолета и мило улыбалась пассажирам. А, вернувшись домой, она горько плакала о том, что нет рядом с ней Леонида – лоцмана воздушного океана. Чтобы хоть как-то успокоиться, Шурочка стала отмечать на большой карте мира маршруты своих полетов: Варшава, Берлин, Будапешт, Бухарест, Бургас, Прага, Белград, София. Прочерчивая воздушные трассы, как учил её Леонид. Постепенно Шурочка научилась жить в одиночестве, боль притупилась.
    Рейсов становилось все больше и больше, а с появлением на трасах Аэрофлота самолета Ту-124, о котором мечтали они с Леонидом, выходных почти не осталось. Шурочку это только радовало. Не могла она сидеть в четырех стенах. Дома ей было неуютно. А вот на самолете ее израненная душа обретала мирное пристанище.
- Как хорошо! Как спокойно! – счастливо улыбалась она, поправляя шторки на иллюминаторах и подголовники на пассажирских креслах. – Какое счастье, что я вновь устремляюсь в небо!
Но именно Ту-124 стал причиной новой трагедии.
Они выполняли рейс Таллинн - Москва. Самолет вылетел по расписанию. Шурочка прочла информацию и принялась готовить прохладительные напитки для пассажиров. Из пилотской кабины раздался вызов, и командир попросил ее объявить об изменении маршрута.
- Скажи, что по техническим причинам летим в Ленинград.
Она побледнела, почувствовав щемящую боль в солнечном сплетении.
- Не волнуйся, - подмигнул ей второй пилот, - домой к мужу вернешься живой и невредимой, просто с опозданием на часок другой.
- Спасибо, за надежду, - проговорила Шурочка и пошла в салон.
Она старалась быть спокойной. Но страшное вздрагивание самолета разрушало иллюзию беззаботности. Люди вскрикивали, плакали, крестились.
- Готовиться к приводнению, - приказал командир. – Горючее кончилось, а мы над самым центром Ленинграда. Единственная свободная магистраль – Нева. Конструкторы говорили о непотопляемости машины. Вот и проверим. Дверь в кабину не закрывать. Всех пассажиров усадите и пристегните. Сядьте сами у аварийных выходов и пристегнитесь. Главное, не врезаться в опоры мостов.
Не врезались. Подняв фонтан брызг, самолет приводнился между Охтинским и Финским мостами. Подоспевшие со всех сторон катера и лодки быстро эвакуировали людей. Стоя на набережной, Шурочка молча наблюдала за уходящим под воду лайнером, понимая, что пришла пора проститься с небом.
- Поздравляю со вторым рождением, - обняв ее за плечи, проговорил командир.
- Какое сегодня число? – машинально спросила Шурочка.
- Десятое мая 1956 года – одиннадцатая годовщина Победы, - ответил он.
- Роковое число, - прошептала Шурочка и уткнулась в его плечо.
Душевные муки, терзавшие ее столько лет, вылились горькими слезами и подробным рассказом обо всем, что было.
- Да, милая Шурочка, видно и впрямь тебе пора на землю уходить, - погладив ее по голове, проговорил командир. – Третьего счастливого избавления у тебя может и не быть.

    Самолет остался лежать на дне Невы, а экипаж отправили в Москву поездом. Наблюдая за проносящимися мимо полями, лесами, городами и маленькими поселками, Шурочка думала о непохожести земного и небесного восприятия мира. Она пыталась найти объяснение трагическим закономерностям в своей жизни, но не могла. Потайная дверь истины была наглухо закрыта и запечатана печатями, снять которые Шурочке было не под силу.
- Кто, кто ответит мне на все почему? Зачем? За что? – мысленно кричала Шурочка, до боли в глазах всматриваясь вдаль.
- Вре-мя, - слышалось в перестуке колес.
- Веч-ность, - отзывалось в ее сердце…

   Командир отряда внимательно прочел Шурочкино заявление и спросил:
- Решение вами принято окончательно? – Она кивнула. – Не передумаете?
- Нет, - сказала она. – Не передумаю.
- Работу новую уже подыскали? 
- Нет, - смущенно проговорила она.
- Вот те раз! – воскликнул командир отряда. – Да разве можно уходить в никуда, товарищ Михайлова? – Шурочка пожала плечами. – Садитесь и переписывайте заявление, - приказал командир отряда.
Шурочка повиновалась.
- Пишите: прошу перевести меня на должность кладовщика.
- А разве у нас есть такая должность? – поинтересовалась Шурочка.
- Нет, - рассмеялся командир отряда. – Просто мне вспомнилась первая стюардесса Эльза Городецкая, которая у нас летала на самолетах ПС-35 и ПС-89, а числилась на земле в должности кладовщика. Не было в 1933 году еще профессии бортпроводник. О необходимости новой профессии – хозяек воздушных судов велись бесконечные споры. Кто-то был за новую профессию, кто-то – против. А, между прочим, в Америке эта профессия была к концу тридцатых годов самой популярной. Конкурс был сто человек на место! Предпочтение отдавали победительницам конкурсов красоты и девушкам из богатых семей, владеющим как минимум одним иностранным языком. Строго следили янки за ростом и весом своих стюардесс. Девушки изводили себя диетами. Боялись лишиться такой замечательной работы. А ты уходить собралась.
- Не могу я, Александр Константинович, простите, - прижав ладони к сердцу, проговорила Шурочка. – Две катастрофы пережила…
- Ладно, ладно, - миролюбиво проговорил он, увидев в Шурочкиных глазах слезы. – Пиши: прошу перевести меня в бытовой цех на должность начальника.
- Вы шутите? – спросила Шурочка, испытующе глядя на него.
- Нет, дорогая моя Александра Михайлова, не шучу, - ответил он. – На базе нашего отряда создается бытовой цех, а возглавить его некому. Вот я и решил предложить тебе эту должность, - и, подмигнув Шурочке, добавил:
- Все лучше, чем кладовщиком.
- Лучше, - согласилась она.
- Значит, я могу доложить руководству, что вопрос с бытовым цехом решен?
- Докладывайте, - разрешила Шурочка, размашисто расписавшись на своем заявлении.
   Так началась ее наземная работа. Теперь она готовила самолеты в рейсы и встречала их из полетов, внимательно выслушивая пожелания бортпроводников по поводу бытового имущества, необходимого для работы.
Росло количество рейсов, увеличивался штат бытового цеха. Но на борт нового самолета Шурочка неизменно поднималась сама, чтобы вдохнуть запах свежей краски и в тишине повздыхать о том, что Лёнечка Свешников не видит полета творческой мысли конструкторов, создающих все новые и новые лайнеры.
- Время. Вечность, - стучало в ее висках все настойчивей и сильнее, словно призывая совершить безрассудный поступок, стать вновь дерзкой Сашкой – атаманом со Сретенки.
    И однажды, поддавшись внутреннему порыву, она полетела в Иркутск в составе экипажа. Самолет Ту-134 взмыл в небо, пронзив матово-пепельную облачность. Шурочка прильнула к иллюминатору, любуясь  светло-синим небосводом, расцвеченным оранжевым отсветом. Из-за горизонта показалась золотистая макушка солнечного диска и ослепила Шурочку. Но она не стала отводить взор, пытаясь разглядеть внутри сияющего диска то, ради чего она отправилась в этот полет. А солнце прикрылось легкой облачной вуалью, словно пряча от посторонних глаз свои тайны.
   Тогда Шурочка перевела взгляд на землю, проносящуюся им навстречу. Зеленая тайга, скалистые гребни гор, окаймляющих Байкал, хаотично разбросанные нагромождения снежных вершин, извилистая полноводная Лена, петляющая между холмами и долинами.
- Красота! – выдохнула Шурочка, отметив для себя, что на новом реактивном лайнере совсем нет вибрации, тряски и шума. Он спокойно пересекает зоны облаков и циклоны.
- Ах, как жаль, что Лёнечка не может порадоваться вместе со мной, - подумала она. Самолет слегка тряхнуло. Шурочка непроизвольно ойкнула, крепко сжав кулаки.
- Не волнуйтесь, - улыбнулась юная стюардесса Ирина. – Здесь над Иркутском самая настоящая зона воздушного волнения. Сколько летаем, всегда трясет. Мы уже привыкли.
- А сколько ты летаешь? – поинтересовалась Шурочка.
- Уже полгода, - гордо ответила девушка.
- Желаю тебе летного долголетия, - улыбнулась Шурочка и мысленно взмолилась:
- Пусть этот рейс завершиться благополучно. Я обещаю, обещаю больше никогда не летать. Ни-ког-да…
Болтанка прекратилась. Самолет вычертил траекторию снижения, вихрем пронесся над аэродромом и покатился по взлетно-посадочной полосе.
- Знаете, я летала с Антониной Владимировной Зайцевой и очень хочу быть на нее похожей, - доверительно сказала Ирина, когда пассажиры покинули самолет.
- Чем же? – поинтересовалась Шурочка, вспомнив улыбчивую Тоню, с которой они облетали всю Европу.
- Потрясающей работоспособностью, преданностью своей профессии, чутким отношением к людям, веселостью, жизнелюбием и добротой.
- Да, Тоня Зайцева необыкновенной души человек, - подтвердила Шурочка. – За двадцать четыре года в Аэрофлоте она налетала пять миллионов километров на тихоходе Ил-12. Поставила своеобразный рекорд дальности полетов. А ведь вначале Тоня работала в аэропорту укладчицей парашютов. Раньше у поршневых самолетов Ил-12 и первых Ту-104 и Ту-114 при посадке выбрасывался парашют для торможения. Вот Тоня и занималась укладкой этого самого «торможения». Мы с девчатами уговорили ее пойти на собеседование к командиру нашего летного отряда. И через неделю Тоня уже гордо шагала по летному полю в темно-синем платье из добротного кашемира, украшенного белым воротничком. Такая у нас тогда была форма.
- Так вы пришли в Аэрофлот раньше Антонины Владимировны? – восторженно воскликнула Ирина.
- Да, - улыбнулась Шурочка. – Но это уже давняя история. Давняя и всеми забытая.
- Всеми, но не вами, - проговорила Ирина, внимательно глядя на Шурочку. – Я не верю, что можно забыть радостный восторг первых полетов, когда волнение, счастье, страх и свобода сливаются вместе, заставляя по-иному смотреть на мир. С высоты все кажется мелким и суетным, словно просеянным сквозь сито вечности. А на земле все почему-то приобретает преувеличенные размеры, пытаясь превратить человека в песчинку, затерянную в мирском круговороте времени.
- Время и Вечность, - застучало у Шурочки в висках.
- Вечность и Время, - отозвалось в ее сердце. И подумалось:
- Как много мудрости в словах этой юной стюардессы. Почему же мне не приходило в голову поразмышлять на эту тему? Может быть, ответ на все мои вопросы прост и ясен, только я не вижу, не слышу его, боясь этой простоты и ясности?

