Часть первая
...В первых числах июня 1967-го года командир 55-й бригады Мота Гур сказал Рами Вальду, лучшему офицеру-подрывнику, который был старше и опытнее многих десантников: «Ты мне нужен здесь, в оперативном штабе», на что тот ответил: «Я хочу быть с ребятами на передовой», - и настоял на своем. Рами погиб под гусеницами танка, наехавшего на него в кромешной тьме. Нашли его не сразу. Опознали по подошвам ботинок. Из-за особого строения стопы он носил обувь с твердой подошвой. Его товарищи-десантники, обладатели мягких бесшумных подошв, перед боем посмеивались: «Рами, ты так гремишь своими ботинками, что поднимешь на ноги всех иорданцев!»
Не прошло и полвека, как город, на улицах которого они сошлись в 1967-м в смертельной схватке, свел их снова. Только на сей раз им нечего было делить, кроме воспоминаний. На встречу с бывшими иорданскими гвардейцами, дослужившимися за 46 лет до полковников и генералов, израильские десантники, одержавшие в 1967-м году победу в Иерусалиме, принесли памятную фотографию братской могилы, в которой они хоронили после страшного боя в районе Гиват ха-Тахмошет убитых иорданцев. Вручал ее иорданскому генералу 80-летний израильский полковник Арик Ахмон, в прошлом – «правая рука» Моты Гура, офицер разведки 55-го парашютно-десантной бригады, вернувшей в июне 1967-го Израилю Иерусалим, а евреям – Стену Плача.
- Израиль пытался избежать войны с Иорданией, и солдаты Арабского легиона никак не ожидали столкнуться с нами в Иерусалиме, но так уж вышло, - вспоминает Арик Ахмон события Шестидневной Войны. - Они были хорошими бойцами и оказывали сопротивление, пока не падали мертвыми. В сражении за Арсенальную горку погибли тридцать шесть наших товарищей, потери иорданцев были вдвое больше. На другой день мы поехали туда с Мотой Гуром посмотреть, как все было, и увидели братскую могилу, присыпанную песком, из которой торчала перевернутая иорданская винтовка с куском картона и надписью, оставленной выжившими в бою десантниками: « ;;;. Army of Izrael. Buried here are 17 brave Jordanian soldiers. June 7, 1967» (ЦАХАЛ. Армия Израиля. Здесь похоронены 17 храбрых иорданских солдат. 7 июня. 1967). Фотографию этой могилы я и передал на встрече уцелевшим иорданским гвардейцам, которые сражались тогда против нас. Я помню каждое мгновение битвы за Иерусалим, - добавляет он. – Конечно, тут и гордость от того, что мне выпала честь быть среди тех, кто освобождал Старый город, и грусть. Грусти больше... в тех боях я потерял двенадцать лучших друзей. За полгода до Шестидневной Войны я был еще командиром их роты, а в июне 1967-го уже только слышал по связи сообщения о гибели своих товарищей, находясь в оперативном штабе Моты Гура.
Отмененная операция
...Все началось с того, что за полгода до войны полковник Мота Гур, командир 55-й парашютно-десантной бригады, сформированной из дивизий резервистов тремя годами раньше, заявил: «Мне нужен офицер разведки не из тех, что закончили лучшие армейские курсы, а из «стариков», которые вели свои роты в бой и умеют «хорошо думать».» Из пятнадцати кандидатов он выбрал Арика. Они были тогда едва знакомы. Ахмон был участником Синайской кампании и многих боевых операций. В течение нескольких месяцев полковник Гур превратил его из хорошего командира роты в незаменимого офицера разведки бригады, сделав его своей «правой рукой». Трех человек, которые всегда были рядом с командиром бригады, участвуя в планировании операций, называли «кухней» Моты Гура: его заместителя подполковника Мойше Стемпеля, офицера разведки майора Арика Ахмона и офицера, координирующего действия дивизий подполковника Амоса Ярона.
За полгода до войны Арик был студентом тель-авивского университета, изучал экономику, а попутно работал в «Едиот Ахронот» начальником отдела по сбору денег за объявления. Там его и застали майские события 1967 года, когда в Израиле уже провели мобилизацию, но продолжали чего-то ждать. Десантники изнывали от бездействия.
- Я спросил Моту: «Ну когда же, наконец?» Он ответил: «Не волнуйся, Арик, если будет нужда, мы всем сообщим», - вспоминает полковник Ахмон.
...Арик был на работе, когда раздался звонок от Моты. «Все, Арик, сегодня собираем бригаду! Я получил приказ». Ахмон только успел сообщить руководству газеты, что в ближайшие дни его на работе не будет, и побежал на место сбора в чем был – белой рубашке и габардиновых брюках.
- Мота сказал, что нас собираются выбросить с парашютами в Синае, западнее Эль-Ариш, в тылу египтян, чтобы поддержать танкистов, которые будут приближаться к городу с востока, - рассказывает полковник. - Задним числом могу тебе сказать, что это был не лучший приказ, и операцию хорошо не продумали, но к счастью, ей так и не суждено было осуществиться. Мота дал мне сутки на подготовку отчета разведки о нынешнем состоянии противника на основе всех имеющихся в ЦАХАЛе данных. Кроме него, меня, Амоса и Мойшеле («кухни Моты Гура»), о планируемой операции никто не знал. Когда речь идет о выброске десанта, любая утечка информации может обернуться катастрофой.
