В седьмом часу вечера, когда все специалисты совхоза «Память Ильича» разошлись по домам, и уборщица Дарья с ведром и щёткой в руках проворно хозяйничала в коридоре конторы, в директорский кабинет по диспетчерской рации вызвали главного зоотехника Митина.
Митин, переводя дыхание, остановился у высоких, двухстворчатых дверей кабинета. Он подумал с противной ему самому робостью, что через мгновенье увидит самоуверенное, с нависшими надбровными дугами, жёсткое лицо директора совхоза Бирюкова. Без сомнения, тот вызвал его на очередную «профилактику», как называл сам директор накачки своим специалистам.
«Какие все представители руководства, как на подбор, до одиозности одинаковы, – с неприязнью сжал зубы главный зоотехник, вспомнив, что и на прежней его работе директор другого совхоза даже внешностью и по характеру был почти такой же. – И в каком котле их готовят?»
Директор серой глыбой сидел за столом, перебирая бумаги. Когда он поднял лобастую голову, Митин распахнул глаза от удивления: всегда самоуверенный Бирюков на этот раз растерянно моргал, его твёрдые, привычно сомкнутые губы, на этот раз были исковерканы ненатуральной улыбкой. Никогда еще главный зоотехник не доводилось видеть такого лица у властного директора!
– Видел ты сегодняшнюю сводку по надою молока? — директор, не глядя на Митина, протянул ему, отпечатанный на пишущей машинке, разграфленный лист.
Голос у Бирюкова на это раз был особенно глуховат:
– Не пойму, что происходит на заплатинской ферме...
«Опять эта ферма в Заплатино! Не первый раз там случаются неприятности и всякие ЧП, – поёжился Митин, – Ну, пусть сегодня надои там мизерные, но ведь они были такими, и вчера, и год назад, не повысится надой и в ближайшем будущем, пока не будет возможности улучшить кормление. Тоже, взбрело в голову шефу, глядя на ночь, давать накачку своему главному специалисту, будто завтра утром на планёрке он не успеет, как всегда, всем задать разгон по первое число…»
Скользнув уныло-равнодушным взглядом по сводке, задержавшись на мгновенье на итоговой цифре суточного надоя по заплатинской ферме, главный зоотехник вопросительно поднял глаза на Бирюкова.
«Мол, в чём дело? – спрашивал этот взгляд.
Итог по молоку был как всегда привычно одинаковый, с обычными колебаниями день ото дня в какой-нибудь десяток-другой литров…»
– Ты просмотри всю сводку, по каждой доярке, – настойчивым, но несвойственным ему тихим голосом попросил директор.
Митин, вглядевшись в сводку, настороженно наморщил лоб: против фамилии доярки Мироновой Е.Н. стояла невиданная в совхозе цифра суточного надоя от её двадцати пяти коров – триста двадцать два литра молока! Митин быстро перевёл взгляд на директора: тот сосредоточенно крутил в пальцах ручку с золотым пером – подарок к его недавнему пятидесятилетию.
Главный зоотехник пробежал еще несколько строчек сводки и нервно хмыкнул: остальные доярки заплатинской фермы и вовсе отличились, но в обратную сторону — втроём надоили молока едва ли больше, чем одна Миронова!
Бирюков поднял тяжёлую седеющую голову, очнувшись от задумчивости. Маленькие глаза директора прищурились. По лицу пробежала хитроватая улыбка:
– Конечно, одна ласточка весны не делает, но…
Он сделал паузу и добавил с убеждением в голосе:
– Но в наше время говорят ещё так: — «И один в поле воин». От маленькой искры большой пожар бывает…
Бирюков упёрся тяжёлым изучающим взглядом в своего подчинённого. Взгляд этот как бы спрашивал, будет ли главный зоотехник единомышленником директору в том деле, о котором он сейчас подумал.
Директор, что так не шло к его грузной фигуре, рывком, опираясь на кулаки, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету, время от времени взглядывая на большой портрет Генсека, висевший на стене напротив директорского стола. Митин невольно отметил про себя, что есть явное сходство между густыми бровями Генсека и щетинистой зарослью над глазами директора совхоза. Много было места в просторном кабинете, но директор, проходя мимо, каждый раз как бы невзначай задевал стул главного зоотехника. Будто хотел передать ему свою ещё не оформившуюся мысль.
– Что это за человек, Миронова? — наконец, вкрадчиво спросил директор Митина и совсем запрятал глаза в мохнатых бровях. – Помоги-ка мне вспомнить её!
– Женщина, как женщина, ничего особенного, работать может... — запинаясь, ответил Митин.
Он недавно начал работать в совхозе и не знал всех доярок.
– Да нет же! — опять сухо сжал губы Бирюков. – Видел я доярок заплатинской фермы месяц назад, когда там тушили пожар на складе комбикорма. Евдокия Миронова, хотя ей уже под тридцать, уж больно неказиста на вид, похожа на девочку-подростка. Смирная, молчаливая, а вот поди, вырвалась вперед по совхозу, если не по району... Впрочем, сводку надо проверить, нашим бригадирам только доверься! Ты бы, Андрей Иванович, съездил в Заплатино, посмотрел бы, как и что. Знаю, коровник там никудышный, но срочно сообщи, что там надо залатать в первую очередь. Наверное, не был там уже с неделю, если не больше, а?