   Шурочкины раздумья прервал Александр Петровский - заслуженный пилот СССР, Герой Советского Союза.
- Возможно, не лишне будет напомнить, что все мы – люди, связанные единой крылатой судьбой, знаем, что полет для человека – состояние временное, - громко проговорил он.  Ветераны, сидящие за столом воспоминаний, притихли.
- Полет - состояние временное для простых людей, - улыбнулся Петровский, - а для пилотов – это привычная необходимость. Небесное и земное так тесно переплетается в нашем сознании, что отделить одно от другого невозможно. И сейчас, когда на воздушные трассы выходят новые лайнеры, пилотируемые молодыми авиаторами, в нашей памяти вырисовываются яркие картинки утомительных полетов на Ли-2, По-5, Ил-12… - Пилоты одобрительно зашумели. – Путь из варяг в греки сегодня – достояние далекой истории. Быстрота, надежность, комфорт стали составляющими успеха Аэрофлота. В 1937 году Валерию Чкалову понадобилось шестьдесят три часа, чтобы совершить полет через Северный Полюс на самолете АНТ-25. В 1957 году нам с Васей Ястребовым потребовалось восемь часов, чтобы преодолеть расстояние от Москвы до Якутска на самолете Ту-104. В том же 1957 году сразу два Ту-104 стартовали из Москвы. Один пролетев над водной гладью Черного моря, перевалил через горы и приземлился в Анкаре. Другой пересек экватор и совершил посадку в Джакарте. Появление наших самолетов было настоящей сенсацией. Нескончаемым потоком шли к самолетам люди, чтобы своими глазами увидеть гигантские корабли, спустившиеся с небес. В том же 1957 году состоялся исторический рейс Москва - Нью-Йорк. Готовились мы к нему долго и тщательно. Получили разрешение на прилет в США двух наших самолетов, которым от острова Ньюфаундленд будут прокладывать путь американские лидировщики. Страны, через которые будет проходить полет, выделили воздушные коридоры. Инженеры и авиатехники обследовали авиадвигатели, шасси, все агрегаты и оборудование, произвели профилактический ремонт, сделав все, чтобы рейсы прошли без сбоев. Короче, целый батальон специалистов: летчики, инженеры, штурманы, радисты, метеорологи, врачи и электрики любовно и придирчиво готовили самолеты. И вот четвертого сентября в семь часов сорок пять минут из аэропорта Внуково стартовал наш лайнер. Первым командиром корабля был утвержден Родион Никифорович Востриков, налетавший к тому времени более миллиона километров. Он пришел в авиацию в годы войны, освоил летное дело в авиаэскадрилье гражданского воздушно флота и сразу же начал летать на боевые задания. Он шлифовал технику пилотирования в бреющих полетах и лобовых атаках, поэтому для прокладывания реактивной дороги через океан, его кандидатура была идеальной. А Семен Ершов и я должны были менять Вострикова на разных этапах полета.
    Наш Ту-104, облетевший полмира, впервые летел за океан. Семен Ершов пилотировал самолет от Москвы до Лондона. Англичане доложили, что берега туманного Альбиона скрыты густой пеленой, которая не собирается рассеиваться к нашему прилету. Изменить свой маршрут мы не могли, и продолжали держать курс на аэропорт Хитроу.  Над Голландией к нам присоединились два истребителя
- Какую цель преследуют военные самолеты НАТО? – поинтересовался Востриков у английских лидировщиков.
- Не боится. Парни хочат расматрить ваш само-льёт, - похлопал его по плечу Шеллинг англичанин с русскими корнями, попросивший называть его Вась Васичем в честь деда.
- Смотри, Вась Васич, - погрозил ему пальцем Востриков, - шуточки твоих парней могут перерасти в третью мировую.
- Что ест третя мирофайя? – поинтересовался Шеллинг.
- Тебе лучше об этом не знать, - похлопал его по плечу Востриков.
   Реактивные истребители несколько минут сопровождали наш самолет, а потом скрылись в облаках. Когда мы подлетели к Лондону, туман ненадолго рассеялся, словно сжалившись над нами. Аэропорт Хитроу встретил нас мелким дождем и ослепляющими вспышками фото и видео камер. Нас оглушил шквал вопросов. Востриков улыбнулся и спокойно проговорил:
- Полет прошел нормально. Мы были в воздухе три часа сорок девять минут. Следующая посадка в Исландии, в Кефлавике. Спасибо всем.
После двух часового отдыха наш самолет взял курс на Исландию. На этот раз в правом кресле сидел Родион Востриков. Второй этап полета проходил над Атлантическим океаном на высоте одиннадцать тысяч метров. Облачность, сгустившаяся над Англией, плотной пеленой закрыла от нас океан.
- Неужели мы так и не увидим Атлантику? – сокрушенно вздохнул я.
- Подожди, еще все превращения впереди, - усмехнулся Востриков.
   И действительно, через некоторое время, облачность раздвинулась, словно театральный занавес, позволив нам увидеть страну гейзеров, которая представляла собой хаотические нагромождения чёрно-пепельных туфов, базальтовых наплывов и острых горных вершин, лишенных растительности, расположенных прямо за береговой линией, в которую бился бушующий океан, взметая вверх клубы белой пены.
   Заходили на посадку со стороны океана. Приводных станций нет. Команды с земли принимал Вась Васич Шеллинг и передавал командиру. Условия посадки становились известными нам из вторых рук, что еще больше усложняло и без того не легкое приземление. Но, несмотря на все трудности, самолет аккуратно коснулся взлетно-посадочной полосы. Мы приземлились на территории американской военной базы Кефлавик. Нас встречали инженеры, авиационные специалисты, летчики, представители советского посольства. Неожиданно к нашему огромному Ту-104 подрулил малюсенький одномоторный самолет «Цесна», который показался нам детской игрушкой. Но из кабины появился пилот и сделал несколько снимков. Вась Васич объяснил  нам, что этот пилот специально прилетел из Рейкьявика, чтобы своими глазами увидеть советский реактивный лайнер.
    На военной базе мы провели четыре часа, ожидая разрешения на вылет из соседнего пункта нашей посадки Гус-Бея, расположенного на полуострове Лабрадор в Канаде. Когда же наш самолет наконец-то вылетел, мы увидели незабываемую картину: желто-красный веер лучей заходящего солнца в небе и вереницу белоснежных айсбергов в океане.
В Гус-Бей мы прибыли, когда над землей сгустились сумерки. Командование авиабазы позаботилось об отдыхе и ночлеге для нас. Но мы уверили гостеприимных хозяев, что наш реактивный лайнер прекрасно ведет себя и днем и ночью. Тогда американские лидировщики начали уверять нас, что полет не может состояться из-за метеоусловий трассы. Ожидаются два мощных грозовых фронта, которые нельзя будет никак обойти.
- На какой высоте стоят грозовые облака? – спросили мы.
- От семи до десяти тысяч метров, - ответили американцы и добавили, что максимальная высота полета их самолетов семь тысяч метров.
- Наш Ту-104 может подниматься на одиннадцать тысяч метров, - парировали мы. Американцам пришлось сдаться. Самолет взмыл в сумеречное небо. Слева по курсу полыхнули огни северного сияния. Серебряные столбики  трепетно дрожали и превращались в переливающиеся разными цветами волны. Через миг они увеличились в размерах и, слившись в гигантскую конскую гриву, засияли голубовато-прозрачным светом. Мы так увлеклись этим фантастическим видением, что не заметили, как на горизонте заполыхало множество огненных вспышек – предвестников грозового фронта.
     Американские метеорологи не ошиблись. Шапки грозовых облаков поднимались все выше и выше, вытесняя нашу машину в стратосферу. Воздушные толчки становились все ощутимее, нарушая равновесие корабля. Мы попали в мощное скопление облаков, толщина которых превзошла все наши ожидания. Нас ослепляли зигзаги молний, усиливалась болтанка. Внизу бушевала стихия, а вверху холодным светом мерцали далекие звезды. Когда стрелка высотомера замерла на цифре одиннадцать тысяч триста метров, стало немного легче. Океан огненных сполохов остался под нами. С земли сообщили, что Нью-Йорк закрыт, и нам предстоит совершить посадку немного южнее, на военной базе Макгайр. Но и там условия для посадки нельзя было назвать идеальными: шквальный ветер и дождь. Наш самолет нырял из одного слоя облаков в другой, подпрыгивая от порывов бокового ветра. Вокруг была такая непроглядная тьма, словно кто-то нарочно вымазал стекла пилотской кабины сажей. Чтобы успешно завершить этот непростой полет Вострикову потребовались не только железная воля, стойкость и летное мастерство, но и уверенность в своих силах.
     Путь от Москвы до Нью-Йорка мы преодолели за тринадцать часов двадцать девять минут. Более двухсот корреспондентов окружили наш самолет. Вспышки прожекторов ослепляли нас  сильнее, чем зигзаги молний. Нам даже не дали перевести дух. Прямо у трапа самолета была устроена пресконференция с участием инженеров-конструкторов, военных и представителей крупных авиакомпаний. Кто-то из американцев сказал, что Ту-104 – чудесный самолет, что двигатели у него в два раза мощнее, чем все, что есть в Америке. А утром газета «Нью-Йорк Таймс» вышла с заголовком: «Ту-104 – колоссальный скачок русской авиационной техники».
    Наш лайнер стоял на бетонной площадке возле большого ангара, в котором находился неуклюжий двухпалубный военный самолет, похожий на хищную птицу. Капитан Ренеджер с гордостью сообщил нам, что с этого «красавца» сбросили первую атомную бомбу на Хиросиму, а теперь  он является одной из реликвий американского народа. От такого радостного известия у меня мороз пробежал по коже. Было до слез обидно за советский пассажирский самолет, который стоит рядом  с машиной-убийцей.
- Нет,  не для транспортировки атомных бомб строятся самолеты, - думал я тогда, вспоминая о жертвах Хиросимы и Нагасаки. – Великое достижение человечества – авиация должна служить мирным целям.
Словно опровергая мои мысли, над аэродромом Макгайр несколько раз промчались истребители…
- А Нью-Йорк вам тогда показали, или нет? – поинтересовалась Людмила.
- Показали, - улыбнулся Петровский. – Только мне город небоскребов совершенно не понравился. Шум, суета, непрестанный поток автомобилей, отсутствие зелени и нависающие над головами здания, заставили нас превратиться в винтики гигантского механизма под названием «мегаполис». Поэтому покидая Нью-Йорк, я испытал фантастическое облегчение. Свобода и бескрайность небесного простора влилась в мои жилы, едва только наш самолет оторвался от земли. Мы летели на Родину. Дорога домой, как известно, всегда короче и приятнее. Правда, американцы решили послать за нами незапланированного провожатого – четырехдвигательный реактивный бомбардировщик.
- Возможно, военные специалисты решили измерить скорость нашего Ту-104, - проговорил тогда Ершов и прибавил газу. Провожатый стал заметно отставать, а потом и вообще скрылся из вида. И мы смогли спокойно полюбоваться красками заката.

     Людмила вспомнила, с каким восторгом Александр Петровский рассказывал ей о солнечных веерах и конских гривах северного сияния, рисуя такие яркие образы, что картинки зримо возникали перед ее взором. Это был 1967 год. Она впервые тогда летела через Атлантический океан, а для Петровского это был уже тринадцатый полет.
- Волнуюсь, словно лечу впервые, - признался он Людмиле. – Трасса над Атлантикой таит в себе особые трудности. Постоянное струйное течение движется с запада на восток навстречу самолету и тем самым тормозит его движение. Плюс ко всему грозы и ураганы.
- Будем надеяться, что этот полет пройдет хорошо, - улыбнулась Милка.
- Будем надеяться, - подмигнул ей Петровский.
Но в небе над Гренландией они попали в самый настоящий ураган. Скорость самолета упала до шестисот километров в час. Топливо катастрофически уменьшалось, а до Канады было еще далеко. К счастью совершать промежуточную посадку не пришлось. В Монреаль самолет прибыл лишь с незначительным опозданием.
    Утром делегация, прилетевшая из Москвы, принимала участие в выставке, приуроченной к столетию канадского государства. Сотни тысяч людей любовались яркими, грандиозными экспонатами, одним из которых был советский самолет Ил-62. Почетным гостем выставки был русский пилот Коккинаки, ставший первооткрывателем воздушного пути из Европы в Америку через Северную Атлантику. 28 апреля 1939 года он без посадки долетел из Москвы до Оттавы за двадцать два часа пятьдесят шесть минут, доставив через океан первое в истории письмо. Тогда в 1939 году ему подарили широкополую шляпу, а на выставке ЭКСПО-67 – сомбреро. Перед вылетом весь экипаж сфотографировался у трапа самолета. Коккинаки в сомбреро стоял в центре.
Теперь этот снимок достояние истории. Он хранится в музее Аэрофлота в одном из фотоальбомов, которые Людмила изредка перелистывает, чтобы восстановить в памяти события и лица.
Ниточка памяти не прервется пока будут собираться в клубе «Экипаж» пилоты, штурманы, радисты, инженеры и стюардессы и восклицать: «А помнишь?!»

                Часть третья:   ЕВГЕНИЙ.

    Милка шла по узкой улочке летного городка и тихонько напевала: «Рио-Ритта,  Рио-Ритта кружится фокстрот»…
- Людочка, вот так встреча! – вырос прямо перед ней Иван Михайлович Рассказов. – Не знал, что ты здесь живешь.
- А я здесь вовсе не живу, - заулыбалась Милка. – Меня Эмма Сергеева попросила за квартирой присмотреть. А живу я в Полушкино, и сейчас именно туда держу свой путь.
- Значит, мы тебя подвезем, - обрадовался Иван Михайлович.
- Мы? – переспросила Милка.
- Я сына сюда в Домодедово на медицинскую комиссию привез, - пояснил Иван Михайлович. – Он у меня Киевский Авиационный Институт закончил, теперь вот на работу устраивается.
- Отец, поехали, - раздался сердитый бас. Милка вздрогнула и обернулась. Высокий черноволосый юноша глянул на нее сверху вниз с таким презрением, что ей захотелось поскорее умчаться прочь.
- Садись скорее, Людочка, - подтолкнул ее к машине Иван Михайлович. – Заводи, Женя.
- Я думаю, маме это не понравится, - проговорил Евгений, продолжая буравит Милку глазами.
- Неужели ты думаешь, что я хочу разрушить вашу крепкую семью? – мысленно спросила его Милка.
- Я не думаю, я вижу тебя насквозь, - послал он ей мысленный ответ. – Все вы – стюардессы одинаковые. Сколько уже порядочных мужчин пострадало из-за вас.
- Были бы порядочными, не заглядывались бы на молоденьких, - мысленно парировала Милка.
- Евгений, так мы едем или нет? – строго спросил Иван Михайлович. – Я понимаю, что Людочка девушка симпатичная, что в ее синих глазах утонуть можно, но нас, между прочим, мама дома ждет.
- Поехали, -  сквозь зубы процедил Евгений, распахивая перед Людмилой дверцу черной волги.
Она села в машину, расправила складки шифонового платья, откинулась на спинку сиденья и с безразличным видом уставилась в окно. Боковым зрением она видела, как Евгений долго крутит зеркало заднего вида, чтобы поймать в нем ее отражение. Всю дорогу он подавал отцу какие-то странные знаки, нервно крутил руль и бросал на Людмилу укоризненные взгляды. Все это смешило ее, но она старалась сохранять безразличный вид.
- Где тебя лучше высадить? – поинтересовался Иван Михайлович, когда они въехали в Москву.
- У любого ближайшего метро, - ответила Милка, поймав презрительный взгляд Евгения.
- Сынок, давай Людочку до Белорусского вокзала довезем, – предложил Ивана Михайлович.
- Много чести, - пробубнил Евгений, глянув на Милку через зеркало. Она сделала вид, что не расслышала его слов. Тогда он громко сказал:
- Мы высадим вас на Воробьевых горах.
- Поступайте, как хотите, - ответила она. Он нажал на тормоза.
- Тогда выходите. Приехали.
- Спасибо, Иван Михайлович, - проговорила Милка, протягивая ему руку. – И вам, Евгений Иванович, спасибо.
- До встречи на воздушных трассах, - улыбнулся ей Иван Михайлович.
- Скатертью дорожка, - пожелал Евгений.
- Болван, - хлопнув дверцей, проговорила Милка. Машина резко рванулась с места, обдав ее облаком пыли.
- Неотесанный болван, - проговорила Милка и побежала к метро.
Через два дня они встретились с Евгением в аэропорту Внуково.
- Здравствуйте, Людмила! – широко улыбнулся он, шагнув ей навстречу. Она отметила, что ему очень идет улыбка. Она делает его лицо открытым, светлым и очень похожим на лицо отца  заслуженного пилота Ивана Рассказова, к которому Милка испытывала безграничное уважение.
- Здравствуйте, Евгений Иванович, - сухо сказал она. – Уже на работу вышли?
- Да нет еще, - продолжая широко улыбаться, ответил он. – Я батю на вылет привез. Собрался уже домой, а тут смотрю, стюардесса знакомая… Вам форма к лицу.
- Спасибо за комплимент. Извините, но мне пора, - проговорила она, собираясь уйти, но Евгений преградил ей путь.
- А вы куда летите? – спросил он.
- В Венецию, - ответила она.
- Замечательно! – воскликнул он. – Батя тоже в Венецию летит. Значит, я вас после рейса подожду и домой отвезу.
- Не получится, - пристально глядя в его глаза, сказала Милка.
- Почему? – искренне удивился он.
- Слишком долго ждать придется, - ответила она и зашагала прочь.
- А я терпеливый. Я вас обязательно дождусь, - крикнул он ей вслед. Она усмехнулась и, не оборачиваясь, помахала рукой, подумав:
- Воля ваша, Евгений Иванович, хочется, ждите.
Дождался. Широко распахнул дверцу машины и спросил:
- Ну, как Венеция?
- Все так же стоит по колено в воде, чуть приподняв кружевную юбку, - ответила Людмила.
- Фантастическое, должно быть, зрелище, - мечтательно проговорил Евгений.
- Ты ему, Людочка, лучше о пассажирах расскажи, - попросил Иван Михайлович.
- Думаете, стоит? – хитро прищурившись, спросила она.
- Расскажи, расскажи, - рассмеялся Иван Михайлович.
- Все началось с того, что перед посадкой пассажиров прибежала дежурная по встрече-посадке и таинственным голосом сообщила, что у нас летит грузинский ансамбль «Иверия», - начала свой рассказ Людмила, периодически поглядывая на Евгения в зеркальце заднего вида. – Мы спокойно отреагировали на эту информацию, потому что артистов, дипломатов, ученых мы встречаем на трассах Аэрофлота чаще, чем простых людей. Но девушка, казалось, хотела нам сообщить об этих танцорах что-то важное, просто никак не могла подобрать подходящие слова.
- Они такие, такие, - закатывая глазки, твердила она. – Короче, я их веду, но не говорите потом, что ничего не знали о грузинском темпераменте.
Мы с девчонками переглянулись и приготовились к неожиданным сюрпризам. Но танцоры вели себя достойно. Они организованно поднялись по трапу, очаровав нас своей красотой, и заняли свои места. Самолет взлетел. Мы подготовились к обслуживанию пассажиров питанием. Вдруг чувствуем, непонятные толчки. Из кабины выскочил инженер…
- Дим Димыч Яковлев, - пояснил Иван Михайлович, еле сдерживая смех.
- Что у вас происходит? – громко закричал он.
- У нас все в порядке, - ответили мы.
- Если все в порядке, то почему самолет трясется? – набросился он на нас.
- Наверное, мы в зоне повышенной облачности находимся, - предположила я.
- В иллюминатор посмотри, облачность, - передразнил меня Дим Димыч. – Видимость миллион на миллион. А тряска внутри салона происходит.
- Не может быть, - проговорила я, распахивая шторки, и обомлела. Наши спокойные грузины отплясывали между кресел лезгинку. В салоне бушевал настоящий ураган страстей. Взгляды девушек были похожи на вспышки молний, воспламеняющих и без того горячую кровь джигитов.
- Прекратить это безобразие! – закричал Дим Димыч. – Вы что, хотите, чтобы самолет рухнул на землю?
 Танцоры замерли. Художественный руководитель подал знак, и все моментально уселись на свои места, вновь превратившись в примерных пассажиров.
- Прасти, дарагой, - прижав ладони к груди, проговорил руководитель.
- Самолет – это воздушное судно, требующее к себе трепетного отношения. А вы… - проговорил Дим Димыч, погрозив пальцем. – Смотри, Людмила, ты у нас взыскание получишь, если что, - предупредил он меня и скрылся в кабине.
Пришлось мне шторки открыть, выйти в салон и весь рейс до Венеции пассажирам сказки рассказывать.
- Интересно было бы послушать хоть одну вашу сказку, - подмигнул ей Евгений.
- Уже послушали, - проговорила она. – Пора тормозить, потому что мы к метро подъехали.
- А я вас до дома хотел довезти, - сказал он.
- Не стоит так себя утруждать, Евгений Иванович, - проговорила она. – Да и на общественном транспорте мне как-то привычней. А то избалуюсь на черных волгах разъезжая. Остановите, пожалуйста.
- Воля ваша, - нахмурившись, пробубнил он. – До свидания.
- Болван, - беззлобно проговорила Людмила, глядя вслед удаляющейся машине.
Через день Евгений встретил ее у проходной и, протянув букетик васильков, сказал:
- Я сегодня без машины, поэтому смогу проводить вас до самого дома.
- Не сможете, - серьезно сказала она.
- Почему? – искренне удивился он. Людмила рассмеялась.
- Я в военном городке живу. Без пропуска к нам не пройти. Но для вас, Евгений Иванович, мы что-нибудь придумаем.
- Буду очень признателен, - сказал он и театрально поклонился.
- Тогда, бежим на автобус, - приказала она, схватив его за руку.
Они плюхнулись на заднее сидение и, переглянувшись, рассмеялись.
- Не ожидал, что вы на шпильках так быстро бегаете, - сказал Евгений.
- Зря, потому что я – спринтер, мастер спорта по скоростному бегу, - соврала Милка.
- Не может быть! – восхищенно произнес он.
- Может, - уверила она его и спрятала лицо в букет васильков.