Я поехал в штаб вечером и застал там только дежурного офицера, который был знаком мне по киббуцу, - продолжает Арик. – Он сказал, что готового материала нет, но есть две большие папки с картами, снимками, донесениями, которые к утру должны быть на месте. «Дирбалек (берегись), я даю тебе их по дружбе, мне этого делать нельзя!». В Израиле есть два выражения, к которым нужно относиться с осторожностью, может, ты этого еще не знаешь, - улыбается Арик. – Никогда не стоит принимать за чистую монету фразы - «ихие беседер» (все будет в порядке) и «тисмох алай» (положись на меня). Потому что нередко все получается ровно наоборот.
- А какое из этих двух выражений ты сказал тогда своему знакомому в ответ на его просьбу? – начинаю я улавливать, к чему он ведет.
- Я сказал ему «ихие беседер»! – смеется Арик. – Позже мы еще вернемся к этой истории. Итак, я работал над папками всю ночь и ближе к утру у меня был готов отчет на десяти страницах, который я повез Моте. Он встретил меня словами: «Война уже на пороге. Срочно езжай в Беэр-Шеву за последней информацией по Эль-Ариш». В ту же минуту я забыл о своем обещании вернуть папки на место, оставив их в штабе нашей бригады. Какие папки, если война на пороге! К вечеру я закончил все дела в Беэр-Шеве и вернулся в Тель-Авив. На сей раз Мота сказал: «Арик, скоро мы вылетаем в Синай». И мы поехали на военный аэродром. Началась рутинная подготовка к операции. Про папки я уже и не вспоминал. Когда у нас все уже было готово к высадке в Эль-Ариш, Мота вернулся из генштаба с неожиданным известием: «Поговаривают, что война может начаться с Иерусалима. Давай, Арик, съездим туда, посмотрим... Ведь нельзя исключить, что нас перебросят в Иерусалим». Почему он взял в эту поездку меня? Мота предпочитал держать офицера разведки всегда при себе. «Ты для меня, Арик, вроде представителя противника, - говорил он мне. – Ведь из всей бригады ты один знаешь, что происходит «по ту сторону», и держишь меня в курсе. Когда я знаю секреты врага, я смогу ему достойно ответить!» Именно по этой причине я находился рядом с Мотой в самый тяжелый для меня момент, когда в бою погибали ребята из моей роты и сердце рвалось к ним, но я не мог им ничем помочь, - голос Арика прерывается, глаза влажнеют. Собравшись с силами, он продолжает свой рассказ. – Мы поднялись с Мотой в Иерусалим в субботу. Город тогда напоминал столицу Германии времен берлинской стены, и был поделен на две зоны – западную и восточную. Вдоль границы - иорданские бункеры и заминированные участки, посередине – нейтральная полоса. Мы смотрели сверху, оценивали ситуацию, а когда вернулись назад, у нас уже был готов общий план на случай, если бригаду решат перебросить на иерусалимское направление.
...Утром десантники увидели взмывающие в небо самолеты. Они летели в Синай. Ночью бригаду тоже должны были перебросить туда, но в десять вечера стало известно, что операция под сомнением, а ближе к полуночи сообщили, что вовсе отменяется.
- Представь себе наши чувства в тот момент! - с чувством произносит полковник Ахмон. - В то время, как наши успешно продвигаются на юге, мы, молодые парни, «сорви-головы» вынуждены сидеть на аэродроме, поскольку кто-то решил не перебрасывать нас туда, где все и без того идет хорошо. Если бы мы знали тогда, что все переменится уже в ближайшие часы, и какая судьба нам выпадет!
Трудный выбор
В полдень Моту Гура вызвал к себе командующий центральным фронтом генерал Узи Наркис и сказал, что бригаду десантников перебрасывают в Иерусалим, где начинается война с Иорданией.
- Мота вышел от Наркиса в два пятнадцать и сказал, что нам предстоит прорвать линию границы в районе Меа-Шеарим и упредить атаку иорданцев, которая ожидается в пять утра, - вспоминает полковник Ахмон. – Нашим главным противником были тогда не иорданцы, а время. Чтобы провести подобную операцию в условиях плотной городской застройки, ее по правилам военной науки нужно готовить не менее семидесяти двух часов, в экстренном случае – суток. У нас же оставалось всего десять часов. И потому мы больше говорили не о том, что НУЖНО сделать, а о том, БЕЗ ЧЕГО МОЖНО ОБОЙТИСЬ. Надо было видеть Моту в момент, когда он говорил командирам: «Без ЭТОГО можно обойтись, у нас НЕ БУДЕТ времени. ЭТО не важно. Это ТОЖЕ не важно...». Я – офицер разведки и думал, что в штабе фронта все для нас уже подготовлено – карты, снимки, информация, которые останется только распределить между командирами. Как же я ошибался! «Все, что у меня было по Иерусалиму, до вас уже разобрали. Так что получите в Иерусалиме, когда прибудете на место», - сказал мне подполковник из службы разведки. Это было все равно, что услышать «ихие беседер!» Иными словами, катастрофа. И тут я вспомнил про те две папки, которые забыл вернуть своему товарищу по киббуцу: они остались у нас! И в них была хотя бы часть того, в чем мы нуждались перед операцией: минимум минимума. Мы поделили содержимое папок между командирами. До Иерусалима предстояло добираться окольными путями, поскольку главная дорога простреливалась иорданцами. Встречу назначили на пять вечера. То, что мы с Мотой успели накануне побывать в Иерусалиме и составили общий план, тоже давало определенное примущество.
