Нижеприведенный текст из 3 части романа "Вокруг державного престола".
Сон боярыни.
Декабрьской ночью 1651 года, когда за окном особенно сильно трещал сильный мороз, боярыню Морозову разбудил громкий детский плач, раздавшийся в сонной и теплой тишине.
Всполошено вскочив, она накинула на плечи теплую шаль и, ласково приговаривая, вынула ребенка из люльки. Вслед за ней вскочила нянька Агафья. Она спала в углу на сундуке. Феодосия велела ей ложиться, а сама пошла к лестнице, ведущей на первый этаж. Свесившись вниз, боярыня крикнула в темноту истопнику, чтобы он поднимался наверх.
–Что прикажешь, голубушка-боярыня, – спросил Кузьма, на ходу протирая заспанные глаза и подобострастно кланяясь перед хозяйкой.
–Разожги камин и ступай, – приказала Феодосия. Присела на кровать с ребенком на руках и стала дожидаться, когда тот уйдет.
Выполнив работу, истопник ушел досыпать. А Феодосия сняла с плеча лиф широкой ночной рубахи и с возрастающим, как и у младенца, нетерпением, поскорей приложила сына к груди. Тот сразу же впился крошечными губками в сосок. Ощутив, как он больно и сладко начал сосать молоко, она почувствовала, как по всему телу разливается мощная волна блаженства и счастья. В мерцающей полутьме она нежно и радостно смотрела на ясное и сонное лицо своего ребенка. Иванушка сосал сосредоточенно и жадно. Иногда он забавно морщился и выпускал грудь, закрывая глазки. Феодосия осторожно гладила маленькую пухлую щечку, и ребенок
проснувшись, снова припадал к груди, сладко и больно вытягивая из неё млечные жизненные соки, которые она щедро дарила ему.
Вытянув ручонку, младенец хватался неумелыми крошечными пальчиками то за материнскую грудь, то за мочку её уха. Она даже слегка нагнула голову, чтобы ему было легче доставать до уха. У Иванушки была такая милая врожденная привычка – хвататься крошечными пальчиками за материнское ушко, теребить и гладить. Феодосия глядела и не могла наглядеться на милое и драгоценное личико сына. Материнское сердце сладко сжималось от горячей любви и переполнявшего её счастья.
Весело трещал огонь, вытягивая через каминную решетку длинные красно-желтые языки, как будто стремился на волю. И так же весело, но грозно трещал за маленькими стеклянными окнами, лютый декабрьский мороз.
Тепло шло к ним в комнату от камина и с нижнего этажа. Внизу, в подклетье находились огромные печи, которые топились день и ночь. От них тепло поднималось по трубам и расходилось по всем жилым помещениям, обогревая не только верховые хозяйские покои, но и все помещения нижнего этажа: в которых находились кладовые и чуланы, в которых проживала домовая прислуга.
Феодосия и сама задремала под сладкое причмокивание сына, таинственные шорохи за стеной и завывание ветра….
Но вдруг, как будто кто-то толкнул её. Она со страхом открыла глаза. Посмотрела на спящую няньку, потом на огонь, и вдруг вспомнила свой страшный сон, который приснился недавно.
В тот день, устав от навалившихся на неё многочисленных домашних забот, она рано легла спать. И засыпала плохо и беспокойно. Долго ворочалась, вспоминая мужа, по которому уже успела соскучиться, и которого давно не видела.
Не найдя на кровати удобного положения своему усталому телу, она закрыла глаза и стала молиться, перебирая в памяти и шепотом читая все подряд, свои любимые с детства молитвы. И незаметно забылась тяжелым прерывистым сном.
Ей приснилось, что она с трудом идет по обледеневшему полю в простой рубашке, ступая голыми ступнями на колючий и обжигающий снег. Она видит, что ноги её сильно изранены и кровоточат. На много верст вокруг застыло серое безжизненное пространство, ни одного человека вокруг.
