Жизненные параллели

Аннотация к роману-саге  «Жизненные параллели»

Наукой доказано, что параллельные прямые никогда не пересекаются, что совершенно не свойственно жизненным параллелям, которые иногда выкидывают такие выкрутасы…

В романе описана жизнь четырех поколений двух семей:  сельской и городской, пересечения их жизненных путей. Подробно описан уклад жизни, тяготы военного времени, послевоенные годы, вплоть до наших дней.

                2011г.
Кривой Рог

Полный текст. 383 стр. 


Роман-сага


Сюжет книги основан на реальных воспоминаниях. Многие имена и фамилии изменены.


ЧАСТЬ  1
1940 - 1946
Глава 1

Тонкий лучик солнца проник через неплотно задернутые шторы и замер на лице девочки, высвечивая светлые, едва заметные волосики, пушком покрывавшие румяные щечки. Густые ресницы дрогнули и опять успокоились: она всё ещё находилась во власти сладкого сна, каким могут спать только дети, не обременённые никакими хлопотами и проблемами.

В соседней комнате что-то звякнуло, потом раздался не очень громкий шум и сердитый женский голос. Через минуту что-то пробормотал мужской голос,  но глухо, невнятно.

 Этот шум не возымел никакого действия  на спящую девочку. Солнечный лучик немного  переместился и сейчас светил прямо в глаз. Она смешно сморщила свой носик, что никак не повлияло на её очарование, и чихнула. Девочка открыла глаза, долго смотрела на солнечный луч, в котором плясали пылинки, сладко потянулась. Её взгляд блуждал по комнате, задерживаясь на старинном комоде, в среднюю дверцу которого было вставлено большое зеркало, заменявшее  трюмо; на кровати, стоявшей в противоположном конце большой комнаты, где, раскинув руки и перемешав ноги, спали два её младших брата; на овальный стол, накрытый вышитой скатертью. Её глаза замерли на стуле, спинка которого была занята её новым платьем.

Девочка мгновенно села на кровати, вспомнив, что сегодня первое сентября. Школа! Если честно, то сегодня было уже второе сентября, понедельник. Первое выпало на воскресенье, поэтому первый звонок перенесли на понедельник. Но, какая разница, какой сегодня день? Главное, что сегодня надо идти в школу! Она за лето очень соскучилась по своим одноклассникам, многих из которых за каникулы так ни разу и не встретила. Глаза устремились к будильнику. Так и знала! Ещё рано, отец только-только собирается на работу, а он уходил из дома в шесть утра. Мама придет будить их всех в семь. Еще целый час надо лежать в кровати!

Она упала на подушку и стала глядеть в потолок. Уснуть она уже точно не сможет. Мысли крутились только вокруг школы.

Танечке Павловой было тринадцать лет, и она шла в седьмой класс. В этом возрасте уже надо было задумываться о будущей профессии. Еще в прошлом году учителя все уши прожужжали об этом. Но сейчас не хотелось думать о чем-то серьезном. Всё-таки первое сентября – это праздник, и нечего его омрачать разными взрослыми мыслями.

Её глаза скользили по комнате, цепляясь за привычные вещи. Они, сколько Таня себя помнит, жили в этой двухкомнатной ведомственной квартире, которую отцу дали потому, что он работает на железной дороге. В большой комнате спали дети, а комнату поменьше занимали родители. Долго Таня не могла понять, что значит – ведомственная квартира. А её братья и сейчас не понимают, в этом она была уверена. До неё дошел смысл этого слова только в прошлом году, когда отец надумал перейти на другую работу. Таня помнит бесконечные ссоры родителей по поводу работы и жилья. Мама плакала и причитала, что им опять негде будет жить, что надо будет возвращаться в село, откуда, собственно, они и приехали в город. Отец тогда долго курил на кухне, задымил всё, но мама молчала и не выгоняла его, как обычно, на улицу. Потом ссоры затихли, и всё осталось по-прежнему: отец каждое утро уходил на старую работу, а мама оставалась с детьми.

Таня решила спросить у мамы насчет квартиры и та объяснила просто и доходчиво: если отец будет всё время работать на этой работе, то они будут жить в квартире, если же уволится, то её заберут и отдадут своему новому работнику. С тех пор Таня стала бояться даже думать о том, что папа когда-нибудь может уволиться. В село возвращаться она не хотела. Хотя и смутно помнила времена, когда они там жили, но быть «селючкой» не хотела.

У них в классе была одна девочка, которая пришла к ним учиться в прошлом году. Её все дразнили «селючкой», хотя она ничем не отличалась от остальных детей, одевалась точно так же, как и все, училась ни лучше, ни хуже, но в разговоре иногда проскальзывали непонятные слова, которые выдавали её с головой. Хотя и городские ребята не всегда говорили на русском или на чистом украинском языке: в их местном говоре всегда присутствовал, так называемый, «суржик».
 
В соседней комнате тихо зазвучали звуки гимна: начало работать радио, значит, уже ровно шесть часов. Папа сейчас уйдет на работу, а мама начнет готовить детям завтрак. Папе она готовит только чай и жарит яичницу. Детям всегда варит суп. Она считает, что они должны с утра поесть жидкого и горячего, потому что днем не всегда может вовремя выловить мальчиков, которые, как угорелые, носятся по всей Карнаватке. Карнаваткой называется район города, где они живут. Это неофициальное название, просто, кто-то еще до них поделил город на районы. И где проходит граница между Карнаваткой или, например, Смычкой или Мопром, никто толком сказать не может.

Взгляд Тани задержался на портрете Сталина, потом переместился на портрет Ленина. Два портрета висели рядом в красивых резных рамках, которые сделал сам отец. На каждом из них висели вышитые рушники. Эти рушники вышивала мама, Таня хотела ей помочь, но та отказалась. Сказала, что для великих вождей надо вышить очень аккуратно, чтоб не было стыдно перед людьми. Таня тогда не обиделась: она понимала, что до мастерства мамы ей еще далеко, надо подучиться.

На стенах висело несколько рамок, в которых было много черно-белых фотографий каких-то мужчин и женщин. Таня знала, что это братья и сестры родителей, но с трудом узнавала в этих мутноватых изображениях знакомые черты живущих доселе уже постаревших ее дядьев и теток. В таких же рамках под стеклом резко отличались от остальных более качественные снимки их семьи. На эти рамки мама рушники не вешала.

Она знала, что мама в уголке прячет иконы и вечерами молится перед ними. Но делает это тайно даже от мужа. Она пыталась рассказать Тане о Боге, но та ничего не поняла: в школе им говорили, что Бога нет, и Таня не понимала, почему же мама думает иначе.

Её взгляд переместился на платье, и она улыбнулась. Платье пошила ей мама. Из старой формы она выросла за лето. И хорошо, что ей вздумалось примерить его где-то месяц назад: надеть надела, а вот снять… Пришлось бежать к маме и просить стянуть ставшее за лето маленьким такое любимое коричневое платьице. Мама поойкала, поахала, а вечером попросила у отца денег на ткань.

В магазин, который принадлежал железной дороге, они устроили поход всей семьей. Мальчишки бегали вдоль прилавков, им всё нравилось и всего хотелось, а Таня, как взрослая, ходила степенно, чинно, хотя у самой глазки горели при виде всех этих бантиков, ленточек и разных брошек. Но она понимала, что лишних денег в семье нет и надо покупать только самое необходимое. Мама долго выбирала ткань, хотя выбор был совсем небольшой: на прилавке лежало всего пять – шесть рулонов мрачной темной ткани. И только, когда продавец, толстый лысый дядька с маленькими бегающими глазками, начал заметно нервничать, мама решилась и купила отрез темно-коричневой тонкой шерсти. Это было тяжелое решение, так как шерсть стоила значительно дороже штапеля. Но мама резонно рассудила, что девочка уже большая, идет в седьмой класс, и надо одевать её более пристойно. И еще она купила широкую белую ленту, чтобы дошить фартук, на новый денег уже не хватало. Но Таня не огорчилась: мама шила отлично и то, что она будет в немного перешитом фартуке, никто не заметит. А вот черный повседневный фартук придется перешивать из двух старых. Мама никогда не выбрасывала старые вещи, она говорила, что в семье всё пригодится. Так оно и было.

Мама пошила очень красивое платье, а из её старого сделала мальчикам одинаковые жилетки и у них тоже получилась форма. Все дети шли сегодня в школу в обновках. Правда, туфли новые купить не довелось: у отца не хватило денег на все их потребности. Надо было братьям приобрести новые портфели, старые они довели до такого состояния, что с ними было стыдно выходить в люди, а ремонту они уже не подлежали. Поэтому пришлось старые туфли сдать в ремонт. Сапожная мастерская находилась неподалеку от их дома и Таня сама относила туда обувь.
Ей нравилось бегать к сапожнику. Дядя Петя никогда не прогонял детей, которые заглядывали в мастерскую из чистого любопытства. Он охотно показывал им, как он воском натирает дратву, которой потом обшивает валенки и сапоги, даже иногда давал им самим попробовать это сделать. И это были лучшие моменты их времяпрепровождения. А когда он разрешал им намазать ваксой чьи-то ботинки, это был предел мечтаний. Потом счастливчик долго делился с друзьями подробностями процесса, а остальные ему завидовали.

Таня вдруг вспомнила одноклассника Колю Шумейко и покраснела. Сегодня она его увидит. Этот мальчик нравится ей уже года два, только он не обращает на неё никакого внимания. Хотя, надо признаться себе, что и на других он тоже не смотрит. Ходит такой, весь из себя, воображает что-то. Таня где-то слышала, что мальчики отстают в развитии от девочек. Так вот это применительно к Коле прямо в точку.

За мыслями о школе не заметила, как опять задремала.

- Подъем! – голос мамы мог поднять любого, но только не братьев.

Таня сразу открыла глаза и удивилась, что опять уснула. Она даже не услышала гудок, который включали ровно в семь утра на шахте, который оповещал о начале первой смены.  Но на мальчишек строгий мамин голос не подействовал вовсе. Они даже не пошевелились. Мама подошла к широкой кровати и стала тормошить их по очереди.

- Саша! Виталя! Кому говорю – вставайте! Школу проспите!

Она стянула одеяло,  старший Виталик только потянулся, но глаз так и не открыл. Саша вообще не отреагировал. Таня молча наблюдала за их возней, она уже давно привыкла к этой процедуре. Сейчас мама пойдет и принесет кружку воды, потом тихонько выльет на сыновей и только тогда они начнут шевелиться. В кого они такие уродились, удивлялась вся семья. Остальные спали чутко и просыпались при любом шорохе.

Мама действительно пошла на кухню, а Таня побежала в ванную, пока малыши не заняли её. Чистка зубов и умывание заняли совсем немного времени, как раздался плаксивый голос Саши – младшего братишки.

- Мама,  зачем? Я же весь мокрый буду! Как я в школу пойду? – его голос перешел в настоящий рев, но на его крики никто не обратил внимания: так он вел себя почти всегда.

Сашке всё прощалось: он был самый маленький в семье и очень хитро этим пользовался. Братья родились после Тани: через два года Виталик, потом ещё через два года – Саша. Сейчас им было соответственно одиннадцать  и девять. Таня в меру своих сил помогала маме растить этих сорванцов. Отец никому из них не уделял должного внимания: он работал и приносил в дом деньги. Остальное всё возлагалось на маму, которая нигде не работала, как, впрочем, и все остальные женщины их города. На работу устраивались только матери-одиночки и редко кто из замужних женщин, кто без работы себя не мыслил. Из жен шахтеров вообще никто не работал.

Таня надела новое платье и крутилась перед зеркалом, пытаясь увидеть себя со всех сторон. Ей нравилось то, что она видела. Из потемневшего местами зеркала на неё смотрела уже практически сформировавшаяся девушка с длинными русыми волосами, которые она сейчас заплетет в приличную косу и подвяжет узким бантиком вверху. Можно было бы и широкий бант в косу вплести, но уже как-то стыдно: пусть пятиклассницы вплетают себе широкие ленты, а она уже взрослая девушка. Её зеленые глаза сверкали из-под густых черных ресниц, тонкие брови дугой окаймляли веки с синевой. Она еще никогда не красилась, да и нечем было: мама косметикой не пользовалась, а больше взять было негде. Да и, если по совести, краситься ей было совершенно незачем: ресницы и брови от природы были черными, щеки пылали природным румянцем, особенно, когда она смущалась, а губы были того нежно-розового цвета, который бывает только у целомудренных непорочных девушек.

Таня надела белый фартук, туго затянула и завязала поясок, что сразу подчеркнуло тонкую талию. Немного полюбовалась собой и стала заплетать не совсем послушные волосы. Ей на помощь, как всегда, пришла мама.

- Мам, не надо, я сама, – попыталась возразить Таня, но ей была очень приятна забота матери о ней. Мама всё время уделяла мальчишкам, потому что считала Таню уже взрослой и в последнее время они как-то немного отдалились друг от друга.

- Хорошо, завтра будешь сама, а сегодня я тебе всё-таки помогу. Можно? – смеялась мама одними глазами, проворно заплетая длинную косу.

- Можно, - разрешила Таня с притворным видом, хотя самой очень нравилось, как мама гребешком осторожно расчесывает длинные локоны, придерживая другой рукой, чтобы ей не было больно.

Мама Вера у неё была молодая: она родила Таню, едва ей исполнилось семнадцать лет. И сейчас ей было только тридцать, хотя на людей таких лет  Таня смотрела, как на стариков. Ей казалось, что она лично до такого возраста не доживет, потому что это – глубокая старость. Отец был старше матери на пять лет и вообще казался девочке очень древним и старым.

- Ты так вытянулась за лето, уже меня догоняешь, - сказала мама, подвязывая косу. Она отстранилась и оглядела Таню со всех сторон, - прямо красавица.
Таня покраснела от удовольствия: мама всегда была скупой на ласки, и тем более, на похвалу. То, что она сейчас сказала, дорогого стоило. Мама просто так не скажет, значит, она действительно красавица. Таня крутнулась перед зеркалом, в последний раз осматривая себя, и побежала на кухню завтракать. Там уже сидели братья и быстро хлебали горячий суп.

- Не торопитесь, - попыталась немного остановить их мама, но они даже головы не повернули в ее сторону.
- Вы что, не слышите? – грозно сказала Таня, - не надо так спешить, а то еще обваритесь горячим.

- Не обваримся, - с полным ртом ответил Саша, - нам в школу надо пораньше.
- И мне надо, но я же не ем, как …, - она замолчала, пытаясь подобрать необидное слово, но на ум ничего путного не приходило.

- Ешьте молча! – прикрикнула на них мама, и завтрак прошел в полном молчании.
Мальчики быстро доели и побежали надевать новые жилетки, которыми они очень гордились. Таня, не спеша, доела и попыталась убрать со стола, но мама ее остановила.
- Не надо, доченька, я сама уберу. Иди, готовься к школе, - она притянула ее голову к своей груди и поцеловала куда-то в волосы: это было что-то новое в поведении матери.

У Тани на глазах вдруг выступили неожиданные слезы, и она не могла понять – почему. В их семье не приняты были все эти манерности, поэтому поцелуй матери расценивался, как нечто особенное. Девочка быстро выбежала в комнату, чтобы мама не увидела предательских слез и не подумала чего-то лишнего. Она схватила свой портфель, приготовленный с вечера, и вынула из вазы букет цветов. Цветы еще вчера принесли ей братья. Где они их нарвали, она не спрашивала, но была приятно удивлена их вниманием. Себе букеты они не готовили, считали, что мальчикам стыдно ходить с цветами.

- Я что, жених, что ли, чтобы с букетом в школу идти, - застенчиво ответил Виталик на вопрос Тани, почему же они себе цветов не заготовили.

- Жених, жених, - сразу же стал дразниться Саша, убегая от старшего брата, который не замедлил с ответной реакцией на подобное оскорбление.
Таня только посмеялась над младшими братишками. Они постоянно находили повод побегать, поиграть, повеселиться.

По улице уже шли нарядные дети. Девочки почти все в коричневых платьях, белых фартушках и с бантами в красиво заплетенных косичках. Все с цветами. Мальчики были попроще. Темные брючки, светлые рубашки, кое-кто в костюмах, но таких было мало. С цветами шли единицы. Это, скорее всего, были те, кого родители заставили взять букет и подарить учительнице. А вот первоклашек было видно издали. Они шли чинно, с мамой или, редко, с папой, с огромными охапками цветов, из-за которых иногда их и видно не было, с большими портфелями, которые иногда волочились по земле. Но ни один из них не доверил цветы или портфель родителям.

Мама проводила детей за порог, но в школу с ними не пошла. Таня уже считалась взрослой, а мальчики стеснялись, когда мама их слишком опекала. Таня успела заметить, как мама тайком перекрестила их, тяжело вздохнув.

На улице она сразу же заметила свою одноклассницу Тамару Косачеву. Та тоже увидела Таню и приветливо помахала рукой. Девочки встретились, как после длительной разлуки: с поцелуями и объятиями, хотя летом часто виделись. За разговорами не заметили, как и до школы дошли. Туда потоком стекались дети и сразу делились на группки. Каждый класс собирался отдельно. Везде взрывы смеха, иногда доходившие до откровенного хохота. Смеялись над выросшими одноклассниками, над разбитыми коленками, над слишком большими или, наоборот, слишком маленькими букетами цветов. В общем, смеялись над всем, над чем только можно, просто выражая смехом свой восторг по поводу встречи  с любимой школой, с такими родными и близкими одноклассниками и даже с учителями. Уже завтра от этого восторга ничего не останется и многие будут с сожалением вспоминать лето, каникулы, но сейчас была общая эйфория от начала учебного года.

Отдельной группкой стояли учителя. Они не спешили по своим классам: пусть дети насладятся от встречи с друзьями, а с учителями они будут встречаться на уроках.

Звонок прозвучал так неожиданно, что многие его даже не услышали. Но тот, кто звонил, предполагал такую реакцию расслабившихся за лето учеников, и потому звонок всё звонил и звонил. Наконец все успокоились и стали разбегаться на ранее назначенные места для каждого класса, которые не менялись годами: началась первая праздничная линейка.

Таня почти ничего не уловила из сказанного директором школы и другими учителями. Да и другие ученики, видимо, тоже. Все переглядывались, шушукались, пытаясь поделиться новостями, которых за лето скопилось огромное множество. Только первоклашки стояли молча и с раскрытыми ртами ловили каждое слово, не всегда понимая сказанное. Наконец старшеклассник пронес на плече миниатюрную девочку с огромным белым бантом, который казался больше ее головы. Она с усилием и видимым усердием пыталась звонить в колокольчик, тоже перевязанный красным бантом. Звук колокольчика был глухим, почти не слышным, но все его видели и знали, что сейчас начнется первый урок, начнется новый учебный год, который для кого-то станет первым, а кому-то и последним, после которого надо идти самостоятельно в новую жизнь.

Танины одноклассники почти все вытянулись, подросли. Она несколько раз взглянула в сторону Коли Шумейко: тот стал выше чуть ли не на целую голову и взоры одноклассниц невольно обращались к нему. Но он, видимо, ничуть не изменился: всё так же разговаривал только с мальчиками, а в сторону девочек даже головы не поворачивал.

В классе стали рассаживаться за парты. Кто-то садился, как и в прошлом году, кое-кто стоял в нерешительности, выбирая место.

- А давайте сядем – мальчик и девочка, - вдруг смело предложила Рая Ракита, самая маленькая по росту девочка. Её все любили и относились к ней, как обычно относятся к маленьким детям: немного снисходительно.

В классе мгновенно воцарилась тишина. Замолчали даже такие бузотеры, как Вася Щербина и Мишка Дубицкий. Вася потер свои светлые глазки и уставился на Раю.
- А давайте, - нарушил тишину и поддержал девочку Коля Шумейко.

Все зашумели, но никто не решился первый сесть за парту. Таня подошла к первой парте, которая стояла впритык к столу учителя, откинула крышку, засунула туда свой портфель и села. Коля тут же уселся за парту сзади. Она сидела в напряжении, ожидая, кто же решится сесть рядом с ней. Надежда на то, что она будет весь год сидеть рядом с Колей, не оправдалась. Больше никто из мальчиков ее не интересовал, и ей уже было всё равно, кто будет ее соседом по парте.

- Павлова, вот хотел сесть к тебе, но, сидеть перед носом учителя, не входит в мои планы, - притворно вздохнул Вася Щербина, - пойду лучше на галёрку. 
- Прости, Павлова, - вслед за ним картинно развел руками Мишка Дубицкий, - но я тоже предпочитаю задние ряды.

- А я и не просила вас садиться ко мне, - немного обиженно произнесла Таня. У нее развязался шелковый бантик, и длинная коса опустилась до пояса. Она сделала бант и с гордым видом перекинула ее за спину.

Почти все мальчики расселись за парты, и девочкам самим пришлось выбирать, с кем садиться. Таня пожалела, что поспешила. Сзади нее устроилась рядом с Колей ее лучшая подруга Тамара Лысенко. Она тронула Таню за плечо.

- Танюшка, извини, что не с тобой. Решили ведь с мальчиками сидеть.
- Да ладно, - отмахнулась та.
- Ты не обижайся, - шептала подруга почти на ухо, - я ведь близко. Если что…
- Не обижаюсь я, успокойся, - Таня с ужасом обнаружила, что осталась за партой одна, никто так и не захотел сесть рядом с ней. Она понимала, что все хотят сидеть дальше от учителя, но что теперь делать ей?

В класс вошла их классная руководительница Белла Михайловна. Она преподавала химию, в которой разбирались лишь немногие, в том числе и Таня. Учительницу  прозвали Молекулой. Эта кличка очень ей подходила, и ученики подозревали, что даже учителя называют ее между собой только так.

Она была уже в возрасте, очень полной, почти круглой. Одевалась всегда в какую-то мешковатую одежду, и самым ярким пятном во всем этом ворохе непонятных одеяний было ее лицо. Оно резко контрастировало со всем ее обликом. В молодости, вероятно, она была красавицей. Выразительные карие глаза, нос с небольшой горбинкой, полные яркие губы, не требовавшие никакой помады. Над верхней губой виднелся небольшой темный пушок. Всё это обрамляли темные густые кудряшки, среди которых блестели тонкие редкие  нити седины. Всё ее лицо выражало добродушие. Она редко кричала на детей, даже, когда они сильно шумели. Ученики любили ее и старались меньше огорчать.

За ее спиной кто-то стоял, но Молекула своей большой грудью  закрывала весь обзор. Класс замолчал, все встали.

- Садитесь, - махнула рукой Белла Михайловна и вытащила из-за своей спины мальчика. – Вот, знакомьтесь, это ваш новый одноклассник. Зовут его Виктор Найда. Витя, проходи, садись вот за первую парту. Танюша, разрешишь?
- Конечно, - зарделась Таня. Мальчик ей сразу понравился: высокий, худенький, вихрастый, с россыпью веснушек, которые ничуть не портили его и с каким-то непонятным блеском в глазах.

Он откинул крышку парты и стал засовывать туда свою сумку. Такой сумки не было ни у кого. Это была самая настоящая полевая сумка армейского командира, которая сразу же привлекла к себе внимание всего класса, особенно, мальчишек. Она была далеко не новая: потертая, видавшая виды, с оторванным краем, но это делало в глазах ребят ее еще более ценной. Но сумка исчезла с поля зрения быстрее, чем все успели ее рассмотреть.

Молекула начала урок. Это был классный час, на котором она хотела ознакомить ребят с планами на целый год. Таня старалась краем глаза рассмотреть нового соседа по парте, но это было не совсем удобно. Виктор тоже косился в сторону Тани, но также пытался слушать учителя. Весь урок прошел в напряжении: ребят больше интересовал новый одноклассник, чем политинформация. А послушать было о чем. Молекула говорила, что уже ровно год идет война. Первого сентября 1939 года немецко-фашистская армия вторглась на территорию Польши. В апреле – мае 1940 года немцы оккупировали Данию и Норвегию,  10 июня этого года Италия приняла сторону Германии, 22 июня капитулировала Франция.

- Но нам бояться нечего, - говорила она, -  мы, как жили, тихо, мирно и дружно, так и будем жить дальше.
- На нас они точно не попрут? – подал голос с задней парты Вася Щербина.
- Нет, они, хоть и фашисты, должны уважать подписанные ими же договора. Вы ведь помните, что 23 августа 1939 года был подписан советско-германский договор о ненападении. И, что за выражение, Вася? Разве на уроке литературы вас так учили разговаривать?
- Извините, Белла Михайловна, но тут иначе не скажешь, - оправдался Щербина.
- Ещё и как попрут, - услышала Таня тихий голос соседа по парте. Новый мальчик смотрел прямо перед собой, и, казалось, видел что-то такое, чего не видели остальные. Его услышала только Таня, так что со стороны Молекулы никакой реакции не последовало.

В городе часто можно было услышать разговоры о войне. Больше всех говорили, конечно, мужчины. Но дети были далеки от понимания нависшей угрозы. Ну, идет где-то война, но она ведь далеко и нас не коснется. Да, убивают людей, но мы ведь их никогда не видели и не знали. Да, жалко убитых, жалко их родных, но нас ведь это всё не касается.

По радио о войне сообщали краткой сводкой. В газетах были небольшие заметки, которые только в начале войны вызывали какой-то интерес, потом их читали только те люди, которые действительно понимали, к чему всё это идёт.

 Таня однажды подслушала разговор родителей. Отец тогда сказал, что его при любом раскладе в армию не заберут: он работал на железной дороге ремонтником, а дорога считалась важным стратегическим объектом и всем работающим дадут бронь. Что такое «бронь», Таня не знала, но успокоилась, что ее родные всегда будут рядом.
 
К ним иногда заходили папины друзья и они, немного выпив, вели важные разговоры, которые в последнее время все сводились к военным событиям, разворачивающимся на Западе. Тане сразу становилось скучно, и она старалась ускользнуть из дома: рядом жила ее закадычная подружка Тамара, с которой время проходило гораздо веселей.

Но иногда ночью, когда сон убегал, Таня долго думала о войне. Ей становилось страшно. Она представляла, как немцы нападают на их страну, приходят в город и убивают всех подряд. Она несколько ночей продумывала вариант, куда можно было бы спрятаться от фашистов и лучшей защиты, чем погреб, придумать не смогла. Она даже продумывала, что из одежды и еды надо заранее занести в погреб, чтобы им хватило переждать войну. То, что пересидеть всю войну в погребе невозможно, ей в голову не приходило. Она засыпала, немного поплакав в подушку, а на следующую ночь опять продумывала разные мелочи.

Дошло до того, что она начала потихоньку собирать спички, свечи, и прятать в тайничке, который оборудовала в их большом погребе. Она была девочкой умной и практичной. Нашла металлическую коробку из-под леденцов, блестящую обертку от шоколадки и, завернув в нее спички, плотно закрыла коробку, чтобы ничего не отсырело. Это длилось до того момента, пока мама не начала жаловаться, что спичек не напасешься. Таня промолчала, но свои запасы не выдала. Потом ее страхи немного ушли, а про свои резервные стратегические запасы она просто забыла.

Первый урок в седьмом классе окончился, Молекула удалилась, а ученики сразу же окружили нового мальчика, не дав тому даже подняться с места.

- Ты откуда? – на правах лидера класса задал первый вопрос Коля Шумейко.
- Из Винницы, - ответил Виктор, рассматривая новых одноклассников.
- А это где? – вопрос Мишки Дубицкого вызвал взрыв хохота. Тот смущенно потупился, но только на мгновение: интерес к новичку еще далеко не был удовлетворен.
- Географию учить надо, дурбецел, - его лучший друг Вася Щербина в шутку двинул его по голове и тут же повернулся к новенькому.
Мишка ничуть не обиделся, только почесал голову и тут же спросил:
- А почему переехал?
Все замолчали в ожидании ответа. Виктор обвел взглядом класс и серьезно сказал:
- Отец в Польше. Нас с мамой отправил к родственникам. Сказал, что здесь безопаснее.
- А что отец делает в Польше? – спросила Рая Ракита, глядя широко распахнутыми карими глазками на Виктора.

- Он военный, офицер. Почти год уже в Польше. Война там.

Виктор сказал это тихим голосом, но так, что всех пробрала дрожь. В классе повисла угнетающая тишина. Сегодняшние семиклассники впервые столкнулись с реальными военными событиями, пусть даже косвенно. Еще никто из их знакомых не был в зоне военных действий, никого из них война не коснулась лично, и этот новый мальчик был первой ласточкой, принесшей весть о надвигающейся угрозе. Никакая политинформация не могла заставить их задуматься всерьез о войне, тем более что взрослые убеждали их в невозможности нападения на Советский Союз. А тут простой мальчик одной фразой заставил неровно биться сердца в страшном ожидании неизбежного.

- Думаешь, что и у нас будет? – после долгого молчания нарушил тишину Шумейко.
- Думаю, да, - уверенно произнес новенький. – Папа говорит, что всё к тому идет.
- А как же пакт о ненападении? – спросила всегда тихая и спокойная Зинка Здор.

 Головы одноклассников удивленно повернулись в ее сторону. Такого еще не бывало, чтобы Зинка влезла в серьезный разговор. Всегда в стороне от любого оживленного разговора, никогда не участвующая ни в каких мероприятиях, избегающая любого скопления народа «больше трех» - и вдруг такой вопрос.
- Гитлеру плевать на пакт! – очень серьезно и совсем по-взрослому ответил новенький. – Он хочет заграбастать себе весь мир, а Советский Союз – очень лакомый кусок. Сто процентов – попрет на нас.

Виктор Найда явно говорил словами старших, видно, в их семье подобные разговоры велись в присутствии детей или же его считали уже взрослым, доросшим до понимания взрослых проблем.
 
Ребята за решением мировых проблем не заметили, как закончилась перемена, и в класс вошел учитель.

Все перемены практически никто не выходил из класса, они сразу окружали первую парту и пытались расспросить новенького обо всём, им неведомом. Так в первый же день Виктор Найда превратился в негласного лидера класса. Коля Шумейко понимал, что катастрофически быстро теряет свои позиции, но не сопротивлялся этому. Новый парень был действительно умным и интересным собеседником, и Коля решил приобрести в его лице нового друга.
Таня, сама того не желая, оказалась в эпицентре событий. Она даже не пыталась встать из-за парты: так и просидела все пять уроков, пока не пришло время идти по домам.

Во двор школы высыпали все толпой. Мальчишки по очереди пощупали сумку Виктора. Он показал маленькую дырочку от пули, насквозь пробившую сумку.

- Тогда папа был ранен, но несильно. Пуля прошла по касательной, - объяснял он, и его веснушки при этом стали более заметными на покрасневшем лице.
- Чего пристали к парню? – оборвал все вопросы Коля. – Давайте лучше подумаем, где и как отметим начало учебы?
- А что тут думать? Пойдем в карьер, - решила за всех их староста Валя Кульбаба.
- В карьер, так в карьер, - согласился за всех Коля. – Тогда – по домам, переодеваемся, берем, что у кого есть и собираемся часиков в три в карьере.
Таня повернула в сторону дома, туда же шла и ее подруга Тамара. Следом за ними пошел и Найда.

- Витя, а ты где живешь? – оглядываясь на парня, спросила Тамара.
- Недалеко тут, на Кременчугской.
- О, а мы тоже. Ты в каком доме? – решилась, наконец, заговорить с соседом по парте Таня.

Виктор назвал дом, в котором  жила Таня. Она удивилась, почему раньше его не видела? И обрадовалась: мальчик, который ей понравился, и с которым она будет сидеть за одной партой, будет жить в их же доме.

- А что за карьер такой? – вдруг спросил Виктор.
- Ой, а мы же тебе не объяснили! – рассмеялась Тамара. – Понимаешь, после открытой выработки шахты остается пустое место. Оно постепенно заполняется водой и получается вроде как очень глубокий пруд. Мы туда ходим купаться и часто собираемся там погулять.

- Там у нашего класса есть свое место, - вставила Таня.
- Отлично. И что же требуется принести с собой?
- Что у кого есть. Можно взять сырой картошки, мы ее на костре печем. У кого-то есть кусочек сала или еще чего-нибудь. В общем, чтобы можно было перекусить, - объяснила Таня, всё еще боясь смотреть парню в глаза.
- Понятно, а огурцы, помидоры можно? А то я боюсь, что дома ничего больше не найду: мы ведь только приехали, у родственников живем, - покраснел, оправдываясь, мальчик.

- Если ничего нет – не страшно. Другие принесут, а ты – в следующий раз. Главное, ты приходи, - весело щебетала Тамара и на ее щеках появлялись симпатичные ямочки от ее постоянной улыбки.
Тамара Лысенко была по натуре очень общительной девочкой. Перед ее естественным обаянием редко кто мог устоять. Она всегда могла заразительно рассмеяться по любому поводу. И даже то, что она часто близоруко морщила глаза, ничуть ее не портило. Своими голубыми глазками она в упор рассматривала собеседника, при этом встряхивая рыжей кудрявой головой с постоянно выбивающимися локонами с заплетенных косичек. Она была немного полноватой, но абсолютно не страдала по этому поводу и всегда смеялась над подружками, которые хотели похудеть.

Таня дружила с Тамарой с того дня, как только они переехали жить в город. Тамара жила рядом и девочки могли видеться, когда им вздумается. Девочки прекрасно дополняли друг друга: общительная, активная, иногда сверх меры жизнерадостная, но немного легкомысленная Тамара и  излишне стеснительная и спокойная, всегда рассудительная отличница Татьяна. Их всегда привыкли видеть вдвоем, и даже учителя давали им поручение одно на двоих, так как знали, что девочки всё равно будут выполнять его вместе.

Трое одноклассников вместе дошли до своего дома и разбежались по квартирам, чтобы встретиться через несколько часов.

***

Директор школы Иван Леонтьевич Денисенко сидел в своем кабинете за стареньким столом, на котором лежало много разных циркуляров, несколько папок, стояла чернильница и с изящного стаканчика, не вписывающегося в разнобой на столе, торчало несколько карандашей и ручек с перьями. Он держал в руке письмо. На нем стоял треугольный штамп бесплатной военной почты.
 
Иван Леонтьевич заметил письмо сегодня утром на тумбочке, но не успел его прочитать: спешил на праздничную линейку. Сунул конверт в карман и только сейчас вспомнил о нем. Он не удивился, что Лариса вчера не передала ему конверт: в последнее время их отношения стали настолько напряженными, что, будь они помоложе, он бы подумал, что она ему изменяет. Но заподозрить шестидесятилетнюю женщину в загуле он просто не мог. Да и не такой она человек. Просто с ней что-то происходит в последнее время, а вот – что?
Они вместе уже тридцать лет. В то время Иван Леонтьевич работал в этой же школе простым учителем математики, а Лариса Петровна была учителем литературы и женой директора школы. У него была жена Марина и двое сыновей.  У Ларисы детей не было.

Так получилось, что однажды директор школы поехал в Москву на какую-то выставку, да так и не вернулся обратно. Прислал письмо, что подает на развод и остается жить в Москве, вроде бы там ему предложили работу соответственно его способностям. Лариса, естественно, ударилась в слезы, ее успокаивали всем учительским составом.

В то же время Ивана Леонтьевича вдруг бросила жена, оставив ему двоих сыновей. Это был неожиданный удар для Ивана. Он считал, что у них с Мариной полное взаимопонимание в семье и не понимал, что же он упустил в их отношениях. Марина не работала, растила детей. Он их обеспечивал вполне прилично, были обуты, одеты, всегда сыты. Но, видимо, чего-то он не учел, что-то пропустил, проморгал.

Марина оставила ему записку, что уезжает навсегда, чтобы он ее не искал, разлюбила, мол, его. Иван долго не мог прийти в себя. Всё тот же учительский коллектив бросился теперь успокаивать Ивана Леонтьевича, на время оставив в покое Ларису Петровну.

В отделе образования решили, что школа долго без директора существовать не может и предложили на место директора Ивана Денисенко. Он сразу согласился: с работой был знаком, да и директору полагалась ведомственная квартира. До этого они с Мариной жили на съемной квартире.

Но в ведомственной квартире жила Лариса, бывшая жена бывшего директора, и выселять ее было как-то неприлично. Иван Леонтьевич, немного подумав, пришел к Ларисе в гости с бутылкой хорошего вина. Они поговорили, и он предложил ей жить вместе. Ему надо было всё равно жениться, чтобы женщина помогала растить мальчиков, ей надо было где-то жить. Ни о каких чувствах, ни о какой любви не было сказано ни слова.

Уже назавтра Иван Леонтьевич перевез весь свой скарб вместе с сыновьями в ведомственную двухкомнатную квартиру Ларисы. Так они оба устроили свою судьбу без лишней волокиты и выяснения отношений.

Знакомые, конечно, их обсудили и осудили, но учителя, в основном, поддержали такой рациональный подход к делу.

Таким образом, Иван Леонтьевич Денисенко стал преемником директора и в личной жизни.

Со временем они притерлись друг к другу, привыкли, отошли от стресса, полученного от своих бывших половинок, и поняли, что нравятся друг другу. Так и родилась новая семья, довольно крепкая, без всплесков и лишних эмоций, но очень дружная. Мальчики начали называть Ларису мамой, но сама она так и не смогла родить, хотя возраст для этого был подходящий.

Сыновья выросли. Старший – Сергей – стал военным и сейчас служил где-то в Белоруссии. У него, уже сорокалетнего, была своя семья, дети. Младший на пять лет Андрюшка тоже пошел по стопам старшего брата и сейчас, если верить его словам, должен был быть на Западной Украине.

Иван Леонтьевич знал, какая сейчас сложилась обстановка в мире и очень переживал за своих мальчиков. Он умел читать между строк. И если Сергей писал, что он отлично отдыхает с друзьями и часто выезжает на пикники, значит, следовало понимать, что они где-то в лесах на учениях, а, возможно и не только на учениях. Андрей писал проще и более открыто, потому его письма вообще читать было невозможно: они были почти полностью вымараны военным цензором.
Был у Денисенко и один друг, который служил в той же части, где и Сережа. Тот писал более грамотно. Из его писем много чего можно было понять, если развить немножко фантазию. У него почти ничего не было вычеркнуто, и его письма были сплошь о погоде и о природе.

Другу было чуть больше пятидесяти, он всё больше служил при штабах, был уже в высоком звании старшего батальонного комиссара и лучше всяких капитанов и майоров разбирался в сложившейся ситуации.

Письмо было от друга. Иван Леонтьевич, наконец, смог остаться один, чтобы его прочитать. Коллеги уже разошлись по домам, никто не сможет отвлечь его от разгадки ребусов письма. Он развернул лист бумаги, исписанный мелким почерком. Ничего нигде не вымарано, значит, письмо придется расшифровывать долго. Он читал четкий почерк друга и пытался понять, что же происходит в мире. Так, получается, что его часть уже не в лесу, значит, вывели из Западной Белоруссии. Только куда? Следующая фраза касалась его сына, это точно. Только?...

«У нас было очень жарко, и Серёжа 20 августа неожиданно уехал на курорт. Наверное, встретился уже там со своим другом Никитой. Помнишь его? Сожалею, что я не смог его проводить, самого отправили в санаторий, сейчас отдыхаю. Прости, друг, так уж получилось».

Лист бумаги выпал из руки Ивана Леонтьевича, и он схватился за сердце.   Он сразу понял подтекст письма: Никита – друг Сергея – погиб два года назад на охоте: его случайно подстрелил другой охотник, приняв за кабана. Получается, что его старший сын Сергей погиб? А сам друг находится в больнице с ранением?
Денисенко порылся в столе и выудил таблетку от сердца: оно готово было выскочить из груди. Слезы потекли по морщинистым щекам, он их не вытирал. Всё! Он больше никогда не увидит своего сына, никогда.

И даже похоронку вряд ли получит: правительство всякими правдами и неправдами скрывало факт участия наших войск в войне, развязанной Гитлером. И если бы не умение друга писать иносказательно, он мог бы так и не узнать о судьбе своего мальчика. Значит, наши ребята уже участвуют в необъявленной войне. Значит, наши сыновья уже погибают от пуль врага, а нам рассказывают сказки о пакте ненападения.

Иван Леонтьевич с усилием наклонился и поднял письмо, надо бы дочитать. Но слезы застилали глаза, всё расплывалось и ничего уже разобрать нельзя. Он аккуратно сложил письмо, вложил в конверт и собрался идти домой. Надо рассказать Ларисе. Она любит его сыновей, как своих родных. Как там Андрюшка? Живой ли?

Он, старчески шаркая ногами, еле доплелся до дома, который был расположен рядом со школой.

- Что с тобой? – бросилась к нему Лариса, испугавшись внешнего вида своего мужа.
- Серёжа… Серёжа…
- Что – Серёжа? – пошатнулась она от одной мысли, что с ним могло что-то случиться.
- Погиб. Нет больше нашего Серёжи, - Иван Леонтьевич покачнулся и тихо сполз по стене на пол. Его никто не поддержал, потому что в этот момент Лариса тоже отключилась и упала. Её падение немного притормозила тумбочка, которая стояла возле входной двери.

Сколько они пролежали без сознания, они не могли потом определить. Первой очнулась Лариса Петровна. Она открыла глаза, и до ее сознания дошло, что больше нет мальчика, которого она вырастила с десятилетнего возраста, которого любила больше всех, гораздо больше, чем мужа. Потому что этот мальчик уже тогда всё понимал и поддерживал ее, как мог.

Она прошла на кухню, набрала чашку воды и вылила на лицо Ивана Леонтьевича. Тот открыл глаза. Она опустилась к нему на пол, уткнулась ему в плечо и расплакалась. Он гладил ее по седым уже волосам, а у самого тоже текли слёзы. Он оплакивал своего сына, а вместе с ним и свою жизнь, которая тоже не вечна.

- Надо Марине сообщить, - вдруг сквозь слезы сказала Лариса.
- Зачем? Да и где ее найти? По-моему, ей всё равно, она никогда не интересовалась детьми.
- Интересовалась, Ванюша, интересовалась, - вздохнула судорожно Лариса.
- Как? – слабо попытался пошевелиться Иван Леонтьевич, что сразу же отозвалось в сердце.

- Она всегда интересовалась детьми, я с ней переписывалась, - призналась жена.
- Не может быть, - Денисенко оставил попытку подняться с пола.
- Она все эти годы прожила в Москве с моим бывшим мужем. Они тогда вместе сбежали. Любовь у них была. А теперь она осталась одна, - тихо рассказывала Лариса, решив, наконец, открыть мужу правду.
- А я и не знал, - слабым голосом равнодушно произнес он.
- А я сразу догадалась. Но она сама мне написала, всё объяснила. Я не хотела тебя расстраивать, - Лариса немного  отстранилась, пытаясь вытереть слезы.
- А почему она сейчас одна? – спросил так, скорее из вежливости: ему было всё равно, что сейчас происходит с его бывшей женой, которую он не видел уже тридцать лет.
- Он умер недавно. Сердце, - с грустью в голосе сказала Лариса.
- А-а-а…

Иван Леонтьевич понял, почему Лариса в последнее  время была такой странной. Переживала из-за смерти бывшего мужа. Значит, все эти годы она любила его? Да-а-а… Но теперь ему было всё равно. Все эти чувства ничего не значат по сравнению с тем, что сейчас переживает он. 

***

Виктору Найде скоро должно было исполниться пятнадцать лет. Он был на два года старше нынешних своих одноклассников, но в этом не было ничего странного. Его отец был военным, и они постоянно переезжали с места на место. Часто там, где дислоцировалась его часть, просто не было школы и Вите приходилось прогуливать месяцами, пока родители находили возможность пристроить его в какую-нибудь школу. В результате такой жизни он на два класса отстал от своих сверстников.
Бабушек и дедушек у него не было, только одна тётя – родная сестра его отца: его родители росли в детском доме. Поэтому пристроить сына у кого-то из родных у них не было возможности.

Отец недавно получил звание полковника, и его часть перевели в Польшу, где полным ходом шла война. Впервые отец не взял с собой свою семью. Виктор с мамой жили в Виннице: это было последнее место службы отца перед Польшей. Почти год они жили в страхе перед приходом почтальона, всё боялись получить плохие известия. Но отец писал радужные письма, рассказывал, какие красивые места там, где он служит, как всё чудесно. Они понимали, что он не может написать им правду, поэтому только догадывались, что же происходит  на самом деле.

Месяц назад к ним зашел в гости сослуживец отца – подполковник Гаврилов. Он принёс им весточку: длинное письмо жене и сыну. Там отец написал всю правду о том, что творится совсем недалеко от них. Он не просил, а приказал им немедленно собирать вещи и переезжать к его родной сестре в Кривой Рог, подальше от границы.

Мама попросила Витю пойти погулять. Он понял, что взрослые хотят поговорить наедине, молча вышел в соседнюю комнату. Он всегда был послушным мальчиком, но считал себя уже достаточно взрослым, чтобы при нем можно было говорить о войне. Витя вырос среди военных и всё прекрасно понимал. Тем более что отец старался всегда вводить его в курс дела. Когда он уезжал на новое место службы, между ними состоялся серьезный мужской разговор.

- Виктор, ты уже взрослый мужчина и должен понимать, что на тебе теперь лежит полная ответственность за жизнь и здоровье матери. Я вас очень люблю, но не могу взять с собой, пойми правильно: не на прогулку еду. Мама привыкла, что в семье всё решал я, теперь ей будет особенно трудно. Ты должен меня заменить. Ты меня понял? – строго спросил отец.

- Понял, папа.
- Вот и молодец. Мама, хоть и взрослая, но всё же женщина. А женщины … они слабые. Их надо охранять и беречь. Наступают тяжелые времена. Я могу не вернуться…

- Пап, ну, что ты? – перебил его Виктор.
- Да, сынок. Могу не вернуться. Но мама не должна чувствовать, что в доме нет мужчины. Ты должен сделать так, чтобы она постоянно чувствовала твою мужскую поддержку, - отец обнял сына и крепко прижал к своей груди.
Виктор прижался щекой к широкой портупее, вдохнул знакомый отцовский запах и на его глаза навернулись слёзы. Отец говорил так, словно прощался навсегда.
И вот сейчас мама хочет узнать правду об отце, но не хочет, чтобы эту правду узнал он – её взрослый сын. Витя немного поколебался, а потом решительным шагом направился в комнату, где мама разговаривала с Гавриловым.