Итак, вместо Эль-Ариш мы получили приказ на Иерусалим, но никто из нас тогда не думал о Старом Городе. Перед нами стояла конкретная задача – прорвать границу и упредить атаку иорданцев. При этом всего десять часов - вместо суток! - на подготовку. И отсутствие необходимых карт, снимков и информации. А так же экипировка, предназначенная для выброски десанта в пустынной местности, а не для наземной операции в центре города с плотной застройкой. С точки зрения военной стратегии – задача невозможная. И при других обстоятельствах Мота Гур должен был однозначно сказать Узи Наркису: «Нет». Но он сказал: «Да». Потому что цель была выше любых расчетов.
Мы поднимались в Иерусалим в машине объездными дорогами, и каждый из нас - Амос, Мойшеле и я - по дороге делал свою работу. Мота не пытался никого собой подменить: он предпочитал отдавать распоряжения и знать, что они выполняются. На связи с центральным штабом всегда находился я, а на связи с командирами дивизий – Амос. Когда мы прибыли на место, у нас уже был готов окончательный план, и в пять вечера все командиры получили задания. В том числе нам предстояло прорвать границу и расчистить дороргу остальным под самым носом иорданцев.
Не могу упустить в своем рассказе еще одну важную деталь, - продолжает Арик. – Когда Узи Наркис отдавал Гуру приказ, он добавил такую фразу: «Надеюсь, вы смоете позор 1948 года», и она была очень важна. Потому что генерал имел в виду Старый Город, в который он, будучи командиром Пальмаха, сумел прорваться в 1948-м году, но не смог удержать. И Мота, конечно, сразу понял, что он имел в виду, и думаю, был с ним солидарен, хотя о Старом Городе тогда еще и речи не было! И не было никаких решений правительства. Не буду входить в технические детали, скажу только одно: когда Мота планировал операцию, он УЧИТЫВАЛ эту возможность - войти в Старый Город, если такой приказ все же последует. Во всяком случае, Мота сделал все для того, чтобы наша бригада была готова к подобному развитию событий. И это было уже его решение.
В десять часов вечера Моту вызвали к Узи Наркису на крышу Бейт ха-Гистадрут, где находился штаб центрального фронта и откуда хорошо просматривался город. Мота изложил свой план и получил последние указания. Я все время находился рядом с Мотой и слышал их разговор. Генерал сказал, что танкисты, которые должны были прорваться с севера, ведут тяжелые бои и вряд ли прибудут на место вовремя, согласно плану. Тут Узи Наркис сказал фразу, которая на Моту очень подействовала: «Судьба Хар-Цофим – в ваших руках». И добавил: «Вопрос только в том, когда вы хотите начать операцию – ночью или утром? Если ночью, то у вас будет еще около двух часов темноты, но вы будете пробиваться одни. Если утром, мы сможем поддержать вас авиацией, танками и артилерией». Мота ответил сразу: «Ночью. Но для принятия окончательного решения мне нужно полчаса на совет с командирами: я хочу быть уверен, что они думают так же, как и я». В половине первого мы встретились с нашими командирами, а в час снова были у Наркиса. Мота сказал ему: «Все за то, чтобы начать операцию ночью, обратной дороги нет».
Часть вторая
Вернуть евреям Старый город и Стену Плача через столько лет... После Шестидневной Войны многие были убеждены, что без воли Всевышнего тут не обошлось. Израиль, которому в 1967-м угрожала война с севера и юга, не только сумел одержать победу на всех фронтах, но и вернул контроль над Иерусалимом.
- Я как человек военный, объясняю наш успех не только везением, - говорит Арик Ахмон, офицер разведки 55-й десантной бригады резервистов, которая первой вошла в Старый город, – перед нами тогда стояла высокая цель, которая оправдывала любой риск и любые жертвы (весь «оркестр» Моты Гура – от командиров дивизий до командиров рот – был так настроен), и мы думали только о том, как нам ее достичь. Окончательный план Мота дорабатывал с Мойшеле (подполковник Моше Стемпель, заместитель Гура), Амосом (подполковник Амос Ярон, офицер, координирующий действия дивизий) и со мной уже по дороге в Иерусалим, где мы в пять часов вечера встретились с командирами дивизий, и каждый из них получил задание – прорвать ночью границу, поделившую город на восточную и западную часть, и атаковать противника на его территории.