Где-то далеко впереди, на фоне безжизненного серого неба, на черной линии горизонта, виднеется одинокая белая церковь с золотым куполом и высоким крестом. И хотя нет на небе солнца, которое освещало бы безжизненную равнину, золотой купол горит так дивно и ярко, как будто он – под солнцем или само солнце! И этот свет притягивает её взор, манит и зовет к себе, как магнит.
И вдруг она чувствует, как ледяная вьюга с неожиданной силой опоясывает её измученное тело. Как будто острые иглы впиваются и пронзают её насквозь. Она отчаянно вскрикивает и оборачивается назад. И видит собственные окровавленные следы.
Невыносимая тоска и сожаление о чем-то великом, дорогом и прекрасном, что бесповоротно ускользает от неё, с неожиданной и мощной силой накатывается на неё. Горло сжимается от удушья, невыплаканных слёз и горестных предчувствий.
Она сдерживает крик, и равнодушно отворачивается, упорно продолжая идти туда, где в серой метельной мгле возвышается и сияет золотым крестом белая церковь…
Сквозь тягостное и сонное забытье она слышит, как вслед ей раздаются чьи-то подбадривающие и утешающие голоса. Их много, очень много…. Голоса тихонько переговариваются между собой, шепчут утешительные молитвы и стонут, стонут… плачут вслед: « Страдалица ты наша…страдалица родимая,… за всех нас… за нашу чистую древнюю веру …примешь ты смерть. Душа русская… страстотерпица Феодосия Морозова, жизнь отдаешь в мучениях за Христа и православную веру святую…»
Не выдержав сдавившей сердце смертной тоски, она дико вскрикивает и открывает глаза. Феодосия вся дрожит.
Она чувствует, что сорочка на ней насквозь мокрая.
Прижав руки к горлу, она приподнимается на постели и в ужасе вглядывается в темноту…
Но все тихо. Родимый сыночек и нянька мирно спят. Через окошко на неё равнодушно взирает полная желтая луна, заливая горницу мертвенным светом.
« Напугала ты меня, » – с беззвучным укором шепчет Феодосия луне и креститься. Потом тяжко вздыхает и снова ложиться, укрывшись одеялом с головой.
Сердечко её испуганно и неровно бьется, будто маленькая нежная птичка, пойманная в железную клетку.
« Надо мне к Степаниде пойти. Она мне и сон растолкует и успокоит…страшно- то как! » – думает она и почти успокоившись, закрывает глаза.
Степанида стоит перед её мысленным взором, как живая. Она смотрит на неё и тепло улыбается…
Феодосия Прокопьевна всегда радушно принимала стекающихся к ней в богатый боярский дом, со всех окраин московской земли, юродивых, нищих и убогих, калик, старцев и стариц. Каждому, постучавшему в её двери, она давала кров, кормила и поила, разрешая пришлым людям жить, пока сами не захотят уйти. И с каждым, не брезгуя и не гнушаясь ужасных болезней, язв и нищеты, в котором находился страдалец, она лично знакомилась, расспрашивала о жизни и скитаниях, душевно беседовала. Молва о неслыханной доброте и участии боярыни Морозовой разлеталась во все концы Москвы, как на крыльях.
Для пришлых людей, в подклетье была выделена большая и теплая горница. Глеб Иванович, хотя и не одобрял долгое проживание пришлых людей, молодой красавице жене не перечил. Он считал, что лад и покой в их семье важней его придирок. Странники, калики, прохожие, нищие и юродивые менялись в доме Морозовых постоянно. И каждый был принят здесь с теплом и участием.
Так и Степанида Яковлевна Тимофеева, услышав про радушный дом Морозовых, постучалась в ворота, когда Глеб Иванович уехал воеводствовать в Поволжье.
