ОДИССЕЯ
Песнь девятая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Так завершил своё слово приветливый царь феакийский.
Встал Одиссей, поклонился владыке и медленно начал
Длинный, печальный рассказ, на вопросы царя отвечая:
«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей благородных!
Сладко вниманье своё нам склонять к песнопевцу, который,
Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.
Я же скажу, что великая нашему сердцу утеха
Видеть, как целой страной обладает веселье. Как всюду
Дружно пируют в домах, песнопевцам внимая. И гости
Рядом по чину сидят за столами. И хлебом и мясом
Потчуют щедро себя. И из ёмких сосудов по чашам
Вина искристые льют виночерпии, боги застолий.
Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.
Но от меня о плачевных страданьях моих ты желаешь
Слышать. Ну что же! Исполню и эту нелёгкую просьбу.
Много бессмертные боги мне бедствий различных послали.
Но для начала я имя своё назову, чтоб могли вы
Знать обо мне. Чтоб, покуда не встретил я день свой последний,
В вашей далёкой стране я считаться мог гостем любезным.
Я Одиссей, сын Лаэрта, молвой до небес вознесённый
Только за то уж, что был сочинителем хитростей многих.
В солнечносветлой Итаке живу я. Видна отовсюду
В нашей округе гора Нерион, возвышаясь над морем
Мощной лесистой вершиной своей. В нашей местности много
Есть и других островов, недалёких один от другого –
Зам, и Дулихий, и лесом богатый Закинф, и на самом
Западе плоско лежит окружённая морем Итака.
Лоно её каменисто, но жителей поит и кормит.
Я же не ведаю края, что был бы прекрасней Итаки.
Зря Колипсо, из волшебных богинь, в заключении долгом
Силой держала меня, предлагая, чтоб стал ей супругом.
Тщетно меня чародейка, владычица Эи, Цирцея
В доме держала своём, предлагая сожителем стать ей.
Хитрая лесть их итакского сердца ничуть не коснулась.
Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших,
Даже когда бы роскошно в богатой обители жили
Мы на чужой стороне, далеко от пенатов отцовских.
Если, мой царь, повелишь, то о странствии трудном, какое
Зевс учредил мне, от Трои плывущему, я не замедлю
Честно поведать тебе. От разрушенных стен Илиона
Ветер привёл нас к Исмаре. Мы город сравняли с землёю.
Воинов мы уничтожили. Жён их в наложницы взяли.
Много сокровищ тогда мы награбили. Стали делить их.
Тут предложил я ахейцам скорей поле боя покинуть,
Чтобы соседи на нас не напали. Но добрый совет мой
Дружно отвергли безумцы. Вино им рассудок вскружило.
Мелкого много скота и быков криворогих зарезав,
Пир захотели они провести на морском побережье.
Только, пока пировала дружина ахейцев у моря,
Жители вольной страны той – киконы – сошлись по тревоге
И к разорённой Исмаре направились, местью пылая.
Вдруг их явилось так много, как листьев осенних, опавших,
Или весенних цветов на лугу, освежённых росою.
Вот когда стало понятно, что Зевсом могучим коварно
Участь нам всем приготовлена, горше которой не надо.
Сдвинувшись, начали бой мы вблизи кораблей, на стоянку
Бросивших в воды прибрежные груз якорей. Звучный воздух
Встречные копья, звеня, рассекали сверкающей медью.
Утро пока разгоралось над морем, пока подымался
Солнечный день над ареной сраженья, мы стойко держались
И отбивали атаки киконов, которые были
В несколько раз многочисленней нашей нетрезвой дружины.
Но лишь приблизился Гелиос к часу, когда отпрягает
Умный хозяин рабочих волов, – обратили киконы
Войско моё в недостойное бегство. По пять броненосных
Воинов я потерял с корабля. Остальные Аида
Милостью вечных богов избежали. И дальше поплыли
В горе большом о погибших и в радости светлой,
Что им самим посчастливилось выйти из битвы живыми.