Мягкий голос всегда сурового Бирюкова был непривычным для Митина, он чувствовал для себя в нём скрытую угрозу и поэтому был в затруднении, что ответить.
– Сейчас съездить? – наконец, выдохнул Андрей Иванович, кладя непонятную и тем самым тревожную для него сводку на стол.
– Ну, если сегодня поздно, съезди завтра с утра на первую дойку, разрешаю не приходить на планёрку, – великодушно сказал директор и, давая понять, что разговор окончен, с шумом прихлопнул сводку большой ладонью.
Митин уже прикрывал дверь кабинета, когда вдогонку ему прозвучал прежний уверенный баритон директора, с каким он выступал на партийных собраниях и производственных совещаниях:
— Я тебя, Андрей Иванович, в последнее время часто журил за мягкотелость и беспринципность в отношениях с подчинёнными. Но тут такой случай, думаю понятный тебе, так что прояви к животноводам заплатинской фермы свою обычную терпимость, не пытайся конфликтовать с ними, они не заслуживают этого. Эх, не знаем мы людей, как говорит Пластов, наш неунывающий парторг, мало работаем с ними… Да скажи им, остальным дояркам, чтоб не плелись в хвосте, а догоняли Миронову! – уже недовольно кричал директор, видя как Митин, торопясь уйти, нетерпеливо дёргает ручку двери. – Я на днях сам к ним заеду… Дело, как и дом: только людьми строится…
Бирюков имел привычку говорить длинно, но всегда по делу, приводил уместные сравнения и пословицы – понимал, что своему карьерному росту он обязан, прежде всего, своему хорошо подвешенному языку.
Когда послышался громкий звук прикрываемой двери (всё-таки главный зоотехник с трудом выдержал последние напутственные слова) Бирюков, прищурившись, ещё раз посмотрел на портрет Генсека в маршальской форме. Половину площади портрета занимали многочисленные разноцветные колодки с орденскими лентами.
Бирюков с несвойственной для его тела быстротой подошёл к шкафу с книгами, кряхтя нагнулся к нижней полке и торопливо выложил оттуда на ковёр несколько томов сочинений классика политической литературы. Твёрдые, тёмного цвета, переплёты томов холодили руки.
«Следуй ленинизму — придёшь к коммунизму!» – с усмешкой вспомнил Бирюков слова, часто повторяемые парторгом совхоза. Но эти слова сейчас в мыслях директора не имели никакой связи с томами сочинений, которые больно кололи руки своими острыми уголками. Просто за книгами была запрятана помятая пачка сигарет.
Он уже два года, как оторвал себя от пагубной привычки выкуривать по две пачки в день. И вот — сорвался…
Жадно затягиваясь, расправляя альвеолы своих лёгких сладковатым дымком, он с лёгким кружением в голове подумал:
«Если голова на плечах есть, то и шапку достанешь».
В наступающих сумерках покачивались от холодного октябрьского ветра верхушки тополей за оградой конторы. Собирался дождь: редкие крупные капли поползли по шее Митина, когда он спускался с бетонных ступенек совхозной конторы. Главный зоотехник не прочь был поехать в деревню Заплатино на следующий день, рано утром, но, садясь на мягкое обшарпанное сиденье своего «Уазика», и прислушиваясь к ровному услужливому шуму мотора, почувствовал себя в кабине вездехода уютно и неожиданно для себя самого решил: «Махну-ка я туда немедля, как раз попаду к окончанию вечерней дойки!»
В Заплатино, у бревенчатого магазина сельпо, узкая и грязная асфальтовая дорога обрывалась. Дальше, за поворотом на скотные дворы, шла непролазная осенняя хлябь. В свете фар отсвечивала коричневая вода в глубоких колеях. Уазик протащился сотню метров, виляя передними и задними колёсами по следу, оставленному трактором, и остановился у последнего фонарного столба: дальше даже вездеход с двумя ведущими мостами забуксовал. До фермы ещё оставалось с полкилометра. Длинный ряд маленьких слабо освещённых окошек виднелся в низине. Оттуда доносился звук работающего вакуумного насоса доильной установки.
– Нашли, остолопы, где коровник поставить! – вслух чертыхнулся Митин, насилу вытаскивая свои предусмотрительно обутые резиновые сапоги из жидкого месива глины и навоза.
Два раза он поскользнулся, но устоял на ногах. Ему только обдало лицо холодной жижей из-под каблука собственного сапога – он ощутил на губах солоноватую грязь.
– Девочки! Главный зоотехник собственной персоной в Заплатино пожаловал! – перекрывая всасывающие звуки доильных аппаратов и мычание коров, крикнула доярка Пруткова, или «Солдатиха», как звали её во всех совхозных деревнях.
– Если гора не идет к Магомету...— попробовал пошутить Митин, останавливаясь в проходе помещения возле чёрно-спинных коров Прутковой.