    Через неделю Людмила уезжала в Польшу на поезде Дружбы с делегацией Горкома комсомола. Евгению об этой поездке она ничего не сказала, мстя за первую встречу.
- Если по-настоящему нравлюсь, дождется, - решила она.
Он не только дождался, но и перезнакомился с ее многочисленным семейством, очаровав всех без исключения. Даже вредный Митька пообещал быть верным союзником Евгения, докладывать ему обо всем, что делает и говорит Милка. А самый младший Милкин брат Серёженька показал дяде Жене свое первое сочинение: «Кем я хочу быть». Неровным детским почерком было написано: «Я хочу быть пилотом, когда вырасту, потому что эта работа забавная и легкая. Пилотам не нужно долго учиться в школе. Им достаточно научиться читать, писать и считать, чтобы выбраться, если они заблудятся. Пилоты должны быть храбрыми, чтобы не бояться туманов, громов и молний. А если сломается мотор, то пилоты должны оставаться спокойными. Еще у пилотов хорошее зрение и хорошая зарплата. Все девчонки мечтают выйти замуж за пилотов, чтобы ничего не делать, а только кататься вместе с ними на самолетах».
- Да-а-а, - проговорил Евгений, отложив в строну Серёженькину тетрадь. – Вижу я, братец, что ты ничего не знаешь о трудной профессии пилота. Полет на современных самолетах требует больших усилий множества специалистов. Вот я – авиаинженер, готовлю самолеты к полету. Проверяю работу всех приборов, устраняю неполадки, чтобы в небе экипаж не беспокоился о работе механизмов, которые должны помогать пилоту вести лайнер по воздушной трассе. Один рейс не похож на другой. Дневной полет отличается от ночного. Высота полета тоже имеет огромное значение, чем выше, тем сложнее, кислорода меньше.
К тому же, в пилотской кабине множество приборов, и чтобы разобраться в их устройстве, нужны инженерные знания. Ежегодно эти знания надо подкреплять, сдавать экзамены.
- Каждый год? – испуганно воскликнул Серёженька. – Не-е-е, я не согласен. Я лучше свою мечту перемечтаю и пойду в шоферы. И буду, как ты, на черной волге ездить.
- Будешь, если школу закончишь, - улыбнулся Евгений. – Запомни, друг мой, всему в жизни надо учиться. А порой и жизни не хватает, чтобы все узнать.
Милкина мама Ольга Фёдоровна вначале встретила Евгения настороженно. Но когда он принялся рассказывать ей о военных подвигах отца, подобрела.
- Батя летал в осажденный Ленинград в группе транспортной авиации вместе с полковником Николаем Шебановым. Туда они везли продовольствие, оттуда – больных, стариков, детей. Во время одного из пятидесяти полетов, на безоружный самолет Ли-2 напал немецкий мессершмитт. Единственная мысль, которая пришла в голову отцу – совершить воздушный пируэт. Хотя, на не приспособленном для воздушной акробатике транспортном самолете, это было весьма опасно. Но другого выхода не было. Отец нырнул в облака, изменил курс и, снизившись над лесом, на бреющем полете ушел от преследования.
- Да, всем во время войны было не сладко, - проговорила Ольга Федоровна, вспомнив, как их семья попала в самое пекло Сталинградской битвы.
Никто тогда не думал, что война будет такой долгой и кровопролитной. Владимир ушел на фронт, а она осталась с годовалым Митькой на руках. Дом их стоял на окраине города, в тихом месте. Но когда начались артобстрелы, то спрятаться от града бомб и снарядов было невозможно. Немцы стерли с лица земли почти весь город. В их маленький деревянный домик угодил снаряд. Новое жилище они нашли в сырой землянке неподалеку от железнодорожной станции. В этой землянке вместе с ними спасались от бомбежек еще четыре семьи.
    До сих пор во снах она видит огненное Сталинградское небо, по которому мчаться черные силуэты мессершмиттов и светлые силуэты советских самолетов, несущие на своих крыльях спасение.
- И ведь, что удивительно, - вернул ее в реальность голос Евгения, - во время войны наша авиационная промышленность работала лучше немецкой. Отец рассказывал, что в 1942 году у нас было выпущено двадцать пять тысяч самолетов, а у немцев - только четырнадцать тысяч. В 1943 году это отставание сократилось, но все равно, у нас было на десять тысяч самолетов больше. Наши летчики сбили шестьдесят две тысячи немецких самолетов. Конечно, мы тоже потеряли много техники, но зато мы одержали Победу.
Ольга Фёдоровна улыбнулась, вспомнив ликующих людей и необыкновенную красоту весны. Первой послевоенной весны. Как дивно пахла тогда сирени и на все голоса заливались соловьи, словно радовались вместе с людьми:
- Победа!
- А после войны отцу дали новое боевое задание. Его направили осваивать просторы Арктики. Со штурманом Артемьевым на Ли-2 они долетели до Северного Полюса за шесть часов и сбросили вниз вымпел и капсулу с юбилейным десятитысячным номером газеты «Правда», - гордо сказал Евгений, прервав воспоминания Ольги Фёдоровны. – Потом отец выполнял глубокую ледяную разведку, прокладывая новые маршруты на ледяные аэродромы. Вернувшись домой, он рассказывал мне о том, что непроглядная ночь в разжиженном воздухе Арктики каждый раз выглядит по-иному. Изредка появляются светящиеся огоньки, юркими змейками пробегающие по земле. Эти явления странные, непонятные, необъяснимые. Никто не знает, откуда они берутся в местах, лишенных человеческого жилья.
- Да, в природе много неподдающегося простому объяснению, - улыбнулась Ольга Фёдоровна и спросила:
- А, почему же ты, Женечка, пилотом не стал?
- Честно? – пристально гладя в ее глаза, спросил он. Она кивнула. – Маму пожалел. Хватит с нее одного пилота. Устала она от вечных бессонных ночей и волнений. В Арктике отец чуть не погиб. Тогда он летал на четырехмоторном самолете «Кондор» на расстояние более полутора тысяч километров, забирая полярников с дрейфующих станций. В одном полете отказали сразу два мотора на высоте две тысячи метров. Появились перебои в третьем моторе. Отец принял решение садиться на лед в районе Байдарацкой губы между Карой и Мааре Сале. Передали сообщение на землю. Полярники в Каре осветили площадку кострами. Но до Кары нужно было еще дотянуть, а самолет резко терял высоту, скорость была критической. Столкновение с ледовыми торосами было неминуемым. А на борту геологи, геодезисты и важный груз арктической экспедиции.
- Находимся в районе Байдарацкой губы, - доложил штурман. – Под нами сплошные торосы, посадка исключена.
- Посадка неотвратима, - сказал отец, взяв штурвал на себя. – Второму пилоту убрать ноги с педалей. Помогать удерживать штурвал. Громко повторять скорость и высоту.
Через считанные минуты самолет хвостом встретился с землей, а потом грудью рухнул на лед. Чтобы избежать пожара, отец отключил зажигание и крикнул:
- Спасайте пассажиров!
   Самолет прогромыхал по льду, разорвав брюхо о торчащие острыми ножами наросты, и замер. Штурмана и радиста выбросило наружу через зияющую в днище дыру. Эту дыру использовали потом для эвакуации пассажиров, которые отделались легкими ушибами и ссадинами. Отец выбрался из самолета последним. У него была рассечена левая бровь, кровь струилась по лицу, но он ничего не замечал. Вид изуродованного самолета разрывал его сердце. Моторы с лопастями, изогнутыми в бараний рог, при посадке оторвались и отлетели в разные стороны. Фюзеляж самолета раскололся пополам. Двери заклинило. Шасси и крылья подломились. Один из оставшихся двигателей начал гореть, но его быстро забросали снегом. Среди зловещего ледяного безмолвия оставалась одна надежда – радиосвязь. К счастью радиостанция не пострадала. Радист передал в эфир свои координаты.
   Погода начала портиться. Геологи предложили обложить фюзеляж самолета ледяными глыбами и спрятаться внутри. Свой арктический лагерь они назвали «Кондор», в честь изувеченного самолета, которому уже не суждено было подняться в небо. К ночи разыгралась пурга. Она выла, перемалывая снег в сухой порошок. А внутри «Кондора» было по-арктически тепло. В носовой части самолета устроили четыре постели, на которых можно было спать по очереди. Радист наладил связь с полярными станциями Амдерма – Дудинка, а они связались с Москвой. Была отправлена первая радиограмма:
- Борт Н-400 13 декабря 1948 года в тринадцать часов тринадцать минут по московскому времени произвел вынужденную посадку на лед. Координаты: шестьдесят девять градусов двадцать минут северной широты, шестьдесят семь градусов тридцать минут восточной долготы. Все живы. Нашли площадку, пригодную для посадки легких самолетов.
Уверенность в том, что их найдут, ни на минуту не покидала попавших в беду людей. На поиски помчались собачьи и оленьи упряжки, вылетели легкие самолеты, надо только набраться терпения и переждать пургу. К великой радости всех, запаса продуктов на борту было достаточно, чтобы переждать самую долгую непогоду.
   Отец рассказывал, что на завтрак повар арктической экспедиции приготовил им пельмени и чай. На обед он подал бульон из оленины и небольшие куски отварного мяса, а на ужин бутерброды с салом. В снежной пустыне эти яства были по настоящему царской пищей.
   Ровно двадцать четыре часа неистовствовала пурга, а потом потихоньку начала стихать. Появился первый самолет разведчик Си-47, с которого сбросили дрова и спальные мешки. Едва он удалился, покачав на прощание крыльями, пурга вновь завела свою злобную песнь, поднимая до небес белые снеговые тучи. В такую непогоду жители севера натягивают от дома к дому толстые канаты, чтобы не заблудиться и не замерзнуть в двух шагах от жилья.
   Наши зимовщики спрятались в чреве «Кондора» и уснули. А проснулись от звенящей тишины. По бескрайнему горизонту разметались разноцветные сполохи северного сияния. Радист принял сообщения от начальника Полярной авиации: «Потерпите несколько дней. Всех доставим в Москву. Новый год будете встречать со своими семьями». Обещание было выполнено. Связные самолеты эвакуировали всех зимовщиков из лагеря «Кондор». Радист написал в бортовом журнале: «Лагерь закрыт 30 декабря 1948 года. Связь прекращаем».
   Отец рассказал нам об этом происшествии спустя месяц. Помню, как мама плакала и умоляла его подыскать себе другую работу. А он прижал ее к себе и сказал:
- Летное дело – это творчество, без которого я не смогу жить. Поэтому утри слезы и не проси меня о невозможном, дорогая.
В тайне от отца, мама взяла с меня слово, что я не стану пилотом. Я слово сдержал, хотя знал, что отец мечтал о продолжении летной династии, - проговорил Евгений, виновато улыбнувшись.
- Чувствовала я, что у Милки работа непростая, - прижав ладони к сердцу, сказала Ольга Фёдоровна. – Как бы нам с тобой уговорить ее больше не летать?
- Пока это сложно будет сделать, - задумчиво проговорил Евгений. – А вот когда она моей женой станет, то…
- Так вы решили пожениться? – всплеснула руками Ольга Фёдоровна.
- Не мы, а я решил, что Людмила достойна стать моей женой, - улыбнулся Евгений.
- Ах, вот оно что, - покачав головой, сказала она. – Боюсь, что ты плохо Людмилу знаешь. Она девушка с характером. Никакого давления и приказов не потерпит.
- А я и не собирался приказывать, - ответил он. – Я ее уговорю. Постепенно приучу к мысли, что это она меня выбрала и на себе женила. Вы уж, Ольга Фёдоровна, моих секретов не раскрывайте.
- Ладно, - похлопав его по плечу, пообещала она. – Я твоей союзницей буду. Если что, Милку приструню.
- Спасибо, - улыбнулся он и поцеловал ее натруженную, мозолистую руку.
- Да разве, я госпожа какая, что ты мне руки целуешь? – зарделась она.
- Вы лучше госпожи, - ответил Евгений. – Вы – мама моей любимой!