Я же в тот вечер свои корабли не отвёл от стоянки, –
Так повелось на Итаке – пока мы не крикнули трижды
По именам тех товарищей наших, кого в перекличке
Не обнаружили мы после стихнувшей битвы кровавой.
Но, только сняли суда с якорей и поплыли к Итаке,
Как на флотилию Зевс буреносного выслал Борея.
Северный ветер страшнее зверей заревел, и мгновенно
Тучи и море, и землю черно обложили, и с неба
Грозная ночь опустилась. Суда наши мчались по морю,
В волны носы погружая. Уж трижды, четырежды были
Порваны бурей ветрила. И мы, избегая несчастья,
Их в корабли уложили, свернув словно свитки. И тут же
Начали вёслами к ближнему берегу править. Причалив,
Там провели мы в бездействии скучном два дня и две ночи,
Бурей вконец изнурённые, с тяжкой печалью на сердце.
Но третий день нам на радость явила красавица Эос.
Мачты опять укрепив и подняв паруса, мы по морю
Прежний продолжили путь. Повинуясь кормилу и ветру,
Быстро неслись корабли. И, наверно б, на отчую землю
Мы возвратились удачно, когда бы Борей разъярённый
Снова не сбил нас с пути, обходивших в то время Малею.
Нас удалив от Киферы, носил девять дней он по безднам
И на десятый к земле лотофагов удачно причалил.
Это народ, что питается только цветочною пищей.
Выйдя на берег, мы свежей водой запаслись. Подкрепились
Лёгким обедом. И самых надёжных ахейцев послал я
Местность разведать, а главное – кто проживает в прекрасной
Этой земле. Безобидных нашли они здесь латофагов.
С дружеской лаской разведчиков наших в селении встретив,
Каждому дали хозяева лотоса тут же отведать.
И позабыли ахейцы, куда они плыли, и страстно
Вдруг захотели остаться с народом счастливым, чтоб лотос
В чистых лугах собирать и не ведать душевных сомнений.
Силой мы их дотащили до берега и привязали
Крепко к сиденьям гребцов. Остальным же велел я, не медля,
Сесть в корабли и могучими взмахами вёсел упругих
Вспенить глубокие воды. Мы дальше поплыли. И вскоре
Прибыли в землю свирепых, не знающих правды циклопов.
Под покровительством Неба, живут они, горя не зная.
Землю не пашут, не сеют хлебов, виноград ароматный
Не размножают лозой. Там земля до того плодородна,
Что порождает сама по себе всё съедобное в мире.
Может, поэтому так и живут они поодиночке
В тёмных пещерах, а чаще на горных вершинах высоких.
Впрочем, и семьями тоже живут. Но и жёны, и дети
Хуже рабов у семейных владык, чья жестокость страшнее
Гнева небесных богов, обитателей вечных Олимпа.
Есть среди диких утёсов, полей и лесов, окружённых
Морем кипучим, где жизнь дикарей протекает, – безлюдный
Остров. Там горы и скалы, леса и поляны. Там козы
Издавна царствуют. Там с сотворения мира охотник
Не был ни разу. Хотя этот остров не так уж далёко
От обиталищ гигантов, от их островов благодатных.
Нет у циклопов могучих вершителей дел корабельных,
Ибо они кораблей, да и лодок в глаза не видали.
А между тем, козье царство на острове диком имело
Пристань, которой бы мог позавидовать город столичный.
Так был спокоен залив, ограждённый горами, что, если б
В бухту вошли корабли, то едва ли пришлось опускать им
Груз якорей или судна привязывать к соснам – на месте
Столько могли бы они простоять на воде, сколько сами
Здесь захотели бы люди остаться, душой отдыхая.
А отдохнуть здесь тянуло бы тех, кто морскою пучиной
Странствовал долго. Вода чистоты небывалой. Окружьем
Слой золотого песка. А за ним молодое подлесье.
