А снег всё валил и валил, уже сутки подряд, без перерыва, и хорошо было наблюдать из окна номера, как он ложится на сосны, дорожки, заборы, машины на стоянке, как белит далёкий, за озером, лес. Никто не верил, что зима ещё вернётся. Они вот тоже не верили. Фотографировали первую мать-и-мачеху среди спутанных прядей прошлогодней травы. Синее небо, обмакнувшееся в озеро у самой земли, меж берегом и кромкой отошедшего льда. Рассматривали, как диковину, прямые, голые пучки зелёных веток, повсюду торчащие из земли – черничник без листьев. И белка скакала по этой земле в серебристо-сером, зимнем, приметная в бледной желтизне обнажённого леса. Он ещё спал, спала земля – будто неловко повернулась во сне, и сползло одеяло, а она не почуяла, не проснулась. Ведь не вовремя, рано. Одна лишь та мать-и-мачеха горела в траве на самом взгорке, где начиналась от базы отдыха широкая тропа. Ходили по этой лесной тропе на лыжах – три года подряд, всё брали кусочек отпуска в марте, чтобы окунуться в северную снежную синь, смыть усталые мысли. Ходили на лыжах, а теперь вот пошли пешком. Муж разыскал в траве мокрый, мягкий шарик – пейнтбольную пульку, холостой выстрел. Шарик остался цел, краска в нём – цела. Кинули в камень – брызнуло вокруг: на траву, на подсохший мох. Краска зелёная, свежего, весеннего цвета, проклюнувшихся тополиных листочков. От долгого лежания в снегу – водянистая. Понравилось; муж стал шарить в траве, и много нашёл таких, неразорвавшихся. Приносил, и жена кидала; брызги летели высоко.
Потом прошли за руку по всей тропе – крУгом, где раньше была лыжня. Она говорила, он молчал, не мешал, слушал. Потом тишину вместе слушали. В городе её взять негде. Отвыкаешь – и сам не замечаешь, что тоскуешь по ней, по этой тишине…
ЧуднО было в лесу тогда, пять дней назад. Земля апрельская, снег остался лишь в низинах. А небо – мартовское, синее-синее, высоченное, ледяное. В апреле небо блёкнет, спускается ниже, укрывает землю теплом. А тут по небу было видно: нет ещё весны, далеко она. Надо ждать.
И всё ж – не верилось. Но в субботу утром проснулись – пасмурно. К одиннадцати закружились снежинки. А там – повалило, помело. Шли на обед – стволы обелённые, землю снегом укрыло. На ужин – снежные шапки на соснах, толстые валики на заборе, и сугробы выросли. А сегодня утром выглянули в окно – а снег всё летит, всё сыпется, всё валит. Тропинка от корпуса на торную дорогу, к столовой, еле видна. А ту, что вниз ведёт, на парковку, завалило начисто, в волнистой пуховой белизне не видать.
И хорошо так стало сразу, привычно так, приятно – свой, родной, северный март не сдался без боя. Вернулся, красоту навёл напоследок.
В санатории – что снег, что нет снега – всё то же: сауна, бассейн, тренажёрный зал. Кормят трижды в день строго по часам. А на соседнем курорте – пятнадцать минут по шоссе к городу – есть искусственный каток. Съездили туда уже дважды под этой синью, и жёлтый дремлющий лес мелькал с двух сторон. Собирались и сегодня съездить – часа в три, в четыре. Где-нибудь после обеда. И всё-таки решились. Хотя и слышали, выходя из столовой, как двое отъезжающих, волнуясь, спрашивали администратора: где же автобус? Развозка? Та отвечала: ждите, ему не подняться. Уже трактор послали, вытянет его, подождите. Снега много.