На страннице был надет видавший виды старенький кожух, подпоясанный веревкой и темный пуховый платок. За спиной висели мешок и котомка. Она степенно подошла к высокому и узорчатому крыльцу, встала перед ним, поклонилась до земли и трижды перекрестилась. И осталась так стоять, пока сама молодая боярыня не вышла к ней навстречу. Пока она стояла, дворник успел веником обтряхнуть от снега её запорошенную одежду, пуховый платок и валенки.
Когда Феодосия спросила, откуда та пришла? – ответила коротко и с достоинством – издалека. Поглядела строгими глазами и попросила называть её матушкой Степанидой. За вечер она ни с кем из приживалок так и не проронила ни слова. Вела себя спокойно и замкнуто, за общим столом сидела поодаль, с достоинством, как будто и не крестьянка. Была матушка Степанида, несмотря на свой старый возраст, высокая и крепкая, с прямой спиной, с темным от времени морщинистым лицом и натруженными руками. Она сразу показалась боярыне мудрой и настрадавшейся женщиной с изломанной и трудной судьбой.
Той же ночью у Феодосии неожиданно захворал маленький сын.
Она хорошо помнила, как металась в тревоге по дому, не зная, чем ещё, помимо известных способов, помочь своему несчастному ребенку? От растирок и прохладных влажных обертываний температура не спадала – ребенку становилось все хуже и хуже. Вначале он заходился в судорожном кашле и тонком жалобном крике, а потом и вовсе личико его побледнело. Иванушка закрыл глазки, поник головкой, сипло и тяжко дышал.
–Бог тебя обязательно услышит и поможет, голубка. Ты его у смерти отмолила. Поспеши, милая! Прикажи поставить большой котел с водой на печь. Горячей воды нужно много, очень много, чтобы сильный пар пошел, – услышала она за спиной ласковый и повелительный голос.
Феодосия в этот момент стояла в слезах на коленях перед иконами. Она порывисто обернулась и с жадной надеждой впилась взглядом в спокойное лицо Степаниды.
Дальнейшие события для неё продолжались, как во сне. Первым делом, старая женщина открыла маленький сжатый ротик младенца и решительно влила ему из ложечки какого-то лекарство. Потом она вынула из своей котомки несколько укупоренных бутылочек с жидкостями и мазями и расставила их на столе, рядом разложила на белой тряпочке блестящие металлические инструменты.
Ловкими и уверенными движениями Степанида подхватывала и переворачивала распластанного младенца, растирая его горячее худенькое тельце водкой и уксусом, смешанными с водой и каплями какой-то темной настойкой, которую матушка вынула из своей котомки.
Постепенно жар стал спадать. Однако, Иванушка, по-прежнему, лежал без чувств.
–Ты, наверное, лекарка или знахарка? – тихо спросила Феодосия у Степаниды, с благоговением наблюдая за каждым её движением. Она боялась поверить в чудо. Старая женщина кивнула, продолжая сосредоточенно священнодействовать над больным ребенком. И это уверенное спокойствие вдруг передалось взволнованной матери.
–Пойди, встань на молитву, милая. Вижу я, съедают тебя печаль и тревога. Но этим ты сыну не поможешь. Попроси у Бога прощения и здоровья своему сыночку. Помолись за скорое возвращение мужа,– посоветовала она, когда заметила, как прижимает руки к груди Феодосия и, как встревожено, смотрит на сына.
Та тяжко вздохнула и пошла в крестовую. От молитв Феодосии действительно стало немного полегче. К счастью, стало лучше и ребенку: он пропотел и обессиленный заснул.
Когда принесли горячую воду, Степанида поцелуями разбудила мальчика и бережно поднесла к широкому кувшину, накрыв его головку широким полотном, чтобы он дышал над паром. Так она делала несколько раз с перерывами, в течение всей ночи, пока не убедилась, что ему стало лучше, и он стал свободно дышать.
