Кажется, я не встречал того мексиканца раньше. Уверен, мне бы запомнились два метра потной мексиканского копии Ленокса Льюиса. Хотя, может быть, это был пуэрториканец или доминиканец. Латинская Америка стабильный поставщик отребья и криминала, которые тысячами, как саранча, лезут через границу в районах Флориды, Техаса или Калифорнии.
И выходя из дверей бара, я честно старался уступить ему дорогу. Но этот оборзевший латинос вдруг обхватил мою шею так, что от напряжения моё лицо, казалось, взорвётся, а набухшие вены я мог видеть собственными глазами. После чего мексиканец стал дубасить меня, с каждым ударом заметно утяжеляя мою голову, пока я не отключился. Затем на секунду еще раз что-то вспыхнуло в правом… или в левом глазу, но сразу погасло. Вместе с надеждой на то, что это сон.
Этим вечером в мотеле на дороге “63” постойльцев не больше десятка, хотя и расчитан он на 80 человек. Дорога ведёт в глухой город М., в который каждое лето съезжаются несколько тысяч поглазеть на кровавое месиво, устраиваемое раз в год на небольшом поле у скотобойни. Они называют это корридой.
Позади мотеля кукурузное поле с миллионом глаз зеленой стеной подбирается к водонапорной башне, царапающей небо ржавым и давно пустым баком; слева небольшое кафе и бассейн со стоячей и протухшей водой, поверхность которой завалена мертвыми листьями. Больше здесь ничего нет. Только взлетающая временами песчаная пыль и раз в несколько часов дымящий на скорости автомобиль. Превосходная степень захолустья. Время за полночь. Луна отбеливает пятна на земле всякий раз, как черные облака, сорванные ветром, несутся дальше по бесконечному мерцающему небу. В комнате номер “17” горит свет, который, протиснувшись сквозь неплотно задернутые шторы, чертит желтую полосу на асфальтированной дорожке перед мотелем.
Комната сверхпраздная. Деревянные в трещинах панели, ламповый телевизор, под потолком гудящий вентилятор с пластиковыми лопостями. Двухместная кровать и два кресла. На столе кроме телевизора стоят два пыльных стакана и графин с отпечатками сотен пальцев и губ. Графин, которому всегда, видимо, отдавали предпочтение, наполовину наполнен водой.
В комнате двое.
- Закрой глаза и считай до десяти. Если за девять секунд ты не успокоишься, то как только ты произнесешь "десять", тебя успокоит мой верный шестизарядный друг. А он не такой сентиментальный моралист, как я. И с самого утра ерзает то в кармане, то в руках, ибо ему не терпится продырявить кому-нибудь башку.
Эта пламенная речь принадлежит Хулио, во всяком случае так он представился. Здоровенный мексиканец с узким блестящим лбом, одутловатыми щеками и кривым ртом, на который следовало бы натянуть намордник. Мексиканец сидит на деревянном стуле, положив локти на колени. Под его весом у стула гнуться ножки. Стало быть - треснут и сломаются, как нервы побледневшего до цвета утреннего неба парня, что сидит на краю дивана напротив Хулио.
У Хулио в руках внушительный детектор лжи “45” калибра, и Хулио жестикулирует им, как бы дирижируя невидимым оркестром. Может быть, Бетховен… Или Бах? Оркестр звучит в его голове, хотя музыканты давно лежат с простреленными головами в оркестровой яме.
Хулио сокрушенным голосом продолжает:
И, черт, тебе не повезло попасться под руку. Но ты можешь еще все исправить. Тебе просто нужно досчитать до 9 секунд и не обосраться. Понял? Джон! Ты понял?
Джон - это я. И мне кажется, это конец. Я всегда считал себя фаталистом, и был убеждён, что когда пробьет час, я посмотрю смерти в лицо, высоко вздернув голову. Но это не так. Все, что я думал о смерти при жизни - в действительности ошибочно.
А главное, терпит крах основной миф - балансируя на грани, как цирковой гимнаст, между жизнью и свежевырытой могилой, человек думает о том, чего он в этой самой жизни сделать не успел. Нет! Я говорю вам, - не думает. Этот вздор - издержки переработанного романтизм. Человек не жалеет о том, что не научился играть на гавайской гитаре, или тромбоне; не отвел детей в зоопарк на их день рождения и не попробовал героин. Никакой последней чашки кубинского кофе или последней сигареты. Нет ничего кроме инстинкта самосохранения, бьющегося в конвульсиях и беспомощно махающего кулаками.
