Дмитрий Данилович глотнул водички, преодолевая внезапно возникшую сухость
в горле и решительно вымахнул : "Многоуважаемый Владимир Владимирович!" И ...
И тут его решительность кончилась. Обрывки еще недавно стройных мыслей никак
не выкладывались на бумаге. Он тупо смотрел в написанное - продолжения не было.
Через полчаса от затекшей, занывшей спины начало его разбирать раздражение.
- Да собственно почему "многоуважаемый"? Чего уж я так сразу лебезю-то? Вполне
достаточно просто "уважаемый". Правильно! Вот, теперь даже гордость появилась.
Дмитрий Данилыч довольно выпрямился, вырвал другой лист. Размашисто накропал
начало и ...
Через два часа измученный и злой как черт Данилыч посеменил в "Культтовары".
- Мне общую тетрадь потолще и чтоб листы легко вырывались. Да, и конверт. Пару.
Теперь хорошо бы незаметно просклизнуть домой. Конверты он спрятал в карман.
тетрадь же паскуда никуда не лезла. И мять не хотелось. Может повезет, знакомых
по дороге не будет? Как ни крути, а объяснять придется. А врать Данилыч не умел.
Дмитрию Даниловичу шел восьмой десяток. У него, как и у многих перед выборами
усиливалась гражданская и политическая активность. Только в отличии от других он
не мог оставаться спокойным. Чужую позицию, независимо от её направленности не
принимал на дух. За месяц до выборов он уже успел вдрызг расстрамиться с женой,
детьми и соседями. Тех кто не хотел или избегал с ним спорить, Данилыч презирал.
Единственный человек, кого Данилыч всерьёз боялся, был Павел Петрович Дунин.
(Вот уж у кого не язык, а жало змеиное). Слава богу встречались они не так и часто.
Ну, кажется пронесло. Данилыч уже полез за ключами и его "пронесло"!
Прямо в лоб, Пал Петрович Дунин! Собственной персоной. Да еще и к нему.
- Данилыч, где тебя носит? Второй раз захожу. Жена сказала за солью ушел. А, что
это ты? - Дунин одним глазом следил за пытавшейся спрятаться тетрадью, а другим,
еще более наглым сверлил Данилыча, - никак "Манифест" задумал переиначить! Дак
ты, прежде чем Маркса критиковать, прочитал бы из него хоть что-то.
Самым обидным, до слез обидно было то, что Дмитрий Данилыч всю сознательную
жизнь проведя на освобожденной партийной работе, Маркса никогда не читал. Дунин
такого и предположить не мог. Он-то политически подначивал Данилыча только из-за
его нетерпимого отношения к полемике вообще и к чужому мнению в частности.
Мирно сосуществовали они только на рыбалке. Оба были большие любители этого
дела. Оба, постанывая от зависти, с трудом скрывали неприязнь к общему приятелю,
удачливому в лове, немногословному, внешне нелюдимому Илье Кузьмичу.
... Илья Кузьмич деловито потягивал плотвичек. Данилыч с Дуниным отрешенно и
без большой надежды молча ждали своего звездного часа. И вот он кажется пришел.
Савватеевский поплавок дрогнул. Леска упруго натянулась, ослабла и сильно пошла
в сторону. Трясущимися руками Дмитрий Данилыч схватил подсачник. Обиженный
рыбьим к нему безразличием, Павел Петрович демонстративно отвернулся.
- А ведь ты Данилыч не коммунист.
- Как это? Я всю жизнь был членом партии. Данилыч потихоньку подтягивая леску,
ответил чисто механически. Не учуял в дунинских словах коварства.
- Ну, членом ты был, "членом" и остался. А коммунистом не был никогда. Вот скажи,
что Ленин писал по этому поводу?
- Ленин? Какой еще Ленин? - Дмитрий Данилыч опомнился и выронив сачок, дернул
удочку. Крупный лещ словно издеваясь, потерся о резиновый борт лодки и выплюнув
червяка неторопливо ушел в глубину. Дунин не видел онемевшего от великой досады
Данилыча. Плеск весла понял по-своему и продолжал разглагольствовать - Ленин,
которого ты, получается даже не знаешь, был вождем мирового пролетариата. Таких
мудаков как вы с Кузьмичом, дальновидно называл политическими проститутками.
Всю жизнь ты Данилыч дурью маялся, да мозги людям пудрил. Вот и результат.
Илья Кузьмич решил пожалеть невезучего приятеля. Перекинул поплавок вплотную
к безжизненному дунинскому и сразу вытащил приличного окуня. Пал Петрович впал
в ступор. Материть Кузьмича все равно, что просить бетонный столб уступить дорогу.
И он в полной мере оторвался на Савватееве. Начав с обвинений в оппортунизме и
отступлении от принципов построения социализма в отдельно взятой стране, тут же
обвинил его в антисемитизме, иудаизме, космополитизме, да заодно уж и во всех
остальных смертных грехах. Что такое оппортунизм Илья Кузьмич понятия не имел,
но в том, что Савватеев оппортунист не сомневался. И Петровичу в этом не перечил.
Оплеванный и униженный Данилыч собирался с мыслями чтобы дать отпор и не мог.
Не мог, оттого что собственных мыслей смолоду не имел. Вот проводить, воплощать
в жизнь чужие идеи и решения способен был необыкновенно. Жена с самого начала
считала его недоумком. Поудивлялась, что дураку мужу за дурацкую работу платили
совсем уж не дурацкую зарплату. Скоро смирилась. К хорошему быстро привыкают.
Куда бы его не переводили им сразу давали хорошую квартиру, летом путевки на юг.
