Или мир действительно так тесен, или, скорее, нас сближают силы небесные…
Впервые я встретил её в Риме, где был проездом в Ситжес. До самолета было чуть больше суток, пришлось гулять по городу. Вечером я совершенно измождённый сел на лавочку почитать Маркеса, пока солнце не покинуло эту страну до утра.
Рядом села чернявенькая женщина в пышной юбке, видимо, испаночка или итальяночка. А я погрузился в мир «Ста лет одиночества».
Маркес меня заворожил… С ним я не заметил перелёт из Питера в Рим, пропустил ужин, а вот теперь не пялюсь на знойную женщину.
Глаза устали… Я отложил книгу, сунув свою визитку с идиотским псевдонимом вместо закладки, откинулся на спинку и подумал о том, как уже хочется заехать скорее в арендованную квартиру в Ситжесе и отоспаться.
Дети напротив играли в мяч. Вдруг Знойная женщина засмеялась, напугав меня своим красивым и густым переливом. Я встрепенулся – у неё был в руках мяч, видимо, случайно попавший в неё. Она вскочила и ловко пнула его мальчишкам, а потом начала играть с ними, и её смех смешался со смехом трёх пострелят. А я снова задремал.
Встрепенулся я снова от Знойной. Она уже села рядом, а её юбка всё ещё оседала, занимая всю скамейку, ложась мне на ноги, на лежащую на них левую руку.
Я собрался уходить.
- Оу, сэр! Гив ми зис бук! – вдруг сказала Знойная.
- Вот?!
- Гив ми зис бук, плиз! – по слогам произнесла она, а я снова отметил, что испанцы и итальянцы ужасно говорят по-английски – как русские.
Я не хотел отдавать книгу: не люблю испорченных, эгоистичных красавиц, привыкших только получать.
А Знойная наклонилась ко мне, показывая шикарную грудь, протянула ко мне руку, показывая, острые ногти и произнесла… - показывая, что у неё есть сила…
Я отдал книгу. А она ушла. Ушла сексуальной походкой, а в моих ушах ещё звучало ужасное своим произношением английское предложение и почти родное «щоб ты сказывся!». И снова юбка… Знойная вскочила и ушла, а юбка ещё только поднималась со скамьи. А под юбкой…
А под юбкой лежала такая же книга Маркеса с красивой закладкой с изображенным на ней Крещатиком.
Через полтора месяца раздался телефонный звонок, а через 3 часа я пил кофе со Знойной. За окном небо по каплям падало вниз, стекая по стеклу, размывая вечерние огни питерской осени. В десятитысячный раз я отметил, что не разбираюсь в людях. Знойная оказалась скромной, возвышенной девушкой, которую солнечное свечение превращает в милую оторву, а серость неба – в доброго лирика.
Утром я поцеловал её спящую и улетел в Пекин на четыре дня. Она три дня ещё прожила у меня, кормя моего огромносвирепого кота, а потом уехала в Киев.
Получив через месяц гонорар, я приехал к ней. Тихий Музейный переулок, мягкая осень, Крещатик, который я видел на её закладке, соседи, которые здороваются и её старинная печатная машинка, которая заменила мне Интернет и половину Вселенной.
Каждую ночь мы гуляли по Крещатику, по малолюдным к утру площадям. Затем она уходила на работу, а я улетал на окраину Вселенной, где создавал новый мирок под треск её печатной машинки. Впервые я писал о любви. Впервые на суржике.
Площади перестали пустовать днём и ночью – тысячи людей ни то снимали кино, ни то играли в пейнтбол, ни то что-то праздновали. Когда стрельба за окном стала громче треска печатной машинки, мы переехали на окраину Киева, где у Знойной была большая квартира. Почти ежедневно мы приезжали по разным надобностям в музейный переулок, где эпические киносъемки набирали обороты – здесь образовались склады вывороченной брусчатки, лежали раненые люди, прятались какие-то бойцы. Больше здесь нельзя было шептать теплых слов любви – они были неуместны и неслышимы в крещендо каких-то лозунгов и призывов.
Я дописал свою книгу. Это был ни то конец зимы, ни то начало весны – я больше не следил за датами. Я следил за событиями в книге. Я был первым зрителем той драмы. Я садился на первый ряд партера, кидал пальцы на клавиатуру старинного «Империала» Знойной и, затаив дыхание, следил за зрелищем под стрёкот столетнего механизма. Двухнедельное созерцание спектакля подошло к концу.
Я сложил листы в толстую стопку. После обеда – в редакцию. Напечатать не первую книгу гораздо легче, поэтому я испытывал лёгкий зуд – скорее бы в печать!
За два часа до моей смерти мы сидели в кафе. Ах, да, я совсем забыл сказать – меня убили. Мы пили кофе и ели мороженое в шариках. За окном горела пожарная машина и куда-то в сторону густого чёрного дыма бежали люди в бронежилетах.
- Как тебя по-настоящему зовут? – спросила Знойная. Мороженое, которое она добавила в кофе, меняло очертание: заснеженная вершина горы чернела, основание расползалось. Я словно наблюдал историю гор на Северо-западе России в прокрутке на сумасшедшей скорости. Вот, горы окончательно исчезли, оставив лишь косвенные признаки.
- Сегодня я улетаю.
- Я чуть позже прилечу к тебе. Я прочитала твою книгу. Я верю – после смерти ты окажешься в Раю.
После редакции я должен был зайти за ней в квартиру на Музейном переулке, чтобы поцеловать её перед расставанием. Но как-то так вышло, что я совсем немного не дошёл. Расстались мы в ста метрах от её дома. Она успела опуститься на колени и поцеловать меня в губы, прежде чем я улетел. Тяжелым камнем брусчатки мне разбили голову. Копии листов моей книги красиво разметало ветром, а первый снег падал на любовный суржик.
Кстати, в Рай я так и не попал.