Весь следующий день и ночь Степанида так же самоотверженно, не зная устали, ухаживала за больным младенцем, в то время, как молодая мать, стояла на коленях и молилась. Такая самоотверженная борьба за жизнь Иванушки продолжалась в течение нескольких следующих дней и ночей: женщины меняли друг друга по очереди.
–Научишь меня лекарскому делу? – Спросила Феодосия матушку Степаниду, когда все тревоги остались позади.
–Научу, – ласково улыбнулась та и добавила, – я когда уйду, ты сама станешь лечить людей. И за это тебе от Бога будет великая благодать и милость. Она понадобится тебе, страдалица…. Ох! Как понадобится! – Взгляд старой женщины погрустнел, стал задумчивым. На глаза навернулись слезы:
– Впереди у тебя, голубка боярыня, великие непереносимые страдания. Но ты перенесешь…, и не сломаешься, с божьей помощью – все перетерпишь и выстоишь,…страстотерпица русская…
.
Тогда Феодосия не придала значения словам Степаниды, потому что мысли её были заняты сыном. И жизнь её побежала своим чередом. А теперь, она неожиданно вспомнила эти странные слова и решила расспросить матушку, что та пыталась сказать?
...Она замерла и прислушалась к ровному дыханию сына и мирному ходу маятника настенных часов. Пролежав ещё какое-то время без сна, она поняла, что больше не заснет и встала. Зажгла свечу и пошла в крестовую, посмотреть на иконы и помолиться. Вернулась успокоенная сердцем. Постояла недолго возле подвешенной к потолку люльки, прислушиваясь к тишине. Потом перекрестила сына и легла в остывшую постель.
В начале этой осени по просьбе брата Бориса Ивановича Морозова, его брата Глеба Ивановича государь послал воеводствовать в Казани. Это было для Глеба Ивановича хорошее назначение. Тем более, что в Поволжье у братьев Морозовых находилось много своих обширных богатых вотчин. Находясь там, Глеб Иванович мог смотреть за их хозяйством и собственноручно собирать в Московскую казну обозы с вином, рыбой, хлебом, солониной, пенькой, веревкой, льном, кожей и салом. Так же он стал там вести и собственную торговлю зерном и хлебом себе в прибыль. С ходоками и обозами муж присылал Феодосии из Поволжья трогательные письма и устные послания, в которых высказывал заботу и тревогу о ней и маленьком сыне.
«Господи! Прошу тебя, спаси и защити моих близких и дальних сродственников: батюшку Прокопия Федоровича, братьев Алексея и Федора, Глеба Ивановича и Бориса Ивановича и сыночка Ивана, и меня рабу божию от худого человека и сглаза, лихолетья и плохой болезни, – шептала она в темноте утешительные слова молитвы, перечисляя всех подряд, истово и часто крестясь, уверенная, что спасительная молитва поможет и защитит её.
– Отче! Неужели же это ты мне судьбу мою показал? – тоскливо спросила она у Бога и молчаливой ночи. Еле слышное легкое потрескивание огня, и умиротворяющее дыхание спокойно спящих рядом людей раздавалось в тишине.
Она прогнала одолевающие её тяжкие раздумья и поднялась.
Разбудила Агафью и приказала ей не отлучаться от ребенка. А сама, отслужив заутреню, деловито направилась вниз. Как хозяйке огромного домовладения ей пора было приниматься за повседневные домашние обязанности. Тем более, что прислуга ещё спала и можно все спокойно осмотреть внимательным хозяйским взглядом.
Осмотр боярыня решила начать с сеней. Рогожа при входе оказалась не выметена дворником,а свисающие вниз края нарядных голубых налавочников были уже серые от принесенной со двора грязи. «Вроде, и народа вчера в доме было немного. Откуда же здесь грязь?» – озабоченно подумала она и вздохнула.