Поотдыхав в санаториях, часто одна, (Никак не мог муж в напряженное горячее время
вот так просто, ради отдыха, оставить идеологическую работу), начала она понимать
и даже жалеть Данилыча: "Совсем себя человек не бережет, а над ним еще смеются.
Да он под танк лечь может!" Сама она конечно не легла бы, если только под танкиста.
Чрезмерное служебное рвение однажды сыграло с Данилычем злую шутку. Для того,
чтоб установить повыше лозунг, плакат с призывом лучше работать, а дело было на
болоте, послал он экскаватор сделать курган. В результате экскаватор увяз "по саму
некуда". Приехавший вытаскивать бульдозер сел еще глубже. Конечно, ради высокой
цели не жалко было утопить всю имевшуюся в наличии строительную технику. Скорее
всего именно так надо было и сделать. Хрен бы с ней, с техникой. А Дима Савватеев
отступил. Тут и пошла его карьера на закат. Удача любит рисковых и настырных.
Был у него еще "ляп", о котором Дмитрий Данилович не любил и не хотел вспоминать.
Перестройка, мать бы её ети, угробила савватеевские планы на "лучшее будущее".
Он уж целился в номенклатуру обкома, а тут на тебе, такая хрень. И как-то быстро
все его покровители забыли о нем. Причем сразу, в одночасье. Перестройка ...
С одной стороны всех их можно понять, своя рубашка конечно ближе, но ...
" Уважаемый ..." - Дмитрий Данилович скомкал очередной листок. По уму, надо было
бы обратиться к Зюганову. Поддержать, пожелать ему набрать побольше голосов. Но
шестым чувством, пятой точкой Данилыч понимал - не будет Зюганов президентом.
Никогда не будет. Не потому вовсе, что коммунист, что проповедует ленинские идеи.
Может марксизм и утопия, но, "дружба, равенство, братство ..." Что в этом плохого?
Нет у него лидерских качеств. Не пойдет за ним народ. Да он на это и не претендует.
Чем ему плохо в оппозиции? Уютно и надежно. И по большому счету, демагог он.
А ... а может за Жириновского "галочку" поставить? В победе Путина Савватеев почти
не сомневался. Почти. Странное дело. Если б когда-то на партийном собрании кто-то
проголосовал бы даже не против общего, заранее определенного решения, а хотя бы
воздержался, запросто был бы скандал. Может быть и "персональное дело". Теперь
все наоборот. Отсутствие собственного мнения говорит о скудоумии. Если не хуже.
Да, пожалуй так надо и сделать. Один голос ничего не решает. Пускай будет шутка.
Наконец-то определившийся Дмитрий Данилович с облегчением закрыл тетрадь.
Курил на лестнице, зябко поджимая пальцы худых ног. С кухни его жена гоняла. Зятю
почему-то можно было. И занавески не коптились, и табаком не воняло. Хотя и он тот
же самый "Беломор" садит и чаще из савватеевской же пачки. Данилыч не стесняясь
в выражениях мысленно отматерил жену, отчего та хрюкнула и повернулась на другой
бок. Несмотря на глубокую ночь телевизор орал, захлебывался рекламой. Савватеев
с отвращением выдернул вилку. Вот кстати, если Жириновский скажет: "Сегодня вы-
бираете меня президентом, завтра рекламы не будет." Миллионы голосов наберет!
Как же она надоела, идиотская, бездарная, на дураков и рассчитанная реклама. Ни
фильма путём не посмотреть, ни передачи. Хотя и передачи сейчас ничем не лучше
поганой рекламы. По центральным-то ничего хорошего, а по частным и вовсе.
- Так не включай его, осел. Что ты на телевизор-то кидаешься как баран на турадора?
Книжку почитай. За всю жизнь кроме "Мумы" ничего не читал. И ту небось не осилил.
- Некогда мне книжки читать, я письмо президенту пишу. А ты со своими советами ...
Дмитрий Данилович осекся. Меньше всего он хотел бы говорить об этом с женой.
- Кому? Президенту? Господи, бедный Путин, сколько же дураков ему голову морочат.
- Да погоди ты, президент пока Медведев, а Путина еще может и не выберут.
- Чего ж ты тогда ему пишешь?
- Так я ... это ... Ты, вот что, иди, не сбивай меня.
- Ну, пиши пиши. Мало над тобой смеются. Я в магазин. Какой код-то на карточке?
Жене приносила пенсию почтальонка, Данилычу переводили на банковскую карточку.
Поначалу, когда он её завел, жена возмутилась, страмила его на чем свет. Подумала
заныкать хочет и карточку естественно отобрала. Но вот месяца два деньги не сняв,
увидав накапавшие проценты, не ахти какие и все равно деньги, смирилась.
Дмитрий Данилыч решил сначала написать черновик. Тут можно зачеркнуть, если
осенит какая мысль, вставить, а потом уж все переписать. И дело сразу наладилось.
Сидел он видимо не один час, поясницу заломило. Но писалось хорошо. Главное что
никто не мешал. Не думал он какие тучи сгущаются над облысевшей его головой.
Еще не сомнение, так, легкая досада обуяла савватеевскую супругу когда автомат
на улице денег ей не выдал. После недовольного механического урчания выплюнул
карточку мимо рук. Помянув мужа, отчего тот сломал карандаш, пошла к другому.
Но и следующий ответил тем же. Данилычу на башку упала с полки свинья-копилка.
Из магазина, хотя и кассовый аппарат отказался с ней сотрудничать, Савватеева
вышла с сыром, консервой и макаронами. Любезно, без всякой впрочем надежды на
оплату, её отоварили в долг. И прямо с пакетами она рысью поспешила в банк.