Там, где над тихим затоном нависли скалистые кручи,
Льётся из тёмной пещеры прозрачный поток говорливый,
Споря с шумливой листвой, если ветер в залив забегает.
В этот затон, непременно по воле бессмертных, зашли мы.
Выдалась страшная ночь, что случается редко. Потоки
Тьмы непроглядной окутали воду и небо. Цепочкой,
Близко друг друга держась, корабли наши плыли, по всплеску
Волн рассекаемых, определяя движенье соседей.
Так мы и шли осторожно, пока корабли не коснулись
Берега в пристани той. И тогда паруса мы свернули.
Сами же вышли на берег и вскоре под шёпот волшебный
Волн приглушённых и листьев подлеска уснули, как дети. –
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Мы, разделившись на группы, разведали остров безлюдный.
То ли обход наш нежданный спугнул обитательниц леса,
То ли согласно решенью богов добросердые нимфы
Множество коз быстроногих пригнали к стоянке случайной
Наших судов, – только мы, возвратившись, схватились за копья,
Стрелы и луки и бросились в гущу животных. И вскоре
Бог благосклонный порадовал нас небывалой добычей.
Трюмы двенадцати наших судов загрузили мы плотно.
И целый день до вечернего мрака печёное мясо
Ели и чудным вином запивали. Немало сосудов
Им мы наполнили, город священный киконский разрушив.
А между тем, как весёлый наш пир продолжался, я видел,
Как над полоской земли, что от пристани нашей лежала
На расстоянье запущенной трижды стрелы поднимался
Дым от пастушьих костров и отчётливо слышал гортанный
Говор неведомых жителей. Но покрасневшее солнце
В море уже опустилось, и тьма затопила пространство.
Пир потерял свою силу. Всё в благостный сон погрузилось.
Снова восстала из мрака с перстами пурпурными Эос.
Верных товарищей я на совет пригласил и сказал им:
«Все вы пока оставайтесь у пристани. Я же с командой
Сведать о том попытаюсь, какой здесь народ проживает –
Дикий ли, нравом свирепый, не знающий правды,
Или приветливый, богобоязненный, гостеприимный».
Так я сказал и, взойдя на корабль, повелел, чтоб за мною
Люди мои поднялись и, усевшись на лавках за вёсла,
Разом могучими взмахами вспенили тёмные воды.
К берегу вскоре пристав, мы увидели устье пещеры,
Густо одетую лавром. Как видно, сюда собирался
Мелкий во множестве скот. Был высокой стеной из огромных,
Грубо набросанных каменных катышей двор отгорожен.
А за стеною дубы вместе с соснами тесно стояли.
Как я позднее узнал, великан в этой дикой пещере
Жил в одиночестве. Пас своих коз и баранов. Не знался
С теми циклопами, кто проживал по-соседству. Ужасен
Был его вид, и характер его был несносен и страшен.
Спутникам верным своим повелел я остаться на месте,
Близ корабля, и его сторожить неустанно. С собой же
Взял я двенадцать надёжных и самых отважных. В дорогу
Мехом вина запаслись мы. Вином наделил нас прекрасным
Жрец Аполлона Марон, Еванфеевый сын, обитавший
В роще священной Исмара, который разрушить пришлось нам.
Это вино он поднёс нам за то, что с женою и сыном
Мы пощадили его. А меня одарил он особо –
Золота лучшего качества дал семь талантов, кратеру
Из серебра бесподобной работы, налил мне двенадцать
Ёмких скуделей вина, но вина небывалого свойства.
Если кому-то его наливал я, то меру напитка
Двадцатикратною мерой воды разбавлял, но ни вкуса,
Ни аромата, ни крепости он не терял, и с восторгом
Пил его гость мой, считая вино Олимпийцев достойным.
Взял я с собой тем напитком наполненный мех и съестного
Мех покрупнее: упорно вещало мне средце, что можем
В плен угодить мы к циклопу, лишённому принятых правил
Гостеприимства, смиренья, добра, почетанья бессмертных.
