6. Игра.
Дебют.
Продолжение
6.1. Ксения.
Секомая.
Боль.
Ах-х-х...
В-в-вы-ы-ы-ф-ф-ф...
Ой-ё-о-о-х-х-ха...
Жжет и...
Вправду жгуче, совсем не так, как ремнем!
И когда хлещет, и сейчас, когда...
Когда Наташа решила сделать «увещевательный перерыв».
Надеется уговорить...
Нет, нельзя.
Прости...
6.2. Наташа.
Экзекутор.
После третьей перемены.
...Экзекуция продолжется своим чередом. Уже брошены на пол три пучка розог. Три «перемены», как говорили в старину. Тридцать ударов. Ягодицы Ксении иссечены красным, на вздувшихся, кое-где посиневших полосах виднеются мелкие капельки крови. Белого на изящном заду девочки-женщины уже не осталось.
Наташа вытирает пот со лба. Господи, как же это тяжело, хлестать несчастную глупую девочку, зная, что за нею даже нет никакой вины! Ведь не дошли еще даже до середины этого мучения, а ее подруга-воспитанница уже отчаянно кричит. На первом десятке, когда хлесткие, но тонкие березовые прутики заставили закраснеться девичий зад, еще держалась. Только стонала, не подавала голос. А как в ход пошли розги из ивовых прутьев, в пять тонких лоз, а потом и в три лозы, чуть-чуть потолще каждая, так сразу и сдалась, закричала. Вначале негромко, жалобно так, на грани стона. А третий десяток уже орала в голос, не переставая, от каждого хлесткого взмаха.
С другой стороны...
Это хорошо, что кричит девочка, ей малость полегче. Может выплеснуть жгучую боль наружу, не держа ее в себе.
А вот тебе самой каково, Натушка-ребятушка?
Хреново. Все острее безумное желание поменяться с нею местами. Да только не пойдет эта глупышка на такую замену.
А еще хочется наплевать на все клятвы и разделить с нею боль. Честно, напополам, как тогда, в Питере.
Нельзя. Слово дала. А слово не воробей... К сожалению, оно куда более дрянная и пакостная птица. И живучая...
Устала? Отдохни. И ей позволь дух перевести. Ведь и сама Ксения уже порядком вымотана этим, пускай и не слишком-то продолжительным истязанием. Плечи и спина у нее уже вспотели, аж до крупных капель, волосы на лбу промокли. Слезы уже залили нежные щечки...
Господи, как же хочется броситься перед нею на колени и расцеловать ее!
Прости, детка...
- Мне... Не за что... Не за что тебя прощать, - тихо произносит Ксения. И добавляет:
- Это ты меня... Прости...
Она переводит дыхание после нескольких подряд отчаянных криков. Голос чуть хриплый. Но как же приятно его слышать! Слышать простые слова этой храброй и глупой девочки, вместо воплей, вызванных жуткими всплесками боли в настеганном красным голом заду...
Господи, она опять читает мои мысли! Значит, пауза пошла ей на пользу, и она уже чувствует хоть что-то помимо жгучей боли... Говори, говори, девочка, это нужно. И тебе, и мне...
- Как ты? – Фея Крестная задает этот феноменальный в своем вызывающем идиотизме вопрос, даже не задумываясь о степени черного юмора в ее искреннем сочувственном тоне.
- Лучше всех, - Ксения пытается шутить в таких же, не слишком радостных тонах. – Только задница, кажись, на солнышке перегрелась. Горячо, как после китайского солярия. Глянь, я там себе, часом, ничего не сожгла?
- Больно? – Наташа опять выбирает сочувственный тон, не принимая странных шуток исхлестанной девочки. – Там действительно, все краснО. И, наверное... действительно жжется?
- Нет, так, немножко свежо, - Ксения, похоже, компенсирует боль и страх грубыми шутками, кстати, немного похожими на то, как иной раз шутит сама Наташа. Если ее настроение «зашкаливает в минус».