И верно: снега много… Расчищали дорогу, сыпали уголь, песок – без устали и вчера, и сегодня. Да как проедешь, если через час всё заметёт, завалит снова? За ночь, вон, столько навалило, что утром машины с базы не выпускали вовсе. Дорогу расчистили только к полудню, да и то: автобусу, «ПАЗику» на всесезонной резине, и по расчищенной сейчас не проехать. Дорога там –удивительная... Если из города ехать в санаторий – свернул с шоссе, миновал деревню, протрясся мимо поля – и будто в другую страну попал. Или на другой край земли – нашей. Горки, сопки, поросшие соснами, черничником, мхом, и дорога вьётся по этим сопкам, взлетает вверх – и ухает вниз, полого изгибаясь вдоль котловин. Узкая: еле-еле разъехаться двум машинам. А если видишь, что в горку едет грузовик, и уже ходу набрал, и поддал газу – жмись боком к склону холма. Ведь снесёт, останавливаться ему нельзя. Ночью же там и вовсе ехать страшно, даже если встречных нет. Ещё тогда, до снегопада, по крепкой земле, надо было ехать аккуратно, рассудительно. Последний раз ездили на каток – за руль села жена, и удивлялись вместе: казалось, будто она летит по этим горкам, лихачит, только сосны мелькают, да машина на ухабах дрожит. И ей казалось, и мужу. А ехали-то еле-еле, весь путь до шоссе – километров двадцать-тридцать в час, не больше. Оба на спидометр поглядывали, посмеивались, делились ощущениями.
Но сегодня, конечно, и не обсуждали, кому за руль. Перед обедом муж смотрел в окно, качал головой: с базы съезжали те, кто выбрался отдохнуть только на выходные. И – то ли прогноза не слышали, то ли понадеялись на могучее русское «авось» - а приехали в пятницу по голой весенней земле на поменянной, летней, резине. Муж стонал: куда поменяли-то? Теперь издалека хорошо было видно их через заснеженные стволы: не могли без помощи даже вылезти с заметённой стоянки на расчищенную дорогу. Было не перевалить через сугроб, который их отделял. Жена тоже волновалась, гадала: как они поедут? Свалиться, может, и не свалятся со склона – но дорога долгая, и едва ли так повезёт, что никто не попадётся навстречу. А по такой погоде достаточно и встречной легковушки: водитель возьмёт чуть правее, съедет с центра дороги, притормозит – вот и всё, сел. Дожидайся теперь трактора. Сколько ни чисти дорогу в такой снегопад, сколько ни посыпай песком – боковины у неё мягкие. А обочина, где она есть – еле тронутый пухляк, снега почти по колено.
А всё ж поехали на каток. Машина надёжная, резину менять и не думали, и муж хорошо водит, отлично водит – отчего не поехать?
Уже за второй горкой попался на глаза первый бедолага. Притулился к холму, ждёт трактора. Легковым автомобилем его не вытянешь – глубоко сидит. Может, и на зимней резине, раз зарылся так основательно. Летняя будет просто скользить, прокручивать колесо, а он закопался. Ладно. Взглянули, посочувствовали, поехали дальше. Муж радовался: вот это дорога, это да! Весело ему, как пацану. Жене не очень-то весело – так, немного боязно: ведь машина не едет, а плывёт, неспешно плывёт по этим белым валам – и чудится, будто вот-вот сама начнёт решать, куда ей держать путь в снежных волнах и когда сворачивать.
Взобрались на холм, откуда дорога поворачивала и круто, под наклоном, шла вниз, огибая котловину – будто венчик глубокой тарелки, чуть скошенный вниз, ко дну, и задранный к наружному краю. И наружным краем венчик упирался в отвесный холм. Миновали высшую точку подъёма – и увидели ещё одну машину на обочине. Никого в ней нет, огни погашены – застрял? Куда-то отошёл? А как бы ни было – неудачно. Здесь уже двум машинам никак не разъехаться, только по очереди. Рядом с тем, первым, кого оставили позади, и места было больше, и рыхлая обочина слева. А здесь – снежный обрыв на дно котловины. Не смешно.
Внизу, где дорога, завершая изгиб, брала короткий разбег, чтобы взмыть на следующую сопку, трудился трактор: широко, обильно посыпал дорогу углём. А чуть поодаль, в самом низу поворота, стоял автобус – тот самый, от базы, развозка на всесезонной резине. Трактор отъехал чуть-чуть и встал – верно, пропуская их машину; все, кто в нём был, вылезли в сугроб. Начали потихоньку спускаться с мужем с этой повёрнутой горы. Уже одолели половину спуска, и через летящий снег стали хорошо видны люди, сгрудившиеся у рычащего трактора. И вдруг один из них побежал, сильно замахал руками: стой! нельзя! назад! Назад сдавай!