Заглянув в кладовые на первом этаже, она приподнимала крышки над всеми находившимися там огромными бочками: с мукой, горохом, хлебным зерном, сушеным мясом. Подходила к свисающим с крюков колбасам и сырам, проверяла и принюхивалась – нет ли плесени, не запортились ли? В просторных кладовых хранились многочисленные продовольственные запасы, которые регулярно пополняли приезжающие из семейной вотчины в селе Зюзино длинные обозы.
Поднявшись на второй этаж, Феодосия прошла через полутемные комнаты, в которых на лавках, спали слуги, укрывшись снятыми с себя рубахами, а кто-то – войлоками, кто-то – и бумажными одеялами. Не поленившись, она заглядывала и светила свечой в дальних углах под лавками и сундуками. Феодосия проводила пальцем по серебряным оправам киотов, полированным шкафам, буфетам и зеркалам. И всякий раз молодая хозяйка недовольно морщилась, когда замечала на своем белом пальчике грязь или пыль.
Вдруг, ей показалось, что лежащие на окнах атласные наоконники уже выцвели на солнце и требуют срочной замены. В цветочных горшках она обнаружила сухую землю. Такой же сухой оказалась и земля в высокой круглой кадке, в которой росло её любимое лимонное дерево – подарок княгини Нарышкиной на прошлогоднее рождество.
Феодосия спустилась в сени, налила в ковш воды и сама полила все цветы в горницах.
В светлице для приемов она решила, что зеркала, как следует, не начищены и не блестят, а ковры как следует, не выбиты…
« А ведь, только вчера утром наказала Меланье поставить девушек все убрать и почистить. И ковры выбить на снегу. День – то какой! – загляденье! Солнечный, морозный. И снегу много намело – как раз для ковров!» – радостно подумала она и подошла к окну, чтобы полюбоваться на золотой купол церкви, видный из окошка.
Отвлекшись от торжественного зрелища блистающего на солнце купола, она подумала о своей нерадивой ключнице и пошла её искать.
Та нашлась в столовой избе: сидела за столом, ела хлеб и запивала молоком.
Успевая одновременно давать указания стряпчей Акулине Тимофеевой, которая с невозмутимым лицом лепила рядом с ней на столе маленькие пирожки. Акулина была хорошая стряпчая и была взята в боярский дом из Соболихи ещё первой женой Глеба Ивановича. Все это время, так же, как и ключница Меланья Агафонова, ¬она верой и правдой служила в боярском доме.
Когда Феодосия полноправной хозяйкой пришла в богатый боярский дом, то не стала ломать установленный до неё порядок . И не отправила обеих женщин обратно в деревню. За что те ответили молодой боярыне горячей преданностью, и почти материнской опекой.
По правую руку от Акулины стояли глиняные миски со сладким взбитым творогом и яблочно – грушевым повидлом для начинки и глубокая кастрюля с готовой опарой. Здесь же на посыпанной мукой поверхности уже были разложены вылепленные пирожки и ватрушки. Быстрыми и плавными движениями стряпчая брала тесто из деревянного корыта, раскатывала скалкой, клала внутрь начинку и так же быстро лепила пирожок.
От кислых щей и томящихся в печи горшков с гречневой каши по столовой избе распространялся ароматный духмяный дух. На другой печи в большом медном котле разогревалась вода для стирки и прочих нужд.
При виде хозяйки, Меланья неловко подскочила и остановилась в ожидании. На её лице появилась угодливая и умильная улыбка. Боярыня остановилась возле серебряного рукомойника, испещренного чеканными фигурами, вымыла руки, обернулась и сердито произнесла:
– Да, сиди уж! Чего там. Прошла я нынче за тобой по горницам, везде пыль и грязь увидала. Недовольна я тобой, Меланья. Плохо ты исполняешь свои обязанности: не следишь за людьми и чистотой, – она недовольно поджала губы и укоризненно посмотрела на ключницу.
Та стояла, понурившись. Испуганно теребила широкие завязки темного фартука.