Солдатиха, высокая сухая старуха, ростом почти с Митина, вытирала длинные крючковатые пальцы о клеёнчатый фартук. Откинув назад седую непокрытую голову, она насмешливо смотрела на главного зоотехника
– Что-то ты, молодой человек, такой испачканный, наши коровёнки лежат в навозе, да почище тебя будут! Не размазывай грязь по лицу-то, сейчас мы тебя отмоем с песочком. Ах, говоришь, плохая дорога к нам?
Голос у Солдатихи был скрипучий, как бы простуженный. Она помолчала, явно ожидая ответных слов зоотехника. А тот поначалу не нашёлся, с чего начать. Митин чувствовал себя неудобно, неудобно оттого, что он такой молодой и сильный должен ещё что-то указывать дояркам с их натруженными руками…
– А мы, почитай, шесть раз в сутки сюда и обратно по этой грязи шлёпаем! – сердито сказала, подходя к главному зоотехнику, ещё одна доярка, тоже пенсионного возраста, но в отличие от Солдатихи настолько располневшая, что халат на её груди и животе не застегивался.
– Ты, Нюша, пока подожди рассказывать! — остановила её надтреснутым голосом Пруткова. Крупные скулы на её худом длинном лице порозовели. – Отдай мне пока начальство на расправу!
Митин, как ему самому показалось, с глупейшей улыбкой скользил глазами по маленькому коровнику: пятьдесят коров на одной, пятьдесят — на другой стороне. Потолок низкий, рукой можно достать. Теснота. Как говорится: корова ляжет, хвост негде протянуть. Две молодые доярки, Тоня Сенина и Дуня Миронова не подошли к Митину, но потому, как они, выпрямляясь, выглядывали из-за мослаковатых спин коров, было видно, что «мирная» беседа главного зоотехника с двумя остальными доярками их очень занимала, только у них не было желания прервать работу.
– Ах, что я тут стою с вами, чертями, а моя Зарянка подоилась, надо ап-парат с неё снять! – спохватилась Нюша Агафонова и, покачиваясь на толстых ногах, отошла к своей группе.
Митин видел, как доярка развязала на спине коровы марлевую тесьму, страхующую доильный аппарат от падения, и надела гроздь из четырех блестящих алюминиевых стаканов на соски очередной белоголовой «ярославке»…
В помещении коровника мигал свет. Электроэнергия подавалась с перебоями. Вакуумный насос барахлил, то замолкал на секунду, то принимался стучать с удвоенной силой. Коровы, гремя цепями привязи, зарывались по уши в кормушки с грубым сеном: искали на дне их остатки комбикорма и, облизываясь, мычали и переступали ногами.
– Окружайте, девочки, начальство со всех сторон! – командовала Солдатиха, показывая в непонятной улыбке желтоватые зубы и хватая главного зоотехника совхоза за отвороты его спортивной куртки. – Эй, Нюша, Тоня, Евдокия, а ну помогите мне!
Митин, несмотря на оскал желтоватых зубов Солдатихи, по смеющимся глазам женщины видел, что угроза её была наигранной, но от этого ему легче не было, даже хуже.
Уступчивый по характеру, неловко улыбающийся Митин, молчал.
– Когда сена хорошего привезёте? – повышала голос Пруткова. – Что в котёл положишь, то и возьмёшь. Слышали, на Емельяновскую ферму привозите всё лучшее – как же, она у совхозной конторы под боком, разные комиссии туда водите. А мы дальние, проживем и так...
– Подождите немного, скоро вашим коровкам выделим дополнительные концентраты… – проговорил, наконец, главный зоотехник.
– Как же, всё ждём, когда у курицы зуб вырастет! – криво улыбнулась Солдатиха.
– Ведь я же распорядился, чтобы на вашу ферму привезли свёклу из зимних запасов, никому её больше не даём… – тихо оправдывался Митин.
– Спасибо на этом, но нам подвозят корма за версту от тамбура. Пашка-тракторист божится, что колёса у него буксуют, не может подъехать ближе. А мы, значит, тащи на пузе корзины со свёклой? — тяжело роняла слова, опять подошедшая к зоотехнику Нюша Агафонова.
В отличие от шумоватой, но в общем, необидчивой Солдатихи (с большого грома малый дождь), старая Нюша смотрела злобно своими маленькими бесцветными глазками, запрятанными в складках лица. Митин подумал, что так смотрит на чужого пришельца только что опоросившаяся свиноматка.
– Когда дорогу к ферме проложите? – раздавался над ухом Митина скрипучий голос Солдатихи. – Увозим молоко на тракторном прицепе, а фляги кувыркаются!
Митин невольно передёрнул своими спортсменскими плечами. Вспомнилась пословица: бежал от дождя – попал под ливень.
– Опять Николай-скотник был в дребодан пьяный. Коровы по рога завязли в навозе! – размеренно падали на главного зоотехника слова Прутковой.