Версия о том, что муж снял деньги тайком была отметена сразу. Что ему, жить что ли
надоело? Оставались два варианта: происки западных спецслужб, либо технические
неполадки. Вообще-то информацию по счетам можно давать только их владельцам,
да и то с паспортом. Но Савватеева была из тех немногих женщин кто в горящую избу
конечно не пойдет, а вот поджечь её сможет запросто.
Через десять минут она узнала, что мужниной пенсии, а также любых других доходов
ей скорее всего больше не видать. На его счет наложен арест и снят он может быть
только после погашения долга по алиментам, в пользу аж трех истиц.
Четко и быстро, без всяких калькуляторов, разделив общую сумму на пенсию, ко-
личество месяцев перевела в годы и перешла с рыси на аллюр, а затем и в галоп.
Выходило, что Дмитрий Данилович может рассчитывать на свои деньги только когда
ему стукнет сто семнадцать лет. Вот такой долг образовался по неплатежам старым
и нынешним, с пенями да судебными издержками.
Дверь в подъезд открылась вместе с державшим её магнитом.
- Ну-ка, подь-ка сюды, писатель. Грёбаный ...
На простой вопрос сколько у него детей, муж от неожиданности с ответом замялся.
Две недели Дмитрий Данилыч из дома не выходил. Неудобно, неловко было. Жена
отрегулировала его шваброй. Когда сломалась, той штукой, чем тесто раскатывают.
Вспышка ревности прошла, как гроза весной. Разрушительно и быстро. Чего-чего, а
репродуктивные способности мужа она знала не понаслышке. ("Не с его счастьем!")
Лишняя буква в фамилии сыграла с Данилычем злую шутку. Савватеева установила
это на следующий день. Не пришлось даже доходить до Страсбурга. Мысль восста-
новить статус-кво появилась у Дмитрия Даниловича когда он стал уверенно отличать
окно от двери, но так мыслью и осталась. Робкий намек на реабилитацию - ведь он
ни в чем не виноват, результат имел плачевный. Был бы не виноват - не побила бы.
. Логика и здравый смысл у Савватеевской супруги - дай бог каждому.
Давно уже прошли выборы. Все устаканилось и в стране, и в семье Савватеевых.
На выборы Дмитрий Данилович не ходил. Но не из-за политического безразличия, а
исключительно по причине похабного внешнего вида.
За зиму он приохотился к литературе. Часами сидел в читальном зале городской
библиотеки. Журналы, подшивки газет советской поры вызывали сердечный трепет.
В свое время, когда газета вышла из печати, заметку о том, что где-то в российской
глубинке досрочно построена новая школа он бы и не заметил. Теперь вот Дмитрий
Данилыч с ностальгической гордостью вспоминал о своем участии в таких, прямо
скажем эпохальных событиях. Причем самом, что ни на есть активном участии. Это
действительно так. Кабы не он, не было бы никакой школы. Да еще досрочно ...
... Несмотря на тотальную нехватку стройматериалов, вопреки здравому смыслу,
благодаря партийному напору Савватеева, идеологического куратора стройки, СМУ
приняло на себя обязательство о досрочном завершении работ и сдаче объекта.
Справедливости ради надо сказать, что сам Д.Д. Савватеев никаких личных выгод
для себя не искал. Он старался не из корысти. Конечно приятно когда тебя хвалят,
ставят в пример, выписывают премии, дают путевки, грамоты, а иногда и ордена.
Это просто заслуженная, справедливая оценка нелегкой самоотверженной работы.
Ведь сколько собраний, митингов и бесед пришлось провести, чтобы люди поверили
в свои силы и возможности. И в результате пришлось таки пессимистам и скептикам
прикусить язык! Нет таких крепостей ... Воистину верно сказано!
Коллективу СМУ вручили переходящее Красное знамя. Отметили естественно
всех наиболее отличившихся, а перед Дмитрием Даниловичем явственно замаячила
обкомовская номенклатура.
Было и знамя, была и ленточка, так и не поддавшаяся тупым ножницам. Все было.
И ведь действительно, если б не страстный савватеевский бросок на амбразуру, её,
эту школу, не построили бы. Дело в том, что от момента задумки, проектирования и
включения в план прошло столько времени, что оказалась она уже не нужна. Народ
из сел и деревень стремительно подался в города. Но плановое хозяйство, плановая
экономика на том и держится, что план должен быть выполнен. Иначе хана. Бывают
конечно и издержки. Как без этого? Ничего. Главное, что мы на правильном пути. Да
и пес с ней, с этой школой. Оно и к лучшему. Какое детям, туда и взрослым заходить
опасно. Сделанные из сырого и плохо строганного бруса оконные рамы, дверные
коробки и полотна скособочились. Половые доски начали выгибаться пропеллером,
но тут повезло - пошли дожди и крыша потекла по всей площади. Правда внутренние
перегородки стали падать. Это было ожидаемо. И не потому, что у строителей руки
растут из другого места. Как сказано в приложенной к акту сдачи записке: "В связи с
отсутствием мастики и рубероида, кровельное покрытие выполнено пергамином с
заливкой битумом марки три." И насчет стен грамотно объяснили: "Ввиду отсутствия
силикатного кирпича, межкомнатные перегородки сложены из полнотелого красного,
производства местного кирпичного завода. Какой кирпич делает наш, местный завод
знают все. К нему надо относиться бережно, вернее осторожно. Брать двумя руками
и без рукавиц - так чувствительность в пальцах лучше. Возьмешь одной, он тут же
разломится и упадет сука, обязательно на ногу. Воды, сырости "полнотелый" не
любит. Колебаний температуры в сторону минуса не переносит напрочь.
