(О ч е р к)
В тот памятный июльский вечер мать, уже совсем старенькая женщина (впрочем, старенькой она была только по летам. Годы были не властны над ее тонкими красивыми чертами, над выразительными яркими глазами и над голосом, звонким и сильным). Порода! - шутила о себе мать. И доля правды в этих словах была. Люди, властные и деятельные, с живым изобретательным умом стареют медленно. А мать была именно этой породы. Она была властной и деятельной. И еще мудрой. И дюди льнули к ее мудрости, к ее доброму отзывчивому сердцу. Когда с кем-нибудь случалась беда, люди шли к ней за советом, за помощью и успокаивались, словно заряжались от нее волей и мужеством.
Та вот в тот самый июльский вечер мать пришла на стихийный городской базарчик, чтобы купить абрикосов. Таких пятачков было много в городе. Плоды щедрой южноукраинской природы не умещались на официальных рынках и продавались везде - на улицах и площадях, с импровизированных прилавков и с подъезжающих машин.
Абрикосы, выгружаемые из синих "Жигулей", привлекли ее внимание. Они были яркие, словно полыхающие жаром, и крупные, с красными, словно поджаренными бочками. К ним сразу сбежалась очередь.
Розовощекий старик, абсолютно белобрысый то ли от природы, то ли в силу почтенного возраста, возился с весами: стремился зацепить юркую стрелку за нулевое деление. Его половина, моложавая, крепко сбитая женщина выставляла на раскаленный тротуар ящики с абрикосами.
Мать оказалась в очереди первой.
Старик, наконец, зацепил стрелку и выпрямился.
Он увидел мать и округлил глаза.
- Вы?... - спросил он испуганно. - Ваша фамилия... Как ваша фамилия?
Мать в неудоумении пожала плечами.
- Почём? - спросила она, будто не расслышала вопрос.
- Скажите вашу фамилию, тогда отвечу.
- Уважаемый, - осерчала мать. - Я вам не девчонка, чтобы со мной заигрывать.
- Я не продам, покуда не ответите.
- Что это, допрос? - она вспыхнула от негодования. - Не продадите и не надо.
- Пожалуйста, - в его глазах стояла мольба. - скажите мне.
- Да скажите вы ему... Не задерживайте всех... Что, вам жалко?...
Придумайте какую-нибудь... - закричала очередь.
- С какой стати? - возмутилась мать. - Новости! Да вы в своем ли уме? - насторожилась она.
- В полном, - ответил старик. - Знаете, вы напомнили мне человека, которого я ищу уже пятьдесят лет. Мне кажется, это вы. Скажите мне.
- Ну, -заколебалась мать. - Шуваева.
- Нет, извините, тогда я ошибся. Тогда вам, как и всем по шестнадцать.
Старик взял у нее цветастую торбу и наполнил абрикосами. Но, получив деньги, снова застыл, будто вспомнил о чем-то.
- Послушайте, а вы не во второй раз замужем?
- Допустим, вам-то что?
- О-о, - старик с облегченим выдохнул.- Ну, конечно. Ваш первый муж Федор Илларионович?... Прохоров?
Мать отпрянула. Тело покрылось потом. В кончики пальцев вонзились иголочки.
- Дд-а, сказала она чуть слышно. - Вы откуда знаете?
- Мать! - закричал он своей супруге. - Это она! Я нашёл ее. А знаете, как я вас узнал? По глазам. Вы изменились, но глаза до сих пор красивые. И еще по голосу. Я ваш голос узнал. А знаете, кто я?... Я тот человек, который видел вашего мужа в конце его жизни.
Очередь притихла. Задние стали подходить поближе, чтобы получше расслышать этот необычный разговор.
- Ваш муж был командиром эскадрильи. Но в тот день он уже сдал командование. Его повысили. Он должен был принять полк.
Он не должен был участвовать в том бою. Я его отговаривал. Но он получил письмо. От вас. Вы писали о вашей службе, о мытарствах, ваших и ребенка. Когда я вошел, письмо лежало перед ним. Он был темнее тучи. Он сказал мне:
- Не отговаривай. Я вылетаю. Хочу отомстить за семью.
