Стояло раннее августовское утро, а у ворот Кале уже было оживленно. Старухи из пригорода, нагруженные невероятных размеров корзинами с овощами, приготовленными для рынка, с жадным нетерпением рвали из рук рыбака здоровенную камбалу – результат первого, но не последнего в этот день улова. Толстый монах (по виду рачительный брат-повар) со знанием дела щупал окорока, выгружаемые из пришвартованной неподалеку барки, тут же распоряжаясь, что и куда доставить. Его плотоядный оскал и горящие алчностью глаза довершали картину – добыча попала в лапы истинного хищника. Стоявший поодаль тощий отставной солдат даже не рисковал приближаться – лишь cглатывал слюну и провожал завистливым взглядом каждый окорок.
За этой суетой задумчиво наблюдал юноша. Такие как он не были тут в диковинку, хотя модный покрой колета выдавал в нем столичного щеголя. Однако жителям приморских городов, вроде Кале, за свою жизнь доводилось видеть самые разные лица и самые невероятные костюмы, так что заинтересовать их мог разве что какой-нибудь особо выдающийся урод, а уж удивить и вовсе было невозможно. Единственное, что немного отличало юношу от обычных путешественников, поглядывающих в сторону гавани в ожидании своего судна, это возраст (на вид ему было около 12-13 лет) и отсутствие взрослых сопровождающих. За его спиной был слуга, и еще несколько стояли поодаль, готовые по первому знаку подхватить багаж и доставить его на борт.
Юноша был дворянином и об этом свидетельствовал не только его уверенный вид и горделивая осанка, но и шпага, отпускать эфес которой ему явно не хотелось. Он сжимал его, словно это была рука друга, у которого ищут молчаливой поддержки. Это впечатление не было обманчивым, юношу действительно мучили сомнения, и он был бы не прочь, если бы кто-нибудь развеял их.
Он думал о том, правильно ли поступил.
Сейчас ему казалось, что именно его действия были единственной причиной той лавины событий, что обрушилась на него за последний год.
Он пожелал нарушить установленный порядок, но был уверен в своей правоте и сумел добиться, чтоб обстоятельства ему подчинились. Но не для того ли, чтоб позже вовлечь его в круговорот сомнений, готовых обернуться раскаянием?
Когда он заявил матери, что покидает Клермон, что согласен лишь на частные уроки, она ничего не ответила. Он объяснил причину своего поступка, и мать одарила его странным взглядом, в котором смешались гордость и боль:
- Это Вы должны обсудить с графом де Ла Фер.
Граф скоро должен был приехать в Париж, и шевалье гасил нетерпеливое ожидание в беспокойной активности. Он успел заручиться поддержкой Венсана де Поля, выдержать несколько непростых бесед с ректором Клермона и даже договориться в академии де Анника о возможном поступлении или, на худой конец, об увеличении количества частных занятий. Обо всем этом, не замечая, что от волнения начинает повышать голос, шевалье поспешил доложить отцу. Хотя, если уж быть честным до конца, то не доложить, а откровенно похвастаться.
Он чувствовал себя окрыленным и очень, очень самоуверенным. Еще бы! Он принял важное решение, взял на себя ответственность и с блеском справился с трудной задачей! Отец может быть доволен, ему уже ничего не нужно делать, только кивнуть головой в знак согласия.
Граф де Ла Фер слушал сына, испытывая гордость, в этом шевалье не ошибся. Но была и другая сторона вопроса, банальная, но отнюдь немаловажная – деньги. Где взять деньги на эти непредвиденные расходы?