Между чувством и долгом
- Операция началась в два часа ночи. Иорданцы сразу даже и не поняли, что мы совершаем прорыв прямо у них под носом, - продолжает полковник Ахмон. – Ночь была нам союзником. Если бы мы начали операцию, когда рассвело, все могло пойти совсем по-другому. Утром уже шли тяжелые бои, которые продолжались до вечера. Я находился рядом с Мотой, постоянно был на связи со всеми и слышал, как погибают ребята из роты «алеф», которой я командовал еще всего полгода назад. Мое сердце рвалось к ним, но должность обязывала помогать Гуру, руководившему всей операцией. Мота, очевидно, представлял себе, что я испытывал в тот момент, и не забыл об этом, когда писал мне на титульном листе книги-альбома о Шестидневной войне личное посвящение, - полковник Ахмон открывает нужную страницу с рукописными строчками, оставленными рукой командира бригады: «Арик, в «хапаке» (оперативный штаб) твое сердце болело за своих солдат, но как офицер разведки ты вдохновлял меня принимать решения по руководству боем; рискуя собой, вызволял товарищей; вошел в Старый город через Львиные ворота и водрузил на куполе мечети израильский флаг...».
В течение всего вторника в Иерусалиме шли тяжелые бои, - возвращается меня Арик к июньским событиям 1967-го года, - иорданцы оказывали ожесточенное сопротивление в каждой точке, и все основные потери с нашей и их стороны были именно в этот день. Треть состава бригады вышла из строя: в Шестидневной войне мы потеряли девяносто восемь бойцов, многие получили серьезные ранения. Но бой за Иерусалим был настолько важен для нас, что еще раз повторю: мы думали только о том, чтобы выполнить приказ пусть даже ценой своей жизни. При том большом количестве погибших и тяжелораненых, которые остались инвалидами на всю жизнь, я до сих пор убежден: мы тогда были правы!
«Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках!»
- В ночь с шестого на седьмое июня в правительстве еще шли споры по поводу того, входить в Старый город, или нет. Одни были «за», другие воздерживались, третьи решительно отвергали подобный шаг, опасаясь мирового скандала. Что же касается нас, то оперативный штаб бригады в тот момент находился в Музее Рокфеллера, неподалеку от Львиных ворот, и десантники были готовы войти в Старый город в любую минуту. И тут к нам пожаловал главный военный раввин ЦАХАЛа Шломо Горен и начал убеждать Моту Гура побыстрее войти в Старый город. Тот отшучивался: «Рав Горен, твой командир – Всевышний, и он говорит тебе – «Освободи Стену Плача!», но мой командир – командующий центральным фронтом, и я подчиняюсь ему. Приказа войти в Старый город Узи Наркис мне еще не давал», - Арик показывает мне знаменитую фотографию тех лет, где улыбающийся Мота Гур сидит со своими бойцами у стенки, а напротив него - рав Горен, и поясняет. – Здесь как раз и заснят тот самый момент, когда между ними происходил этот разговор.
Мы не знали, что иорданцы приняли решение отступить, и входили в притихший Старый город, где оставалось лишь небольшое число бойцов Арабского легиона, до которых приказ командования, очевидно, просто не дошел: они еще продолжали оказывать нам сопротивление.
Утром мы поднялись с Мотой наверх. Этот снимок, где мы сидим на Масличной горе спиной к фотографу и смотрим на Старый город, теперь один из символов Шестидневной Войны, хотя там не видно наших лиц. Когда шли бои, нам было не до поз, и военные фотографы всегда находились позади нас. Поэтому на многих снимках, и в том числе на том, где мы поднимаемся с Мотой на Храмовую гору, ты не увидишь наших лиц, а себя я узнаю лишь по закатанным рукавам форменной рубашки (старая привычка).
Вышло так, что приказ войти в Старый город получил именно я и передал его Моте. В четверть десятого утра прибор связи, который я держал в руке, «ожил» - нас вызывали из штаба центрального фронта. «Как можно быстрее входите в Старый город!» - дежурный офицер, передавший это сообщение, через год погиб в военной операции, а в тот момент, когда он передал нам приказ генерала Узи Наркиса, я даже не понял исторической значимости происходящего. Для меня, офицера разведки, подобный приказ означал тогда только то, что мы расширяем операцию, и я должен готовиться к ее новому этапу. Забегая вперед скажу: лишь когда мы начали подниматься на Храмовую гору, до меня, наконец, дошло: происходит что-то необычное! Мне кажется, из тех, кто находился в момент получения приказа рядом со мной, один Мота понял всю важность момента. Уже то, что он, вопреки военным правилам, решил войти в Старый город с офицерами оперативного штаба в числе первых, было очень необычно. Ведь один прицельный выстрел из базуки – и бригада обезглавлена. Похоже, Мота чувствовал, что все уже позади. В тот день он с самого утра не расставался со своим дневником, в который время от времени что-то записывал, и находился в каком-то особом состоянии, словно видел уже нечто большее, чем видели мы. Впоследствии на основе этого дневника он напишет свою знаменитую книгу «Храмовая гора в наших руках». А тогда он просто сказал водителю: «Бенци, езжай!» И мы двинулись в направлении Старого города. Сзади ехал джип, откуда военный корреспондент нас в это время снимал. Вот они, эти фотографии, - Арик перелистывает страницы альбома с черно-белыми снимками.
И вот уже подъем на Храмовую гору, все устремляются вверх по ступеням: Мота – чуть впереди остальных, - продолжает он свой рассказ. - Первое, что меня поразило - тишина. На огромной площадке никого не было. Я бросился с «узи» за угол, чтобы проверить, нет ли засады. Потом мы сидели, прислонившись к камням, напротив мечети, откуда Мота продолжал отдавать распоряжения членам бригады, еще очищавшим от остатков Арабского легиона Старый город, который через два часа уже полностью был под нашим контролем.