- И как такое получилось? – услышал он голос матери.
- Да вот так и получилось. Поляков разгромили в первые  недели войны, их правители тут же сбежали в Румынию, - подполковник, увидев Виктора, замолчал.
- Витя, я же просила…, - начала мама.
- Мама, дядя Паша, я уже взрослый. Можете говорить при мне. Если это секрет, то я никому не скажу, - он переводил взгляд с матери на Гаврилова, пытаясь по их реакции понять, оставят его в комнате или всё же выпроводят.
- Ладно, Зоя, пусть остается. Думаю, что и ему надо послушать, - взглянул на мать Гаврилов.
- Хорошо, - согласилась мама, - только смотри мне: всё, что услышишь, останется при тебе. Тебе понятно?
- Да, мама, - серьезно ответил парень.
- Продолжай, Паша, - наливая чай в чашку, стоявшую перед подполковником, попросила мама.

- Так вот. У Советского Союза с Германией была договоренность, и в сентябре тридцать девятого Сталин приказал ввести наши войска в Восточную Польшу, - отхлебывая чай, продолжил рассказ Гаврилов.

- Первого сентября Гитлер начал войну против Польши, а уже семнадцатого вы все уехали. Я помню, - сказала мама. – Только не понимаю – зачем?
- В Восточной Польше сейчас живет гораздо больше украинцев и белорусов, чем поляков, - уклончиво ответил подполковник.

- Пашенька, скажи честно. Вы воюете? И с кем? Неужели на стороне Германии? – мама даже руки сложила, как при молитве.
- Зоя, что ты ерунду городишь? – как-то неестественно весело рассмеялся Гаврилов, а потом серьезно добавил: - Вроде и не воюем, только раненых много. Вот и я на восстановление приехал.
- Ты ранен? – всполошилась мама.

- Уже всё в порядке, - Гаврилов привычным жестом провел рукой по правому боку, - всё зажило, не переживай.
- А что дальше? – мама вопросительно уставилась на подполковника.
- А дальше? – он надолго замолчал, допил чай и только потом ответил. – Надо готовиться к войне.
- Но ведь она уже идет? – удивленно произнесла мама.
- Советскому Союзу надо готовиться к войне с немцами, - как маленькому ребенку объяснил Гаврилов.

- Что ты говоришь? – всплеснула руками мама и изменилась в лице.
- Да, немцы стягивают в Польшу слишком много войск. Это видят все, кроме нашего начальства, которое видит только то, что им приказывают видеть. Только учтите, я вам ничего не говорил.
- Понимаем, Паша, не бойся, - успокоила его мама и строго посмотрела в сторону Виктора.
- Ладно, проведал вас, всё рассказал, пора и честь знать, -  Гаврилов поднялся, собираясь уходить.
- Ты куда сейчас? – спросила мама.
- Возвращаюсь в часть. Так что скоро увижу вашего папку. Говорите, что передать?

И Витя с мамой, перебивая друг друга, стали говорить подполковнику Гаврилову всякую всячину, которую обычно говорят в подобных случаях.
Отец в письме дал им четкий приказ переехать в Кривой Рог, и мама сразу же стала собирать вещи. Она написала письмо сестре мужа, чтобы их приезд не стал для нее неожиданностью. И уже через неделю они переехали на новое место жительства.

Тетя Фрося была на несколько лет старше своего брата и уже давно была замужем. Детей у них не было, жилье, хоть и ведомственное, но было, и они с радостью приняли в свою семью Зою с сыном. Тётин муж,  Тимофей Федорович, работал на железной дороге каким-то начальником, дома бывал редко, так что Витя с мамой чувствовали себя свободно, никого особенно не стесняя. Тётя Фрося сразу взяла Виктора под своё крылышко, опекая его, когда надо и когда  нет. Сразу он стал тяготиться от такой чрезмерной заботы, потом понял, что его тёте, у которой никогда не было детей, просто надо на кого-то излить свою накопившуюся за долгие годы нежность и ласку, и решил, что надо немного потерпеть: со временем она к нему привыкнет, да и он тоже.

Школа, в которой ему придется проучиться, по крайней мере, год, ему понравилась. Особенно понравилась девочка Таня, с которой он будет сидеть за одной партой. Как-то раньше он не особенно обращал внимание на девчонок. Дружил только с мальчиками, редко когда общался с девочками. С ними не о чем было говорить, не то, что с парнями. А сегодня, когда увидел зеленые глаза девочки, стало как-то немного не по себе. И все уроки он чувствовал себя не в своей тарелке. И совсем не потому, что был в центре внимания: к этому он уже давно привык. Иногда за год приходилось по две школы менять. А новичков всегда в школах встречали с интересом. Просто он чувствовал на себе немного настороженный и любопытный взгляд зеленых глаз. И как  хорошо, что Таня тоже живет в этом же доме!

- Мама!  - с порога крикнул Виктор.
- Что? – в дверном проеме возникли сразу две фигуры: матери и тёти Фроси. Они вопросительно уставились на мальчика. – Что? – повторила мама.
- Тётя, мама, у нас есть что-нибудь, чтобы взять с собой перекусить?
- Куда взять? – не поняла мама, подходя к сыну и снимая с его плеча армейскую сумку.

- А дома поесть нельзя? – вмешалась тётя Фрося. – Мы тут праздничный обед приготовили, тебя ждали. Как тебе в новой школе?
- Школа чудесная, одноклассники – прелесть, - ответил возвышенным тоном Виктор.
- Хорошо тебя приняли? – заинтересовалась мама, поглядывая подозрительно в сторону чрезмерно восторженного сына.
- Не волнуйтесь. Приняли действительно прекрасно. Даже лучше, чем в предыдущей школе. А в три часа мы классом собираемся в карьере праздновать начало учебного года, - выдал он сразу всю информацию.
- Это еще в каком карьере? – сразу подбоченилась тётя Фрося. – Небось, Васька Щербина всех сагитировал? Вот сорванец! Никому покоя от него нет, так он еще и тебя в свою компанию заарканил.
 
- Тётя, успокойтесь, не только Васька, весь класс туда собирается. И Таня тоже, - вырвалось у Виктора, и он сразу же покраснел.
- Какая Таня? – сразу заинтересовалась мама.
- Наверное, Васьки Павлова дочка, по-моему, она тоже в седьмом классе учится, - сразу догадалась тётя Фрося. – Ладно, раз Таня тоже идет, тогда, что ж, иди. Хорошая девочка, хорошая.

Витя готов был от стыда сквозь землю провалиться. Ему казалось, что мама сразу обо всём догадалась и сейчас думает о нем, черт знает что. Он прошел в комнату: на столе, накрытом праздничной белой скатертью, стояли приборы на трех человек, посреди стола красовалась ваза с букетом цветов. У Вити даже слезы на глазах выступили, хотя он был далеко не сентиментальным мальчиком. Он понял, как его любит его родная тётя, которая до этого лета никогда его не видела и знала только по фотографиям да по письмам, которыми изредка обменивались с мамой. Он понял, что нельзя так просто уйти, этим он может обидеть самых дорогих ему женщин, которые всё утро готовили праздничный обед в его честь.

- Почему мы еще не за столом? – нарочито грубоватым тоном спросил Виктор, подходя к столу.
- Сейчас, Витенька, сейчас, мой маленький, - радостно засуетилась тётя, убегая на кухню. Мама поспешила вслед за ней, понимая прекрасно чувства сына и благодарная своей родственнице за заботу о них.

Вдвоем женщины быстро накрыли стол, и Виктор смог оценить гостеприимство тётки. Они  всегда жили небедно, но таких деликатесов не всегда могли себе позволить. А тут была и черная икра, и мясной балык, и еще какие-то дефицитные копчености, каких они с мамой никогда и не пробовали.

- Ешь, маленький, ешь, - приговаривала тётка, накладывая ему полную тарелку какого-то диковинного салата.

Виктору было не совсем удобно, что она его называет маленьким, но мама смотрела на него улыбающимися глазами, и он знал, что уж она-то его понимает. Он хотел попробовать всё, что стояло на столе, но надо было уже собираться на природу. Он подумал, что Таня с Тамарой, этой смешной рыжей болтушкой, уже его ждут. Он виновато взглянул на часы-ходики.
 
Тётя Фрося заметила его взгляд, но из-за стола не спешила отпускать.
- Еще компотика, - подвинула она ему стакан с красным малиновым  напитком.
- Тётя, я лопну, пожалейте меня, - наконец взмолился Виктор.
- Ладно, Фрося, отпустим его, пусть уже идет, - разрешила мама, в душе смеясь над тщетными попытками сына избавиться от обильного угощения.
- Тётя Фрося, надо ведь что-то и дяде оставить, скоро ведь голодный придет, - сказал мальчик, пытаясь вразумить тётку.
- Не волнуйся, и его накормим. Ну, ладно, собирайся уже. Сейчас я тебе тормозок сложу, - поднялась тётка со своего места.
- Что сложите? – не понял Виктор.

- Тормозок. Ты же просил чего-нибудь перекусить на природу, - тетка уже шла на кухню, попутно прихватив с собой пару тарелок.

Виктор переглянулся с мамой и оба прыснули от смеха. Их словарный запас пополнился еще одним новым словом «тормозок», обозначавшим еду. Колеся по всему Советскому Союзу, они уже столько словечек нахватались, что могли разговаривать с представителем любого региона страны, употребляя их жаргонные выражения.

Таня с Тамарой действительно уже ждали своего нового одноклассника. Таня жила в этом же доме с другой стороны. Дом был одноэтажный, на три квартиры, которые занимали семьи железнодорожников. Тамара жила в таком же доме рядом с ними. Девочки держали в руках пакеты, в которых, видимо, была какая-то еда. Они уже переоделись и сейчас были в простых ситцевых платьицах, в старых туфельках.
Таня одной рукой теребила длинную косу и нервно переминалась с ноги на ногу. Тамара крутилась вокруг нее юлой и что-то взахлеб рассказывала. Таня иногда смеялась к месту, чтобы не обидеть подругу, а сама поглядывала на дверь дома, из которой должен был сейчас появиться Витя.

- И представляешь, он берет меня за руку и ведет за собой. А я иду, иду и мне кажется, что дороге этой не будет конца, а по бокам цветы, цветы… Да ты меня совсем не слушаешь, - обиделась вдруг Тамара.

- Слушаю, цветы, цветы, - повторила Таня. Ей действительно было не очень интересно слушать, как подруга пересказывает свой сон, но сказать Томе, чтобы та замолчала, она не могла. Еще подумает о ней не то. Пусть говорит.
- Слушай, давай, я к ним сейчас загляну, - предложила Тамара и Таня удивилась, что та так запросто может зайти к мальчику домой. Она так не смогла бы.
- Нет, успеем. Еще подождем, - ответила Таня и вдруг поняла, что ей будет неинтересно с одноклассниками, если Виктор не пойдет с ними.

В этот момент входная дверь квартиры тёти Фроси открылась, и появилось веснушчатое лицо Виктора. 

- О, наконец! – громко крикнула Тамара Лысенко. – Мы уже подумали, что ты не пойдешь.
- Почему? Идемте, - ответил Виктор, подходя к девочкам и стараясь не смотреть в сторону Тани. – Ведите!

В карьере уже почти все собрались. Мальчики разожгли костер, и оттуда исходил прекрасный запах печеной картошки. Вася Щербина уже успел измазаться, и был похож на беспризорника. Он большой сучковатой палкой откидывал недогоревшие ветки и пытался перевернуть пекшуюся картошку.

- Вы чего опаздываете? Думаете, мы вам картошку оставим? Ага, нашли дураков, - кричал он еще издали подходившим к костру Виктору и девочкам.
Все смеялись, расстилая на траве покрывало и выкладывая свои тормозки. Виктор тоже положил пакет и подошел к костру. Девочки занялись приготовлением бутербродов. Мальчишки носились по траве, играя в какую-то неизвестную Виктору игру. К костру подошел Коля Шумейко.

- Хочешь, я тебе карьер покажу? – предложил он.
- Конечно, хочу, - Виктор никогда раньше не видел шахтных разработок, и ему действительно было интересно.
- Нашли, что смотреть, - фыркнул вслед им очень худенький сутулый  мальчик Гриша Лисюченко.   
- Не обращай внимания, пошли, - Коля, не оглядываясь, пошел вперед, уверенный, что новенький следует за ним. – Смотри, вот здесь когда-то была шахта.
- Я думал, что шахта – это, когда под землей, - неуверенно произнес Виктор.
- Под землю лезут, когда уже невозможно копать на поверхности, - со знанием дела объяснил Коля. А это – старая открытая  выработка.

Они с Виктором стояли на краю обрыва. Внизу был котлован, заполненный  синей водой. Вниз вела проторенная тропинка, всё остальное пространство было густо заросшее высокой травой. Недалеко от них паслось целое стадо коз, за которыми смотрел старик. Он молча наблюдал за детьми,  ни во что не вмешиваясь.

- Здесь очень глубоко? – спросил Виктор.
- Да, до дна не достанешь, даже если отсюда нырнешь.
- И вы здесь купаетесь? – удивился Виктор.
- Да, - с гордостью ответил Коля. – Знаешь, какая вода холодная?
- А в другом месте можно покупаться?
- Есть еще Соленое озеро, но это в другой стороне, до него дальше идти, поэтому купаемся здесь, - объяснил Коля. – Ну, как? Тебе наш класс понравился? – вдруг перешел он на другую тему.

- Да, очень, - честно признался Виктор. – Меня еще нигде так не принимали.
- А мы, криворожане, вообще гостеприимный народ, - с плохо скрытой гордостью произнес Коля.
- Я это уже понял.
К ним бежал Гриша, на ходу пытаясь что-то кричать.
- Что случилось? – забеспокоился Коля.
- Ничего не случилось, вас все ждем. Айда обедать, - взмахнул он рукой и помчался обратно.

За импровизированным столом собрался уже весь класс. Мальчикам оставили места как раз напротив Тани с Тамарой. Горячую картошку заедали помидорами и огурцами, весело шутили, вспоминая лето и прошлый учебный год.

- А помните, как Шумейко привязал косу Павловой к парте? - рассказывал Щербина, пытаясь между словами прожевать огурец. - Вот умора была. Её к доске вызвали, а она встать не может. Молекула злится, понять не может, а Танька дергается, как вьюн на сковородке.

- Что за Молекула? – тихо поинтересовался Виктор у Коли.
- Наша классная, та, что привела тебя в класс.
- А помните, как Танька яйцо раздавила? – вдруг спросила Тамара Лысенко и все дружно расхохотались.
Таня вначале хотела обидеться на подругу, что та вспомнила не совсем пристойный эпизод из ее жизни, но через минутку уже весело смеялась вместе со всеми. Виктор улыбался, чтобы не выбиваться из общего русла, но не знал, над чем, собственно, все смеются.

- Ой, Витя же не знает! – вдруг вспомнила Тамара и стала рассказывать специально для него. – На Пасху наши ребята развели Таньку. Принесли в класс крашеные яйца и стали друг перед другом давить их. И стали вроде спорить, что девчонка яйцо не раздавит. А Танька сразу в позу стала: «Как так – не раздавлю? Давайте, раздавлю». А они ей сырое яйцо подсунули, она и раздавила. Вот хохоту было: стоит в новом платье и вся в яйце.

- Ага, мама новое платье пошила, в полосочку, - подала голос всё это время молчавшая Таня, - вот дома было…

Одноклассники еще долго смеялись над своими воспоминаниями, и Виктор понял, что они всё это вспоминают и рассказывают для него, чтобы он понял, в какой дружный класс  попал. И ему стало так хорошо, как никогда. И еще он понял, поглядывая в сторону Тани, что повзрослел.


Глава 2

Иван открыл глаза, как только закукарекал соседский петух. Ему показалось, что он и не спал. Еще с вечера были сложены все документы, подготовлены Мишкины штаны, его же выстиранная рубашка и ботинки отца, которые вчера вечером Иван долго натирал  старой шерстяной тряпочкой. Перед этим он оббегал всё село в поисках ваксы, и только на хуторе у деда Прокофия нашлась баночка с остатками вещества, очень смахивающего на ваксу, но дед не был уверен. Он же и тряпочку шерстяную нашел.

Иван пытался растворить вещество водой, но не помогло. Тогда он развел небольшой костерчик во дворе и поставил баночку на огонь. Вещество начало пузыриться и издавать такое зловоние, что полосатая  кошка, которая следовала по пятам, вдруг выгнула спину, злобно оскалилась и быстро ретировалась. Иван снял баночку с огня и решил всё-таки наваксить папины ботинки. Они были уже не раз ремонтированы, притом, не специалистом, а самим же отцом, поэтому вид у них был не совсем тот, который требовался, но надеть их всё же можно было. Потом он натер их тряпочкой, и ботинки стали даже блестеть в некоторых местах. О том, чтобы придать им равномерный глянец, даже речь не шла. У Ивана заболела рука от усердного трения, и он бросил эту затею.

- Смотри, дырку не протри, студент, - пошутил старший на четыре года брат Михаил.

Он грыз зеленое еще яблоко, которое в селе называли наливкой, и наблюдал со стороны за действиями Ивана. Мишка работал в колхозе на ферме: на тачке развозил корм по стойлам, помогал чистить коровники. В общем, выполнял работу на подхвате. Ему было уже девятнадцать лет, и он считался завидным женихом. Но ему еще надо было идти в армию, поэтому серьезных отношений Мишка ни с кем не заводил, оставлял на потом.

Иван ничего не ответил брату, молча доделал свое дело, спрятал остатки ваксы в сарай: еще пригодится. Он собирался основательно, чтобы ничего не забыть.
 Завтра будет решающий день в его жизни! Он поедет в Чернигов подавать документы в техникум!

Иван давно уже решил, что после седьмого класса пойдет в радиотехнический техникум, но отец был категорически против. Он считал, что в селе более востребованной будет профессия ветеринара, и всячески готовил морально своего сына именно к поступлению в ветеринарный техникум.

Седьмой класс Иван окончил не отличником, но вполне сносно. За его успехами в школе особо следить было некому: в доме жили три мужика – отец, Мишка и он, Иван. Мать умерла, когда Ване было всего три года, а Мишке – семь. Отец остался один, да так больше и не женился. Он был еще мужчиной в самом соку, в то время ему было всего тридцать четыре года, но почему-то ни одна свободная женщина в селе не решилась соединить с ним свою судьбу, точно так же и с соседних сел. По селам сарафанное радио быстро разносит все новости, как говорится, и радио не надо.

Тимофей Филиппович Данич, отец Ивана и Михаила, был мужчиной видным, статным, красивым, но очень уж властным. И кличка у него была соответственно его репутации – «Пугач». Когда его жена Прасковья, красивая здоровая женщина, моложе его на десять лет, вдруг умерла в двадцатичетырехлетнем возрасте без видимой причины, о нем  стали ходить разные нехорошие слухи. Говорили, что он её довел своей ревностью. Другие думали, что прибил невзначай, мужик-то был здоровый. А сколько надо хрупкой женщине? Были такие, что думали, будто он ее отравил, потому что приревновал к соседу. Но, как бы там не было, а Прасковью похоронили. Остались малые дети, которых надо было растить и воспитывать.

 Тимофей по прошествии нескольких лет всё же предложил одной вдовушке выйти за него замуж, но она отказала, хотя Тимоша ей и нравился. Да и как мог не нравиться крепкий мужчина, хозяйственный, домовитый, на то время чуть ли не самый богатый в селе. Но даже такой аргумент, как богатство, не мог перебороть страх перед характером Тимофея. После отказа вдовы он еще предпринял попытку жениться, но опять получил отказ. Тогда у него взыграло самолюбие, и он решил жениться, во что бы то ни  стало, и поехал в соседнее село. Но сарафанное радио уже давно разнесло плохую молву о Пугаче и все девушки ему отказали. Тогда разъяренный Тимофей поклялся, что больше даже не посмотрит в сторону женщин и вырастит своих сыновей сам. Поэтому в доме жили одни мужчины.
В принципе, они прекрасно справлялись сами, без женщин. Но отпечаток чисто мужского воспитания всё же наложил отпечаток на сыновей. Они сторонились девушек, видя в них, не то чтобы исчадия ада, но что-то сатанинское. И Михаил, и Ваня были красивыми парнями. На них засматривались все сельские красавицы, особенно на Мишку. Тот был старше, спокойнее, внешне очень похож на отца: высокий, крепкий, темноволосый, но характером весь в мать. Мишкино спокойствие иногда выводило отца из себя, и в такие моменты ребята старались быстрее исчезнуть из дома, чтобы не нарваться на отцовский крепкий кулак или на ремень, которым тот частенько потчевал своих отпрысков, не смотря на то, что они уже давно выросли.

После школы Мишка сразу пошел работать: о том, чтобы продолжать учебу, почему-то даже речь не шла. С Ваней было всё не так. На него возлагалась надежда семьи на более достойное место в обществе. Отец почему-то за Ивана решил его судьбу, даже не спрашивая, о чем он думает, о чем мечтает.
И сейчас в светлой голове Ивана копошились мысли одна крамольнее другой. Он ни с кем не делился своими планами, но решил поступить так, как хотел  сам. Сколько себя помнит, его всегда интересовала техника. Он даже радио сам собрал, но отец наплевательски относился к способностям своего младшего сына.
Братья никогда не обращали внимания на то, в чем они ходят, во что одеваются. Иван привык донашивать одежду старшего брата и считал это вполне оправданным. Ему никогда даже мысль в голову не приходила, что можно каждому иметь свои вещи. Ребята видели, что их сверстники одеваются лучше, чем они, но не придавали этому значения. Как-то раз Мишка начал разговор о том, что надо бы купить пальто и сапоги, но отец резко его оборвал.

- Поносишь мои, они еще почти новые.

На том разговор о новых вещах и закончился. Отец сам определял, что кому и когда покупать. Мальчики между собой решили, что у них просто нет денег, чтобы что-то купить, и не знали, что их отец патологически жадный тип. В селе знали о доходах семьи, знали, что в семье Пугача есть деньги, и по меркам села, немалые. Видели, что дети ходят, как оборвыши, но сказать что-то Пугачу, значило навлечь на себя большие неприятности. Тихо жалели мальчиков и молчали.
Исходя из всего у Ивана не возникла мысль перед поступлением в техникум попросить отца купить ему хотя бы новые штаны, потому что из старых Мишкиных он уже давно вырос.

Иван поднялся с деревянной кровати, застеленной засаленным рядном, которое стиралось неизвестно когда, и побежал во двор умываться. Там он сам пристроил рукомойник, и  процесс умывания происходил почти цивилизованно. Было еще темно, но рассветало очень быстро. Иван помнил, что надо поторопиться: с колхозного гаража сегодня в город ехала машина на городской рынок. Председатель колхоза еще вчера по просьбе сельчан выписал наряд. Иван сам присутствовал при подписании наряда. Он обрадовался, как никто: это была идеальная возможность попасть в город и сдать документы. Поэтому и готовился еще с вечера.

Во двор вышел отец. Он сам доил корову, поэтому уже шел с ведром, чтобы не возвращаться в хату.

- Ваня, ты это…, - замялся он, - на вот, возьми, купишь себе чего-нибудь.
Отец протянул Ивану деньги и сразу прошел в сарай. Иван смотрел на смятые бумажки: такого количества денег он еще никогда и в руках не держал. Странное чувство овладело им, он не знал, плакать ему или смеяться. На эти деньги можно было спокойно купить что-то из одежды, или же учебники, или … или радио. Купить радиоприемник – это была голубая мечта Ивана. Он сжал деньги в руках и помчался одеваться в приготовленную одежду. Быстро выпил кружку простокваши, которая всегда стояла у них на столе, схватил потрепанную сумку, с которой ходил последние годы в школу, сунул туда деньги, потом подумал и перепрятал их в карман. Потом опять достал деньги, разделил на две кучки, половину положил обратно в карман, половину – в сумку. Осмотрелся, как бы ничего не забыть, и помчался в гараж, который был расположен в конце их же улицы.

Машина уже вовсю газовала и фыркала, пытаясь сдвинуться с места. В кузове сидели женщины в новых цветных платках и мужчины в кепках, низко надвинутых на лбы, чтобы ветром не сдуло. Иван испугался, что, еще минутка, и он бы не успел, а в другой раз неизвестно когда председатель выделит машину. Кто-то заметил бегущего и размахивающего руками мальчика, постучали по кабине, и водитель перестал газовать, подождал, пока он залезет на кузов.
Вдоль бортов кузова были прикреплены длинные деревянные лавки, на которых сидели люди. Посередине стояли корзинки и кошелки с провизией, накрытой  чистыми полотенцами, которую везли на рынок. В углу хрюкал небольшой кабанчик, связанный по ногам: его тоже везли на продажу. Ивану досталось, конечно, место сзади, где никто сидеть не хотел, но, что поделаешь: спать надо меньше. 
Машина наконец-то сдвинулась с места и, трясясь на ухабах, покатила в город, до которого было сорок километров. Пока не выехали на трассу, сзади клубилась густая пыль, которая сразу же окутала Ивана и всех, кто сидел сзади. Кто был умнее, тот взял с собой накидки, но Иван, конечно же, об этом не подумал, поэтому молча глотал пыль и думал о том, как он будет выглядеть по приезде в город. Рядом с ним сидела баба Ульяна, соседка по улице. Она не сразу догадалась спрятать мальчика под свое покрывало, поэтому свою долю пыли он всё же получил. Но был благодарен бабе Уле, что она хоть на выезде из села всё же прикрыла его. Потому что помимо пыли было еще и холодно.

В город они попали только тогда, когда солнце поднялось уже довольно высоко. Шофер долго искал место, где поставить машину, наконец, нашел. Все потянулись на рынок, а Иван пулей помчался в центр: надо было успеть до обеда попасть туда, куда он задумал. Города он не знал, был здесь пару раз вместе с отцом, но особо не запоминал, что и где находится. Но, как говорится, язык до Киева доведет.

Иван нашел всё-таки свой радиотехнический техникум, он оказался на окраине города. Написал заявление, отдал необходимые документы и бегом отправился на другой конец города в ветеринарный техникум: он решил сразу убить двух зайцев – поступать одновременно в два техникума. Один для отца, другой – для души, для себя. По закону не запрещалось учиться сразу в нескольких учебных заведениях. В ветеринарном тоже написал заявление и с чистой совестью поспешил к рынку.

Только сейчас он вспомнил, что у него есть деньги. Ещё оставалось время до отправления машины в обратный путь, и Ваня решил всё-таки походить по рынку, хотя бы посмотреть, что продают. Разнообразие товара  на рынке ошеломило пятнадцатилетнего сельского мальчика. Со всех сторон кричали продавцы, зазывая купить что-то  только у них, рядами висели аккуратно сплетенные косы лука и чеснока, лежали горками различные сорта яблок и груш, целый ряд картошки нескольких сортов, огурцы и помидоры, перец и диковинные баклажаны, которых Ваня еще никогда не пробовал.

На молочном ряду, который издавал специфический прокисший запах, он заметил женщин с их села. Они уже заканчивали продавать творог и масло, и тетка Вера даже рукой помахала Ване, погуляй, мол, еще.

Он бродил среди рыбных рядов, окутанных роем мух и изрядно вонявших, среди разложенных кусков сала и мяса, прикрытых тонкими чистыми тряпочками от насекомых, среди бочонков с кислой капустой, огурцами и мочеными яблоками. У него немного закружилось в голове от всего этого изобилия продуктов и всевозможных запахов, и он вздохнул с облегчением, когда попал на вещевой ряд.
Женщины и мужчины стояли в ряд, предлагая свои товары. Кто-то разложил свое добро на земле, кое-кто держал в руках. Гомон стоял страшный: все говорили одновременно и, чтобы услышать, что тебе говорят, надо было обладать уникальным слухом или постоянно переспрашивать.

Иван остановился перед мужчиной, который стоял молча, никому ничего не предлагая. Перед ним на расстеленной газете стоял радиоприемник. Совсем новенький, видно, недавно из магазина, с блестящими ручками настройки, с беленькими точками на шкале волн.

Иван так долго смотрел на радиоприемник, что мужчина, наконец-то, подал признаки жизни.

- Что, малец, купить хочешь?
- Хочу! – выдохнул Иван, понимая, что, если он совершит такую «глупость», по определению отца, то домой можно не возвращаться. Но хотя бы покрутить настоящие ручки, потрогать приемник…

- Тогда смотри, - разрешил мужик и, сдвинув кепку на лоб, почесал затылок.
Иван присел перед приемником и с ликованием стал накручивать деревянную ручку, удивляясь, как плавно передвигается стрелка настройки волн. Он, сколько ни старался, но такого результата добиться не мог: в его приемнике стрелка двигалась рывками, и волны перескакивали через одну, поймать что-то нужное можно было только случайно.

- Эй, ты что делаешь? – мужчина заметил, как Иван до упора выкрутил ручку. – Купи и крути сколь душе угодно. Ишь, взяли моду, чуть что, так сразу и крутить.
- Сколько? – спросил Иван, уже догадываясь, что вряд ли он его купит.
Мужчина назвал цену, и Ваня горестно вздохнул: денег отца всё равно бы не хватило.
- Что, кусается? – хитровато спросил мужик.
- Кто кусается? – не понял паренек.
- Цена, говорю, кусается? – рассмеялся мужик и посоветовал, – ты с родителями приходи.

- Ага, - сказал Иван и отошел нехотя, пока не наткнулся на тетку, продававшую самодельные конфеты на палочке.

Конфеты были ярко фиолетового и едкого зеленого цвета, имели форму закрученной спирали и очень уж просились в рот. Ивану так захотелось этих конфет, что он полез в карман и достал деньги. Посмотрел на них, посчитал и решительно попросил конфету. Это была его единственная покупка в Чернигове. Он еще немного побродил по рынку, посмотрел на цены и решил, что в селе жить намного дешевле и экономнее.

По приезде домой Иван вернул деньги отцу и тот с облегчением спрятал их обратно. Всё лето Ваня готовился к вступительным экзаменам. Отец старался не загружать его работой, даже Михаил пробовал заменить брата, где мог.
У них в семье давным-давно были распределены обязанности. Отец доил корову и выгонял ее на пастбище, затем  топил печь и варил нехитрую еду для семьи и для свиней, потом уходил на работу: он был бригадиром. Работа была ответственная, но Пугач с ней справлялся, и никаких нареканий со стороны начальства не было, в отличие от работников. Он никому не давал поблажек, и его боялись ослушаться  самые хулиганистые ребята и даже «крутые» мужики, не говоря уж о женщинах.
 Михаил в это время  уходил на работу: жизнь на ферме кипела уже с рассвета. Еще до утренней дойки он должен был вычистить стойла от навоза и вывезти его на колхозный двор.

Потом поднимался Иван и перед школой кормил всю живность. Он большим ухватом вынимал из горячей еще печки большой чугун с вареной картошкой, с усилием ставил на пол пятнадцатилитровую емкость и оставлял остывать. Сам же бежал на огород и быстро рвал свекольную ботву, срезал зелень с картошки, обрывал нижние листья молодых подсолнухов, потом всё это пропускал через сенорезку, сконструированную и собранную им же, заправлял зерном или макухой – отходами маслобойного цеха – и высыпал в длинное корыто, куда тут же сбегались все утки и гуси. В большом сарае стояли мешки с различной крупой. Иван набирал в тазик  кукурузы, немного ячменя, пшеницы и относил в загородку, где важно ходили индейки. Курам он рассыпал пшено, пшеницу и  немного мела прямо во дворе. Они ходили свободно, где хотели. Иван пытался как-то смастерить им клетку, но понял, что это бесполезно: они всё равно находили лазейку, и потом приходилось искать своих курей по всей улице. Тогда он их просто наметил: выкрасил зеленкой все лбы. С тех пор своих курочек он мог найти, где угодно, в любом сарае. Были ведь и такие хозяйки, что спокойно прятали приблудившихся курей. Такую же процедуру Иван проделал и с утками, которые весь день проводили на пруду в конце улицы. Возле сарая стояли клетки с кроликами, куда он по ходу бросал морковку и сено. Потом бежал в дом и большим толкачом разминал немного остывшую картошку в чугуне. В два ведра откидывал половину толчёнки, выливал из маленьких горшков вчерашнюю еду, добавлял немного зелени и какого-нибудь зерна, разводил водой и нес свиньям, которые уже рохкали в ожидании завтрака.
Затем процеживал через чистый кусок марли молоко в крынки, накрывал их чистыми тряпочками  и ставил в теплое место  на, так называемый, припечек для скисания. На этом его утренние обязанности заканчивались. Он приводил себя в порядок и, если успевал, выпивал кружку молока с куском черного хлеба, который сам же и выпекал по выходным. Если время поджимало, то бросал пару яблок в сумку: на перемене перекусит.

После школы он первым делом мыл посуду, подметал пол во всех комнатах, иногда мыл, потому что за порядком отец следил строго. И только после этого мог достать из печи борщ и кашу и пообедать.
 
Теперь начиналось его свободное время. Он мог учить уроки, читать, что-нибудь мастерить. Вечером круговерть с кормежкой животных опять повторялась. Иван уже не раз говорил отцу, что не надо держать так много, хотя бы птицы, но отец был неумолим: он решил доказать всему белому свету, что прекрасно справится без женщины в семье и его хозяйство будет не хуже, чем у других. Оно и было не хуже, наоборот, было самое большое и разнообразное. Правда, при этом отец забывал, что кормить всю эту ораву надо было его младшему сыну, и не потому, что отец был извергом, возложившим тяжелую домашнюю работу на мальчика, просто делать всё то, что проделывал Иван, кроме него было некому.

Михаил в это лето взял на себя обязанность помочь Ивану с травой. После работы он брал косу и шел куда-то за село, приносил с собой большой мешок скошенной травы, которую Иван пропускал через сенорезку, и ему надо было меньше времени тратить на сбор зелени.
 
Старший брат понимал, что мальчику тяжело, хотя тот еще ни разу не пожаловался ни ему, ни отцу. Он видел, что много в их хозяйстве лишнего, им ненужного. Время от времени отец вез на рынок то кабанчика, то несколько гусей, уток. Индеек они вообще не резали на мясо. Однажды попробовали, но мясо их оказалось жестким, надо было его очень долго варить и ребята отказались его есть. Тогда отец стал продавать их живьем. Куда он копил деньги, сыновья не особо допытывались: в этих вопросах отец был непререкаемым авторитетом. Но как ходили в обносках, так и продолжали ходить. С вырученных денег отец никогда им обновки не покупал.

  Уже перед вступительными экзаменами Вани Михаил решил поговорить с отцом. Он выбрал удобный момент, когда они втроем, поужинав, сидели расслабленно за столом, попивая парное молоко с больших кружек.

- Папа, надо что-то решать, - начал он.
- Что решать? – не понял Пугач.
- Ванька уедет учиться, что будем делать с хозяйством? – задал Михаил наболевший вопрос.
- Думал я уже, - почесал тот затылок и замолчал.
 
Сыновья в ожидании решения тоже молчали, хотя каждый про себя уже давно знал ответ на заданный вопрос.

- Жениться тебе надо, - наконец повернул голову к старшему сыну отец.
- Что? – в глазах Михаила читалось такое искреннее изумление, что даже Пугач растерялся. – Папа, вы что придумали? Мне еще в армию идти!
- Женись и иди себе в свою армию, а жена здесь останется, на хозяйстве, - видно было, что он действительно давно это придумал.
- Никогда! – Михаил поднялся и почти бегом выбежал из комнаты.
- Вот моду взял, чуть что, сразу убегать! Прямо, как девчонка, прости Господи, - отец перекрестился.

- Папа, можно ведь и по-другому сделать, - решился высказать свое мнение Иван.
- Ну? – грозно взглянул на сына Пугач, уже начиная закипать внутри: еще бы – собственные сыновья решили перечить!

- Давайте оставим только корову и поросенка, можно еще немного курей, чтобы яйца были, а кролей, уток, гусей продадим. Индеек тоже. С остальными вы сами справитесь, - Иван начинал говорить смело, но к концу своей речи его голос становился всё слабее и тише. Он уже понял, что отец всё равно сделает так, как решил, и их слабое сопротивление будет сломлено на корню.

- Ты что, не понимаешь? Все эти утки-гуси тебе же и нужны, чтобы учить тебя, дурака! Будешь жить в общежитии, есть что-то надо, вот и будешь приезжать на выходные домой. А я к твоему приезду зарублю парочку курочек, вот и будет еда на неделю. Да кусок сала, да огурчиков, картошечки возьмешь. Что, не так? – отец в сердцах стукнул кулаком по столу. – Всю жизнь, почитай, на них положил, а отдачи с гулькин нос.

- Папа, но вам же трудно будет, - попытался сгладить ситуацию Иван, понимая, что отец-то прав.

- Ничего, вот Мишку женим, приведет в дом какую-нибудь работящую девку, и справимся. Ничего, сынок, главное, чтобы ты выучился на ветеринара, вот тогда мы всех тут за пояс заткнем! Ничего, - отец дотянулся до головы Ивана и погладил его по светлым волосам, так напоминающим ему его покойную Прасковью.
После этого разговора Михаил старался меньше попадаться на глаза отцу: убегал на работу после первого «ку-ка-ре-ку» соседского самого раннего петуха. После работы хватал мешок и косу и тут же спешил на околицу села косить траву, потом даже стал ходить в сельский клуб, чтобы не сталкиваться с отцом. Но Пугач воспринял его походы в клуб со своей колокольни.

- Что, Мишка опять на танцульки побежал? Молодец! Видать, скоро свадьбу играть будем, - довольно говорил он Ивану. – Ты не знаешь, кого он там выбрал?
- Нет, папа, он мне не говорит, а я ведь с ним не хожу, вы же меня сами не пускаете.

- Вообще, ты мал еще по танцам бегать, - задумался отец, - но ради дела мог бы и сходить. Тебе ведь уже пятнадцать скоро стукнет, считай, взрослый уже. Так и быть, можешь сходить пару раз, не всё же в книжки твои смотреть, так все глаза промозолить можно.

- Папа, вы серьезно? – удивился Иван.
- Конечно, - ответил Пугач, а потом добавил, - только потом мне всё расскажешь.
- Ладно, тогда я побежал.
 - Беги уж, только не долго, - всё же предупредил отец.

Иван еще никогда вечером не ходил в клуб. Разве что только с отцом пару раз, когда приезжал лектор из района, да однажды на концерт, когда приезжали артисты из города. Он знал, что его одноклассники уже давно «прописались» в клубе, особенно девочки, но его туда не тянуло, да и не в чем было идти. Сегодня же сам отец отправлял его, как взрослого, самостоятельного мужчину.
Иван пригладил расческой с выломанными зубьями свои густые  волосы, которые за лето из светло-пепельных превращались в серебристо-белые. Голубые глаза были оттенены густыми темными ресницами в тон широким бровям, и вечером казавшиеся синими. Лицо его было бледным, несмотря на то, что он много времени проводил на солнце.  У него был немного крупноватый нос, выделявшийся на худеньком лице, но это только придавало ему мужественности. В целом же он считался красивым парнем и  вскоре должен был стать завидным женихом.

Пугач наблюдал, как сын приводит себя в порядок, и в душе радовался, что он смог всё-таки самостоятельно вырастить сыновей. Он достал свою выходную рубашку и протянул Ивану.

- Возьми вот, надень.
- Папа, вы серьезно? – это уже второй неординарный поступок отца за вечер.
- Надевай, надевай.

Иван с радостью сбросил свою порванную в нескольких местах рубашку и натянул отцовскую. Она была великовата, но он закатал рукава, расстегнул верхнюю пуговицу, заправил ее внутрь, туго затянул веревочку широких Мишкиных штанов, подчеркнув тонкую, почти девичью талию, и с сожалением посмотрел на свои парусиновые тапки, прохудившиеся так, что выглядывали большие пальцы ног. Но ничего: когда он стоял, широкие штаны полностью закрывали стопу, и не было видно дырок на обуви.

Молодежь собиралась в стареньком клубе очень часто, почти каждый вечер. Как бы ни уставали за день работы на поле или на ферме, но вечером нарядно одетые всё равно шли в клуб, где дед Павел играл на своей гармошке, и отплясывали так, что только пыль клубилась. Наплясавшись, разбредались по селу парами и целовались почти до утра, а потом опять шли на работу.

Иван с волнением вошел в дверь клуба, пройдя темные сени, где с угла слышался приглушенный девичий смешок. Он думал увидеть брата, танцующего с какой-нибудь девушкой, но, сколько ни вглядывался в кружащиеся по полу пары, так и не нашел знакомой ситцевой рубашки в полоску. Зато заметил ее в углу помещения, где за длинным столом мужики резались в домино.

- Рыба! – провозгласил Мишка и громко хлопнул косточкой домино по столу и тут же заметил брата. -  О, мелюзга, а ты что тут делаешь?
Иван протиснулся между танцующими парами и оказался рядом с братом.
- Ничего, просто гуляю, - стараясь подражать старшим и запихнув руки в бездонные карманы Мишкиных штанов, нарочито хрипловатым голосом ответил Иван.
- Гуляет он! А-ну, марш домой! – приказал Михаил, грозно поднимаясь с деревянной лавки.

- Ага, забоялся тебя! Мне отец разрешил, - гордо ответил Иван, не сдвигаясь с места.
- Отец? Разрешил? Ну и дела, - растерянно опустился Мишка на скамью.
- Что мальца гнобишь? – встрял в разговор один из мужиков, немного отодвигаясь. -  Садись, пацан.
Иван с гордым видом присел на край лавки, оглядываясь вокруг: взрослые мужчины приняли его в свой круг. Он так и просидел весь вечер, не меняя позы. Танцевать он не умел, в домино играть ему не дали, там уже было достаточно игроков.
 
Домой шли вместе с Мишкой.

- Тебя отец шпионить послал? – напрямую спросил Мишка, только они отошли от клуба.
- А ты как думал? – Ваня решил сказать правду, потому что он изначально был на стороне брата.
- И что ты ему скажешь? – поинтересовался Михаил.
- Не знаю, - пожал плечами Иван, понимая, что отец хочет услышать совсем не то, что видел он.

- Скажи, что я танцевал с Ольгой  Вдовенко, - посоветовал Михаил, - он будет доволен.
- Хорошо. Только ты же знаешь нашего отца, он может и сватов сразу заслать, - засомневался Иван.
- Если и зашлет, то она нам гарбуз подсунет, - рассмеялся Михаил.
- Откуда знаешь?
- Она гуляет с нашим двоюродным братом Иваном. Там дело уже к свадьбе идет. Так что это самый надежный вариант.
- А почему ты действительно не хочешь жениться? – спросил Иван и покраснел.
- Ты еще мал и не понимаешь, - почему-то замолчал старший брат и дальше не стал развивать тему.

- Не такой уж я и маленький. Мне уже пятнадцать, - обиделся Иван.
- Не обижайся, - обнял Мишка его за плечи. – Просто в нашем селе ни одна девушка мне не нравится. Понимаешь, я ни одну из них не могу представить себе в роли моей жены.
- Понимаю, - вздохнул Иван, - мне тоже никто не нравится.

Как-то очень быстро и незаметно пролетело лето. Для Ивана оно было очень напряженным: наряду с теми предметами, которые надо было сдавать в ветеринарный техникум, он втайне от отца учил еще математику и физику. Поэтому нагрузка была двойная. Да и домашней работы только прибавилось: опоросилась одна свиноматка, и надо было еще смотреть за маленькими поросятами. А еще надо было найти время, чтобы посидеть и послушать радио. Иван никак не мог сделать звук и слушал только через наушники.

Газет они не читали, и единственным источником информации было радио. Иногда Иван давал послушать новости отцу или Мишке. Тогда они втроем могли обсудить события, происходящие в мире. Они знали, что идет война в Европе, что уже Польша, Дания, Норвегия, Франция были захвачены немцами.

Наши станции говорили об этом вскользь, вспоминая как бы между прочим. Все наши новости сводились, в основном, к восхвалению тружеников села, вырастивших в этом году обильный урожай зерновых и тому подобное. Перечисляли передовиков труда, которые, благодаря заботе членов политбюро и самого великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина, смогли добиться рекордных результатов. Называли количество добытой руды и угля, выплавленного металла и изготовленной техники, но ни одного слова о военных действиях, которые происходили буквально рядом с нашей границей.

Иван хорошо знал немецкий язык и как-то совершенно случайно нашел немецкую волну. Он не всё, конечно, понял, но даже его небольших познаний в немецком хватило, чтобы понять, что амбиции у фашистов очень большие и вряд ли они станут довольствоваться достигнутым. Немецкий диктор взахлеб рассказывал о многочисленных победах гитлеровской армии, перечисляя захваченные территории и называя количество уничтоженной вражеской техники и живой силы. После прослушивания этой передачи у Ивана еще долго стояло в ушах многоголосое «Хайль Гитлер!», многократно повторенное мощными динамиками немецкой станции.
Он прекрасно знал, что слушать иностранные станции в нашей стране было строго запрещено, и то, что он сейчас делал, каралось законом. Если бы кто-нибудь узнал об этом и написал донос, Ивана бы сразу объявили врагом народа, а всю семью репрессировали. Поэтому он ни с кем, кроме семьи,  не делился полученной информацией. Отец, только узнав о том, что Иван может слушать зарубежные запрещенные станции, рассвирепел. Тот пообещал отцу, что больше никогда не настроит свое радио на чужую волну.