В семье графа было шестеро детей. Двое старших сыновей требовали немалых трат. Хотя один из них уже был на военной службе, но он гораздо больше проматывал в трактирах, чем получал. Девочек, с молчаливого согласия отца, забрала к себе бабушка и несколько лет Ангерран де Ла Фер вообще не вспоминал про них. Но в скором времени старшую Габриэль придется пристраивать и графиня уже начала хлопотать о месте фрейлины. Если все удастся, то у девочки будет неплохое жалованье, но это потом, а сначала опять расходы! Ей нужен будет приличный гардероб, украшения, служанки, хоть какой-нибудь выезд, средства на повседневные нужды… Уж графу ли этого не знать при жене – статс-даме королевы! А ведь ему самому тоже надо на что-то жить и содержать поместье, дом.
И, наконец, самый младший – Оливье. Бабушка почти полностью взяла на себя оплату его обучения, и Ангеррану пришлось смирить гордость и согласиться. Но как она посмотрит на то, что теперь платить нужно еще больше? Ее придется просить! Ему!
Ангерран неделю не давал окончательного ответа сыну, отчаянно пытаясь найти выход. В конце концов, он решил продать одну из немногих оставшихся у него ферм и ничего не сообщать теще.
Едва уладив дела, граф покинул Париж – столица слишком дорогой город, а ему теперь нужно сокращать расходы. Жить, делая огромные долги, как было принято у придворных, граф считал ниже своего достоинства.
Юный шевалье, слишком довольный своей победой, не сразу задумался о том, в какое положение поставил семью; но позже, узнав кое-что от Этьена Феру, не раз испытывал колебания. В такие минуты его отрадой была рукоятка шпаги, холодившая ладонь и рождавшая уверенность – оно того стоило!
Так и сейчас, ожидая судна в Дувр, шевалье де Ла Фер обращался к испытанному средству, сжимая покрепче свою шпагу. Здесь, в порту Кале, он оказался благодаря решению отца отправить его обучаться во флот в Англию. Убийство Генриха IV резко изменило ситуацию при дворе и Ангерран де Ла Фер, безмерно горюя о кончине государя, почувствовал такое же безмерное отвращение к Парижу.
Не будучи светским человеком в том смысле, который вкладывали в это понятие господа вроде герцога де Беллегарда, граф де Ла Фер, тем не менее, был достаточно умен и опытен, чтоб понимать, как делаются дела в этом самом свете. Если его сыну суждено построить карьеру при английском дворе, то почему бы не начать заводить нужные знакомства уже в Париже? На эту мысль графа навел рассказ сына о знатных англичанах, поразивших впечатлительного подростка. Этьен Феру, выполняя просьбу графа, показал, что умеет быть полезным не только в сугубо денежных вопросах. Он сразу уловил, какие упования греют сердце Ангеррана де Ла Фер, и сделал даже больше, чем ждал от его расторопности граф. Феру не только разузнал, кто из заморских соседей (из числа тех, чьи семьи могли равняться с Ла Ферами) доверил своих сыновей лучшим парижским коллежам, но и выяснил, кто в скором времени собирается вернуться назад в Англию. Среди наиболее значимых лиц оказались те три англичанина из Королевского коллежа. Граф де Ла Фер еще не успел дойти до этой мысли, а Этьен Феру уже предвосхитил его: шевалье де Ла Фер может отправиться в путь на одном корабле вместе с лордом Клариком, месье Элиотом и месье Вильерсом – так, на французский лад, называл их Феру.
Шевалье де Ла Фер, за несколько месяцев до отъезда начавший изучать английский язык, предпочел бы иное обращение – «милорд». Он уже видел всех троих в гавани и даже пытался угадать, кто из них кто. Это ему предстояло выяснить самостоятельно, как и свести, по возможности, близкое знакомство с господами; ну, или хотя бы как следует попрактиковаться в английском, усваивая манеру говорить и особенности выражаться, свойственные британской знати.
Вообще поведением господа не слишком отличались от французских дворян: и те, и те, имели общие образцы для подражания, так что с первого взгляда можно было не определить в молодых людях иностранцев. Разве что один из них полностью соответствовал укоренившемуся представлению об англичанах, впрочем, далеко не всегда верному, как любой стереотип. Светловолосый, с очень бледной кожей и серо-голубыми, словно выцветшими глазами; добавить сюда высокую, худую фигуру, слишком нескладную, чтоб быть изящной, высокомерный вид и молчаливость – и готов портрет, глядя на который десять из десяти воскликнут: «Настоящий англичанин!», конечно, при условии, что среди этих десяти не будет ни одного настоящего англичанина.