- Ну да, - отзывается на ее мысленные комментарии девочка, лежащая на скамье. - Я же говорила, что вся в тебя. Такая же дура набитая. Вернее, напоротая.
Наташу покоробила эта действительно грубая фраза, и она с какой-то неприязнью отвела свой взгляд от высеченных ягодиц в сторону, подумав, почему-то, что сегодня еще успеет ей всыпать за хамство.
- Конечно, - вслух ответила ее сенситивная собеседница, привязанная к скамье, - Только не задержи «обратку», а то скуксишься! И не то, что всыпать, «с легонца дерануть» не сможешь, ты же неженка!
Наташа прикусила губу. В голове Феи Крестной проносится достаточно жестокая мысль: «Да где же эта девчонка таких слов понабраться успела!»
Она берет с дивана одиночный прут, чуть потолще тех, что уже заставили эту странную девочку кричать в голос. Ей, почему-то очень хочется продолжить истязание ударами не только в полную силу, но и с «оттяжкой».
«С оття-а-ажечкой!» - как-то плотоядно подумала она.
А потом...
Потом слезы навернулись на глаза, да так, что чуть не заревела в голос! Да ведь она это все специально! «Заводит» меня, чтобы я в раж вошла и хлестала в полную силу, вовсе не думая о ее страданиях, желая выплеснуть эту наведенную извне пустую злость на ее нежное тело!
Опустила прут.
Перевела дыхание.
Внимательно посмотрела на девочку, примотанную к деревянной скамье толстой, в полтора сантиметра, веревкой, отметив, что та искоса наблюдает за ее реакцией.
Ксения качает головой.
Вздыхает.
Все ясно. «Не прокатило».
- Зачем ты так? – Наташа произносит это уже обычным ясно-спокойным голосом, безо всякого раздражения. Холодно, но скорее сочувственно к той, кому еще предстоит сегодня бездна боли. – Ты хочешь меня рассердить?
- Да, - тихо произносит ее Крестница и тяжело вздыхает. – Прости, я действительно дура. Хотела как лучше...
- Ну и как? Добилась чего-то хорошего? – Наташа уже успокоилась, но чувствует себя как-то странно.
Нет у нее больше ни желания поменяться с этой девочкой местами, ни внезапного странного желания «спустить с нее шкуру». Кстати, совершенно дурацкого желания, на грани полной неадекватности. Ибо девочке и так сегодня «прилетит», как говорится, «мало не покажется».
А что есть?
Странное состояние какой-то светлой грусти. Непонятно с чего. И ты знаешь, что это лучшее для такой бредовой ситуации. Откуда эта странная волна «анестезии», как-то медленно распространяющаяся «изнутри»?
Откуда, откуда...
- Ты ведь работаешь со мной? – тихо произносит она. – Пытаешься манипулировать моими чувствами? Сначала оскорбила. Зачем? Чтобы я тебе ни в коем случае не сочувствовала?
Ксения молча кивает. Видно, что она судорожно сглатывает комок в горле, чтобы не разреветься от стыда.
- А сейчас? – продолжает Фея Крестная, намекая на свои странные ощущения «отстраненной грусти». – Ты пытаешься меня успокоить «изнутри». Зачем это нужно?
- Тебе больно, - тихо сказала Ксения. – Я чувствую это, и просто пытаюсь сделать так, чтобы тебе было легче. Прости, я, кажется, опять сглупила.
- Не надо так делать, - просит ее Крестная. – Я справлюсь. Правда, справлюсь.
И, не дожидаясь ответа девочки, лежащей на скамье, с силой взмахивает прутом, обрушивая «бархатную розгу» на нежные плечи Ксении.
Ожидаемый вопль от жгучей боли неприятно царапает ей по нервам. Но это уже не то, что раньше. Да, Ксения молодец! Работая изнутри Наташи, она успела наложить что-то подобное анестезии, загрубляющей чувства. Или это сами они грубеют в такой ситуации?
Кто ж его знает...
Главное, терпеть эти вопли теперь можно.
Пока еще можно.
Это ведь только начало «четвертой перемены». Еще только «четвертой»...