Шагом поспешным к пещере приблизились мы, но в жилище
Не оказалось ни коз, ни овец, ни хозяина. Видно,
Рано на пастбище выгнал животных хозяин. Мы стали
Всё с интересом осматривать в древней пещере. Немало
Было сыров в тростниковых корзинах. В отдельных загонках
Заперты были козлята, отдельно барашки. Все чаши
Были налиты густой проктоквашей до самого края.
Спутники стали меня убеждать, что, сырами запасшись,
Взяв пожирнее козлят и барашков, с добычей нам нужно
Быстро до нашей стоянки добраться и в море пуститься.
Я, на беду, отказался совет их разумный исполнить.
Видеть циклопа хотелось в надежде, что, нас угостив, он
Даст нам подарок. Но встретить его оказалось не в радость.
Яркий огонь разложив, совершили мы жертву. Свой голод
Сыром с лихвой утолили, остались в пещере и стали
Ждать, чтоб со стадом в неё возвратился хозяин. Недолго
Ждали мы этого. С ношею дров появился у входа
Страшный циклоп. Бросил с грохотом гору поленьев. От страха
В угол пещеры упрятались мы. А хозяин в то время
Стадо баранов и коз подогнал к каменистому устью,
Маток в пещеру впустил, а самцов, отделив терпеливо,
На ночь в ограде оставил. Потом изнутри непомерно
Камнем большим ход в жилище задвинул. На камень поменьше
Сев, начал маток доить. Подоив же, под каждую матку
Клал сосунка. Половину отлив молока в плетеницы,
В них он оставил его, чтоб оно загустело для сыра.
Всё молоко остальное разлил по сосудам, чтоб утром
Пить или вечером поздним, пригнав с дальних пажитей стадо.
Кончив заботливо дело, развёл наконец он в пещере
Яркий костёр, и увидел незванных гостей, и сказал нам:
«Странники, кто вы? Откуда пришли водяною дорогой?
Делом ли заняты вы? Или всюду скитаетесь, чтобы,
Жизнью играя, побольше добычи скопить, принося лишь
Горе народам?» – спросил нас хозяин. И каждого сердце
Оборвалось, столько в голосе было угрозы и силы.
Но, ободрясь, я ответил циклопу: «Могучий властитель!
Все мы ахейцы. Плывём мы от Трои далёкой. Сюда же
Бурею нас принесло по волнам беспредельного моря.
В милую землю отцов возвращаясь, с прямого пути мы
Сбились. Но так, видно, было угодно могучему Зевсу.
Служим мы в войске царя Агамемнона. Он, как известно,
Всех земнородных людей превзошёл несказанною славой.
Город великий разрушив и много врагов уничтожив,
Ныне к коленям твоим припадаем, тебя умоляя
Нас, бесприютных, принять дружелюбно, чтоб нам напоследок
Памятный сделать подарок, которым гостей наделяют.
Славный, – убойся богов. Мы пришельцы. Мы ищем покрова.
Мстит за пришельцев отверженных Зевс, вдохновитель Олимпа,
Бог гостелюбец, священного странника вождь и заступник».
Так я сказал. С неожиданной злобой циклоп отвечал мне:
«Видно, что ты издалёка, а может, и вовсе безумен,
Если подумал, что я убоюсь и уважу бессмертных.
Нету ни в Зевсе нужды нам, циклопам, как нету ни в прочих
Ваших блаженных богах. Мы породою всех знаменитей.
Страх громовержца Зевеса разгневать – меня не принудит
Вас пощадить. Поступлю я лишь так, как я сам пожелаю.
Ты же теперь мне скажи, где корабль, на котором приплыли
Вы во владенья мои? Это должен я знать. Отвечай же!».
Так он с ухмылкой сказал. Я подвох его понял и тоже
С дерзким обманом ответил: «Земли сотрясатель, коварный
Бог Посейдон наше судно на скалы прибрежные бросил,
И налетевшая буря обломки в кипящее море
Вмиг унесла. Лишь немногим из нас повезло несказанно –
Вплавь мы пустились, и вот мы в твоей чудотворной пещере».