Что касается товарищей светловолосого юноши, то один из них запросто мог сойти за француза – темные волосы, зачесанные назад и волнами спускавшиеся на плечи, бородка и усы по последней парижской моде и черные глаза, в сочетании с бело-розовым цветом лица невольно вызывавшие сравнение со сдобной булочкой с изюмом. Третьим был тот самый англичанин, что так восхитил шевалье де Ла Фера своими манерами – он, безусловно, возглавлял эту маленькую компанию. Был ли он англичанином, французом, испанцем не имело значения, он был красив – и красота заменяла ему национальную принадлежность. Человек с такой внешностью может быть уверен, что его ждет благосклонный прием где угодно, и любезно-снисходительная улыбка, не покидавшая уст юноши, свидетельствовала – он прекрасно это знает.
Когда началась погрузка на корабль, шевалье де Ла Фер старался держаться поближе к англичанам, ожидая удобного случая, чтобы представиться. Вряд ли господа вспомнят мальчишку лишь мельком виденного в «Сосновой Шишке», но если удачно упомянуть Королевский коллеж, то можно завязать знакомство.
Случай представился даже раньше, чем юный де Ла Фер рассчитывал. Матросы, помогавшие слугам таскать багаж, перепутали каюты, и светловолосый англичанин не досчитался одного из своих сундуков. Было довольно шумно и матрос, к которому обратился англичанин, не услышал, что его зовут. Юноша повысил голос, но его опять не услышали – все продолжали заниматься багажом других путешественников. Англичанину пришлось ухватить матроса за плечо и в третий раз потребовать разыскать пропавшие вещи. Но ни его тон, ни срывающийся на высоких нотах голос, не произвели на матроса впечатления. Судя по насмешливой гримасе, с какой было дано обещание немедленно все исправить, матрос совсем не собирался ничего искать. Тогда в разговор вмешался товарищ светловолосого – тот самый самоуверенный красавец. Он достал монету и ткнул ее под нос матросу:
- Любезный, если ты все сделаешь сию минуту, получишь это, если не сделаешь – получишь взбучку.
Господа говорили по-английски но, ввиду простоты темы, шевалье де Ла Фер без труда уловил суть разговора. Он также заметил, что матрос не был англичанином, поскольку говорил неправильно и с акцентом, хотя неплохо понимал английскую речь. И шевалье решил, что это тот самый случай, которого он ждал. Шагнув к матросу, непререкаемым тоном, на чистейшем французском он заявил:
- Ты слышал? Немедленно исполняй приказание лорда Кларика. И не надейся, что сможешь отговориться непониманием! Французский-то ты знаешь!
- Ваша милость! Да разве ж я… да я сейчас же!
Он исчез, а через считанные минуты появился злополучный сундук.
- Милорд, – шевалье вежливо поклонился красивому англичанину, – мне очень жаль, что Ваш друг был вынужден ждать. Если бы этот дуралей-матрос знал с кем имеет дело, он был бы расторопней.
- Вы полагаете? – усмехнулся англичанин.
- О, Вы же видели, достаточно было упомянуть Ваш титул – лорд Кларик, чтоб он со всех ног понесся выполнять Ваше приказание.
Англичане переглянулись, и светловолосый пожал плечами, а его товарищ рассмеялся:
- Вы очень любезны со мной, намного более, чем предполагаете! Но, позвольте, откуда Вам известно имя лорда Кларика?
- Я учился в Клермоне, совсем рядом с Королевским коллежем, шевалье де Ла Фер к Вашим услугам. Я несколько раз имел честь видеть Вас, и Ваших друзей – господина Элиота… – шевалье вопросительно поглядел на светловолосого англичанина, – и господина Вильерса?