Временами, как бы на помощь своим старшим товаркам прибегали на момент и Дуня Миронова, и Тоня Сенина — обе хрупкие, большеглазые. Если Дуня прямо устремляла строгие голубые глаза с частоколом чёрных ресниц на Митина, то круглые глаза Тони Сениной воровато зыркали по сторонам. Головы этих двух молодых доярок были повязаны чистыми белыми платками из миткаля на манер платков дореволюционных сестёр милосердия, так что угол платка спускался на спину. Они ничего не говорили, только с затаённым женским любопытством оглядывали высокую ладную фигуру Митина и ежесекундно оборачивались назад, встряхивая угольником платков: мол, как там доятся их коровы.
– А я вот сейчас с вашим бригадиром поговорю о ваших проблемах! – с облегчением выдохнул главный зоотехник, увидев, как из дощатой двери помещения молочной вышла девушка со свернутым в трубочку блокнотом
Митин на секунду задержал взгляд на покосившемся плакате, висевшем над дверью молочной:
«Душу и сердце в работу вложи, каждой секундой в труде дорожи!»
Ещё в прошлую зиму чудаковатый парторг совхоза, Ластов, прозванный своими односельчанами пузырьком за маленький рост, округлый животик и очень подвижную фигуру, велел вывесить такие плакаты во всех коровниках, чтобы доярки, как он говорил, всё время впитывали в себя эту полезную наглядную агитацию.
Главный зоотехник остановился перед бригадиром.
— А вы идите по своим рабочим местам! — повернулся он к дояркам, неловко подражая властному голосу директора совхоза. – Вон у вас, Пруткова, доильный аппарат уже минут десять работает вхолостую. Понятно теперь, почему у вас столько коров с воспалением вымени, маститных…
Бригадира фермы Тамару Аксюнину, недавно окончившую зооветеринарный техникум, все в Заплатино звали Тамарой-школьницей. Опустив глаза и краснея щеками, она некоторое время молча стояла перед главным зоотехником и ждала от него указаний. При этом она машинально вертела в руках блокнотик с записями удоев. Митин уже собрался с духом, чтобы высказать ей все, что он о ней думает в связи с плохими порядками на ферме, но неожиданно для него бригадир первая пошла в наступление. Опустив голову, подавляя спазмы в горле, она выкладывала главному зоотехнику свои требования. Видно было, что она боролась со своей природной застенчивостью, и Митин понял, что, если уж тихая Тамара-школьница начала читать ему нотации, значит, дела на ферме, в самом деле, пошли хуже некуда. Он слушал, как зоотехник фермы говорила о пустых мешках из-под комбикорма, о почерневшем силосе, о сваленной в грязь свёкле, и между тем наблюдал, как доярки, косясь на него, сливали молоко во фляги. Ещё он прислушивался к прерывистой глохнувшей работе вакуумного насоса, стараясь по слуху узнать, в чём его неисправность.
«Вот главная беда совхозных специалистов, – подумал главный зоотехник. – Живут между двух огней. Сверху ругает начальство, снизу – простой рабочий люд».
– Этот коровник через год пойдет на дрова! Года через два будем строить молочный комплекс на восемьсот коров в совхозе! — пытался сдержать неожиданный пыл Тамары главный зоотехник. – А то, о чём вы сейчас с доярками говорили, я попробую устранить в ближайшее время, доложу директору обо всем...
– Лучше сегодня яичко, чем завтра курочка! – вездесущая Солдатиха подслушала разговор начальства и опять оказалась рядом с Митиным.
Через полчаса, направляясь к выходу, главный зоотехник торопливо прошел мимо ряда коров Дуни Мироновой. Она в это время, сидя на низкой скамеечке, додаивала вручную рослую сухую корову с белой головой и черными «очками» вокруг глаз. Миронова, занятая работой, не повернула голову в сторону зоотехника или намеренно сделала вид, что не заметила его.
– «Старательная женщина!» — подумал Митин о Мироновой. – С молодёжью легче работать, она делает своё дело и не лезет с критикой. – А те две бабы, точно сороки, только языком трещать мастера!»
Говорят: пальцы родились в один день, а все они разные. Так и люди, и не только на селе…
Митин с кривой улыбкой вспомнил, прочитанную в какой-то книге новую советскую пословицу: «В колхозе язык не в зачёт, кто работает, тому и почёт».
Уже по дороге домой, освещая полосатым сетом фар пустынное шоссе, главный зоотехник снял вдруг обе руки с руля и постучал себя по сторонам лба.
Забыл самое главное, зачем он приезжал на ферму. Да, вот что: почему высокие показатели надоя у коров Мироновой так контрастируют со спадом в надоях в остальных группах коров? Ни бригадирша Тамара, ни Дуня Миронова, ни остальные доярки, ни словом не обмолвились об этом. Въедливые старухи совсем сбили его с толку своим нападением…
Он остановил вильнувшую машину у глубокого кювета. С минуту думал, повернуть ли ему назад к ферме, от которой уже порядочно отъехал, или продолжать путь к дому.
Поздновато было уже… Доярки, пожалуй, покончили с доением, разошлись.
«Съезжу-ка ещё раз туда утречком, спешка ни к чему» — успокаивал себя он.