Пришел день, когда надо было Ивану ехать в город сдавать вступительные экзамены. Отец сам пошел к председателю колхоза и договорился, чтобы на завтра  тот выделил грузовик. Председатель был человеком умным и отзывчивым и понимал, что свои кадры надо растить, а, значит,  и учить, поэтому без лишних слов выписал наряд на поездку в город. Молва быстро разнесла по селу новость, что Ивана Данича везут в город для сдачи экзаменов, а поэтому есть возможность желающим поехать за покупками. И назавтра, когда Иван прибежал в  гараж, где его должна была ждать машина, он увидел полный кузов народа. Иван растерялся: он понял, что в кузов вряд ли уже поместится. Он стоял в новой отцовской рубашке, держа под мышкой свою старую сумку с тетрадями и карандашами и глазами, которые мгновенно заволокло непрошенной слезой, смотрел на машину, заказанную отцом лично для него, где ему не было места.

- Ваня, ты скоро там? – услышал он голос шофера, приоткрывшего дверцу кабины. – Иди быстрее, надо уже ехать.

Иван вдруг осознал, что ему оставили место в кабине, рядом с водителем. Обычно туда садилась какая-нибудь женщина, чаще всего – старуха, поэтому он даже не подумал заглянуть в кабинку. Его слезы сразу же просохли, и он быстро забрался на сидение. Так с гордым видом он и просидел до самого города.

- Ну, командуй, куда тебя доставить? – спросил перед въездом в город шофер дядя Вася, поглядывая на притихшего мальчика.
- Высадите меня сразу за первым поворотом, - попросил Иван.
- По-моему, ветеринарный техникум в другой стороне, - немного задумчиво произнес дядя Вася, - или тебе еще куда-то надо?

- Мне еще в одно место надо забежать, - растерялся немного Иван: он не хотел, чтобы отцу донесли, что он еще куда-то бегал.
- Надо, значит, надо, - согласился шофер, - только председатель приказал, чтобы доставил прямо к двери.
- Дядя Вася, не волнуйтесь, я уже не маленький, - успокоил его Иван, переживая, что придется потом опять возвращаться через весь город, чтобы сначала попасть в радиотехнический, где экзамен должен был начаться в девять утра, а потом опять бежать в ветеринарный, в котором вступительный экзамен начнется в десять.
- И во сколько тебя ждать?

- Вот этого точно сказать не могу, не от меня зависит. Как только экзамен сдам, сразу прибегу, - пообещал Иван.
- Ладно, удачи тебе, - пожелал дядя Вася, останавливая машину недалеко от радиотехнического техникума, - будем ждать тебя возле рынка. Там быстро нас найдешь.

Почти все, кто сидел в кузове, стали желать Ивану удачи, и ему было очень приятно, что односельчане болеют за него. Он подождал, пока машина не скрылась из вида, и бегом устремился к зданию техникума. Там уже было полно молодежи. Стояли группками, что-то обсуждая. То там, то тут раздавались взрывы смеха. На скамейках, расположенных возле входа, сидели абитуриенты: кто-то пытался доучить предмет, лихорадочно перелистывая страницы учебника, кто-то с видом превосходства: смотрите, мол, я всё знаю и уверен в себе.

Иван протиснулся сквозь толпу к доске объявлений и быстро нашел листок со своей фамилией. Там была указана аудитория, где должен был проходить экзамен. Спрашивать было бесполезно, вокруг были такие же, как и он - в растерянности ничего не знавшие абитуриенты. Иван решил сам найти нужный кабинет. Он пошел по длинному коридору, рассматривая надписи на дверях. На втором этаже сразу обнаружил нужный кабинет, возле которого уже стояла толпа претендентов на звание учащегося техникума. Экзамен уже начался и в первую десятку он не попал. Это немного нарушало его планы: надо было ведь сдать экзамен здесь, а потом еще успеть в другой техникум. Он расстроенный подошел к окну и взгромоздился на подоконник в ожидании следующего захода.

На подготовку давали двадцать минут, поэтому уже минут через десять стали выходить ребята, ответившие преподавателю. Иван поглядывал на часы, которые на сегодняшний день выделил ему отец. Это была самая дорогая вещь в семье, и Иван очень гордился тем фактом, что отец не побоялся доверить ему свое сокровище.
Он подошел ближе к двери, боясь, что не попадет и в другую десятку, но желающих было не так много, как он думал. Многие абитуриенты считали, что надо преподавателей брать измором, когда они устанут, то будут меньше вопросов задавать, и поэтому заходить в первых рядах не особо стремились.

Иван таки попал во вторую десятку. Он вытащил билет, сел готовиться, но, взглянув на часы, ужаснулся: было уже почти половина одиннадцатого и, если учесть время, потраченное на подготовку, на ответ, потом, пока он добежит на другой конец города, то вообще никуда не успеет. Он, даже не прочитав вопросы, решительно направился к столу, за которым  сидели трое преподавателей.

- Тебе что-то непонятно? – спросила удивленно пожилая женщина, сдвинув на лоб очки.
- Нет, я хочу отвечать, - не совсем уверенно ответил Иван дрожащим голосом.
- Может, всё-таки немного подготовишься? – предложил с улыбкой седой мужчина, постукивая по столу карандашом. – Ты ведь даже вопросы не успел прочитать. Или я не прав?
- Не успел, - вздохнул Ваня, - но мне очень надо.
- Что тебе надо? – подал голос молодой мужчина, третий экзаменатор. – Ты ведь пришел сдавать вступительный экзамен. Что еще сегодня для тебя может быть важнее?

- Так мне можно отвечать? – решительно произнес Иван.
- Ну, раз ты уверен, то мы возражать не будем. Слушаем тебя, - улыбнулась женщина, и парень сразу успокоился. Он  прочитал первый вопрос и понял, что спокойно может ответить. Иван стал рассказывать, и комиссия удивленно слушала правильные ответы высокого худенького паренька, странно одетого, явно в одежде с чужого плеча. Его речь была неправильной, не литературной, но особого удивления не вызывала: Черниговская область граничила с Белоруссией и в селах в основном разговаривали на смеси русского, украинского и белорусского языков. Поэтому члены комиссии иногда улыбались необычным выражениям мальчика, но это совсем не касалось знаний парня.

- Хорошо, - остановил его седой мужчина на половине второго рассказанного ответа, - я думаю, коллеги, что мы достаточно услышали и убедились, что предмет ты знаешь. Скажи, ты технику любишь?
- Да, очень, - уверенно ответил Иван и вдруг почему-то похвастался, - я даже радио сам собрал.
- О, это заслуживает одобрения. И как, работает? – поинтересовался молодой.
- Да, даже зарубежные станции ловит, - гордо сообщил Иван.
- И ты их слушаешь? – тихо спросила женщина.
- Н-нет, - запнулся Иван: он понял, что сморозил большую глупость и решил исправиться, - я ничего не понимаю.

- Ладно, ставим тебе пять баллов, молодец! Свободен, - отпустил его седой мужчина, мельком взглянув в сторону женщины.

Иван выскочил из аудитории окрыленный первым успехом, улыбнулся всем оставшимся под дверью, возможно, своим будущим однокурсникам и на всех парах помчался на другой конец города, чтобы успеть на другой экзамен.  По городу ходило пару автобусов, перевозивших людей, но Иван не знал этого, как и не знал их расписания, поэтому через весь небольшой городок он бежал своими ногами, пытаясь успеть поступить туда, куда он не хотел. Он успел заскочить в аудиторию с последней десяткой абитуриентов и облегченно вздохнул, вытащив билет. Ответ он знал, поэтому сидел недолго, помня о том, что его ждет на рынке грузовик с кучей народа. Пошел отвечать в числе первых и получил свою заслуженную пятерку.

Иван опять бегом устремился к рынку. На стоянке стояло только пару машин, время было уже обеденное и все давно разъехались.

- Ну, как? – обступили сельчане запыхавшегося парня.
- Пять! – выдохнул Иван и счастливо улыбнулся.
- Молодец! Поздравляем! – послышалось со всех сторон: односельчане искренне радовались, пусть хоть и небольшой, победе своего земляка.
- Когда следующий? – поинтересовался шофер, планируя в уме очередную поездку.
- Через два дня.

- Хорошо. Все слышали? Через два дня опять поедем! – сообщил дядя Вася и все загалдели, устраиваясь на кузове грузовика.

Иван подошел к бабе Ульяне и предложил ей сесть в кабинку. Она со слезами на глазах притянула мальчика к себе, поцеловала в светлые волосы и отдала ему свою накидку. Он проворно забрался на кузов и устроился там между корзинок и пустых бидонов из-под молока. На сердце было легко, свободно, хотелось всем улыбаться, что он и делал. Машина поехала, а сельчане всю дорогу интересовались, как его спрашивали, что он отвечал и как дальше будет. Еще никогда за всю свою пятнадцатилетнюю жизнь Иван не испытывал такого внимания к своей особе.

Два дня пролетели быстро. Иван учил опять два предмета и готовился к последним экзаменам. Он хотел и одновременно боялся, что поступит сразу в два техникума. Что будет потом, боялся даже думать. Тогда придется решать, где учиться: в ветеринарке или в радиотехническом. Поступать-то можно было в несколько учебных заведений, а вот учиться на дневном отделении можно было  всё-таки только  в одном. Но в каком?

- А зачем тебе физика? – вопрос Михаила застал Ивана врасплох.
- Для общего развития, - мигом сориентировался Иван, боясь, что Мишка своим дотошным вниманием испортит всю комбинацию.
- А-а-а, - протянул тот, - а я думал, что перед вступительным экзаменом надо отключиться от всего и учить только один предмет.
- Я учусь по другой методике, - соврал Иван, - она предполагает, что время от времени надо отключаться. Вот я и перестраиваюсь на физику.
- Ну, учись, студент, - ухмыльнулся Михаил и пошел косить траву: экзамены экзаменами, а живность надо кормить.

Через два дня поездка повторилась один к одному. Ивана снова усадили в кабину грузовика, но на этот раз с ними в город ехал и отец, он решил побродить по городу и что-нибудь приобрести из одежды. Хотя Иван и предлагал отцу сесть в кабину, но он отказался и полез вместе со всеми в кузов. Иван всю дорогу придумывал, как ему вначале попасть в радиотехнический, там, как и в прошлый раз, экзамен начинался раньше, но так ничего и не придумал.

- Тебе остановить, как и в прошлый раз? – спросил дядя Вася.
- Да, - озабоченно ответил Иван, придумывая, что он скажет отцу.

Когда машина остановилась, и Ваня выскочил на дорогу, отец вдруг опомнился:
- Ты зачем встал? Василий, будь другом, подкинь Ваньку прямо до техникума.
Тому ничего не оставалось, как снова сесть в машину и шофер повез его прямо под дверь ветеринарного техникума.

- Сынок, удачи тебе! Ждем возле рынка! – крикнул отец, и машина покатила в сторону рынка, обдавая прохожих клубами дыма.

Иван стоял возле техникума и лихорадочно соображал, как ему поступить. Он решил попасть первым в аудиторию и сразу ответить, возможно, тогда он успеет добежать до другого учебного заведения. Так и сделал. Ответив скомкано на все вопросы, получил четверку и, что есть силы, побежал через город. Как ни срезал он углы, как ни торопился, но, когда он добежал до двери нужной аудитории, понял, что нигде никого уже нет. Он стал открывать все подряд двери, пока его не остановила уборщица.

- Мальчик, ты что ищешь?
- Здесь должен быть экзамен по физике, - чуть не плача, произнес Иван.
- Ишь, опомнился, - подбоченилась уборщица, - так уже давным-давно все по домам ушли. Где ж ты раньше-то был?

Иван подошел к окну и расплакался, словно маленький мальчик: столько усилий пропало даром. Никогда он уже не станет радиомехаником! Теперь будет всю жизнь жить в селе и работать ветеринаром. Отец добился своего!

Он, размазывая слезы по щекам, поплелся к  рынку. Там, как и в прошлый раз, его уже ждали. Мужчины стояли гурьбой и курили, женщины сидели на скамейке и обсуждали городские новинки. При виде мрачного Ивана все замолчали и ждали, что он скажет.

- Всё нормально, сдал на «4», - сказал Иван и даже попробовал улыбнуться.
Его окружили и стали жать руки, поздравляя: было ясно, что он поступил. Отец бесшабашным движением сдвинул на затылок кепку и рассек рукой воздух.
- Я знал, что ты поступишь. Ты же мой сын! – сказал он таким гордым тоном, что никто не посмел возразить или даже улыбнуться.

В селе мало кто имел возможность отправить своего ребенка в город на учебу. Помимо знаний надо было одеть своего отпрыска приличней, чем он ходил в селе, нужны были деньги, чтобы он там смог прокормиться, купить тетради, ручки и прочие принадлежности. В этом году поступал только сын Пугача, и этим действительно можно было гордиться.


Глава 3

- Господи, вы ещё копаетесь? – возмутился Василий Павлов, забежав домой, чтобы забрать детей и отвести их к поезду. – Поезд вас ждать не будет.
- Сейчас, папа, уже идем! – крикнула ему Таня с другой комнаты. – Сашка, сколько можно!?

Послышался увесистый шлепок и мальчишеский визг. Потом - шум борьбы и на пороге, наконец, появился растрепанный младший сын. Следом за ним выбежала Таня.
- Папа, никуда я уже с ними не хочу ехать! Они же меня совсем не слушают, - пожаловалась она с порога. – Вот куда Виталик запропастился?
- Я здесь, - спокойно ответил мальчик, выходя с кухни и что-то доедая.
Виталику было уже двенадцать лет, и за последний год он почему-то стал расти немного вширь. Он стал намного спокойнее, в отличие от своего младшего брата, и это относили к его взрослению, хотя Таня считала, что он просто толстеет от чрезмерного увлечения процессом питания и ленится двигаться.
- Ну вот! Надо идти, а он никак не напихается!

- Тихо, тихо, - успокоила всех мама, выходя следом за сыном. – Мальчики будут слушать Таню. Вы слышали!?
- Будем, - ответил за обоих Виталик. -  Я готов, идем?

Он взял потертый ранец, туго набитый вещами, и закинул на плечо. Следом за ним такую же процедуру проделал и десятилетний Сашка, явно копируя брата. Таня взяла небольшой фанерный чемоданчик, обтянутый коричневым дерматином, и повернулась к матери.

- Мама, ты нас не провожай. Мы с папой пойдем.
- Хорошо, дети, - согласилась мама. Она в последнее время себя не очень хорошо чувствовала, поэтому семья ее жалела, не нагружая лишними заботами. – Виталик, Сашенька, очень прошу вас, слушайте Таню, иначе это будет ваш последний лагерь.

Она по очереди расцеловала своих детей и, когда они уже отошли от дома, трижды перекрестила их, горестно вздохнув. Тане было уже четырнадцать лет, девочка она была умная и рассудительная и мама не боялась отпускать с ней мальчиков: была уверена, что Танечка за ними присмотрит и всё будет в порядке.
Дети уезжали в пионерский лагерь в Бердянск. Для этой цели город выделил целый поезд. Путёвки в лагерь стоили недорого, тем более что для работников железной дороги были скидки, но всё равно на три путевки денег не хватало.  Таня окончила седьмой класс, и надо было решать, куда дальше: или продолжать учиться в школе или же поступать в ремесленное училище или в техникум. На семейном совете решили, что надо ей всё же доучиться в школе, немного подрасти. Поэтому лето у нее было свободным и, чтобы она не сидела в жару в городе, решили и ее отправить на море, да и присмотр за пацанами будет. Правда, остро встал вопрос с деньгами, но и тут нашли выход: продали козу, всё равно пасти ее было некому. Мать приболела, а детей надо было оздоровить.
Таня долго сомневалась, ехать ей в лагерь или посидеть дома. Она очень хотела, чтобы ей купили новое пальто. А если она поедет в лагерь, то придется ходить в старом, из которого она уже выросла. И опять мама будет что-то перешивать, штопать и латать.

И еще была одна причина, из-за которой она не хотела уезжать из города. Эту причину звали Виктор Найда. Так сложилось, что за этот год они очень подружились, более того, Таня влюбилась. Она боялась в этом признаться даже себе, но это был уже неоспоримый факт. Она быстро забыла свое увлечение Колей Шумейко, даже перестала обращать на него внимание, что задевало самолюбие мальчика.

С Виктором они так и сидели за одной партой весь год. Жили в одном доме, потому в школу и со школы всегда шли вместе. И, конечно, с Тамарой Лысенко. Подружка никогда не оставляла Таню наедине с кем бы то ни было. Но та ей была благодарна за такую заботу, потому что, оставшись наедине с мальчиком, она бы просто не знала, как себя вести.

Год пролетел очень быстро, прямо стремительно. У Тани был стимул – ее любовь. А всё, что не касалось ее отношений с Виктором, вообще проходило, пролетало мимо, не задевая ее памяти и внимания. Виктор оказался интересным парнем, с ним она забывала обо всём, только бы слушать и слушать его, глядя в такие любимые глаза, излучавшие нежность. То, что он тоже был в нее влюблен – не вызывало сомнений. Случайное прикосновение его руки, мимолетный взгляд, даже его присутствие рядом приводило девочку в необъяснимый трепет.

Каждую ночь она мечтала о нем, каждое утро выскакивала на улицу ни свет, ни заря в надежде быстрее увидеть его. Она догадывалась, что Виктор испытывает те же чувства, что и она. Он так же несмело смотрел на нее, хотя с Тамарой вел себя свободно; при любом разговоре обращался только к Тамаре, только мельком взглянув в сторону Тани, но она не обижалась, понимала, что такая у него была защитная реакция; он никогда не уходил в школу без неё: всегда ждал до последнего, даже, если она опаздывала, а вместе с ней должен был опоздать и он.

В школе уже привыкли, что они всегда вместе и перестали судачить по этому поводу. Но, самое интересное, единственное, что они себе могли позволить – это один раз, взявшись за руки, прошли по ночному городу. Было это в тот день, когда они выступали в соседнем районе на концерте.

В их школе была очень хорошая самодеятельность и Таня не упускала возможности спеть. Она пела и в хоре и самостоятельно. Голос у нее был звонкий, сильный, приятного тембра, да и слух был идеальный. И петь ей хотелось всегда, но родители о карьере певицы даже думать ей запрещали.

- Никогда не позволю, чтобы моя дочь хвостом вертела перед всем народом! – возмутился отец, когда Таня однажды заикнулась о том, что хочет стать певицей. – Еще чего не хватало! Ишь, удумала! После школы пойдешь работать на дорогу. Еще пацанов поднимать надо.

Мама только наклонила голову, чтобы не смотреть в глаза дочери: ей было стыдно, что она не может защитить ее, отстоять интересы любимой дочки, потому что в доме был патриархат – отец всех обеспечивал, значит, надо слушать его во всем. Таня тогда убежала в другую комнату, поплакала в подушку, чтобы никто не услышал, и успокоилась: работать, так работать.

Но в школьной самодеятельности Тане никто не запрещал участвовать, и она с удовольствием пела, танцевала и читала стихи. В тот день их школа принимала участие в городском конкурсе. Комиссия отобрала несколько номеров и Танину сольную песню. Виктор Найда в самодеятельности не участвовал, но поехал вместе с Таней в качестве зрителя и  болельщика. Лучшая подруга Тамара Лысенко немного приболела и поехать с ними не смогла.

Тане приятно было осознавать, что в зале сидит мальчик, который ей очень нравится и слушает ее песню. Она волновалась, но этот мандраж не помешал ей занять первое место. Ей вручили почетную грамоту и коробку конфет. Таких конфет она никогда не пробовала и смотрела на них, как на богатство.
После концерта Виктор ждал ее на выходе из Дворца культуры. Все участники самодеятельности из их школы еще возились с костюмами, складывали свои веночки в коробки. За сборами наблюдала учительница пения Юлия Павловна, которую все называли не иначе, как Юшка-четвертушка. Она всё боялась что-нибудь забыть, потерять и суетилась больше детей.

- Юлия Павловна, - подошла к ней Таня, - можно, я сама домой доберусь?
- Как – сама? Почему сама? Вместе поедем, не выдумывай. Я за тебя отвечаю, - говорила учительница, глазами пересчитывая своих подопечных.
- Я доеду с Витей Найдой, - тихо сказала Таня, чтобы меньше кто слышал.
- А, ну ладно. С Витей можно. Хорошо, только осторожно, прошу тебя, - разрешила Юлия Павловна.

Таня выбежала из ДК и сразу наткнулась на Виктора, который с нетерпением поглядывал на дверь.

- Что ты так долго? – подошел он к ней.
- Юшка-четвертушка отпускать не хотела, пришлось сказать, что я с тобой.
- Пошли?
- Пошли, - улыбнулась Таня, и они пешком пошли в сторону своей Карнаватки.

Дворец культуры, в котором они выступали, находился далековато от их дома. Пешком надо было идти часа полтора – два. Но что такое прогуляться по парку, потом через мостик, затем немного пройтись по людным улицам центра и опять попасть в небольшой парк уже вблизи дома?

Они шли медленно, желая продлить как можно дольше то очарование близости, к которому они неосознанно стремились, и что им никак не удавалось осуществить в течение почти года их знакомства. Это были еще первые ростки зарождающейся юной любви, чистой и целомудренной, без грязи, скандалов и сплетен, без взрослого напряга интимных отношений, к чему-то обязывающих и не всегда одинаково приятных для обоих, без рутины повседневности, так часто приводящей к увяданию чувств, а зачастую и к болезненному разрыву. Возможно, всё это их ожидало впереди, но они ни о чем не догадывались, ни о чем подобном не думали. Просто шли по городу и наслаждались чувством, заставлявшим быстрее биться их сердца, которому они еще не нашли названия, и которое грозило перерасти в нечто большее, чем отношения просто одноклассников.

Майский теплый день клонился к закату. В парке стало немного сумрачно и свежо. Кусты цветущей сирени, которыми была обсажена аллея парка,  туманили голову концентрированным густым ароматом.

Виктор, всю дорогу что-то говоривший, внезапно замолчал и несмело взял Танину руку в свою. Она густо покраснела, но руку не вырвала. Необъяснимое тепло вдруг разлилось по всему телу, ноги стали ватными и перестали слушаться, сердце готово было выскочить из груди. На их пути попалась садовая скамья и они, не сговариваясь, уселись на нее. Слова вдруг куда-то улетучились, и они долго молчали, всё еще крепко держась за руки и переживая новые прекрасные ощущения.

Первым опомнился Виктор. Он как-то судорожно вздохнул и отпустил Танину руку. Даже немного отодвинулся от нее. Таня боялась почему-то взглянуть ему в глаза, до того было стыдно. Она в другой руке держала коробку конфет и сейчас глаза зацепились именно за нее.

- А давай поедим конфеты, - предложила она.
- Давай, - быстро согласился Виктор, благодарный Тане за то, что она немного разрядила обстановку.

После этого вечера они стали как-то по-другому относиться друг к другу: бережнее, внимательнее. Эта перемена не ускользнула от внимания теперь уже общей подруги Тамары. Они, как и прежде, ходили везде втроем, но в их отношениях появилось неуловимое напряжение. Вроде было всё, как обычно, но по отдельным словам, сказанным с другой интонацией, по иногда замеченному косому взгляду, брошенному в ее сторону, Таня пришла к выводу, что ее лучшей подруге тоже нравится Виктор. У них не было разговора на эту тему. Говорили о чем угодно, перемывали косточки всем подругам и знакомым, но почему-то никогда не касались обсуждения Виктора. Раньше Таня не придавала этому значения, но в последнее время задумалась, а почему?

Вдруг на нее снизошло озарение: Тамара влюбилась в Виктора и боится признаться в этом подруге, потому что знает, что и той нравится тот же парень. Любовь слепа! Это выражение Таня прочитала в какой-то книге и запомнила.  Оно, правда, касалось того, что в любимом человеке не замечаешь недостатков. Оказывается, не замечаешь и того, что творится вокруг. Как она могла пропустить момент, когда Тамара, о которой, казалось, она знала всё, влюбилась в того самого молодого человека, что и она?  Хотя, что тут удивительного? Виктор Найда нравился половине ее одноклассниц, которые и не скрывали этого. Но Тамара никогда ни одним словечком не проговорилась о своей влюбленности.
Тамара в лагерь не ехала. Её на все лето отправляли в Днепропетровск к старшей сестре помогать нянчить недавно родившуюся племянницу. Вечером перед Таниным отъездом они втроем собрались на своей любимой скамейке, стоявшей на территории детской площадки.

- Что, подруга, завтра распрощаемся? – вздохнула Тамара.
- Да, надо ехать, - ответила Таня, - приставили нянькой к пацанам, ничего не поделаешь.
- Тебя хоть в лагерь, всё-таки отдохнешь, а я буду целое лето пелёнки менять, фи, - фыркнула Тамара, изображая на лице отвращение.
- Мы тоже переезжаем в Днепропетровск, - вдруг сказал Виктор, который вышел к ним уже мрачный.
- Вот это да! – обрадовано воскликнула Тамара. – Хоть с кем-то можно будет пообщаться.

Щеки ее вспыхнули краской, даже в сгустившихся сумерках было видно, как цвет лица сливается с цветом  ее рыжих  волос. Таня же, наоборот, услышав эту новость, побледнела. Ей показалось, что мир вокруг нее рушится, и она не может этому противостоять. Виктор смотрел ей прямо в глаза и не знал, как успокоить девочку.

- Ты давно об этом узнал? – тихо спросила Таня.
- Только что получили известие от отца: он ранен и его привезли в Днепропетровск. Мы с мамой будем жить у его товарища, и навещать отца. Я думаю, что к учебному году мы вернемся, хотя и не уверен.
- Вы когда едете? – нетерпеливо перебила его Тамара.
- Послезавтра. Надо здесь кое-какие дела доделать, собраться, - Виктор виновато смотрел на Таню, понимая, что они расстаются надолго, может быть, очень надолго. Но что он мог сделать? Ему было только шестнадцать лет, и он полностью зависел от родителей. – Я буду тебе писать, - пообещал он, и Таня улыбнулась.

Конечно, можно ведь летом переписываться, она об этом даже не подумала.
- Я приеду домой через восемнадцать дней, вы мне оба пишите, - повернулась она к Виктору и Тамаре одновременно.

- Конечно, Танюшка, я буду писать обязательно. Только узнаю обратный адрес, сразу же напишу, - успокоила ее Тамара.
Они проговорили весь вечер, пока не вышла мама Тани и не позвала ее домой. Договорились, что завтра они все соберутся на вокзале провожать подругу в лагерь.

На вокзале уже собралось народу на пару длинных составов. Провожать своих чад в лагерь пришли папы, мамы, бабушки, дедушки, всевозможные тетки, дядьки и остававшиеся на лето дома дети, не говоря уж о многочисленных друзьях. Кто в тот момент уезжал куда-то в другом направлении, только удивлялся: откуда столько людей наехало?

Детей подвозили автобусами, из дальних сёл – грузовиками, из ближних – на возах, запряженных лошадьми. Некоторые подъезжали на красивом фаэтоне, которым управлял разнаряженный кучер. Были и такие дети, которых  привозил личный водитель на «Волге». Но, как только они оказывались в общей массе, сразу же терялось различие в общественном статусе.
 
Будущие вожатые и воспитатели в красных галстуках бегали со списками и выискивали «своих» детей. Но не успевали они собрать их в одну кучу, как дети опять разбегались к своим мамкам-нянькам.

В этой чехарде Таня пыталась найти своих друзей. Она забралась с ногами на скамейку и глазами обводила шумную толпу, пока не заметила знакомую рубашку Виктора. Покинув скамейку под осуждающими взглядами чьих-то мамочек, помчалась через толпу к такому родному и любимому молодому человеку. Но, помчалась, это громко сказано. Локтями раздвигая людей она пробиралась к тому месту, где заметила Виктора, пока ее кто-то не остановил. Она подняла глаза и встретилась с его взглядом.

Они смотрели друг на друга и не замечали, что их толкают со всех сторон. Казалось, мир вдруг остановился, замер и вокруг нет никого, кроме них. Виктор вдруг решился и притянул Таню к себе. Она уткнулась ему в плечо и застыла в напряжении. Он гладил ее по тугим косичкам, по плечам и что-то говорил, говорил, но она абсолютно ничего не слышала, вроде вообще лишилась слуха. Просто слушала его голос и опомнилась только тогда, когда он взял ее лицо в свои ладони и вдруг поцеловал.

Мир взорвался яркими красками, неожиданно вспыхнув перед глазами огнем, сжигающим всё внутри. Она видела перед собой только его  губы, оказавшиеся  такими мягкими и теплыми; его глаза глубокого синего цвета; редкие маленькие веснушки, которые можно рассмотреть только вблизи.

Вдруг она опомнилась: кто-то настойчиво тормошил ее за плечо. Виктор сразу ее отпустил, потому что рядом стоял одноклассник Гришка Лисюченко и пытался достучаться до их сознания.

- Вы совсем очумели?! – кричал он Тане почти в ухо. – Там поезд сейчас уйдет, тебя папа твой ищет! Идем!
Гришка потащил Таню за собой, а Виктор остался стоять на месте, пытаясь прийти в себя от своего дерзкого поступка.
- Ты где бегаешь!? – грозно зарычал отец, увидев девочку. – Мальчики уже в вагоне, садись быстрее.

Он поднял Таню и поставил на ступеньку вагона. Она обернулась, пытаясь найти глазами Виктора, но так его и не увидела. Прошла в вагон, выискивая своих младших братьев, но все дети прилипли к окошкам, усердно махая своим родителям, так что найти их сейчас было невозможно. Она стояла между полками плацкартного вагона, всё еще пребывая в трансе от случившегося. Это был первый в ее жизни настоящий поцелуй с мальчиком!

Ночь в поезде прошла весело: много шума, беготни, суеты и крика воспитателей. Под утро угомонились, но на горизонте уже маячил Бердянск.

Таня уже была в этом лагере, он ей нравился, и ехала она туда, как к себе домой. Ее братья были здесь впервые, поэтому восторженно смотрели на море, мелькавшее за окнами автобуса, которым их перевозили от поезда к лагерю. Таня помогла мальчикам устроиться в отряде и поспешила к своим однолеткам. Она была в первом отряде, куда собирали старших ребят.

Первые дни в лагере самые напряженные. Вожатые и воспитатели бегали, как угорелые, и решали организационные вопросы. Тому мало было одной подушки, он привык, видишь ли, спать на двух; тому не понравилось спать рядом с мальчиком, который ему чем-то не угодил,  и надо было переместить ребят; кто-то не ел молочную кашу, и опять возникала проблема, чем накормить ребенка.  В общем, шла обычная притирка совершенно разных людей и адаптация их в новых условиях.
Таня привыкала к новым людям непросто. По натуре она была немножко замкнутой, и ей требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к окружающим. Но, если уж она с кем-то находила общий язык, то отдавалась дружбе с полной отдачей. Она была девочкой доброй, уживчивой, терпеливой и трудолюбивой. Эти качества люди замечали сразу и старались с ней подружиться.
 
В лагере она почти сразу нашла себе новую подружку. Ею оказалась девочка из их же города, только из другой школы. Света Михайлова сама подошла к Тане и сказала:
- А я тебя знаю. Ты на смотре самодеятельности пела. Давай дружить.
- Давай, - сразу согласилась Таня, потому что Света ей сразу внушила доверие: ее глаза были какими-то теплыми, домашними, излучающими доброту.
 
Гриша Лисюченко тоже попал в первый отряд и не отходил от Тани на правах одноклассника. Он ей никогда не нравился, но приходилось терпеть его присутствие, тем более что он, кажется, понравился Свете.

Ничего нового в этом году в лагере не происходило. Те же звуки горна по утрам, общая зарядка, завтрак в огромной столовой, где помещались все дети сразу, те же кричалки и те же мероприятия. После завтрака шли к морю, где купались с перерывами по десять минут. На пляже играли в шашки, шахматы, строили разные фигуры из песка. Потом – душ и обед. После сна начиналось самое интересное: у ребят было, так называемое, личное время, хотя наедине побыть было просто невозможно. Каждый вечер было какое-то мероприятие, к которому нужно было готовиться.  Потом концерт или кино, через день – танцы, и отбой.

Жизнь Тани в лагере осложнялась присутствием ее братьев. Сашка первый день был послушным мальчиком, но потом как с цепи сорвался. Виталику не удавалось с ним справиться, и он поспешил к сестре за помощью. Естественно, Таня бросилась на выручку. Но наставления старшей сестры мало повлияли на брата. Он притих на полдня, потом снова взялся за своё. Вожатая, молодая выпускница педучилища, пришла к Тане в слезах.

- Таня, Сашка пропал. Нигде не могу его найти.
- Не плачьте. Сейчас поищем, - Таня успокоила вожатую, а у самой сердце ушло в пятки. Хоть он и был непоседой, но исчезнуть из отряда просто так не мог. – Он  с моря вернулся?
- Все вернулись. И на обеде он был. Стала спать укладывать, а его нет, - разрыдалась вожатая.
Таня бросилась в отряд к Виталику. Тот лежал на своей кровати с открытыми глазами.

- Где Сашка? – шепотом спросила Таня.
- Не знаю, - испуганно ответил мальчик, но Таня хорошо знала своих братьев и сразу заметила, как блеснули глаза Виталика: явно что-то знает, но скрывает.
- Вылезай из постели, - грозно приказала она. – Кому говорю?
Мальчик нехотя поднялся и опустил глаза на пол. Вожатая стояла рядом и с ужасом смотрела на Таню.

- Пошли, - Таня потянула за собой упирающегося брата. Она вывела его из спальни, где ребята только делали вид, что спят, а сами с интересом наблюдали за происходящим. – Говори! – почти крикнула она.
- Я ничего не знаю, - упирался брат.
- Говори, я тебе сказала, или сейчас же поедешь домой. А папе ты всё расскажешь!
Эта угроза подействовала, Виталик поднял виноватые глаза и сказал:
- Он на рынок пошел.
- Куда? – в один голос спросили удивленные Таня и вожатая.
- На рынок, - терзаясь от того, что пришлось заложить родного брата, повторил мальчик.
- Зачем? – опять два голоса слились в один.
- Ласты купить, - тихо произнес Виталик.
- Ласты? А деньги где взяли? – спросила Таня, которой уже смеяться хотелось, но она боялась этим уронить свой авторитет перед братом.
- Полгода вдвоем собирали, - признался Виталик, переминаясь с ноги на ногу.
- А ты почему не пошел? Ты же старший. Как ты мог его отпустить? – допытывалась Таня.

- Подумали, раз он меньше, может, не заметят.

Вожатая, которая перестала плакать, вдруг расхохоталась.

- Не заметят! Как же, его не заметишь! Тихо очень стало, как тут не заметить!
Таня, глядя на вожатую, тоже рассмеялась. Она даже не предполагала, что их Сашка, который в семье всегда был любимчиком, поэтому ему многое позволялось, точно так же станет вести себя и с чужими людьми. Отправляя его в лагерь, думали, что в десять лет он уже будет понимать, как и что можно делать. Оказывается, они все ошибались, и Сашка остался всё таким же избалованным малышом.

- Танюша, ты посмотри тут, пожалуйста, а то меня воспитатели сегодня бросили, заседают там где-то, а я смотаюсь на рынок, поищу нашего непоседу.
Таня отвела Виталика в спальню и приказала не шуметь, а сама устроилась в коридоре на стульчике в ожидании вожатой и младшего братишки. Её мысли тут же переключились на Виктора и поцелуй. Она уже пару дней только об этом и думала, ничего другого на ум не приходило. Её новые подруги по лагерю каждый день после танцев обсуждали мальчиков, а Таня ждала, пока все уснут, чтобы в тишине подумать о самом дорогом для нее человеке, после родителей и братьев, конечно, поправлялась всегда она.

Таня поняла, что игры в прятки, всякие скакалки уже не для неё, как-то она незаметно выросла, и ее начали волновать совсем другие проблемы. Она почему-то вспомнила, как совсем недавно играла с одноклассниками в «контору». Они находили какой-нибудь ящик, которых вокруг валялось великое множество, и это был рабочий стол. За ним на ящике поменьше восседал «мастер». Остальные были  «рабочими». Они брали бумажку, карандаш, ходили следом за настоящим мастером-путейцем и переписывали номера вагонов. Путеец, у которого обычно были свои дети, понимал, что они играются, и не прогонял их. Потом они несли свои бумажки с номерами «мастеру», тот с умным видом переписывал их на другую бумажку и делал вид, что кричит на кого-нибудь, что там нет одного вагона. Это они не один раз слышали от настоящего мастера и искусно копировали его. Таня вздохнула: вряд ли она еще когда-нибудь будет играть в подобные игры?
 Виктор Найда в восьмой класс не пойдет, даже, если его семья вернется в Кривой Рог. Ему уже шестнадцать исполнилось, он хотел поступать в горнорудный техникум. Сейчас, кто его знает, как сложится его судьба?  Скорее всего, будет учиться в Днепропетровске. Но это не так уж и далеко от их города. Если очень захочет увидеться, то всегда сможет приехать, тем более что его родная тетка остается здесь.

Очень жалко его отца. Это ж надо, получить ранение в какой-то непонятной чужой войне и неизвестно где? Для Тани понятие «война» было и остается чем-то абстрактным, не укладывающимся в ее сознании. За два года, с тех пор, как началась война, она уже перестала думать о ней, перестала бояться. Даже на политинформациях стали о ней меньше говорить: все были уверены, что эта война их страны не коснется. И то, что отец Вити был ранен, не совсем укладывалось в Танино понятие о происходящих событиях. Она не могла понять, почему наши красноармейцы воюют на чужой территории?

Её мысли перебил шум, донесшийся от входной двери. На пороге стоял Сашка и улыбался виноватой, но вместе с тем счастливой улыбкой, держа в руках злополучные ласты. За ним шла довольная вожатая: слава Богу, всё обошлось. Таня посмотрела в сверкающие счастьем глазенки своего младшего братика и уже заранее заготовленные слова упреков были тут же забыты.  Он ей показался до того трогательным в широких синих шортах, из которых выглядывали худенькие ножки-спички, в белой рубашечке с короткими рукавами, в красном галстуке, охватывающем худенькую шейку и в красной пилотке, сдвинутой до предела и неизвестно на чем державшейся, что она подошла к нему и просто обняла за плечи.

- Таня, я больше не буду, - пробормотал Сашка куда-то ей в живот, но она знала, что это его очередное извинение, которых были уже сотни, и конечно, придется еще не раз вылавливать и вытаскивать непоседливого мальчика из разных ситуаций, но она была рада, что на этот раз всё обошлось.
- Ладно, иди спать, - подтолкнула она его к двери, а сама пошла в свой отряд: какая она ни взрослая для своих братьев, но в лагере  - такой же ребенок, как и все.

Утро пятого дня пребывания в лагере началось с обычных звуков горна, зарядки и завтрака.  Но дети заметили, что все воспитатели и вожатые бегают какие-то озабоченные, с несвойственным им выражением лиц. Их встревоженность понемногу передавалась и детям.  Даже самые шустрые дети становились спокойнее: в воздухе витало нечто волнующее и  незнакомое.
После завтрака, на котором Таня и ее братья впервые попробовали рыбные котлеты, и для них это было в диковинку, звуки горна вдруг собрали всех на общую линейку.

- Дети! – обратился ко всем сразу директор лагеря. – К большому сожалению, ваш отдых в лагере закончился. - Почти у всех сразу вырвался вздох разочарования и удивления. – Вы не шумите, так надо. Сейчас вы соберете все свои вещи, и вас автобусами отвезут на вокзал. Прошу  не нарушать дисциплину, не разбегаться, чтобы вас не пришлось искать по всему Бердянску.

- Да что случилось?! – выкрикнул кто-то из старших.
- Война случилась, ребятки, война, - проговорил директор и отвернулся, чтобы вытереть набежавшую слезу.

Его не все услышали, но по рядам стоявших шеренгами детей, как ветром прошелестело: «война». Для самых маленьких это слово ничего не значило, и они продолжали улыбаться, но старшие дети притихли и настороженно пытались уловить всё, сказанное директором.

 - Дети! – продолжал директор. – Два дня назад немцы вероломно напали на нашу Родину. Уже падают бомбы на наши города и села, погибают люди. Я вас очень прошу, отнеситесь ответственно к тому, чтобы организованно добраться домой, где вас уже с нетерпением ждут ваши родители. Желаю вам быть здоровыми и, главное, живыми! Удачного и счастливого вам пути!

Вожатые быстро развели детей по отрядам и все стали собираться в обратный путь. Вещей у всех было немного, поэтому сборы не заняли много времени. Автобусы уже стояли у ворот лагеря. Быстро погрузились, без препятствий доехали до вокзала. Основная масса детей уезжали в Кривой Рог, часть была из Днепропетровска, Днепродзержинска и окрестных сел. Их усадили в один поезд, остальные должны были ждать своей очереди.

- Видишь? Витька был прав! – только уселись в вагон, как к Тане подошел Гриша Лисюченко.
- В чем прав? – переспросила Таня, одергивая Сашку, чтобы не крутился.
- Всё-таки они попёрли на нас! Помнишь, год назад Васька Щербина спрашивал у Молекулы, не попрут ли немцы на нас, а Витька Найда сказал, что попрут? Помнишь? Вот и попёрли!
- Да уж, - только и смогла сказать Таня, вспомнив первый день знакомства с Виктором.
- Теперь пацаны на фронт пойдут, - с завистью сказал Гришка, усаживаясь рядом с Таней, - а нас вряд ли возьмут.
- Конечно, не возьмут, - поняла одноклассника Таня, - вы ведь еще маленькие.
- Не такие уж и маленькие, - возразил Гришка, - всё-таки седьмой класс окончили. А Найде вообще уже шестнадцать.

Таню больно кольнуло в сердце: неужели Виктор пойдет воевать?
- В шестнадцать тоже не возьмут, - с надеждой возразила она.
- Да, и в шестнадцать могут не взять, - задумчиво протянул Гришка. – Эх, добавить бы годиков пять…
- И что?
- Тогда точно уж на фронт бы попал, - мечтательно уставился он в окно, за которым уже мелькал удаляющийся морской пейзаж Бердянска.
- И чего вам, мальчишкам, так неймётся? Неужели действительно хочется воевать? – искренне удивилась Таня.

- Ты не понимаешь. Да что там говорить? Вы, девчонки, никогда нас не поймете, - важным голосом с ноткой превосходства сказал Лисюченко и ушел на свое место, чтобы в одиночестве помечтать о том, как же всё-таки попасть на фронт.
Таня задумалась. На фронт заберут многих, но отец когда-то говорил, что для железнодорожников существует броня. Она у него есть, значит, за отца можно не переживать. Виктору только шестнадцать лет, значит, он тоже останется дома, хотя, даже и не дома, а в Днепропетровске. И Тамарка там же… Да-а-а… На сердце стало очень грустно. Она убедилась, что братья лежат на своих полках, и отвернулась к перегородке. С глаз тут же полились непрошенные слезы, и неизвестно, почему она плакала: то ли потому, что так и не отдохнула в лагере, то ли потому, что соскучилась по Виктору и родителям, то ли это были слезы ревности любимого человека к лучшей подруге.

Поезд шел  медленно, часто останавливаясь и простаивая по несколько часов на различных полустанках. Его отправили не по расписанию, и теперь проталкивали в свободное «окно», как придется. Дети успокоились и уснули, облегчив этим тяжкий труд вожатых и воспитателей, которые понимали, что могут в любой момент попасть под бомбежку и боялись за детей и за себя.

На свой вокзал они добрались без приключений, правда, с опозданием почти на целый день. Им сказали, что где-то уже были повреждены рельсы и их везли окольными путями. Родители уже были оповещены и ждали своих детей.  На вокзале стоял шум, гам, везде слезы радости от встречи.

Павловых встречал отец. Таня увидела его еще из окна поезда. Он стоял немного в сторонке, напряженно вглядываясь в мелькавшие лица детей. Вот он встретился глазами с Таней и облегченно  улыбнулся.

Таня обратила внимание, что весь вокзал забит людьми. Они сидели на чемоданах и узлах в ожидании поездов.  Суета была неимоверная.

Дома их ждала мама. Она наготовила разных вкусняшек и заставила их поесть. Она находила подходящие моменты, чтобы как можно чаще прикоснуться к детям, потискать их, приласкать. Особенно досталось Сашке. Он не выдержал и огрызнулся:
- Мама, я уже не маленький. Обними лучше Виталика.
- И Виталика обниму, и Танюшку, - ответила мама, - я так по вам соскучилась.
Тане тоже хотелось обнять маму, прижаться к ее теплому плечу и выплакаться. Но она не могла себе этого позволить, в их семье это было не принято. Отец немного посидел с ними, расспросил о лагере и ушел опять на работу. Мальчики сразу побежали к своим друзьям делиться впечатлениями, а Таня осталась с матерью.

- Мама, как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Таня, потому что лицо матери было бледнее обычного, да и, когда они уезжали, она была немного больна.

- Нормально, Танечка, не волнуйся. Просто тут  такое случилось, что никак не приду в себя.
- Ты говоришь о войне? – догадалась девочка.
- О ней. Сейчас это самое важное.
- Мама, что делать будем? – дрогнул Танин голос.
- Не знаю, моя девочка, не знаю, - вздохнула мама. – Мы уже с отцом многое передумали. Тут говорят, что будут людей эвакуировать.
- Как это? – не поняла Таня.
- Ну, вывозить будут дальше от немцев. Оборудование заводов и шахт вывезут, всё самое ценное, чтобы фашистам не досталось, - попыталась объяснить мама, сама толком не понимая, как можно всё вывезти.
- А мы?

- Вот мы и подумали, что и вас надо отправить в эвакуацию, - на глазах у матери появились слезы, она их и не подумала вытереть. Было видно, что в последние дни она только и занималась тем, что плакала.
- А вы с папой?

- Папе надо оставаться здесь. У него такая работа, что его даже на фронт не берут. А я должна быть вместе с ним, - мать отвела глаза в сторону.
- Вы хотите, чтобы мы поехали без вас? – удивилась Таня.
- Да, доченька, так будет лучше. Уедете куда-нибудь на восток, дай Бог, немцы туда не дойдут. Ты уже взрослая, присмотришь за мальчиками.
- Нет, мама, без вас мы никуда не поедем, даже и не планируйте. Если что суждено для нашей семьи, будем переживать вместе, - решительно ответила Таня и мать вдруг подумала, что дочь действительно стала взрослой и умеет принимать самостоятельные решения.