Жена рассердилась: вот разини! Не все же вчетвером держались за баранку! Отчего выше, на холме, никого не поставили? По такой-то погоде? Сдавай теперь назад по этому вязкому снегу, да в горку, да по дуге… Но вслух ничего не сказала. Последнее дело – говорить мужу под руку. Слева вон – почти обрыв, а справа – припаркованная на холме машина. Стоит, чёрная, сгорбилась, и снег потихоньку её укрывает.
Муж включил аварийные огни, стал постепенно подниматься задом по витку дороги. Снег сыпался на стёкла, прилеплялся на зеркала и тут же таял: зеркала с подогревом. В них, в мокрых, оба разом увидели: сзади на горку влез седан песочного цвета. Влез, остановился – понял, видимо, что пока нет дороги вперёд, и надо переждать. Но так нехорошо остановился – почти доехал до того, чёрного, прикорнувшего на обочине. И теперь уже никто не проедет: начисто перегородил дорогу. А им наверх надо всем: и мужу с женой, и трактористам, и автобусу. И мужу с женой надо бы поскорее: внизу трактор уже берёт автобус, вяжет его на сцепку. Сейчас сдёрнет с места – и попрёт!
А у их машины за кормой – самый подъём. Разогнаться бы хоть чуть-чуть, взять его, да и вильнуть вправо, заскочить за чёрного, встать, прижавшись к холму. Но куда ж теперь разгоняться, если дорога вверху перекрыта? Муж остановился: решил перестраховаться, обождать, чтобы песочный определился – или задом сдать, встать на обочину, или проехать вперёд, обойти чёрного и нырнуть под отвесный склон холма. Но водитель попался неумный какой-то, или неумелый. Стронулся с вершины холма – и пополз вниз. Да по центру дороги. Да прямиком к ним. Муж сказал только:
- Ну, куда ж ты едешь?
Спокойно так сказал, негромко – будто и впрямь его спрашивал. И – тут уж не было выбора – опять пошёл задним ходом в гору под снегопадом. А внизу трактор дёрнулся, натянулась сцепка, и автобус полез из сугроба, как зуб из лунки. И тот, сзади, в песочной машине, только тут и рюхнулся. Тоже включил заднюю и стал медленно карабкаться обратно в горку. Кто там за рулём, жене видно не было. И она спросила у мужа – тоже буднично, почти весело:
- Там дяденька или тётенька?
Дяденька – ещё полбеды, а тётеньки попадаются разные. Ну-ка, сдай задом по рыхлой дороге, да по дуге, чтобы и в чужую машину не въехать, и с горы кувырком не улететь. Муж ответил:
- Дедушка.
Водить-то водит, но думает медленно. Вот и в гору пошёл назад – еле-еле, крадучись. Да нет, понять его можно, ведь не игрушки. И не столько он боится упасть – упасть тут самостоятельно не так просто, как кажется – боится застрять в пухлой обочине. Застрять сейчас – как два пальца об асфальт… Который здесь – Бог весть, будет ли. Оттого и муж дистанцию держит – чтобы, если песочный застрянет с хода назад, успел бы податься вперёд и исправить ошибку. Хоть какой, но шанс.
Всё это жена понимала и хорошо видела – хоть всего полтора года, а машину водила. Потому смекнула, что едут уже сейчас наудачу, и всё от жёлтого зависит, и попытка у него одна. Если этот водитель не справится и застрянет – уже ничего не догадается сделать сразу, быстро.
А трактор рычит и лезет в гору. И тянет автобус. Автобус тяжёлый, большой, трактор по сравнению с ним – сикорашка. Синяя вошка на склоне горы. И мотает эту вошку по всей дороге так, что аж смотреть страшно. Вот ещё чуточку – и на задние бугристые лапки поднимется, так ей трудно… Трактор – газу, автобус – газу, им ведь разогнаться надо, и останавливаться ни в коем случае нельзя! Не дай Бог забуксуют – автобус по такой дороге, даже углём засыпанной, моментально скатится вниз, и утащит за собой трактор. И тогда быть аварии. А то и катастрофе…
...И если ненароком застрянет песочный, растеряется, перекроет путь к отступлению…
…Отчего вначале не поставили на подъезде человека, чтобы рукой махнул, подал знак?..