Ни рабочих, ни Савватеева, "куратора" стройки, от таких делов совесть не мучила.
Первые давно привыкли лепить из того что есть, второй был уже далеко. Сразу после
торжеств по случаю сдачи, его, как умелого, инициативного руководителя и опытного
организатора "бросили" на сельское хозяйство. Партия и правительство очень мудро
и главное своевременно приняли решение о закреплении сельских кадров. Учитывая,
что половина этих самых кадров уже умотала в город, а остальные по темноте и лени
самозакрепляться ясное дело не будут, направили туда партийный авангард. Самых
усердных, неутомимых и исполнительных активистов.
И Дмитрий Данилович с присущим ему рвением взялся за дело. Вопреки ожиданию
новая работа оказалась проще и легче предыдущей. В сельском хозяйстве он ничего
не понимал, потому принимать ответственные решения и добиваться их выполнения
было совсем не трудно. Да еще в паре с понимающим, покладистым директором.
В этот совхоз Савватеева отправили только из желания лишний раз наскипидарить
задницу его директору, Жукову. Он был из тех редких мужиков которые живут по уму,
а не по указке сверху. На полях, где кроме ячменя ничего не вызревало, он ячмень и
сеял. Не дыни, не арбузы и не каучуконосы. Пастбищные луга не распахивал. Да еще
и крыл районное начальство не выбирая слов. Кому это понравится? Конечно можно
было бы его уволить. Но кто тогда работать будет? Самим что ли пахать и сеять?
Горького опыта в этих делах хватало. Какая-то странная непонятная закономерность:
стоит только поставить надежного, проверенного, исполнительного товарища и сразу
хозяйство начинает хиреть. Коровы не доятся, поля бурьяном зарастают, народ пог-
ружается в беспробудное пьянство. На жуковском совхозе все районные показатели
только и держатся. Выгони его, самим работу искать придется. И так в области орут,
по столу кулаками стучат и каждую осень последний шанс дают. Сами-то уж хоть бы
определились чего хотят - мяса и молока или твердого партийного руководства?
К Жукову, плюющему на должности и авторитететы район то и дело слал разных
проверяющих. Но ничего они не находили. Ну не выросли у него ананасы, (само собой
получи выговор), так они и ни у кого не выросли. Только в отличии от остальных он их
и не сажал. Вот об этом они лукаво умалчивали.
Способов воздействия на всякие инспекции было много. Одна Тонька-телятница,
разбитная, незамужняя чего стоила. Но до козырей дело ни разу не дошло. Все тут же
сдувались от обильной халявы. Уставший от райкомовских козней, Жуков хотел было
и Савватеева назад сбагрить, да передумал. Раз это веяние с самого верха, значит
пришлют другого, может еще и умного. Тогда хлопот с ним не оберешься. Спихнул его
парторгу Колчину и пошел собираться на областной симпозиум.
Посевная кончилась, до сенокоса далеко, можно и общественными делами заняться.
И Колчин малость встряхнется. Обрюзг уже, не просыхаючи от непосильных трудов.
Парторг, не дожидаясь высоких директив, самоотверженно, не щадя живота своего
боролся с алкоголизмом. Вернее с алкоголем. Иногда один, а чаще с участковым.
К концу месяца, когда они совсем уж были близки к победе, приезжала райповская
машина с товаром и все приходилось начинать сначала.
У сельмага, гремя винными ящика, директорский шофер Илюха готовил машину. Ему
никто команд не давал, но услыхав про симпозиум он и сам все понял.
- Куда так много-то?
- А что, кузнец не поедет что ли?
- Ах да, забыл. Ты вот что, Илья, "УАЗик" поставь. Иди заводи "РАФик". Агроном само
собой, ветеринар сегодня с нами будет.
- Ага, тогда давайте еще денег, я его аппетитов не знаю. Лучше перестраховаться.
Кузнеца в длительные командировки брали из соображений безопасности. Он хоть и
пил больше всех, но не пьянел. Вот на обратном пути он за рулем и сидел. Вообще-то
кузнец рулить не умел, да только все остальные к тому времени умели еще меньше.
Хватит ли "рафика"? Илюха поволочет с собой Тоньку. Кузнец потащит Верку.
Ветеринар просил заскочить в город. Значит тоже кого-то прихватит, может и не одну.
Дмитрий Данилович хотел собрать актив, в первую очередь главных совхозных
специалистов. Вдохновить, сплотить, объединить их поставленной целью и общими
усилиями навалиться потом на решение главной задачи. Не получилось. Как раз те
кто был нужен уехали на областное совещание. Савватеев в своем блокноте сделал
пометку: "Нельзя в самую горячую пору отрывать людей от дела". Но подумав, что
идеологическая работа никак не может быть несвоевременной, пометку зачеркнул.
В парткабинете он схватился за голову. Как все запущено! Протоколы собраний
нельзя было читать без стона. "Слушали", "Постановили". Всё! А кто высказался?
Какие были мнения? Да ведь тут можно подумать, что и собрания-то не было! А по
своей собственной инициативе партком хоть раз собирался? И где это отражено?
- Может прервемся? , - робко предложил Колчин, - темнеет уже. Он и свет в кабинете
не включал, напрасно надеясь на савватеевское благоразумие.
- Какое прервемся? Эдак мы до второго пришествия не управимся. Вот посмотрите, -
Савватеев взял наугад лист бумаги, - Вы посмотрите только, вот протокол партийного
собрания от ... Даже число не указано. Разве это документ? Надо все переписать.