- Ладно, - согласилась мать, - как бы там ни было, мы всегда сможем уехать последним поездом.
- Мама, ты действительно думаешь, что немцы дойдут до нашего города? – с изумлением спросила Таня. За два года войны их настолько убедили в том, что Красная Армия непобедимая, и никто даже сунуться к нашим границам не посмеет, и теперь думать о том, что немцы так далеко продвинутся вглубь нашей территории, было кощунством.

- Маленькая моя, ты же не знаешь. Они уже захватили пол-Украины. Еще немного и дойдут до нас. У нас ведь руда, для них важно захватить нашу землю, - мама опять расплакалась. – Вот сделали небольшой запас, но насколько его хватит? – Мать кивнула в сторону мешков, которые стояли в углу кухни.
- А откуда ты знаешь, где сейчас немцы? – пытаясь уличить мать в неправдивых сведениях, спросила Таня.

- Отец рассказывает. Люди едут через наш город, делятся впечатлениями. Да и радио иногда правду говорит. Правда, Сталин до сих пор еще ничего народу не сказал. Видно, и сам не верит во всё, что случилось.
- Мама, а ты Тамару Лысенко не видела? – решила спросить о том, что в данный момент ее волновало больше, чем война.
- Нет, ты же сама говорила, что она должна была поехать в Днепропетровск.
- А Витя Найда уехал? Не знаешь? – покраснела Таня, но всё же спросила.
- Уехал. Только вас в лагерь выпроводили и назавтра они уехали. Мы их все вместе провожали. Хорошие люди, хорошие соседи. Жаль, что уехали, - вздохнула мама.

- И что ж мы теперь делать будем? – вопросительно взглянула в глаза матери Таня, впрочем, не ожидая ответа, потому что там прочитала такой же вопрос.

***

Ивана Леонтьевича Денисенко вызвали в райком партии. Первый секретарь принял его лично, и разговаривали они только вдвоем, без свидетелей. Уже выйдя из райкома, Денисенко оценил такую предосторожность.
 
То, что предложил секретарь,  до сих пор не укладывалось в голове директора школы. Он был горд возложенной на него миссией и в то же время растерян. Прожив больше полувека, он не был готов к тому, что ему поручили сделать. А поручили ему, ни много, ни мало, возглавить районную подпольную организацию. Ему дали фамилии и адреса для связи, но организацию должен был создать он сам.
Денисенко понял, почему это дело партия поручила именно ему: по возрасту его на фронт уже не возьмут, а количество знакомых у него, пожалуй, самое большое. Всё-таки он столько лет проработал учителем, а потом директором школы. Вот из своих бывших учеников и надо подбирать подпольщиков.

Иван Леонтьевич шел домой и перебирал в уме ребят, которых можно было бы привлечь к этому очень рискованному делу. Его поражала дальновидность партии: немцы только начали войну, прошло всего-то несколько дней, еще ничего неизвестно, а уже готовится подпольная сеть. Готовы явки, руководители подполья. «Все-таки неглупых людей мы избираем в руководящие органы», - с гордостью подумал Денисенко.

Дома его встретила Лариса с немым вопросом в глазах. Вначале он не думал посвящать жену в свои планы, но, только взглянув на нее, понял, что она должна быть в курсе. Он взял ее за руку, отвел на кухню, закрыл дверь и только потом рассказал, зачем его вызывали в райком партии.

Лариса вздохнула с сожалением. Она прекрасно понимала, чем чревато это партийное поручение.

- Что ж, Ваня, будем работать, - она взяла его руку и долго гладила ее, словно успокаивая, но больше успокаиваясь сама. – Давай подумаем, кого из наших ребят можно задействовать?

Они долго перебирали знакомые фамилии, взвешивая все «за» и «против». После длительных обсуждений остановились на нескольких фамилиях, против которых не было возражений у обоих. Они учитывали и физическую подготовку ребят, и моральные качества, и возраст. Так в списке оказались, в основном, ребята из восьмого – десятого классов, потому что все, кто старше, должны были уйти в армию или уже воевали с фашистами. Они не вписали в свой список тех, кто уже был женат, потому что подвергать риску семью казалось им кощунственным. Но вписали двух инвалидов детства: возможно, на них немцы меньше обратят внимания. Набралось достаточное количество людей, из которых много отсеется. Они ведь не знали, куда забросит судьба нужных им людей.

- Теперь надо найти их и поговорить, - решил Денисенко.
- И как ты с ними будешь разговаривать? Возможно, немцы до нас даже не дойдут? Зачем пороть горячку? Подождем, - резонно рассудила Лариса Петровна. – Неизвестно еще, как и что будет.


Глава 4


Уже год проучился Иван Данич в ветеринарном техникуме. Постепенно ушло разочарование от неудачного поступления в радиотехнический техникум и ему даже понравилось учиться на ветеринара. Он жил в общежитии, почти каждый выходной катался домой. Часто в город приезжал грузовик, привозил людей на рынок, и водитель не уезжал, пока не дождется Ивана. Иногда даже сам председатель колхоза заезжал прямо к общежитию на своем «бобике», а то и прямо в техникум. Он интересовался тем, как Иван учится, готовил себе «кадры», как он выражался. В техникуме уже привыкли, что председатель колхоза проявляет такую заботу о мальчике, и директор техникума требовал от преподавателей, чтобы они держали его в курсе успехов Ивана, чтобы не ударить в грязь лицом перед председателем, если тот поинтересуется его оценками.

Зимой, когда начались метели и сильный мороз, к нему в общежитие вместе с председателем приехал отец. Он привез большую сумку продуктов и приказал сидеть в городе до того момента, как потеплеет.

- Даже не вздумай домой приезжать, - говорил он. – Всё заметет, носа не высунешь, потом в город не доберешься. Еды тебе хватит, если будет возможность, еще передам. Учись, сынок.

Иван пообещал не приезжать и с нетерпением ждал прихода тепла, чтобы быстрее попасть домой. Зима выдалась снежная и очень морозная. Сугробы наметало в человеческий рост, дворники вставали рано утром, чтобы прочистить кое-как тропинки, потому что иногда трудно было открыть входную дверь. Учащихся почти ежедневно выводили во двор расчищать территорию. Для таких пацанов, как Иван, это было в радость. Они с удовольствием бросали лопаты снега, не забывая при этом забрасывать снегом и девчонок, которые визжали и с хохотом бегали за мальчиками в надежде попасть в них снежком и тем самым отомстить. Но снег не лепился в комок и рассыпался на взлете, осыпая миллионами колких снежинок бросившего горсть снега, то есть, саму девчонку, и в результате они были осыпаны снегом вдвойне, что никоим образом их не огорчало.

Иван учился хорошо, по некоторым предметам опережая своих однокурсников. Он с детства был мальчиком любознательным, умным и трудолюбивым. Поэтому ему не составляло большого труда выучить латинские названия лекарств, симптомы болезни. Тем более что он сразу же находил подтверждение в своих воспоминаниях. Прошлой весной у них умерло несколько кроликов. Тогда они не знали, от чего они сдохли, теперь он может с уверенностью сказать, что это была вот такая болезнь. И если бы он обладал этими знаниями раньше, они бы не умерли, он мог бы их вылечить. Постепенно сознание того, что он сможет приносить реальную пользу, утвердило его в мысли, что отец был прав, когда  отправил учиться его именно сюда.

Ему было шестнадцать лет, но на девочек он еще не засматривался. Поэтому всё время отдавал учебе. Постепенно Иван Данич становился лучшим учеником курса.
Весной Михаила забрали в армию. Иван ездил на проводы. Отец закатил гуляние на всю катушку: всё село гудело целую ночь, а потом, уже после того, как отвезли Мишку и еще несколько парней на станцию, догуливали целый день, пока не выпили  и не съели все припасенные для этого дела  запасы.

Мишка так и не поддался на уговоры отца и не женился. Тимофей Пугач остался в доме один. Он так и не распрощался с частью своего хозяйства и вопреки уговорам сыновей оставил всё, как есть. Что и кому он пытался доказать, никто не знал, но ему сочувствовали все женщины села. Соседки иногда помогали найти пропавшую курицу или заблудшую утку. Но никакой другой помощи они ему оказать не могли.

Уже не одна вдовушка поглядывала на хозяйственного Тимофея, но он дал зарок, что ни на ком больше не женится. Поэтому и обходил женщин стороной. Старший сын оказался твердым орешком, воспротивился желанию отца, и Тимофей вынашивал мысль быстрее женить Ваньку. Но тот еще был мал, да и учился в городе, только иногда приезжая в село.

В июне начались каникулы, и Иван на всё лето приехал домой. Тимофей обрадовался: такой помощник появился. Он тут же перебросил на сына всё домашнее хозяйство и тот с удовольствием  принялся наводить порядок в хозяйстве, по-другому теперь присматриваясь к домашним животным. Он тут же стал разрабатывать им новый рацион питания с учетом всех полученных знаний.
- Что это ты тут развесил? – с удивлением рассматривал Пугач исписанные листы бумаги и прикрепленные к стене возле печки.

- Это рацион питания для нашей живности, - тут же начал воодушевленно объяснять Иван. – Вот смотрите, это для нашей Зорьки, это вот для свиней, тут для курей, для кроликов. Для уток и гусей я еще не составил, позже напишу.
- И что это значит? – настороженно переспросил Тимофей.
- Это значит, что нам надо купить еще комбикорма. Им не хватает необходимых микроэлементов, а в комбикорме они есть.
- До сих пор хватало, а сейчас не хватает, - фыркнул отец, - видно, тебя там переучили. Ишь, ты!

Пугач сделал недовольное лицо, а сам, отвернувшись, усмехнулся: не зря сын учится!

- Ладно, раз надо, значит, купим, - вдруг сказал Тимофей, и Иван расплылся в улыбке: чуть ли не впервые отец сделает так, как сказал ему младший сын, а это дорогого стоит.

Иван дней за десять вычистил все клетки, двор, выбросил навоз, сделал новые насесты для кур. Тимофей ходил с гордо поднятой головой, при случае в разговоре с мужиками как бы невзначай  упоминал, что надо бы приобрести то и то, что это посоветовал его Ванька, а он парень ученый.  Так постепенно Тимофей, сам того не осознавая, создавал своему сыну авторитет умного человека.

Вскоре после его приезда на каникулы к ним прибежала баба Ульяна.

- Ванечка, сыночек, не посмотрел бы ты мою бурёнку? Что-то слегла, даже на пастбище не смогла сегодня выгнать. А она же моя кормилица, - запричитала бабка.
- Баба Уля, а что же я могу сделать? – удивился Иван.
- Ты же доктор, Ванечка, посмотри, - не унималась баба Ульяна.
- Какой же я доктор? Я еще учусь. А вы пробовали найти Семеныча?
- Так он еще с вечера пьяный валяется. Его Палажка говорит, что поднимется он еще не скоро. Посмотри, сыночек.

Иван растерялся. Он знал, что когда-нибудь надо будет начинать самостоятельно работать, но что это произойдет так скоро, даже не думал.

В селе был свой ветфельдшер Семеныч, но он в силу своей профессии пристрастился к «оковитой», которой его постоянно угощали сердобольные бабки за оказанные услуги, и временами становился вовсе нетранспортабельным. Как вот сегодня.

Иван принял решение всё-таки сходить к бабке и посмотреть корову. Он взял конспект с описанием симптомов болезней, который он вел наиболее тщательно и решительно отправился на конец улицы. Баба Ульяна еле успевала за ним, по дороге пытаясь рассказать, что корова уже с вечера есть отказалась, а она ведь ее основная кормилица. Иван не перебивал, слушая и пытаясь вспомнить всё, что они учили о болезнях крупного рогатого скота.

Корову он осмотрел, болезнь оказалась вполне узнаваемая, и он с облегчением вздохнул: вылечить ее он точно сумеет.

С того дня его авторитет вырос до небес. Бабка ходила по всему селу и рассказывала о чудесном исцелении своей кормилицы  Иваном, сыном Пугача. Даже Семеныч, протрезвев, признал, что Иван назначил правильное лечение, хотя это и шло во вред  его карьере. К Ивану постепенно стали обращаться соседи: каждый держал много скотины, а она болела. Он никому не отказывал, понимал, что это хорошая практика и ему дальше легче будет учиться. Люди знали, что Ивану никто за работу не платит, и стали благодарить его продуктами. Вначале он стеснялся что-то брать от знакомых ему людей, но отец его вразумил, что каждый труд должен быть оплачен. Так у них появился новый источник доходов.
Иван давно уже не садился слушать радио. В первые дни каникул очень уставал и вечером просто валился на кровать и мгновенно засыпал. Но уже через несколько дней его рабочий ритм вошел в колею и спать так не хотелось.

- Ты бы вечерочком в клуб сходил, что ли? Неужели потанцевать не тянет? – однажды сказал отец, лелея в душе тайную мысль о женитьбе сына.
- Нет, папа, не тянет, - не задумываясь, почему это отец посылает его в клуб, ответил Иван. – Да и танцевать я не умею.
- Ты что же, в Чернигове на танцы тоже не ходишь? – продолжать гнуть свою линию отец.
- А что мне там делать? Нет, я учусь. Лучше я радио послушаю.
- Смотри мне, осторожно там. Ты уже не маленький, знаешь, что можно слушать, а что нет.

Иван уселся в углу комнаты, где под вышитой накидкой, оставшейся еще от покойной мамы и потому очень ценной, стоял радиоприемник. Корпуса у него не было, просто на плате было припаяно множество лампочек и других деталей. Иван нашел наушники, сдул с них пыль, собравшуюся за год его отсутствия, включил приемник в сеть и стал прокручивать ручку настройки. В уши тут же ударило многоголосье различных станций. У него антенна была выведена во двор и покоилась на высокой груше среди веток. Его радио ловило много станций, но, кроме русского и немного немецкого языков, Иван больше ничего не понимал, поэтому он просто прокручивал непонятные станции.

«…и, следовательно, ожидается большой урожай зерновых. А теперь прослушайте сводку добычи угля шахтерами Донбасса…»

Так, это наша радиостанция… Иван крутанул немного ручку, и слух резанул немецкий гортанный говор. Он уже  хотел было, памятуя наставления отца, быстро перейти на другую волну, но любопытство взяло верх. Да и кто будет знать, что он слушал, если он сам об этом не скажет?

Иван сосредоточил внимание на немецкой речи. Сначала он просто слушал, как диктор говорит, потом его слух начал воспринимать речь по отдельным понятным словам, затем он уже полностью понимал диктора. Некоторых слов он не знал, но  улавливал смысл сказанного, и его лицо постепенно вытягивалось от удивления.
Он знал, что идет война, но даже не подозревал, что она так близко от его страны. На политинформациях, постоянно проводимых на классном часе в техникуме, им сообщали, что немцы ведут боевые действия, что они уже захватили Польшу, Данию, Норвегию, Францию, Грецию, Югославию, еще что-то. Но они не особо переживали: преподаватели убеждали всех, что на Советский Союз немцы не нападут, ведь у нас подписан пакт о ненападении.

Немецкий диктор радостным тоном вещал о победах германских войск, о захваченных территориях, перечислял потери врага. Иван вдруг осознал, что немцы обложили западную границу Советского Союза практически на всем ее протяжении. Он снял наушники и быстро нашел старенькую карту мира, выдранную из учебника. Карандашом отметил все захваченные немцами территории и убедился в своей правоте. Он еще раз надел наушники и внимательно слушал, о чем говорит диктор. Вот он назвал еще один поселок, куда передислоцируются немецкие войска, и отметил его на карте. Этот поселок оказался совсем рядом с нашей границей. Ивану стало жутко.

Он повернул ручку настройки на нашу станцию, где сейчас играла музыка, и снял наушники.

- Папа! - позвал Иван.
- Да, что ты хотел? – оторвался Тимофей от созерцания иконы, висевшей за занавеской подальше от людских глаз.
- Не ругайте меня, но я только что услышал, что немцы стягивают свои войска к нашей границе, - Иван испуганно смотрел на отца, ожидая разгона.
- Это наши сказали?
- Нет, немцы, - признался сын.
- А как ты понял, что они сказали?
- Ну, пап, я же учил немецкий в школе, да и сейчас мы учим.
- А-а-а, - протянул отец. – И что они конкретно сказали?
- Что идет передислокация войск. Они называли номера армий, что сейчас находятся вблизи нашей границы. Вот посмотри, - протянул Иван карту отцу.
Тот с удивлением рассматривал отмеченные польские населенные пункты, тянущиеся вдоль нашей границы.
- Ничего себе? Неужели наши ничего не станут предпринимать?
- От Мишки давно письмо было? – поинтересовался Иван, вспомнив старшего брата, который служил где-то на Западной Украине.
- Да нет, недавно. Пишет, что их часть отправляют в летние лагеря. Следующее письмо должен прислать уже оттуда. Да вот письмо, почитай, - отец полез за икону и вытащил конверт.

 Иван быстро пробежал глазами письмо брата. Ничего оттуда он не выяснил, да оно и понятно было: военная цензура постоянно вычеркивала всё, что касалось «военной тайны».  А к этой «тайне» относилось почти всё, начиная от местности, где служил солдат, до фамилий личного состава и, Боже сохрани, фамилий командиров.

Пока Иван читал, отец всё еще удивленно рассматривал карту, что-то бормоча про себя.

- Ванька, а знаешь, они вот-вот нападут на нас. И никакой пакт им не указ. Что делать-то будем? – отец смотрел на сына, словно ждал от него указаний.
- Как нападут, так и будем решать. Что сейчас думать? Неизвестно ведь, что будет, - совсем по-взрослому рассудил Иван.
- Почему неизвестно? Всё известно, Ваня. Война будет, можешь не сомневаться. Но мы-то здесь отсидимся: ты мал, я стар. На фронт ни меня, ни тебя не возьмут, а вот Мишка…, - он горько вздохнул, совсем по-бабьи, и перекрестился на икону.
- Да, Мишка попадет в самый водоворот, - согласился Иван. – Как думаете, когда нападут?
- Да хоть и завтра. Сам же говоришь, что у них передислокация, а прямым текстом это значит, что они стягивают войска к нашей границе. Так что ожидать надо уже… Эх, надо бы закупить больше соли, спичек, мыла, а то уже на исходе всё.

Иван удивленно наблюдал за отцом. Тот воспринял новость о предстоящей войне как-то обыденно, сразу трезво оценив обстановку.

- Наша тачка стоит в сарае? – Тимофей поднялся и стал шарить всё за той же иконой, где хранил документы и деньги.
- Вам зачем? – удивился Иван.
- Поеду я в лавку, пока не закрылась, подкуплю чего-нибудь. Может, подсобишь? – Тимофей смотрел на сына, ожидая ответа.
- Поехали, - согласился Иван, понимая, что отец делает всё правильно.

Продавец, считая выручку, полученную от Пугача, удовлетворенно крякнул. Такой крупной покупки давно уже не было. А тут сразу счастье привалило, глядишь, за перевыполнение плана еще и премию получит. Он наблюдал, как отец и сын грузят на тачку мешок соли, мешок сахара, целую коробку спичек, коробку мыла, мешок крупы, бидон подсолнечного масла, бидон керосина. Они нагрузили полную тачку, больше туда уже ничего поместиться не могло.

- Тимофей, ты решил всю лавку скупить? – рассмеялась тетка Вера, зашедшая в тот момент в магазин. – Что, решил Ваньку женить, что ли, или, может, сам?
- А чего по килограмму таскать? Лучше сразу, чтоб лишний раз сюда не бегать. Трофимович, давай еще мешок муки, наверх поместится, - обратился Пугач к продавцу, всё еще считающего деньги.
- Сейчас, Тимоша, я мигом.

Иван удивился, что у его отца столько денег. Они с Мишкой думали, что живут беднее, чем другие, а оказалось, что у отца в загашнике вон сколько их, денежек. Еле довезли полную тачку, по дороге выслушав от соседей немало критики.

- Ничего, ничего, пусть лучше у нас будет, чем потом не будет нигде, - говорил по дороге Пугач. – Надо бы еще чем-то запастись.
- Да мы уже и так на год вперед запаслись. А соли вообще на пятилетку накупили, - возразил Иван.
- Не понимаешь ты. Если у людей чего не будет, мы сможем выменять, так во все войны делалось. А вот керосинчику еще нам надо будет. Если будут бомбить, то света точно уж не будет, будем тогда пользоваться керосиновой лампой. Хорошо, что мы ее не выбросили, - объяснял по дороге отец, и Иван удивился предусмотрительности старшего поколения.

Утром 22 июня 1941 года Иван еще суетился по хозяйству, когда прибежал запыхавшийся отец.

- Ванька, включай свое радио! – уже от калитки крикнул он.
Иван бросил тазик с крупой, которую он нес индейкам и, не задавая никаких вопросов, побежал в дом.
- Давай на нашу станцию, - приказал отец.

Иван быстро настроил радио и услышал конец новостей.

«…а также город Киев.  А сейчас прослушайте обращение к народу митрополита Сергия».

- Какой-то священник будет говорить, - повернулся Иван к отцу, - будете слушать?
- Послушай немного ты, потом мне дашь, - Тимофей присел рядом с сыном.
- Что-то случилось? – спросил Иван, уже догадываясь о том, что произошло.
- Да, Ваня, слушай.

Иван весь превратился в слух. Митрополит обращался ко всем верующим и парень удивился, что ему разрешили выступить по радио: в стране атеистов было не принято верить в Бога. Из выступления священника он узнал, что сегодня утром в четыре часа немцы без предупреждения вероломно вторглись на нашу территорию. Уже бомбили крупные города, идут бои на границе, а кое-где фашисты  с боями продвинулись вглубь нашей территории на много километров.

- Дай послушать, - дернул его за руку отец, и Иван послушно надел ему наушники.

Только вчера он понял, что будет война и вот она уже тут, практически за порогом. Черниговщина не так далеко от границы. Он верил, что наша армия разобьет фашистов и не пустит далеко на свою территорию, но страх перед войной был конкретный. Он наблюдал за реакцией отца на речь митрополита, видел, как меняется его лицо, и понимал, что отец переживает сейчас за него, за своего старшего сына, за свою страну. Вот он стянул наушники и повернулся к сыну.

- Вот, Ванька, и началось… Эх, как хорошо жить стали, а тут…

- Что он рассказал?
- В три тридцать их авиация начала бомбежку. Бомбили города Украины, Белоруссии, Прибалтики. В четыре утра началось наступление немецких войск. Как он сказал, силами, в несколько раз превосходящими силы Красной Армии. Представляешь, а они отправили наши войска в летние лагеря, дальше от границы. Как нарочно.  Какими же мудаками надо быть, чтобы такое сотворить? Ведь даже детям было ясно…

Иван впервые услышал от отца такие суждения. Он никогда не позволял себе усомниться в действиях властей, по крайней мере, никогда не высказывался вслух, всегда чего-то боялся. Но сегодня, видно, даже его прорвало. Тимофей Данич всегда верил в Бога, но тщательно это скрывал, пряча икону за занавеску, и по вечерам усердно молился, но тихо, так, чтобы даже дети не слышали. Иван и Михаил знали о вере отца, но не обращали на это внимания: человеку приятно бормотать что-то про себя, пусть бормочет, лишь бы их не заставлял. На самом видном месте, на стене напротив входной двери у них висели портреты Ленина и Сталина. Это для людей. Так было надо.

Отец повернулся в сторону портрета Сталина и долго всматривался в усатое лицо, словно хотел услышать ответы на свои заданные и не заданные вопросы.

- Ваня, а ведь многие видели, что мы вчера запас сделали, - начал Тимофей.
- Ну и что? – удивился Иван.
- А то. Поймут, что мы что-то знали, могут доложить.

Иван догадался, о чем сейчас подумал его отец. Их семья после революции пережила раскулачивание. Родители Тимофея и Прокопа не были кулаками в чистом виде, скорее их можно было причислить к крепким середнякам. У них было свое хозяйство, состоявшее из коровы, теленка, двух свиней и нескольких курочек. Но в то время все должны были сдать коров и свиней в колхоз, что многие и сделали, потому что кормить зимой было нечем. В колхозе тоже было плохо с кормами и коров в результате пришлось пустить на убой, а свиней порезали на сало-мясо и продали, чтобы купить корм для молодняка. Кто предвидел такой исход дела, тот в колхоз свою скотину не сдал, за что и поплатился.
У Филиппа Данича, хозяйственного мужика, корм был заготовлен в избытке. Весной и летом он не митинговал, не гулял, а косил сено, складывал в копны и готовил корм на зиму. Ему в меру своих сил помогали два сына: Тимофей и Прокоп. В колхоз вступать он опасался.

Колхозникам не понравилось то, что у них скотина погибла, а некоторые живут, припеваючи. Кто-то настрочил донос и несколько семей без суда и следствия выселили из села, предварительно конфисковав у них животных и запасенный корм.
Так семья Данич попала на Север. Отец не успокаивался и писал жалобы и прошения во все инстанции. Одна такая жалоба попала к жалостливому человеку, и он дал разрешение вернуться на родину, но только детям. Родители же должны были оставаться там, куда их определили. Хоть и жестокое было решение – разъединить семью, - но оно давало возможность выжить детям. Родители отправили сыновей обратно.

В их доме жил уже председатель колхоза и братьям пришлось ютиться у одной бабки, их дальней родственницы, которая была только рада, что теперь у нее появились помощники. Прокоп был старше Тимофея и, не долго думая, женился на молодой вдовушке Матрене. У нее был свой хороший дом, и проблема жилья для старшего брата была решена. А Тимофей решил построить свой дом.
Председатель колхоза, чувствуя свою вину перед парнем, решил ему помочь: выписал лес, выделил участок земли, дал рабочих. Так общими усилиями за лето дом был построен. А на следующий год Тимофей влюбился в чудесную девушку Прасковью и женился.

О своих родителях братья больше никогда не слышали. Писать письма им запрещалось, а другими путями весточку передать было невозможно.
С того времени Тимофей боялся себя скомпрометировать, боялся людей, способных доносами и клеветой из-за простой зависти испортить жизнь людям. Вот и сейчас он первым делом подумал о том, что могут найтись люди, которые в покупке продуктов смогут заподозрить чуть ли не предательство.

А врагом народа могли объявить каждого, на кого падало хоть какое-то подозрение. Достаточно было кому-то сказать неосторожное слово, а другому – донести, как человек тут же исчезал, чаще всего – навсегда.

- Ваня, прошу тебя, никому не проговорись, что ты слушаешь это радио. Давай лучше его разбери на запчасти и спрячь от греха подальше, - посоветовал отец.
- Папа, мы же тогда ничего знать не будем, - возразил Иван.
- То, что нам надо будет знать, нам сообщат. Разбирай, - тон отца был категоричен и Иван не посмел ослушаться.

Иосиф Виссарионович Сталин – вождь всех времен и народов – обратился к своему народу только третьего июля, через двенадцать дней после начала войны.
Все  военнообязанные потянулись в военкоматы. Иван тоже, не говоря ни слова отцу, собрал котомку, сложив туда свои нехитрые пожитки, и отправился в райцентр, где был их призывной пункт. Во дворе толпился народ, и Иван еле пробился к столу, за которым сидел пожилой усталый человек, который записывал желающих поехать на фронт.

- Следующий!

Иван молча положил на стол свидетельство о рождении и застыл в ожидании.

- Так, молодой человек, - поднял голову военком, - а вам еще рановато. Возвращайтесь домой, помогайте родителям. Следующий!
- Но я хочу на фронт. Я окончил первый курс ветеринарного техникума, - не поверил Иван тому, что ему отказали. Он даже предположить не мог, что его просто не возьмут на фронт.
- Вот и отлично. Доучитесь, подрастите, потом придете, - спокойно сказал военком.
- Пока я доучусь, и война закончится! – выкрикнул Иван, и мужики вокруг засмеялись. Улыбнулся и военком.
- Было бы отлично, - сказал он. – А пока не задерживайте очередь.

Ивана оттеснили от стола и он, обиженный, отошел в угол двора.

- Ничего, я всё равно попаду на фронт, - куда-то в пространство проговорил парень, уверенный в том, что с ним поступили несправедливо.

Дома отец, узнав о том, что Иван ходил в военкомат, сразу потянулся к ремню, потом, видимо, вспомнив, что сын уже почти взрослый человек, сдержался. Его отношение к сыну изменилось после того, как тот пошел учиться. Тимофей стал его уважать.

С того дня время тянулось ужасно долго. Они с тревогой ждали сводок с фронта, ждали писем от Мишки, но ничего хорошего никто им не сообщал. Каждое утро отец уходил на оперативку, которую проводил председатель колхоза. В конторе было радио и все, кто хотел узнать новости, прибегали туда, чтобы послушать голос Левитана, скорбно сообщающего о сданных немцам городах и поселках. Писем с фронта никто не получал.

Иван повесил на стенку карту и отмечал пункты, захваченные фашистами. Они всё ближе приближались к Чернигову. Стали отправлять людей рыть окопы на подступах к городу. Иван тоже ездил туда вместе с односельчанами. Всех молодых людей старше двадцати призвали в армию, и они уже воевали, но где, никто не знал, так как вестей не было ни от кого.

Уже все поняли, что война будет затяжная: не получилось остановить врага сразу и отбросить на его территорию. Городские больницы были заполнены ранеными, но в селе еще не было никого, кто бы мог что-то рассказать людям.
Человек привыкает ко всему, это верно. Люди уже привыкли жить в постоянном страхе. Страх перед неизвестностью витал в воздухе, заползал во все уголочки сознания, наполнял всё естество, влезая кошмарами в сны, во все повседневные дела. Жизнь не остановилась, но наполнилась ожиданием неизбежного ужаса, который нес фашизм.

Люди жили, ели, спали, работали с одной мыслью – победить.

«Всё для фронта, всё для победы!» - этот лозунг стал на несколько лет определяющим, главным принципом жизни миллионов советских людей.

Всё лето прошло, как в тумане. Только в конце августа они получили первую ласточку с фронта: начала опять работать почта и принесли сразу несколько писем от фронтовиков. Было письмо и от Мишки. Он сообщал, что воюет с первых дней войны, чтобы особо за него не волновались. Они не очень вникали в то, что он написал, главное, что был жив.

Пришла и первая похоронка. Погиб их сосед Григорий. Оплакивали всем селом, поддерживая, как могли, тетку Глашу, у которой Гриша был единственным сыном.
После этого похоронки стали приходить регулярно, и прихода почтальона ждали с нетерпением и с нескрываемой тревогой в глазах, стараясь по выражению его лица понять, с какими вестями он подходил ко двору.

Иван очень жалел, что по настоянию отца разобрал радио: теперь они знали только официальные данные, передаваемые голосом известного диктора Левитана, но не знали, что же было на самом деле.

Он так же, как и раньше, занимался домашним хозяйством, но ему вменили в обязанности работу, которую раньше выполнял Михаил. Людей в колхозе теперь не хватало и дети, которые еще пару месяцев назад считались детьми, работали теперь наравне со взрослыми, помогая старшим. Количество коров на ферме уменьшилось, их резали, а мясо отправляли в армию: солдат надо было чем-то кормить. Поэтому и работы было не так уж, чтобы очень много, но для Ивана всё равно было тяжеловато. Отец, наконец, понял, что от лишнего хозяйства надо избавляться. Он по-прежнему работал бригадиром, притом, единственным, потому что более молодых мужчин уже забрали на фронт.

Однажды, придя с работы, Иван увидел во дворе целую бойню. Отец  порезал всех индеек и сейчас общипывал их, кляня, на чем свет стоит, всю эту женскую работу.

- Женился бы Мишка, сейчас забот бы не знали. Девка довела бы всё до ума, а  тут сиди и щипай! – сердито бурчал себе под нос отец и пух, облепивший его, смешно шевелился в такт его движениям.

Иван, не выдержав, рассмеялся.

- Ты чего ржешь как лошадь? Садись, помогай! – он бросил к его ногам тушку индейки, и Ивану ничего не оставалось, как приступить к тому же, чем занимался и отец.
- Мы что же, всё это съедим? – наивно поинтересовался Иван, усаживаясь на перевернутом ящике и примеряясь, как бы эффективнее сделать эту неприятную работу.
- Дурак ты, Ванька, - миролюбиво ответил отец, - конечно, съедим. Только сначала сделаем тушенку. Немцы придут, всё выгребут, ничего нам не оставят. А мы закроем банки и закопаем. Тогда точно нам достанется. Только надо поторопиться, слышь, уже гремит.

Иван прислушался и до его ушей действительно донесся неясный гул.

- Я думал, гроза собирается.
- Да, гроза. Только не природная, а фашистская. Так что давай, Ваня, поторопимся. Еще столько надо сделать, - и он махнул в сторону сарая.
- Мы всё будем резать? – тихо спросил Иван, не веря своим ушам.
- Сколько успеем, - так же тихо ответил отец, и Иван заметил, как заблестели его глаза, мигом заполнившиеся слезами.

У него самого защипало в глазах, и он понял, что сейчас заплачет. Так и сидели отец и сын, молча ощипывая индеек и  думая о том же самом.

Потом они распределили обязанности. Отец потрошил птицу, а Иван пошел топить печку, чтобы можно было стушить мясо, и готовить банки. За этот вечер они успели еще порезать всех уток, но ощипывать их не стали: поняли, что не управятся. Тогда облили их кипятком, и перья снялись быстро.

Уснули они только под утро, но вечером после работы опять занялись птицей. Сегодня на очереди были куры. Отец решил, что десяток курей всё же надо оставить, чтобы несли яйца. Им на двоих хватит вполне. На следующий вечер такая же участь ожидала кроликов. Но, когда встал вопрос о корове и свиньях, Иван воспротивился.

- Папа, у нас уже нет банок, чтобы всё мясо закрыть. Куда мы его денем?
- Давай свинину закоптим, а говядину продадим, - предложил отец.
- И кому же вы ее продадите? В Чернигов повезете? И сколько вы сейчас получите за него? – трезво рассудил Иван.
- Ваня, ты же понимаешь, что немцы всё равно заберут.
- А может, и не заберут, - неуверенно ответил сын.

Отец только хмыкнул, но резать корову не стал. Сельчане, по-видимому, занимались тем же, что и они. Потому что вечерами над некоторыми крышами вился дымок, значит, топили печи, что в мирное время было бы просто смешно: летом в жару на ночь разжигать печь.

Но свиней они всё же порезали. Наделали колбас и залили топленым смальцем в горшках. Сало посолили, закатали в банки, мясо потушили и тоже залили смальцем в горшках. Из хозяйства, еще недавно такого большого, осталась только корова да десяток кур.

Отец вечерами в огороде, подальше от любопытных глаз, вырыл несколько глубоких ям и, закутав банки в старые клеенки, закопал до тяжелых времен.

У Ивана оказалась вдруг куча свободного времени. Он решил не терять его и вплотную занялся изучением немецкого языка.

Приближался сентябрь месяц. Бои шли где-то совсем рядом. Иван понимал, что его учебе пришел конец, но всё же нашел возможность вместе с грузовиком, который отвозил в Чернигов продпаек, поехать туда и убедиться, что учиться, собственно говоря, уже негде. Он нашел какую-то старушку, которая сидела на ступеньках техникума и она ему поведала, что все эвакуировались куда-то в Азию. Куда точно, она не знала.

В сводках, которые бегали в контору слушать по радио, в последние дни звучала практически одна и та же фраза.

«В ночь на … сентября наши войска продолжали бои с противником на всём фронте.  После упорных боёв наши войска оставили город …»

Населенные пункты, захваченные немцами, были всё ближе и ближе  к Чернигову.

- Ещё пару дней и немцы будут у нас, - сказал Тимофей сыну, когда тот прибежал из конторы с последними  новостями. – Давай прятать всё, что можно.

И они под покровом ночи, прислушиваясь к канонаде, доносившейся с запада, рыли глубокие ямы в огороде и закапывали мешки с продуктами, предварительно обернув их во все клеенки и тряпки, которые только были в хозяйстве. Картошка еще была в земле, копать ее было рановато, свекла и капуста тоже были не убраны, но приходилось оставлять всё, как есть.

На соседних огородах тоже слышался шум, все прятали, что могли.

Красная Армия оставила Чернигов 12 сентября 1941 года. И в тот же день в селе появились немцы.

Тимофей и Иван сидели дома. На работу выходить не надо было: ферма опустела, оставшихся  коров в первых числах сентября собрали в стадо и погнали на восток. Корма раздали людям, у которых еще остались коровы.

Красноармейцы в селе не появлялись. Бои прошли рядом, не задев село. Было необычно тихо. Не слышно было клекота гусей, кряканья уток и кудахтанья кур. Всё, что могли, люди порезали и спрятали. Село замерло в ожидании фашистов. Даже во двор боялись лишний раз выйти: наблюдали из окон.

Улица, на которой жили Даничи, была крайней, за ней уже были колхозные поля, стоял гараж и пустые фермы. Поэтому немцев они даже не увидели. Те ограничились тем, что проехали на танке по центру села. Следом прошла машина с пехотинцами, остановилась, солдаты разбрелись по домам, забрали несколько куре и пару поросят, которых хозяева оставили в надежде, что их не заметят, и уехали.

На следующий день по улицам пробежали мальчишки, забегая в каждый двор и созывая всех в клуб на собрание. Мрачные люди семьями потянулись к клубу. Возле небольшого здания сельского клуба, в котором невозможно было разместить всех жителей, остановился  автомобиль, из которого вышел офицер в непривычной для глаз советского жителя форме. Из грузовика, подъехавшего следом, высыпали немецкие солдаты.  Они тут же оцепили здание клуба, выгнали всех на улицу и сбили в стадо, подгоняя отставших прикладами автоматов. Офицер взошел на крыльцо и произнес речь, которую тут же переводчик доносил до слуха собравшихся сельчан.

Слушали все, затаив дыхание, боясь лишним движением навлечь на себя гнев немцев и получить пулю.

Речь офицера свелась к тому, чтобы все выходили на работу и трудились во благо великой Германии, принесшей освобождение от коммунистического рабства. В селе теперь будет староста, который для всех будет высшей властью, за непослушание – расстрел. Необходимо сдать доблестной немецкой армии следующие продукты…, за непослушание – расстрел. Надо собрать все теплые вещи, за непослушание – расстрел.

Слово «расстрел» звучало так часто, что люди поняли: чтобы они ни сделали, всё равно их расстреляют. Молча переглядывались между собой, понимая, что выхода нет.

На крыльцо поднялся сутулый плешивый мужичок в новом сером пиджаке и в синей косоворотке. На нем были офицерские штаны советского образца, заправленные в высокие начищенные сапоги. Он стянул с головы видавшую виды кепку и замер, глядя преданными глазами на немецкого офицера. Тот улыбнулся, взмахнул рукой в сторону мужичка и что-то сказал. Переводчик тут же разъяснил, что этот человек отныне будет старостой села и полномочным представителем немецкой власти.
Мужичок кашлянул в кулак и согласно кивнул головой. Офицер посчитал на этом свою миссию законченной и сел в автомобиль, который тут же тронулся с места. Солдаты попрыгали в грузовик, и он запылил следом за машиной офицера.
Староста остался один на один с жителями села, которые настороженно смотрели на новоявленного властителя. Рядом с немецким офицером мужичок казался слабым и жалким, но стоило тому отъехать несколько метров, как староста преобразился на глазах изумленных жителей. Он сразу выпрямил спину и стал немного выше, его взгляд приобрел жесткость, и он грозно обвел сельчан цепким взглядом.
Люди, немного расслабившиеся после отъезда немцев и, не совсем понимая происходящее, опять напряглись, разговоры затихли.

- Меня зовут Нестор Григорьевич Самохвалов, - староста говорил тихо, но его голос слышали все, потому что всё внимание было сосредоточено только на этом непонятном человеке, который отныне может вершить их судьбы. – Сейчас в ваше село приедет несколько полицаев, чтобы вам было понятнее, это что-то вроде вашей милиции. Их надо разместить, да и мне необходимо жилье. Но для поддержания порядка необходимо еще несколько человек, которые добровольно изъявят желание служить в полиции.

Староста еще долго рассказывал, как отныне будет организована жизнь села. В конце концов, всё свелось к тому, что уже сегодня надо сдать оружие, радио и продукты питания.

- Сегодня к пяти часам мы всё это должны отвезти в район, где расположен штаб, - подвел итог староста. – Я буду находиться в клубе, пока не подыщу себе места лучше, и буду принимать продукты здесь же.

Потом он потребовал, чтобы к нему подошли представители бывшей власти села. Люди переглядывались, никто не решался приблизиться к старосте.
- Не бойтесь, подходите, ничего вам не сделают. Я ведь всё равно узнаю, но тогда будет хуже, - пригрозил Самохвалов.

К нему подошел Пугач и представился бригадиром, за ним потянулись еще несколько человек. Председатель колхоза эвакуировался перед самым приходом немцев, председатель сельского совета давно уже был на фронте. Поэтому главными представителями по старшинству были два бригадира – Тимофей Данич и Алексей Вдовенко, еще старше Пугача.

Староста отвел их в сторону, познакомился и дал указание по списку собрать продпаек с каждого двора. Тем временем со стороны трассы послышался шум, и во двор въехала машина, из которой появились несколько молодых людей с белыми повязками на рукавах. Все они были вооружены и с видом превосходства смотрели на собравшихся людей, где преобладали женщины, дети и старики. Все военнообязанные давно уже воевали на фронтах, поэтому защиты ждать было неоткуда. Люди затравленно поглядывали на вооруженных людей, не зная, чем всё это обернется.

После совещания со старостой вперед выступил Пугач и громко объявил людям, чтобы расходились по домам и готовили продукты к сдаче. Он по списку зачитал, что кому необходимо сдать. Люди потянулись по домам, оглядываясь на зло усмехающихся чужих полицаев, к которым в скором времени должны будут присоединиться и кто-то из сельчан.

- Папа, вы что, будете теперь помощником старосты? – с подвохом и с плохо скрытым беспокойством спросил Иван у отца, когда тот появился дома.
- Ты что, сынок? Как ты мог подумать? – возмутился Пугач. – Предателем своего народа я никогда не буду! Просто так получилось, ты же понимаешь. Если бы я не вышел, всё равно кто-нибудь доложил бы.
- Как думаете, кто из наших согласится пойти в полицаи?
- Ох, сын, найдется какой-нибудь гад, - сплюнул от злости Тимофей. – Во все времена находились недовольные властью.
- Не обижайтесь, папа, но думаю, что люди в первую очередь подумают на вас.
- С чего бы это? – удивился Пугач.
- Ну, как же? Вы же были раскулаченным…
- Эт, куда завернул! Ты бы лучше думал о том, чтобы никто не доложил, что ты комсомолец. И знаешь, давай быстро убери даже детали от радио, чтобы ни одна душа не нашла, а то неровен час…
- А я лучше сдам их немцам, - ухмыльнулся Иван.
- Ты что?
- Только воспользоваться они ими не смогут. У меня есть много испорченных деталей. Сейчас быстро соберу в подобие радио и сдам, авось, зачтется.
- Ладно, поступай, как знаешь, - согласился отец. – Надо готовить продпаек.
- А что нам надо сдать?
Тимофей достал свой список и поделился с сыном информацией. Они улыбнулись с довольным видом: как хорошо, что вовремя избавились от живности, иначе пришлось бы почти всё отдать немцам.
- Да, курочек придется переполовинить, - вздохнул Тимофей с сожалением.
- Ничего, папа, это дело наживное, лишь бы нас не трогали.

До вечера они готовили то, что надо было сдать на нужды «доблестной немецкой армии» и на тачке отвезли к зданию клуба. Туда уже сельчане свозили провизию, которую принимали полицаи. Какое же удивление было для сельчан, когда на пороге клуба появился Федор Кудрик с белой повязкой на рукаве. В руках он держал винтовку старого образца и чувствовал, видимо, себя еще не очень свободно в новой роли, но отчаянно старался показать свое превосходство над односельчанами.

- Вот и нашелся гад среди нас, - почти прошептал Тимофей, увидев парня среди полицаев.

Кудрику было лет тридцать с небольшим и по возрасту он должен был воевать в рядах Красной Армии, но он имел один физический недостаток еще с детства – немного хромал. Поэтому в армии он никогда не служил и среди девушек большим уважением не пользовался. Комплекс неполноценности сделал его замкнутым, друзей он не имел, подруг тоже. Жил вместе с матерью, отец от них ушел, когда Федору было всего-то лет пять, не больше.

И вот сейчас настал его звездный час! Теперь никто не посмеет шушукаться при его появлении, не посмеет насмехаться над ним, не посмеет отказать ему. Винтовка давала ему уверенность в собственной неуязвимости, в превосходстве над остальными.

И что с того, что односельчане смотрят с подозрением, а кое-кто, как он догадывался, и с ненавистью? Его это не должно волновать, ведь теперь он – власть!

Кудрик обводил собравшуюся толпу тяжелым взглядом. Если кто-то случайно натыкался на его вызывающий и вместе с тем немного растерянный взгляд, тут же отводил глаза: с предателем никто не хотел иметь ничего общего.
Решение пойти служить немцам пришло неожиданно. Пока шел домой после собрания, разные мысли посещали его - одна мрачнее другой. Войдя в свою старенькую убогую хату, увидел вопрошающий взгляд больной матери, которая уже с месяц не поднималась с постели, перевел глаза на портрет Сталина, висевший  напротив входной двери, и почему-то подумал, что ничего хорошего в этой жизни его уже не ждет. Немцы обещали людям, которые будут им служить, различные льготы. Может, попробовать?

Пока собирал продукты для сдачи немцам, окончательно утвердился в этой мысли. Для службы в Красной Армии он не сгодился, ему отказали, но служить он всё равно будет, пусть даже и врагу! Матери о своем решении он ничего не сказал, чтобы лишний раз ее не волновать. Когда уже сдал продукты, подошел к старосте и объявил о своем желании пойти служить полицаем.