    Возвращаясь из Варшавы, Людмила ещё не знала, что дальнейшая ее судьба уже предрешена, что шьется свадебное платье, покупаются кольца, составляется список гостей. Ничего не подозревающая Милка, поднялась на крыльцо и громко запела:
- Савельевы, открывайте скорей. Ваша Милка прибыла, вам подарков принесла!
Дверь распахнулась.
- Же-ня?! – проговорила она, сделав шаг назад.
- Добрый день, Людмила, - сказал он. – С возвращением.
- Что вы здесь делаете? – прошептала она. Окруженная повышенным вниманием секретарей комсомольских организаций и руководителей делегации, она совершенно забыла про пылкого влюбленного Евгения Рассказова. Мало того вечером ее пригласил на свидание молодой польский дипломат Войцах Ковальский. Она пообещала ему прибыть ровно в шесть вечера на Театральную площадь. И ее мысли были заняты предстоящим свиданием. Появление Евгения раздосадовало ее. А его ответ, показался ей просто возмутительным.
- Помогаю по хозяйству вашей матушке, - улыбнулся он.
- По хозяйству? – воскликнула она и добавила: - А, ну, да, у нас же никто из тринадцати детей маме помощь оказать не может. Сплошные тунеядцы выросли. Только примите к сведению, что  нам батраков не надо. Нам им платить нечем…
- Не пытайтесь меня обидеть, - крепко сжав ее руки чуть выше локтей, сказал он. – Я – парень не обидчивый. А то, что вы, Людмила, мне свой характер вздорный показываете, так это даже хорошо. Иллюзий никаких не останется по поводу идеальности женской.
- А я вас, между прочим, сюда не звала. Да и идеальную из себя никогда не изображала. Какая есть, такая есть, - пытаясь высвободиться, проговорила она. – Отстаньте от меня. Дайте в дом войти, а сами проваливайте…
- А вы меня не гоните, я не к вам в гости приехал, - сказал Евгений, глянув на нее сверху вниз.
- Да пусти же, - крикнула Людмила, пытаясь оттолкнуть его от себя. Но он так крепко прижал ее к груди, что она задохнулась от близости его лица, губ, глаз и, потеряв равновесие, воспарила в синеву небес.
- Что с нами происходит? – спросила ее душа его душу.
- Единение, - послышалось в ответ.
- Е-ди-не-ни-е, - зазвенело на все лады.
Когда Евгений разжал свои объятия, Милка взглянула на него другими глазами, просветленными глазами души и поняла, что ей не нужен никто, кроме этого высоченного парня с черными, как угли глазами и по-детски счастливой улыбкой.
- Так мне уйти, или… - прошептал он.
- Что значит, уйти? – раздался голос Ольги Фёдоровны. – Столько времени Милку ждал, а теперь уходить собрался. Нет уж, Женечка, давай-ка мы самовар поставим, наливочки вишневой достанем и посидим по-домашнему.

   Евгений терпеливо ждал, когда же Людмила согласится пойти с ним в Загс. Он встречал ее у трапа самолета, провожал до дома, дарил цветы, шептал слова любви, а она боялась ответить «да», боялась, что хрустальная ладья влюбленности разобьется о скалы быта. Ей вовсе не хотелось превращаться в домашнюю хозяйку, заточенную в четырех стенах. Ее свободолюбивая душа рвалась в небеса, откуда мир выглядел первозданным, лишенным зла, лукавства, подлости и лицемерия. А ее физическое тело жаждало крепких, страстных объятий и поцелуев Евгения
   Устав от внутренней борьбы, Людмила сдалась. Они пришли в Загс на Ленинских горах ранним январским утром. Дворничиха, закутанная в теплую шаль так, что были видны лишь серые, колючие глаза, недовольно пробурчала:
- Сидели бы дома в такой-то мороз. Кто вас гонит жениться с утра пораньше?
- Понимаете, я – полярный летчик, - скороговоркой выпалил Евгений, крепко сжав руку Людмилы. – Три дня всего позволили в столице побыть. Вот мы и примчались сюда. Скоро ли двери откроют?
- Уже открываю, - пробурчала дворничиха, звякнув ключами.
Она отворила дверь, вошла, скинула шаль, сбросила теплый бушлат, поправила перед зеркалом волосы, водрузила на нос очки и, усевшись за письменный стол, скомандовала:
- Давайте ваши паспорта.
- Вам? – удивилась Милка.
- Мне, а кому же ещё? – презрительно глянув на нее из-под очков, сказала женщина.
Евгений протянул паспорта и принялся говорить о Полярной авиации.
- Я вам помочь не смогу, - прервала его красноречие женщина, картинно швырнув на стол паспорта.
- Почему? – удивился он.
- Вы не из нашего района, - ответила она. - Ваш Загс находится возле Университета. Туда и поезжайте.
- Неужели все так строго? Неужели… - заговорил Евгений, но женщина поднялась во весь рост и громогласным голосом произнесла:
- Да! Все очень-очень серьезно и строго. Мы с вами не в игрушки играем, а семью – будущую ячейку общества создаем. Государству нужны крепкие браки, поэтому все формальности должны быть соблюдены досконально. Ясно?!
- Ясно, - ответил Евгений и потянул Людмилу к выходу, недовольно ворча:
- Государство, государство… Мы с тобой и есть государство. А все эти высокопарные слова о нравственности, морали и прочем, прочем, прочем говорятся лишь по долгу службы. Я больше чем уверен, что она сама забывает обо всем, едва перешагивает порог своего государственного учреждения. Ты же видела на кого она была похожа до того, как воссела на престол власти.
- На дворничиху, - улыбнулась Милка.
- Пойдем в другой Загс, может там, нас встретят приветливее, - проговорил Евгений, прикоснувшись губами к ее лбу.
- Пойдем, - выдохнула она.
Сотрудник другого отделения Загса внимательно выслушала Евгения и, чуть склонив голову, проговорила:
- Ладно, распишем мы вас. Только не сегодня, а через… Когда вы улетаете?
- Послезавтра, - ответил Евгений и прибавил: - Вечером.
- Вот и прекрасно, - оживилась женщина. – Значит, мы вас распишем послезавтра утром. У вас будет время немножечко подумать. Скороспелые браки быстро портятся, то есть распадаются.
- Да мы уже больше года думаем, - воскликнул он.
- Похвально, - улыбнулась она. – Раз уж вы ждали больше года, то два дня, я думаю, потерпите. Верно? – Людмила кивнула. Женщина достала из стола бланки заявлений и спросила:
- Какую фамилию будет носить молодая супруга после свадьбы, вы решили?
- Да, - ответила Милка. – Я обещала отцу, что ни за что не стану менять свою фамилию, чтобы род Савельевых продлился.
- А вы - единственная дочь? – испытующе глядя на нее, спросила она.
- Нет, нас четырнадцать детей: семь братьев и семь сестер, - гордо проговорила Милка.
- Понятно, - улыбнулась женщина и сделала пометку в анкете. - А вы, юноша, фамилию жены брать не собираетесь?
- Я?! – Евгений вскочил.
- Не волнуйтесь, не волнуйтесь, я пошутила, - рассмеялась она. – Итак, 30 января в десять утра Людмила Савельева и Евгений Рассказов будут сочетаться законным браком. Все. Ждем вас послезавтра.

   Через два дня Людмила и Евгений пришли в Загс в назначенное время, оставили свои автографы в книге вступающих в брак, получили паспорта и свидетельство о браке и поспешили в аэропорт Шереметьево, где Людмиле предстояло пройти курс аэронавигации. Ее – единственную стюардессу из отряда, командировали в Учебно тренировочный отряд для изучения технических характеристик нового самолета Ил-62. Она поцеловала Евгения в щеку и, шепнув: «Увидимся вечером», исчезла за стеклянной дверью.
- Так начался их медовый месяц, - усмехнулся Евгений, усаживаясь в машину.
Дома он торжественно сообщил родителям, что вечером к ним придет его жена – Савельева Людмила и протянул свидетельство о браке. Мама схватилась за сердце, а отец внимательно посмотрел документы и улыбнулся:
- А ведь Людмила теперь будет носить нашу фамилию.
- Как нашу? – опешил Евгений. – Она же сказала, что ни за что не поменяет свою фамилию, что…
- Сказать она могла все, что угодно, - похлопал его по плечу отец, - а в документе значится, что фамилия твоей жены – Рассказова, или мы говорим о другой девушке?
Евгений взял в руки свидетельство  и рассмеялся:
- Вот так сюрприз! Значит, не будет квартирантов на нашей фамилии, батя!
- Значит, не будет, - проговорил он и пообещал выхлопотать молодоженам небольшую квартирку в летном городке.
Обещание свое он сдержал, и уже через месяц Людмила и Евгений справляли новоселье в одиннадцатиметровой квартире – своем первом доме, где им предстояло прожить пять счастливых лет.
Возвращаясь из рейсов, Людмила раскладывала на столе веер визитных карточек с адресами и телефонами и рассказывала обо всех курьезных ситуациях, с которыми ей пришлось столкнуться.
- Сегодня вот этот человек сказал мне: «Позвольте стать вашим принцем».
- Ничего не получится, - отшутилась я, сообщив, что, я трижды замужем и трижды удачно.
- Гениально, - улыбнулся Евгений.
- А вот этот пассажир был более настойчивым, - показав другую визитку, сказала Людмила.
- Какую версию ты для него придумала? – поинтересовался Евгений.
- Ему я сказала, что сегодня отдел Загс Аэрофлота готов зарегистрировать все браки.
- Неужели у вас и такая услуга предусмотрена? – удивился он.
- Да, - совершенно серьезно ответила я. – Командир нашего корабля наделен такими полномочиями, а у второго пилота всегда с собой набор необходимых документов. Загвоздка лишь в том, что вам необходимо предоставить справку о семейном положении. Если ее нет сегодня, то придется подождать до следующего полета. Летайте самолетами Аэрофлота!

    Одиннадцатого июля 1967 года Евгений отвез Людмилу в аэропорт Шереметьево для выполнения специального рейса, о котором толком никто ничего не рассказывал.
- Вот так всегда, - ворчала Милка, пока они ехали в аэропорт. – Сегодня день рождения службы бортпроводников, начальником которой назначена  прославленная военная летчица Мария Николаевна Попова, а мне предписано лететь в неизвестность.
- А ты откажись, - предложил Евгений, резко затормозив. – Давай я сейчас развернусь и…
- Ты что? – испугалась Милка. – Поезжай скорее вперед, а то опоздаем. Ты, Женя, на мои слова внимания не обращай. Это я так… просто…
- Просто, - горестно выдохнул он. – Как бы я был счастлив видеть тебя сошедшей с небес на землю!
- О нет, милый, - ласковым голосом проговорила она. – Неужели ты забыл, что я – не простая девушка, а небесная фея с крылатой судьбой? На земле я жить долго не смогу. Мне скучно станет. Я же…
- Не фея ты, а Золушка Аэрофлота, - нахмурился Евгений.
- Золушка Аэрофлота, - повторила она.
Это прозвище закрепилось за ней на всю жизнь.
Тогда, торопясь в аэропорт, Людмила и не подозревала, что будет участвовать в рейсе на дальность, за который не полагалось никаких чинов и наград. Она не знала и того, что в трудном полете будет принимать участие ее будущий сын Владислав, который родиться через восемь месяцев после полета.
- Он непременно станет летчиком, продолжит профессию деда, - воскликнет Иван Михайлович, принимая из рук Людмилы кружевной сверток с мирно сопящим младенцем.
- А, может, он захочет продолжить мою профессию? – улыбнется Людмила.
- Только не это! – воскликнет Евгений, не зная, что крылатая судьба уже раскинула над мальчиком, усеянный звездами небосвод.

Прости, сынок, что бросала тебя,
Не видела, как ты рос,
Дорогою птиц уводила меня
Небесная трасса меж звезд.
Там, в океане воздушных стихий
Нелегким порой был маршрут,
Но сердце мое летело к тебе
В наш дом, где тепло и уют.

- Как удивительно устроена жизнь, - размышляла Людмила, глядя на возмужавшего Влада. – Сегодня он шепчет своей дочке Ниночке: «Не плач, малыш, папа скоро вернется. Его зовет небо. А небо в каждой стране особенное. Я на него посмотрю, а потом тебе все подробненько расскажу. Хорошо?»
Такие же слова говорила и она, прижимая к груди всхлипывающего Владика, который не желал расставаться с мамой, не хотел отпускать ее в дальние страны.
- Как удивительно все в мире повторяется!
- А помните, первые совместные полеты с японцами? – поинтересовалась Ирина Дмитриева воспользовавшись минутной паузой, возникшей за столом воспоминаний.
- Такое забыть невозможно, - отозвались сразу несколько человек.
- Первые совместные полеты Аэрофлота и Японской авиакомпании Джал открыли прямое сообщение между Москвой  и Токио в 1967 году, - сказал Александр Петровский. – До этого рейса пассажирам приходилось лететь сначала в Амстердам или Копенгаген, пересаживаться на другой самолет, летящий в Японию через Северный Полюс. Был еще и южный маршрут через Ташкент, Калькутту, Гонконг. На такие полеты уходило много времени и сил. А воздушный мост из Москвы в Токио вдвое сократил расстояние и время, сделав путешествие приятным и необременительным. На серебряной обшивке нашего Ту-114 впервые в истории авиации появились сразу две эмблемы: крылья с серпом и молотом – символ Аэрофлота и журавль, сложивший в круг крылья – символ мира и долголетия у японцев. Первую делегацию из ста пассажиров обслуживали русские и японские стюардессы.
     Вышколенные японки неустанно выполняли главные заповеди японских стюардесс: у стюардессы должны и на затылке быть глаза, твой долг – предугадывать желание пассажиров, помни – на самолете ты представитель Страны Восходящего Солнца, и каждый пассажир – твой желанный гость.
- А как смешно они выговаривали: «пасиппа», «пазялута» и непрестанно кланялись, - проговорила Ирина, сложив руки домиком и низко поклонившись.
- Они-то смешно говорили по-русски, а мы по-японски сначала ни словечка не могли сказать, - улыбнулась Людмила.
- Зато потом научились, - рассмеялась Ирина. – Я и сейчас могу несколько слов по-японски сказать. «Домаригато» – большое спасибо, «своянора» – до свидания.
- А я до сих пор не могу забыть своего первого впечатления от встречи с Японией, - проговорил Александр Петровский. – Стоит мне закрыть глаза, и я вновь вижу поднимающиеся прямо из воды ажурные стальные мачты с огнями подхода к взлетно-посадочной полосе, в аэропорту Ханеда. А потом скоростную магистраль, по которой нашу делегацию везли в город. Ровная, как стекло дорога, то ныряла в тоннели, то взлетала на бетонных опорах до высоты четырёхэтажного дома, то петляла причудливыми зигзагами. Нас поселили в ультрасовременном из стекла и стали семнадцатиэтажном отеле Нью-Отани в центре Токио – Акасака. Перед входом в отель, в традиционном японском садике с горбатыми мостиками росли искривленные низкорослые сосны, между которыми лежали большие камни, покрытые разноцветными мхами. А над входом в отель красовалась яркая вывеска «Добро пожаловать!» В вестибюле нас ждал еще один сюрприз: Храм Василия Блаженного и Японская пагода, сделанные изо льда. Со смотровой площадки мы смогли обозреть всю японскую столицу и Токийский залив, в котором яркими светлячками поблёскивали корабли,  траулеры, лодки и какие-то загадочные суденышки. Тогда, глядя вниз, мне почему-то показалось, что городу-гиганту тесно на земле, поэтому он стремиться дотянуться до небес своими многочисленными домами, похожими на длинные нехоженые дороги.
    На следующий день суперэкспресс «Кодома» - эхо, похожий на самолет без крыльев, за два с половиной часа домчал нашу делегацию из Токио в Осаку, а затем в Киото – древнюю столицу Японии, заповедник архитектурных памятников. Там, в Киото мы увидели бронзовую шестнадцатиметровую статую Будды и гигантские гонги, по которым можно ударить, чтобы богиня Канон услышала персональное к ней обращение. А рядом храм, в котором установлена тысяча и одна ее статуя.
     На прощание японцы устроили незабываемый ужин, одев всех в кимоно с ярко-красными иероглифами на спинах. Попросили снять обувь и вкушать пищу деревянными палочками, сидя на циновках, разложенных прямо на полу. Нарядные гейши развлекали гостей, исполняя на необыкновенных музыкальных инструментах чарующие слух мелодии.
Мне тогда хотелось запомнить все, все, все и увезти с собой в Москву. И я жалел, что нельзя передать запах цветущей сакуры и едва уловимый трепет бледно-розовых лепестков, готовых сорваться и полететь вслед, за погружающимся в темнеющий океан, солнцем.