…Медленно идёт задом песочный, слишком медленно, а трактор с автобусом, наоборот, набирают ход. И трактор уже пошёл ровнее, перестал мотаться от обочины к обочине, как собачонка на длинном поводке. И потому они с автобусом двинули в гору ещё быстрее. И уже видно стало сквозь летящий снег лицо тракториста – страшное такое лицо, потому что на нём не было написано, что шофёр видит перед собою машины на пути. А написано было, напротив, будто тянет он вверх автобус по пустой дороге. А что попадётся невзначай на скребок, то сошвырнёт вниз с горы, чтоб не мешалось: останавливаться нельзя. И уж не обессудьте…
И широкий скребок колышется уже в ближнем свете фар их машины, еле пробивающем снежную кисею. И осталась какая-нибудь пара метров до их бампера. И жене страшновато. Только одно держит: верит, что муж справится, что они успеют. Хороший он водитель. Да и вообще – спокойно с ним. Но она всё равно зорко смотрит: и вперёд, на трактор, и назад, в зеркало, на дорогу. Кто сам водит машину, уже не может пересилить эту привычку.
Песочному седану повезло: удачно влез на горку, спрятался за чёрную машину – всё, путь свободен. Теперь им с мужем осталось самое трудное: проехать вдоль двух этих машин, ровненько проехать по дуге – и их не зацепить, и в сугроб не сесть. А трактор снизу поджимает: вот-вот врежется – и спихнёт!
Тут муж от волнения взял чуть правее, чем надо было (так жене показалось), и первая машина оказалась совсем близко: ещё чуть-чуть – и зацепят! Тогда только не удержалась и напомнила вслух:
- Осторожно, чёрный…
Хотя была уверена, что муж всё видит, и путь рассчитывает верно, и рулит правильно. А всё ж… Ведь ситуация трудная, и ошибиться легко. И не заметить можно, и упустить нужный момент…
Муж ничего не ответил, да и некогда было ему разговаривать с женой. Рядом с чёрным прошли почти впритирку. Вот уже отпятились почти до половины его кузова, задний бампер поравнялся с водительским местом. Трактор уже совсем их спереди подпёр; весь дрожит от натуги, мотор ходит ходуном. Быстрее бы им надо… А не разгонишься! Снег такой, что машина плавает по дороге. Чуть придави газ – мотнёт, и въедешь или в этого, чёрного, или в того, песочного, что спрятался за ним…
Вот тут и случилось самое внезапное, чего совсем не ждали. Открылась песочная дверь – и водитель седана вылез прямо на дорогу, ровно перед их багажником…
Тут уже и муж, и жена сошлись в едином вскрике, выдохе, будто вместе вели машину. Не раз уже за собой замечали, что думают порой одинаково. Но тут, конечно, совсем не до того было, чтобы примечать и обсуждать, кто что перечувствовал! Жена сказала только:
- Ну, ты молодец!..
А муж –
- Ну, дед, ну ты нашёл, когда выйти!..
И сказали это оба – весело, будто всё – детская игра, которую в любой момент можно прекратить. И вовсе не опасно. А ревущий, дрожащий трактор уже нависает у них над капотом: фары к фарам! И скребок вот-вот с силой влепится в бампер. А дедушка сзади закрывает водительскую дверь – неспешно так, медленно-медленно…
И сыпется снег…
Муж сбавил ход, сколько было можно, чтобы не застрять. И тракторист невольно тоже стал сбавлять. А что ему оставалось?.. Не бить же чужие машины, в самом-то деле…
Но как только тракторист сбавил газ – сцепка ослабла, и автобус немедленно замотало по дороге почти так же сильно, как минутой назад мотало трактор. И ясно было, что едва ли он успеет выправиться за те близкие метры, что остались до легковых машин…
Но очень верилось в то, что успеет.
Пока зависит от тебя хоть что-то – делай. А бойся уже потом. Сейчас это ни к чему. Да и, опять же, некогда.