Так я сказал. Но ни словом на речь мою не отозвался
Страшный циклоп. С небывалым проворством со мною стоящих
Двух мореходов схватил он, с размаху ударил о камень,
Так что мозги разлетелись по стенам и полу, и тут же
Съел наших бедных друзей, разорвав их на мелкие части.
Мы, святотатства свидетели, руки со стоном подняли
К Зевсу Отцу. Помутился наш разум от скорби и горя.
А людоед безобразный, наполнив едой своё чрево,
Пищу запил молоком и на голой земле растянулся.
Справившись с дрожью, которая всё моё тело пронзила,
Я подошёл к великану и меч свой отточенный вынул,
Чтобы вонзить его в печень злодея. Но острою мыслью
Был остановлен, как будто бы молнии блеском. Едва ли
С глыбой, которая вход заградила, мы справимся сами.
Пусть уж её отодвинет циклоп своей мощью безмерной.
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Снова костёр разложив, людоед по привычке принялся
Коз и овец терпеливо доить. И под каждую матку
Снова он клал сосунка. А когда завершилась работа,
К нам подошёл, быстро выбрал двоих и, вчерашним приёмом
Жизни лишив, он позавтракал ими с ужасной ухмылкой.
Мощной рукой отодвинул обломок скалы, хворостиной
Выгнал шумливое стадо во двор и пещерное устье
Снова задвинул громадною глыбой. Пронзительным свистом
И громогласными звуками дикий хозяин пещеры
Стадо погнал по дороге на горное пастбище. Я же,
Вместе с друзьями в жилище оставшись, задумался крепко,
Как бы врагу отомстить, и молил о защите Палладу.
Вот что, размыслив, нашёл наконец я удобным и верным.
В козьей загонке стояла дубина циклопова – свежий
Ствол обработанной грубо маслины. Его он, очистив,
Сохнуть поставил в загонку, чтоб после гулять с ним. Подобен
Мачте он нам показался, какая бывает на судне.
Взяв этот ствол, я три локтя отмерил, мечом своим острым
Вырубил нечто подобное толстому клину. На углях
Острый конец закалил. И поспешно в навозе пещерном
Спрятал обрубок маслины. И тут же друзья мои жребий
Бросили – кто мне помощником будет в задумке опасной
Выколоть глаз людоеду колом обожжённым, как только
Спать он завалится после еды у закрытого входа.
Жребий мне дал четверых, и наверно по воле небесной,
Именно тех, на кого бы и сам я свой выбор направил.
Вечером, тучное стадо пригнав, людоед возвратился.
Но, отвалив от пещеры тяжёлую глыбу, в жилище
Стадо впустил без разбора, всей пыльною массой шумливой.
Видно, опасность почуял, а может, его надоумил
Демон, один из плеяды нечистых, которые служат
Злу и страстям развращённым. Циклоп необъятною глыбой
Снова пещеру задвинул. И вновь в заведённом порядке
Маток принялся доить. Подоив же, под каждую матку
Клал сосунка. И, закончив работу, опять беспощадно
Вырвал двоих из команды моей, и ужасная участь
С нами и с домом родительским их разделила навеки.
Духу набравшись, решил подойти я к циклопу вплотную
С полною чашей вина, аромат от которого остро,
Смрадные запахи перебивая, пещеру наполнил.
Так я сказал людоеду: «Себя человеческой плотью
Ты напитал, о хозяин, теперь же отведай напитка,
Лучше которого нет на земле. Вместе с судном он сгинул.
Но его часть сохранил я в надежде на встречу с тобою.
Милость твою уповал обрести. Но свиреп ты ужасно.
Кто же, скажи, беспощадный, тебя посетит из живущих,
Если проведает вдруг о твоих беззаконных поступках?»