- Да, - тихим голосом, вклинившемся между двумя громкими сглатываниями, протягиваю я. - Но почему я? Почему я здесь?
- Да, по-че-му ты… здесь? - снизив голос, по слогам передразнивает Хулио?
Что ему ответить? Мысли в моей голове извиваются, как змеи, и ни за одну из них не ухватиться.
- Я не знаю.
- Конечно, не знаешь, - соглашается мексиканец и ухмыляется, демонстрируя белые кривые зубы с огромной щелью в двух передних. - Почему нельзя просто принять тот факт, что ты здесь? Ты же не пускаешься в размышления, почему вдруг наступил в собачье дерьмо? Как вышло, что собака наделала кучу именно в том месте, куда ты шагнул своей новенькой отполированной туфлей? Почему?
Я молчу.
- Это риторический вопрос, приятель. Оглянись вокруг! Есть вещи, которые от тебя не зависит, и не нужно искать объяснение такому раскладу. Если искать на все ответ, можно свихнуться к чертям.
- Послушай, - говорю, - у меня жена (жену я, конечно, выдумал, но что мне еще оставалось делать? ) вот-вот родит и..
Хулио поднимает свою руку и прикладывает указательный палец с наскоро обрезанным ногтем к губам.
- Мистер ствол, - обращается Хулио к пистолету, выставив его перед глазами, - у Джона жена вот-вот родит, вам есть что сказать по этому поводу?
Тишина. За дверью прошелестел шинами проехавший на пешеходной скорости автомобиль. Тишина. Только мой жалкий и безнадежный всхлип.
Хулио, насмотревшись на безмолвное оружие, с неохотой переводит взор на меня:
- Ну что.. мистер ствол молчит, видно, ему плевать. Но он бы с удовольствием заговорил...
Хулио, растянув в неестественной улыбке губы, как у резиновой куклы, подаёт вперед лицо и останавливает его на расстоянии нескольких сантиметров от моего мокрого носа и проводит кончиком ствола по моей щеке, размазывая скатывающиеся слезы.
- Но я, Джон, повторюсь, я за справедливость и просто так, ради забавы никого не убиваю, разве что по пьяни. Поэтому, Джон, дружище, хватит тратить наше время, сосчитай до десяти и успокойся. У тебя больше шансов сегодня остаться в живых, чем у нелегала на границе. Ясно?
- Да. - я закрываю глаза и дрожащим фальцетом вроде дребезжащего фарфора открываю счет. - Раз… Два… Резкий неровный вздох.
Хулио закрывает правый глаз и откидывает барабан, в нём зияют шесть пустых отверстий, как черепные глазницы. В одно из отверстий Хулио вставляет патрон и надавливает на него большим пальцем левой руки.
- Три… Четыре. - Рыхло и с натугой говорю я.
Хулио левой ладонью начинает крутить барабан с равномерным стрекотом на подобие хора цыкад перед заходом солнца. Через две секунды Хулио резко захлопывает барабан.
- Пять… Шесть…
Каждый счет приближает меня к неизвестности; к ситуации, о которой не рассказывают в учебных заведениях. Чертовы бюрократы, сидя за огромным письменным столом, получающие 20 долларов в час пишут, что увидев человека с пистолетом нужно уносить ноги. Но они не пишут, что делать, если вы находитесь в комнате гниющего мотеля, и напротив вас, расставив ноги, сидит головорез с обезумившем от психического расстройства взглядом, с гигантским стволом в руке, способным разнести голову в щепки.
А есть и другие. Такие же бюрократы, которые со знанием дела пишут, что если на вас наставили пистолет, то необходимо успокоиться. И кто дал им право? Они пишут так, будто побывали в подобных ситуациях. Черта с два! Они теоретики, фрики, которые за 100 долларов в час кладут вас на кушетку и, как черви, ползают по вашим извилинам, тормошат воспоминания и пытаются навязать решение проблемы, которая навязана другими рудиментами общества.
Так вот, эти никчемные теоретики, подпольно выписывающие рецепты наркоманам, ничего не смыслят в спокойствии. Одно дело, когда на тебя наставил обрезанный ствол трусливый подросток, который если и случайно выстрелит, то сделает это с крайней неохотой и с крайне неважной точностью. Но отмороженный псих с “45” калибром - это другое дело. Этот ублюдок не поведет ухом и не моргнет глазом когда будет спускать курок, отправляя пулю в незримую мишень на вашей вспотевшей переносице. Это совсем другое дело.