На Храмовую гору начали подтягиваться бойцы бригады. У всех было ощущение праздника. У Стены Плача уже развевался израильский флаг, который поднял заместитель Моты Мойшеле Стемпель. Мы переглянулись с офицером связи Орни. Не помню, кто из нас произнес эту фразу: «Может, вывесим флаг и на куполе мечети?» Спросили Моту. Он кивнул: «Хорошо». И мы пошли с Орни к двери мечети, захватив с собой еще Полака, парня из нашей бригады. На двери висел большой замок, который я открыл с помощью «узи»: там остались следы моих пуль. Едва оказались внутри, как наши ноги «утонули в коврах». Потом мы увидели дверь и лестницу, ведущую наверх: она находилась между каменным куполом и покрытыми позолотой металлическими пластинами. Начали подниматься. Орни – впереди, как более молодой и спортивный. Откуда-то издалека еще доносились звуки выстрелов, а мы здесь были совсем одни. Добравшись до верхней части купола, Орни встал мне на плечи, чтобы дотянуться до металлической конструкции и прикрепить флаг.
Едва мы успели спуститься вниз и выйти из мечети, как прибор связи в моих руках снова «ожил»: на сей раз сам министр обороны срочно вызывал Моту Гура. Разговор между ними сразу начался с криков Моше Даяна: «Вы с ума сошли?! Сейчас же снимите с мечети флаг! Хотите, чтобы весь мусульманский мир поднялся против нас?! Израильский флаг на куполе мечети - это последнее, что нас сейчас нужно! Немедленно снимайте!». Мота отдал приказ снять флаг, но мы с Орни не захотели идти - послали вместо себя Полака, который все за нас сделал. Так что флаг, который Моше Даян увидел в бинокль, повисел не вершине купола совсем недолго.
Но это еще не конец истории. Вскоре на Храмовую гору поднялся сияющий рав Горен. Он в те дни не расставался со свитком Торы и шофаром, в который постоянно трубил. В отличие от сосредоточенного на своих мыслях Моты, рав Горен пребывал в такой эйфории, что даже захотел зайти в мечеть – посмотреть. Мота меня окликнул: «Арик, покажи раву мечеть!». И мы пошли туда втроем, прихватив с собой еще рава Коэна. Посмотрели. И вдруг рав Горен поворачивается к нам и спрашивает, поднимая руку с шофаром: «Трубить или не трубить?» Рав Коэн в замешательстве. Да и я, признаться, тоже. Потом кто-то из нас ему говорит: «Рав Горен, наверное, не стоит. Ведь мы тут одни, все равно никто не услышит». И он не стал трубить.
Заканчивая историю про израильский флаг, добавлю только, что исторический разговор, который состоялся по связи между Мотой Гуром и командующим центральным фронтом Узи Наркисом, записали для эфира и впоследствии каждый год транслировали по радио: «Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках! – сообщал Гур Наркису. Но там была еще одна фраза – о том, что подполковник Стемпель вывесил израильский флаг у Западной Стены, а майор Ахмон и лейтенант Орни – на куполе мечети. Эту запись повторяли в День Иерусалима каждый год, и моя мама всякий раз ждала момента, когда Мота Гур в очередной раз произнесет имя ее сына – майора Ахмона. Впоследствии «Коль Исраэль» знаменитую фразу урезал, очевидно, из соображений политкорректности, оставив только ее начало («Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках!), в то время как на «Галей ЦАХАЛ» ее продолжали транслировать в полном формате. Прошло еще несколько лет прежде чем нас с Орни стерли из записи, ставшей достоянием истории, - улыбается Арик.
После окончания войны Мота попросил меня задержаться на резервистских сборах, чтобы проверить все детали нашей операции в Иерусалиме, проанализировать промахи и составить подробный отчет. «Арик, если мы будем знать наши ошибки, то сможем избежать их в будущих войнах», - сказал он мне. На данные этого отчеты Мота не раз ссылается своей знаменитой книге «Храмовая гора в наших руках!», обобщившей опыт Шестидневной Войны. Примечательно, что она вышла как раз в те дни, когда начиналась Война Судного Дня, - добавляет полковник Ахмон.
Часть третья
Алону Вальду в 1967-м был всего год, когда его отец десантник-резервист Рами Вальд погиб в районе Гиват ха-Тахмошет. Воспитанием Алона занимались боевые товарищи Рами. Отца Алон знает только по их рассказам. Участники Шестидневной Войны не стали ждать, пока министерство обороны начнет решать проблемы семей своих погибших друзей и сами взяли опеку над вдовами и сиротами.
- О том, как поступил бы мой отец в той, или иной ситуации я могу судить по отношению его товарищей друг к другу, - говорит мне офицер спецназа Алон Вальд. – Так что для меня даже вопроса такого не было – где служить. Только в десанте! И мама меня поняла. Подписывая бумагу о своем согласии на службу единственного сына в боевых войсках, она мне только сказала: «Сынок, твой отец всегда рисковал...пожалуйста, береги себя».
