Рассматривая мир через замочную скважину, он с годами хорошо изучил то ограниченное пространство, что открывалось изнутри взору в коридоре, где о каждой плитке паркета, отделяющей его от стены напротив, едва заметной трещине на ней и невидимом глазу выступе на полу, о каждой порхающей в воздухе пылинке человек мог рассказывать отдельно. Ибо здесь не существовало сплошных поверхностей, двух одинакового цвета и размера предметов.
Всякая родившаяся из солнечных лучей крохотная пылинка, как инопланетное тело, не зная, на какую плитку на полу удобнее приземлиться, многократно поднималось и опускалось делая в сомнении только ей одной присущие пируэты.
Тёмный цвет на паркете доминировал и выглядел основательным, светлые фрагменты на его фоне казались худосочными, хотя и среди них попадались разные: чуть темнее, совсем светлые или даже почти прозрачные, где продольные прожилки на поверхности напоминали выступающие рёбра измождённого существа, зажатого со всех сторон своими же более удачливыми собратьями,
Упасть на такое означало бы раствориться и исчезнуть навсегда, не упасть, не укрыть собой не позволяло жалостливое сердце. Вот и металась пылинка между двумя противоложностями пока случайное движение воздуха не швыряло её на ту, что ближе, с тем чтобы потом всю жизнь жалела о выборе и думала, что лежавщая рядом была лучше.
Так складывалась картина мира со всеми вытекающими отсюда последствиями – надеждой, отчаяньем, кровью и слезами. Хотя, взаимопересекаясь и собираясь в затейливый узор, сомкнутый строй паркетных плиток в конечном итоге маршировал в перспективе туда, где тяжёлая рейка плинтуса, придавив у стены паркет, оставила для входящих лишь узкую неприметную щель.
И потому, когда распахивали дверь, человек спешил зажмуриться, чтобы сохранить увиденное.