Пускай хоть задним числом. А текст? Надо его как-то литературно оживить. Вдохнуть
так сказать ... Понимаете меня? Чтобы тот кто возьмет его в руки сразу почувствовал
дыхание эпохи. Проникся и ощутил повседневную и неустанную ... Понимаете?!
Колчин, глядя на вдохновенное лицо Савватеева, кажется начал понимать, - да ведь
он сумасшедший! Ну, Жуков! Ну, жучара! Это что же, это мне всю эту галиматью
теперь еще и переписывать?! Мать твою за ногу! Господи! Спаси и сохрани!
Бог услышал страстный призыв коммуниста Колчина. На пороге кабинета возникла
монументальная фигура участкового Акишина. Он был мрачен и суров, что говорило
о наступивших критических днях. Не здороваясь, даже не интересуясь итогами обла-
стной партконференции, (видимо дело было настолько серьезным) сразу потребовал
Колчина в сельмаг, понятым.
- Нет, нет, - Савватеев протестующе поднял руку, - у нас дел невпроворот. Возьмите
кого-нибудь другого.
А радостный Колчин, уже одетый, нетерпеливо бил копытом у двери. Уж он-то знал
упрямый и решительный характер участкового Акишина. За непреклонную, беском-
промисную большевистскую твердость его и Верка бросила.
- Нельзя другого. Надо ответственного. Возьмешь какое-нибудь чучело, Переверзеву,
а она через час от подписи откажется.
- Ну ладно, только вы там побыстрее.
- Нельзя побыстрее. Оперативная работа не допускает наскока и торопливости. Она
требует терпения и тщательной подготовки. Быстро только стервы замуж выходят.
- Ну давайте я с вами пойду. Может вместе все-таки быстрее управимся?
- Нельзя вместе. Не могу я, не имею права рисковать жизнью и здоровьем граждан.
Посторонних граждан. Уж тем более областного руководства. (Савватеев польщенно
потупился.) Впрочем, Вы, как должностное лицо можете присутствовать. Только, -
Акишин перетащил на живот кобуру, - сами понимаете, никаких гарантий.
Дмитрий Данилович скользнув взглядом по темным углам кабинета, подгреб к себе
ворох бумаг, соорудив что-то вроде окопного бруствера, - ладно идите. И смотрите
там, поосторожнее. Без нужды на рожон не лезте.
Это уж по обстоятельствам, - ответил Акишин, на ходу расстегивая кобуру, доставая
из неё ключи от магазина.
Оперативную работу проводили в подсобке. Колчин часто озирался по сторонам, не
до конца еще поверив в свое избавление. Акишин пил молча. Никак не мог отмякнуть.
- Сначала кузнеца, падлу, замочу. Он у меня Верку отбил. Ну чего она в нем нашла?
Всех достоинств, что не пьет, да здоровенный гвоздь на пальце в пружину завивает,
да на гармошке пиликает кое-как. Потом Илюху жуковского, он Тоньку увел. Потом ...
- Ну, ну, разошелся. Тебе и патронов столько не дадут.
- Не дадут, - Акишин горестно ссутулился, - мне и прошлогодние все никак не спишут.
Вот я не понимаю Васька, ну ладно мы с тобой, но все чего-то делают, вон в городе
прядильная фабрика в три смены, круглые сутки работает, а патронов нет?
- Эх, Акиша, если бы только патронов.
- Да-а, согласен, с бабами тоже проблема.
В прошлом году, когда Верка неожиданно променяла его на совхозного кузнеца,
Акишин впал в глубокую депрессию. Надолго. На четыре дня. Правда, дав ему отлуп
по интимной части, Вера решила товарищеские отношения сохранить. Даже оставила
ключи от магазина. И уезжая с кузнецом на день, два в райпо, просила её подменить.
Избегая сочуственных взглядов односельчан Акишин молча отвешивал крупу, лапшу.
На третий день стало ему совсем невмоготу. Долго сидел в подсобке, снимал стресс,
теребя в руках так и не развернутую дежурную карамельку. Как ни старался Акишин
возбудить в себе если не неприязнь, так хотя бы равнодушие к Верке, ничего не вы-
ходило. Появилась только злость и досада. Но не на Верку, а на кузнеца, начальника
РОВД, на надоевшую своими дурацкими жалобами старуху Переверзеву. А, главное,
на кузнеца. Вышел в торговый зал и стало ему еще тоскливее. Все тут напоминало о
Верке. Все стояло на своих местах и все-таки что-то было не так. Чего-то не хватало.
Акишин с трудом сохраняя равновесие потряс головой. Ловко, ногой, прихлопнул по-
катившуюся фуражку. Кое-как водрузив её на место понял - не хватало дивана. Вот
здесь у входа, у бочки с маслом стоял диван об который все спотыкались, а часто и
падали. Им с Веркой до пола продавленный диван, недавно купленный парторгом.
Теперь на этом месте стояло большое трехстворчатое зеркало. Проглотив горький
комок, повернулся уходить и, хотя запинаться было уже не за что, смаху грохнулся на
пол, больно ударившись об угол трюмо. Акишин матерясь и держась за ушибленное
плечо поднялся и прямо перед собой увидел ... кузнеца! Во весь рост. Почему-то в
фуражке задом наперед и в милицейской форме. Только с одним погоном. Акишин,
желая сравнить звания, помогая голове руками, заметил, что и у него тоже один погон.