Да и как он в пожарном порядке может исправить дела на заплатинской ферме? Говорят, что шилом патоки не достанешь! А что Миронова. И так видно, что труженица, каких поискать, но одна пчела немного мёду натаскает…
Главным зоотехником далеко не передового по производственным показателям совхоза Митин был поставлен с полгода назад. Он понимал, что в назначении на эту должность его, недавнего выпускника сельскохозяйственного института, главную роль сыграли его внешние данные, и смущался этим. Частенько на производстве, а особенно в армии, рост и комплекция новичка дают ему фору, прежде всего в глазах начальства, встать хотя бы на ступеньку выше своих сотоварищей.
Упрёки и даже разносы директора? Ему, Митину, всё это не впервой. Терять ему нечего. Голодная собака палки не боится. Надо думать о приятном.
Митин вспомнил устремлённые на него голубые глаза Дуни Мироновой, когда она подходила к нему на какие-то мгновения, чтобы хотя бы молча поддержать претензии Солдатихи и Нюши Агафоновой. Как Дуня, эта молодая, тоненькая в талии женщина, с непонятной грустинкой вскидывала тёмные брови к белому срезу платка, отчего её глаза становились огромными и как бы насквозь пронизывали зоотехника чёрными ресницами!
Митин вздохнул и в темноте машины усмехнулся сам над собой.
Не смотри на дояркины глазки и бровушки, а смотри, как зимуют коровушки.
На другой день тракторист Павел, в распахнутой засаленной телогрейке, в сдвинутой на ухо шапке, матерясь на всю территорию фермы, буксовал на своей «Беларуси» — пытался провести двухосную тележку со свёклой прямо к тамбуру. Когда ему, наконец, удалось сделать это, и он, потный, нахмуренный, поправлял на голове шапку, доярка Пруткова наложив в плетёную корзинку увесистые оранжевые бураки ехидно ощерилась:
– Небось, Павлик, получил нагоняй от самого Бирюкова, директора, а?
– Всё через вас! – еле слышно буркнул обычно разухабистый тракторист. — Всё никак не нажалуйтесь!
Павел в сердцах захлопнул за собой тонкую дверцу кабины и, разбрызгивая большими рубчатыми колесами грязь, поехал на Емельяновскую ферму за хорошим сеном – таков был приказ главного зоотехника.
Наступила зима, а надои у Мироновой, от двадцати пяти коров её группы не снижались, а неуклонно росли: триста сорок восемь, триста шестьдесят четыре килограмма! Это уже был замах на областной рекорд по надою молока на фуражную корову её группы.
– И одна ласточка может сделать весну! – как-то оборвал Бирюков своего главного зоотехника, когда тот заикнулся было, что особое внимание заплатинской ферме идёт в ущерб остальным четырём фермам совхоза.
Огня в соломе не утаишь. В районном и даже областном сельхохуправлениях заинтересовались таким успехом доярки из Заплатино, нашли в спешном порядке финансовые средства на прокладку асфальтовой дороги до местной молочно-товарной фермы; запрашивали по телефону директора, нельзя ли направить туда делегацию по обмену передовым опытом.
– Сами ещё опыта набираемся! Повремените пока! – густым голосом говорил Бирюков в трубку.
А сам думал: хорошее начало только половина дела.Оставаясь один в кабинете, директор совхоза горбатил широкую спину и ходил с очередной сводкой в руках из угла в угол просторного кабинета. У доярки Мироновой надои на фуражную корову росли, а у остальных трёх её соседок по работе держались на одном, неоправданно низком уровне и даже снижались. Хотя кормление коровам постепенно наладилось... Нет, пока рано водить делегации на молочно-товарную ферму в Заплатино.
Недаром говорится: «У коровы молоко на языке, у доярки – в руках, у пастуха – в ногах, у директора – в голове».
Бирюков сам решил съездить на далекую Заплатинскую ферму, чтобы убедиться, что высокие надои молока по группе Мироновой не мистификация. К приезду директора совхоза на ферму завезли в изобилии не только мелкотравное луговое сено и комбикорм, но и подсолнечный жмых и соевой шрот – деликатесы невиданные не только в масштабах совхоза, но и области.
Бирюков, заложив руки назад, несколько раз прошёлся взад-вперед по проходу коровника, как по своему кабинету, а доярки, прервав доение, неотступно следовали за ним, как стая гончих за зайцем. Предводительствовала доярками всё та же Пруткова. Натиск Солдатихи на директора, её выразительные жесты костистыми руками были не менее бурными, чем в тот день, когда она атаковала главного зоотехника Митина.
– Кормов стали завозить больше, вакуумное оборудование наладили, вот дорогу заканчивают делать, чего вы еще ерепенитесь? – отбивался директор от «гончих», не зная, вести ли ему разговор с ними в шутливом тоне, или грубо цыкнуть на них, как он поступал со своими специалистами.
– А то, что в коровнике над моей группой протекает крыша, это ничего?! – кипятилась Солдатиха, выставляя вперед свой подбородок, похожий на кончик топора-колуна.
– Доски пола прогнили, позавчера моя «Катушка» подвернула ногу, опухла кость над копытцами, – тихо сказала Тоня Сенина, поводя большими белками глаз по сторонам.
– Крыс бы на ферме поморили, бездельники! – у Нюши Агафоновой шарообразный живот колыхался, в такт извергающимся словам. – Спецодежды не дают, сколько можно валандаться в этих халатах!
