Эхо живёт в башне. Нет-нет, не в старинной башне мрачного готического замка, в окрестностях которого воют волки, а на болоте бродят синие огоньки. Эхо живёт в большом городе, а башню спроектировал и прилепил к скучному многоэтажному дому весёлый архитектор по имени… Впрочем, имени ни я, ни Эхо не знаем. Но смотрится башня необычно и добавляет улице немного волшебства. В башне хорошо, в ней только одна квартира, на самом верху, к которой ведёт узкая-преузкая, крутая-прекрутая лестница со множеством витражных окошек в толстых стенах.
У Эхо короткие непослушные тёмные кудри, печальные серые глаза и невероятно длинные руки и ноги, она просто не знает порой, как с ними сладить. Они постоянно за что-нибудь цепляются и что-нибудь роняют. Больше всего на свете Эхо любит музыку, но у неё совсем нет голоса, и она не умеет петь. Иногда она распахивает окно на сто девятом этаже своей башни и смотрит на крошечных муравьёв-прохожих, копошащихся внизу и на цветное драже автомобилей.
Раньше она жила с бабушкой Тишиной. Она воспитывала Эхо и приучила девочку к молчанию часов, к неподвижности облаков за окном, к кофе без сахара и тишине. Потом бабушка переселилась в портрет, висевший в одной из комнат с круглыми стенами. Но в жизни Эхо мало что изменилось. Каждый четвёртый день месяца она принимает душ, надевает куртку с короткими рукавами, укутывает шею длинным шарфом и, натянув на ноги гольфы и тёплые башмаки с оторочкой из кружева и плюша, спускается пешком вниз: всего девятьсот восемьдесят одна ступенька. На почте получает пособие, платит за квартиру, идёт в кафе, где съедает французскую булку и выпивает две чашки шоколада с ванилью и розовой карамельной корочкой. В магазине покупает большой пакет кофейных зёрен, муку, яичный порошок, сухое молоко, сахар и масло. Возвращается с покупками домой, оставшиеся деньги складывает в большую металлическую банку, на которой нарисованы румяные дети с санками и собакой.
Вот и сегодня Эхо предстоит выйти на улицу. Она передёргивает плечами: на улице слишком шумно, слишком оживлённо и её одиночество становится нестерпимым. Эхо встаёт под душ и поворачивает кран. Из душа идёт снег. Эхо отскакивает в сторону, заворожено глядя на неторопливый, бесшумный танец снежных хлопьев. Когда снежная пелена достигает её острых коленок, Эхо спохватывается и выскакивает из ванны, заворачивает кран и, набрав пригоршню снега, растирает лицо. Из зеркала на неё глядят изумлённые глаза.
Шарф за месяц совсем зарос, его золотистые волосы завиваются в локоны, очень красиво, но Эхо непреклонна: она берёт большие ножницы и отсекает отросшие пряди, а не то шарф будет за всё на улице цепляться, он в отличие от Эхо любит гулять.
…девятьсот семьдесят девять, девятьсот восемьдесят, девятьсот… Упс! А где же ещё одна ступенька? Неужели обсчиталась? Эхо мрачно смотрит наверх: подняться и проверить? Нет, пожалуй, так она совсем собьётся с пути.
Город холодный. В нём всегда либо идёт мелкий сухой снег либо сырой ветер гуляет по булыжным мостовым. Но люди, будто не замечают плохой погоды, как не замечают молчаливую долговязую девочку, спешащую по своим делам.
Мостовая лоснится после дождя, свет фар отражается от булыжников, витрин и в лужах. От рыжей стены отделяется силуэт, оранжевый кот выгибает спину и лениво трусит по улице вдоль дома. Кто-то плачет в колодце под землёй…
Плачет?! Под землёй? Эхо от неожиданности выронила сумку. В городе все счастливы, все улыбаются, все самодостаточны и никому нет дела ни до кого. Она оглянулась, пытаясь определить источник звука. Тихое поскуливание, похожее на песенку свирели, неслось из-под резной решётки воздушного колодца. Эхо упала на колени и дёрнула решётку, та поддалась не сразу, но после упорного расшатывания отвалилась как старая пломба. Глубокий-глубокий узкий колодец. Бездна…
- Кто там? – шерстяным голосом произнесла, стесняясь, Эхо.
