Автобус приехал. Группа заключенных начала медленно подниматься по его ступеням. Нет, быть может, они поднимались и быстро, но это было томительным ожиданием, и я, казалось, ждал того момента, когда смогу присесть. И очередь казалась бесконечной. Заходя в автобус, я заметил всего одну странность: нет, водитель с каменным лицом – это дело обычное, водители автобусов вообще не любят смотреть на заключенных. Но вот копы… копы выглядели странно.
Когда-то я был в тюрьме, нас отвозили в нее примерно в таком же автобусе, и копы бесконечно кричали на нас, говорили о том, что мы звери, что мы ненужные во вселенной люди. Но в этот раз все было иначе: они молчали, и у них были очень бледные лица, глаза смотрели куда-то вдаль, даже не нас, и собаки, собаки были такие спокойные у них на поводках, они не лаяли, они просто сидели и смотрели. Не правда ли от этого могут пробежать мурашки по коже? От молчаливости наученных убивать овчарок…
Автобус ехал медленно, все заключенные с отрешенными лицами смотрели в лобовое стекло. Никто из нас не мог ни освободиться, ни выйти, некоторые даже мочились под себя. Когда мы добрались до места, ворота с мерзким скрипом открылись. Я увидел, что у въезда этой тюрьмы около трех КПП. Сбежать оттуда смерти подобно. Между двумя первыми вахтами находилась огромная длинная решетка, за которой я снова увидел собак, они тоже не лаяли, не огрызались. Они также смотрели в пустоту, они могли бы показаться мирными, если бы не обглоданные человеческие кости за их спинами. Нас повели в основной блок, полная антисанитария. Я никогда этого не забуду. Абсолютно опустевшие взгляды, причем у всех, и у тюремщиков, и у заключенных. Тогда я впервые в жизни понял, что тюремщики не меньше заперты в этих катакомбах, нежели мы, простые смертные. Камеры этой тюрьмы делились каждая на два человека, там не было камер, в которых бы жило 6 или 7 человек, не было одиночек, там даже не было карцера, само пребывание там уже было самым страшным наказанием. Нас вели по длинному коридору, справа и слева от которого находились камеры. Неслышно было ни звука. Никто в этих камерах не кричал и не ругался. Никто не общался между собой. Никто не подбегал к маленькому решетчатому окошку, чтобы посмотреть, кого же на этот раз привели, как это было обычно. Ничего похожего на привычный мне тюремный дозор. Я не знал, что со мной будет дальше. Я пытался скинуть это на то, что просто во время конвоя все ведут себя тихо, чтобы позднее не получить по морде в очередной раз резиновой дубинкой. Хотя и не знал, в обиходе ли в этой тюрьме резиновые дубинки. Меня молча подвели к моей камере, мне не сказали ни слова. Резким ударом, раздвинув мои ноги, они толкнули меня к стене, открыли дверь и отправили внутрь.