– В сельпо вот уже с неделю не привозят белый хлеб!
– А Тоне нашей негде жить, каково ей с двумя ребятишками на частной квартире-то! – неожиданно издалека подала голос Дуня Миронова.
Она, не теряя времени, смазывала соски вымени некоторым коровам антисептической эмульсией.
– Уж который год обещаете выделить ей комнату! – Голосок у Мироновой был по-девичьи мелодичный.
Бирюков решил сам провести контрольную дойку в группе коров передовой доярки. Склонив бычью голову, пошевеливая кустистыми бровями, он прислушивался к равномерному такту доильных аппаратов, к сытому взмыкиванию коров, смотрел, как Евдокия Миронова, молчаливая и хлопотливая, прикусив от ответственности момента нижнюю губу, сливала молоко из молокомера во фляги. Бригадир Тамара-школьница, опустив на щеки ресницы, записывала в блокнот цифры, которые диктовал ей Бирюков. Временами в глазах Тамары мелькало что-то плутовское, когда она незаметно от директора переглядывалась с Дуней.
Солдатиха, Агафонова Нюша и молоденькая Тоня Сенина выжидающе притихли возле своих коров. Было видно, что исход контрольного замера обеденной дойки у Мироновой их тоже волновал.
–Уже сто двадцать четыре литра! – облегчённо и в тоже время с оттенком недоверия прогудел директор, наблюдая, как белый водопад молока переливался из ведра-молокомера, доверху наполняя очередную флягу. – Тебе, Миронова, надо теперь выделять персональный молоковоз. Молодец!
Неожиданно для всех, директор, сославшись на занятость, потерял интерес к окончательным результатам контрольной дойки и заторопился к выходу.
– Ещё пять коров осталось. Виктор Степанович! – почти с мольбой посмотрела на него Тамара-школьница.
– Доверяю провести контрольную дойку самим, результаты передайте в контору…
Директор посмотрел на Дуню долгим, что-то соображающим взглядом. Она спокойно выдержала этот взгляд. Сама Дуня была невысокая, с втянутой в плечи русой головой, покрытой всегдашним белым платком, но руки у неё были, с широкими красноватыми ладонями.
Бирюков, вернувшись в контору, первым делом попросил к себе совхозного парторга.
Кругленький, как колобок, Ластов, со своей вечной улыбкой, вкатился в приёмную директора и, как он делал почти всегда, изогнувшись, шутливо поцеловал ручку у строгой пожилой секретарши и, не выпрямляясь из шутливого поклона, вручил ей медальку из шоколада:
– Богоподобная царевна Киргиз-кайсайская Орды! Вы сегодня, Маруся, просто ослепительны! Совхоз без вас просто бы пропал…
– Да ну вас, с вашими комплиментами, всем говорите одно и тоже! – отмахнулась от него секретарша, но невольно кокетливо заулыбалась: Митин всегда умел внести в монотонный ритм конторской жизни приятное оживление.
Он вышел от директора с посерьёзневшим, но довольным лицом.
– Будут меня спрашивать, я в райкоме, – солидно покашливая, сказал он секретарше. – Да чуть не забыл, Мария, Виктор Степанович, просил зайти к нему главного зоотехника.
Митин с утра пропадал на Потрясовской ферме – взвешивали бычков на откорме. Появился он в конторе хмурый и озабоченный. Взглянув в посеревшее лицо главного специалиста совхоза, директор по-дружески похлопал его по плечу и шутливо пробасил:
– Видел я сегодня, как работает Евдокия Миронова. Хорошо работает! Только группа коров у неё какая-то особенная. В других группах всякая мелюзга, больше половины сухостойных и яловых, а у Мироновой коровы, как на подбор, нет ни маститных, ни яловых, все доятся!
– Что-то не замечал раньше, я видел, что коровы во всех группах были примерно одинаковыми! – поспешил возразить Митин, но тут же, как бы о чём-то догадавшись, закусил губу.
– Вот именно, не «замечал»! – прищурившись передразнил главного зоо-техниа директор. – Надо нам с людьми работать. Я возлагаю на вас, Андрей Иванович, персональную ответственность по наблюдению за ремонтом заплатинской фермы и обеспечение её всем необходимым. Звонили из района, в который раз уж собираются направить на эту ферму делегацию по обмену передовым опытом... Нам отступать некуда. Словом, не дело, когда сено скошено, да и брошено.
— Как же будет с выполнением плана в целом по совхозу, – обеспокоено спросил директора главный зоотехник, – Одной фермой мы воз не вытащим. Говорят, иглой не выкопаешь колодца. Вам известно, Виктор Степанович, что на других фермах, и в Широкове, и в Потрясове снизились надои, там у животных в рационе нехватает концентратов. Дрянной силос. Люди недовольны…
Бирюков широким жестом руки предложил Митину сесть рядом с собой:
— Сейчас мы срочно составим план организационно-хозяйственных мероприятий по Заплатинскому отделению… Прежде всего, там надо выбраковать половину поголовья, а туда поставить высокоудойных коров из других ферм.
– Как же доярки и бригадиры ферм отдадут этих коров!? – передёрнул плечи главный зоотехник.