- Иногда я спрашиваю себя: а что если бы офицер-подрывник Рами Вальд согласился на предложение командира бригады Моты Гура? И, может быть, тогда рядом со мной все эти годы был живой отец, а не его фотографии на стене, - продолжает он. – И тут же понимаю: нет, не мог он поступить иначе! Начиная с Синайской кампании десантников учили всегда быть первыми. Могу представить себе, что они чувствовали весной 1967-го после двухнедельного ожидания начала операции в тылу египтян – какой десантник об этом не мечтал? - когда оказались в узких траншеях Гиват ха-Тахмошет, в полной неизвестности. И все же они пробились к вершине холма за несколько страшных часов ценой огромных потерь, привычно выполняя приказ и не сознавая, что творят историю. А теперь представь себе, как утром, после боя, они вдруг узнают по связи, что их товарищи уже вошли в Старый город. Казалось бы, самое время поспешить к ним, разделить радость победы, прикоснуться к Стене Плача... А что делают они? Разбирают груду камней и сооружают из них холмики двух братских могил: в одной – их погибшие товарищи, в другой – иорданские легионеры. При том, что армейский устав не обязывает их хоронить врагов. По-моему, способность сохранять уважение к мертвому противнику даже после тяжелых потерь говорит о них не меньше, чем все остальное. И я всегда рассказываю нашим новобранцам эту историю о двух братских могилах и надписи, оставленной израильскими десантниками 7 июня 1967 года на куске картона: «Здесь похоронены 17 храбрых иорданских солдат...»
...Накануне заключения мира с Иорданией, на Гиват ха-Тахмошет встретились участники самого кровопролитного боя Шестидневной войны. Израильтяне и иорданцы пожали друг другу руки, после чего один из гостей, иорданский офицер произнес: «Мы считались в армии короля лучшими из лучших, стояли насмерть, предпочитая невыполнению приказа пулю в лоб. Ваши ряды редели, а вы все равно рвались вперед, словно одержимые, как будто вас сзади кто-то подталкивал. Чем объяснить такое упорство?» Израильский офицер-десантник ему ответил: «Нас подталкивал вперед весь еврейский народ, его история, память о погромах, скитаниях на чужбине и Катастрофе. Это было нечто большее, чем страх не выполнить приказ командира».
Споры о том, нужно ли было такой ценой брать эту высоту или нет, не прекращаются до сих пор: операция начиналась в условиях полной неизвестности, бункеры охранялись лучшими бойцами арабского легиона, которые при любых обстоятельствах предпочитали отступлению смерть, готовые даже к рукопашной схватке. Но в итоге невероятно трудный бой был выигран рядовыми бойцами, которым приходилось заменять погибших офицеров, ведь в израильской армии, в отличие от американской, офицер приказывает «за мной!» , а не "вперед!", и сам ведет за собой солдат.
- Отец и его товарищи не думали о себе, - говорит мне Алон. - И Гиват ха-Тахмошет был для них не просто местом боя, а чем-то большим. И очень многие из тех, кто здесь бывает (ежегодно мемориал посещает четверть миллиона человек) начинают понимать, что история еврейского народа отмечена не только Катастрофой и страшными жертвами, но и героизмом евреев в израильских войнах. Впрочем, не только героизмом, но и большой человечностью.
...На вершине холма, куда я поднимаюсь вслед за Алоном Вальдом – три обелиска. На одном – имена погибших в Шестидневной войне, на втором – в Войне Судного Дня, на третьем – в Первой Ливанской.
Дальше железный лист начинает заворачиваться внутрь, создавая преграду. Это своего рода символ надежды на лучшее будущее: Израиль хочет мира, а не войны, которая может обернуться новыми жертвами, и на вершине холма Гиват ха-Тахмошет нет места новым обелискам.
Второй бой за "Гиват ха-Тахмошет"
...Разве могли себе представить десантники, погибшие в тяжелейшем бою за Арсенальную горку (Гиват ха-Тахмошет), что спустя десятилетия их дети и вдовы тоже будут сражаться за этот знаменитый холм с израильским флагом в руках?
Все началось с того, что два с половиной года назад обещания министерства обороны о финансовой поддержке мемориала, обладающего государственным статусом, не были выполнены. Гиват ха-Тахмошет оказался под угрозой закрытия.
Алон Вальд и десяток его товарищей, у которых отцы погибли в Шестидневную войну, решились на отчаянный поступок. Они сняли с флагштока, установленного на вершине холма, огромный израильский флаг, свернули его и положили себе на плечи. Их путь лежал через Старый город к дому премьер-министра Нетаниягу.
- Это была тихая демонстрация – без лозунгов и речей, - рассказывает мне Алон. – Мы просто решили, что если нас лишают мемориала, где погибли наши отцы, и возможности рассказать о их подвиге другим, значит, флагу там не место. По пути к нам стали присоединяться вдовы и внуки погибших в боях за Иерусалим, их братья, сестры, боевые товарищи и все, кому небезразлична история Шестидневной Войны. Услышав о нашем походе, радио и телевидение тут же прислали на место своих репортеров, и «горячая» новость дошла до членов правительства. Премьер-министр вызвал к себе министра обороны.