    Александр Петровский говорил, а Милка вспоминала, как она вернулась из Японии и взахлеб принялась рассказывать Евгению о незабываемых красотах. А он строго на нее глянул и холодным голосом проговорил:
- Тебе все же придется распрощаться со своей романтикой.
- Что за командный тон, Женя? – возмутилась она.
- «Кто я – царь или дитя?» - сдвинув брови, продекламировал он Пушкинскую строчку, а потом, улыбнувшись, сказал:
- Меня отправляют в командировку в Испанию, Мексику, Бразилию, Аргентину.
- Сразу в четыре страны? – удивилась она.
- Да нет же, - ответил он. – Предложили четыре страны, а в какую командируют, станет ясно через некоторое время. Я дал принципиальное согласие и…
- Откажись немедленно, - потребовала Милка.
- И не подумаю, - скрестив на груди руки, проговорил он. Она хотела что-то возразить, но, увидев его строгий взгляд, поняла, что спорить бесполезно.
- Что же мне теперь делать? – мысленно спросила она.
- Наконец-то займешься воспитанием сына, - словно прочитав ее мысли, проговорил Евгений.
- Пожалуй, ты прав, - вздохнула она. – Владику нужно материнское тепло. Каждый раз, собираясь в рейс, я чувствую себя предательницей. А, когда он хватает меня ручонками за лацканы пиджака и кричит: «Мамочка не улетай, не бросай меня, мамочка!», мое сердце перестает биться…
- Именно поэтому ты спокойно целуешь его в лоб и уходишь, - съехидничал Евгений.
- Какой ты жестокий, - прошептала она и отвернулась.
- Я должен быть жестким и жестоким, - обняв ее за плечи, проговорил он, - иначе ты никогда не расстанешься с небом…

- Да, Людмила, мы тогда не ожидали, что ты так легко сможешь уйти с летной работы, - проговорил Виктор Широков, верный ее помощник в клубе «Экипаж». – Расстаться с небом может только героиня, нет, герой. Ты – настоящий герой, Милка!
- Герой, - усмехнулась она, вспомнив, как долго Мария Николаевна Попова читала ее заявление об уходе. Потом внимательно посмотрела в ее синие глаза и улыбнулась:
- Не грусти, милая моя девочка. Все, что ни делается, к лучшему. Ты же не на век уезжаешь. Поживешь там, в дальнем-далеке, а потом вновь к летной работе вернешься.
- Да разве это возможно? – удивилась Милка.
- Конечно, - ответила Попова. – Ты у нас – одна из лучших стюардесс, инструктор со стажем, комсорг, передовик производства, специалист с большой буквы. Короче, такие люди нам в службе просто необходимы. Не захочешь к летной работе вернуться, на земле тебе работу подыщем. Займешь кресло… моего заместителя.
- Да что вы, Мария Николаевна, - смутилась Людмила. – Я руководителем быть не умею. Я даже, когда бригаду инструктирую, всегда сама в салоне работаю, показываю пример молодежи. Если надо и контейнеры переставляю, и приборы считаю, и стаканчики с вилками из-под кресел после рейса вытаскиваю.
- Любишь ты свою работу, Людмила, и людей любишь, - проговорила Мария Николаевна, глянув на разрумянившуюся Милку.
- Люблю, - кивнула она.
- А своих близких нужно любить больше, чем других, - назидательным тоном сказала Мария Николаевна. – Так что, поезжай с мужем и ни о чем не думай. Ты своим мужчинам нужна больше, чем Аэрофлоту.
- Больше, чем… - прошептала Милка и уехала на целых пять лет в далекую заокеанскую страну Мексику.

               Часть четвертая:   ДОНЬЯ АМАБЛЕ.

    Полуденный зной делал воздух зябким и тягучим. Очертания предметов становились расплывчатыми. Зеленые сагуаро – гигантские кактусы, стволы которых изборождены глубокими складками, отбрасывали длинные тени на, потрескавшуюся от жары, землю, с которой исчезло все живое. Нет, не исчезло, притаилось до поры. Вон маленькая юркая ящерка приподняла голову и метнулась в спасительную тень. Людмила улыбнулась, проследив быстрые движения едва различимого существа, и подумала:
- Знаешь ли ты путь в страну Эльдорадо? Есть ли эта страна? Была ли?
И сама себе ответила:
- Была, если верить легендам.
Впервые о золотом человеке – el dorado Людмила услышала от сына Владика. Он вбежал в дом и взахлеб принялся рассказывать о несметных богатствах, золотом человеке и золотой ладье, утонувшей в каком-то озере.
- Кто тебе наговорил столько глупостей? – сердито спросила она.
- Это не глупости, не глупости, - затопал он ногами. – Донья Эльсинора сказала, что Эльдорадо – это не сказка, а настоящая-пренастоящая правда и показала мне медальон в виде золотого лица этого самого золотого человека - el dorado.
- Занятно, - улыбнулась Людмила, обняв сына. – Ну, и чем же знаменит этот самый золотой человек?
- Ну, это… - Владик нахмурился. – Если честно, я не совсем все понял. Ты же знаешь, как плохо эта донья Эльсинора говорит по-русски.
- Знаю, - ответила она.
- Вот, - сказал Владик и развел руками. Но вдруг, глаза его заблестели от неожиданной мысли. – Мама, может быть, ты у этой доньи все выспросишь, а потом мне расскажешь?!
- Ладно, миленький, выспрошу, - пообещала она, отпуская сына в раскаленный от зноя садик, где его поджидали приятели по детским играм.
     Небольшая вилла, где жили сотрудники Аэрофлота, была разделена на удобные квартирки, соединенные крытой галереей. Забор из низкорослых кустарников, которые садовник дон Санчес поливал три раза в день, отделял территорию русских поселенцев от внешнего мира. По ту сторону забора до самого горизонта простиралась выжженная солнцем красная земля – прерия. По эту сторону забора цвели бледно-розовые цветы, зеленела трава, росли пальмы, кричали разноцветные попугаи.
- Наша вилла – это настоящий оазис в пустыне, - любил повторять Евгений, возвращаясь из аэропорта. – Спасибо нашему садовнику дону Санчесу - Сан Санычу.
Дон Санчес – крепкий высокий мексиканец с черными горящими глазами, копной густых черных волос, медной кожей и белозубой улыбкой был человеком необыкновенно приветливым и очень добрым. Его любили все без исключения. Довольно быстро дон Санчес научился говорить по-русски и стал обучать мальчишек испанскому языку. Пытался он давать уроки испанского и взрослым, но занятия неизменно переходили в веселые застолья с водкой и текиллой.
- Сан Саныч, сегодня уроки будут? – подмигивал ему Евгений.
- Нэт, Джон, - сжимал виски дон Санчес. – Me duele la cabeza.( У меня голова болит.)
- Так я же тебе могу болеутоляющего предложить. Как это, а - calmante! – восклицал Евгений.
- No. Este no calmante. Este una enfermedad contraqiosa, - грозил ему пальцем дон Санчес. ( Нет. Это вовсе не болеутоляющее. Это заразная болезнь.)
- Что, что? – переспрашивал Евгений.
И дон Санчес пытался объяснить по-русски:
- Болеть заразит.
А потом вновь переходил на испанский, повторяя по слогам, чтобы Евгений смог запомнить:
- Este una enfermedad contraqiosa.
- Повтори еще раз Саныч, - хмурился Евгений, - что-то не понял я снова твоих слов.
- Да что тут не понятного, - начинала сердиться Людмила. – Пьянство ваше – это заразная болезнь. Не желает дон Санчес заражаться. Верно?
- Correctamente! – восклицал дон Санчес, пожимая Людмиле руку. – Вэрна, Лу-да.
   Так ежедневно они обучали друг друга. Поначалу донья Эльсинора – эффектная мексиканка с длинными иссиня-черными вьющимися волосами, большими глазами цвета спелой вишни и утонченными чертами лица снисходительно наблюдала за супругом, не произнося ни слова. А через несколько месяцев она неожиданно заговорила по-русски произнося слова с легкой веселостью и восторженным придыханием. От этого речь ее приобретала странный магнетизм, завораживала, ласкала слух. Казалось, что донья Эльсинора сама любуется новыми звуками неведомого ей доселе языка. Она принялась рассказывать детям мексиканские сказки, ловко перемешивая испанские и русские слова.
- Hase mucho tiempо эта был далоки pais. Ahora мы son amiqos. (Давным-давно мы жили в разных странах. А теперь мы – друзья.)
- Amiqos! - кричали дети.
- Amiqos amable, - поправляла их донья Эльсинора и добавляла по-русски:  амабле - мила друк.
- Так ведь мою маму Милой зовут! - как-то воскликнул Владик. – Значит, мы можем звать ее донья Амабле!
- Донья Амабле! Донья Амабле! – дружно закричали дети.
С тех пор Людмилу жители виллы стали звать доньей Амабле.
Солнце придало коже Людмилы бронзовый оттенок, сделав ее похожей на мексиканку. А когда донья Эльсинора предложила Людмиле примерить национальный костюм, ни у кого не осталось сомнения, что русская женщина Людмила и есть самая настоящая донья, донья Амабле – милая донья.
Эльсинора и Людмила сдружились. А, когда у Людмилы родился сын Ванюша, донья Эльсинора стала мальчику второй матерью. Она проводила у колыбельки малыша почти все свободное время. И когда Ваня произнес первое слово: «Madre» - это никого не удивило.
   Став старше, мальчик легко заменял русские слова испанскими, выбирая то, которое легче произнести.
Евгений сердился, а Людмила снисходительно улыбалась:
- Вернемся на Родину, все встанет на свои места.
- А если не встанет? – хмурился Евгений. – Если он так и будет говорить: она пошел?
- Мальчику всего два года, - пыталась успокоить его Людмила. – Многие дети в его возрасте еще и толком говорить не умеют. Вспомни, как Владик говорил: «Я буткую», вместо я буксую. «Хлебушок» вместо хлебушка, и «бабаська» вместо собачки. А Ванечка уже на двух языках говорит.
- Неправильно, - буркнил Евгений.
- Нашим спорам не будет конца, - обняв мужа, проговорила Людмила. – Давай лучше эту тему закроем. Ведь ты же сам мне приводил когда-то слова Вольтера, что знать много языков – это все равно, что иметь множество ключей к одному замку!
- Неужели я такое говорил? – удивленно вскинул брови Евгений.
- Говорил, - поцеловав его в щеку, ответила она.
- Ты у меня и в самом деле настоящая донья Амабле, - прижав жену к груди, прошептал он и добавил:
- Очень милая – muy amamble!

