В доме было холодно. Невыносимо холодно. Мальчик жег книги, чтобы согреться, но это мало помогало. Книги горели плохо и часто тухли, замерзшие пальцы ломали спички. Мальчик не хотел думать, что будет, когда спички кончатся. Жутко хотелось есть. Боли уже не было, осталось только понимание того, что он умрет, если не поест. Родители умерли от болезни три дня назад. Мысли о самосъедении точили рассудок мальчика, но были они чужды, как будто их навязывала безумная вьюга, воющая за окном. Она мечтала вцепиться в мальчика своими белыми зубами и растерзать, но мальчик был защищен стеклом. В окно постучали. Мальчику было все равно. Вьюга часто стучалась к нему. В окне появлялись жуткие белые лица. Каннибализм. Какие страшные, жуткие мысли навещают помрачившийся рассудок умирающего человека. Пальцев ног мальчик уже не чувствовал - их уже не было. Пальцы рук невыносимо болели. Они посинели и не сгибались. Он стянул со всей квартиры одеяла, куртки, пальто, простыни, матрасы - все что могло согреть, но холод пробирался под ворох одеял и пальто, и вытягивал все крохи тепла. Сердце сжимала ледяная ладонь. Было трудно дышать. Холодный воздух драл глотку, а пар, вылетевший изо рта, тут же превращался в град кристалликов льда. Лицо мальчика покрылось изморозью, ресницы превратились в маленькие сосульки, и когда мальчик моргал - они то и дело обламывались. Мальчик хотел плакать, но глаза были совсем сухие, ему хотелось кричать, звать маму, но он знал, что мертвая мама лежит в соседней комнате и белесыми, мертвыми глазами смотрит в окно. За окном бился ветер, швырял снег в окно и в безумной злобе истошно выл. В дверь кто-то скрежетал. Второй день кто-то скрежетал в дверь, но мальчик боялся подойти к двери - рядом не было мамы, которая была чем-то особенно теплым и самым надежным в мире. Без мамы мальчик не подойдет к двери. В комнате за стенкой, где лежала мама, раздались шаги. Холодные, шаркающие, неживые. Холодная ладонь сжала сердце сильнее.
Шаги утихли, а через пару секунд послышались в проходной. Мальчик сжался в комочек страха и отчаяния, костер из книг потух, но он этого не заметил. Шаги приближались. Мальчик жался к стене. В дверь постучали. Мальчика захлестнул дикий страх. Этого не могло быть. "Должно быть, у меня лихорадка"- подумал мальчик, а стук стал настойчивее. Кто-то неистово молотил в дверь. Жалкая фанерная пародия на дверь с трудом выдерживала эти сокрушающие удары. За окном в бессильной злобе завыл ветер, послал новую порцию снега в окно. К стуку добавился скрежет зубов. За окном мелькали белые лица. В безумном хороводе по комнате закружились тени. Все вокруг померкло, потеряло цвет. Посредине комнаты засиял призрачный Огонек. Он постепенно стал разгораться, и все звуки ставали все более глухими. Мальчик поднялся на колени, потом встал на ноги. Покачнувшись, сделал шаг, потом второй... Огонек был таким родным, добрым, таким... ТЕПЛЫМ. Мальчику было тепло. Он больше не мерз.
Холод отступил. Внезапно стена пропала, мальчик провалился в сугроб. Он стал барахтаться в снежном порошке, так боясь потерять Огонек. Он выбрался из снега и оглянулся. Вокруг был только снег. Не холодное, морозное мелкое ледяное крошево, но теплый, мягкий, пушистый снежок. И два солнца. Одно за пушистыми облаками, наполненными снегом, а другое рядом, в трех метрах от мальчика. Тоска, горечь, печаль, страх, отчаяние - все это ушло, осталась лишь радость и понимание того, что все кончено, все мучения, холод, страх смерти. Не надо больше умирать в снежном крошеве, дикой злобе вьюги, тоскуя по маме, папе, бабушке из соседней квартире, по доброму дедушке дворнику, тете из хлебного магазинчика, от которого так вкусно пахло свежим хлебом... Мальчик бросился вперед, к огоньку, но он поплыл прочь. Мальчик кинулся вдогонку, но не мог догнать. Он рыдал, звал, просил, молил, а силы с каждым шагом покидали его. Отчаяние захлестнуло его и он, обессиленный забегом по снежной равнине, ставшей вдруг холодной и колюче-неприветливой, упал лицом в сугроб и заплакал, так горько, как никогда не плакал.
Мальчик открыл глаза. Он все ещё сидел в комнате. Все так же в дверь стучали неведомые кулаки, все так же за окном выла вьюга, но все это доносилось как будто из-за непроницаемой тишины. Огонька не было. Слезы на лице моментально замерзли, стянув кожу. Он обвел комнату мутным взглядом белесых глаз. Взгляд остановился на глухой стене, за которой была кухня. В этой глухой (в этом мальчик мог поклясться - стена была глухая) сияла дверь из красного дерева, ее он видел у соседей и давно просил папу поставить такую у них в квартире. Дверь не спеша распахнулась. За ней был свет. Ничего кроме света. Он встал и на непослушных ногах поковылял к дверям, боясь спугнуть видение. Он подошел к двери, взялся за нее дрожащей рукой (дверь оказалась на удивление теплой), шагнул в свет. Он стоял, облокотившись о глухую стену, и смотрел на маму, которая готовила у плиты, на папу, с неизменной трубкой в зубах, читавшего газету, на стол, на котором стояли четыре чашки пахучего горячего чая и чайник. В кухню вошел дворник, которого мальчик называл дедушкой, улыбнулся, подморгнул ему и поставил на стол пакет с любимыми конфетами мальчика. Обернулась мама, посмотрела на него ласковыми глазами.
- Иди мой руки, сынок. Сейчас чай с конфетами пить будем.
Мальчик закивал с такой энергией, что казалось, голова сейчас отвалится, и убежал в ванную мыть руки. Все хорошо. Все кончено. Они больше никогда не станут вспоминать те дни. И дедушка всегда будет приносить любимые конфеты мальчика. Все будет хорошо… всегда…