- Так это ты, сволочь, с меня сорвал?, - злой и оскорбленный еще и в этом, вытащил
пистолет и семь раз выстрелил в ненавистного соперника. Дым рассеялся и Акишин
увидел, что кузнецов стало трое. Они синхронно покачивались и строили ему рожи.
Пытаться завалить последней пулей троих, не попав семь раз в одного, было бы
верхом легкомыслия и он с отчаянным, предсмертным криком: "Не доставайся же б...
никому!", бабахнул в Верку, точнее в то место за прилавком, где Верка обычно стояла.
Пуля попала в весы. Это был классный выстрел! Весы стали врать на сто грамм в
Веркину пользу.
Вера была совестливой продавщицей. Каждый квартал райповские ревизоры у неё
выявляли мелкую недостачу, которую она покрывала из небольшой своей зарплаты.
Деревенские бабы искренне ей сочуствовали, еще искреннее - не верили. Чтоб себе
в убыток торговать? Да пусть кому другому сказки рассказывает. Что ж не уходит-то?
Верка может и ушла бы, но ничего другого она делать не умела, да и не хотела.
Сто грамм - это уж слишком, но как она ни крутила и не трясла, весы упрямо стояли
на своем. Тогда она перевела стрелку за ноль, на белое поле. Теперь получалось, на
весы пряник положишь, а он почти не весит. Она еще добавлять стала, компенсируя
вес самого бумажного кулька. И все равно почти семьдесят грамм шло Верке в навар.
Почему-то работы сразу прибавилось. Народ перестал брать товар оптом, мешками
и килами и перешел на мелкую розницу. Особенно старалась старуха Переверзева.
По триста грамм любого весового товару, зато по пять, шесть раз в день. Была ли тут
какая-то связь непонятно, но через неделю у нее перестали болеть суставы, а уж про
мигрень и плохой сон она вообще забыла.
У Верки перестали находить недостачи. Её начали отмечать в райпо. Стала она
получать премии. Приоделась и зарумянилась.
На пятый день участковый Акишин вспомнил о своих служебных обязанностях,
успокоился и взял "в оперативную разработку" Надьку Гуркину, счетовода из сосед-
него колхоза. Чем вызвал неподдельную радость жены зоотехника Маргариты. Она
ему даже пирогов напекла. Готовила Маргарита может и лучше Верки. Растроганный
Акишин хотел сразу привлечь её в качестве внештатного сотрудника, но получил по
морде. Обиделся и последний пирожок есть не стал. Правда, уже и не лезло.
Колчин сел на водочный ящик и тут же вскочил. Из доски наружу торчал гвоздь.
- Вот Акиша, вот почему мы ничего не можем нормально сделать? Вот хотя бы сесть
и штаны не порвать? Что ж мы дураки совсем? Ничего не умеем?
- Как же мы будем уметь чего-то делать, если мы ничего не делаем?
- Да я не про нас с тобой. Я вообще. Вот я в том году диван купил. В нашем сельмаге.
Поставил, думаю, новый же. Как плюхнулся, аж зубы лязгнули. Пружины промяты как
будто по нему слоны ходили. Вечером, думаю, телевизор смотреть не будем. Лучше
пораньше, местные газеты почитаем. И что ты думаешь? Спинка в сторону, Нюрка на
пол, я через неё. А Верка, курва кузнецовская, назад не берет. Куда его теперь?
Если бы Колчин обозвал Верку шалавой, потаскухой, как угодно и то не было бы так
больно. А он, хоть и бездумно, утвердил физическую принадлежность Верки кузнецу.
Акишин потемнел лицом и выпил не чокаясь. Парторг понял оплошность и поспешил
исправить: "Да плюнь ты на неё. Уж Надька-то всяко не хуже. Да с ней ..." Колчин
вовремя подавился. Представив широкозадую Гуркину, он чуть не ляпнул, что с ней
кроме кузнеца, никто наверное и не управится. Да только Акишин жалость переносил
не легче женского предательства и выпил еще раз один.
- Вот выгонит тебя Жуков, куда денешься? Акишин совсем не собирался ссориться
с приятелем, но и оставить без последствий собственную обиду тоже не мог.
- Дурак ты, Акиша. Никогда он этого не сделает. Он сейчас, если конечно не снимут
и не посадят, на повышение пойдет. И меня с собой возьмет.
- На хрена ты ему нужен? От такого неожиданного поворота Акишин икнул.
- Как раз я-то и нужен. Ему помогать не надо, лишь бы не мешали. Вспомни, сколько
раз его спихнуть хотели? А я, как вижу тучи сгущаются, сразу коллективное письмо в
обком. Так и так мол, мы, колхозные коммунисты, просим повнимательнее отнестись
и не рубить с плеча. Хозяйство наше лучшее в районе. А недостатки? Да, есть, мы их
видим. И за упущения спросим с директора со всей партийной строгостью. В итоге
Жукову выговор, мне путевку в Болгарию. И руку пожмут. Молодец мол, Колчин, так
и продолжай. Не снижай требовательности. И все. И Жуков цел, и райком в анусе.
... Дмитрий Данилыч с просветленным, счастливым лицом гладил газетный лист.
Он снова был молод, полон сил и энергии. Его прямо распирало от желания сделать
что-то ещё на благо отечества. И вспомнив решил. Письмо! Отложить все дела и
написать президенту. Если сам он находясь на пенсии, в силу возраста естественно
не может активно влиять на политическую жизнь страны, то дать рекомендации он
просто обязан. Ведь какой был энтузиазм! Какая сила духа! Горы могли свернуть.