    Донья Эльсинора не только помогала Людмиле воспитывать малыша, но и учила ее готовить традиционные мексиканские блюда, рассказывала фантастические истории, легенды, сказки, уверяя, что все это – не выдумка, а самая настоящая правда. Когда же Людмила попросила поведать ей о золотом человеке, донья Эльсинора хитро прищурилась:
- Ты искать Эльдорадо?
- Нет, - рассмеялась Людмила, - искать золотого человека я не буду. Владик не совсем понял твою сказку.
- ;Cuento? (Сказку?) – рассерженно воскликнула донья Эльсинора. - Este no cuento. ;Lo se! ( Это вовсе не сказка. Я это знаю наверняка!)
- Не сердись, - попросила ее Людмила. – Просто у вас, мексиканцев столько необыкновенного, вот нам и кажется, что мы попали в сказку. Tu pais es cuentо. (Твоя страна – это сказка).
- Es verdad (верно), - заулыбалась донья Эльсинора. -  Escucha (слушай):
О золотой стране Эльдорадо рассказано множество легенд и сказок. Где ее только не искали конкистадоры и англичане, одержимые золотой лихорадкой. Поиски начинались в Колумбии на идеально круглом озере Гуатавита с берегами, похожими на ряды амфитеатра, и заканчивались в Бразилии, в джунглях Мату-Гросу. Но никому из золотоискателей не пришло в голову направить свои поиски в другую сторону, в сторону городов Чичен-Ица и Теночтитлан – столиц Империй майя и ацтеков.
- ;Por que? – воскликнула Людмила. – Почему?
- ;O Madonna! - возмущенно проговорила донья Эльсинора, стукнув себя ладонью по лбу. – Неужели ты ничего не слышала о величии моих предков?
- Нет, - честно созналась Людмила.
- ;Dios! – всплеснула руками донья Эльсинора. – ;Esta nesesitado de contar cien relatos verdadores! (Тогда придется поведать тебе сотню правдивых историй.) Escucha (слушай):
Эльдорадо – золотой человек – вождь племени поклонников солнца, раз в год на рассвете совершал важный ритуал – приношение даров Кетцалькоатлю – богу солнца. Тело вождя обмазывали глиной, поверх которой напыляли мельчайший золотой песок. Надевали на голову вождя золотую корону, на лицо – золотую маску, на руки – золотые перчатки. Вождь ступал на плот из толстого тростника, а вокруг него слуги укладывали золото, изумруды, нефриты. На четыре угла плота вставали четыре обнаженных вельможи, головы которых украшали золотые короны, а шеи и руки золотые браслеты. Плот отталкивали от берега и в восторженном молчании наблюдали, как он медленно движется по воде, окрашенной в золотой цвет первыми рассветными лучами. Плот неизменно замирал в центре озера. Вверх взлетал ярко-оранжевый флаг, сообщающий о начале ритуала. Вождь и его помощники медленно поднимали над головами дары и бросали их в воду.
    Солнце неспешно поднималось над горизонтом, словно наблюдая за церемонией, оценивая дары, которые не сразу погружались на дно озера, а какое-то время плавали на поверхности, образуя вокруг тростникового плота золотые ореолы. Когда последний дар исчезал под водой, плот делал семь круговых движений и только после этого медленно причаливал к берегу.
Вождь сходил на землю и шел по длинному людскому коридору, давая соплеменникам возможность прикоснуться к своему золотому телу. Каждый мог дотронуться до вождя один раз. Золотой песок – частицы божественной силы, люди усердно слизывали потом со своих ладоней… Вот такая история, - улыбнулась донья Эльсинора, поцеловав золотой амулет в виде маски, висящий  у нее на шее. – Узнав о несметных дарах, лежащих на дне озера, люди лишились сна и аппетита. Ими овладело золотое безумие – insensato. Они решили забрать себе то, что не должно принадлежать никому. Никому из людей!
Донья Эльсинора тяжело вздохнула, прошептала что-то на непонятном языке, и, пристально глядя Людмиле в глаза, проговорила:
- Мир раскололся на две половины, выпустив из подземных недр злобного монстра по имени алчность – Avidez. Искать золотую страну бесполезно. Avidez не отдаст своих сокровищ. Сколько золотоискателей, опутанных крепкими канатами лиан, уже погибло в джунглях. Не меньше смельчаков погибло от укусов ядовитых змей и насекомых. Никто не смог добраться до города Теночтитлан, расположенного на небольшом островке в центре озера Тескоко. А город этот был необыкновенно красив.
    Улицы города, вымощенные золотом, пересекали многочисленные каналы с кружевными золотыми мостами, непохожими друг на друга, как день и ночь. Двух и трехэтажные дома в городе были окрашены в яркие цвета и окружены пышной зеленью фруктовых садов. Жители Теночтитлана, просто «купались» в золоте. У них были золотые ванны, вода текла по золотым трубам. Пищу подавали в золотой посуде. Даже лодки, скользящие по каналам, инкрустировались золотой резьбой.
Несмотря на свои несметные богатства, ацтеки ценили скромность, послушание, сочувствие и трудолюбие. Суровое наказание ждало тех, кто нарушал существующие законы. Жестоко расправлялись ацтеки и со своими врагами. С пленников сдирали кожу и шили из нее одежду. Считалось, что, принося в жертву богу Уицилопочтлю кровавые жертвы, ацтеки продляют жизнь во вселенной.
- Какой ужас! – воскликнула Людмила, явно представив ритуал жертвоприношения.
- Espanto (ужас), - подтвердила донья Эльсинора. - Pero es una historia de mi pais. (Но это – история моей страны.) Ацтеки записывали свои пиктограммы в золотых книгах и на нефритовых вазах, вырезали их в виде орнамента на стенах домов, дверных косяках и даже тротуарах. Так мы узнали, что мальчиков обучали не только  искусству воевать, но и музыке, танцам, истории, астрономии, торговому делу. Девочек готовили к роли хранительниц домашнего очага, заботливых матерей, искусных собеседниц. Жизнь протекала по ритуалам, ход которых был строго определен по двум календарям: обычного года и года святого – каждого пятого года от создания Великой Империи Ацтеков. Согласно легенде, боги четырежды создавали жизнь и четырежды ее разрушали, пока не добились того, чего хотели. Ацтеки стали вершиной их творения. Поэтому язык нуаль, на котором говорили мои предки, до сих пор считается священным. Escucha (слушай).
   Донья Эльсинора негромко запела мелодичную песню, в которой слышалось журчание ручейка, шорох травы, дуновение ветерка и жар полуденного зноя.
- Что же случилось с золотой страной и Империей ацтеков? – поинтересовалась Людмила, когда донья Эльсинора замолчала.
- Quebra (крах), - грустно ответила мексиканка. – Quebra… наверное, виной всему алчность или безумие, или еще что-то, но факт остается фактом: Великой Империи Ацтеков больше нет, как нет Империи инков и майя.
Донья Эльсинора немного помолчала, а потом, глядя вдаль, негромко проговорила:
- Во время вождя Монтесумы ацтеки ожидали возвращения на землю бога Кецалькоатля. По преданию, он должен был приплыть с востока на золотой ладье с белоснежными парусами. Предсказания о Кецалькоатле были противоречивыми. В одном говорилось, что он станет причиной гибели Великой Империи. В другом – причиной ее расцвета, во время которого правящий вождь обретет бессмертие. Монтесума верил во второе предсказание. И, когда на горизонте показались корабли испанского завоевателя Эрнана Кортеса, Монтесума был вне себя от счастья. Он встретил врагов с царскими почестями, принимая их за богов, вернувшихся, чтобы даровать ему бессмертие. Несколько месяцев потребовалось вождю, чтобы понять, какую чудовищную ошибку он совершил, усадив на трон завоевателя. Тогда Монтесума  решил пойти на хитрость. Он принялся уговаривать Эрнана Кортеса принять участие в ежегодном ритуале приношения даров, чтобы показать всем божественность его происхождения, раз и навсегда прекратив недовольный ропот племени. Кортес согласился.
    На рассвете, груженый золотом и изумрудами плот, выплыл на средину озера. Флаг взметнулся вверх, возвещая о начале ритуала и призывая всех к молчанию. Вождь поднял над головой золотой слиток и бросил в воду.
- Что ты делаешь? – закричал Кортес, с силой толкнув вождя.
- Свершилось, - воскликнул Монтесума, падая в воду.
В тот же миг гигантская волна накрыла плот. Следующая волна поглотила остров, на котором располагался богатейший город Теночтитлан. Земля содрогнулась, разверзлась черная бездонная пропасть, в которой исчезли бесследно озеро и город со всеми его обитателями. Нет, след о тех давних событиях все же остался, - хитро улыбнулась донья Эльсинора, - это холм в центре Мехико, на котором растет гигантское дерево, с отливающим золотом стволом. Его испанские завоеватели не посмели тронуть, когда строили свой город Мехико на месте древней столицы ацтеков Теночтитлан.
    А оставшиеся в живых ацтеки, решили уйти высоко в горы и построить там новый город Теотиуакан. О золоте, принесшем столько горя, люди старались не вспоминать. Новый город они строили из камня и высушенных на солнце кирпичей адобе. Храмы и дома решили сделать похожими на пирамиды с плоскими вершинами. Главная улица начиналась у пирамиды Луны и устремлялась на юг к пирамиде Солнца мимо Сьюдадели – места, где жили горожане. Такое расположение города символизировало слияние божественного и земного. Пирамида Луны была на одну треть меньше пирамиды Солнца, под основанием которой на глубине шести метров находилась широкая пещера с округлыми сводами и, свисающими вниз сталактитами с вкраплением золота. Эта пещера считалась священным местом. Входить в нее могли только вождь и его два самых верных слуги. Большинство ацтеков даже не догадывались о существовании такого чуда, довольствуясь многочисленностью просторных залов, расположенных вокруг центрального овального зала, украшенного базальтовыми головами змееподобного божества Тлалока, покровителя воздуха и воды и нефритовыми масками Атаульпы – покровителя земли и неба. Глаза этих божеств были сделаны из обсидиана или раковин моллюсков так искусно, что выдающиеся из стен лепные изображения, казались живыми существами, внимательно следящими за всем, что происходит в храме. До сих пор Тлалок и Атаульп смотрят на входящих с такой же враждой, как и тысячи лет назад. Если хочешь, можешь отправиться в Теотиуакан, и сама во всем убедиться, - проговорила донья Эльсинора, подмигнув Людмиле.
- ;Es verdad? (Это правда?) – спросила Людмила, удивленно глядя на мексиканку.
- Verdad, verdad, пра-в-да, - звонко рассмеялась она. – От Мехико до Теотиуакана всего сорок восемь километров.
- Так это же совсем рядом, - обрадовалась Людмила.
-Encontrarse serca (находится близко), - подтвердила донья Эльсинора. – Кстати, пирамида Солнца считается центром Вселенной. Четыре ее угла указывают стороны света, а вершина – центр бытия. Когда поднимешься туда, поймешь, что я говорила правду.
- Verdad, - повторила Людмила, Мила, донья Амабле.

    Сказки, рассказанные доньей Эльсинорой, не давали Людмиле покоя. Она долго уговаривала Евгения взять мальчиков и поехать в древнюю столицу Мексики Теотиуакан. А он все никак не мог выкроить время для столь серьезного путешествия. И, когда Людмила совсем отчаялась, Евгений вбежал в дом и громко крикнул:
- Поехали. Vamos. ;Rapido, rapido, rapido! (Быстро, быстро, быстро!)
Хотя подгонять их не было никакой нужды. Через пару минут Владик, Ваня и Людмила уже сидели в машине.
Чуть меньше часа потребовалась им, чтобы доехать до древнего города, над раскаленными камнями которого подрагивал прозрачный горячий воздух.
- Это духи дышат? – шепотом спросил Влад.
- Да, - прошептала Людмила, ошеломленная увиденным.
- Перестань говорить всякую ерунду, - потребовал Евгений и, взяв детей за руки, пояснил:
- Это атмосферное явление…
- Папочка, - простонал Владислав, - умоляю, не разрушай атмосферу таинственности своими познаниями в географии. Позволь нам побывать в фантастическом мире.
- Ладно, - сказал Евгений и пошел вперед, чтобы не слушать глупостей, которые непременно станет рассказывать детям его супруга Людмила, донья Амабле.
- Смешное имя ей придумал Влад, - подумал Евгений, шагая по камням истории. – Смешное, но какое точное: милая – Амабле.
Евгений чуть замедлил шаг и повернул голову так, чтобы можно было видеть, что делает его донья Амабле и сыновья.
- Подумать только, десять лет мы уже вместе. Десять! А ведь тогда, в Домодедово, я всерьез решил, что она хочет увести отца из семьи. А потом… Дорога. Синие глаза, окаймленные черным бархатом ресниц. Взгляд, как молния пронзивший. Гордое: «Сама!» и… омут, любовный омут, в который я попал. Но ни тогда, ни тем более теперь об этом не жалею. Столько уже позади. – Евгений остановился. – Почему, позади? У нас еще впереди целая жизнь, полноводная, как река.
- Впереди пирамида Солнца – центр Вселенной, - услышал он голос Людмилы и подумал:
- Вот-вот, нам с вами еще предстоит достичь центра Вселенной. А для этого надо жить в мире, любви и согласии и умереть в один день… Так, что-то я рановато про смерть заговорил. Наверное, мексиканская жара подействовала. Мы будем жить с доньей Амабле долго-долго, оч-чень долго. Mucho, mucho tiempo.
- Нам потребуется много времени, чтобы осмотреть весь город Теотиуакан, - раздался громкий голос экскурсовода. Евгений повернул голову и увидел группу представителей из посольства, которые неделю назад прилетели в Мехико.
- Евгений Иванович, какая встреча! – воскликнули сразу несколько человек. – Вы здесь какими судьбами?
- Да вот, привез семью полюбоваться древней мексиканской столицей, - улыбнулся он, показав рукой на ушедших вперед жену и детей.
- Так присоединяйтесь к нам, - предложила экскурсовод.
- Спасибо, - сказал Евгений. - Но мы лучше сами немножко побродим. У нас Ванюша совсем еще маленький, ему будет тяжело со взрослыми.
- Тогда непременно поднимитесь на пирамиду Солнца, - посоветовала девушка.
- Мы, по-моему, как раз и держим путь к этой пирамиде. Такое своеобразное паломничество по святым местам совершаем, - улыбнулся он.
- Зря вы смеетесь, - серьезно проговорила девушка. – Это место и в самом деле обладает какой-то магической силой. Может быть из-за высоты, все-таки две тысячи метров над уровнем моря, или из-за естественной подземной пещеры, находящейся под пирамидой. А, может быть, здесь, в этой точке соединяется земное и небесное, и у человека пробуждаются новые, неведомые чувства.
- Пожалуй, я туда не пойду, - нахмурился Евгений. – А то еще не те чувства проснуться. Как говорится, «не буди лихо, пока оно тихо».
- Воля ваша, - проговорила девушка и быстро пошла вперед.
- Кто это был? – поинтересовалась Людмила, когда Евгений догнал их.
- Делегация из посольства, - ответил он. – Приглашали присоединиться. А я отказался.
Он подхватил на руки Ваню и пропел:
- Все за мной к центру Вселенной.
- Rapido, rapido, rapido! (Быстро, быстро, быстро!) – громко выкрикнул малыш, подгоняя отца.

    На вершине пирамиды Солнца сходились силовые линии земли и неба, образуя пространство, внутри которого Людмила услышала негромкие слова:
Открой ресницы зари, новый день,
Воспой скорее Творцу: «Аллилуйя!»
Пусть песня эта над миром летит,
Восторг даря, чистотою чаруя.
Водой рассветной омойся, даль,
Роса алмазом блесни на листьях,
Художник-утро, возьми пастель,
Раскрась природу своею кистью.
Скорей исчезни, ночной туман,
С сердец спадите забвенья оковы,
С небес на землю пролейся свет,
Пусть жизнь возрождается снова и снова.
Открой ресницы зари, новый день,
Воспой скорее Творцу: «Аллилуйя!»
Глазами счастья на мир взгляни,
С природой вместе живи, ликуя.

Встретившись взглядом с мужем, она прошептала:
- Ты слышал?
- Что? – шепотом спросил он.
- Открой ресницы зари, новый день, - проговорила она.
- Нет, - ответил он. – Я только слышал, как Ванечка повторял по-испански: «Confianza, Esperanza, Amor», а потом по-русски: «Вера, Надежда, Любовь».
- А ты, Владик, что-нибудь слышал? – обратилась Людмила к старшему сыну.
- Да, - восторженно глядя на нее, проговорил он. – Я слышал чудесную музыку, которая звучала внутри меня. И знаешь, мама, мне на миг показалось, что я парю над землей.
- Не вздумай сказать, что ты принял решение стать пилотом, - нахмурился Евгений.
- Не вздумаю, - спокойно ответил Владик, - потому что я хочу стать стюардессой, как мама.
- Не стюардессой, а стюардом, - поправил его отец и, глянув на жену, укоризненно покачал головой. – Твои гены взяли верх.
- Не гены, а крылатая судьба, от которой нигде не спрятаться, - улыбнулась Людмила.
- Надеюсь, Ваню крылатая судьба облетит стороной, иначе у нас с вами получится настоящее семейство пернатых, хоть фамилия у нас с вами и не птичья.
- Женя, не раздражайся, прошу тебя, - тронув мужа за руку, проговорила Людмила. – Давайте лучше помолчим и послушаем музыку тысячелетий.
- Слушайте, пожалуйста, без меня, - сказал он. – Мне все тут порядком надоело. Я буду вас ждать у машины.
Он развернулся, чтобы уйти, но маленький Ваня взял его за руку и громко сказал:
- Padre, espera. Quien siembra vientos, recoqe tempestades.
- Посеявший ветер, пожнёт бурю, - молоточками застучало в висках Евгения. Он опустился перед сыном на корточки и, поцеловав его в лоб, прошептал: «Спасибо, малыш».
Сколько раз потом эти слова, взвешенные на весах вечности, выручали его в трудную минуту.
Quien siembra vientos, recoqe tempestades - посеявший ветер, пожинает бурю.