- Семь… Восемь…
Первобытный страх. Голова кружится. Жарко. Как будто вся комната объята огнем.
- Девять… Десять.
Я открываю глаза. Что-то черное струится из дула. Черное и холодное. Страх выхватывает из реальности, и вот этой реальности уже нет, и смерти нет. Будто кто-то протыкает кончики пальцев, и из них начинает хлестать кровь. Живот прилипает к позвоночнику, комкая легкие, как пустой мусорный пакет, грудь подпрыгивает, как баскетбольный мяч, и остатки кислорода выпариваются из закипевшей крови, а она все хлещет из пальцев. Нечем дышать.
Хулио делает серьезное лицо, как будто он в зале суда или на похоронах, его волосатый палец чуть давит на курок.
Мои нервы лопаются, как одна за одной перетянутые струны.
- Ублюдок, ты чертов ублюдок, тупая горилла!
Хулио дожимает курок. Барабан поворачивается, раздаётся щелчок. Щелчок, разделивший жизнь на отрезки до и после. Осечка. Хулио невозмутимо достает из кармана кусок фетровой ткани, протирает пистолет и убирает его в кожаную сумку. Аккуратно складывает фетр в четыре раза и тоже убирает.
Несколько минут я сижу с открытым ртом. Хулио подставляет ладонь под мой подбородок и поднимает его. Но у меня нет сил его держать, и он снова падает.
Хулио с противной усмешкой говорит:
- Хватит, завязывай, все позади, ты жив. Хочешь есть?
Он встает, вынимает их сумки сандвич с копченой рыбой и протягивает мне. Я отрицательно качаю головой и говорю:
- Сколько я тебе должен?
- Так, с учетом того, что сегодня у меня выходной, - тысячу двести. Но только наличные.
- Да, у меня наличные.
Я прихожу в себя.
- И часто вылетает пуля?
- Хм… Ну, в среднем раз в месяц приходится закапывать трупы.
- А если человек хочет выйти из игры до того, как ты возможно пристрелишь его?
- Выйти из игры? - Удивленно переспрашивает Хулио.
- Ну да.
- Выйти из игры, значит… Знаешь что, выгляни в окно!
- Что? Зачем?
- Нет, ты выгляни в окно.
- О’кей.
Я встаю с кровати, и скрипящие пружины расправляют матрац в том месте, где я только что сидел. Подхожу к окну, отдергиваю одну из хлопковых штор.
За окном глубокая ночь, небо уже безоблачно, по другую сторону дороги верхушки деревьев качаются в синеватых оттенках. Несколько фонарей у въезда в мотель окружают себя тусклыми и бесполезными овалами света.
- И что? - Я поворачиваю голову к Хулио.
- Ты видишь колесо обозрений?
- Колесо обозрений? - Недоумение на моем лице выстраивает кислую гримасу. - Нет, не вижу.
- А американские горки? Комнату страха? - Не успокаивается мексиканец.
- Нет, черт возьми, Хулио, я не вижу ни колеса обозрения, ни чертовых горок, а комната страха… да комната страха была здесь двадцать минут назад, когда ты размахивал своей артиллерией в миллиметре от моего лица!
Хулио щурит левый глаз, подперев его щекой.
- А знаешь, почему ты не видишь колесо обозрения и американских горок?
- Потому что их здесь нет?
- Потому что мы не в дисней, мать его, лэнде! Ты не можешь выйти из игры, потому что это не игра.
Хулио качает головой, точно старый индеец.
- Нет, приятель. Если тебе хочется острых ощущений, то ты едешь в чертов диснейленд, а если тебе хочется чего-то посерьёзнее, то появляюсь я.
- И какие еще есть услуги?
- Избиение до полусмерти, но без инвалидности и сильной потери крови. Ты бы недели 2 пролежал в госпитале. Или закопать заживо. В гробу. Видел бы ты одного парня. Я его закопал, а когда выкопал через полчаса, он был полумертвый. Выяснилось, что он обгадил все изнутри и чуть не задохнулся от своего же дерьма!
Хулио трясется от хохота и хлопает ладонями по своим коленям.
- А для женщин?
- Изнасилование, рулетка тоже… Хотя изнасилование берут чаще. Все-таки не будешь есть?
- Нет, - повторяю я.