(Горы хоть и не свернули, но наворочали преизрядно). Вот это чувство собственной
силы, уверенности, ощущение духовного могущества, эйфории ... Вот замечательное
слово! Научное и философски ёмкое. Вот её, эту самую эйфорию, Владимир Влади-
мирович надо обязательно возродить и преумножить!
Однако изложить на бумаге опять не получалось. Даже на черновике. Мысли в голове
клубились, роились и сталкивались, но оформиться письменно никак не хотели.
Тогда, для усиления теоретической подготовки, да просто для общего развития, взял
он на дом "Капитал" Маркса. Много времени это не займет. Если студенты за одну
ночь осиливают, да еще и экзамен сдают, то ему, с его-то жизненным опытом?
Но ... Не тут-то было. Может потому, что студентом Савватеев никогда не был, но ни
за ночь, ни за неделю, ни за месяц дальше предисловия не продвинулся. И его, как
не напрягался, понять не смог. Работа над письмом забуксовала. И это несмотря на
то, что как раз все условия для этой самой работы были созданы. Домашние отдали
целиком комнату, оборудовав её как кабинет. Правда не ради успеха его теоретичес-
ких изысканий, а из низких, мещанских соображений. Пускай читает и пишет, пускай
изобретает чего хочет, пусть хоть порох, пусть хоть взорвется вместе с ним, лишь
бы не нудел, не лез с дурацкими советами, не донимал изводящими рассуждениями
о недостатках нынешней политики. Ведь того гляди скоро на стену от него полезешь.
Дальше первых страниц дело не шло и Данилыч решил сделать небольшой перерыв.
Отвлечься, съездить на рыбалку. Два раза уже звали, а он отказывался, ссылаясь
на срочные дела. Петрович с Кузьмичом о высоком полете савватеевских мыслей не
догадывались и объясняли всё не чем иным, как стервозным характером его жены.
Ладно, все. Утро вечера мудреней. Просто ради интереса, решив глянуть в самую
суть, открыл книгу в середине ... "Производство само, не может быть производством
при отсутствии средств производства" ... Данилыч накрылся одеялом с головой ...
Клева не было. Не клевало ни у кого. Ну, если не считать одного барбоса. Уныло
глядя в спину деликатно отвернувшегося Кузьмича, Дмитрий Данилович все пытался
понять - производство не может быть производством, если его нет ... Или оно есть?
Тогда что же получается? Все равно что-ли не может? Да-а, - подумал он вслух, -
политэкономия не простая штука.
Задремавший, потерявший надежду Павел Петрович вмиг очнулся, - Еще бы! И она,
и вообще марксизм, это науки не для средних умов. Взять хотя бы "Капитал". Самое
сложное в нем, это предисловие. А почему? А потому, что это ... вроде как ... как бы
краткое, сжатое изложение сути всей книги. Еще там говорится, когда она писалась,
в каких условиях. Потом, для чего и для кого. Потом, как в трех словах рассказать
все, о чем автор писал в четырех томах? Значит надо взять самое главное. А если
у Маркса все главное? Как втиснуть всю эту х ..., - Дунин чихнул и поправился, - всю
эту мудрость в несколько строчек? Потом, если, ну скажем Петров, на одном листе
смог сделать то, на что Иванову понадобилось восемьсот, кто же будет его читать?
(Савватеев открыл рот, Кузьмич уронил в воду червяка.) А ответ братцы простой:
предисловие к "Капиталу" сам же Маркс и написал! (Савватеев потер мокрой рукой
лоб, Кузьмич плюнул на пустой крючок и выудил никчёмного ерша.)
- Ты где, Данилыч, на чем остановился?
- Й-я?... Дак ... я ... так ... полистал ... просто ... в памяти освежить ...
- Ну, Данилыч! Горжусь тобой и завидую! Кузьмичу бы никогда в голову не пришло
перед сном Маркса перечитывать. Трудная штука, согласен, с ходу не одолеешь. Ну
так ведь он и писал его сорок лет.
- Сорок?! - Данилыч ахнул. Не от сочувствия к Марксу, а прикидывая сколько же ему
понадобиться для изучения, - неужто сорок?
- Сорок. За это время у него семеро детей родились. Некоторые и помереть успели.
Жена от него семь раз уходила. А он все равно не отвлекался, так и писал.
Для нас с Кузьмичом марксизм это темный лес, но вот и ты Данилыч, на обществен-
ных науках собаку съевший, тоже это признаешь.
Дунинская лесть лизнула ухо, но бдительности Савватеев не потерял. Напрягся,
"натянул поводок" ожидая либо провокации, либо шантажа. Но Дунин был настроен
сегодня благодушно, радуясь возможности пофилосовствовать.
- Гениальность Маркса не в признании его гениальности. Вот он писал про кризисы.
Мол, кризисы характерны для капитализма, в частности кризис перепроизводства.
Это какое предвиденье! Еще социализмом нигде и не пахло, а он уже предсказал,
что при плановой экономике это невозможно. Через сто лет в нашей стране все это
не раз подтверждалось практически. Чем больше мы работали, то есть чем больше
производили товаров, тем меньше их было в продаже. Ни о каком перепроизводстве,
тем более кризисе не могло быть и речи. И вот несмотря на это, ко всему, даже к
Марксу надо относиться критически. Хотя у него и разложено все по полочкам. Из
первого логически вытекает второе. Из пятого третье. Савватеев насторожился, но
Дунин пояснил, - критически, это значит не отрицать, не охаивать все подряд, а как
бы чуть-чуть, немного сомневаться. Вот, например, сказал Ленин, что Троцкий не
прав, так ты должен не поддакивать по-попугайски, а усомниться. Так ли это? Мол,
сам-то ты, Владимир Ильич, в данном конкретном случае, не ошибся ли? А потом
посмотреть на Троцкого и радостно утвердиться - да, ведь действительно не прав.