Его эскадрилья выиграла бой. Они уже возвращались. И он замыкал строй. И тут откуда ни возьмись - немец. Их истребитель. Федор Илларионович развернул машину и погнался за ним. Остальным приказал не менять курса. Он снял немца меткой очередью. Тот загорелся. И тут с земли поднялись еще два их самолета. Он сделал мертвую петлю и пошел на один из них, чтобы накрыть его сверху. И тут второй ранил его в хвост. Машина загорелась.
- Прыгай! - скомандовал он своему стрелку.
Но пулеметчик ответил:
- Я остаюсь с вами.
- Я приказываю тебе: прыгай! - закричал командир.- Я иду на таран.
Мы все это слышали по радио. Я сидел возле рации.
Пулеметчик спрыгнул. А они погибли. Он и немец. В полку на линейке летчики плакали. Это была первая потеря в нашем полку. И какая потеря! Его
любили. Он был весёлый и добрый. А пел! Как он пел! Как играл на гитаре! Но на службе это был не человек - кремень!
Перед последним вылетом он сказал мне: "Василий, если что случится, позаботься о моей семье." И я пообещал ему.
Мы с вами не были знакомы. Вернее, я вас звал, а вы меня нет. Вы работали в медпункте военфельдшером. Нас было много, молодых летчиков, только после училища, а вы были одна. Мы все были чуточку влюблены в вас. И я тоже. Чего уж греха таить. Я вас узнал по глазам. Они такае же яркие и живые. И по голосу. Он совсем не изменился. Ты не сердись, жена, но я себе слово дал разыскать ее и ... даже жениться. Я вас искал. И нашел вот сейчас, через пятьдесят лет.
Очередь не шевелилась. Никто даже не кричал, что ему некогда.
- Что ешё я хочу вам сказать о вашем муже: таких, как он, мало.
- Они все погибли, - сказал мужчина в пикейном картузике.
- Спасибо вам, - сказала мать. Слёзы текли по её щекам. - Спасибо за вашу память. О муже, о нас, за добрые слова.
- А деньги заберите, - сказал старик.
- Нет, я не могу, - смутилась мать.
- Я прошу вас. Не обижайте меня. Ведь у меня нынче праздник. Я выполнил свой долг. Я рассказал семье о Федоре Илларионовиче. И теперь моя совесть чиста. В том, что я не смог позаботиться о вас, вы уж не вините меня. Война разбросала всех... Ну, а вы как? Кто ваш новый попутчик в жизни?
- Мой муж тоже ветеран. Инвалид войны. Он Берлин брал.
- Значит, из наших. Тогда я спокоен. А дочь? Она жива?
- Жива. У нее муж и сын.
- Сын? У Федора Илларионовича внук! - воскликнул старик. - Ну, да, ведь дочь давно взрослая. Жаль, что он не увидел внука...
- Ну, берите же деньги.
- Берите, женщина,- очередь словно проснулась. - Берите, берите, не обижайте его. Грех отказываться в таких случаях.
Мать шла домой, как во сне. Деревья и дома вытягивались перед глазами в длинные мокрые линии. Она не ощущала себя. Туловище будто занемело. И только абрикосы оттягивали руку, словно живое тело.
Она положила торбочку на стол, и абрикосы выкатились на клеенку. Они глядели веселыми оранжевыми глазами. Она разломила один из них, и серединка повлажнела. Заплакала оранжевым соком. А может, это ее слезинки скатились в округлую выемку?
"Зачем ты это сделал, Федя?" - подумала она. И увидела глаза. Его глаза. Они смотрели осуждающе. "Как ты могла задать такой вопрос? - спросили глаза. - Неужели ты меня так и не узнала за годы нашей совместной жизни?"...
Да, она знала его. Он был хороший муж и отец. А стал, оказывается, героем. Безызвестным героем. Это было обидно. Никто не написал о нем очерка, никто не приколол к его груди золотую пятиконечную звездочку. Потому что тогда было не до очерков. И даже не до наград. Война наступала. Шел 1941 год. Война наступала, она заглатывала ежедневно десятки героев, поперхивалась, давилась их непокорными косточками и шла вперёд, накрывая черным покрывалом безызвестности их подвиги.
Она перемалывала и свидетелей этих подвигов - тех, кто мог рассказать, написать, сообщить...
Впрочем об известности Федор Илларионович и не думал. Он просто любил свою землю. Чуточку больше, чем собственную жизнь. "Нас много, а Родина у нас одна, - сказал он ей на прощание. - Береги дочь, а обо мне не беспокойся. Мы победим..."