Взяв мою чашу, циклоп с удовольствием выпил напиток,
Мною водой не разбавленный. Видно, вино властелину
Крепко понравилось. Вновь попросил он налить ему чашу,
Но уже тоном другим: «Ты налей-ка ещё мне напитка
И своё имя скажи, чтобы мог я тебе приготовить
Добрый подарок. У нас, у циклопов, кистей винограда
Самых роскошных не счесть – их дождями сам Зевс освежает.
Твой же напиток – амброзия с дивным небесным нектаром».
Так он сказал. И другую я чашу вином искромётным
Тут же налил. И ещё попросил он. И третью безумцу
Я не без умысла быстро поднёс. В голове великана
Стало шуметь огневое вино. Я сказал людоеду:
«Славное имя моё ты хотел бы узнать, чтобы сделать
Принятый в мире людском при нежданном знакомстве подарок.
Я называюсь Никто. Мне такое название дали
Мать и отец. И друзья меня так называют». С насмешкой
Мне отвечал людоед: «Мой любезный Никто, уж признаюсь
Ради вина твоего, что, счастливчик, ты будешь последним,
Кто будет съеден из братии вашей. Таков мой подарок».
Тут повалился он навзничь, совсем опьянелый. И набок
Свесилась шея его. И могучей неведомой силой
Сон овладел им. Вино оказалось настолько коварным,
Что и питьё и еду он извергнул нутром нечестивым.
Кол свой достав, мы его остриём на огонь положили.
Тотчас зардел он. Друзей, что по жребию выпали, быстро
Я подозвал, ободрил их. Уже начинал возгораться
Кол наш, хотя был сырой. Я поспешно из пламени вынул
Факел чадящий. Ахейцы его подхватили и ловко
Втиснули спящему в глаз. И, с конца острый кол поднимая,
Стал им вертеть я, как вертит на верфи строитель умелый
Доску упругую буром. Другие ж, ему помогая,
Крутят ремнями бурав и, вонзаясь всё глубже, визжит он.
Так мы проворно вертели руками в глазу великана
Кол заострённый. Облился горячею кровью мучитель
Нашей команды, истлели ресницы его, задымились
Брови шершавые. Лопнуло яблоко в страшной глазнице.
Выбрызнул глаз, на огне зашипевший. Кузнец расторопный
Так, изготовив секиру, металл опускает нагретый
В воду холодную, чтобы имел он надёжную крепость.
Дико завыл людоед – застонала от воя пещера.
В страхе мы кинулись прочь. С небывалой свирепостью вырвав
Кол из пронзённого глаза, облитый кипучею кровью,
Мощной рукою его отшырнул он и стал в исступленье
Криком циклопов сзывать, обитавших в глубоких
Гротах окрестных, а также на ветреных горных вершинах.
Громкие вопли услышав, сбежались к пещере циклопы.
Вход обступили закрытый и строго спросили: «Зачем ты
Всех нас созвал, Полифем? Что такое случилось, что сладкий
Сон наш прервал ты и ночи блаженство нарушил?
Коз ли твоих и баранов похитили нынче? Иль сам ты
Гибнешь? Но кто же тебя здесь обманом иль силою губит?»
Им отвечал он из тёмной пещеры отчаянно диким
Рёвом: «Никто! Но своей я оплошностью гибну. Никто бы
Силой не мог навредить мне». В сердцах закричали циклопы:
«Если никто, для чего же так страшно ревёшь ты? А если
Болен, то воля на то Громовержца. Её не избегнешь.
Помощь проси у отца своего, Посейдона-владыки».
Так говорили они, удаляясь. Во мне же смеялось
Сердце моё, что придуманным именем спас я ахейцев.
Тяжко стеная, циклоп отодвинул от входа громаду,
Сел перед нею и вытянул руки, надеясь, что в стаде,
Шумно во двор выходящем, он нас переловит. Конечно,
Мыслил свирепый глупец, что и мы безрассудными были.