Каким презрительным взглядом смотрит на него сельская красавица Лиза Вдовенко. Ничего, смотри, смотри, будет и на нашей улице праздник! Федор не забыл, как она отказала ему, когда он всего-то предложил проводить ее после танцев домой. Да и Верка, ее подружка, одного поля ягоды. Тоже всегда смотрела на него, как на пустое место. Федор злорадно ухмыльнулся: теперь он им докажет, кто здесь главный!


***
   

На подступах к Чернигову шли ожесточенные бои. Даже в погребе, где в темноте сидела вся семья Шинкаренко, были слышны рев самолетов и тяжелые взрывы бомб, падавших на город, до которого от их села было всего-то двадцать пять километров. Последних красноармейцев они видели вчера, когда те отходили к городу, бросая на поле боя трупы своих солдат.

- Что-то вроде тихо стало, - сказал Ефим Шинкаренко, глава большого семейства, сидевшего в погребе тихо как мышки. – Надо бы сходить, посмотреть, что и как.
- Сиди уж, - одернула его жена Прасковья. – Неровен час, нарвешься на немцев.
- Всё равно ведь выходить-то надо. Похоронить наших по-людски, - тихо пробормотал он, - пока эти не пришли.
- Без тебя похоронят. Лучше о детях подумай.
- Да кто их похоронит? Все сидят по норам, и каждый думает, как и ты, - взорвался Ефим. – Вы сидите, а я пошел.
В темноте он стал пробираться к выходу, ударился о притолоку, тихо выругался.
- Папа, вы там осторожно, - подала голос самая младшая дочка -  пятнадцатилетняя Матрена.
- Не волнуйся, доченька, - он осторожно приоткрыл тяжелую дверь добротно сделанного погреба и выглянул во двор.

В затхлое помещение погреба сразу влился поток свежего воздуха вместе с солнечным лучом. Сидевшие в погребе люди жадно ловили воздух, стараясь надышаться впрок. Но Ефим сразу же прикрыл дверь, и опять стало темно и тревожно. Потянулись минуты тяжелого ожидания. Заплакал ребенок и Елена, самая старшая сестра, стала его убаюкивать, нашептывая нежные слова. Ребенок, словно понимая ситуацию, успокоился, затих.

В семье раскулаченного Ефима Шинкаренко, перед самой войной вернувшегося в село, было восемь детей: семь дочек и один сын Данила. Старшая Матрена умерла пятнадцать лет назад, как раз в то время, когда родилась младшенькая. В честь старшей умершей сестры ее тоже назвали Матреной. Клавдия умерла в ссылке, а Тамару похоронили совсем недавно, перед самой войной. Данилу забрали на фронт, и сейчас с родителями остались младшие – Елена, Проня, Наташа и Мотя.
Елена была замужем в соседнем селе, но мужа забрали в армию, и она с маленьким сыном Иваном вернулась к родителям, потому что боялась в такое тревожное время оставаться одна.

Ефим и Прасковья уезжали из села с хорошего дома с многочисленными пристройками, а вернулись в свою бывшую хату-мазанку. В их доме давно уже жил председатель сельского совета, а мазанка стояла заброшенная рядом с домом. Председатель использовал ее под сарай и складывал туда всё ненужное в хозяйстве.

Ефим понимал, что нового их дома им всё равно никогда не вернут, и смирился с тем, что председатель разрешил хотя бы в мазанке жить, надеясь со временем отстроиться. В хате было тесно, младшие дочки спали на печке, Данила ютился на деревянном полике,  а Ефим с Прасковьей – на односпальной скрипучей железной кровати, которую за ненадобностью выбросил председатель. Хорошо еще, что Елена сразу же вышла замуж за хорошего человека - пасечника Алексея.
В селе к их возвращению относились вначале настороженно: как-никак бывший кулак с семьей вернулся, кто знает, что он затаил против односельчан. Да и не понимали люди, как ему удалось вернуться? Обычно те, кого ссылали в Сибирь, назад не возвращались.

А Ефиму просто повезло. Однажды в поселок, где они жили, приехал какой-то крупный начальник для инспекции поселений раскулаченных из Украины. Ефим решился подать ему прошение, которое заготовил давно и носил с собой на такой вот случай. Поселковый председатель похвалил семью Шинкаренко, мол, работящие люди, ни в какой крамоле замечены не были. И - о чудо! – начальник подписал прошение о возврате на родину. Такая участь постигла только Ефима. Остальные, воодушевленные поступком земляка, тоже потянулись к проверяющему с подобными бумажками, но он категорически всем отказал, боясь навредить себе и проклиная себя же за легкомысленный поступок.

Ефим же, не слишком доверяя нынешним властям, очень уж обидевшими его семью, и не искушая судьбу, в тот же день собрал вещи и выехал из поселка. Но в своем селе их никто не ждал, поэтому появление семьи привело многих в панику, особенно председателя сельского совета, в свое время занявшего дом Шинкаренко.
Но Ефим понимал ситуацию и был рад поселиться даже в свою старую мазанку, за годы его отсутствия покосившуюся и прохудившуюся. Конечно, было жалко дома, который строил вместе с сыном своими руками, но ничего не поделаешь – надо было довольствоваться тем, что было. Председатель понял, что ему никто не собирается предъявлять претензии, и успокоился.

Прасковья с дочками вымазали свежей глиной пол, заделали трещины в стенах и побелили их, Ефим с Данилой перекрыли новыми снопами соломы, которые любезно разрешил им взять председатель, крышу, и они зажили в своей старой хатке, как и прежде, до того, как построили новый дом.

Но от волнений и переживаний, а, может, от тяжелой работы в ссылке, заболела Прасковья, да и Ефим себя чувствовал не совсем хорошо, но у них было еще три не устроенные дочки и надо было крепиться хотя бы ради них.

Когда началась война, председатель позвал в свою светелку Ефима и начал разговор издалека.

- Ефим, поговорить бы надо.
- Можно и поговорить, - по привычке почесал седую и наполовину лысую голову Ефим.
- Уже не секрет, что немцы могут появиться и в нашем селе, - председатель налил чай в чашку из сервиза Прасковьи, которым она в свое время очень гордилась. 
- Да уж, - глубокомысленно изрек Ефим, осматривая свое бывшее жилище. Тут не так уж всё и изменилось, разве что добавились фотографии родственников председателя в рамках, да портреты Сталина на всех стенках.
- Так это, я хотел тебе сказать, ты на меня зла не держи – жизнь такая, - председатель надолго замолчал, прихлебывая чай из блюдечка.
- Да что уж там, - ответил Ефим, не понимая, зачем же всё-таки председатель пригласил его.
- Мне придется уехать из села, сам понимаешь, кого-кого, а меня не пощадят. Ты ведь не собираешься в эвакуацию? – председатель с хитринкой всматривался в лицо бывшего ссыльного.
- А зачем мне? Я уже наездился, - Ефим взглянул прямо в глаза человеку, который в известной степени был причастен к его выселению.
- Ефим, скажи прямо, пойдешь служить немцам?

Вопрос был задан, как говорят, прямо в лоб, и Ефим немного растерялся. Сам себе он такого вопроса не задавал, и ему было неприятно, что люди могли о нем подумать нечто подобное. Естественно, бывшему раскулаченному веры больше не будет, и он это понимал.

- Я никогда не был врагом народа и не буду! – медленно и четко произнес он. – Даже после того, что вы со мной сделали.
- Ну, ладно, ладно, - примирительно сказал председатель. – Я так и думал, но проверить никогда не мешает.
- Зачем это вам меня проверять?
- Понимаешь, Ефим, мы-то уедем, но советскую власть в селе никто не отменял. Да, придут немцы, начнут устанавливать свои порядки, это понятно. Но мы будем бороться за свою землю, за народ, за свою власть, за Сталина до победного конца. И надо, чтобы на местах оставались свои люди. Ты меня понимаешь?
- А я-то тут при чем? – искренне удивился Ефим.
- В области уже утверждены списки подпольщиков, будут воевать партизаны, - игнорируя вопрос Шинкаренко, развивал свою мысль председатель, - надо, чтобы на местах были свои люди для связи. Понимаешь, к чему я веду?
- Немного прояснилось, - крякнул Ефим. – Но не кажется ли вам, что я уже стар для таких игр?
- Ничего подобного. Как раз на тебя никто не подумает, ты ведь был в ссылке, значит, обижен советской властью. Улавливаешь мысль? Я с семьей уеду уже завтра. Ты сразу же переселяешься в мой дом, - председатель сконфуженно улыбнулся, понимая, что сморозил глупость, и тут же поправился, - то есть, в свой дом и начинаешь благоустраиваться. Люди это будут видеть, до немцев тоже донесут, не сомневайся, найдутся такие прихвостни.
- А дальше-то что? – уже деловито спросил Ефим, понимая, что председатель прав.
- Живешь и ждешь от меня гонца. Паролем будут слова: «Дядя, у вас квартира, случайно, не сдается?», на что ты ответишь: «Да у нас уже и так полная коробочка». Потом сделаешь то, что попросит гонец. Согласен?
- Согласен, - без тени раздумий и колебаний ответил Ефим.
- Тогда всё. Иди домой, обрадуй своих, что уже завтра вы снова будете жить в своем доме, - поднялся председатель, давая понять, что разговор окончен.
- Можно вас спросить?
- Конечно, спрашивай, - разрешил председатель.
- Когда закончится война, и вы вернетесь в село, как будет с домом? Опять нам переезжать в мазанку?
- Не волнуйся, - рассмеялся председатель, потом сразу стал серьезным и сказал с задумчивым видом, - дай Бог, чтобы мы остались все живы и вернулись в свои семьи. А там посмотрим.

Назавтра председатель загрузил полную подводу своего домашнего скарба, попрощался с семьей Ефима Шинкаренко, наблюдавшей за сборами, и укатил в сторону Чернигова. Куда он собирался попасть, никто не знал.

Бои шли где-то рядом, отчетливо были слышны взрывы, канонада не прекращалась ни днем, ни ночью, замирая разве что только на мгновение. Ефим приказал своим перебираться в дом. Елена изъявила желание жить и дальше в мазанке, чтобы ребенок своим криком не нервировал семью, Мотя вызвалась ей помогать. Поэтому в дом переселились только родители и Проня с Наташей.

Когда фронт подошел вплотную к селу, Ефим всю семью запихнул в погреб. Он сам его когда-то строил на века: он уходил глубоко под землю, потолок был сделан из толстых бревен, покрытых метровым шаром земли и дерна. В свое время он сделал там лавки и предназначены они были для банок с консервацией, теперь же на тех лавках расположилась вся семья Шинкаренко. Председатель не смог забрать с собой всех запасов, и они сгрузили их в один угол.

Семья с замиранием сердца прислушивалась к звукам, доносящимся извне. Слишком долго не возвращался Ефим, было удивительно тихо. Первой не выдержала Мотя.

- Мама, я выйду, посмотрю, что с папой.

- Ты что? – испугалась мать. – Не доведи, Господи, нарвешься на тех антихристов. Не пущу!
- Мама, а если мы вместе пойдем? – подала голос Проня, самая боевая среди сестер.
- Вы решили меня до гроба довести? – расплакалась Прасковья: дети слушались Ефима, а ее наказы почти всегда оспаривались.
- Но ведь тихо стало. Значит, наши ушли, а немцы еще не вошли, пускай сходят, - вмешалась в разговор всегда спокойная и рассудительная двадцатилетняя Наташа.

К ее словам прислушивались все, даже Ефим, поэтому Прасковья притихла и сказала:
- Что ж, ладно. Так тому и быть – идите.

Девушки с трудом приоткрыли дверь и прислушались: везде было тихо, канонада была слышна уже в отдалении. Видимо, бои шли уже в самом Чернигове. Худенькая, невысокого роста русоволосая красавица Мотя быстро прошмыгнула в щель приоткрытой двери, следом за ней протиснулась немного выше ее, но еще краше, Проня. Вообще-то ее звали Ефросинья, можно было бы называть проще, то есть, Фрося, но к ней прилипло имя Проня, да так и осталось навсегда. Ей было уже девятнадцать лет, ее считали взрослой, но некоторые ее поступки вызывали иногда, мягко сказано, удивление.

Она вдруг обрезала свою длинную косу, постриглась и стала выглядеть, словно мальчик. Ее заставили носить платок, чтобы скрыть этот срам, но она каждый раз находила повод, чтобы его снять. Проня стала курить. Это было вообще недопустимо, таких женщин в селе и за женщин-то не считали, но об этом знал только Данила, да догадывалась Мотя. Если бы узнал Ефим, он бы ее просто прибил.

Проня стала встречаться с одним молодым человеком, но его забрали на фронт в первые дни войны. Она тоже рвалась на фронт, но отец грозно предупредил, чтобы она выбросила эту дурь из головы: не место женщинам на войне.

Девушки выбежали на улицу и опешили: прямо возле калитки стояли двое немецких солдат и с улыбкой наблюдали за испугом молоденьких девушек.

- Млеко, яйки, - произнес вдруг один солдат и показал, как доится корова.
Мотя лишилась дара речи и надолго впала в оцепенение, но Проня совсем не растерялась.
- Сейчас, - сказала она и побежала в дом.

Быстро покидала в сито десяток яиц, схватила крынку с молоком, с вечера стоявшую на столе и понесла солдатам. Старший взял сито, напился молока и протянул другому.

- Danke, - сказал молодой солдат, улыбаясь девушкам.
- Bitte, - машинально ответила Мотя.

Она хорошо знала немецкий язык, в школе был прекрасный учитель, да и у нее была склонность к языкам. Солдаты пошли по дороге, а девушки застыли в недоумении: они ожидали от немцев чего угодно, но только не улыбок.

- Где же папа? – пришла в себя Мотя.
- Наверное, пошел на околицу. Давай туда, - предложила Проня.
- Страшно, а вдруг другие немцы не такие, как эти?
- Тю на тебя. Выкрутимся, - сплюнула на пыльную дорогу Проня и решительно направилась вдоль улицы. Нигде никого не было видно, что было очень странно.

 Уже в конце улицы они встретили отца, который шел, низко опустив голову.

- Вы-то чего здесь? – тихо спросил он, даже не ругаясь на непослушных дочек.
- Вас ищем, - ответила Мотя. – Что там?
- Ох, девчата, горе там, - горько вздохнул отец, - столько народу полегло. Самому похоронить не удастся, слишком много. Идем домой, от греха подальше.


Глава 5

 
В начале августа 1941 года в городе началась повальная эвакуация. Немцы были уже где-то рядом, до города часто долетали отзвуки боев, бомбили всё чаще. Людей выводили на рытье окопов. Павловы тоже всей семьей практически жили за городом. Мальчики помогали в меру своих сил, усердно кидая лопатами землю. Мама готовила еду на керосинке, которую предусмотрительно взяла с собой. Отец прибегал после смены, торопливо целовал семью, что-то перекусывал, оставлял  семье продукты и опять убегал на работу. Многих забрали на фронт, и оставшиеся работали в две, а то и в три смены, отдыхая по паре часов прямо на рабочих местах.

- Сегодня отправили горнорудный техникум, - между двумя ложками супа рассказывал новости отец. – Корогод  бегал, как сумасшедший, пока всё не погрузили.
- Кто такой Корогод? – поинтересовалась Таня.
- Директор техникума.
- А куда их отправили?  - взволнованно спросила мать.
- На Урал, в Нижний Тагил.
- Хоть бы нормально добрались, - вздохнула мать, подливая мужу суп.
- Если по дороге не разбомбят, то доберутся, - горько пошутил Василий Павлов. – Ладно, я побежал, а вы тут держитесь. Завтра забегу.

Рытье окопов продолжалось до четырнадцатого августа, пока звуки канонады не приблизились вплотную к Кривому Рогу. Часть людей успели вернуться по домам, кое-кто остался, чтобы помочь красноармейцам окопаться, что ни говори, но такой вот вырытый окоп спасал не одну жизнь. Среди оставшихся были и Павловы.
Когда немцы начали артподготовку, они не рады были, что остались. Спрятавшись в ими же вырытом окопе, они жались друг к другу при каждом разрыве снаряда. Мать прикрывала сыновей, не сводя глаз с Тани, как бы прося о помощи.
- Не волнуйтесь, мама, - шептала после каждого взрыва Таня, забившись в уголок окопа и стряхивая попавшую за воротник землю.

- Хорошо, - отвечала мама, не разрешая мальчикам даже голову поднять.
Сколько длился этот кошмар, они ни тогда, ни после не могли сказать. Они слышали крики «Ура!», топот ног солдат, но кто это был – немцы или наши, они не видели. Хорошо, что окоп находился на самом краю и танки прошли мимо.

Они еще долго сидели в окопе, боясь поднять голову, пока не поняли, что уже давно все затихло, основная волна взрывов и пулеметная стрельба покатилась дальше, ближе к городу.

Первой опомнилась Таня. Она немного приподняла голову и высунулась из окопа. Первое, что она увидела, были чьи-то глаза, устремленные на нее. Она тут же сползла в окоп, потом любопытство взяло верх,  и она опять полезла из окопа. Мать, наконец, заметила Танины маневры и потянула ее вниз. Но тут Таня радостно улыбнулась: рядом с ними, в таком же неглубоком окопе находились их соседи по дому. Это тетка Нюра выглядывала в поисках таких же горемык, как и они.

Осмотр местности не принес ничего хорошего. Метрах в пятидесяти от их линии окопов вперемешку лежали трупы солдат – наших и немецких. Всё поле боя было в тумане и в пыли, постепенно оседавшей на трупах и рыжей выгоревшей траве. Люди, вылезшие из окопов, бродили по полю, всматриваясь в мертвые лица, выискивая оставшихся в живых. Фронт покатился дальше, давая знать о себе вспышками взрывов. Немцы были уже в городе.

Таня, так же, как и ее братья, впервые видела мертвых людей так близко. Ей было страшно и в то же время любопытно. Братья, Саша с Виталиком, ходили по полю, взявшись за руки. Они поднимали еще теплые гильзы и скоро от них топорщились их карманы. Всё поле было изрыто воронками от взрывов и искорежено гусеницами танков.

Таня остановилась над мертвым красноармейцем. Его глаза были открыты и смотрели в небо. Голубые глаза на молодом, покрытом копотью, лице. Светлые волосы выбивались из-под сдвинутой каски и шевелились под порывами ветра. И это было самым жутким: живые волосы на мертвой голове. Потом это лицо молодого солдата она будет помнить всю свою жизнь.

Таких, как Павловы, собралось человек двадцать. Они стояли толпой и всматривались в очертания далекого города, озаренного заревом пожаров. В этом городе было их жилище, их родные и близкие. Какофония звуков пошла на убыль и люди поняли, что Красная Армия ушла на новые позиции, оставив их врагу.  Они дождались темноты и стали пробираться к городу, спотыкаясь о трупы своих и врагов, не зная, что ждет их впереди.

В городе еще шла перестрелка, но участь Кривого Рога уже была предрешена. Прячась за каждым столбом люди пробирались к своим домам. Хорошо, что Карнаватка находилась практически на краю города и люди, жившие в этом районе, быстрее добрались до своих домов. Что произошло с остальными, Таня так никогда и не узнала, больше она никого из окопокопателей не встречала.

Надежда на то, что они уедут последним поездом, не оправдалась. Василий Павлов мог бы уехать сам, но бросить семью он не мог, поэтому остался в городе и с нетерпением ждал возвращения семьи. Помочь он им ничем не мог и от этого казнился еще больше, мечась по своей квартире.

Поздно ночью он услышал тихий шорох и уже приготовился отбивать нападение невидимого врага, как в квартиру еле вползли уставшие сыновья, следом за ними в квартиру вошла жена и Таня.

В их районе уже орудовали немцы, а на другом конце длинного города шли бои. Красноармейцы ценой собственной жизни защищали город руды и металла, понимая, почему немцы так упорно, не жалея своих солдат, рвутся захватить шахты и рудники. Но силы были неравны – Красная Армия отступила и четырнадцатого августа фашисты полностью овладели городом.

Поначалу семья Павловых, как и многие другие, пряталась в погребе, в котором хранили зимние запасы картофеля и консервацию. Вот тут и пригодились запасы спичек и свечей почти двухгодичной давности, которые когда-то собирала и прятала Таня, а потом благополучно о них забыла. Она вспомнила о своем «кладе» только тогда, когда сгорела последняя свеча и мать сказала:
- А теперь придется сидеть в темноте, больше свечей нет.
- Как нет? А вот и есть! – радостно воскликнула Таня, вспомнив свои прежние страхи и приготовления к войне. Она на ощупь нашла свой тайничок и вытащила сверток, в котором была коробка из-под леденцов, полностью забитая спичками, и пакетик с тонкими церковными свечами.
- А это откуда? – удивилась вся родня.
- Мои запасы, - гордо ответила Таня, радуясь, что хоть чем-то может помочь семье.
- Надо выходить, - вдруг сказал Василий Павлов.
- Куда? – не поняла жена.
- На поверхность надо выходить и жить, как нормальные люди.
- Но ведь там же немцы! – с ужасом воскликнула Таня.
- Я думаю, что это надолго. Не просидим столько в погребе, мы ведь не зверье какое-нибудь. Надо выходить! – решительно заявил Василий. – Вы пока посидите, а я схожу в разведку.
- Вася, не ходи! – запричитала Вера. – Если с тобой что случится, подумай, что будет с нами?
- Верочка, успокойся, я быстро. Только туда и назад. Успокойся, родная. Ну, тихо, а то и дети расплачутся.
- Папа, мы давно уже не маленькие, - серьезным голосом ответил одиннадцатилетний Сашка.
 
Никто даже не подумал улыбнуться такому заявлению самого маленького и любимого баловня: после рытья окопов и того, что он там видел, его по праву можно было воспринимать наравне со взрослыми.
- А раз не маленькие, значит, отвечаете за женщин. Поняли?
- Поняли, папа, - подал голос Виталик. – Идите уже в разведку, мы подождем и присмотрим тут.
- Вот и молодцы.

Василий осторожно приоткрыл дверь погреба и выскользнул наружу. Его не было долго, и за это время семья передумала много ужасного, Вера несколько раз начинала плакать, но дети ее успокаивали. И, самое для них удивительное, поведение Сашки действовало на всех успокаивающе. Он обнял мать за плечи и начинал ее гладить и шептать ей на ухо что-то, только она начинала всхлипывать. Таня поняла, что ее маленький братик повзрослел прямо на глазах.
Василий Павлов вернулся только через несколько часов. Он резко распахнул дверь погреба и громко приказал:
- Вылезайте!

Недоверчиво поглядывая на серое вечернее небо, Павловы вышли из погреба. Вокруг ничего существенно не изменилось. Тот же двор, тот же дом, слава Богу, не разрушен бомбами. Немцы бомбили город, но очень аккуратно, боялись разрушить не взорванные нашими при отступлении шахты и рудники.
Они поселились в своей квартире, но из погреба не стали всё переносить, кто его знает, как оно дальше обернется.

- Я успел сбегать на станцию, - рассказывал Василий, - немного разрушений, конечно, есть, но, если подремонтировать, то поезда пойдут. Немцев в городе много. Расклеили везде плакаты, чтобы сдавали коммунистов и комиссаров. За малейшее неповиновение или нарушение их правил – расстрел. Везде объявления, чтобы выходили на работу. Да, и они еще объявили комендантский час.
- А что это такое? – наивно поинтересовался Сашка.
- Если после девяти вечера кто-то выйдет на улицу без специального пропуска, тому расстрел на месте.
- Ничего себе, значит, гулять нельзя? – полненький Виталик так смешно это сказал, что все улыбнулись, несмотря на ситуацию.

Если бы этот вопрос задал Сашка, никто бы не удивился, потому что это его вечерами иногда приходилось искать по городу, но Виталик всегда был домоседом и поэтому его слова действительно прозвучали смешно.

- Нельзя вообще выходить на улицу. Надеюсь, вы меня поняли?! – отец обвел сыновей грозным взглядом.
- И что ты решил? – тихим голосом спросила Вера, стараясь поймать взгляд мужа.
- Ты что имеешь в виду?
- Пойдешь к ним работать?
- Сама понимаешь, что война затянется надолго. На фронт меня в свое время не взяли, а как туда сейчас попасть – проблема, - Василий задумался. – Мы не протянем долго без продуктов. Их-то кормить надо, - он кивнул в сторону детей. – Они обещают дать всем работающим продуктовые карточки. Я  не знаю, что делать!
- Папа, работать при немцах – это не предательство, - вдруг сказала Таня, сама не понимая, как эта мысль пришла ей в голову.
Все одновременно повернули к ней головы, понимая, что Таня решила парой слов, казалось бы, неразрешимую проблему.
- Да, Вася, не воспринимай работу как предательство и всё будет нормально, - поддержала Вера свою дочь, - нам надо просто выжить. Когда-нибудь этот кошмар закончится, и тогда разберемся, кто был прав, а кто нет. А сейчас надо просто выжить.

На том и порешили. Василий вернулся работать на железную дорогу. Немцев семья Павловых почти не видела. На их окраинную Карнаватку редко заезжали машины с фашистами, никаких штабов здесь не было, в их доме и в окрестных на квартире немцев тоже не было. Павловы считали, что им крупно повезло. Только каждый день с тревогой ждали возвращения отца с работы.

Вера сняла портреты вождей и спрятала их в погребе, а на самом видном месте вывесила иконы. Она подолгу простаивала перед ними каждое утро и вечер,  вознося к Богу молитвы, чтобы он не оставил их в беде. Василий вначале критически отнесся к нововведениям жены, но потом понял, что в данной ситуации пусть уж лучше иконы висят, чем портреты вождей, за которые и расстрелять могли. Дети часто прислушивались к словам, которые бормотала их мать, и однажды Сашка пристроился рядом с матерью и тоже стал креститься. Через несколько дней к ним как-то стихийно присоединился и Виталик. Таня долго сопротивлялась внутреннему порыву, - не так их в школе воспитывали! – потом стала молиться сама, чтобы никто не увидел. Она подумала, что помощь Бога не помешает в благородном деле спасения жизней людей и их в том числе.
Отец каждый день приносил новости, одна тревожнее другой. Фашисты думали воспользоваться доменными печами, но наши всё, что не смогли вывезти – взорвали, а печи «закозлировали». Рабочих нужной квалификации найти не удавалось. Часть людей была на фронте, часть уехала в Нижний Тагил. Рудники запустить в эксплуатацию им так и не удалось.

- Сегодня мужики рассказывали, что перед горнорудным  институтом уже пару дней лежат трупы пяти человек. Стоит часовой и не разрешает родным забрать и похоронить. Горняки это, их узнали. Говорят, что всех страшно пытали, - рассказывал Василий.
- За что же их? – воскликнула Вера, которая никак не могла привыкнуть к мысли, что людей лишают жизни.
- Скорее всего, отказались дать сведения о наших рудниках.
- Господи, когда же это кончится?
- Ох, Верочка, боюсь, что это только начало. Да, Танюшка, я тебя очень прошу, из дома ни ногой. Вчера возле электростанции нашли двух девчонок приблизительно твоего возраста, - Василий вздохнул, - изнасиловали и задушили. Вот как бывает. Так что сиди дома, целее будешь.
- Не волнуйтесь, папа, я и так никуда не выхожу, - успокоила отца Таня.
Проходили тревожные дни. Шел сентябрь месяц. Поговаривали, что немцы разрешат открыть школу, но занятия всё не начинались.  Семья сидела в квартире, никто никуда не выходил.  Однажды отец пришел мрачнее тучи.
- Васенька, что случилось? – бросилась к нему Вера.
- Евреев расстреливают. Сегодня опять облава была. Говорили, но я не верил, а сегодня собственными глазами увидел…
- Что? – в один голос спросили Таня и Вера.
- Увидел, как схватили и бросили в машину твою одноклассницу, маленькую такую, черненькую, по-моему, Раю.
- Ракиту? – встрепенулась Таня, и сердце вдруг закололо: война коснулась кого-то знакомого, близкого, и от этого стало более ощутимым чувство беды и беспомощности.
- Наверное, - согласился отец, - и всю семью тоже. А еще раньше забрали и твою учительницу Беллу Михайловну. Не хотел тебя расстраивать.
- И куда их?
- Говорят, что возле шахты Валявко есть концлагерь. Их туда свозят.
- Господи, что же делается?  Что творится? – заплакала Вера.

Василий достал сигарету и вышел в коридор покурить. За последнее время он очень исхудал, лицо посерело, а в глазах затаилась злость и мука. Он каждый день видел, что творят фашисты в оккупированном городе, но почти ничего не рассказывал семье, чтобы хоть они меньше переживали.

Немцы  допрашивали семьи шахтеров и горных инженеров, выискивали всех, кто имел хоть какое-то отношение к рудникам. Кто молчал, того истязали, пытаясь пытками выудить необходимые сведения, а потом расстреливали, а трупы в назидание другим не разрешали убирать. Но ни пытки, ни смерть товарищей не смогли сломить молчаливое сопротивление фашистам: немцам так и не удалось запустить ни один рудник, что приводило их еще в большее бешенство.


***


Наконец немцы разрешили начать занятия в школе. В городе осталось совсем мало учителей. Молодые мужчины воевали, часть женщин-учителей была в эвакуации.
Ивана Леонтьевича Денисенко вызвали в здание бывшего районного отдела народного образования, где в кресле начальника восседал незнакомый толстый мужчина в очках с тонкой оправой. Он то и дело поправлял постоянно сползающую оправу, и от этого казалось, что он не совсем уверенно чувствует себя в этом кресле. Лицо нового заведующего показалось Денисенко знакомым, но он не слишком напрягал память, чтобы вспомнить его. Ивана Леонтьевича поразили изменения, произошедшие с кабинетом заведующего. В углу стоял флаг с фашистской свастикой, а вместо портрета Сталина висел портрет Гитлера.

- Вы Денисенко? – писклявым голосом, совершенно не вязавшимся с  его полной комплекцией, спросил новый начальник.
- Да, - ответил Иван Леонтьевич и остался стоять возле двери, ожидая приглашения.
- Подождите в коридоре, сейчас еще должны некоторые господа подойти.

Денисенко вздрогнул, услышав слово «господа». Теперь, видимо, долго не услышать привычное «товарищ». Он вышел в коридор и устроился на единственном кривоногом стуле. Откуда здесь взялся этот стул, объяснить было невозможно. Раньше вдоль стен стояли красивые скамейки с резными спинками. Собирались директора школ на собрания, сидели, беседовали.

Вдруг в памяти всплыл один случай. Лет десять тому на собрании директоров школ исключали из партии и снимали с должности одного провинившегося директора. Он выдал липовый аттестат об окончании школы своему родственнику, вернувшемуся из тюрьмы. И всё было бы шито-крыто, если бы этот родственничек под пьяным делом не поделился своим «достижением» в изучении школьных наук со своим собутыльником. Собутыльник, вначале поддакивавший и всё выспросивший, настрочил донос и уже назавтра арестовали и директора школы и родственничка. Аттестат изъяли, родственника оштрафовали, а директора посадили, но перед этим привезли в районо, чтобы исключить из партии на глазах товарищей.
Так вот теперь этот бывший директор и сидел на месте заведующего районо. Денисенко почувствовал себя не очень уютно – он тоже когда-то голосовал за исключение. Имя директора давно улетучилось из памяти, но осадок от  его неблаговидного поступка остался.

Немцев в здании районо не было видно, но их присутствие чувствовалось даже в воздухе. Иногда из кабинета в кабинет перебегали какие-то люди, бросая быстрые взгляды в сторону молча сидевшего человека. Знакомых лиц Денисенко не наблюдал. Он знал, что работники районо эвакуировались, а вот, кто эти люди и чем они здесь занимаются, было для него загадкой.

- Здоров будь, Иван Леонтьевич! – прогремело у него над ухом знакомым басом директора одной из школ города, с которым у них были дружеские отношения.
- О, Леонид Васильевич! – обрадовался Денисенко, протягивая руку для пожатия. – Добрый день.
- Какой он там добрый, - вздохнул Павличенко, от души сжимая руку товарища. – Не знаешь, зачем нас сюда позвали?
- Наверное, школы решили открывать, - Денисенко поднялся, потому что разговаривать с другом, когда один сидит, а другой стоит, было не совсем удобно. – Знаешь, кто сидит в кресле заведующего?
- Без понятия, - немного понизил голос Павличенко, но его голос был громоподобным, поэтому шепотом говорить с ним было бесполезно.

Он перекинул с одной руки в другую свою бессменную папку, над которой подшучивали коллеги уже несколько лет. Была она когда-то шикарной коричневой кожаной папкой, но с годами вытерлась до такой  степени, что имела вид грязной старой тряпки, чудом державшей плоскую форму. Ему и намекали, и прямо говорили, что давно пора сменить сей атрибут школьной власти, но Павличенко только смеялся, что папке придет конец только тогда, когда «загнется» он сам.

- Забыл фамилию, но это тот «господин», - Денисенко выделил слово «господин», - которого мы исключали из партии лет десять тому за липовый аттестат. Помнишь, с таким противным писклявым голосом.
- Да ты что!?  Захарченко? – Павличенко округлил глаза от удивления. – Так он же в тюрьме…
- Думаю, немцы выпустили, - Денисенко пригладил седые волосы.
- Что делать-то будем?

Скорее всего, Павличенко вспомнил, что в свое время и его голос имел решающее значение. Хотя, если «там» решили посадить кого-то, то не имело значения, кто и что думает. Все всегда были только «за».  «Против» и «воздержавшихся» априори быть не могло. Иначе в следующий раз его же товарищи должны были бы проголосовать уже против него.

- Подождем, посмотрим. Сказал, что должны еще подойти «господа», - Денисенко опять выделил интонацией последнее слово и Павличенко его понял. Они стояли, прислонившись к окрашенной стене - двое седых пожилых людей, в глазах которых застыл немой вопрос, на который ответить они были не в состоянии.
Кроме них двоих пришли еще три директора, среди которых были две женщины. Больше никого они не дождались, видно, директора выехали из города до прихода немцев. Вышла секретарша, высокая худая женщина с белокурым коконом на голове, и пригласила всех присутствующих зайти в кабинет. Захарченко повелительным жестом пригласил всех присесть и начал свою «коронную» речь, заготовленную заранее и предназначенную показать этим «директоришкам», так обидевшим его когда-то, свое превосходство.

Он так и не посмел поднять голову, оторваться от бумаг, лежащих на столе, пока говорил свою речь. А свелась она к тому, что необходимо начинать занятия в школах. Отныне вводился новый предмет – «Закон Божий», основной упор на немецкий язык, русский язык вообще убрать, оставить только украинский, историю убрать до нового распоряжения и тому подобное.

- А где брать учителей? – решился спросить Павличенко, когда вновь испеченный заведующий закончил говорить, так и не взглянув на сидевших перед ним директоров школ.
- Распределите нагрузку между оставшимися. А «Закон Божий» будут читать новые учителя, которых я пришлю в каждую школу, - провозгласил тонкий голос Захарченко.
- А если родители не пустят детей в школу? – вдруг спросила женщина-директор.
- Как это не пустят? – взвизгнул Захарченко. – Как – не пустят? Кто не отпустит детей – расстрел!
- Ого, - протянул Павличенко, - даже так?
- Да, именно так! – только теперь заведующий осмелился взглянуть в глаза собеседника, да и то мимоходом, мельком. – Новая власть не потерпит неповиновения!
- Это мы уже поняли, - с усмешкой сказал Павличенко. – Мы уже свободны?
- Можете идти, - визгливо разрешил Захарченко, в интонации которого явно читалось неудовольствие. Видно, рассчитанного и так долго лелеемого триумфа не получилось, и новоиспеченный начальник был не на шутку расстроен.
В школу действительно пришло очень мало детей, но занятия всё же начались. В первые же дни нагрянула проверка, приехал заведующий Захарченко, а вместе с ним – немецкий офицер, который с умным видом обошел классы, игнорируя живых людей. Его взор был обращен только на стены, завешенные наглядным материалом, явно выискивая крамолу, но Денисенко предусмотрительно приказал убрать все советские флаги, портреты Ленина и Сталина. Долго думал, снимать со стен портреты Фридриха Энгельса и Карла Маркса или нет, потом от греха подальше всё-таки снял.

Денисенко ходил следом за проверяющими, но те не обращали на директора абсолютно никакого внимания и он просто не пошел следом за ними в следующий класс, а затем просто отстал от них. Комиссия уехала, так и не соизволив пообщаться с директором школы или с учителями. Но никто за это на них не обиделся, наоборот, были несказанно рады, что их оставили в покое, но надолго ли?

Иван Леонтьевич вместе с Ларисой занялся вербовкой ребят в подпольный отряд. Аккуратно переговорив с нужными людьми, они привлекли в свою организацию достаточное, по их мнению, количество людей для выполнения заданий подпольного комитета. Завербованные люди пока знали только руководителя, который с ними разговаривал, и не были знакомы друг с другом.

Первое, чем надо было заняться, это донести до людей правду, какой бы горькой она не была. В листовках, которыми гитлеровцы обклеили весь город, говорилось о том, что уже вся Украина находится в руках немцев и, не сегодня-завтра, они возьмут Москву. Фашисты призывали сдавать коммунистов и евреев, обещали золотые горы молодежи, которая по собственному желанию поедет жить в Германию.
Денисенко дал указание двоим парням из своей группы устроиться на работу в радиомастерскую к немцам, чтобы была возможность иметь самые свежие новости с фронтов. Другие пошли работать в типографию, где гитлеровцы печатали свои листовки и начали выпуск своей газеты. Таким образом, он обеспечил своей группе доступ к информации.

Первые листовки они писали от руки. Денисенко составлял текст, давал по листовке каждому, а тот переписывал, сколько мог, и расклеивал на самых видных местах. Чуть позже ребята из типографии нашли возможность печатать листовки типографским шрифтом и дело пошло веселее.
 
В городе начали происходить непонятные вещи. То взрывался склад, в который перед этим завезли продукты для «доблестной германской армии»; то терялся вагон с награбленным добром, уже проверенный, опечатанный и подготовленный к отправке; то кто-то организовал побег группы военнопленных из укрепленного и охраняемого концлагеря, да так, что никого не нашли; то вдруг вышла из строя радиоаппаратура вермахта; то взорвали мост, надолго нарушивший грузопоток армейских машин.

Денисенко понимал, что это начали действовать другие подпольные организации, у каждой из которых была своя задача, поставленная перед ними партией. Последним указанием, полученным через связного, было во что бы то ни стало сорвать вербовку молодежи в Германию.

В группе Денисенко был один опытный врач, перед которым и была поставлена задача - помочь молодежи избежать вербовки.

***

Была уже поздняя осень. Эта пора года всегда нравилась Тане Павловой. Ей нравилось наблюдать из окна теплой комнаты за падающими цветными листьями, за косыми струями холодного дождя, промывающего на поверхности стекол чистые полоски, за одинокими снежинками, пролетающими вместе с дождем и тут же превращающимися в капельки воды. В такое время она чувствовала легкую тоску по теплому лету и предвкушение от приближения новогодних праздников. Уже начинали готовить друг другу подарки. Всё делалось в тайне от других членов семьи, но Сашка каким-то образом узнавал все секреты и к Новому году все знали, какие подарки кто получит.

В этом году никто даже не задумывался о том, чтобы так заранее готовиться к праздникам. Шла война, и загадывать наперед никто ничего не хотел, боясь сглазить. Продукты потихоньку сходили на «нет» и Вера Павлова все чаще задумывалась, чем накормить семью. Василий приносил иногда  выменянные на вокзале продукты, но их становилось все меньше. Дети отказывались есть мамалыгу, которой она их закормила, а чего-то другого достать было сложно.
Мальчики ходили в школу, а Таня сидела дома. Отец резонно решил, что она обойдется семилеткой, а лишний раз светиться перед немцами красивой девушке не стоит.

Он очень изменился после того, как узнал, что немцы расстреляли всех, кто содержался в концлагере, и забили трупами сорокаметровый ствол шахты имени Валявко. Нашлись очевидцы, которые рассказывали, как немцы и полицаи сбрасывали в шахту обезображенные трупы – с выколотыми глазами, с отрезанными грудями, выкрученными руками и ногами.

Павлов осунулся, постарел. Он перестал шутить с детьми. Каждый раз, уходя на работу, целовал всю семью, словно прощался навсегда.

В городе остались только две работающие станции: «Мудреная» и «Шмакова», остальные  закрыли. Неизвестные взрывали железнодорожные пути, пускали под откос воинские эшелоны. После каждого акта диверсии немцы расстреливали заложников. И неизвестно было – деятельность подпольных групп приносила больше пользы или же вреда.

Однажды Василий Павлов пришел очень взволнованный.  Он закрылся с женой на кухне и о чем-то долго спорил. Потом позвали Таню и сообщили ей свое решение. Оказывается, забирают на работу в Германию молодых людей и, скорее всего, в этот раз пришла очередь и Тани.

- Танюшка, мы тут с папой решили сделать одно дело…, - замялась мама.
- Что ты мямлишь? Говори уж, - не выдержал отец.
- Хорошо. Папа уже сегодня приведет одного доктора. Он сделает тебе укол, и ты… немного заболеешь.
- Зачем мне болеть? – удивилась Таня.
- А затем, чтобы тебя в Германию не увезли! – почти крикнул Василий. – Ты даже не представляешь, что это такое.
- Хорошо, папа, вы только не волнуйтесь. Делайте, как надо, - согласилась Таня.
- Тогда я пошел, ждите.

Отец ушел, а Таня, обнявшись с мамой, проплакали почти до его возвращения. Он привел с собой врача, который без лишних разговоров, осмотрев девочку, сделал несколько болезненных уколов в ногу.

- Не бойся, будет болеть несколько дней, повысится температура, потом в этом месте выпадет кусок мяса. Потом всё это заживет, только шрам небольшой останется, но с ним жить можно, - вздохнул мужчина, - зато немцы, увидев это, больше в ваш дом не сунутся.
- Спасибо, доктор, - вытерла заплаканные слезы Вера.
- Не за что, - грустно ответил врач. – Вот дожили – вместо того, чтобы лечить, приходиться заражать людей черт знает чем.
- Ничего, за это они тоже ответят, - пробормотал Василий, провожая гостя.
Уже к вечеру Таню стало знобить, сильно болела нога, покраснела в том месте, куда были сделаны уколы. Она металась в постели, а Вера прикладывала к ее лбу холодные уксусные компрессы, пытаясь сбить температуру. Мальчики, которые были не в курсе происходящих событий, притихшие, сидели у постели сестры и старались хоть чем-то облегчить ее участь. Сашка пытался рассказывать смешные анекдоты, а Виталик просто гладил Танину руку и помогал маме менять компрессы. Они очень  перепугались, когда Таня потеряла сознание.

- Мама! – орали они в два голоса, - мама! Идите сюда!
- Что!? – прибежала перепуганная Вера на крик сыновей. Она, казалось, только на минутку прилегла отдохнуть, доверив сыновьям присмотреть за сестрой.
- Она, она…, - показывал Виталик на лежавшую без признаков жизни Таню.

Вера прислушалась – Таня дышала, только редко, с перерывами. Нашатырный спирт лежал под рукой. Врач предупреждал, что болезнь будет тяжелая, но всё надо пережить. Вера поднесла открытую бутылочку к носу дочери и та через минутку открыла глаза и чихнула.

- Слава Богу! – Вера вздохнула облегченно, братья улыбнулись.   
Болезнь Тани длилась долго. Нога стала сине-красная, распухшая, страшная. Прямо посередине этой жуткой картины образовался нарыв, вскоре лопнувший. Никак не удавалось остановить кровь и опять отцу пришлось приводить врача. Тот осмотрел рану, словно любовался своим лучшим творением, удовлетворенно улыбаясь, потом промыл ее, прочистил, чем-то смазал.

- Теперь должен вывалиться кусок мяса, - сказал он. – Ты только не бойся, всё будет замечательно.

Что может быть замечательного в том, как гноится человеческая плоть, Таня не знала, потому что была близка к обмороку. Вера, впрочем, тоже.
Но Танины муки не прошли даром. В один мрачный серый день и в их дом нагрянули немцы. Они не просто ходили по домам, а шли в точно определенные квартиры, зная заранее, где живет молодежь.

От долго гниющего тела, от лекарства, которое им оставил врач, в квартире образовался устойчивый тошнотворный запах, к которому обитатели привыкли. Но свежему человеку, вошедшему с морозца, в нос ударяла волна смешанных труднопереносимых запахов, ни один из которых нельзя было назвать приятным.
Полицай, который был у немцев и за переводчика, и за подсобную силу, сморщил нос, а немецкий солдат сразу повернул обратно.

- Здесь проживает Татьяна Павлова? – обводя взглядом квартиру, осведомился полицай.
- Здесь, - еле пошевелила губами Вера, опираясь о стенку, потому что ноги вдруг стали ватными и перестали слушаться.
- Где она?!
- Там, - указала на спальню, вяло махнув рукой.

Полицай, не удосужившись вытереть грязь с сапог о коврик, протопал в спальню. Он увидел широко распахнутые зеленые испуганные глаза на бледном исхудавшем личике, худенькие ручки, натягивавшие одеяло до подбородка, и стоявших рядом двух мальчишек-подростков в воинственной позе, готовых защищать сестру.

- Татьяна Павлова? – переспросил он.
- Д-да, - смогла проговорить девочка.
- Вставай, пойдешь с нами! – приказал полицай.
- Не могу, - чуть слышно прошептала Таня.
- Это почему еще?

Таня отбросила одеяло и стала разматывать бинт, пропитанный кровью и гноем. Вонь стала вообще невыносимой, даже привыкшие к этому запаху братья поморщили носы. Полицай, хотя ему давно уже хотелось рыгать от вонищи, стойко держался до последнего, но при виде открытой гнойной раны, где уже не было куска мяса, всё же не выдержал и выбежал из комнаты. Ничего больше не говоря, он покинул квартиру. Вера еще услышала, как он сказал что-то по-немецки, объясняя гитлеровцу, почему они уходят.