Дед наконец сообразил: захлопнул дверь – и бегом назад, за свою машину. Муж въехал на взгорок, взял правее – припарковался на обочину, под холм. Трактор, сколько мог, набрал ходу, изо всех сил потянул буксир – и автобус выровнялся. Всё-таки успел! И проехали мимо них троих, замерших в сторонке – чётко-чётко прошли, ровненько, почти по середине дороги. Трактор, и автобус за ним… И жена успела заметить, какое сосредоточенное лицо было у водителя автобуса. Ему тоже бояться было некогда. Но видно было, что переживал…
Прошли. И скрылись за холмом; рычание трактора вскоре съел снег. Дед, видимо, здорово напугался: в машину обратно сел, но ехать раздумал. Сидит, не трогается с места. Муж стал аккуратно выруливать с обочины. Жена гадала про себя: сели? нет? Не сели: благополучно выехали, и по венчику тарелки осторожно спустились вниз. Но только собрались влезть на следующий подъём – как увидели: уже оттуда, перемигиваясь жёлтым, слезает эвакуатор. Сдаёт бережно задом, и дорогу им перегородил… А в сугробе – только тут и заметили оба – накренясь, стоит за сосенкой машина. Только теперь уже не в правом сугробе, а в левом. И толкутся озябшие люди. Не доехали до шоссе на летней резине. Слава Богу, хоть с горы не упали.
- Нет, - сказал муж, - на фиг! Не поедем сегодня на каток.
А жена два дня об этом мечтала – что поедут. Сама и согласилась по такой погоде добираться – уж очень хотелось снова покружиться с мужем по пустому огромному льду…
- Да, - кивнула. – Давай не поедем.
И муж развернулся. Дорога была такая узкая, что пришлось толкать сугробы бампером – и задним, и передним. И это напомнило жене отчего-то их летний отпуск в прошлом году. Как брали лодку, чтобы кататься по озеру. Как отплывали от берега кормой вперёд, и муж сталкивал лодку с песка веслом. А она легонько тюкнула кормой другую, ту, что была справа. А потом носом тюкнула левую. Потрогала их – и тогда только вышла на открытую воду. Развернули её с мужем – и поплыли…
Вот и тут вышло ладно: муж чуточку растолкал сугробы – и поехали обратно к базе. За это время ещё один автолюбитель прилип к сугробу на обочине, как муха к паутине. Ходит вдоль машины, покуривает. Трактор довезёт автобус на базу, отцепит – и спустится к нему, вытащит.
Перед последней горкой, возле озера, притормозили: жена сфотографировала сквозь лобовое стекло сплошь заснеженные кусты и сосны, гигантские белые шапки на еловых лапах. Въехали на базу. Снег ещё не успел плотно прикрыть прямоугольник обмороженной земли, что ночевал в снегопад под кузовом их машины. Этот голый клочок так нелепо смотрелся среди пышной, белой, сыпучей пены, что прикрыли его снова машиной – чтобы не портил пейзаж. И только тогда муж заговорил, и обрадовался, и засмеялся:
- Вот это да! Вот это прокатились! Ох, знаешь, как мне такого вождения не хватало? Настоящее приключение! И я себя чувствовал, как герой фильма! Где слева обрыв, справа скала, а снизу на тебя прёт танк… и ты пятишься… и вдруг сзади – человек! Вот это было да!
- Ты и есть герой! Так здорово всё сделал! Я бы ни за что не смогла.
Но муж только рукой махнул: глупости, мол. Ничего особенного. И ты бы, мол, если что, точно так же смогла.
Поднимались, довольные, к своему корпусу по ниточке заметённой тропки. Муж говорил, махал руками, бурно делился впечатлениями. И жена кивала, улыбалась. И уже неважно было, что не съездили на лёд. Важно было, что всё обошлось. И что мужу это приключение так понравилось.
- Ты извини, что я про чёрного сказала. Я очень волновалась. Вот и не удержалась.
- Ты правильно сказала.
- Но ты же его видел.
- Конечно, видел. Но всё равно ты всё правильно сказала.
А снег продолжал валить. Сугробы намёл непроходимые, сказочные. Утих лишь к вечеру, и среди заснеженных веток поднялась расплывчатым жёлтым сгустком полная луна. Все, кто приезжал на отдых, уже вернулись в город. Много ли охотников брать отпуск в марте? На всей огромной базе осталось от силы человек десять. И тишина. Даже белки попрятались. Всё заснуло под снегом.
А наутро небо вскинулось ввысь, зазвенело от мороза. Сосны задирали голову в эту синь и роняли снежные шапки. Распогодилось. И пошли на лыжах.
04-06.04.2014
Санкт-Петербург