Я же умом осторожным отыскивал верное средство,
Как бы от гибели всех нас избавить. Напрасно роились
Мысли в моей голове, не рождалось решенье, а гибель
Рядом была. Вдруг идея меня осенила. Бараны
В стаде циклопа огромные были, обросшие шерстью
Длинной и мягкой. Я по три связал их надёрганным лыком
Из необъятной рогожи, постелью служившей циклопу.
По человеку под каждым из средних баранов спокойно
На тренировке смогли привязать мы. С боков охраняли
Их и телами своими и шерстью бараны из связки.
Я же себе из отары могучего самого выбрал.
Был он настолько широк, и такое руно покрывало
Тело его, что под ним я легко мог проникнуть на волю.
С трепетом в сердце мы ждали рассвета в тюрьме нашей жуткой.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
К выходу ринулись дружно самцы. Молоком истекая,
Требуя дойки привычной, заблеяли жалобно самки.
Охая, щупал руками циклоп только спины бегущих
Мимо животных. Он даже подумать не мог, что скрываться
Могут внизу хитроумные люди. Но вот и последний,
Самый приметный баран, под которым, за шерсть ухватившись,
Я подвигался к циклопу. Руно бережливо ощупав,
Стал говорить он с любимцем: «Зачем ты сегодня последним
Наше жильё покидаешь? Ты прежде медлителен не был.
Первым всегда, величаво ступая, на луг выходил ты
Сладкоцветущей травой наслаждаться. И в полдень к потоку
Первый бежал. И всегда впереди заходил ты в пещеру.
Что же сегодня идёшь ты последним? Наверно, почуял,
Что моё око уже за тобою не смотрит. Лишён я
Светлого зренья бродягою гнусным. Никто его имя.
Крепким вином он мой ум отуманил. Но власти циклопьей
Он не избегнул. Когда бы, мой друг, говорил ты хоть малось,
Ты бы сказал мне, где спрятался враг ненавистный. Я череп
Вмиг раздорбил бы ему и разбрызгал бы мозг по жилищу.
И отомстил бы жестоко скитальцу Никто за обиду».
Так он сказал, и любимца, вздохнув, отпустил на свободу.
Возле ворот из ограды я первым покинул укрытье,
Путников освободил от томительных пут, и все вместе
Коз и баранов собрали мы в стадо, и дальней дорогой,
Всех поселений в обход, на стоянку у моря погнали,
К нашему судну. И сладко товарищам встретить нас было,
Смерть избежавших. По нашим законам ахейцы хотели
Тризну по воинам павшим устроить, но я приказал им
Стадо скорей погрузить и в открытое море отчалить.
Вскоре мы были на том расстоянье от страшного грота,
Голос еще на котором достаточно чётко услышать
Мог людоед, и тогда закричал я во всю свою силу:
«Слушай, циклоп беспощадный! Ты с нами ужасную шутку
Нынче сыграл. И за это жестоко наказан Всевышним.
Если когда-нибудь снова тебя попроведают гости,
Ты их не жри, словно зверь ненасытный. Будь ласковым с ними».
Так я ему прокричал, и безумец, ужасно взбешённый
Новою хитростью нашей, тяжёлый утёс от вершины
Вмиг отломил и на голос мой кинул громаду с размаха.
Глыба упала так близко от нас, что высокой волною
Нас подхватило и судно упёрлось в песчаную косу.
Длинным шестом от неё оттолкнул я бессильное судно.
И приказал мореходам своим, налегая на вёсла,
Места достигнуть того, где огромная скальная глыба
Чуть не покончила с нами. И снова я начал циклопа
На разговор вызывать. Но товарищи чуть ли не хором
Стали меня убеждать, чтобы бросил я злую затею.
«Дерзкий, – они говорили, – зачем ты чудовище дразнишь?
Он ведь обломком скалы на прикидку чуть нас не отправил
В Царство Аида. А что помешает циклопу повторно
В судно скалой запустить, но теперь уже более точно?»