И после этого уверенно двигаться дальше.
(Дмитрия Даниловича покоробили панибратские отношения Дунина с вождем про-
летариата, но он промолчал.)
Неохотно, с опаской, попробовал отнестись к политэкономии критически и у него
получилось! Да правильно! Все верно. Не может быть производства без средств!
Это уж тогда не производство, а сплошной геморрой.
Дальше Данилыч не слушал, вернее не вникал в ход дунинских умозаключений.
Приколоченный к воде поплавок не раздражал, напротив, помогал логически думать.
Он вспомнил еще одну цитату: "Дом не может быть домом, если в нем не живут".
Вспомнил и отнесся к ней критически. Вот у него дом на дачном участке. Да, они в
нем не живут. Только летом. Но от этого он вроде бы не перестает быть домом?
Сначала домик был совсем маленьким. Дождь пересидеть, да лопаты поставить.
Какое уж там ночевать. Однажды попробовали, но вышло одно похабство. Получив
унизительный пинок в пах, Данилыч до утра просидел на улице, на перевернутом
ведре, слушая неистовый храп за стенкой. Хорошо еще коленом, а если бы лавка
была во весь рост? Потом он налепил всяких сараюшек. Сделал даже капитальную
теплицу. (Упала она правда, но кто же знал, что зимой снег пойдет?) Единственно,
что так и осталось в эскизном варианте, это туалет. Как он не бился, все без толку.
И ям нарыл в разных местах, и основания делал из краденых шпал, все равно по-
лучалась собачья будка.
Достигший к тридцати годам половой зрелости сын вознамерился соорудить второй
этаж, но, развалив первый, потерял к строительству всякий интерес. Через два года
дочь вышла замуж. Очень удачно вышла. У мастеровитого зятя все горело в руках.
Особенно бытовая техника. Отступив от согласованного на кухне плана, - один этаж
и мансарда, они вдвоем, в любовном беспамятстве, вымахнули два с половиной.
Не успел зять только антенну на крыше приспособить. Теща обедать позвала. Когда
дошло до компота, произошел разлом земной коры. Сооружение рухнуло целиком.
Слава богу обошлось без жертв. Ну не считать же таковым насмерть перепуганного
Данилыча, именно в этот момент зашедшего проверить качество работ.
На следующий год бригада сейсмологов из Душанбе быстро построила им каменный.
Из блоков. Все бы ничего, но к осени дом сильно наклонился в восточную сторону.
"Сейсмологи" совсем не думали прятаться и убегать. Наоборот, они так прониклись
печалью заказчиков, что Савватееву стало стыдно. Еле поспевая за бригадиром, он
все больше убеждался в полном отсутствии трещин. Единственное неудобство было
в том, что ступив за порог, сразу окажешься у противоположной стенки. Бегом, если
успеешь сообразить. Перемежая малопонятный технический язык доходчивым рус-
ским матом, бригадир яростно доказывал, что дом дает осадку. И ничего страшного
в этом нет. И доказал! Так, что Савватеевы оба, тайком друг от друга, дали ему по
тыще, за причиненное беспокойство. Сверкая всеми золотыми зубами, еще за пару
сотен, бригадир посоветовал Данилычу посадить по углам деревья пораскидистей.
Это и пейзаж оживит, и кривизну постройки прикроет.
Критическое осмысление Маркса привело Дмитрия Даниловича к тому, что вроде
бы он обогнал и самого Маркса. Если Маркс анализируя то, что есть, предрекал то,
что будет, то Савватеев задумался о том, что надо сделать. Чтобы не было такого
расслоения общества какое случилось сейчас в государстве, надо всех поставить
в равные условия. Вот как бегунов на старте. Хотя нет, не надо смешивать спорт и
политику. Пример получился неудачный. Спортсмены же не приходят на финиш всей
толпой одновременно. Матерясь и толкаясь.
Вечером, дома, решил взять другой вариант. Так сказать ближе к народу. Вот они
на рыбалке. У каждого по удочке. Поймали, допустим, по два карася. Продав, купили
еще по удочке. Теперь ... Дальше не получалось. Даже если у них с Дуниным будет
по пять удочек, а у Кузьмича веревочка с гвоздем, все равно все шесть карасей ...
А если он их накоптит? Данилыч аж причмокнул, - да за любую цену возьмут!
В самодельной электрической коптильне Кузьмич варганил рыбу так, что от одного
запаха гастрит переходил в язву. Савватеев как-то одолжил её у Кузьмича. Очень
хотелось все сделать самому. Вроде ничего хитрого. Видел он эту процедуру не раз.
Сюда рыбу, туда опилки. Включаешь, а как дым пошел, убавляешь и все. Спокойно
сиди и жди результата. У Данилыча результат дважды превосходил ожидания.
В первый раз сгорела рыба, во второй - проводка на даче.
Опомнившись, отмахнувшись от ненужных воспоминаний Савватеев попробовал
снова сосредоточиться на письме. Попил, налив из графина в ладошку, помочил ма-
ковку. Никак, хоть тресни. А может нам с Дуниным вместе поработать? Как Маркс и
Энгельс? Хотя нет, - набрав номер, Дмитрий Данилович решительно положил трубку.
Нет! Дунин не Энгельс. В тени оставаться не захочет. Славу и авторство присвоит
себе. Это уж, не ходи к гадалке. А с ним судиться потом, что против ветра плевать.
Работа над письмом застопорилась. В который уже раз ...