Я разбирала старые мамины вещи, которые после её ухода были сложены в коробки и вынесены в кладовку. Надо было решить, что с ними делать. Раскрыла первую коробку, в ней оказалась посуда, решила увезти её в садовый домик, чтобы пользоваться там. Так и сделала.
Выбрала погожий денёк, затопила в доме печь, нагрела воды и с волнением стала разбирать содержимое коробки. Мамины салатницы из толстого стекла занимали главное место на праздничном столе, как любила она угощать нас в праздники! Стол ломился от самых разных блюд, посуда постоянно была в ходу. Её знаменитая пирожница, на которой горкой красовались пироги, с самыми разными начинками: с капустой, зелёным луком и яйцом, с мясом, сладкие – сколько же она их пекла!
Вымытые, заблестели на солнышке чашки с вишенками и золотым ободком по краю из маминого сервиза. В шестидесятые, да и семидесятые годы не было в продаже разнообразия посуды. Помнится, мама купила его через знакомых или друзей, а когда привезли, сервиз ей очень понравился. С годами он не потемнел, не потрескался, а вишенки красуются своей спелой свежестью и сейчас, спустя годы.
Стопка тарелок из тончайшего японского фарфора с красными гвоздиками аккуратно проложены одна от другой плотной бумагой. Я помню, эти тарелки были подарены папе в День Победы 9 Мая 1985 года. Почему-то мама так и не распаковала их, обходилась той посудой, что у неё была, а эти, новые, видимо, берегла в подарок своим внукам. Милая моя, она ко всему готовилась заранее. Знала, что всем нам на подарки её пенсии не хватит.
Так, разбирая коробку, вспоминала всё, что было связано с нашей семьёй, моими дорогими родителями. Время позволяло, я не торопилась. Вымытая посуда разложена в беседке на столе, сверкает чистотой, остаётся всего несколько стаканов с подстаканниками, два бокала и кувшин, в котором всегда в жару хранили квас или морс.
Моё внимание привлекли пластмассовые шары, у меня захватило дух! Люди моего поколения, наверное, помнят, что в наше время было модно увеличивать фотографии, делать их в цвете. Такие фото вешали на стену, ставили на стол или комод. Таких фотографий у нас было много. А ещё делали фото в пластмассовых шариках. Такой шар я и обнаружила в коробке с посудой. Разумеется, о его существовании знала и раньше.
Заглянула в глазок и ахнула: мы с мамой на фоне цветущей сирени. В один миг оказалась в 1959 году, вспомнила всё, что связано с этой фотографией. Это было в детском саду, где моя мама работала заведующей, я ходила в старшую группу, мне было четыре года. С утра все ждали фотографа, который вот – вот должен был приехать. Была какая – то предпраздничная суета, которая меня раздражала: праздника не было, а все были такие нарядные!
Утром, собираясь на работу, мама надела свою шифоновую блузку бледно – изумрудного цвета, уложила волосы в красивую причёску, подкрасила губы. Для меня было приготовлено голубое шёлковое платье с красивыми рюшечками и блестящими пуговками, большой газовый бант голубого цвета, белые носочки и сандалики – как на праздник. Однако, когда поняла, что весь праздник заключается лишь в том, чтобы на какое – то время замереть перед фотографом, то всё решила сделать по-своему.
Пока фотографировались другие, я затаилась в кустах, сняла бант с головы, засунула его в карман своего бордового пальто с зелёной тесьмой по воротнику и рукавам. Вскоре подошла и наша очередь фотографироваться.
- Эля, иди сюда! – позвала меня мама. Я не откликнулась, и фотографироваться не хотела.
- Где Эля? Кто знает, где моя дочка? – мама волновалась, она не видела меня.
- Вот она! – громко крикнул кто- то из детей. Меня обнаружили, пришлось выходить. Взглянув на меня, мама ахнула.
- Эля, где твой бант? – с тревогой спросила она. Я достала его из кармана, он был измят до неузнаваемости.
- Зачем ты это сделала? – мама чуть не плакала.
- Не хочу его, - ответила я.
- Снимай пальто, мы покажем, какое у тебя красивое платье, - сказала мама, приглаживая мои волосы, которые растрепались в кустах.
- Не сниму, буду так, - мама поняла, что все её слова бесполезны. Когда я что-нибудь хотела или не хотела, меня мог уговорить только папа, но в тот момент его рядом не было. Фотограф усадил маму на стул, меня поставил рядом, мама обняла меня правой рукой, прижала к себе, я отстранялась. Так нас и сняли: моя мама тридцатисемилетняя красавица и четырёхлетняя упрямица, которую она чуть не с силой прижимает к себе. Позади нас светит весеннее солнышко и благоухает сирень…
Я словно приросла к этому шарику, пытаясь рассмотреть нашу фотографию, но чем больше всматривалась, тем тяжелее становилось, обида за свой поступок мешала глотать, душили слёзы.
- Милая моя мамочка, прости меня за всё! Прости свою упрямицу и капризницу! – плакала я.
Как жаль, что при жизни не успела попросить у неё прощения за своё поведение, за эту фотографию...