Врач приходил еще раз. Он обработал рану и проинструктировал, что надо делать в случае опасности. Температура спала, и рана начала заживать. Таня еще лежала в постели, но уже не было тлетворного запаха, квартиру проветрили, и в ней можно было спокойно дышать, хотя полностью запах выветривался очень долго.
Делать было нечего, поэтому Таня перечитывала старые книги и много думала. Она вспоминала последний год в школе и свои отношения с Виктором Найдой. Они расстались перед поездкой в лагерь, и больше она о нем ничего не слышала.  Никаких писем, естественно, не было. Почта до сих пор не работала. Однажды Таня не постеснялась расспросить о Викторе тетку Фросю, но та тоже ничего не знала о семье своего брата. Таня сбегала и к своей подруге Тамаре Лысенко, но ее мама только горько плакала – она ничего не знала о судьбе дочери. Вроде и недалеко до Днепропетровска, но и там были немцы, поэтому связи никакой не было.

Шло время. Жизнь потихоньку входила в свою колею. Люди привыкали к существованию в постоянном страхе. А когда приходится всё время бояться, то это чувство куда-то исчезает, и взамен появляется апатия.
Нога у Тани зажила, осталось только багрово-коричневое пятно, которое при надобности можно было быстро превратить в кровоточащую рану. Она выходила на улицу, но дальше двора родители не разрешали ей заходить. Немцы время от времени вылавливали молодежь и отправляли в Германию. Некоторые ехали сами. О таких отец рассказывал с презрением.

- Сидит расфуфыренная в теплушке и песни поет. Противно смотреть. Каждому фрицу в рот заглядывает, хвойда. Сам бы такую удавил!

Приближался Новый год. У Павловых этот праздник был самым любимым и долгожданным. Все готовили друг другу подарочки и складывали под елку. Что будет в этом году, боялись даже загадывать. Но отец всё-таки принес маленькую елочку! Где он ее достал, так и осталось загадкой для детворы, но радость была неописуемая.

Вера достала какие-то цветные тряпочки и всей семьей стали мастерить игрушки на елку. Каждый год они это делали и игрушки были, но полагалось, чтобы на елке каждый год появлялись новые украшения, что должно было принести счастье в дом и благополучие.

Василий достал коробку со старыми елочными украшениями и уже водрузил на верхушку пятиконечную блестящую звезду, но вдруг остановился и задумался. Все поняли, о чем он думает, и никто не возразил, когда он снял звездочку и, аккуратно замотав в тряпочку, спрятал на дно коробки. Вместо звезды он нацепил на верхушку картонный раскрашенный домик. Это выглядело нелепо, но в данной ситуации более уместно. Это понял даже Сашка, потому что вздохнул и ничего не сказал.

Вера достала белую пряжу и ниткой аккуратно обмотали елку, чтобы потом можно было смотать нитку обратно и что-то из нее связать. Получилось очень даже неплохо, почти как гирлянда.

На новогодний стол Вера поставила всё, что оставалось из съестного в доме. Она даже испекла торт из кукурузной муки и сварила компот из остатков сухофруктов, которыми с ними поделилась соседка. Но праздник был нерадостным. Встречали Новый год при плотно закрытых окнах, занавешенных старыми одеялами. Света не было, свечи заканчивались, поэтому их жгли только в самых экстренных случаях. Боя курантов они не могли услышать – радио сдали немцам. Да и желание у всех было одно – скорей бы закончилась война!


Глава 6


Уже полтора года жили под фашистской оккупацией. Ходили на работу, механически выполняли всё, что требовалось и жили надеждой, что этот кошмарный сон когда-нибудь закончится.
Ивану Даничу было уже семнадцать лет. Он вытянулся вверх, перерос отца, но был очень худеньким и ослабленным. Еды в семье хватало, они потихоньку выкапывали припасы и не голодали, хотя немцы выгребали всё, что видели. Жизненные силы таяли оттого, что он не мог воевать против немцев, как того хотел, а вынужден был работать на них, как и другие сельчане.
Гитлеровцев в селе почти не было. Здесь орудовали полицаи, которыми уже руководил Федор Кудрик. К ним примкнули еще двое из их села. Некоторых молодых девушек отправили в Германию. Как ни просили родители, но Кудрик сам лично отобрал кандидатуры и следил за ними до тех пор, пока не усадил в поезд, полон таких же бедолаг из других сел. Конечно, туда попали и Лиза Вдовенко, и ее подружка Верка Сырица. Хоть так, но Федор всё же отомстил девушкам за неприятие его кандидатуры в роли ухажера.
Ивана не трогали, хотя его однолеток тоже забирали в Германию. Его спасла его профессия. К этому времени он уже стал признанным ветеринаром и его уважали старики, и даже немцы. Из животных в селе больше всего было лошадей, которых использовали в качестве тягловой силы. А лошади иногда болели и тогда  бежали к Ивану, потому что старый ветврач Семеныч совсем сдал – выпитая в свое время в большом избытке водка давала о себе знать.
В лесах появились партизаны. Они напоминали о себе частыми взрывами железнодорожного полотна, набегами на фашистские штабы, отбитыми обозами с продуктами и другим награбленным добром, свозимым в район. Стали пропадать полицаи и люди догадывались, чьих это рук дело.
Иван всё чаще стал задумываться о том, чтобы уйти в партизаны, но он знал и то, что фашисты, если узнают об этом, отомстят отцу.
От Мишки получили весточку через знакомого из соседнего села. Обрадовались, значит, жив, а это было главным. Тимофей всё чаще стал жаловаться на здоровье и намекать Ивану, что пора жениться и приводить в дом хозяйку. Иван только смеялся над прозрачными намеками отца, но исполнять его просьбу не спешил.
Однажды среди ночи раздался осторожный стук в окно. Тимофей, кряхтя, сполз с печки, зажег свечу и пошел открывать дверь. Иван тоже поднялся с постели в тревожном ожидании – просто так среди ночи в гости не ходят.
- Тимофей, открывай! – раздался требовательный голос из-за двери.
- Иду, иду, - Пугач немного успокоился, главное – не немцы.
Вместе с морозным воздухом, сразу ворвавшимся в распахнутую дверь, в комнату вошел здоровенный мужик, в котором они узнали своего односельчанина Василия Чухлеба.
- Вася, ты, что ли? – изумленно произнес Тимофей.
- А то кто же? – вопросом на вопрос ответил поздний гость.
Следом за ним  вошел еще один незнакомый мужчина, закутанный шарфом до самих глаз. Он плотно прикрыл дверь и стал разматывать шарф.
- Откуда ты взялся? – всё еще недоумевал Пугач.
О Василии говорили, что он ушел на фронт, его жена подтверждала это, но свидетелей того, что его забрали в военкомат, не было. И вот он вдруг среди ночи объявился и почему-то пришел к Даничу, а не в родной дом.
- Вы одни в доме? – оглядываясь вокруг, спросил гость, удовлетворенно усмехнулся, заметив на окнах одеяла – светомаскировку.
- А с кем же нам-то быть?
- Да это я так, про всяк случай, мало ли? – присаживаясь к столу и жадно глядя на крынку с кисляком, проговорил Василий.
- Угощайтесь, - предложил Иван.
Чухлеб разлил простоквашу в две кружки, стоявшие тут же на столе, и  жадно выпил. Тимофей, поняв, что мужики  голодные, стал нарезать хлеб, достал кусок сала, вытащил луковицу. У гостей жадно загорелись глаза. Они молча набросились на еду и, только утолив голод, подняли виноватые глаза на хозяев.
- Прости, Тимоша, мы давно не ели, - оправдался Василий.
- Да уж вижу, - вздохнул Тимофей. – Неужели партизаните? – высказал свою догадку.
- Как догадался? – переглянулись гости между собой.
- По заросшим лицам и голоду, - улыбнулся Данич.
- Тимоша, мы вот зашли поговорить с тобой и с твоим сыном.
- О чем?
- Голодно в лесу, - подал голос незнакомец, которого Василий даже не подумал представить.
- Да, Тимофей, нам нужны продукты. И нам нужен ветеринар.
- Продукты – это понятно. А ветеринар зачем? – удивился Пугач.
- У нас лошади начали болеть, - вздохнул Василий. – А без лошадей, сам понимаешь, тяжело нам будет.
- Господи, где ж вы их там держите?
- Не беспокойся, там всё продумано. Так как, поможете? – Чухлеб с надеждой посмотрел на Тимофея, переводя взгляд на Ивана.
- Конечно, - обрадовался  Иван. – Да, папа?
Тимофей по привычке почесал затылок, задумался.
- С продуктами, конечно, поможем. А вот отпустить Ваньку с вами – это проблема. Его же могут хватиться в любой момент.
- Папа!?
- Что – папа? Что я скажу, когда Федька за тобой пришлет? Что ты пошел в лес партизанам помогать? Думаешь, после такого ответа ты меня тут застанешь, когда вернешься? – Тимофей вздохнул.
- Это какой еще Федька? – переспросил Василий. – Уж не Кудрик ли?
- Да, эта гнида, - подтвердил Пугач.
- А если мы его прямо сегодня?... – Чухлеб сделал жест, словно перерезает ему горло.
- Нет, нельзя. Вы его убьете и уйдете, а расплатятся совершенно невиновные люди. Немцы сразу же устроят карательную операцию. Надо придумать что-то другое.
Тимофей достал бутылку самогона, которую он хранил на всякий случай, разлил по рюмкам и мужики стали думать. Ничего толкового придумать они так и не смогли, пока сам Иван не подсказал им выход из положения. Договорились, что завтра, только начнет темнеть, и полицаи попрячутся, они приедут на санях за собранными продуктами и заберут его с собой, а утром привезут обратно.
- Успеем обернуться?
- Успеем, чего же не успеть? Мы не так далеко от вас, как вы думаете, - успокоил всех Чухлеб.
Весь следующий день Иван готовил свою ветеринарную сумку, складывая туда все медикаменты, которые имелись у него в наличии. Благодаря тому, что он лечил и тех лошадей, которыми пользовались полицаи, он с лихвой запасся лекарствами.
- Папа, а может, давайте оба переберемся к партизанам? – высказал пожелание Иван. Эта мысль крутилась у него уже давно, но сейчас подвернулся именно тот случай.
- Нет, Ваня, тут мы принесем больше пользы тем же партизанам. Их же кормить надо, вот и будем собирать продукты для них.
Тимофей целый день ходил по соседям, собирая необходимые продукты и снося всё это добро к себе в дом. Люди делились охотно, каждый хотел в меру своих сил помочь делу освобождения своей земли от фашистов.
Вечером, как и договаривались, приехали партизаны, и Иван отправился с ними в лес. Всю ночь он осматривал лошадей, которые находились в наспех сколоченном шалаше. Здесь, как успел заметить Иван в темноте, был построен целый городок. Он сделал все, что мог, и его повезли обратно.
За зиму он побывал в партизанском отряде еще три раза. Шел январь 1943 года. Люди в селе обнищали совсем. Немцы собирали свой «оброк», выгребая всё, что можно, и партизанам тоже надо было помогать.
У Даничей уже закончились все запасы, и они перебивались, как все, с хлеба на воду. Надо было еще дожить до весны, чтобы хоть что-то вырастить на огороде. Всё чаще Тимофей стал говорить о женитьбе Ивана, пока тот не согласился.
- Папа, а вы не подумали о том, что нам самим есть нечего, а придется еще и невестку кормить. А там и дети могут быть. Что потом делать-то будем? – пытался он вразумить отца, но тот не сдавался.
- Надо жениться на такой, чтобы она нас смогла прокормить. Да и весной она придумает, что посадить-посеять, не то, что мы – мужики.
- В нашем селе такой уж точно нет, - улыбнулся Иван, надеясь, что отец сдаст свои позиции.
- А я уже нашел тебе невесту в соседнем селе.
Вот это уже был удар ниже пояса. Иван только диву давался, как смог отец найти невесту, почти не покидая дома? Но, делать нечего, слово отца – закон.
- Собирайся, поедем свататься, - сказал в один февральский день отец.
Он достал из сундука свои новые штаны, почти новую рубашку Мишки, снял с руки часы и протянул Ивану.
- А это еще зачем? – принимая часы, спросил Иван.
- На невесту надо произвести впечатление, - глубокомысленно изрек Тимофей.

***

Мотя с Проней собирались на танцы. Немцев в селе не было, всем заправляли полицаи из своих же. Молодежь вначале пряталась по домам, потом постепенно стала кучковаться то в одном месте, то в другом. В клуб ходить перестали, но зато облюбовали себе место на окраине села, дальше от трассы, у бабки Федоры. Бабка забиралась на печку и оттуда наблюдала за веселящейся молодежью. И ей было веселее и молодежи удобно. Каждый старался принести ей пирожок, или пару картофелин, или сваренную кашу, - в общем, что у кого было.
Хотя Мотя и жила вместе с Еленой и ее сынишкой в мазанке, но почти всё время проводила в доме с отцом, матерью и другими сестрами. Вот и сейчас она крутилась  перед тусклым зеркалом, любуясь на свое отражение.
- Девочки, может, сегодня посидите дома? – вдруг сказал Ефим, переглядываясь с женой.
- С чего бы это? – возразила Проня, подкручивая  на раскаленный гвоздь свою отросшую челку.
- Посидели бы вместе, поужинали бы, - как-то неопределенно пробормотал Ефим.
- А что у нас сегодня за праздник? Мама, что это вы готовите? – поинтересовалась Мотя, удивленно рассматривая, как мать осторожно нарезает кусок копченого мяса, которое хранила как зеницу ока и не разрешала детям даже прикасаться к нему.
- Да нет, никакого праздника нет, - смутилась Прасковья, - это я так.
Но тут же стукнула Мотю по руке, которой та потянулась к тарелке с мясом.
- Вот, говорили, что просто так, а деретесь, - чуть не заплакала девушка.
- Вот, если никуда не пойдете сегодня, то будете есть мясо, - успокоила ее мать.
- Мотька, не переживай, нам всё равно оставят, - покрутилась перед зеркалом Проня, поправляя подкрученный локон и кокетливо завязывая теплый платок. – Одевайся быстрее. Мама, дайте нам что-нибудь для Федоры!
Прасковья молча завернула в чистую тряпочку кусок хлеба и тоненький кусочек сала.
- Только тряпку принесите назад, а то на вас не настачишься, - приказала она, протягивая Проне сверточек.
- Спасибо, мамочка, - Проня  чмокнула мать в щеку. – Идем уже, копуля.
 В тесной хате бабы Федоры уже собрались все желающие потанцевать. Сюда приходили девушки почти со всего села, переобувались из валенок в туфельки и чинно восседали на лавке вдоль стены. В углу сидел местный гармонист Петька Фомичев, которого почему-то не забрали в армию, и весь вечер не отрывался от своей гармошки. Среди мужской половины присутствующих он был самым завидным женихом. Было несколько пацанов до семнадцати лет, которых еще никуда не брали, да пару дедов, которые ходили на танцы пошутить да девок пощупать.
Моте, как впрочем, и Проне, нравился Петька Фомичев. Он уже два раза провожал ее домой, и она считала его своим кавалером. Проня ужасно ревновала его к сестре, но изменить ничего не могла. Мотя прилежно сидела на лавке, иногда поглядывая на Петьку, тот тоже зыркал на красавицу-девчонку, и еще усерднее нажимал на кнопки гармошки.
Проня выделывала па с пятнадцатилетним кавалером, достававшим ей до плеча, как в хату ворвалась Наташа, их сестра. Она протиснулась к Моте и что-то зашептала ей на ухо. Та вдруг залилась краской, взглянула на Петьку и стала пробираться в сени, по пути потянув за собой Проню.
- Что случилось? – вырывалась та из рук сестры.
- Переобувайся, пошли домой, там такое… 
- Да что случилось-то? – не хотела уходить Проня.
Наташа притянула ее ближе к себе и что-то прошептала. Проня тоже залилась краской, потом расхохоталась, но валенки всё-таки натянула, завернула в узелок туфли.
- Что ж, пошли, - сказала она сестрам. – Всем пока!
- Куда это вы так рано? – поинтересовался «кавалер» Прони, у которого отняли партнершу.
- Замуж выходить, - серьезно сказала Проня, потом не выдержала и фыркнула в кулак.
- Чего? – удивленно протянул паренек.
- Чего, чего? Не твоего ума дело. Пошли, девчонки.
Перед двором стояли лошади, впряженные в сани, на которых лежало сено, накрытое старым рядном. По пути домой Наташа рассказала, что к ним приехали сваты из далекого села, аж за пятнадцать километров.
- Да ну? – не верила Проня. – И что там за жених? Небось, дед старый?
- И дед тоже есть, но в качестве свата. А жених симпатичный, только молоденький больно, - стыдливо рассказывала Наташа.
- И кого же они сватать хотят? – не унималась Проня.
- Отец не сказал, велел вас обоих привести.
Девушки гурьбой ввалились в комнату. Хотя Проня и хотела казаться веселой и непринужденной, но обстановка была до того комичной и напряженной, что даже она стушевалась при виде чужих людей. За столом сидел совсем седой, но еще крепкий с виду мужчина, а рядом с ним примостился на краю лавки светловолосый худенький красавец. Он поднял свои светло-голубые глаза и встретился с серыми, широко открытыми, глазами Моти. Та смотрела на него, не мигая, словно силясь понять, стоит ли присматриваться к ним поближе или эти глаза будут принадлежать без остатка ее сестре. Она стянула с головы платок и застыла в углу комнаты. Проня тоже рассматривала жениха и поняла, что он слишком молод для нее и больше подходит младшей сестре, хотя он ей понравился сразу. Наташа тоже не спускала глаз с Ивана, не зная, к кому же он приехал.
- Девочки, раздевайтесь и идите на кухню, поможете мне, - приказала Прасковья, надеясь наедине поговорить с дочерьми.
Она была одета в свою праздничную юбку, которую надевала только на большие праздники, и в собственноручно вышитую кофту. Видно было, что родители знали о приезде гостей. Прасковья закрыла дверь в комнату, поправила цветной легкий платок, покрывавший голову, обвела девушек взглядом.
- Доченьки, к нам приехали свататься.
- Но ведь война, - возразила Мотя.
- Ну и что? Неизвестно, сколько еще воевать будем, а вам надо выходить замуж. Уже все созрели, даже Мотя, - она ласково провела по голове дочери натруженной рукой. – Конечно, по старшинству надо бы отдать замуж Наталью, всё-таки уже двадцать один год, засиделась немного в девках.
При этих словах Мотя облегченно вздохнула, Проня перевела вдох, а Наташа покраснела.
- Но жениху всего-то чуть больше семнадцати, - продолжала Прасковья.
- Так чего ж он лезет в женихи? – не выдержала Проня.
- Не груби! Жизнь у них так сложилась, что остались всего вдвоем, хозяйка им в дом нужна. А хозяйство у них хорошее, добротное.
- Откуда они? И как вы с ними познакомились? – осмелела скромная Наталья.
- Они из Данич. Да и фамилия их тоже Данич. Данич Иван. А познакомились случайно, еще в Сибири.
- Так они  тоже из раскулаченных? – разочарованно спросила Мотя.
- Да, и ничего позорного в этом нет. Мы такие же, как и они. Проня, возьми тарелку, Наташа, забери хлеб. Мотя, а с тобой мне надо поговорить.
Девушки поняли, что их никто неволить не собирается и с легкой душой покинули кухню. Мотя присела на стул.
- Мама, значит, меня решили замуж выдать?
- Да, доченька. Хоть ты и младшенькая, но так уж судьба подсказывает. Парень с виду симпатичный, спокойный, - Прасковья сложила руки на переднике. – Если ты выйдешь замуж, я смогу спокойно умереть.
- Мамочка, вы что такое говорите? – Мотя обхватила мать за плечи и уткнулась ей в теплую грудь.
- Не плачь, моя девочка. Я чувствую, что недолго протяну. Эта чертова Сибирь все жизненные соки забрала. Никак не могу наладить свое здоровье. Проня  - разбитная, она не пропадет. Наташку бы еще пристроить, но к ней вроде бы Павел из Чернигова должен приехать. Только немцев прогоним, сразу же выдадим ее замуж, лишь бы все живы были. А ты выйдешь замуж  за этого парнишку. Чует моя душа – хороший он, тебя в обиду не даст. Да и Тимофей такой, что загулять ему не позволит, так что всё будет в порядке. Ты только не бойся, - Прасковья гладила по голове свою дочку и уговаривала, как маленькую, хотя она и была самая маленькая в семье.
- Мама, а меня уже два раза провожал домой Петька Фомичев, - решилась всё же возразить.
- Петька? Ну и что?
- Он мне нравится, - призналась Мотя и от смущения, что такое она могла сказать матери, еще глубже зарылась ей в кофту.
- Мотечка, ты его любишь?
- Не знаю.
- Вот и забудь. Фомичевы ничего хорошего тебе не дадут. Это же голь перекатная. Любовь, если и есть, то очень быстро проходит, поверь мне, а Даничи – люди состоятельные, будешь, как сыр в масле кататься. А парень красивый, глядишь, и влюбишься.
- Мама, я боюсь, - расплакалась Мотя.
- Ну, плакать совсем не надо. Ты уже девочка взрослая, тебе скоро семнадцать исполнится, уже и рожать можно. А парень богатый, даже часы на руке носит, я заметила. Да и грамотный, ветеринаром работает.
В тот вечер две семьи договорились, что свадьбу сыграют через неделю. Чего тянуть?

*** 

Прошло девять месяцев. Мотя  ходила по хате, поддерживая отвисший живот. Соседка сказала, что рожать она будет где-то через неделю, а сейчас надо больше двигаться. Больше всего она хотела, чтобы сейчас рядом с ней был ее Ванечка или мама, но на нее поглядывал только свекор Тимофей Филиппович, с которым она осталась одна в большом доме.
В сентябре 1943 года войска Центрального фронта освободили  город Чернигов и все близлежащие села. Иван для верности исправил в своем свидетельстве о рождении дату рождения и стал старше на три года. И уже в октябре месяце его забрали на фронт. Как ни просила его молодая жена, но он настоял на своем.
- Что я скажу своему сыну, когда он родится? Что просидел всю войну возле твоей юбки? Нет, я должен воевать!
Иван ушел, а Мотя осталась вдвоем со свекром. До нее иногда доходили весточки из дома. Она знала, что Проня сбежала на фронт и служит медсестрой. К Наташе приехал ее Павел. Его ранило, и он больше не сможет воевать. Мать болеет. Да и отец тоже не очень здоров. И это было тяжелее всего.
Мама оказалась права – Мотя влюбилась. Любовь пришла не сразу, но потом оба поняли, что любят друг друга по-настоящему. И поэтому расставание с любимым для Моти оказалось слишком тяжелым.
Сразу после свадьбы она пошла работать в школу. Немцы требовали, чтобы в школах преподавали немецкий язык, а в селе не было учителя немецкого. Мотя хорошо знала этот предмет, поэтому Тимофей предложил свою невестку на должность учителя. Ей дали продуктовую карточку, жить стало немного легче. Свой комсомольский билет вместе с остальными документами она с помощью Ивана закопала на огороде. 
Даничи помогали партизанам, пока они дислоцировались в их лесах. Однажды им понадобилось знание немецкого языка Моти: потребовался переводчик и приехали за ней. Она добросовестно переводила вопросы-ответы, из которых почерпнула много информации для себя. Радио ведь в селе не было, и теперь новости были на вес золота. Так она узнала, что наши наступают по всем фронтам и гонят фашистов с территории нашей страны.
Где-то там воевал ее родной брат Данила, сестра Проня, брат Ивана – Мишка, которого она никогда не видела, но много о нем слышала. Вестей ни от кого не приходило, поэтому жили все в надежде, что их родные живы.
Черниговский областной партизанский отряд под командованием А. Н. Сабурова соединился с отрядом Ковпака, и это соединение ушло на запад, по дороге громя фашистские гарнизоны, комендатуры, полицейские управления, штабы, взрывая военную технику и пуская под откос вражеские эшелоны.  Иван хотел идти с ними, но Тимофей и Мотя удержали его от такого решения, но от фронта всё равно не уберегли.
В селе стояла воинская часть, шло какое-то переформирование, поэтому солдаты были в каждой хате. Тимофей в свою никого не пустил, прикрываясь тем, что невестка вот-вот должна родить. Но солдаты всё прибывали и прибывали, и деваться уже было некуда – весь дом заполонили красноармейцы. Днем еще было ничего, а вот ночью спали все покотом.
Этой ночью Моте было особенно плохо. Она лежала на кровати, а на полу практически рядом с ней храпели мужики. Комната была пропитана запахом терпкого мужского пота, немытых тел и испарений от мокрых тряпок, заменявших солдатам портянки, развешенных для просушки везде, где только можно было их повесить.
У нее начались схватки. Хотя роды были первые, но женщины инстинктивно понимают, что к чему. Схватки были еще редкими, но очень болезненными. Потуги заставляли ее каждый раз подниматься с постели и идти на улицу в туалет, переступая через спящих на полу солдат. Был конец ноября, на дворе уже лежал снег, мела метель и походы в туалет были очень болезненными. Наконец Тимофей заметил метания невестки.
- Мотя, уж не рожаешь ли? – тихо спросил он, стараясь не разбудить вымотанных людей.
- Да, папа, рожаю, - сквозь слезы прошептала она, схватившись за живот.
- Ты ложись, нечего шляться на улицу, сейчас приведу повитуху.
Тимофей сполз с печки, напялил на себя тулуп и пошел на другой конец села за бабой-повитухой, заменявшей всем роженицам акушерку и врача-гинеколога. Он не очень спешил, так как опыта у него было больше, чем у семнадцатилетней девчонки, и он знал, что рожать она будет еще не так скоро, как надеется. Бабка Клава тоже не спешила. Она молча собралась, взяла только ей ведомые причиндалы и, не спеша, они побрели сквозь сугробы через всё село. 
Мотя уже искусала все губы, пытаясь не стонать и не будить солдат, но стоны всё равно прорывались. Зашевелился один, потом другой.
- Девонька, что с тобой? – кашлянул пожилой солдат.
- Рожаю я, дяденька.
- Вот это да! Правильно, дочка, давай нам подмогу, а то уже воевать некому, - пошутил он. – А муж твой где?
- На фронте, - еле проговорила Мотя, как острая боль опять скрутила ее. Она, уже не сдерживаясь, громко застонала.
- Вот что, мужики, надо бы освободить комнату, - распорядился пожилой.
- И куда же мы среди ночи денемся? – возмутился молодой солдат. – Надумала рожать, война ведь.
- Война войной, а любовь еще никто не отменял, - хохотнул пожилой солдат. – Давайте рассредоточимся по другим комнатам.
Солдаты с матами стали собирать свои портянки и разошлись по другим комнатам искать себе место для ночлега. Но везде на полу уже храпели другие, которым повезло немного больше. Как раз вернулся Тимофей вместе с акушеркой и разрешил занять печку, куда забралось сразу три человека. Проснулся лейтенант, спавший по старшинству на кровати в спальне, и, узнав, что женщина рожает, послал одного солдата искать военврача.
- Она женщина, поможет вам, - рассудил он трезво и опять вернулся в спальню.
Военврача привели только под утро. Это была уставшая заспанная женщина, уже в годах, с седыми висками и с прокуренными желтыми зубами.
- Ну, где тут будущая мамаша?! – громко спросила она, не обращая внимания, что везде спят люди. Никто даже не вздрогнул от этого окрика: солдаты привыкли за время войны ко всему. И сейчас, зная, что им ничего не угрожает, они расслабились и спали все сном младенца, которого может разбудить только чувство голода.
Тимофей проводил врача в комнату, где Мотя корчилась на кровати. Он зажег сразу две свечи, поставил на тарелку. Акушерка уже нагрела воды, приготовила простыни. Женщина-врач помыла руки и начала осмотр роженицы.
- Вообще-то я хирург, - как бы мимоходом сказала она, ощупывая живот. – Вот еще новости – ребеночек лежит у нас неправильно. Но ничего, ничего, - она сильно надавила на живот, - сейчас мы его немножко повернем, сейчас.
Она всё время что-то приговаривала, не замолкая ни на минутку и Моте стало легче от ее уверенности, от спокойствия врача, от того, что рядом был специалист, который поможет, не бросит ее одну, потому что на повитуху надежды было мало. Мотя делала всё, что она ей говорила. Тужилась, когда было надо, лежала спокойно и ждала, когда врач что-то там делала сама. За окном давно уже был рассвет, солдат подняли и куда-то повели, но врач не уходила. Возле двора ее ждал автомобиль.
Моте казалось, что она больше не сможет сделать ни одного движения, до того ее вымотала эта ночь. Всё тело разрывалось от боли, она уже не хотела ребенка, не хотела жить, просто хотела, чтобы этот кошмар быстрее закончился и, когда она услышала слабый детский крик, даже не поверила, что это она смогла произвести на свет этот вопящий живой комочек.
- Вот и всё. Поздравляю вас с сыном, - сказала врач, заматывая ребенка в кусок простыни, протянутой ей повитухой. – Как назовете?
- Леонидом. Так муж хочет, - слабым голосом проговорила Мотя.
- Хорошее имя. Львёнок, сын льва. Всё, мне пора. Надо часть догонять.
- Спасибо вам, - пожал ее руку Тимофей.
- Да не за что, - улыбнулась врач и ушла.
И только, когда она ушла, они опомнились, что даже имени врача не спросили. Восприняли ее помощь, как должное, хотя врач была хирургом, а не гинекологом, и совсем не должна была принимать роды у неизвестной женщины вместо положенного ей отдыха.
- Не знаю теперь, за кого и молиться, - сказал Тимофей.
В селе опять была советская власть. Начала работать почта и стали приходить письма с фронта. Первая весточка пришла от Михаила. Радовалась вся семья, значит - живой! Но с почтой стали приходить и похоронки. То одна соседка получала треугольник с неизвестным почерком, то другая. Мотя со страхом ждала почтальона: уж лучше жить в неизвестности, чем получить эту «черную метку».
Новый 1944 год встречали втроем: Тимофей, Мотя и маленький Лёнечка. Малышу было чуть больше месяца и ему было всё равно – Новый год или другой праздник. Он жадно сосал мамину грудь – слава Богу, что было молоко! – и пускал пузыри. Тимофей произвел настоящие раскопки на огороде и достал последнюю банку тушенки да горшок с залитой смальцем колбасой. Пришлось ему целую неделю долбить замерзшую землю, но он помнил, что должно было что-то еще остаться. Это поистине был праздник! Такого деликатеса они не ели уже с год. Правда, колбаса отдавала старой плесенью, но Мотя ее пережарила и она стала вполне съедобной. Из остатков муки испекли коржи. Светомаскировку давно сняли, но света еще не было, и пользовались керосиновой лампой. Тимофей где-то достал немного самогона и пил за счастье в новом году один, Мотя не могла даже пригубить, чтобы не навредить маленькому сыну.
Где-то еще шли бои, их родные сражались с фашистами, выгоняя их с родной земли, а они сидели в теплой хате и встречали Новый год, искренне желая здоровья и долгих лет жизни друг другу и своим близким.
Зима выдалась очень снежной и холодной. Мороз стоял под тридцать градусов, снежные сугробы были вровень с крышами домов, но люди радовались, что остались живы. Еще осенью Тимофей заготовил вдоволь дров, и экономить не надо было, поэтому в хате было тепло и днем и ночью. Правда, с едой дело обстояло худо. Партизаны перед уходом забрали  корову, немцы выгребли всех кур, и теперь в семье не было никаких животных, никаких съестных припасов.
- Папа, вы бы съездили к моим в Вербичи. Думаю, что у них есть чем поделиться с нами, - сказала однажды Мотя, доведенная голодом до отчаяния.
Хотя Тимофей и отдавал ей последнюю корочку, как кормящей матери, но Лёня высасывал, казалось, последние силы из ослабевшего тела. И так худенькая она, казалось, стала похожей на тростинку, шатающуюся от легкого дуновения ветерка. Тимофей только вздыхал, глядя на невестку, но помочь особо ничем не мог.
В селе после ухода немцев мало чего осталось, но одну лошадь всё же спрятать удалось. Она стояла теперь в бывшей колхозной конюшне и ее кормили всем селом. Коров в селе ни у кого не осталось, а вот сено, заготовленное с лета, еще лежало. Конюх, который сам вызвался смотреть за единственной лошадью, собрал по дворам оставшийся корм и теперь выкармливал лошадь, чтобы она дотянула до весны, до свежей зеленой травы.
К нему и пошел Тимофей, чтобы попросить лошадку съездить в соседнее село к своим сватам. Конюх долго читал ему лекцию о том, как запрягать и использовать лошадь, пока Тимофей не послал его подальше. Конюх понял, что переборщил и молча отдал вожжи в руки Пугача.
Лошадка резво бежала по укатанной военной техникой дороге, и уже через час с небольшим Тимофей Данич подъехал  к дому своих сватов. Навстречу ему вышел Ефим с осунувшимся и посеревшим лицом. Он болезненно передвигал ноги, опираясь на толстую суковатую палку.
- О, сват? – удивился он. – Что тебя привело к нам?
- Да вот приехал проведать, Мотя послала, - Тимофей выбрался из саней, разминая затекшие и замерзшие ноги.
- В такой-то мороз, - еле слышно проговорил Ефим. – Проходи в дом.
Тимофей накинул вожжи на то, что осталось от когда-то добротного забора из отесанных досок, хотел спросить, куда подевали доски, но вовремя замолчал и удивился прозорливости молодой своей невестки, когда та попросила загрузить сани дровами. Тимофей жил возле леса и проблема с отсутствием дров возникала только у ленивого, а село Вербичи стояло в стороне и далековато от леса. Поэтому там дрова всегда были в дефиците.
- Я только гостинец выгружу.
Он стал носить охапки дров в сарай, а Ефим наблюдал за сватом и в его глазах стояли слезы. Из дома вышла Елена, старшая сестра Моти. Она поздоровалась и стала помогать Тимофею разгружать сани.
- У вас что-то случилось? – решился спросить Пугач, видя расстроенное лицо молодой женщины.
- Позавчера маму похоронили, - тихо ответила Лена.
- Ох ты, Господи! – ахнул Тимофей. – Почему же нам не сообщили?
- А как? У нас лошади нет. Да и у Моти малыш. Куда б она с ним-то? Да и отец еле ходит, - вздохнула она. – Остались мы втроем: я, отец да мой Ванечка.
- А Наталья где же?
- Ее Павел в Чернигов забрал. У него там квартира сохранилась. Вот они и переехали туда. Спасибо вам за дрова, а то мы задубли уже в большом доме. Хотели обратно в мазанку перебираться, но ее не отогреешь. А как вы там?
- Голодаем мы. Вот Мотя послала к вам, может, что осталось, да поделитесь? – Тимофею стыдно было просить, но жизнь вынуждала.
- Поделимся. Продукты еще есть, до лета должно хватить. Да и сколько нам троим теперь надо? – Лена тяжело вздохнула.
- Отчего же мать-то умерла? – поинтересовался Тимофей.
- Она еще в Сибири заболела. Перемерзла, перетрудилась. Чахла, чахла и угасла. Последние дни о Моте часто вспоминала. Жалела, что внука не увидела.
Уже сидя в комнате, постепенно нагревавшейся от печки, которую затопила Елена, Ефим рассказал Тимофею о последних месяцах их жизни.
Немцы семью Шинкаренко не трогали. Считали их, оскорбленных советской властью, своими сторонниками, хотя Ефим ни в полицаи, ни в старосты не пошел, сославшись на свой почтенный возраст. А вот партизанам, заезжавшим и к ним, он в меру своих сил помогал. Собирал продукты и теплые вещи, отправлял в далекий лес.
Но кто-то донес, что его сын служит в Красной Армии, а дочка тоже туда же сбежала, и его в конце лета забрали в гестапо. Помучили изрядно, допрашивая, но за него заступился  староста их села, из раскулаченных, и ему поверили. Ефима выпустили, но после этого он стал болеть, да так и не поправился.
Прасковья уже была больна, а последние события вообще ее подкосили, она слегла, да так  и не поднялась. Моте ничего не сообщали, чтобы она не волновалась лишний раз, всё-таки ребенка носила.
Тимофей рассказал, как Мотя рожала. Посидели, пообедали, и Тимофей стал собираться в дорогу. Елена сложила в мешок всё, чем могла поделиться с сестрой. Немного картофеля, немного муки, крупы, кусок сала, отсыпала даже сахара, что тогда был в большом дефиците. Тимофей обрадовался – до весны протянут.
Весной умер Ефим Шинкаренко. За Мотей приехал на лошади ее сосед и дальний родственник Егор. Запеленав подросшего сынишку, она, со слезами на глазах, поехала на похороны.
В селе оставалась теперь одна Елена с маленьким сыном. От ее мужа не было вестей почти  всю войну, и она не знала, жив ли он. От брата Данилы тоже писем не было всю войну. Неизвестна была и судьба Прони. Наташа с Павлом тоже приехали из Чернигова на похороны отца. Павел ходил с палкой, сильно хромая, но Наташа была счастлива при живом муже.


Глава 7


В октябре – ноябре 1943 года наши войска освободили Днепропетровск и Днепродзержинск.  6-я армия, действуя на Криворожском направлении, захватила плацдарм южнее Запорожья. Была попытка освободить и Кривой Рог, но танковый рейд красноармейцев был отбит немцами.
Гитлеровцы мертвой хваткой держались за Криворожье. Уже были освобождены практически все города вокруг, а Кривой Рог всё еще был под немцем. В городе насчитывалось четырнадцать подпольных организаций, которые в это время активизировали свои действия. Но гестапо тоже не дремало. В рядах подпольщиков часто оказывались предатели, иногда подготовленные и засланные немцами, иногда чем-то недовольные свои.
Гитлеровцы, понимая, что, в конце концов, город придется оставить, взялись за уничтожение известных им подпольных групп.
В радиомастерской вермахта длительное время работали молодые подпольщики группы Н. Решетняка. Они узнавали новости, печатали листовки и распространяли их. Перед приходом наших войск они вывели из строя радиоаппаратуру немцев, чем лишили их связи и помогли красноармейцам. Группа уже была на контроле гестапо, и после операции их  арестовали и вскоре всех расстреляли.
Иван Леонтьевич Денисенко узнал о расстреле группы от своих же ребят-подпольщиков. Они занимались практически одинаковой работой, только в разных районах города. Денисенко организовал работу группы так, что ребята знали его и еще двух человек. В случае провала опасности, таким образом, подвергалось только четверо. Он решил спасти своих ребят, во что бы то ни стало. Он по очереди вызывал к себе руководителей групп, давал последнее задание и требовал, чтобы после его выполнения они покинули город. Ребята должны были взорвать некоторые объекты, чтобы помочь нашим войскам без особых потерь вернуть город.
О выполнении заданий никто не должен был докладывать. Последний взрыв должен был прогреметь на станции, откуда гитлеровцы отправляли эшелон за эшелоном, вывозя всё, что не успели вывезти за годы оккупации.
Это ответственное задание было поручено группе самых молодых подпольщиков, среди которых был и Вася Щербина, одноклассник Тани Павловой.  В последний момент не сработал детонатор, а поезд, который решено было взорвать вместе с рельсами, уже приближался. Тогда Вася бросился к коробке с тротилом и в последнее мгновение взрыв прозвучал, но Вася не успел отбежать, и его тело отбросило взрывной волной прямо на металлический прут, торчавший там с незапамятных времен. Ребята ничем не смогли помочь своему товарищу. Об этом Денисенко узнал уже после войны, когда встретился с руководителем этой маленькой группы. Таким образом, Денисенко, как опытный руководитель, сохранил жизнь своим ребятам, потеряв только одного парня.