     Новое путешествие, которое предложила совершить Людмиле донья Эльсинора, было еще более загадочным. Семья Рассказовых отправилась в Западную Сьерра-Мадре – горную часть Мексики, чтобы увидеть каньон Кобре – Медный каньон. Как утверждала донья Эльсинора, в каньоне живут индейцы тараумара или рарамури – «бегающие люди», способные босиком преодолевать длинные расстояния по горам, обходясь без воды и пищи по несколько суток. На них-то и решил взглянуть Евгений.
    Железнодорожное путешествие, началось на маленькой станции. Поезд, выкрашенный в черно-оранжевый цвет, рванулся с места, запыхтев и выпустив клубы сероватого дыма. Дым ворвался в открытое окно и, смешавшись с раскаленным дыханием земли и запахом крепкого табака, унёсся прочь. За окнами замелькали сосны, кедры, заросли акации. Их сменили ветвистые кактусы, усыпанные белыми цветами, похожими на ромашки.
Поезд начал медленно подниматься в гору, закладывая сумасшедшие виражи. Потом он поспешно пересек мосты над безднами, нырнул в несколько расположенных друг за другом темных тоннелей и, вынырнув из них, поразил пассажиров головокружительной пропастью, за край которой цеплялись рельсы.
     Все это стоило пережить, чтобы поднявшись в городок Дивисадеро на высоту две тысячи триста метров над уровнем моря, увидеть каньон Кобре, выточенный рекой Урике в красных скалах. Острые края каньона изрезанные распадками, круто обрывались вниз, образуя что-то похожее на частый гребень. Бесчисленные хребты и утесы, протянувшиеся вдоль всего горизонта, напоминали морские волны, над которыми дрожал и дробился воздух. Глубоко внизу сверкала зеркальной чистотой вода реки Урике, по берегам которой зеленели банановые пальмы, росли апельсиновые деревья и дикие орхидеи. На крошечных участках земли были едва различимы жилища тараумари – «бегающих людей». Несколько босых человек одетых в яркие туники, принесли к поезду маисовые лепешки, показавшиеся Людмиле необыкновенно вкусными.
- От голода или от страха, - сказал Евгений. – А нам ведь еще на этом бешеном паровозике обратно мчаться.
- Не мчаться, лететь, - поправил его Владик. – Лететь над безднами красных каньонов.
- Sentido fiqurado (в переносном смысле), - улыбнулся Ванечка.
- Нет не фигурадо, - рассердился Влад, - а в самом прямом смысле - аl pie de la letra. Понял?
- Мальчики, прекратите немедленно, - строго проговорила Людмила. – Вы же братья, а ведете себя, как два бойцовских петуха. Влад, ты – старший, поэтому должен уступать, быть мудрее…
- Вечно одно и то же, - надулся он и первым вошел в вагон.
Поезд издал три прощальных гудка и, пыхтя, отправился в обратный путь.
- «Путешествие в обратно я бы запретил», - всплыли в памяти Людмилы строчки поэта Геннадия Шпаликова. Она глубоко вздохнула и, глядя на высокие зубчатые стенки каньона, подумала:
- Ах, если бы была с нами сейчас донья Эльсинора, она бы наверняка рассказала про Сьерра-Мадре много интересного.
- А ведь наша жизнь на чужбине завершается, - прижав Людмилу к себе, проговорил Евгений.
- Как завершается? – испугалась она.
- Контракт заканчивается, милая моя донья Амабле, - улыбнулся он. – Отправимся обратно в Москву. Там ты снова станешь Людмилой Владимировной, запросишься в небо, а я буду сердиться и уговаривать тебя остаться земной женщиной.
- Неужели пролетело пять лет, Женя? – удивилась она.
- Пролетело, - ответил он. – Пролетело, донья Амабле.
- Когда вещи собирать? – растерянно спросила она.
- Как только смена приедет, - улыбнулся он. – Скажи, а ты расстроишься, если вдруг нам скажут: «Смены не будет»?
- Наверное… да, - ответила она, чуть помедлив.
- А ведь так нам не скажут, Милка, - рассмеялся Евгений. – Кто же нас здесь еще на пять лет оставит? Да никто.
- Ну, не оставят, так не оставят, - проговорила Людмила. – Дома не хуже, чем здесь. И, если честно, я по зиме соскучилась, по снегу, морозу, хрусталю на деревьях и громадным сосулькам, свисающим с крыш.
- Что такое снегу? – поинтересовался Ваня.
- Снег – это белые пушистые хлопья, падающие с небес, - пояснила Людмила. – Они мягким покрывалом укутывают землю, дома, деревья, и все вокруг преображается.

    Белые одежды зимы
    Выкроит небесный портной,
    Только вот одежды зимы
    Взять нельзя, мой милый домой.

    Ты красивый белый пиджак
    Не повесишь сохнуть в углу,
    Снег растает в теплых руках,
    Лужицей застыв на полу.

Зима, зима пушистой шалью
Укроет землю и дома
И чистотою белой дали
Заворожит зима, зима.

    Белые одежды зимы,
    Выкроит небесный портной,
    Только вот одежды зимы,
    Не носить нам, милый с тобой.

    Снежные одежды надеть
    Смогут лишь поля и леса,
    Белые одежды зимы –
   Чудеса, мой друг, чудеса.

    Узнав о скором отъезде Людмилы, донья Эльсинора погрустнела, перестала говорить по-русски, на все вопросы отвечала односложно: «Si» - да или «No» - нет. Она подолгу шепталась со своим любимцем Ванюшей, а потом быстро убегала.
- Что происходит, Эльсинора? – раздосадовано спросила Людмила, задержав ее в саду.
- ;Tiene lugar (происходит)? – потупив взор проговорила мексиканка. – Nada (ничего не происходит).
- Не правда, - крепко жав ее руку, сказала Людмила. – Я же вижу, вижу.
- ;Reconoses? (видишь) – зло проговорила донья Эльсинора, устремив на Людмилу такой негодующий взгляд, что ей стало страшно. - No ves mas alla de tu nariz (да ты ничего не видишь дальше собственного носа).
- Причем здесь мой нос? – удивилась Людмила, поняв только слово «nariz».
- ;O, madre mia! – стукнула себя по лбу донья Эльсинора и заговорила по-русски. – Ты думаешь только о сегодняшнем дне, а я печалюсь о будущем.
- Зачем? – улыбнулась Людмила. – Мы же не знаем, что будет завтра, не смотря на все наши грандиозные планы и замыслы.
- Не завтра, - топнула ногой донья Эльсинора. – Не завтра, а через много-много лет.
Людмила хотела ей возразить, но мексиканка крепко сжала ее плечи и зашептала. В ее словах звучали трагедия и угроза, и от этого у Людмилы закружилась голова, земля ушла из-под ног, а во рту появился кисловатый привкус крови.
- Отдай мне Ваню, отдай, - шептала донья Эльсинора, буравя Людмилу огненным взглядом.
- Нет, нет, ты с ума сошла, - замотала головой Людмила. – Разве мать может отдать свое дитя, отказаться от него?
- Настоящая мать должна это сделать. Должна, если по-настоящему любит своего сына, - твердила донья Эльсинора.
- Нет, нет, нет, - шептала Людмила, едва шевеля губами. – Настоящая мать лучше лишиться жизни, чем оставит свое дитя.
- Отдай его мне, чтобы уберечь от смерти, - требовала мексиканка.
- Не-е-е-т…- стонала Людмила. – Он не должен жить на чужбине, среди чужих людей. Он поедет на Родину…
- Где его пошлют на чужую войну, на смерть, - слова доньи Эльсиноры оглушили Людмилу.
- Н-е-е-ет, этого не будет…
- Будет, - прозвучало словно выстрел. – А когда это случиться, ты будешь проклинать себя за то, что не спасла его, не защитила, не уберегла.
- Ты нарочно пугаешь меня, Эльсинора, - тряхнула головой Людмила, пытаясь вырваться из гипнотических чар огненно-черных глазах мексиканки.
- ;Espanto? (пугаю?) – воскликнула она и потянула Людмилу за собой на запретную территорию прерий и гигантских кактусов сагуаро.
- Куда мы мчимся? – едва переводя дыхание, спросила Людмила.
- Guardar silencio (храни молчание), - приказала донья Эльсинора, увлекая Людмилу в узкий лабиринт подземных коридоров, причудливо петляющих вокруг свисающих красными сосульками, глиняных наростов.
- Неужели это подземный город инков? – подумала Людмила. – Но зачем она потащила меня сюда?
- No cuidat de la cabeza (не ударься головой), - прошептала донья Эльсинора. -  A la derecha (сейчас направо). A la izquerda (теперь налево). Аlto (стоп).
Людмила замерла и огляделась. Они стояли внутри идеально круглой пещеры, которая скорее напоминала место для совершения тайных ритуалов. В центре пещеры на трех львиных ногах покоилась огромная медная чаша, внутри которой бурлила и пенилась темная жидкость. Бледно-фиолетовый дымок поднимался к небу, обволакивая гладкие красные стены, похожие на воздетые вверх руки.
- ;Quien es esto? (кто это?) – раздался дребезжащий голос.
- Do;a Amable, - поклонившись, ответила мексиканка, подтолкнув Людмилу вперед.
Из-за чаши ей навстречу шагнул сгорбленный старец с длинными седыми волосами и бородой, волочащейся по земле.
- Miras (смотри), - приказал он, бросив в медную чашу горсть серебряных шариков.
Шарики раскатились по бурлящей темной поверхности, сделав ее зеркально гладкой. В этом странном зеркале Людмила увидела, как по земле волокут юных солдатиков, истекающих кровью. Один приподнял голову и что-то прошептал. Она отшатнулась, узнав в нем своего золотоволосого малыша Ванечку.
- Н-е-е-т, - закричала Людмила и помчалась прочь, путаясь в замысловатых лабиринтах…

     Через пятнадцать лет она снова увидит эту же картину, но уже на экране телевизора. Увидит и вспомнит огненно-черные полные слез глаза доньи Эльсиноры, бледно-фиолетовый дым, от которого трудно дышать, падающие с неба звезды и злобный шепот старика:
- Do;a Amable es una cabeza cuadrada (донья Амабле – тупица).
И подумает о стремительности времени, перетекающего из будущего в прошлое через сиюминутность настоящего. Подумает через пятнадцать лет.

    А тогда, выбравшись из душной тесноты, она побежала к дому, не разбирая дороги. Бежала вперед, чтобы убедиться, что с ее малышом все в полном порядке.
- Мамочка, послушай, как здорово я придумал, - бросившись ей на шею, воскликнул Ваня. – Las ventanas dan a las calle! Окна смотрятся на улицу!
- Замечательно, - похвалила она его. – Ты – настоящий поэт, сынок.
- Я тоже могу сочинять стихи, - сказал Влад, записав что-то в тетрадь.
- Прочти же нам их скорее, - предложила Людмила.
- Не сейчас, - деловито проговорил он. – Мне нужно еще поработать над формой, отточить рифму, проверить ритм.
Людмила обняла его за плечи и беззаботно рассмеялась, подумав:
- Все, что я видела – бред. Мексиканцы окурили помещение галлюциногенным дымом, вот мне и привиделись ужасы войны. Никакой войны не будет больше, потому что я так хочу. И не только я. Матери всего мира не желают войны. Матери…
     Но жестокость не знает сострадания и милосердия. Она сеет вокруг семена вражды, зависти, злорадства, высокомерия, ненависти, и всегда готова на кровопролитие. Всегда.
Пятнадцать лет спустя Людмила всерьез задумается об этом, когда будет разыскивать Ваню. А ей будут отвечать деловито и сухо:
- Студенты на сельхоз работах.
- Студенты на преддипломной практике.
И никто не скажет правды о чужой войне, искалечившей душу белокурого мальчугана. Никто не скажет о ранениях, контузии, клинической смерти ее сына. Никто. Да и он сам, чудом выживший, лишь процедит сквозь зубы:
- Правды на этой земле нет. Не ищи ее, мама.
И добавит по-испански: «Quien siembra vientos, recoqe tempestades» (посеявший ветер, пожинает бурю).
    И она вновь мысленно вернется в далекую страну майя и ацтеков, где по-особенному сияло солнце, сверкали бриллианты звезд, громко кричали разноцветные попугаи ара, росли гигантские кактусы сагуаро, музыканты мариачи пели свои мелодичные песни и черноглазая донья Эльсинора учила белокурого малыша говорить по-испански.
- Te quiero mama (Я люблю тебя, мамочка), - старательно выговаривал Илья.
- Te quiero mi querido (И я люблю тебя, дорогой), - повторяла вслед за доньей Эльсинорой Людмила.
За день до отъезда, Ваня подошел к Людмиле и сказал:
- Quiero ir con do;a Elsinora.
- Что? - переспросила она.
- Я хочу пойти с доньей Эльсинорой, - настойчивым тоном повторил мальчик.
- Нет, мой хороший, - опустившись перед ним на колени, проговорила она.
- Почему ты не пускаешь меня? – нахмурился он.
- Por lo mas quiera, dad permiso conmigo (ради всего святого, позволь ему пойти со мной), - взмолилась донья Эльсинора, войдя в комнату.
- Нет, - прошептала Людмила, прижав сына к себе, и заплакала. – Нет, нет, ради всего святого, оставьте меня в покое.
Донья Эльсинора попыталась высвободить мальчика.
- ;Que quiere desir esto? (Что все это значит?) – загремел голос Евгения. – Что это за концерт вы здесь устроили?
Ваня бросился к отцу со слезами. Эльсинора тряхнула своей курчавой головой и, проговорив: «Asta la vista» (до свидания), удалилась.
Людмила поднялась с колен и улыбнулась мужу такой вымученной улыбкой, что он не стал ни о чем спрашивать, а, поцеловав ее в лоб, предложил:
- Давайте устроим прощальный ужин на террасе. Будем смотреть на темнеющее небо, слушать звуки ночи и… короче последний вечер в Мексике надо сделать незабываемым.
Они сидели за столом, покрытым белоснежной скатертью, на котором стояло рубиновое вино в высоких прозрачных бокалах и белая посуда с тонкой позолотой. Евгений поднял тост за семью доньи Амабле.
- За терпение, доброту и любовь.
- Pacientcia, bienes y amor, - повторил по-испански Ваня, высоко подняв бокал с апельсиновым соком.
- За нас, - сказал Влад. – За нашу дружную, единую семью. За благополучное возвращение на Родину!

    Утром донья Эльсинора подарила Ване и Владиславу мексиканские пинаты – горшки из папье-маше в форме звезд, заполненные игрушками и конфетами. Людмиле она подарила красное мексиканское платье, украшенное традиционным орнаментом по подолу трехслойной юбки, рукавам и воротнику, и прошептала:
- Te quiero (Я люблю тебя). Cuidas como a la ni;as de sus ojos (береги детей, как зеницу ока). ;Adios, amigos! (Прощайте, друзья!)
- Нет, донья Эльсинора, - заулыбался Влад. - Не просто amigos, а amigos amable (милые друзья).
- Прощайте, милые друзья, - проговорила донья Эльсинора, смахнув непрошенную слезу. -  ;Adios queridos! (Прощайте, дорогие!)
Дон Санчес крепко пожал всем руки и вручил Евгению большую бутылку текиллы и мексиканскую шляпу, на которой было вышито: «Querido Evgeniy» (дорогому Евгению).
Шляпу Евгений снял лишь в самолете. А Людмила так никогда и не примерила подарок доньи Эльсиноры. Никогда. Она забыла его на багажной полке самолета. Сделала вид, что забыла.

    Войдя в самолет, Людмила попала в привычную стихию звуков и запахов, и от этого на душе стало радостно и спокойно. Ваня же напротив был чересчур возбужден. Еще бы, ведь это был его первый в жизни полет. Он сидел, уткнувшись носом в иллюминатор, и громко восклицал:
- ;Dios mio!(Боже мой!) ;Este es espectaculo grandioso! (Какое величественное зрелище!) Мальчика, родившегося в Мексике, ждала новая страна, где ему предстояло восхищаться  хороводами белоствольных березок, пшеничными полями, обрамленными васильково-маковым орнаментом, широтой и бескрайностью русских просторов. Ему еще предстояло сделать множество фантастических открытий и забыть, на время забыть о том, чему его учила донья Эльсинора – мексиканская мама – madre Elsinora.

   Около года Евгений и дети еще по-привычке называли Людмилу доньей Амабле, но постепенно испанские слова стали исчезать из их речи, пока совсем не растворились в многословии родного языка.

                Часть пятая: ЛЮДМИЛА.