Кто-то позвонил директору Гиват ха-Тахмошет Катри Маозу: «Надо их остановить!», на что он ответил: «Этих ребят не остановит сейчас даже сам господь Бог! У них отцы погибли на Гиват ха-Тахмошет!». Когда до дома Биби Нетаниягу оставалось метров восемьсот, мне позвонил на мобильный телефон один из боевых товарищей отца и сказал: «Алончик, возвращайтесь. Решение принято. Все в порядке. Гиват ха-Тахмошет остается!». В одиннадцать вечера мы поднялись на холм, вернули на место флаг, зажгли факел и затянули «ха-Тикву». Я тогда поклялся себе, что мы не допустим третьего сражения за Гиват ха-Тахмошет. Это место останется в истории навсегда.
День Иерусалима
Выходцы из бывшего Союза, где память о Второй Мировой Войне увековечена множеством монументов и музеев, а обладатели боевых орденов даже спустя десятилетия после ее окончания награждаются юбилейными медалями, рано или поздно обращают внимание на скромность израильских военных наград и обелисков погибшим бойцам. Музей танковых войск в Латруне и Музей ВВС в Хацоре известен каждому, но вы не найдете в Израиле Музея Войны Судного Дня, подобному египетскому, а Музей Шестидневной Войны создается только сейчас – на территории мемориала Гиват ха-Тахмошет, едва на закрывшегося два года назад.
Но это вовсе не означает, что израильтяне не дорожат своей военной историей. Каждый год участники Шестидневной Войны поднимаются в столицу в День Иерусалима – не ради торжественных церемоний, а ради скромных обелисков, установленных на месте гибели своих товарищей, чтобы вспомнить каждого из них поименно вместе с теми, кто уцелел.
- Мы сидели во-он на той крыше, - показывает мне Эзра Орни, офицер связи штаба 55-й парашютно-десантной бригады Моты Гура, первой вошедшей в Старый город. До начала скромной памятной церемонии у обелиска погибшим на территории музея Рокфеллера в Восточном Иерусалиме, остаются считанные минуты. Бывшие десантники, а так же вдовы, дети и внуки их товарищей, погибших на этом месте, уже собрались.
- Мы начали операцию в два часа ночи, а к шести утра уже выбили отсюда иорданцев, - продолжает подполковник Орни. – Внутри было тихо, ни одного человека, но иорданцы продолжали обстрел со стен Старого города. Мота связался с нашими артиллеристами, и они открыли встречный огонь из минометов. Заместитель Гура Мойше Стемпель поднялся в башню Музея Рокфеллера, чтобы давать им наводку. Снаряды начали рваться у стен Старого города, где засели иорданцы. Мы (члены оперативного штаба) сидели с Мотой на той крыше, Стемпель на этой башне, а во внутреннем дворике находились тридцать пять десантников и несколько связанных пленных иорданцев.
Поначалу все шло по плану, но в какой-то момент у одного из наших минометов, очевидно, сбился прицел, и снаряд упал здесь, - он проводит рукой по выбоинам, оставленным в стене осколками и продолжает. - На этом самом месте стояли два друга – когда-то они ходили в одну гимназию и долго не виделись: Йоси Израиля не покидал, а Ноам учился на врача в Италии и сразу полетел домой, едва узнал о начале войны. Они успели только обняться и перекинуться парой фраз, как их накрыло взрывом. Кто-то закричал: «Нужен санитар!» Я был в этот момент на крыше, но услышав этот крик, сразу побежал вниз, на ходу вскрывая свой индивидуальный перевязочный пакет, который был бесполезен при таком количестве раненых. И тут до меня дошло: у артиллеристов сбился прицел, и нужно срочно прекратить огонь, пока сюда, во дворик, который еще минуту назад казался самым надежным местом, не упал второй наш снаряд. Я понесся к джипу, где находился прибор связи со штабом центрального фронта. Мы знали, что командир артиллерии находится сейчас на крыше Бейт ха-Гистадрут рядом с Узи Наркисом, код которого мне был известен. Быстро настроив прибор, я вышел на связь с генералом Наркисом, назвал свой код и передал зашифрованное сообщение о происходящем, о чем он тут же сообщил командиру артиллерии и обстрел прекратился. Я побежал к Моте и обо всем ему доложил.
...Мота Гур упоминает о трагическом случае гибели десантников от дружественного огня в своей книге «Храмовая гора в наших руках!»: «Когда Орни прекратил огонь, я готов был его расцеловать...»
...Офицер разведки 55-й бригады Арик Ахмон, находившийся во время этой трагедии рядом с Мотой Гуром, и участвующий в нашем разговоре, подтверждает: «Орни был единственным, кто сообразил в тот момент, что нужно делать!»
К нам подходит участник Войны Судного дня подполковник Эли Коэн: на нем форма резервиста. Почему ему так важно было прийти в День Иерусалима именно сюда, ведь он был еще подростком, когда началась Шестидневная Война?
- Я родился в Иерусалиме, вырос на историях о Шестидневной Войне и, конечно же, мечтал стать десантником, - объясняет Эли. – А позже воевал в составе той самой бригады, которая вела бои за Иерусалим и первой вошла в Старый город. Начинал сержантом, потом уже.командовал дивизией... Что всегда отличало нашу бригаду, так это ее особый дух и традиции. В 1967-м 55-я бригада освобождала от иорданцев Иерусалим, в 1973-м форсировала Суэцкий канал. Ее всегда бросали на самые сложные участки, от которых зависел исход войны. В нашей семье пятеро братьев, и все – десантники, - добавляет подполковник Коэн.