Хулио уминает сандвич и запивает водой из графина.
Я рассчитываюсь с мексиканцем и выхожу из комнаты. Свежий воздух кружит голову, и вонь из бассейна приятнее запаха жареного стейка в лучших ресторанах на всем восточном побережье.
2
Потягивает нелепейшим клише - главный персонаж сидит в баре, накачивает свою совесть алкоголем, жалеет себя и хмуро на всех поглядывает.
Каждые пять минут чиркает зажигалкой, она не загорается, а только высекает искры с его ругательствами, он чиркает снова, со второго раза поджигает сигарету, затягивается и снова хмуро, оживляя одну из бровей, оценивает пьющих у стойки посетителей. И вот, выседает он на вершине своей жалости, и к нему подсаживается девица. И она вдохновенно распахивает перед ним дверцу к философско-возвышенным изысканиями. Со словами “все будет хорошо” она смотрит прямо перед собой на бутылки с алкоголем, позади которых зеркало отвечает ей её же улыбкой и делает глоток из стакана.
А если у него и так все хорошо, тогда он просто не обращает на нее внимания.
Я и думаю - вся моя жизнь клише. Я не вру, ко мне на самом деле в тот вечер подсела девица и поздоровалась. Только по заезжанным канонам она должна была быть первого сорта, но эта была весьма потрепанной.
- Денег нет, - вяло сказал я и осмотрел её. Она начиналась в легких замшевых босоножках, тоненькие щиколотки переходили в развитые и загорелые на теннисном корте икры; свободное платье колыхалось чуть выше колен, сжималось на талии. После талии мой взгляд подскочил вверх, как синусоида на экране аппарата жизнеобеспечения при ударе сердца, задержался на груди и поскользил выше - на эверест выжженных рыжих волос.
Её взгляд не выражал заинтересованности или равнодушия, скорее выжидающе ощупывал ноты моей реакции. Симметрия ее лица расплылась и выродилась вследствие, видимо, непростой жизни, полной разных невероятных эпизодов.
Но у меня был план на миллион - в одиночку надраться дешевым пойлом и передвинуть красный ползунок на календаре на один день вперед. Постоянство, говорят, признак мастерства. Вообще, я самый ответственный человек, когда вопрос касается запланированных дел. Если утром я планирую вечером как следует напиться, то к полуночи напротив этого пункта можно смело ставить жирный крест.
Девушка облокотилась левым локтем о стойку и, облизав верхнюю губу, как бы проверяя ее наличие, сказала:
- Почему мне кажется, что ты принял меня за шлюху?
- А тебе и не кажется, - подтвердил я. - Брось, я не из разряда красавчиков, к которым подкатывают женщины в надежде заделать здоровых детей, чтобы в последствии снимать их в рекламе памперсов и детского питания. Или на мне плащ из денег?
Она прикрыла ладонью глаза и разочарованно вздохнула.
- Я Эстель, и я не шлюха. Я знаю, что тебе нужно.
- Мне нужно еще выпить.
- А если у меня есть кое-что поинтереснее?
Слова из учебника по успешным продажам всего, что можно продать. Они всегда знают, что мне нужно. У них всегда есть что-то поинтереснее, они всегда готовы ответить на все мои вопросы и решить все мои проблемы. Они - это всегда. Беспринципные продавцы человеческих алчности и слабости.
- У тебя есть травка?
- Нет, у меня нет травки. И кокаина тоже нет, амфитаминов и прочего дерьма.
- Тогда у тебя нет ничего, что мне может быть нужно. Так что пожалуй я выпью.
- О’кей. Я угощаю.
- На шлюху мне не хватит, но на выпивку хватит.
И к чему была эта деланная манерность? У меня в обрез денег, а морально-нравственными принципами я не располагаю. Так что я не стал рассыпаться в переубеждениях, когда она настояла на своем. Она встала на кончики пальцев, как балерина, и махнула рукой, подзывая бармена, который с жующим лицом орудовал арсеналом из бутылок на другом конце стойки. Тот быстро разделался с пьянчугой, наполнив его стакан, и незамедлительно направился к нам, не сводя свой грустно-коровий взгляд с рыжеволосой посетительницы.
Вот он уже стоял перед нами в полной готовности отправить её корабль по реке из виски со льдом и потопить мой.
Она сделала заказ и продолжила разговор. Её доводы оказались убедительными, и через час я купил себе новую жизнь всего за 1200 долларов.