***

Семья Павловых опять сидела в погребе, прячась от налета авиации. Они уже не могли понять, кто бомбит город – наши или немцы. Бомбам всё равно, кто под ними. Поэтому осторожности ради решили спрятаться, в погребе было надежнее. Шел февраль месяц. Снега было мало, впрочем, как и всегда. Но погода была сырая, отвратительная. То подмерзало, то шел снег с дождем. Василий Павлов не ходил на работу, да и какая работа, когда вокруг стрельба и взрывы. Все города вокруг уже  были освобождены, один Кривой Рог еще удерживали фашисты, на что-то надеясь.
Продуктов уже не осталось никаких, и семья голодала. Была единственная надежда на то, что немцы долго не продержатся, а при наших что-нибудь придумается. Виталик из толстячка превратился в худого мальчишку, Сашка, тот вообще светился, да и все остальные очень похудели, хотя и не сильно голодали до последних дней. Василий со станции каждый день что-нибудь приносил, но последние дни он сидел дома, поэтому и продуктов не было.
Таня стала совершенно взрослой девушкой. И если бы не худоба и не синяки под глазами, ее можно было бы назвать красавицей. Уже с год она бегала на танцы в клуб, где собирались все, кто остался в городе. Немцев они не боялись, разве что боялись задержаться после девяти на улице – комендантский  час действовал на протяжении всей оккупации. Гитлеровцы даже поощряли такие вот собрания молодежи. Они разрешили поставить граммофон и крутить пластинки, под которые можно было танцевать. Но на танцах обязательно должен был присутствовать представитель власти. Обычно это был кто-то из молодых полицаев, которые тоже хотели потанцевать, но статус не позволял им этого делать. Таким образом, они считали, что молодежь находится под контролем, и от нее будет меньше неприятностей.
На танцах Таня познакомилась с одним молодым человеком, к которому стала испытывать какие-то непонятные чувства. Его звали Леонидом. Он встречался с Верой Столбовой, на несколько лет старше его, а на таких девчонок, как Таня, даже не смотрел. Вера была старостой группы в техникуме, куда еще до войны поступил Леонид. Но занятий сейчас не было, хотя все учащиеся считали себя, чуть ли не академиками.
Как-то постепенно Таня забыла Виктора Найду. Она вспоминала его, но как-то расплывчато. Черты лица уже стерлись из памяти, она помнила только вкус поцелуя тогда, на станции. И помнила только потому, что после него не целовалась ни с одним мальчиком. О Викторе она больше ничего не знала, вестей никаких не было, подружка еще не вернулась из Днепропетровска. Да и живы ли?
Таня несмело предпринимала попытки как-то сблизиться с Леонидом, даже приглашала его на пару вальсов, но кроме его имени ничего больше не узнала. Домой он всегда шел провожать Верку, а за Таней увязывался кто-нибудь из одноклассников.
В последние дни ни о каких танцах даже речь не шла. Красноармейцы наступали, шли бои вокруг города, стреляли в самом городе. Гестаповцы зверствовали. Они расстреливали всех вызывающих малейшее подозрение. Поэтому в эти дни, чтобы не попасть под раздачу или же просто под шальную пулю, лучше всего было просто спрятаться, что многие и сделали. 
Уже после войны криворожане узнали о подвиге подпольщиков группы А. Шурупова. Немцы перед отступлением заложили взрывчатку в плотину КРЭС, но подпольщики не позволили им взорвать ее и ценой своей жизни удерживали до прихода Красной Армии.
22 февраля 1944 года бойцы 3-го Украинского фронта в ходе Криворожско-Никопольской операции освободили Кривой Рог.
Вдруг стало относительно тихо. Где-то еще ухали пушки, но глухо. Их можно было услышать, если напрягать слух. Автоматные очереди затихли, только кое-где можно было еще услышать одиночные выстрелы винтовок.
Василий Павлов решил сходить в разведку.
- Вася, не пущу! – вдруг отозвалась из своего угла Вера. – Чует мое сердце, только выглянешь и нарвешься на пулю. Посиди еще немного.
- Да чего сидеть-то? Неужели не слышишь, что уже тихо?
Вдруг до их слуха донесся шум голосов прямо возле их погреба. Кто-то сильно стучал в дверь.
- Павловы, выходите! Наши пришли! – услышали они голос соседа.
- Вот, я же говорил, - радостно сказал Василий и откинул щеколду.
В дверной проем ворвался луч тусклого света, осветив бледные худые лица затворников. Они, почти ничего не видя после долгого сидения в темном погребе, вылезли на поверхность. Порция свежего воздуха закружила голову, и Таня пошатнулась, но не упала. Ее подхватили чьи-то сильные руки и прижали к себе. Только через минуту ее взгляд прояснился, и она увидела, что стоит в объятиях молодого, светловолосого, очень симпатичного красноармейца. Его полушубок, опоясанный ремнями, пах дымом. Шапка была сдвинута на затылок, открывая светлый локон волнистых волос. Он улыбался, показывая в улыбке ряд крепких белых зубов.
- Девушка, ну, что же вы? Падать не надо, надо держаться, - тихо приговаривал он с заметным белорусским акцентом. – Всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо.
Таня потянулась к нему и поцеловала. Это было неожиданно для молодого человека, но он не растерялся и тут же впился в ее губы длительным поцелуем. Опомнились они только тогда, когда Василий стал покашливать возле них. Но целовались не только молодые люди. Все, кто собрался во дворе, приветствовали освободителей, зацеловывая солдат.
Молодой человек, наконец, отпустил девушку.
- Как тебя зовут? – спросил он.
- Таня. Таня Павлова, - зачем-то назвала свою фамилию.
- А меня Иван Данич.
- Ты белорус?
- Нет, - засмеялся солдат, - украинец. Просто я из Черниговской области, а она граничит с Белоруссией. Вот у нас и разговор такой мешаный, не поймешь иногда.
- Ты долго у нас пробудешь?
- Не знаю, скорее всего, только переночуем в вашем городе. А завтра опять в бой.
- Жаль, - вырвалось у Тани.
Молодой человек кашлянул.
- Мы еще сегодня поговорим. Ты в этом доме живешь?
- Да, крайняя квартира, - показала девушка на свой дом.
Солдаты уже покидали двор и шли дальше. Иван махнул рукой на прощание и побежал догонять своих.
Он воевал уже несколько месяцев. Сначала его прикомандировали к роте кавалеристов, чтобы смотрел за лошадьми. Но буквально в первую же неделю он получил ранение и попал в госпиталь. Ранение было не страшное – задело мягкую часть ноги, но после выписки он не вернулся в свою часть, которая была уже далеко, а попал вообще на другой фронт.
Он покидал беременную жену и не знал, кого она родила. По идее, он уже несколько месяцев, как отец. Пытался писать домой письма, но ответа не получал. Очень скучал по своей молодой жене, хотя так до конца и не уяснил, что он уже женатый человек, отец семейства. Он ее полюбил, хотя женился вслепую, по воле отца. 
Эта девочка Таня так напомнила ему его Мотю. Такая же маленькая и худенькая, как тростиночка. Даже в лице было какое-то сходство. Разница только в цвете глаз. У Моти они серые, а у этой девушки – зеленые.
На окраине города еще засели фашисты, не желающие сдавать позиции. Они прятались в цехах большого завода, и выбить их оттуда было нелегкой задачей. В эту круговерть попал и Иван Данич. Бой длился долго, почти до утра. Всё меньше отстреливались гитлеровцы. Всё больше трупов лежало вокруг завода. Когда рассвело, красноармейцы поняли, что враг повержен. Они свободно ходили по цехам, проверяя местность. И тут пуля оставшегося в живых фашиста уложила на землю Ивана. Немца тут же изрешетили пули красноармейцев, но Иван еле дышал. Его сразу отнесли в санитарную палатку, находившуюся рядом, и врач положил его на операционный стол. Пуля прошла навылет, чудом не задев сердце, но хирургу пришлось помучиться, сшивая жизненно важные органы.
Ивана отвезли в местный госпиталь. Его часть ушла вперед, а он остался в незнакомом городе, где у него была одна знакомая девушка Таня.
Прошло несколько дней. Иван уже мог подняться, правда, с большим трудом. Когда лежал в кровати, не поднимаясь, думал только о Моте, но, только начал ходить, как всё чаще в мыслях стала появляться Таня Павлова. Он сам не понимал, почему в его голове прочное место заняла именно эта девушка. За то время, пока он воевал, много разных девушек повидал, но ни одна не задела его, как эта. Он знал ее адрес, но пойти к ней еще не мог.
В госпитале все время крутился один пацан – сын медсестры, вот с ним Иван и решил поговорить. Он быстро выяснил, что мальчик знает тот район города, где живет Таня и не прочь сбегать туда, по местным меркам, это было недалеко. Иван написал записку, отправил парнишку и стал ждать.
Таня получила записку и долго не могла понять, кто ей написал, пока мальчик не объяснил ей, что солдат лежит в госпитале. Она сразу вспомнила солдата, с которым целовалась, но так в тот вечер и не дождалась его. Значит, он был ранен, а она подумала, что он забыл о ней. Таня лихорадочно стала собираться, чтобы немедленно побежать в госпиталь, но Вера, заметив сборы дочери, остановила ее.
- Ты куда намылилась?
- Мама, мне надо в госпиталь. Представляете, тот парень ранен, а я не знала.
- Какой парень? – удивилась мать.
- Ну, тот, - только теперь до нее дошло, что мать ведь даже не догадывается, о ком она думала всё это время. – Помните, они вытащили нас из погреба?
- Конечно, помню. И какой из них? – улыбнулась Вера.
- Самый симпатичный, беленький такой.
- Это, который тебя поцеловал? – невинно спросила мать.
- Ну, мама, - растерялась Таня.
- Ладно, ладно, беги, проведывай, - разрешила Вера, видя, как горят глаза дочери.
- Я быстро, - уже на ходу пообещала Таня.
Пока бежала в госпиталь, думала, как много надо ему рассказать, но, только увидела голубые глаза, как все слова куда-то запропастились, и, кроме «здравствуй», ничего не смогла сказать. С Иваном, похоже, происходило тоже самое. Они смотрели друг на друга и молчали. Соседи по палате переглянулись и по одному потянулись в коридор, чтобы не смущать молодых людей. Только тогда Иван начал разговаривать. Он рассказал ей о последнем бое, о своем ранении, помешавшем им встретиться. Таня, немного осмелев, стала рассказывать ему о том, как они пережили войну. Постепенно стали чувствовать себя смелее, свободнее. На прощание Иван даже осмелился взять ее руку в свою, чем немало смутил девушку.
С этого дня Таня каждый день приходила в госпиталь и сидела с Иваном, пока медсестра не прогоняла ее домой. Иван поправлялся и всё чаще говорил о том, что ему скоро надо возвращаться на фронт. У Тани в такие моменты замирало сердце, она боялась потерять нового друга, потерять свою, еще маловыразительную, неокрепшую, но всё возрастающую, любовь.
Было восьмое марта, Международный женский день. Таня, как всегда в последние дни, собралась в госпиталь. Родители не запрещали ей эти походы, ничего плохого в этом не видели. Василий Павлов вернулся на работу. Станция работала на полную катушку, шла переброска войск на юг страны. В эти дни наши развернули наступление на Николаевско-Одесском направлении, постепенно освобождая юг Украины.
Иван подготовил Тане маленький подарочек. Неизвестно каким образом он достал веточку цветущей мимозы. В это время и в данной обстановке это был поистине царский подарок. В госпитале все считали их влюбленной парой и врач, увидев их, разговаривающих в коридоре, предложил поговорить в его кабинете, пока он будет на очередной операции.
Они присели на кушетку и Иван, сам не осознавая, что делает, потянулся к девушке. Таня ответила на его поцелуй. Что произошло дальше, впоследствии не смог объяснить ни Иван, ни Таня. Их притянула друг к другу какая-то неведомая сила, которой они не захотели противиться.
В жизни девушки это был первый мужчина, которому она отдалась без капли сомнения, без планов на будущее, без клятвенных обещаний и заверений в вечной любви. В тот момент она вообще не в состоянии была думать. Только прислушивалась к незнакомым ощущениям, пытаясь кратковременную боль от его проникновения в святая святых заглушить всё возрастающими нежными чувствами к молодому человеку. Она не поняла прелести возникшей близости, скорее, даже почувствовала разочарование от столь вожделенного процесса, но это компенсировалось чувством удовлетворения, которое получил он.  Таня ощутила в себе тугие теплые толчки и увидела выражение умиления на ставшем таким  родным  и близким лице. Она вдруг поняла, что от нее может зависеть счастье родного человека, и от осознания этого ее переполнило чувство гордости.
Иван понял, что натворил, только тогда, когда увидел влюбленные глаза девушки, с немым обожанием глядящие на него. Он неловко встал, заправил рубашку в больничные пижамные штаны, присел на кушетку. Потер ноющий бок: напрягаться еще не надо было, мог разойтись шов. И вдруг вспомнил Мотю. Краска стыда залила его лицо, и он отвернулся, стараясь не встречаться с Таней взглядом. Зачем изменил жене? Поддался животному инстинкту? Не смог устоять перед красотой и обаянием молодой и красивой девушки? Несмотря на свой не очень большой сексуальный опыт, Иван сразу понял, что у девушки он – первый мужчина, но остановиться вовремя не смог, потерял над собой контроль. Ему, безусловно, было приятно, от этого никуда не денешься, но ведь он любит свою жену!
Иван обхватил себя за голову и сидел, расшатываясь на кушетке, пока Таня не погладила его по голове. Она уже привела себя в порядок и сейчас не знала, что предпринять, да и, вообще, что надо говорить после этого?
- Прости, - пробормотал молодой человек.
- За что? – через минуту молчания выдавила из себя Таня. Она почему-то подумала, что в этот момент закончилась их дружба, да и, вообще, закончились их встречи.
- Я не говорил тебе. Я женат. У меня уже должен был родиться ребенок, - сказал Иван, не поднимая глаз.
Сколько дней они общались, но ни разу он даже не заикнулся о своей жене. Таня застыла. Она не ожидала от него признания в любви, хотя, какая же девушка не ждет этого от своего «прекрасного принца»? Но и такого признания она даже не предполагала услышать. Если бы он сказал это до того… А что изменилось бы? Про себя Таня подумала, если бы она даже знала о том, что он женат, она всё равно приходила бы к нему, и всё равно случилось бы то, что случилось. Но теперь надо было как-то реагировать на свалившуюся на нее новость. Таня взяла свое пальто, с сожалением посмотрела на парня, еще пару минут назад казавшегося ей воплощением всех ее грёз, и молча пошла к выходу.
- Прости! – прозвучало ей вслед, но она даже не обернулась.
Больше с Иваном она не виделась.


***

- Танюшечка, что с тобой? – Вера обеспокоено наблюдала за дочерью, когда та в очередной раз сбегала в туалет.
- Ничего, мама, наверное, что-то не то съела, - обессилевшая от очередной рвоты Таня присела на стул.
- Да что ж ты могла такое съесть? Всё же свежее. А может?... – Вера выразительно взглянула в глаза дочери.
Эта догадка терзала ее уже с неделю. Она видела, как Таню начинает мутить от запаха кухни, уже дня три ее донимает тошнота и рвота.
- Мама, что вы такое могли подумать? – взорвалась девушка и опять побежала в туалет.
Вера задумалась. Танины частые визиты к тому солдату в госпиталь как-то враз прекратились. Прошел почти месяц, как она сидит безвылазно дома, никуда не выходит. Попыталась что-то спросить про того солдатика, но она отмахнулась и Вера подумала, что интерес у дочки к нему пропал и, слава Богу, рановато еще парнями увлекаться.  Но видимо, что-то серьезное случилось, раз сейчас такое происходит.
- Таня, - Вера дождалась, когда та вернется из туалета, - рассказывай.
- Что? – отвернулась дочка.
- Всё рассказывай. Я же женщина и мать – пойму.
- Ой, мама, - вдруг всхлипнула Таня, - он женат.
- Кто женат?
- Ваня.
- Это тот солдат? – сразу поняла Вера.
- Да, он оказался женат, - Таня уже плакала, не скрывая слез. – Я узнала об этом только тогда, когда….
- Когда – что? – повысила голос мать.
Таня оперлась на угол стола, уткнулась в локоть и рыдала.
- Вы переспали? – высказала вслух свою догадку Вера, в изнеможении опускаясь на стул. – Вы переспали…
Таня кивнула головой и опять зашлась в рыданиях.  У Веры тоже выкатилась слеза – не такой участи она хотела для своей любимой дочки-красавицы.  Она долго молчала, ждала, когда у Тани иссякнет поток слез.
- Выплакалась? Теперь давай думать. Надо рассказать отцу.
- Нет! Папе – никогда в жизни! – вырвалось у Тани.
- Так уж и никогда в жизни. Месяца через два-три об этом будут уже знать все. Ты хоть понимаешь, что ты – беременна?
- Понимаю, - захлебываясь в слезах, проговорила девушка.
- Может, аборт? – как бы раздумывая, сказала Вера.
- Боюсь!
- А в постель ложиться ты не боялась? – гневно и резко перебила ее мать. – Боится она. Вот отец придет, тогда и решим.
Василий долго отходил после услышанной новости, несколько раз выходил курить, молчал. Потом, так же молча, оделся и ушел куда-то. Вера с Таней замерли в тревожном ожидании. Только мальчишки носились по квартире, не подозревая о той неприятности, которая постигла их семью.
Василий Павлов вернулся через пару часов вместе с каким-то незнакомым молодым человеком.
- Знакомьтесь, это Владимир, - представил он парня.
Тот по очереди пожал руки женщинам, задержав взгляд на Тане. Мальчиков выпроводили из комнаты, накрыли стол. Василий достал из кармана бутылку самогонки.
- А теперь, дорогие женщины, слушайте меня, - после первой рюмки заговорил хозяин дома. – Татьяна должна устроиться на работу. Вот Володя работает в лаборатории, там есть свободное место, устроит, научит. И никаких возражений! Семь классов образования имеется, для этой должности хватит. Захочет учиться дальше, потом доучится.  Наливай, мать!
- За милых дам! – поднял рюмку Владимир.
Таня только понюхала водку и сдерживала себя изо всех сил, чтобы не убежать из-за стола: опять накатила тошнота.
- Теперь слушайте дальше, - продолжал Василий после прожеванного кислого огурца. – Владимир согласился взять в жены нашу непутевую дочь. Да! – прикрикнул он, видя изумление на женских лицах. – Да! Я так решил!
Молодой человек кашлянул и заговорил, обращаясь, в основном, к Тане.
- Мне Василий Павлович обрисовал вашу ситуацию. Вы не смущайтесь, я всё в состоянии понять и простить. Я готов жениться. Это удобно не только вам, но и мне. Дело в том, что у меня не может быть детей, так уж случилось, после ранения. А тут – всё-таки будет ребенок, может, получится нормальная семья, - он опять кашлянул и покраснел. – Вы мне очень нравитесь.
Таня не знала, что ответить на такую прямую речь, она была не готова, да и Вера тоже как онемела.
- Что молчите, женщины? – повернулся к ним уже подвыпивший Василий.
- Ты так резко решил всё, даже с нами не посоветовался, - наконец смогла высказаться Вера.
- А что резину тянуть? Тут такое положение, что долго тянуть нельзя, - резонно рассудил Василий. – Володя – парень хороший, знаю его уже давно. И о его проблеме тоже наслышан. По-моему, это самое лучшее решение вопроса. Разве я не прав? Да и Володя согласен.
Скромную свадьбу сыграли через неделю. Сразу после свадьбы Татьяну устроили лаборантом, выдали продуктовую карточку, и молодая семья зажила в квартире Павловых, ожидая прибавления семейства.
Владимир был старше Тани на шесть лет, прошел войну. После ранения его комиссовали, и он вернулся в родной город. Он оказался тактичным человеком, ни разу не спросил, что с ней приключилось, от него она не услышала ни одного упрека. Он заботился о ней, как старший брат, не принуждая к близости, не навязывая ей своего общества. Если чувствовал, что она не хочет его видеть, молча уходил, если ему казалось, что она не слушает его – замолкал. Родители в их жизнь не мешались вообще.
В город вернулась подруга Тани – Тамара Лысенко. В первый же день она прибежала к Павловым. Они не виделись почти три года, за это время обе повзрослели, возмужали и изменились. Куда-то подевалась полнота Тамары, она стала стройной рыжеволосой красавицей в отличие от Татьяны, которая постепенно покрывалась веснушками, полнела и дурнела.
Тамара очень удивилась, узнав, что подруга уже замужем. Не то, чтобы ей не понравился Володя, но, зная влюбленность Тани в Виктора Найду, она не могла предположить, что та сможет влюбиться в кого-то другого.
- Виктор воюет, он мне письмо недавно прислал, - делилась новостями Тамара. – Мы немного встречались в Днепропетровске, потом он ушел на фронт. Ты не подумай, встречались чисто по-дружески.
- Да я уже ничего не думаю, я ведь замужем, - обреченно сказала Таня.
- Ты что, его не любишь? – высказала свое подозрение Тамара.
- Почему же? Люблю. Володя хороший, только болеет всё время, что-то сердце подводит.
Тамара тоже устроилась в ту же лабораторию, где работала и Таня, и подружки опять были вместе. Начали работать шахты, возвращались домой рабочие, в городе стала восстанавливаться нормальная жизнь. Шла весна и появилась какая-никакая еда. Виталик и Саша целыми днями бегали по карьеру, собирая щавель, одуванчики, дикий чеснок. Вера перебирала всю эту траву, делала салаты, заправляла подсолнечным маслом, которое получали по карточкам. Если удавалось выменять несколько картофелин, для семьи это был праздник. Тогда варилась большая кастрюля зеленого борща, и семья пару дней была сыта.
В школе шли занятия, прерванные боями за Кривой Рог. Мальчики ходили в школу, а для Тани уже все занятия закончились. Она жадно следила за новостями с фронта, пытаясь понять, где сейчас может быть Иван. Она так больше ни разу и не навестила его в госпитале, а он не написал ни одного письма. Она знала, что через пару дней после восьмого марта он выписался и уехал на фронт. Как бы хорошо она ни относилась к Володе, но, кроме чувства благодарности, больше никаких других чувств так и не возникло.
Она носила в себе ребенка, зачатого от любви к другому человеку и не представляла, как этот ребенок будет называть совершенно постороннего человека своим папой.
Наши войска освободили от фашистов почти всю Украину. Сейчас бои шли уже на западе Украины, в отдельных местах продвинулись на территорию Румынии.
Токсикоз у Татьяны закончился, и ей стало намного легче. Она механически выполняла свою работу, брала пробы руды, относила в лабораторию и делала анализ. Такая работа не вызывала особого восторга, но чем-то надо было зарабатывать на хлеб. Володя всё больше жаловался на здоровье, и она старалась не нагружать его домашней работой.

***

Иван Леонтьевич Денисенко серьезно заболел. Продержался всю войну, а тут… Лариса Петровна ухаживала за ним, заменяла его в школе. Подкосило его известие о втором сыне – Андрее. На днях они получили похоронку.
Денисенко последние годы носил в себе боль о потере старшего сына, но надеялся когда-нибудь встретиться с младшим, а сейчас, получается, что и жить-то незачем. Как ни уговаривала его Лариса, какие только доводы ни приводила, но он стал чахнуть на глазах.
Прибегали проведывать своего руководителя ребята из подпольной группы, те, кто остался в городе после его освобождения. Но и они не могли вдохнуть жизнь в разуверившегося и сдавшегося человека.
Иван Леонтьевич понимал, что умирает. Мог бы побороться за свою жизнь, но просто не хотел больше жить. Ему было жалко оставлять на этом свете Ларису, которая после его смерти останется совершенно одна, но мысли о встрече на том свете со своими сыновьями все больше утверждались в его голове.  В последние дни он даже разговаривать не хотел, всё думал, вспоминая урывками свою жизнь и своих мальчиков, с которыми скоро встретится.
Напоследок он позвал свою жену.
- Лариса, хочу тебе сказать, - ему уже трудно было говорить, - хочу сказать, что думаю об этой войне. Странно она как-то началась, ты не находишь? Такое впечатление, что Сталину выгодно было, чтобы она началась. Вроде они с Гитлером договорились. Зачем надо было отправлять войска в летние лагеря, когда даже детям было понятно, что Гитлер готовится к нападению на нашу страну?
- Ванечка, что ты такое говоришь? – испуганно оглянулась на дверь Лариса: как бы кто не услышал.
- Не бойся, мне уже всё равно, если даже и донесут. Сталин, конечно, крепкий мужик, но до чего народ довел? Боимся высказаться вслух, боимся друг друга. Живем, как в страшной сказке, - Денисенко закашлялся, долго отходил.
Лариса молча плакала. Она прекрасно понимала мысль мужа, но постоянная боязнь попасть в тюрьму или быть сосланной в лагеря за вольнодумство останавливала ее от столь откровенных высказываний.
- Ты только подумай, сколько светлых умов он угробил? Он ведь перед войной обезглавил нашу армию, обескровил. Сколько прекрасных командиров сослал в лагеря, сгноил в Сибири? А ведь, если бы наши войска ждали вторжения фашистов, события развивались бы совершенно иначе. Мы бы просто не пустили захватчиков на свою территорию. Сталин знал, что наша армия сильная и устоит перед любым врагом, и специально отправил ее подальше от границы, чтобы дать возможность гитлеровцам зайти на нашу землю. А теперь, когда наши ребята всё же погнали гадов с нашей земли, он ходит в героях! Как же – за Сталина!
- Ваня, замолчи! Разве можно такое говорить? Сталин действительно великий человек.
- Мне уже всё можно. Да, он действительно великий. Потому что только великий человек мог безнаказанно уничтожить столько своего народа и без войны, а уж теперь… Да ему просто равных нет, - эта гневная речь забрала последние силы Ивана Леонтьевича и он замолчал надолго. Оказалось – навсегда.
На похороны директора школы собралось много народа. Пришли все, кто услышал эту прискорбную новость. И за гробом шли все те, кого учил Иван Леонтьевич, с кем воевал, с кем дружил.
Таня Павлова и Тамара Лысенко тоже пришли проводить в последний путь своего наставника. Только на похоронах они узнали, что Денисенко был руководителем подполья в их районе, узнали, что погиб их одноклассник Вася Щербина – самый заводной и бесшабашный парень. Вспомнили свою одноклассницу Раечку, которую расстреляли немцы только за то, что она была еврейкой. Вспомнили классную руководительницу Молекулу – Беллу Михайловну, которая так и не вышла из застенков гестапо.  Поплакали над могилкой и разошлись.

Глава 8


В свою часть Иван Данич не попал, она ушла далеко вперед, и его откомандировали в 52-ю армию, входившую в состав 2-го Украинского фронта. После второго ранения его представили к награде и вскоре вручили медаль «За отвагу». Это была первая его награда, и Иван очень гордился тем, что его заметили и оценили. Он тут же написал письмо домой, надеясь, что они его всё-таки получат.
Красноармейцы готовились к наступлению. Было 26 марта 1944 года. К границе с Румынией подвозились боеприпасы, бойцы чистили оружие, разворачивались санитарные палатки. Кто-то писал письма родным, кто-то доедал съестные припасы. Вот ротный принес в флягах спирт, разлили и выпили фронтовые сто грамм и – атака!
Артиллеристы поработали хорошо, снаряды ложились прицельно, но выбить фашистов из глубоких окопов было непросто. Вперед пошли танки, за ними – пехота. Поле западнее города Бельцы превратилось в месиво. Танки утюжили окопы, весенняя грязь из-под траков гусениц разлеталась вокруг, большими кусками шмякаясь в лица пехотинцев, закрывая обзор. Они рукавом шинели вытирали лица и пытались разглядеть в перерывах между взрывами каски врагов. Поле было в дыму от горевших танков, как советских, так и немецких.
- Ура! Ура! – раздавалось временами, и пехотинцы бросались грудью на оставшиеся окопы противника, часто сходясь в рукопашной схватке с врагом.
Иван бросался вместе со всеми в атаку, стрелял, потом кого-то колол. Часто видел перед собой испуганные глаза, но, недолго думая, рывком бросал штык вперед, прокручивая с силой, вынимал и опять колол, потому что на войне действует правило – если не ты, значит, тебя.
Бой длился уже почти сутки. Солдаты падали от усталости, засыпали в неудобных позах, их будили, и они опять шли в атаку. Наконец, бой затих. Слышались еще одинокие выстрелы, но это отстреливались отставшие от своих немцы.
Красноармейцы вышли на реку Прут, заняв почти восемьдесят пять километров территории вдоль границы СССР и Румынии. Это был первый выход советских войск к границе Советского Союза.
Солдатам дали небольшую передышку и опять подняли в атаку, чтобы не дать фашистам закрепиться на новых рубежах.  В ночь на 28 марта советские войска форсировали реку Прут и с боями продвинулись вглубь Румынии на двадцать – сорок километров. На подступах к Яссам наши войска встретили ожесточенное сопротивление противника.  Пришлось окапываться и переходить к обороне.
Такая обстановка на фронте не особо располагала к размышлениям, просто некогда было. Но, когда пришлось рыть окопы, Иван всё чаще стал вспоминать дни, проведенные в госпитале Кривого Рога. Он думал и о доме, представлял, как аукает младенец. Правда, никак не мог решить, кто же родился: мальчик или девочка? Почему-то очень хотелось, чтобы это был мальчик.  Но дом был далеко, и он уже стал забывать черты лица своей жены, а вот Кривой Рог был только что, и лицо Танечки Павловой стояло перед ним. Он понимал, что сделал большую глупость, переспав с девушкой, но назад уже ничего не вернешь. Он так и уехал, даже не зашел попрощаться – стыдно было. Хотел было написать письмо, но зачем это? Расставаться с Мотей не входило в его планы. Придется просто забыть этот «фронтовой» роман. Он так решил, но симпатичное личико девушки и ее зеленые глаза еще долго будут преследовать его, вгоняя в краску стыда.
Его часть с боями дошла до Берлина. 16 апреля  1945 года началась Берлинская наступательная операция. Основное наступление началось за два часа до рассвета. Сюда были стянуты все свободные части. Началась операция с мощного налета авиации. 140 зенитных прожекторов осветили объекты атаки и позиции врага. Артиллеристы использовали весь свой арсенал, танковая атака и крики «Ура!» ошеломили немцев. Они не ожидали такого мощного наступления и их позиции дрогнули.  Гитлеровцы оказали сильное сопротивление в районе Зееловских высот. Но советскую армию уже ничто не могло остановить. Вера в победу, ненависть к фашизму сделали свое дело. 20 апреля начался штурм Берлина.
Немцы сопротивлялись до последнего. Уже всему миру было ясно, что Гитлер повержен, а некоторые группки фашистов не хотели с этим смириться. Приходилось выбивать их практически из каждого дома. 25 апреля кольцо вокруг Берлина было сомкнуто.
30 апреля начался штурм рейхстага. И уже был водружен красный флаг, а немцы не хотели капитулировать. И только 2 мая был подписан акт капитуляции.
Часть Ивана Данича перебросили на территорию Чехословакии, где еще не сдавалась  немецкая группа армии «Центр» и часть группы армии «Австрия».
В Праге 5 мая началось стихийное восстание. Повстанцы захватили почту, телеграф, вокзалы, мосты через реку Влтаву, склады и все значимые объекты. 6 мая немцы вошли в Прагу, чтобы заглушить восстание, но повстанцы по радио обратились к союзникам. Маршал Конев отдал приказ начать наступление на Прагу.
Командующий армией «Центр» 7-го мая получил приказ о капитуляции, но до подчиненных его не довел, надеясь своими действиями изменить ситуацию. 9-го мая советские войска, тесня гитлеровцев, вступили в Прагу, но оставшиеся группки армии «Центр» им пришлось уничтожать до 19 мая.
24 июня 1945 года в Москве уже шел парад Победы, а Иван еще был в Берлине. Он хорошо знал немецкий язык и его оставили в качестве переводчика при советской комендатуре. Поселили в квартире Пауля Альтдорфа, который погиб еще в 1942 году на полях России. Его вдова Грета была молодой чистокровной арийкой, с презрением относившейся к «русским захватчикам». Детей у них не было, жила она одна в большом доме, чудом сохранившемся при тотальных бомбежках. Дом находился недалеко от комендатуры, поэтому его и избрали в качестве квартиры для переводчика.
Иван давно уже знал, что у него родился сын Леонид. Мотя молодец – назвала сына так, как они и планировали. Письма он стал получать регулярно, поэтому был в курсе голодной жизни своей семьи. У него появилась возможность отправлять домой посылки. Как ни странно, но Грета, узнав, что у него маленький сынишка, принесла и отдала ему маленький костюмчик.
- Иван, пошли своему сыну. Мне он больше не пригодится, - сказала она и расплакалась.
- Ты чего? – спросил Иван и тут же опомнился: ее муж был убит, а костюмчик, наверное, готовили своему сыну.
- Я была беременна, когда русские, - она немного запнулась, - убили моего Пауля. Был выкидыш. У меня больше не может быть детей.
Иван не успокаивал Грету. Да, это была трагедия для нее, но, сколько подобных историй произошло по вине немецких солдат, возможно, и ее Пауля. Это было возмездие, считал Иван.
 Он отправлял посылки с немецким шоколадом, которого у него было в изобилии. Уже после капитуляции несколько советских солдат бродили по Берлину, рассматривая останки зданий, выискивая спрятавшихся фашистов, и набрели на разрушенный склад кондитерской фабрики. Доступ к складу был завален обломками здания, но солдаты, чувствуя ни с чем несравнимый запах сладкой карамели, разобрали завал и обнаружили ящики с конфетами и с шоколадом. Объелись сами и взяли с собой столько, сколько смогли унести. Иван вместе с земляком Федором еще не раз ходили на склад и затарились на много времени вперед. Вот теперь этот шоколад Иван и отсылал в посылках на родину.
До самой осени Ивана не отпускали домой. Он страшно соскучился, писал рапорт за рапортом, пока один майор не сжалился над молодым солдатом и не подписал рапорт. У Ивана уже к тому времени было несколько наград, среди которых красовался орден «Красной Звезды».
Начистив ордена и медали, подшив белый подворотничок, Иван Данич отправился в долгий путь на родину.
Лёнечке было уже полтора года, когда он впервые увидел своего папу. Иван целовал измазанное шоколадом личико сына и не мог налюбоваться на него. Мотя скромно стояла рядом, искоса бросая взгляды на опять ставшего чужим и каким-то далеким своего мужа. Наконец он опустил малыша на пол и неловко поцеловал свою молодую жену. Только после этого он подошел к отцу, всё это время стоявшего в стороне и наблюдавшего за своим сыном. Чувство гордости переполняло Тимофея, когда он смотрел на «иконостас» на груди сына. Тимофей обнял Ивана и вдруг слезы радости потекли по щекам: вернулся долгожданный второй сын – живой. Из комнаты выглянул Михаил.
- О, брат! Наконец! Где тебя так долго носило? Мы уже думали, что ты там и жить останешься, - он тормошил Ивана, за радостными выкриками пытаясь скрыть слезы радости.
По поводу возвращения в село Ивана Тимофей Пугач организовал встречу на «высшем уровне». Он достал где-то пару бутылок самогонки, кое-что выросло на огороде, в общем, стол накрыли, позвали соседей и стали праздновать. Все, кому суждено было вернуться с войны – уже давно вернулись. Об Иване ходили противоречивые слухи, хотя он и писал правду о своей задержке. Говорили, что он находится в плену и его не отпускают. Кто-то высказал предположение, что он попал в Берлине в американскую зону, а оттуда вырваться вообще невозможно. Нашелся и такой, что сказал, будто Иван нашел немку, сошелся с ней и живет в свое удовольствие. Все эти слухи доходили до Моти, она молча глотала слезы и ждала своего мужа.  И вот дождалась!
Она сидела за столом рядом с Иваном, держа на руках маленького Лёнечку,  который, словно понимая важность момента, сидел спокойно, переводя глазки с мамы на папу. Тост следовал за тостом, а Мотя не могла насмотреться на своего Ванечку, таким он казался родным и близким.
Иван искоса поглядывал на Мотю и не понимал, зачем отцу понадобилось созывать полсела, если он хочет побыть только со своей семьей?
- Ты вот скажи, какие они – немцы? – допытывался сосед Василий. – Ты же долго жил среди них. Какие?
- Да обыкновенные люди, как и мы с вами, только намного культурнее, - сказал первое, что пришло на ум.
- Да ты что? И в чем же эта культура выражается? Уж, не в том ли, как они жгли наших людей живыми, или в том, как пытали, вырезая груди и выдирая ногти? Или вешали культурно?  Или на морозе холодной водой обливали культурно? А?! – взорвался вдруг молчавший весь вечер другой сосед Гаврила.
Иван не знал, что Гаврила вернулся в село совсем недавно, освобожденный из немецкого плена, где он провел половину войны. Остался в живых  случайно. В бараке концлагеря почти год рыл нишу под нарами, на которых спал. Зачем это делал, сказать не мог ни тогда, ни после. Скорее всего, инстинкт самосохранения подсказал ему это сделать. Здоровый сельский мужик выдержал весь плен, не сломался, не сдался. В карманах порванной куртки выносил горсти земли, выбрасывал, чтобы никто не видел. Когда красноармейцы пошли в наступление, фашисты сотнями расстреливали военнопленных, трупы сжигали в крематории, сбрасывали в глубокие длинные ямы, вырытые самими пленными. Гаврила понял, что вот тут-то и пригодится вырытая ниша. Когда конвоиры и надзиратели стали убегать, на ходу добивая оставшихся в живых военнопленных, Гаврила забрался в свою нишу и просидел там до прихода нашей армии.
Но домой его отправили не сразу. Долго допрашивали и проверяли, не сам ли он сдался в плен? Не предатель ли он? Отпустили, спустя несколько месяцев, после тщательной проверки, но с клеймом неблагонадежного.
Гаврила был обозлен на фашистов, пленивших его и столько времени издевавшихся над ним, а заодно и на свою родную власть, не поверившую ему. А тут какой-то молокосос, обвешанный орденами и медалями, вдруг считает немцев культурной нацией?
- Я жил в Берлине в семье вдовы немецкого солдата, погибшего под Сталинградом, - стал рассказывать Иван сквозь зубы. – Они ненавидят нас так же, как мы ненавидим их. Но они действительно культурные люди. Эта вдова немного старше меня. Она начитанная, грамотная. Как ни странно, знает нашу литературу, наших писателей, нашу культуру. Верите, до прихода наших войск в Германию, у них на домах не было замков?
- Врешь?! – открыл рот еще один сосед Егор, старый дед, прошедший Первую Мировую войну. – Слышал, что у них трава подстрижена под линеечку, но чтобы замков не было…
- Замки стали ставить только тогда, когда наши пошли грабить дома и квартиры.
- А они наше тоже ведь грабили, так им и надо, - подкинула свое Мотя.
- А я не верю, что они культурные, - высказался Михаил. – Я ведь на них тоже насмотрелся на фронте.
- На фронте мы все воевали: они против нас, мы против них, - возразил Иван, - а я говорю об образе их жизни.
- Иван прав, - вдруг сказала Вера, его двоюродная сестра, которая недавно вернулась из Германии, куда ее отправил полицай Федор Кудрик. – Я работала у одной фрау-фермерши. Нас было трое, мы доили коров. Она относилась к нам нормально, кормила, одевала, даже на танцы отпускала. Замков, правда, на домах не было. И трава подстрижена, не под линейку, конечно, но у них есть газонокосилки такие. И домики чистенькие, заборчики беленькие. И мусор складывают в одно место, потом вывозят. Короче, нам до них далеко.
- Да что вы этих гадов расхваливаете? Вас там, что, завербовали, что ли? – опять со злостью заговорил Гаврила.
За столом восстановилась абсолютная тишина. Перестали жевать, казалось, перестали дышать. Это было серьезное обвинение. Если бы сейчас их услышал кто-то из властей, дальнейшее развитие событий было бы предопределено. Хотя война и закончилась, но у власти остались всё те же. И неизвестно, сколько еще будет расстреляно «врагов народа»?
- Давайте лучше выпьем, - решил разрядить обстановку Тимофей. – Ну, их, этих фашистов. Мы остались живы, а это главное.
- Давайте, - поддержал его Иван, - только я хочу сказать, что не все немцы одинаковые. Есть Гитлер и его приспешники, а есть обыкновенные люди, такие же, как и мы. И большинство из них воевали только потому, что их заставили воевать.
- Давайте лучше поговорим о том, что будем делать с нашим колхозом? – всё уводил тему в сторону Тимофей.
- А что с ним делать-то? – поддержал его Егор. – Надо восстанавливать то, что потеряно. Вон Мишка выйдет на ферму, наведет там порядок – ему это дело привычное.
- Нет, не выйду я на ферму, я в Москву поеду жить, - тихо, но твердо заявил Михаил.
- В какую такую Москву? – удивился Тимофей.
Он заметил, что Мишка после парада Победы как-то изменился, стал задумчивым, рассеянным, но списывал всё на войну.
- В столицу нашей Родины, - ответил Михаил, потом скромно добавил, - девушка у меня там – жениться поеду.
- Вот это да! – крякнул Тимофей. – Мало тебе здесь девок, не хватало еще из Москвы привозить.
- А я и не собираюсь привозить ее в село, в Москве будем жить.
- Неужели любовь такая? – хитро спросил дед Егор.
- Люблю я ее, - просто сказал Михаил и все поняли, что парень действительно любит и уедет, хотя Тимофей и против.
- Что ж, - сразу сдался Тимофей, - в Москву, значит, в Москву.
Через два дня они семьей отправляли Михаила в столицу. Дать особо было ему нечего. Он уезжал в военной форме, в которой вернулся с фронта, только в чистенькой, выстиранной: Мотя постаралась. Положили ему в рюкзак кое-что из продуктов, расцеловались, и он ушел.
Узнав через посторонних лиц, что Иван вернулся, в село пожаловали родные Моти – проведать родственников, повидать зятя.  На возу, запряженном в старую клячу, сидела Елена с подросшим малышом, Проня и муж Елены – Алексей. Алексей был в офицерской форме капитана.
После приветствий и объятий сели за накрытый стол по такому поводу, разговорились. Алексей прошел путь до Берлина, но служил в другой армии, поэтому их пути с Иваном никогда не пересекались. После войны уволился с армии, хотя мог бы остаться и служить дальше. Но в селе оставалась семья, его потянуло в родные места. Лена сияла возле мужа, да и маленький Ванюшка не слезал с папиных коленок.
Проня тоже попала в Берлин, но со своим парнем так и не встретилась. Только, вернувшись домой, узнала, что его мать получила на него похоронку вскоре после ухода Прони на фронт. Она резко отличалась от своих скромных сестер. Подстриженные волосы немного отросли и сейчас волной лежали на плечах, тогда как у сестер были закрыты бабскими платками. Она курила вместе с мужиками, ничуть не стесняясь, в разговоре могла ввернуть острое словцо. Мотя краснела за нее, Лена опускала глаза, но Проня просто не замечала стеснения своих сестер. Да и мужики не особо обращали внимание на поведение свояченицы: они на фронте привыкли ко всему.
Сестры рассказали Моте о Даниле. Они мало что знали о брате.  Их брат попал в плен, прошел концлагерь. После освобождения его не отпустили, а, наоборот, судили и отправили в Сибирь, в лагеря. Только на днях он смог через одного освободившегося передать домой записку, что жив.
- Вот как благодарит наше правительство людей, воевавших за Родину. Он и так нахлебался в плену, так его опять за решетку, - возмущенно говорил Алексей.
- Только перед войной вернулись из Сибири, так он опять туда же, - вздохнула Лена.
- А Гаврилу из нашего села помурыжили, помурыжили, да и выпустили, - вставил свое Тимофей. – Тоже ведь в плену был.
- Данилу не отпустили, скорее всего, потому, что мы ведь из раскулаченных. Наверное, подумали, что сам немцам сдался, - объяснила Лена.
Все замолчали, потому что обе семьи прошли через ссылки, и им ясно было отношение властей к таким, как они.
- Много в этом мире несправедливости, - горько вздохнул Тимофей, вспомнив свою молодость.
- Давайте радоваться, что мы живы остались, - сказала Мотя, глядя влюбленными глазами на мужа.
- Да, давайте выпьем за победу! – предложил тост Алексей и все дружно его поддержали.
Потекла размеренная послевоенная жизнь. Иван остался работать в колхозе ветеринаром. Мужчин было мало, много не вернулось с фронтов. Женщины работали и за себя, и «за того парня».
В Чернигове опять начались занятия в ветеринарном техникуме, но идти доучиваться Иван уже не мог. Надо было содержать семью, да и оставить колхоз без помощи он никак не мог. Председатель колхоза, оставшийся в живых, решил помочь Ивану. Он поехал в техникум и договорился, чтобы Данича не отчисляли, а дали возможность окончить техникум экстерном. Там пошли навстречу, потому что таких случаев в их практике после войны было много. И Иван засел за учебники, стараясь в свободное время выучить всё необходимое. Учиться ему было легко, потому что всё сразу же проверялось на практике. Уже к Новому году он сдал все экзамены и ему выдали диплом, порекомендовав учиться дальше. Но пока это было нереально.
У Моти судьба складывалась не столь удачно. Во время войны она учила детей немецкому языку. Тогда документов никто не требовал, был бы человек на месте. Сейчас же отдел образования потребовал диплом, которого никогда не было, и аттестат. Мотя кинулась на огород, куда она зарыла свои документы, но оказалось, что вода просочилась через неплотно закрытую клеенку и все документы просто сгнили. Остались только обрывки свидетельства о рождении, кусочек аттестата об образовании, да покореженная корочка комсомольского билета.
Иван тоже зарывал свои документы, но они все сохранились. А вот потеря комсомольского билета для Моти была самой страшной. На первом же комсомольском собрании, где собрались комсомольцы трех близлежащих сел, входивших в один колхоз, она призналась, что билет сгнил, и показала его останки. Праведный гнев своих товарищей она ощутила сразу же после признания. Секретарь комсомольской ячейки колхоза орал, что она не исполнила свой долг комсомолки и не сохранила билет, как положено. Вспомнили ей и то, что она из семьи раскулаченных, и то, что во время войны была учительницей немецкого языка. Откуда-то они узнали, что ее родной брат был в плену, а сейчас сослан в Сибирь. Дошло до того, что кто-то предложил исключить ее из членов комсомола. Секретарь долго бы еще распинался, если бы его не остановил представитель райкома партии, присутствующий на этом собрании.
- Стоп, молодежь! Вы так договоритесь  до, черт знает, чего. Вы мне скажите, во время войны Матрена Данич сотрудничала с немцами?
- Нет, - признал секретарь.
- Хоть она и из раскулаченных, но ведь ее приняли в ряды комсомола? Приняли. Значит, доверяли. Почему же сейчас так напали на девушку? Сгнил комсомольский билет? Так ведь война же была! Она его спрятала, но так получилось, что завернула не очень тщательно. Бывает. Со всеми бывает. И ничего страшного в этом нет. Билет можно восстановить, выдать дубликат.
- Она во время войны партизанам помогала, - решил помочь жене Иван, сидевший рядом с ней и молчавший всё это время.
- А вы кто такой? – спросил представитель партии.
- Я ее муж, - поднялся Иван, пришедший на собрание в полной боевой амуниции.
В тусклом свете лампы блеснули его награды.
- Фронтовик?
- Фронтовик. До Берлина дошел, - гордо ответил Иван.
- Молодец, что защищаешь свою жену. Молодец. Вот так надо, а вы – исключить. И как же она помогала партизанам? – поинтересовался представитель.
- Я сама расскажу, - поднялась заплаканная Мотя. – Мы со свекром собирали продукты для партизан, отправляли их в лес. А еще меня несколько раз возили в лес, чтобы я во время допроса «языка» переводила с немецкого.
- Это может кто-то подтвердить? – обратился представитель в зал.
- Я могу, - встал незаметный паренек, которого Мотя не знала. – Я был в том партизанском отряде. В отряде Сабурова. Я приезжал в село и помню, как эта девушка вместе с пожилым мужчиной загружала нам продукты. Потом видел ее в самом отряде.
- Вот видите, да эту девушку к награде надо представлять, а вы – исключить. Нельзя так подходить к решению вопросов. Надо всегда во всем разбираться. А то, что она знает немецкий язык, так это же прекрасно. Язык врага надо знать в совершенстве. Запишите в решении, - повернулся он к девушке, которая вела протокол собрания, - выдать дубликат комсомольского билета …, как фамилия?
- Матрена Данич, - подсказала девушка.
- Матрене Данич, - закончил свою мысль представитель райкома партии. – А сейчас давайте продолжать, что-то мы надолго застряли на одном вопросе.
Мотя радовалась, что так, сравнительно легко, решился вопрос с комсомольским билетом. Поступление в комсомол для нее вообще было тяжелым, учитывая то, что она из семьи раскулаченных. В комсомол ее принимали в селе Вербичи, куда они вернулись перед самой войной. Многие были против и ее приняли с незначительным перевесом голосов. Поэтому Мотя очень дорожила званием комсомолки. Ее сестры так и не решились написать заявление, да и ее отец отговаривал, но она не послушалась и решила сделать по-своему.
Но с работой ничего не получилось. У нее не было соответствующего образования и пришлось уволиться. На ее место учителя немецкого языка пришел молодой симпатичный офицер Михаил Иванович, перед войной окончивший педагогический институт. Война дала ему отличную практику, и немецкий он знал в совершенстве. Моте же посоветовали поступить в институт, но надо было как-то восстанавливать аттестат, да и маленький сынишка не отпускал маму надолго. Поэтому образование отложили на потом.
Свидетельство о рождении восстановили просто. В сельсовете выписали новое с теми данными, которые продиктовала сама Мотя. Она почему-то прибавила себе два года и изменила дату рождения. Зачем? А кто его знает? Просто по наитию. Почему-то захотелось быть старше.
Тимофей Данич опять работал в колхозе бригадиром, Мотя пошла работать в ланку, то есть, на поле. Лёню нянчили все подряд. Кто был свободен, тот и смотрел за мальчиком, стараясь вовремя подкормить. Часто оставляли его под присмотром соседки Гапы, вернувшейся с Германии калекой. Гапа была молодой девушкой, ее вместе с другими отправили на работу в Германию, но там она случайно попала под косилку и повредила ногу. Вовремя операцию не сделали, и осталась она на всю жизнь хромой калекой. Ходила с костылями. Жила со старенькой мамой через двор от Даничей, дружила с Мотей. Вот ей часто и оставляли мальчика, чтобы присмотрела.
Михаил  прислал письмо. Он женился на любимой девушке Тане, жили они в ее квартире с родителями, но скоро им должны были выдать свое жилье. Он устроился на работу на какой-то завод, и всё у него было прекрасно.
Иван часто вспоминал девушку из Кривого Рога. Особенно на него нахлынуло тогда, когда он прочитал в Мишкином письме, что тот женится на Тане. Знакомое имя опять заставило заныть сердце, но он понимал, что ничего менять в своей жизни не будет. Он любит Мотю, любит сына, и бросить их ради девушки, которая просто нравится, пусть даже очень нравится, всё равно не сможет. Он несколько раз хотел написать ей письмо, но что-то удерживало его от этого шага. В конце концов, он просто сдался и  решил выбросить ее из головы: сколько в жизни бывает таких вот романов.