– До тебя, Андрей Иванович, всё доходит как до жирафа! До чего ж ты недогадливый и принципиальный, где не надо! Мы с работникам тех ферм тоже не останемся в долгу. С ними мы во главе с нашим парторгом проведём разъяснительную работу. Пока заплатим им по среднесдельной, плюс дадим премиальные, не обидим людей. Как говорится, для такого дела режь последний огурец. Наш парторг Ластов наладил эффективную связь с райкомом и райисполкомом. Молодец – знает, что без ветра трава не шевелится. Уверен, что месяца через два дополнительные концентрированные корма целевым назначением поступят в наше хозяйство, из области это уже обещали… Подожди немного, оживут и остальные наши фермы. Сходи к Ластову, он тебе скажет и повторит пять раз, что успех дела зависит от сосредоточения сил на одном решающем направлении…
– Об этом ещё раньше говорили полководцы, Наполеон или даже Алек-сандр Македонский, – хмурясь сказал Митин… — Но они же советовали опасаться и фланговых ударов противника.
Бирюков, стал зорко всматриваться в главного зоотехника: всё ли тот понял, не будет ли вставлять палки в колёса.
– Удар по флангам не предвидится, Андрей Иванович! Не мы первые так делаем, – успокаивал Митина Бирюков.
Он зевнул и стал разглаживать широкими ладонями свои брови.
– Отступать нам некуда, да и незачем. Об успехе доярки «сам» знает, был звонок из обкома… Наше дело такое: суши сено, пока солнце светит…
Бирюков опять перевёл взгляд на портрет Генсека.
«О наградах мыслит!» — понял взгляд Бирюкова Митин, прикрывая дверь кабинета.
Между тем, маленький, подвижный, как ртутные брызги, Ластов, бессменный парторг совхоза (партия везде — и в бою и в труде, как он говаривал) ещё более активизировал свою деятельность. Срочно обновил «Доску почёта» возле конторы. Он почти ежедневно ездил в райком и даже надоел уже инструкторам и третьему секретарю райкома партии.
Прежде многострадальная ферма в глухой деревушке Заплатино стала походить на строительную площадку. Туда перебросили строительную бригаду совхоза. Несмотря на неподходящий для работ зимний сезон срочно перестилали крышу коровника и телятника большими листами нового шифера. Асфальтировали, очистив от снега, выгульную площадку. Одна за другой подъезжали машины — привозили корма и всякие кормовые добавки. Привезли в деревню сборный четырёхквартирный дом. Тоня Сенина сразу повеселела, её переливчатый голосок часто перебивал низкие отрывистые голоса Солдатихи и Агафоновой.
Мало-помалу стали расти надои и у трёх отстающих доярок.
Через два месяца о высоких надоях Мироновой заговорили в области. Приезжали корреспонденты, фотографировали заплатинский коровник со стороны благоустроенного выгульного дворика, где был воздвигнут витиеватый металлический забор. В областной газете появилась статья об опыте Мироновой. Особенно подчёркивались такие качества доярки, как трудолюбие и скромность.
Митин при каждом своем приезде на заплатинскую ферму заставал доярок, помогающих Дуне во всём, чем можно. То Пруткова, то Сенина, даже неповоротливая Нюша Агафонова высыпали кошёлки силоса в кормушку коров Мироновой. Доярки специально отбирали для них лучшую свёклу, и помогали ей привязывать коров, когда те возвращались с прогулки. И это было тем удивительнее, что они по ведомости получали зарплату втрое меньше, чем Миронова!
«Ничего себе сложился коллектив! — потирал лоб Митин. – Если бы так работали на других совхозных фермах…».
Митин в своих поездках по скотным дворам часто встречал там парторга совхоза Ластова. Главный зоотехник не воспринимал его всерьёз, хотя завидовал его общительности и всегдашней весёлости. Кроме того, он знал, что «Пузырька» во всем поддерживает и директор совхоза и райком партии.
В чём нельзя было отказать Ластову, это его бесшабашное поведение и бесконечные комплименты вкупе с золотистыми кружками шоколадных медалек, которые он раздавал направо и налево. Видимо это импонировало людям — на какое-то время они встряхивались, как бы входили в игру, сбрасывали с себя груз забот.
– Пузырёк всплыл! – расслаблено сообщали друг другу доярки совхозных ферм и, улыбаясь, смотрели, как Ластов, надувая щёки, быстро семенил короткими ногами по проходам коровников.
Он по своему обыкновению, обнимал доярок, заглядывал им в глаза, что-то бормотал об их красоте и тут же театрально отбегал, как бы опасаясь получить от них затрещину. Кому-то он дарил свои шоколадные медальки, кого-то с неподдельным интересом расспрашивал о семейных неурядицах, сочувственно кивал круглой головой, обстриженной коротко. Доярки и бригадиры ферм ни разу не подумали жаловаться парторгу на свои производственные нужды. Или об этом забывалось от гипнотического дара неунывающего парторга или люди думали, что такой до странности весёлый человек вряд ли им поможет по-настоящему.