–Что молчишь-то? Молви хоть что-нибудь в оправдание-то, – смягчилась боярыня и присев за стол, подперла точеный подбородок белой ручкой.
–Виновата я, Феодосия Прокопьевна, голубушка! Ох, как виновата…Это Григорий виноват – он отвлек. Сказал, что приехал из Горбовки обоз.
Тонкая смолистая бровь хозяйки приподнялась:
– А что ж ты меня-то не позвала, когда обоз приехал? – недовольно поинтересовалась она.
– Так Григорий сказывал, чтоб я не беспокоила понапрасну. Мол, ты все знаешь, – пояснила ключница.
–То ж Григорий сказывал, а ты должна проверить – мало ли чего? Он мужик. Сама знаешь, что они о женщинах думают… Вот как ты! А ведь, должна была подойти и доложиться. Поинтересоваться, не надо ли чего? – снова назидательно повторила боярыня. Для лучшего усвоения и запоминания слабой на память ключницей.
Она, действительно, знала, что пришёл обоз. Не вышла потому, что кормила сына. Но все равно решила преподать незадачливой ключнице урок. Между тем, та виновато глядела на неё и сбивчиво оправдывалась:
–Пока я с Григорием-то весь товар-то пересмотрела да пересчитала, Груня-то в горницах прибиралась. А уж, потом как я стала смотреть за мужиками в кладовых, совсем закрутилась. А уж, потом и ты сама пришла из мастерской – на вечерю нас позвала, – Меланья замолчала и робко вгляделась в строгое лицо боярыни. Та вздохнула:
–В следующий раз, когда придет обоз, или какой купец с товаром в дом постучится, ты , Меланья, сразу зови. Я сама посмотрю и решу – нужно ли в дом чего? На тебя надежды мало, – заключила Феодосия и добавила:
–Завтра к утру приготовь отчет по деньгам, что на неделю тебе выдавала. Расскажешь, что на харчи потратила, а что на другие издержки пошло? – приказала она и встала. Подошла к печи, взяла ухват и вытащив горшок с кашей, поставила на стол. Приоткрыла крышку, заглянула внутрь и улыбнулась:
–Вкусно пахнет. Умеешь ты, Акулина живот порадовать. Положи в тарелку, пробу сниму, – похвалила она стряпчую. Та обернулась и с видом превосходства посмотрела на ключницу.
А боярыня тем временем, присела за стол и стала перечислять ключнице, что надо исполнить:
–В воскресенье к нам к обеду приедет сам боярин Морозов с женой.
Столовую посуду прикажи девушкам перемыть, серебро почистить: тарелки и братины, ковши и уксусницы, перечницы, рассольницы, солонки, поставцы, блюда, ложки, скатерти и покрывала, – все чтобы было чисто и готово на стол или в поставцы. И комнаты, чтобы все были выметены, горницы – чтобы прибраны, образа на стене развешены по чину, как положено. А столы бы и скамьи, чтобы были вымыты и вытерты, и ковры по лавкам расстелены. Вечером сама все проверю, как исполнила. К столу же подашь: морсы клюквенный и брусничный, чай малиновый и мятный, брагу и квас, яблочный сок и две бутыли французского вина. Из подгребья возьми свинину и говядину. Свари студень и рассольник с телячьих ножек. Запеки свинину в черносливе и утку с яблоками. Нарежешь колбас и сыров всяких, да ещё поставишь на стол всяких солений: капусты со свеклой, огурцов соленых и арбузов астраханских, помидор и яблок моченых. Ещё и сама посмотри, что к столу можно подать из наших запасов. И приди утром – отчитаешься, – не забыла напомнить боярыня, заметив округлившиеся глаза Меланьи.
–Все будет исполнено, боярыня милая, – поспешно ответила та.
–Садись, поешь со мной и иди, исполняй, что велено, – важно кивнула головой боярыня и подвинула к себе чашку с дымящей кашей.