- Радуга, – свирель запела веселей.
- Кто ты?
- Собака, - тем же мелодичным голосом ответило невидимое неведомое существо из колодца.
- А почему ты там, внизу?
- Я тут живу.
- Почему?
- Потому. А почему у тебя такой голос? Как у моли, доедающей шерстяной чулок.
- У меня другого нет, - обиделась Эхо. – Я… я пойду.
- Не уходи, - голосом флейты ответила собака. – Я тут не живу, а умираю.
- Попробую тебя вытащить?
- А что ты со мной будешь делать? Ты возьмёшь меня к себе? У каждой собаки должен быть дом… Если ты спасёшь меня, а потом бросишь, то лучше иди своей дорогой и не дари мне надежду.
- У меня никогда не было собаки, и бабушки Тишины больше нет. А я уже не могу, не могу… жить одна, - Эхо быстро разматывала шарф и вдруг, заплакав, уткнулась в его ароматные волосы. – Я живу в высокой башне, туда ведёт… вела девятьсот восемьдесят одна ступенька, а сегодня одной ступеньки я не досчиталась, а ванна полна снега… Я брошу тебе шарф, цепляйся за него зубами, и я тебя вытащу.
- Шарф короткий, я не достаю! – пожаловалась Радуга.
- Подпрыгни и постарайся ухватиться зубами. – В колодце что-то шлёпнулось, ухнуло и печально завыло.
- Знаешь что: у моего шарфа вечно растут волосы, я привяжу его, а ты потерпи немного, когда волосы отрастут, ты ухватишься за них и вылезешь из колодца!
- Прекрасный план!
- Только как ты меня найдёшь? Я ведь не каждый день выхожу из башни, - опять огорчилась Эхо.
- Так я же собака! Я найду тебя по запаху!
- Ну, я побежала! – Эхо, наконец, поднялась с колен, руки-ноги заныли от долгого пребывания в одной позе. – Я буду ждать тебя, Радуга!..
…Эхо испекла последнюю лепёшку, уложила её на тарелку рядом с чашкой, добавила в кофе сухие сливки, размешала сахар, перенесла чашку и тарелку на подоконник, уселась и принялась за еду, поглядывая на сверкающий вечерними огнями далёкий мир. Вдруг в оконное стекло что-то глухо стукнуло и забарабанило, будто дождь. Эхо поспешно открыла выгнутую раму, и в комнату ворвался сияющий лохматый комок с кудрявым шарфом на голове.
- Это ты? Собака? – Тихонько вскрикнула Эхо.
- Ух, ты! У тебя есть голос! А моя шерсть светится!
- Постой, а почему ты вошла через окно, а не по лестнице?
- Там темно, я больше не хочу в темноту.
- Но как же ты поднялась на сто девятый этаж?
- Я умею летать!
- Почему тогда ты сидела в колодце?! – рассердилась Эхо, отхлебнула горячий кофе, обожгла язык и поперхнулась.
- Я никому не была нужна. А ты нашла меня, ждала, и теперь будешь заботиться обо мне. А я о тебе, – Радуга лизнула девочку огромным тёплым языком. – А что у нас на ужин?
- Кофе с лепёшкой.
- И всё? А фрукты, творог, сыр, масло?
- Зачем?
- Это вкусно! И что за еда для ребёнка – кофе и лепёшки?
- Бабушка каждый день пила кофе с лепёшками.
- У тебя есть деньги?
- Д-да. А зачем?