    Страна готовилась к Олимпиаде-80. Планировалось увеличить пассажирские перевозки в три или четыре раза, и Людмилу уговорили вернуться в службу бортпроводников. Она пообещала мужу, что летать больше не будет, но не смогла сдержать данного слова. Работы было так много, что практически все, допущенные к полетам сотрудники, надели форму и отправились в рейсы. Надела форму и Людмила.
    Молоденькие стюардессы с восторгом наблюдали за ее ловкими, быстрыми движениями. Казалось, она одна может заменить целую бригаду из пяти человек. Пока девушки втроем обслуживали пассажиров экономического класса, Людмила успевала обслужить питанием пассажиров первого класса, накормить экипаж и еще помочь повару убрать посуду.
- Как у вас все это получается? – удивленно спрашивали коллеги.
- У меня опыт огромный, - улыбалась Людмила. – Сейчас изменилась технология обслуживания, питание пассажиров, поэтому стало намного легче работать. Поначалу мы бутерброды нарезали, потом появилось консервное питание, и нам приходилось банки открывать, консервы разогревать, и раскладывать на тарелочки пассажиров. Теперь этого к счастью нет. Раньше мы вилки, ложки и ножи сами в салфеточки заворачивали, а теперь все аккуратно в целлофановый пакетик уложено. Остается только на поднос положить. Везешь тележку и приговариваешь:
- Масло, тройка, касалетка. Красота!
    Кроме официанток мы еще и гардеробщицами раньше были. Принимали у пассажиров пальто, вешали их в гардероб, а перед посадкой собирали номерки и возвращали пальто обратно. Частенько и присесть на посадке не успевали. Так вот, стоя в проходе с охапкой пальто, с землей встречались. После нескольких случаев травматизма танцы с верхней одеждой отменили. Мы вздохнули облегченно. Жизнь изменилась. А вам сегодня еще легче работать.
     Но расслабляться я вам не советую, потому что скоро закончатся специальные олимпийские перевозки, и уйдем мы все на командные должности в штаб, будем вас к себе вызывать и строгими голосами вопросы задавать.
- Неужели вы сможете оставить летную работу и на земле сидеть? – не верила ей молодежь.
- Смогу, - улыбалась Людмила. – Один раз я уже уходила. Производственная необходимость заставила вернуться…
Возвращение ей было необходимо еще и для того, чтобы сбросить с плеч груз прожитых лет, тревог и печалей. Чтобы вновь стать юной, беззаботной Милкой Савельевой, которая помогает штурману отыскать потерянный Хабаровск.
Атмосфера летного братства проникла в каждую клеточку ее тела, сделав его легким, способным парить над землей, над суетой повседневности. И оттуда, с высоты птичьего полета мелочные ежедневные проблемы стали незаметными, а любовь, преданность и верность приобрели новую ценность, став бесценными сокровищами, необходимыми каждому, живущему на земле человеку.
Она поняла, что главное в жизни – это не доказывать всем свою значимость и неповторимость, а умение быть нужной, дарить тепло своей души, поддерживать слабых, делать добрые дела, проявлять бескорыстную любовь и быть в мире со всеми людьми.
- Как тебе это удается? – постоянно слышала Людмила удивленный вопрос и отвечала с улыбкой:
- Очень просто. У меня в руках огромный букет радости, и я дарю каждому по одному цветочку. Но от этого цветов в моих руках становится все больше и больше. Тот, кто принимает мои цветы, становится чище, лучше, добрее. А тот, кто отвергает – костенеет в собственном зле. Зло порождает зло. Quien siembra vientos, recoqe tempestades. Посеявший ветер, пожинает бурю.

- Буля мглою небо клоет… - заучивала Пушкинские строчки внучка Ниночка, а Людмиле вспоминались бури и шторма, которых в ее жизни было не мало.
Но именно трудности научили ее ценить жизнь, спешить на помощь людям.
- У нас не квартира, а неотложная помощь, - сердился Евгений, слушая, как Людмила утешает кого-нибудь по телефону. И частенько, отвечая на телефонный звонок, серьезным голосом говорил:
- Алло. Скорая помощь на связи.
И, прежде чем передать телефонную трубку Людмиле, добавлял:
- Главный специалист неотложки Людмила Владимировна Рассказова дежурит круглосуточно без перерыва на обед и выходных.
После этого раздавался в трубке тревожный голос Людмилы:
- Я слушаю.
- Людочка, - облегченно выдыхали на том конце провода. – Людочка, милая, послушай….
     И она терпеливо выслушивала рассказы о былых полетах, о чудесной жизни, которая вдруг стала серой, убогой, безрадостной, о любви и смерти. Слова о смерти звучали все чаще и чаще. Уходили из жизни ветераны Аэрофлота, ветераны клуба «Экипаж», заслуженные пилоты, штурманы, инженеры, радисты, бортпроводники. Их провожали в последний рейс в небо, в бескрайний пятый океан, куда впадают реки прожитых жизней…

- Реки прожитых жизней, так, пожалуй, можно будет назвать роман о нашем клубе «Экипаж»,  - сказал Владимир Широков, внимательно разглядывая сидящих за столом воспоминаний коллег. – Вот соберусь с силами и засяду за роман. Хватит мне стишками баловаться, пора приниматься за монументальное произведение. И ведь есть о чем рассказать.
- Есть, - одобрительно зашумели люди.
- Вот только боюсь, что не напечатают наш роман, - проговорил он.
- Почему? – поинтересовалась Людмила.
- Слишком большой получится, - заулыбался он. – Сл-и-и-ш-ком.
- Тогда не пишите ничего, - посоветовала она. – Нет, лучше продолжайте стихи писать и читать в нашем клубе «Экипаж».
- Прекрасно. Тогда я прямо сейчас и начну читать, - сказал он.
Поднялся, поправил галстук и звонким голосом продекламировал:
 «Вы так женственно красивы, обаятельно нежны,
 Вам под окнами мужчины серенады петь должны.
 Вы прекрасней Нефертити, вы чудесней всех чудес,
 Поздравление примите от мужчин ШПЛС».
- Владимир Дмитриевич, прочтите, пожалуйста «Королева моя», - попросила Светлана Волкова.
- Светочка, я вам отказать не в силах, - прижав обе ладони к груди, проговорил он. – Свои стихи читаю лично для вас. Пусть счастья огонь в ваших глазках зажжется. Он вам обаянья и шарма придаст.
    «Солнца рассвет золотил минареты,
     Спрятались в дымке поля.
     Что же приснилось тебе на рассвете,
     Светлой мечты, королева моя?

     Может быть я, юным принцем из сказки
     Вышел навстречу тебе,
     Счастьем зажег изумрудные глазки,
     За руку взял и повел по судьбе?

     Ты же за мной унеслась в поднебесье,
     Трепетным чувством полна.
     Пели нам звездочки лунные песни,
     И звездный вальс танцевала луна.

      Все, что имел я в волшебном наследстве,
     Отдал тебе, не тая;
     Смело вошла ты в мое королевство
     Счастье мое, королева моя.

    Что же так сердце тревожно забилось?
    Тенью улыбка прошла…
    Это тебе все случайно приснилось,
    Ты очень крепко спала».

- А ведь не до сна нам было, Владимир Дмитриевич. Помните наши прогулки по Мадуродаму – маленькому городку больших умельцев? – поинтересовалась Светлана.
- Такое разве забудешь, Светочка, - нараспев проговорил он. – Я до мельчайших подробностей могу воссоздать в памяти этот миниатюрный сказочный городок, где на площади в три гектара собраны точные копии всех достопримечательностей Голландии: Ратуша Бинцехоф, резиденция королевы, университет Лейдена, Дворец мира в Гааге, старинный дом философа Спинозы, аэропорт, морской порт Роттердам, автострады, железнодорожные магистрали, ветряные мельницы и крестьянские фермы, окруженные полями разноцветных тюльпанов.
   Опускаешь монетку в кассу-автомат, и из миниатюрного концертного зала льются звуки симфонической музыки. К королевскому подъезду подкатывает золоченая карета, солдаты распахивают двери ратуши и замирают в ожидании монарха. В окрестностях города машут «руками» ветряные мельницы, дети кружатся на расписных каруселях, старый шарманщик бредет по дороге, вращая ручку своей видавшей виды шарманки, а жители Мадуродама выглядывают из окошек и швыряют в ветхую шляпу медяки. В миниатюрном аэропорту идут на взлет самолеты, в морском порту швартуются суда, по автомагистралям мчаться автомобили, а по железной дороге скоростные поезда.
- Помните, как мы были удивлены, узнав, что город-игрушку  Мадуродам, в котором самое высокое здание всего лишь один метр, построили родители Георга Мадуро, чтобы увековечит память о сыне, возглавлявшем отряд сопротивления и погибшем во время Второй Мировой Войны? – спросила она.
- Да, - ответил Владимир Дмитриевич.  – Кстати, любуясь Мадуродамом, я подумал: «Молодцы голландцы, горе превратили в радость».
- А ведь верно, - подтвердила Светлана. – Смотреть на город-игрушку нельзя было без улыбки. И сейчас, воспоминания о нем вызывают у нас самые светлые чувства.
- Мне кажется, что все наши воспоминания вызывают светлые, добрые чувства, - проговорила Людмила.
- Это потому, что они своевременные, - назидательно проговорил Широков.
- Поддерживающие…
- Бодрящие….
- Полезные… - принялись выкрикивать пилоты.
- Помогающие выжить…
    Последние слова вернули людей в пугающую реальность. За столом воспоминаний воцарилось молчание. И в этой звеняще-дробящейся тишине, набатом прозвучала исповедь пилота:
 Вот и все, товарищи пилоты,
 Рейс последний сделан по весне,
 И теперь уж все мои полеты
 Будут продолжаться лишь во сне.

 Может, стал я небу не угоден?
 Нет, конечно, что за разговор.
 В медицинской книжке врач «Не годен»
 Вывел, словно смертный приговор.

 Жаль, но только годы, годы
 Не летать мне больше наяву…
 Я сегодня, как и все пилоты
 С пенсией уборщицы живу.

 А ведь были взлеты и посадки,
 Жар пустынь и мгла холодных льдов,
 Сирия, Афганистан, Ангола,
 Я к полетам был всегда готов.

И сегодня я готов к полетам,
Но врачи, надежду схороня,
Разлучили с небом, с самолетом,
Вмиг бескрылым сделали меня…

- Бескрылый пилот – все равно, что бескрылая птица, - подумала Людмила. Но тут же пришла другая мысль о том, что у людей крылаты не тела, а души. И быть крылатым иль бескрылым решает сам человек. Можно обозлиться на весь свет и, спрятавшись в темнице собственной обиды, кануть в небытиё. А можно, приняв случившееся, как неизбежность, шагнуть вперед на новую ступень жизненной пирамиды, упирающейся в небеса…

    Самолет приземляется. Уже издали видна огромная вывеска на здании аэропорта «Ciudad de Mexico» (город Мехико). За воротами аэропорта широкие бульвары, дворцы, старинные и современные дома, университеты, музеи и пирамиды. Множество пирамид.
 - Самая древняя многоступенчатая круглая пирамида Куикуилько, похожая на свадебный пирог, находится на окраине Мехико. По преданию, ее построил великан Кинаме, чтобы дотронуться до неба. Но не смог, - звучит в сознание Людмилы голос доньи Эльсиноры.  - Позднее индейцы построили более высокую пирамиду Чалуле, но тоже не смогли дотронуться до неба. Никто не может сделать этого, как бы ни старался.
- Зато после этих стараний остаются красивые памятники архитектуры, - улыбается Людмила.
- Verdad (правда), - подтверждает донья Эльсинора. – И если повезет, то ты сможешь увидеть пирамиду Караколь – улитку, построенную моими предками, чтобы наблюдать за движением небесных светил. Или пирамиду - календарь Кукулькан, посвященную «пернатому змею». Вход в святилище украшают колонны в виде змеиных тел. Они прячут от посторонних глаз вход во внутреннюю девятиступенчатую пирамиду, в центре которой стоит каменный трон, изображающий ягуара. Могучее каменное тело зверя покрыто рыжей краской. Семьдесят три нефритовых диска имитируют пятна на его шкуре. Зубы хищника сделаны из кремня, а глаза из темного нефрита. Предание гласит, что однажды божественный ягуар встретил земную женщину и полюбил. От их союза родились наши далёкие предки - ягуары индейцы, племя героев, сыновья земли и небес не похожие на других людей. На горе кладов они возвели две пятиступенчатые пирамиды, украшенные каменными рельефами, изображающими ягуаров и орлов, поедающих человеческие сердца. А между пирамидами возвышалась статуя гигантского «пернатого змея», проглатывающего человека. Северная пирамида получила название Тлауискальпантекутли – Венера или утренняя звезда, а южная – Мишкоатль – божество, требующее человеческих жертв. Ритуалы жертвоприношений совершались индейцами-ягуарами регулярно…
- Какой ужас, - поежилась тогда Людмила. – Значит, пирамиды – символ жертвоприношений?
- Нет, - покачала головой донья Эльсинора. – Пирамиды с бесчисленным множеством ступеней – это символ соединения небесного и земного…

- Во все века люди стремились к небесам. Доказательством тому служат пирамиды, которые  есть во всех частях света, - подумала Людмила, улыбнувшись своей новой мысли.  – А это значит, что нам - людям, рожденным под знаком птицы, связанным единой крылатой судьбой, просто необходимо думать о возвышенном, о возвышающем над повседневностью…
- Мои воспоминания возвышают меня над суетой, - нарушил затянувшееся молчание Александр Петровский. - Когда становится грустно, я вспоминаю особую чуткую тишину пилотской кабины, в которой монотонно жужжат приборы. А гул двигателя растворяется в просторах небес над ледяным безмолвием Арктики или полюса холода Оймякон.
   Еще я люблю вспоминать рассвет. Вначале на горизонте появляется полоска солнечного света, которая расцвечивает темное небо радужными красками. Затем медленно, словно нехотя, является миру раскаленный солнечный диск. Начинается новый день, который несет новые радости, тревоги и заботы.
   Мы столько пережили, друзья мои, и аварийные посадки, и айсберги в чреве самолетов, и потери друзей, и победы, поэтому выжить в нашей, пусть не простой сегодняшней реальности, нам просто необходимо. Разве я не прав?
- Правы, Александр Михайлович, - поддержала его Людмила.
- И если полет – это взлет, горизонтальное движение и посадка. Причем, посадка – самое сложное испытание для летчиков, то давайте предположим, что сейчас мы с вами как раз и совершаем посадку. Приземляемся в сплошной облачности на незнакомый аэродром и у нас полностью обледенели стекла пилотской кабины. Ваши действия? – строго спросил Петровский.
- Включить обогрев стекол, - хором ответили пилоты.
- А если не поможет?
- Снять обледенение, разогнав машину,  - грянул хор голосов.
- Верно! – заулыбался он. – Мы с вами можем найти выход из любой ситуации, поэтому нам следует стремиться вверх и только вверх…
- Туда, где расцветают чудесные цветы неба, - мечтательно проговорила Людмила.

   Небо бескрайнее, безбрежное учит быть сильным.
Небо – пятый океан таит в себе множество тайн, загадок и неожиданностей.
Небо…
   Над Швейцарией разразилась небывалая буря. Огромная черная туча нависла над альпийскими лугами, реками, озерами, виноградниками. Ураганный ветер метался между гор, выкорчевывая вековые деревья и разбрасывая их по долине. Зигзаги молний разрезали черное небо, из которого обрушивались мощные водяные потоки. Самолет бросало из стороны в сторону так, что он вместо обычных разворотов выписывал какие-то замысловатые фигуры. Гряда Альпийских гор, возвышаясь над линией полета, то приближалась, то удалялась.
- До горы четыре километра… пять километров… восемь километров… четыре километра… - звучал в кабине взволнованный голос штурмана, отслеживающего посадку на светло-голубом экране локатора.
Сквозь дождевую завесу неожиданно блеснула огнями маячков взлетно-посадочная полоса. Пилоты взяли штурвал на себя. Самолет плавно покатился по бетонке, постепенно замедляя свой бег. Подали трап. Пассажиры покинули корабль, а экипаж остался на своих местах. Наблюдая за бушующей стихией, каждый думал о том, что уже сбылось, о том, чему еще только предстоит сбыться и о невероятных испытаниях, которые готовит каждому крылатая судьба…