- К Вашим услугам, шевалье! – красавец-англичанин поклонился.
- Лорд Кларик это я, – сдержанно представился светловолосый.
В этот момент шевалье де Ла Фер получил возможность проверить, так ли хорошо он усвоил уроки, которые давали ему в академии. Времени на панику не оставалось и, с грехом пополам сохранив спокойный вид, шевалье ответил:
- Милорд, Ваша благородная внешность ввела меня в заблуждение, но, я полагаю, это лишь дело времени, чтобы моя ошибка стала предвидением. А лорда Кларика я прошу простить мне мою невнимательность с великодушием, которое, несомненно, равно его высокому происхождению.
Англичане снова переглянулись, а затем, улыбнувшись, поклонились шевалье:
- К Вашим услугам, сударь!
Только оказавшись у себя в каюте шевалье де Ла Фер смог утереть пот со лба и сделать пару глотков вина, чтоб унять дрожь в теле. Но, несмотря на волнение, он чувствовал радость – нет, не зря он так старательно штудировал трактаты и бесчисленное количество раз воображал себе самые разные сцены, стараясь найти наилучшую линию поведения. Даст Бог, со временем он научится не попадать в глупые ситуации, а вот умение не терять лица ни при каких обстоятельствах всегда останется с ним.
В этот день шевалье решил больше не испытывать судьбу и остаток дня провести в каюте. Лишь поздно вечером, когда уже не чувствовалось летнего зноя, он вышел на палубу насладиться прохладой. Разыскивая уголок поукромнее, он наткнулся на лорда Кларика, стоявшего опершись о борт и в задумчивости созерцавшего огромную, словно приколоченную к небесам, луну. Извиняться за беспокойство не пришлось – лорд, погруженный в грезы, ничего не заметил. Его лицо поразило шевалье. Днем это был сдержанный, даже замкнутый человек, скупой на жесты и спонтанные реакции. Он словно мысленно взвешивал их, чтоб ненароком не показать лишнего, и, похоже, поэтому нерадивый матрос так до конца и не поверил, что этот господин может как следует разозлиться.
И насколько тогда, днем, лорд Кларик был скован, настолько сейчас изменчивым стало выражение его лица. Мертвенно-желтое ночное светило приковывало его взгляд и рождало чувства, истинную природу которых едва ли сознавал сам лорд, и отражение которых можно было увидеть в его тоскливом взгляде и горькой улыбке. Он выглядел как человек, обреченный на отчаяние, и давно смирившийся с этим, но которому это смирение не принесло облегчения, и чье бремя не стало легче.
Шевалье де Ла Фер поспешил уйти, чувствуя себя ужасно неловко, и понимая, что стал свидетелем сцены, не предназначенной для глаз даже самых близких людей, не говоря о посторонних. Усугубляло это неприятное чувство и недоумение, которое юноша испытал при виде подобного упадка духа. Разве дворянин может дойти до такого уныния? Стойкость духа, храбрость, презрение к невзгодам, которые составляют несчастье простых людей – разве не наделены всем этим дворяне от самого рождения? Разве благородное происхождение само по себе недостаточный источник внутренней силы? Не может быть, чтоб высокородный лорд ощущал свое положение как непосильную тяжесть! Если только причина в другом…
Догадка, пришедшая на ум де Ла Феру, заставила его сердце забиться сильнее. Не любовная ли тайна гнетет лорда Кларика? Не уязвленные ли чувства мучают его?
О, эта таинственная сфера удовольствий, непознанный мир влечений, прикоснуться к которому юный шевалье еще не имел возможности, и чье неодолимое очарование смущало воображение юноши и нередко тревожило его сон!
И невольная симпатия к лорду Кларику смягчила прежде категоричное суждение шевалье де Ла Фера.
Кто знает, когда Венера обратит взор на него самого, будет ли этот взор благосклонным?