Так говорили они. Только сердце упорно желало
Дерзкою речью еще раз унизить циклопа. И снова
Крикнул я, что было силы: «Когда тебя кто-нибудь спросит,
Как потерял ты единственный глаз, отвечай ему честно:
Царь Одиссей, городов сокрушитель, героя Лаэрта
Сын, знаменитый властитель Итаки, мне выколол глаз мой».
Так я сказал. Заревел людоед Полифем и воскликнул:
«Горе! Пророчество древнее нынче сбылось надо мною.
Некогда был здесь один предсказатель великий и мудрый,
Дивный всевидец Телам, Евримия достойный наследник.
Жил и состарился он, прорицая в отчизне циклопов.
Зная о том, что случится в грядущем, однажды поведал
Мне он, что я от руки Одиссея ослепну. Казалось,
Явится в нашу страну великан, помощнее циклопов.
Я великана и ждал. А явился тщедушный и хилый
Карлик какой-то, вином опоил и лишил меня зренья.
Если ты впрямь Одиссей, возвратись. Как желанного гостя,
Я одарю тебя лучшим подарком. А сам Посейдона
Буду молить, чтобы нынешний путь совершил ты безбедно.
Он мой отец. Я его упрошу оказать вам почтенье.
Он же и мне, при желании, зренье вернёт, милосердный».
Так говорил Полифем. Отвечая, я громко воскликнул:
«О, если б мог я с такой же гарантией вырвать из тела
Грязную душу твою и отправить в пределы Аида,
Как сотрясатель земли, твой отец, не вернёт тебе зренья!»
Тут людоед в дикой ярости к небу простёр свои руки,
Начал молиться владыке морскому, рыча и стеная:
«Царь Посейдон земледержец, могучий, лазурнокудрявый!
Если я сын твой и ты мне отец, то не дай, чтоб достигнул
Отчей земли Одиссей, городов сокрушитель, Лаэртов
Сын, обладатель Итаки, меня ослепивший. Но если
Воля богов, чтоб увидел родных мой губитель, чтоб в дом свой
Царский вернулся, чтоб в милую землю отцов возвратился,
Сделай, чтоб после великих напастей, утратив в скитаньях
Спутников всех, слишком поздно добрался туда непременно
Лишь на чужом корабле, чтобы встретить там страшное горе».
Так говорил он, молясь Посейдону. И был им услышан.
Тут он громаднее первого скальный осколок нащупал
И, размахнувшись, пустил его с дьявольской силой. Еще бы
Малую малость и глыба корму бы разбира. Волною,
Словно отвесной горой, нас в открытое море швырнуло
К острову коз, и вошли мы в ту самую пристань, в которой
Спутники наши, томясь в неизвестности, ждали, когда мы
Ровную скатерть затона разрежем движением судна.
Как я сказал, в этой тихой воде можно было оставить
Судно без якоря, но мы втащили его на песчаный
Берег. Удобнее было делить Полифемовых тучных
Коз и баранов. Мы поровну их разделили. Но всё же
Куш мой по воле команды другие превысил, и ровно
На вожака уведённой отары, который так славно
Дал мне свободу. В тот вечер на месте прибрежной стоянки
Мы принесли его в жертву великодержавному Зевсу.
Тучные бёдра сожгли перед ним. Но отверг нашу жертву
Бог Громовержец. Тогда с Посейдоном они порешили
Беды обрушить на нас, чтобы я напоследок ахейцев
Всех растерял и своих кораблей быстроходных лишился.
Мы же тем временем, древний обряд совершив, целый вечер
Ели прекрасное мясо и славным вином наслаждались.
Но вот и солнце зашло, и над островом мгла опустилась.
Сладко под шум набегающих волн у костров мы заснули.
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
На кораблях собрались мы, по лавкам привычно расселись,
Разом могучими вёслами вспенили тёмные воды.
Плыли в печали и скорби о братьях, бесславно погибших,
Но и в веселье великом, что сами живыми остались.
Конец девятой песни