– Непорядок! – комично покачал головой Ластов, увидев свой покосившийся плакат над дверью молочного помещения заплатинской фермы.
– Партия везде – и в бою и в труде! – тихо сказал он как бы сам себе и забегал по коровнику.
Где-то у слесаря он раздобыл молоток и напевая вполголоса: «всё могут короли», сам стал забивать гвозди и выравнивать плакат. Он не гнушался, вроде ради шутки выхватить кошёлку с силосом у Солдатихи или у Нюши Агафоновой. Прижав кошелку к своему надутому животику, он безбоязненно расталкивал бока коров, высыпал корм в кормушки.
При этом Ластов-пузырёк был не прочь поговорить и с коровами и часто походя гладил маленькими ладонями их выгнутые спины.
Шли дни. Доярки заплатинской фермы перестали шуметь при виде начальства. На приезжих из района смотрели с хитрецой, с тайным удовлетворением. Более языкастой стала вести себя в конторе бригадир фермы Тамара Аксюнина, откуда взялась прыть у этой вчерашней студентки, ведь всегда была тише воды...
– Не завидуют ли доярки высокой зарплате Мироновой? – как бы мимоходом спросил Митин Тамару-школьницу в один из своих приездов на ферму.
– А они всю зарплату кладут в общую кучу, а потом делят поровну! – задорно подняла голову бригадир, поигрывая пушистыми ресницами.
Главный зоотехник, к её удивлению, пропустил эти слова мимо ушей и перевёл разговор о новом рационе для коров, обогащенным витаминами и кормовыми добавками.
Митин решил как можно скорее отработать «аванс», показать, что главное в специалисте не физический рост и прочие атрибуты наследственности, а его дело. Он составил план своих действий на каждый день и радовался как ребёнок, когда вычёркивал из записной книжки уже решённый вопрос.
Бирюков удовлетворенно щурился на него, даже перестал повышать голос в разговоре с ним.
— Ты меня, Андрей Иванович, тереби ежедневно, если какой непорядок в Заплатино! — улыбаясь одними глазами предупреждал Митина директор совхоза. – Стыдно пускать корреспондентов и делегации на такую ферму! Миронова, можно сказать, стала звездой района, а её соседки пока отстают!
При подведении годового итога заплатинская ферма вышла на первое место в районе. И не только потому, что у Мироновой были высокие надои. Остальные доярки тоже подтянулись, а круглолицая Тоня Сенина стала по надоям все ближе и ближе подбираться к передовой доярке.
Миронова, услышав об областном слёте передовиков-животноводов, на который пригласили её, пришла в контору совхоза, чтобы наотрез отказаться от поездки в город.
– Что? Неужели опять к вам чего-то не подвезли или крыша протекает? – беглой улыбкой встретил Дуню Бирюков, глядя, как она вытирает блестящие от слезинок глаза шершавой ладонью.
– Да нет, спасибо, с этим у нас теперь всё в порядке! Только никакая я не ударница! Мы тогда в сводках по молоку вас обманули!
Строгое тонкое лицо Мироновой просветлело, как будто она сбросила с себя тяжесть дальнейшего оправдания.
– Как так? – директор сделал вид, что ничего не понимает. Приподняв ершистые брови, он только посмотрел на дверь своего кабинета: плотно ли прикрыта.
– Доярки придумали половину своего суточного надоя записывать на меня. Уговорили: будь, мол, передовиком, выручи, чтоб к нашей развалюхе-коровнику зачастили руководители, – торопливо говорила Дуня, глотая слова. – А, когда вы проводили контрольную дойку, они мне отдали своих лучших коров, и взяли взамен в свои группы сухостойных, да выбракованных...
– А своей высокой зарплатой я делилась с женщинами, вы не думаете! – едва не плача говорила Дуня.
– Ну Ми-ро-нова! – благодушно протянул Бирюков и неуловимо улыбнулся, не разжимая губ. – Не иначе, как Солдатиха руководила вами. Я сегодня же прикажу, чтобы к вам перестали возить лишний комбикорм, да сняли дефицитный шифер с крыши!
Позабавившись устремленными на него, круглыми от испуга и недоумения глазами Дуни, он продолжал уже более весёлым тоном:
– Поздно виниться в грехах, да и никто не поверит, ведь сейчас ты, в са-мом деле, ударница! А ехать на слёт всё равно придётся, орден тебе от имени Президиума Верховного Совета будет вручать сам секретарь обкома.
Директор широко расставил тяжелые руки по столу:
– Мы с Митиным и Ластовым, Евдокия, быстро разгадали ваши фокусы, но большегрузные самосвалы так просто из города не привозили бы нам асфальт на дорогу до Заплатино. И не дождались бы мы металла на ограду фермы и дополнительную разнарядку на комбикорм и жмых...
Бирюков поднялся из-за стола. Одобрительно ероша брови, дотронулся до острого плечика Мироновой и уважительно, чего никогда не делал с посетителями своего кабинета, проводил её до дверей. На прощанье тихо прогудел своим басовитым голосом:
– Только вот что, Евдокия дорогая, о ваших фокусах с надоями вы особенно не распространяйтесь, позора от соседей не оберёшься, в «Крокодил» попадём…