...Вместе с полковником Ахмоном я отправляюсь из Музея Рокфеллера еще на одну скромную церемонию, которая проходит в Восточном Иерусалиме у обелиска, установленного в память о погибших в боях за Иерусалим десантниках 28-й дивизии. Она была первой из дивизий, на базе которых Мота Гур создавал прославленную 55-ю бригаду, вернувшую евреям Стену Плача и изменившую ход Войны Судного Дня уже под командованием Дани Матта.
Первым десантникам из старейшей 28-й дивизии уже за восемьдесят. Среди них – соратник легендарного Меира Хар-Циона по 101-му спецподразделению Шимон Каганер по прозвищу «Кача» и его товарищи. На сей раз Кача захватил с собой на встречу 28-й дивизии младшего внука. Мальчишка слушает их рассказы, затаив дыхание. В конце церемонии Кача поднимается по ступенькам к обелиску, опираясь на палку, и вместе с молодым десантником возлагает к подножию венок. Через полчаса неподалеку от этого места, в мемориале Гиват-Тахмошет будет проходить торжественная церемония с участием членов правительства и руководства ЦАХАЛа.
От Гиват-Тахмошет до Музея Шестидневной Войны
...В мемориал «Гиват ха-Тахмошет» я приезжаю в памятный день 5 июня (в ночь с 5 на 6 июня 1967-го года там проходил один из самых тяжелых боев в истории Шестидневной Войны, в котором погибли 36 десантников). Последние четыре года мемориалом руководит подполковник резерва Катри Маоз, заместитель командира десантной бригады, в прошлом – боец той самой 28-й дивизии, где служили "Кача" и Арик Ахмон, о которых я упоминала выше.
- Как я тут оказался? Просто мой бывший командир "Кача" (в прошлом - директор мемориала Гиват ха-Тахмошет) как-то сказал: «Нам уже за восемьдесят, и когда нас не станет, кто-то должен продолжить традицию. Думаю, у тебя это получится». С тех пор я здесь, - возвращает он меня к событиям четырехлетней давности. – Скажу тебе так: за сорок семь лет в ЦАХАЛе изменилось все – оружие, техника, экипировка, кроме качества людей и их умения побеждать даже в сложнейшей ситуации. Мемориал Гиват ха-Тахмошет был создан в 1971 году благодаря усилиям двух человек, чьи сыновья погибли в боях за Иерусалим. Они пришли сюда и сказали: «Мы просто не сдвинемся с этого места, пока не добьемся своего». И все начали помогать им на добровольных началах: везли доски, железо, цемент... Теперь я нередко слышу от иерусалимцев: «Как тут все изменилось! Мы еще детьми играли в этих окопах, и вокруг ничего не было - открытое место». Я считаю, что мне выпала честь впервые в военной истории Израиля создать на основе мемориала Гиват ха-Тахмошет Музей Шестидневной Войны, в котором найдется место всем ее героям из разных родов войск. И не только. Люди со всего мира, побывавшие в мемориале и узнавшие о июньских событиях 1967-го года, потом нередко обращаются ко мне с просьбой поместить на мемориальной стене Гиват х-Тахмошет табличку с именами их соотечественников, совершавших чудеса храбрости в сражениях за свою страну. Мы отвели для этого специальное место, где можно увидеть индийские, вьетнамские, русские и другие имена героев со всего света. Гиват ха-Тахмошет как символ мужества приобретает международное значение.
- Почему музей Шестидневной Войны не появился в Израиле раньше? – спрашиваю я Катри. – Почему для этого понадобилось сорок шесть лет?
- Думаю, одна из причин еще и в том, что споры между участниками боев продолжаются до сих пор. Я иной раз даже думаю: где же мне найти «воспитательницу», чтобы помирить этих взрослых «детей», которые никак не могут договориться и решить, кто был в той траншее, или у этой стены первым, а кто вторым, - смеется Катри.
Вместо эпилога
Историю о возвращенном Иерусалиме я хочу закончить упоминанием о Мойше Стемпеле, заместителе Моты Гура, снискавшем славу самого сурового человека в бригаде. Невысокий, крепко сбитый и на редкость выносливый, он обладал еще невероятной внутренней силой. Близкие Стемпеля погибли в Катастрофе. Мойшеле (так звали его боевые товарищи) был отличным командиром и никогда не выражал своих эмоций по поводу удач или неудач. Он был человеком поступка, и делал все, что от него требовалось, без лишних слов. И надо же такому случиться: именно Мойше Стемпелю судьба предначертала водрузить у Стены Плача, к которой евреев не пускали на протяжении девятнадцати лет, израильский флаг. И вот уже десантники устремили взгляд на развевающееся полотнище, вскинув руку в воинском приветствии. Заметив, как дрожит рука у Мойше Стемпеля, один из товарищей бросил на него встревоженный взгляд: «Ты в порядке?». - «Если бы мои предки знали, что я вместе с другими израильскими десантниками пробьюсь к Западной Стене и вывешу на ней израильский флаг, они согласились бы тысячу раз отдать за это свою жизнь», - произнес суровый Стемпель. И, может быть, впервые за долгое время его глаза повлажнели. Спустя несколько лет Мойше Стемпель погиб в схватке с террористами.