- Я тебе продиктую, напиши список, и я слетаю в магазинчик.
Через полчаса Эхо нарезала сочные фрукты, натирала сыр для горячих бутербродов и насыпала сахар с корицей в зернистый творог, а Радуга ёрзала от нетерпения на диванчике у круглого стола, в ожидании трапезы. Поужинав, подруги укутались в тёплый клетчатый плед, и пока не уснули, смотрели на огни далёкого города…
В круглой стеклянной банке от лекарств Тишины теперь жил хор аквариумных рыб; скучные коричневые обои проросли виноградными листьями, по утрам Эхо собирала с них росу; за окнами плавали облачные ванильные овечки, Радуга доила их, и подружки пили чай с ванильными сливками.
Но глаза собаки начали зеленеть от тоски. Радуга всё чаще сидела на подоконнике, глядя скучными глазами на мир из стекла и бетона далеко внизу. Серое с багровым отливом небо не добавляло Радуге сияния.
- Тебе плохо? Почему? Ведь мы вместе!
- Это здорово, - Радуга лизнула Эхо, язык тоже был скучным и вялым. - Но я бездельничаю, вместо того, чтобы совершать чудеса.
- Какие?
- Я должна приносить красоту и радость. Но мне не хватает… Красок…
- Красок? Давай купим, у меня в банке ещё куча денег! – обрадовалась Эхо.
- Нет, мне надо попасть за Город.
- Да разве там что-нибудь есть? Мне никогда не приходило в голову, что кроме Города есть что-то ещё…
- Мир огромен и прекрасен! Ты, и только ты ограничиваешь его.
- Я думала, там – край света! Ух, ты! Мы поедем туда! Я хочу посидеть на краю мира, болтая ногами в бездне снов и фантазий! Это должно быть волшебно! – Эхо лихорадочно вытряхивала деньги из расписной банки, складывала кучками, не считая. – Этого хватит?
- Мне кажется, - довольно облизнулась Радуга, - этого хватит, чтобы объехать весь мир!..
…Стоит ли рассказывать, как радовались подружки, прильнув к окну дрожащего от нетерпения экспресса; как медленно отодвинулся серый перрон, как весело побежали навстречу лоснящиеся от дождя улицы пригорода и как, наконец, поезд вырвался на простор зелёных полей в обрамлении раскидистых вётел и клёнов. Толстую пелену туч прорвали лучи пляшущего солнца и поля расцвели миллионом красок. Подруги выскочили на полустанке и окунулись в пёстрый, жужжащий, беспокойный мир разнотравья и пылкого лета. Аромат земляники поглотил их с головой.
Перепачканные пыльцой цветов и соком ягод, опьянённые свободой вернулись они вечерним поездом. Радуга свернулась клубочком и уснула, а Эхо запела, сначала потихоньку, а потом всё звонче и звонче. Отныне вся музыка мира была подвластна ей.
Утром Радуга сияющим клубком выпорхнула за серое окно, поднимаясь выше и выше, а наблюдавшая за ней Эхо махала вслед. Достигнув самой надменной тучи, Радуга укусила её за толстый бок. В прорехе ослепительно вспыхнул луч солнца, а Радуге только того и надо было: она запрыгала с тучи на тучу, отхватывая от них лоскуты. Город засверкал, отражая свет витринами, лужами, булыжными мостовыми. Солнечные зайчики запрыгали по поверхности вечно угрюмой реки, превратив её в небесное зеркало. Ошеломлённые люди остановили бесконечный бег и загомонили, заговорили все разом, обращаясь друг к другу, и находя в этом несказанное удовольствие.
А Радуга приготовила ещё один сюрприз: сладко потянувшись, там, на облаках, она выгнула спину и засияла всеми цветами радуги.
- Радуга! Какое чудо! – кричали люди.
А Эхо казалось, что Радуга не слышит, и отражала крики, усиливая их стократ…
- Радуга! Какое чудо!