Глава 9


Была середина августа 1945  года. У Тани Павловой, по мужу Сердюк, животик уже выделялся так, что даже место в трамвае стали уступать. Трамвай сейчас был единственным общественным транспортом в городе. Заменили покореженные взрывами рельсы и  несколько старых трамваев вышли на маршруты. Город постепенно восстанавливали из руин. Стали открывать закрытые ранее станции, возобновлялось  движение поездов.
Василий Павлов перешел работать весовщиком. Он всё чаще прикладывался к бутылке, и дети видели своего отца всегда в хорошем подпитии. Вера и плакала, и просила, но Василий выдерживал день – два, а потом опять напивался, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
Муж Татьяны – Володя – серьезно заболел.  Поднялась температура, появился сильный кашель, и он хрипел, как паровоз. Хотели вызвать врача, но он сопротивлялся.
- И без врачей поправлюсь, - еле говорил он.
Таня всё же вызвала врача, но было уже поздно. У Володи диагностировали крупозное воспаление легких. Его забрали в больницу, где на второй день он и умер.
Таня не любила его как мужчину, но уважала как человека, решившегося спасти ее от позора. Она очень тяжело переживала его смерть. Они прожили вместе всего четыре с половиной месяца, уже немного притерлись друг к другу, даже подружились. Возможно, в будущем даже полюбили бы друг друга, но судьба всё расставила по своим местам. Если не суждено было ребенку иметь отца, значит, не суждено.
Евдокия Тихоновна, мать Володи и свекровь Тани, осталась совершенно одна на белом свете и очень просила Таню хотя бы навещать ее. Это была тихая пожилая женщина, рано овдовевшая и сама вырастившая сына. Она жила неподалеку, и Таня часто бегала к ней, помогала по хозяйству, подкармливала. Свекровь жила в частном домике, небольшом, но чистеньком, приветливом.
- Перебирайся жить ко мне, - приглашала Евдокия Тихоновна, - у нас тут и воздух свежее и ребенку будет удобнее. Да и помогу тебе с ребеночком-то. У твоей мамки еще двое, а у меня никого уж не осталось, вот только ты да кровинушка Володеньки.
После таких слов она всегда начинала плакать, а Таню мучила совесть насчет «кровинушки». Но до самой смерти свекрови она так и не призналась ей, что ребенок не Володин.
Приближалось время родов. В лаборатории Татьяну перевели на «легкий» труд. Теперь она не лазила по забоям, по выработкам, беря пробы руды, а сидела в лаборатории в белом халатике и считала на арифмометре. Должность ее именовалась как «лаборант – статистик». Это было еще более скучное занятие, но надо было как-то прокормиться.
Тамара Лысенко всегда была рядом. Она вовсю флиртовала с шахтерами, с водителями, с машинистами. Они часто вдвоем вспоминали Виктора Найду, о котором до сих пор не было никаких вестей.
- Давай проведаем тетю Фросю и что-нибудь узнаем о Викторе, - предложила Тамара.
- Тома, сама сходи. Мне как-то не очень удобно, - возразила Таня.
- Да брось ты, неудобно ей. Сегодня же и сходим.
После работы девушки, не заходя домой, пошли к соседке. Тетя Фрося разволновалась.
- Девочки мои, что ж вы не заходите? Сейчас чайком вас угощу.
- Да не надо чая. Мы хотели спросить вас о Викторе. Что-нибудь о нем знаете? – прямо с порога спросила Тамара.
- Проходите, - сразу изменилась в лице соседка.
Девушки, предчувствуя недоброе, молча сели на предложенные табуретки.
- Нет больше Витеньки, - просто и грустно сказала Фрося. – Погиб он.
- Как? Он ведь выжил в этой войне!? – ахнула Тамара. – Я ведь от него письмо получила уже после победы.
Таня удивленно взглянула на нее. Тамара не говорила ей, что переписывалась с Виктором уже в послевоенное время. Что-то темнила подружка. А Тане Виктор не написал ни одного письма за несколько лет.
- Восьмого августа Советский Союз объявил войну Японии, а уже девятого августа в Маньчжурии Витенька и погиб.
- Какую войну? – удивились девушки. – Неужели еще не навоевались?
- Нам об этом не говорят, но…, - Фрося замолчала на минутку, подошла к двери, прислушалась, - американцы сбросили атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки. Погибло несколько тысяч человек. Вот такие дела, девочки.
- Тетя Фрося, а вы откуда такие новости знаете? – тихо спросила Тамара.
- Знаю, девоньки, знаю. Второго сентября эта война уже и закончилась. Япония подписала акт капитуляции. Но сколько жизней забрала эта короткая война…, - тут она не выдержала и расплакалась. – И зачем только Витенька туда подался? Ведь живой остался после такой круговерти, всё мало ему было, как и отцу его. Ох, Витечка…
- Мы пойдем, тетя Фрося, - сказала Таня, больше не в состоянии удержать просившиеся наружу слезы. И не столько от потери когда-то любимого ею человека – она уже давно мысленно простилась с ним, - а оттого, что он отдал предпочтение ее подруге. Этого она не могла понять и не могла простить ни ему, ни Тамаре.
Они вышли вдвоем, сдерживая слезы и не глядя друг дружке в глаза.
- Что у тебя с ним было? – не выдержала долгого молчания Таня.
Тамара промолчала, отвернувшись и глотая слезы.
- Говори! – повысила голос Татьяна.
- Что говорить-то? Уже всё равно ничего не вернешь! Его уже нет, понимаешь?!
- Всё равно хочу знать, говори! – придерживая высокий живот, настаивала Таня.
- Встречались мы с ним, по-настоящему, - тихо и виновато проговорила Тамара.
- Я так и подумала. Но ведь ты же знала, что он мне нравится, что мы…
- А что вы? Что у вас было? Да, я знаю, что вы поцеловались, ну и что? Ничего ведь серьезного у вас не было!
- А я-то думаю, почему он мне ни разу не написал? Он ведь уже тогда с тобой… Эх, ты, а еще подруга…, - Таня резко повернулась и пошла к своей квартире.
Тамара что-то крикнула, но Таня  не хотела ее даже слушать. Молча хлопнула дверью и уже, лежа в своей кровати, расплакалась. Она плакала от обиды, от разочарования, от горького осознания, что никогда больше не увидит Виктора, свою первую и такую кратковременную любовь. Понимала, что просто так его чувства к ней пройти не могли. Видимо, Тамара что-то такое наговорила ему, что он смог забыть и изменить ей. Да, мама была права, когда говорила ей: «Если хочешь с кем-то поделиться, поделись с мамой или с подушкой, но не с подружкой». Тогда она не понимала, до какой степени мама была права. Теперь она испытала последствия «дружбы» на себе. «Отныне никогда и ни с кем не буду говорить откровенно», - подумала про себя Татьяна и на протяжении всей последующей жизни придерживалась этого принципа.
После этого случая ее отношения с Тамарой разладились. Больше не было доверительных разговоров двух подружек, совместных прогулок. Это немного тяготило Татьяну, но она так решила и придерживалась принятого решения. Тамара тоже страдала от потери дружбы, но она компенсировала это флиртом с мужчинами, танцами, кино. Для Тани всё это уже не существовало. Она жила ожиданием родов. Механически выполняла свою работу, прислушиваясь к шевелению ребенка, вспоминала тот короткий миг близости с Иваном, так изменивший всю ее жизнь. Она его не винила, как, впрочем, и себя. Если бы он не был женат, возможно, сейчас они были бы вместе. Но так уж повернулась судьба.
Володю она почти не вспоминала. Хоть и мало времени прошло после его смерти, но она его как-то сразу забыла, вычеркнула из своей жизни. И если бы не Евдокия Тихоновна, с которой приходилось общаться, то и не вспоминала бы о нем вообще. Она осталась ему благодарна за то, что у ребенка будет отец и его фамилия, и малыша никто не будет дразнить байстрюком, но и только. Ребенок всё равно никогда не узнает своего настоящего отца, да и жив ли он?
Василий Павлов всё больше пил. Уже не действовали никакие уговоры, и Вера махнула на него рукой. Она занималась мальчиками, готовила «приданое» внуку, который вскоре должен был родиться. Готовила морально дочь к родам.
Город готовился встречать годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Везде, где только можно, висели плакаты, славящие революцию и «Великого Сталина». В, чудом уцелевшем, Дворце культуры репетировали концерт к празднику. Таня тоже пошла на репетицию, но просто сидела в зале, с завистью наблюдая за товарищами: ей через пару месяцев придется рожать – подошел срок. Она бы с удовольствием спела, станцевала, но…
К ней подсел какой-то парень. Она обернулась в его сторону и обомлела: рядом с ней сидел Леонид, молодой человек, который ей очень нравился, но он когда-то вообще не обращал на нее внимания, а встречался с Веркой Столбовой, старостой группы из техникума, где он учился.
- Привет! – сказал он. – А ты почему не на сцене?
- Привет, - ответила изумленная Таня и показала на свой живот.
- А-а-а, - как-то вдруг равнодушно протянул Леонид. – Замуж вышла?
- Д-да, - не стала вдаваться в подробности Татьяна. – А ты почему тут?
- Приехал вот. Я сейчас в Днепропетровске живу, надо восстановиться в техникуме на заочное. А ты учишься где-нибудь? – поправил он тонкий белый шарфик, выглядывавший из-под воротника модной вельветовой куртки.
- Нет, куда уж мне? – ответила Таня, краем глаза наблюдая за подвижной фигурой молодого человека, за тонкими чертами красивого лица, когда-то так долго занимавшего ее мысли.
-А-а-а, ну да… Ладно, я пошел, бывай, - он поднялся и небрежной походкой свободного человека пошел к выходу.
Таня вздохнула, понимая, что своей беременностью отпугнула от себя всех, кто ей когда-либо нравился.  Сейчас, после войны, пруд пруди молодых, красивых, свободных девушек, и так мало мужчин. Наверное, ей суждено по жизни быть одной. Но ничего, у нее будет ребенок, и она полностью посвятит себя ему. Таня даже улыбнулась своим мыслям, и ей почему-то стало значительно легче и свободнее. Дальше она уже с улыбкой наблюдала за репетицией праздника, и ей не было обидно, что она не может выйти на сцену.
Праздник отметили с размахом, насколько позволяли возможности. Василий Павлов в этот день напился до чертиков – был повод. У Татьяны с утра побаливал живот, и она никуда не пошла, так и просидела дома. Мимо окон несколько раз прошла Тамара под руку с очередным кавалером, но к Татьяне так и не зашла. Мальчишки с утра были на демонстрации, а Вера побоялась оставить дочь одну и нашла себе причину не пойти на улицу.
Она с утра готовила праздничный обед. По дому носились манящие запахи. Василий еще вчера где-то раздобыл кусок говядины и пару килограммов картошки, и Вера на радостях решила приготовить жаркое: дети уже давно забыли, что это такое. Таня глотала слюнки и ждала, когда мама вытянет из печки чугунок. Они давно перестали готовить на керосинке. Василий еще во время войны сложил небольшую печку, и они топили ее дровами, которые можно было найти на любой свалке, на любой развалине дома. Керосин был в большом дефиците, и они оставляли его только для керосиновой лампы, потому что со светом были большие перебои.
В квартиру ворвались мальчишки и с порога начали наперебой делиться впечатлениями от увиденного на демонстрации. Для них это был первый праздник после войны, в котором они участвовали осознанно.
- Я нес красный флаг, - с гордостью говорил шестнадцатилетний Виталик.
Он вытянулся и уже в росте перегнал отца. От его полноты не осталось и следа. И теперь это был красивый парень с зелеными глазами и с темными кудрями, на которого заглядывались все соседские девчонки. Сашка был немного ниже его ростом, но еще симпатичнее и шустрее.
- А я нес транспарант, - похвастался он, - мне его дядя Степан из соседнего дома дал. Всю улицу Карла Маркса пронес.
- Молодцы, - похвалила их мама,- а сейчас мойте руки и за стол. У нас сегодня праздничный обед.
- Ура, ура, - скороговоркой сказал Сашка, - сейчас, сейчас.
- Таня, а ты так никуда и не ходила? – спросил Виталик у сестры.
- Нет, что-то нездоровится мне.
- Может, за врачом надо сбегать? Так я мигом, - предложил свои услуги брат.
- Не надо, Витася, я просто отлежусь.
- А вдруг ты уже рожаешь? – сделал круглые глаза Сашка.
- Нет, не рожаю я, успокойтесь, - заулыбалась Татьяна, - еще рано, через месяц только.
- Ладно, тогда давай сходим вместе куда-нибудь, погуляем, - предложил Виталик.
- Может, и сходим, а пока давайте обедать, - согласилась Таня. Ей приятно было такое участливое отношение братьев к ее судьбе.
Погулять они всё-таки вышли: Виталик вел сестру под руку, оберегая от подвернувшихся под ноги камешков, а Саша наматывал круги вокруг них, всё время что-то рассказывая. Таня слушала в пол-уха, больше прислушиваясь к собственным ощущением. Последнее время ребенок стал вести себя агрессивно: он стучался пятками в стенки живота, ворочался, доставляя Тане массу неудобств.
Они дошли до парка, где происходили народные гуляния. Вход в парк, деревья, столбы – всё было в плакатах, транспарантах, написанных белой краской на красном фоне, славящем Сталина. Прямо на входе во Дворец культуры висел огромный портрет Сталина в обрамлении еловых веток, украшенных красными бантами. В парке звучала музыка из динамиков, развешенных на высоких столбах. На небольшой эстраде, сооруженной специально для этого праздника, небольшой оркестрик старался переиграть музыку, несущуюся из динамиков. Под звуки вальса на площадке перед эстрадой кружилось несколько пар. Остальные предпочитали просто наблюдать. Полная женщина тонким голосом выводила:

На позиции девушка провожала бойца.
Темной ночью простилась на ступеньках крыльца.
И пока за туманами видеть мог паренек,
На окошке на девичьем всё горел огонёк.

В это же время из динамика доносились слова песни «Три танкиста».

Мчались танки, ветер поднимая,
Наступала грозная броня.
И летели наземь самураи
Под напором стали и огня.

Виталика какая-то девушка потянула танцевать. А Таня под впечатлением песни о танкистах вдруг вспомнила Виктора Найду, погибшего от пуль этих самых самураев, и слезы невольно навернулись на глаза. Саша заметил настроение сестры и, не дожидаясь возвращения танцующего с горем пополам Виталика, потянул ее дальше в парк. Таня уже устала, но понимала, что ей надо больше двигаться и не возражала брату. Они медленно шли по аллейке, пока не углубились в парк.
 Посередине парка красовалась глубокая воронка от взорвавшейся авиационной бомбы. Опавшие желто-красные листья закрывали края этой рваной раны земли, но до центра не достали. На дне воронки скопилась вода от рано выпавшего и растаявшего снега. Торчали корни вывороченных деревьев. Воронку не успели засыпать до праздников: слишком много было работы по приведению города в порядок, поэтому парк убрали только на входе.
Брат с сестрой проходили мимо скамьи, на которой расположилась шумная компания. Таня вначале хотела обойти ее стороной, но Сашка потянул ее прямо.
- О, Павлова! – услышала она вдруг, и прямо ей под ноги выкатился ее бывший одноклассник Гриша Лисюченко. – Подгребай к нам!
Таня растерялась. На скамейке сидела Тамара Лысенко, ее обнимал за плечи Леонид. Остальные были ей незнакомы. На расстеленной газете стояло несколько металлических кружек, бутылка «Портвейна», лежали огрызки бутербродов. Всё это Татьяна увидела в один миг, оценила обстановку и в ее душе мгновенно созрел протест. Опять ее подруга уводит парня, который ей нравится!
- Спасибо, но мы просто шли мимо, - промямлила она, отводя взгляд от Тамары.
- Можно ведь и остановиться, - тут же подскочил к ней Леонид. – Или муж не разрешает? – он с ухмылкой кивнул в сторону Сашки.
- Это мой младший брат, - улыбнулась Татьяна.
- А я подумал, что ж ты себе такого юнца нашла? Неужели постарше никого не было? Присаживайся, небось, устала? Отдохни, - он жестом смахнул со скамьи парня, усевшегося на его же место, и Таня оказалась рядом с Тамарой. – Вы, если не ошибаюсь, подруги?
- Были, - тихо произнесла Татьяна. Тамара скривилась и отвернулась.
- Что ж не поделили? – Леонид примостился на краешек скамейки рядом с Татьяной.
Сидеть ему было неудобно, было слишком мало места, и он обнял Таню за плечи. Приятное тепло прошло по телу волной, и Таня покраснела.
 - Что могут не поделить две подружки? – нарочито громким голосом произнесла Тамара. – Конечно, мужика.
- И кого, если не секрет? – заметно напрягся Леонид.
- Ты его не знаешь, - Тамара поднялась. – Что-то скучно с вами стало, пойду я.
- Зачем же тебе уходить? – Таня тоже встала. – Уйду я. Я ведь и не собиралась с вами тут сидеть. Сашка, идем!
- Девочки, вы чего? – Гришка схватил за руку одну, потом другую. – Вы столько лет дружили! Что с вами? Неужели из-за какого-то козла разругаетесь?
- Он не козел! – почти крикнула Таня. – Это Виктор Найда!
Лисюченко выпустил их руки и заметно побледнел.
- Так он же погиб…
- Ну и что? Он погиб, а подлость осталась, - Таня повернулась и почти побежала, чтобы скрыть предательские слезы.
Саша побежал следом и вовремя подхватил сестру, которая, зацепившись за кочку, чуть не упала. Стоявшие рядом со скамьей молодые люди и не участвующие в разговоре как-то почти все повернулись к Тамаре.
- Да ну вас всех! – громко сказала она и пошла одна в противоположном направлении.
Леонид хотел было пойти за Татьяной, но, уже сделав несколько шагов, почему-то передумал и вернулся к своей компании.
Прошел ровно месяц. Схватки начались среди ночи. Таня корчилась от боли, но не хотела будить семью. Мама ей рассказывала, что ребенок родится не сразу, иногда мамочки мучаются сутками. Поэтому она героически переживала нахлынувшую боль и ждала момента, когда эта боль ее отпустит. Даже засыпала на время, потом опять схватывалась от режущей боли в животе. Уже под утро, когда время между схватками сократилось, она решилась разбудить мать.
- Что ж ты, дурочка, раньше мне не сказала? – разволновалась Вера, собирая в узел необходимые вещи. – Вася! Василий! – стала она тормошить мужа. – Вставай! Пора Танюшку в больницу везти.
- Ага, сейчас, сейчас, - растерянный Василий всё не мог попасть ногой в сапог. – Ждите, я сейчас.
На такой случай у него был договор с мужиком с соседней улицы, у которого осталась лошадь. Он побежал будить мужика. Пока тот запряг лошадь, пока добрались до больницы, у Тани уже и потуги начались.
- Потерпи, маленькая, потерпи, - уговаривала ее мать. – Еще не время. Вот приедем в больничку, тогда и будешь тужиться. Потерпи.
Утром Татьяна родила здоровенькую девочку. В больнице в то время долго не держали: родила, всё нормально, и выписывали.
Дочку назвали Валерией. Валерия Владимировна Сердюк.
Это был розовый комочек, крикливый и всё время просящий поесть. Слава Богу, что у Тани было молоко в грудях, иначе она не знала бы, чем ее прокормить. За маленькой Лерочкой ухаживали все. Братья нянчились с ней и играли как с куклой. Бабушки с рук не спускали, да и Василий часто брал внучку на руки и что-то тихонько ей рассказывал. Одно время он даже пить перестал, потому что с перегаром его не допускали до внучки. Но прошло время и всё вернулось на круги своя. Василий опять запил горькую, подолгу не выходя из запоя. На него уже в семье никто не обращал внимания, считая его пропащим человеком.
Евдокия Тихоновна всё свободное время уделяла внучке. Она просила Таню, чтобы та переселялась к ней жить и Таня, в конце концов, согласилась. Она переехала в частный дом свекрови и поняла, что здесь ей действительно лучше. Лерочка уже начинала ходить, цепляясь за чей-нибудь палец. Свекровь на пол бросила все дорожки и оставшиеся с предвоенных лет ковры, чтобы девочка не простыла, и та свободно передвигалась по полу, где ползком, а где и на своих двоих.
Таня всё еще работала в лаборатории, но подумывала, как бы перейти на другую работу и поближе к дому. Потому что добираться на работу было далеко. Иногда ездила на трамвае, а когда не было электричества, то добиралась на конке, которой управлял кучер.
Однажды свекровь вызвала невестку на откровенный разговор.
- Танечка, я понимаю, что вы с Володенькой любили друг друга, но его уже не вернешь, - заплакала она, - а ты всё время сидишь дома. Нельзя так, жизнь продолжается и тебе надо искать пару. Ты еще очень молода, чтобы сидеть в четырех стенах.
Такие слова Евдокии Тихоновны застали Таню врасплох. Она думала иногда о мужчинах, да и заглядывались на нее многие, но чтобы искать себе кого-то? Нет, о таком она даже не думала. Да и кому она всерьез нужна с чужим ребенком на руках? Переспать с кем-то, чтобы опять родить? Зачем это ей надо?
Таня к девятнадцати годам расцвела и сама не понимала, что стала красавицей. Ее тело после родов округлилось, приобретя ту пышность, которая всегда сводила мужиков с ума. Нет, она не растолстела, просто спрятались кости угловатых плеч, не торчали ключицы, не выпирали ребра. Большие зеленые глаза смотрели осмысленно из-под длинных загнутых ресниц, завораживая своей глубиной. Волнистые волосы обрамляли двумя толстыми косами круглое личико с пухлыми губками. Она выглядела немного моложе своих лет, вводя взрослых мужчин в заблуждение относительно ее возраста.
- Куда ж мне ходить-то? – ответила свекрови Татьяна.
- А вот хотя бы на танцы куда-нибудь. Глядишь, и встретишь кого-нибудь.
- Не надо мне никто, - вздохнула девушка, думая о своем.
- Надо, девонька, надо. Ты сама не понимаешь, что говоришь. Вот соберись и пойди в клуб какой-нибудь. Виталика своего возьми, небось, уже бегает по девкам?
- Может, и бегает, - согласилась Таня. – Только не хочется мне никуда ходить.
Так и не пошла никуда. Она всё свое время отдавала дочери да работе. Евдокия Тихоновна, хоть и отправляла невестку погулять, но втайне радовалась, что та даже после смерти ее сына остается ему верна.
Приближался новый 1947 год.
В один из дней соседка принесла новость: посадили на восемь лет Тамару Лысенко. Отбывать срок она должна на Севере в колонии общего режима. Таня была потрясена. Какие бы отношения у них ни сложились, но они оставались одноклассниками и, хотя и бывшими, но подружками. Она решила сходить к родителям Тамары.
На пороге квартиры ее встретила Ксения Федоровна – мать Тамары.
- Танечка, проходи, - пригласила она ее в квартиру, на ходу смахивая непрошенную слезу.
- Ксения Федоровна, вы извините, я только вчера узнала про Тамару…
- Да что уж там? Всё так быстро закрутилось. Не успели оглянуться, как моя доченька оказалась и воровкой и чуть ли не врагом народа. Ты проходи, я сейчас чаёк организую, - хозяйка оставила Таню в комнате, а сама прошла на кухню.
Татьяна даже не подумала отказаться от угощения. Она очень хорошо знала Ксению Федоровну: та никого не выпустит из квартиры, пока чем-нибудь не угостит. По такому случаю она принесла с собой небольшой кулёк печенья, которое сегодня испекла ее свекровь. Таня нашла хрустальную вазу, еще довоенную, - интересно, как она сохранилась? – высыпала туда печенье и стала рассматривать комнату. Раньше она здесь бывала очень часто, но после войны как-то не довелось.
На стенке висел большой портрет Сталина, вышитый руками Тамариной мамы. В посудной горке, где раньше полки ломились от хрусталя, осталась только одна ваза, которую Таня и достала, да два бокала. Остальная посуда исчезла. Не было и ковра на стене, на полу лежала какая-то старенькая дорожка вместо паласа.
- Что, смотришь, что осталось? – Ксения Федоровна поставила на стол поднос с маленькими чашечками, наполненными янтарной жидкостью. – Во время войны пришлось всё обменять на продукты. – Вот только это и осталось. Когда Тому забирали, даже нечего дать ей было. Да и забрали неожиданно.
- Расскажите мне, за что ее посадили?
- Кто-то бросил ей в сумку две катушки ниток, а на проходной охранник их и нашел. Вот и всё.
Таня знала, что последнее время Тамара работала швеёй на швейной фабрике.
- Неужели за две катушки ниток?...
- Да, деточка. За эти две катушки обыкновенных ниток ей дали восемь лет ссылки на Север. Не нужны нам были эти нитки! – почти крикнула Ксения Федоровна. – Не могла она их взять. Понимаешь? Не могла!
- Значит, кто-то очень хотел избавиться от Тамары, - как бы в раздумье произнесла Таня.
- Да, я тоже точно так подумала. На последнем и единственном свидании, которое нам разрешили, Томочка сказала странную фразу: «Хоть таким способом, но она его себе вернула». Я спросила ее, о чем это она, но ничего не услышала в ответ. Вы же подруги, ты должна знать, о чем сказала моя доченька? Кого она имела в виду?
- Ксения Федоровна, вы меня простите, но с Тамарой мы поругались и уже давно, так что я не очень в курсе ее дел, - виновато сказала Таня.
- Почему поругались? Когда? Из-за чего? Я ничего об этом не знала. Мне Тома не говорила, - женщина вопросительно смотрела на Таню.
- Вообще-то, мы и не ругались, просто разошлись. Из-за Вити Найды, - после минутного молчания добавила Таня.
- А при чем тут Витя? Он ведь погиб.
- Да, но перед этим Тамара встречалась с ним в Днепропетровске, хотя знала…, - Таня замолчала, не решаясь рассказать старшей женщине о своих отношениях.
Ксения Федоровна долго смотрела на Таню, потом вздохнула.
- Да, это на Тамару похоже. Значит, увела у тебя парня… Может, и на этот раз у кого-то тоже?...
- Может. Последнее время я ее видела вместе с одним нашим общим знакомым – Леонидом. Но, насколько я знаю, перед этим он встречался  с одной девушкой Верой Столбовой.
- Подожди, как ты сказала? Вера Столбова? Так ведь она была свидетелем на суде. Точно! Она такую характеристику Томочке дала, что можно сразу к врагам народа причислять. Вот откуда ветер дует! А я тут голову себе ломаю. Эта Вера тоже работает на швейной фабрике. Значит, это она и подсунула те несчастные нитки! – у Ксении Федоровны загорелись глаза, но тут же и потухли. – А ведь ничего не докажешь и ничего уже не исправишь. Если это она – ее сам Бог накажет.
- Это ведь неточно, только предположение. Вы можете ей писать?
- Еще адреса нет. Я узнавала, писать можно будет, когда она уже окончательно на месте будет.
- Вы мне потом дадите адрес? Хочу написать ей.
- Да, Танечка, обязательно дам. А как твои дела, как дочка?
Татьяна стала рассказывать Ксении Федоровне о своих делах и та немного отвлеклась от мыслей о дочери.
Через некоторое время Ксения Федоровна зашла к Татьяне в гости и дала адрес Тамары. Она находилась в городе Лабытнанги на какой-то стройке.
   



       ЧАСТЬ 2
1946 - 1961

Глава 10

В мае 1947 года Мотя родила девочку. Ее назвали Марией. Четырехлетний Лёня уже гонял курей по улице, прибегая домой только перекусить. Детворе в селе было раздолье. Взрослые были заняты работой, домашним хозяйством, а дети были предоставлены сами себе. Садика в селе не было, только школа-семилетка.
Иван окончил ветеринарный техникум, самостоятельно подготовившись и сдав экзамены экстерном. Теперь он готовился поступать в сельскохозяйственную академию и штудировал все предметы. Ему в меру своих знаний помогала Мотя. Она гордилась своим мужем, который пользовался заслуженным авторитетом среди односельчан.
В селе восстановили ферму. У кого немцы или партизаны не забрали корову, тот вернул ее в колхоз. Свезли остатки корма, за лето накосили свежего и заклали в силосную яму.  Ферма расширялась, обрастая молодняком. Женщины, за время войны привыкнув к животине, шли следом за ней на ферму и оставались там работать, кто дояркой, кто телятницей.
С другой стороны села построили свинарник. Председатель колхоза откуда-то привез свиноматок, набрали на работу свинарок. За приплодом следило все село, считая и пересчитывая поросят, планируя прибыль колхоза.
Восстановили и конюшню. Тимофей Данич пошел работать туда сторожем. Каждый вечер он осматривал свое ружье, летом надевал потертый пиджак, зимой – тулуп, заворачивал в чистую тряпочку что-нибудь перекусить и важной походкой шествовал на край села. Он всегда был очень пунктуальным, и по нему можно было часы сверять. Летом его рабочее время начиналось в восемь вечера, зимой – в пять.
- О, Пугач уже на работу пошел, пора ужинать, - говорила какая-нибудь хозяйка, выглядывая в окно.
Маленький Лёня чинно провожал деда до конца улицы, схватившись за его большой палец. Тимофей с гордостью вел внука. На конце улицы они прощались, и Пугач долго смотрел, как малыш вприпрыжку бежал домой.
 Все семьи обзаводились хозяйством. По селу всё больше было слышно кукареканье петухов, гогот гусей, кряканье уток. У Ивана работы всё прибавлялось. Дома он стал бывать редко, да и то по ночам часто его забирали прямо из постели: у кого-то телилась корова и надо было принять теленка или заболела колхозная лошадка и надо было присмотреть за ней, чтобы не подохла.
Михаил писал письма из Москвы. У него жизнь складывалась неплохо. На заводе дали квартиру, недавно родился сын Владимир. С женой Татьяной живут душа в душу и в село возвращаться он не собирается.  Тимофей горько вздыхал, понимая, что со старшим сыном будет видеться очень редко, да и то, если он сможет приехать их проведать.
Иван стал членом ВКП(б). Учитывая его награды и авторитет, приобретенный в селе в послевоенное время, он безболезненно прошел кандидатский стаж. На приеме и вопросов никто не задавал. У райкома партии на Ивана Данича были большие виды. Его вскорости планировали назначить секретарем партийной организации села.
Мотя тоже подала заявление о вступлении в ряды коммунистов, но в райкоме ей прозрачно намекнули, что, имея «такого» брата, надо сидеть тихо и не привлекать к себе внимания. Пусть благодарит судьбу, что у нее оказался «такой» муж, а то вообще неизвестно, чем бы всё закончилось.
После этого разговора Мотя поняла, что выше рядовой колхозницы ей никогда не подняться. Надо еще благодарить Бога, что ее оставили в покое после потери документов. Она долго и тяжело переживала отказ. Всегда была активной комсомолкой, участвовала в самодеятельности, играла на гитаре, пела. А сейчас приходиться сидеть дома и рожать детей. Иван ее успокаивал, что это не самое страшное. Значит, ее предназначение быть просто хорошей мамой и женой.
Между Иваном и Мотей сложились очень теплые отношения. Они искренне любили друг друга, старались никогда не спорить, не то, что ругаться. Характер у Ивана был спокойный, покладистый. Он всегда выслушивал то, что говорила жена, соглашался, но поступал так, как считал нужным. И если после этого приходилось объясняться с Мотей, то в таких случаях он говорил:
- Прости, Мотечка, не понял тебя. Мне казалось, что ты говорила именно так.
Мотя не обижалась. Она ненавязчиво командовала мужем, но, если получалась осечка, она понимала, что Иван хотел сделать, как считал, лучше. А как уж получилось?
В интимном плане у них тоже всё сложилось отлично. И Мотя была благодарна покойной маме за то, что она выдала ее замуж именно за Ивана.
Хотя после свадьбы она и поняла, что никакой он не богатый, как считали родители, когда он появился в их доме с часами на руке, но чувства взяли верх. Она вначале  стала испытывать к нему нежность, потом уже пришла любовь, которая постепенно стала перерастать в глубокое уважение. Это то чувство, как считала Мотя, которое сохраняется годами в отличие от быстро улетучивающейся любви.
Когда она забеременела второй раз, решение рожать даже не обсуждалось. Лёнечка уже подрос, и братик или сестричка ему не помешает. Так решили всей семьей. Родилась девочка, которой рады были все. Даже Тимофей пытался ее убаюкать, если она плакала, а Моти рядом не было.
Тимофей был доволен своей невесткой. Она была быстрая, расторопная, не боялась никакой работы. Сама шила на машинке «Зингер», привезенной ею в качестве приданого, быстро вязала на спицах, вышивала. Особое расположение от свекра она получила после того, как собственноручно сшила ему новую рубашку из нового куска полотна, которое и выткала сама. Ткацкий станок сделал ей Тимофей: таким ремеслом занималось полдеревни, поэтому чертеж станка переходил из дома в дом.
Тимофей решил завести овец, чтобы была шерсть и мясо. Моте, конечно, прибавилось работы, но она молча всё выполняла, приученная матерью к труду.
От брата Данилы она недавно получила письмо. Он писал из северного города Лабытнанги. Цензура работала и после войны, поэтому в письме, испещренном вымаранными цензором целыми предложениями, трудно было что-то понять. Ясно было только то, что ему можно было посылать посылки.
Судьба Данилы сложилась непросто. Всю свою молодость он провел на Севере, куда были сосланы раскулаченные родители. Только приехали на Украину, домой, как началась война. Данила ушел на фронт. И тут ему не повезло. В бою его ранило и контузило. Когда очнулся, оказалось, что он уже в плену.  Почти два года он провел в разных лагерях. Из последнего удалось бежать вместе с несколькими красноармейцами. Но так как лагерь находился на территории Франции, он попал в отряд французских партизан - маки. Там и провоевал до конца войны.
Их освободили союзники, и Данила попал в американскую зону. Долго держали в лагере для перемещенных лиц, провоцируя и вербуя на свою сторону, но Данила четко придерживался выбранного курса и не поддался на провокации. Таких, как он, собралось восемьсот человек. Их посадили на пароход и отправили в Одессу. Там их встретили с цветами и музыкой, но за пределами порта сразу же арестовали с криками «Изменники Родины!»
Всех бросили в казармы Одесского артиллеристского училища, отобрав документы и одежду, которую им выдал «Красный крест». Взамен выдали поношенное старье, видавшее виды. Каждую ночь на протяжении трех месяцев их по очереди водили на допросы, истязая и пытаясь добиться признания в предательстве. Ребята не понимали, за что к ним такое отношение, мало чем отличающееся от  содержания в фашистских лагерях?
Потом был «смешной» суд и подписанное Молотовым решение – восемь лет ссылки на Север страны.
Данила попал под Уфу. После войны промышленность страны надо было восстанавливать. В основном использовали рабочую силу заключенных. В апреле 1946 года началось  важное строительство нефтепровода Туймазы – Уфа, на котором было задействовано больше двадцати тысяч рабочих. За два месяца была вырыта траншея в 137 километров.
Возле Челябинска готовилась строительная промплощадка атомного производства.
Открылась 501-я стройка. Зэки строили узкоколейку. На 1 апреля 1946 года в местах заключения МВД СССР содержалось 1853 тысячи человек и количество их всё росло.
В июле 1946 года  восстановили Беломорско - Балтийский канал имени Сталина. Везде использовался труд зэков.
На 501-ю стройку вывели всех зэков, находящихся в сопредельных зонах. 1-я ветка узкоколейки начиналась от мало известного Чума и шла к Воркуте. Вот на эту стройку и довелось попасть Даниле.
Ветка продолжалась до Оби, а это 140-160 километров. На всём протяжении ветки стояло 69 колонн, в каждой из которых было по 400 человек. Эти люди занимались подготовкой полотна для узкоколейки.
На стройке было много техники: были трактора, различные машины. Но зачем же гробить технику, если есть зэки, которых жалеть не надо? И люди вручную, на носилках, носили гравий и засыпали полотно будущей дороги. На пути попадались болота, которые по плану невозможно было обойти. Технику и близко туда не подпускали.  Зэки срезали розги, связывали проволокой в пучки и укладывали в болото вдоль и поперек до тех пор, пока по ним можно было ходить. Потом засыпали пучки глинистой землей, опять таки вручную, носилками, затем гравием и трамбовали. Таких слоев можно было сделать несколько, до тех пор, когда можно было запустить трактор, который трамбовал основательно. Когда покрытие соответствовало норме, то есть, становилось настолько твердым, что можно было продолжать работу, делали полотно.
Начальник стройки Василий Арсентьевич Барабанов каждый четверг проезжал с двумя охранниками и писарем по новой ветке и проверял работу. Зэкам выдавали «барабановский» паек: хлеб, колбасу и сыр. Работникам, которые были задействованы на особо тяжелых работах, выдавали махорку.
На стройке были не только мужчины, но и женщины. Зэчки, как их называли, работали в столовых, прачечных, в швейных мастерских и на менее важных участках.
Кроме зэков на стройках было очень много молодежи, в основном, комсомольцев. Они работали наравне с заключенными, а зачастую намного лучше и больше. Самые сложные работы доверяли только комсомольцам. Они же и досуг организовывали.
Бригада, в которой трудился Данила Шинкаренко, считалась передовой. Здесь были только бывшие военнопленные, привыкшие к дисциплине, к команде, к повиновению. Их бригадир понимал, что ребят осудили ни за что, и относился к ним, как к равным. Он отпускал их на все увеселительные и спортивные мероприятия, проводимые комсомольцами, но и они его никогда не подводили.
На одном таком вечере Данила вдруг обратил внимание на девушку, явно новенькую, сидевшую в отдалении от остальных. Все знали, что по этапу прибыла партия женщин, которых уже распределили по объектам стройки. В его двадцать восемь лет он еще не был женат, да и на воле никто его не ждал. Во Франции он одно время встречался с симпатичной  француженкой, но оба понимали, что им, в конце концов, всё равно придется расстаться. Так и случилось. Но Данила вроде бы и не очень переживал, просто настроил себя на расставание, и поэтому оно прошло безболезненно.
Но в этот раз грустный взгляд рыжей девушки чем-то задел струны его сердца. Что-то ёкнуло в груди, да так уже и не отпустило. Весь вечер он наматывал круги вокруг девушки, пока она сама не обратила на него внимание.
- Молодой человек, вы что-то хотели мне сказать? – улыбнулась девушка.
- Хотел познакомиться, - промямлил Данила, не найдя более подходящих слов.
- Тамара, - представилась девушка и протянула руку.
- Данила, - широкая улыбка озарила лицо молодого человека.
Они разговорились, в течение вечера узнав друг о друге больше, чем иногда можно узнать, прожив бок-о-бок полжизни. После этого вечера Данила Шинкаренко начал встречаться с Тамарой Лысенко очень часто. Он находил любой повод, чтобы увидеть девушку. Бригадир, поняв, что парень влюбился, помогал ему, но ненавязчиво: то пошлет в швейную мастерскую, где работала Тамара, за спецрукавицами, то соберет порванные и отправит туда же Данилу с приказом обязательно дождаться, когда их починят и принести обратно. Его друзья подшучивали над ним, но Данила не обижался.
 На этой стройке многие нашли себе пару. Какие бы ни суровые были законы, как ни тяжело работали люди, которых никто не жалел да и за людей не считал, но законы природы брали свое: они влюблялись, женились, рожали детей.
Данила уже давно задумывался о женитьбе, но всё подходящей пары не было. После встречи с Тамарой этот вопрос решился как бы сам собой. Никого, кроме Тамары, он в роли своей жены просто не представлял. Но признаться ей в любви или сделать предложение Данила никак не мог решиться. Девушка была моложе его на восемь лет, но намного смелее. Она и стала инициатором их женитьбы.
Тамара Лысенко была обижена на всех. Она считала, что всегда была права во всём, что ей постоянно кто-то вставлял палки в колеса, скорее всего, завидуя. Еще со школы она поняла, что за всё в этой жизни надо бороться.
Дружила с Таней Павловой, завидуя ей, что та была худенькая и красивая в отличие от нее самой – рыжей и полной не по годам. Эта зависть толкнула ее на то, что, встретившись в Днепропетровске с Виктором Найдой, который очень нравился ее подружке Тане, она решила отбить его во что бы то ни стало и таким образом доказать, что она чего-то стоит. Пришлось, конечно, немного поломать голову, как это сделать, но она придумала. При очередной встрече как бы мимоходом сказала Виктору, что получила от Тани Павловой письмо, где та хвастается  победой над очередным поклонником. Тот, естественно, заинтересовался и Тамара под великим секретом, конечно, поведала влюбленному юноше такие подробности якобы «похождений» Тани, что сразу и бесповоротно отбила у молодого человека всякий интерес к девушке. Остальное было уже делом техники. Они стали встречаться и неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы Виктор не погиб в Японии.
Тамара праздновала в душе свою победу, когда, вроде бы случайно, проговорилась при Тане о том, что получила письмо от Виктора. О, это был непередаваемый сладкий миг победы, только рассказать об этом оказалось некому: нагадила лучшей подружке, а больше таких друзей у нее не оказалось. С Таней пришлось расстаться, но больше притворяться Тамара уже и не могла.
Но даже после этого она каждым своим поступком мстила Тане, если разобраться, то ни за что. Просто всё свое поведение Тамара как бы пропускала через призму взгляда Тани. Как бы она отнеслась к этому поступку? А вот к такому?  А что бы она сказала по поводу этого?
Тамара знала, что Тане давно нравился Леонид: подружки ведь делились всем. И когда появилась возможность немножко пофлиртовать с ним, Тамара не растерялась. Тем более что к тому времени она стала стройной рыжеволосой красавицей и не обратить на нее внимание не мог никто.  Леонид ей был совершенно не нужен. Он учился в Днепропетровске и в город приезжал изредка, поэтому встречаться с ним было просто неудобно: это ни к чему бы не привело. Но ради того, что Татьяна когда-нибудь узнает, что Лёня встречался с Тамарой, стоило приложить усилие. И наградой Тамаре было появление в парке ее соперницы. Правда, закончилось не совсем так, как она себе представляла, но всё же…
После войны Тамара Лысенко устроилась работать на швейную фабрику. Война прервала учебу и садиться за парту в таком возрасте, когда одноклассники будут на четыре года моложе, не хотелось. Она быстро научилась шить, всё у нее получалось красиво и опрятно. Еще бы немного и она стала бы передовой швеей, а там, глядишь, и мастером.  Но тут в цехе появилась Вера Столбова.
Вера к тому времени окончила техникум, и ее назначили мастером смены. Хотя она и не училась на швейном отделении, но всё равно любое образование было в почете. Тамара расстроилась, но вида не подавала. Она работала, как и прежде, вынашивая в душе план мести Столбовой. Тем более что Леонид, приезжая из Днепропетровска, опять стал встречаться с Веркой.
Мастер цеха была материально-ответственным лицом. Вера каждый вечер пересчитывала простыни и наволочки, пошитые за смену, паковала в мешки, ставила пломбы, вместе с контролером ОТК складывала мешки в кладовку, закрывала ее на ключ и только после этого уходила домой.
Однажды во время пересчета мешков Веру позвали к телефону, а контролер вышла по своим делам. Тамара, которая почему-то в тот вечер немного задержалась на рабочем месте, не долго думая, рванула к мешкам. У нее не было заранее разработанного плана, просто обстоятельства были подходящими, и в тот момент в цехе никого уже не было.  Она вытащила из одного мешка комплект постельного белья и спрятала его в ворох отходов ткани – ветоши, которую потом отправляли на завод и раздавали рабочим для обтирки деталей.
Вера вернулась, спокойно опломбировала только что посчитанный мешок и отставила в сторону. Тамара попрощалась и ушла. На следующий день при загрузке ветоши в мешки грузчик обнаружил комплект белья.  Что тут началось? Вызвали директора фабрики, прибежали все начальники цехов, мастера, контролеры. Достали вчерашние мешки с готовой продукцией, и комиссия стала пересчитывать комплекты. Конечно, в одном мешке не досчитались одного комплекта. Всю вину свалили на мастера цеха Веру Столбову. Ей пришлось много оправдываться, писать объяснительные, но ничего не помогло. Веру судили и дали срок, правда, условно. Ее оставили в цехе, но понизили до рядовой швеи, приговорив отбывать срок по месту работы.
Тамара Лысенко торжествовала. Она была уже опытной швеей, а Вере приходилось начинать с ученицы, да и еще часть своей зарплаты отдавать в пользу государства. На карьере можно было поставить большой жирный крест.
Вера, конечно, вспомнила, что в тот злополучный вечер в цехе находилась еще и Тамара Лысенко, но та категорически отрицала свое присутствие, да и контролер не смогла подтвердить: после всех событий пожилая женщина, на которую тоже падало подозрение, слегла в больницу.
И вот в один прекрасный день в сумке Тамары охранник обнаружил две катушки обыкновенных ниток. Тамара их точно не брала, но, как они оказались в ее сумке, догадывалась. Кто-то из работниц, а может, и сама Вера Столбова, подложили ей эти нитки, чтобы таким образом восстановить справедливость. Тамару за ее вконец испоганившийся характер в цехе не любил никто.
Веру не посадили потому, что факт кражи не был доказан: была только материальная ответственность, да и та не пострадала - комплект-то сразу нашелся. А вот в случае с Тамарой налицо была кража, которую уже не опротестуешь. Зло бумерангом вернулось к ней. Так и оказалась Тамара Лысенко в мрачном холодном городке Лабытнанги, где жили, в основном, одни зэки, да их охрана, добровольно избравшая жизнь в суровом климате.
Тамара присмотрелась к людям, которые ее окружали, и пришла к выводу, что надо искать  поклонника среди подобных себе. Жить ей здесь целых восемь лет, молодость уже пройдет, а потом, кому она будет нужна?  Охранники, хотя и поглядывали на симпатичную зэчку, но завести шуры-муры не решались: работа и репутация дороже. Тамара обратила внимание на красивого парня, который явно не решался к ней подойти, присмотрелась и решила, что он – самая подходящая кандидатура. Немного старше ее, симпатичный, спокойный, уравновешенный – такой мог бы стать хорошим мужем, защитой, опорой. Тем более что он был не уголовником, а бывшим военнопленным. Они стали встречаться и Тамара уже никогда не жалела о том, что выбрала именно этого парня.
  Им разрешили пожениться только через два года. В 1950 году Тамара забеременела и родила мальчика. Но жесткие условия северного климата не подошли малышу: он прожил всего месяц и умер. Никакого особого ухода Тамара не могла предоставить своему сыну. Ее никто не освободил от работы. Ходила на работу до последнего дня, родила на куче только что простроченных спецовок. Хорошо, хоть фельдшер подоспела вовремя:  отрезала пуповину. Ребенка сразу же забрали, Тамаре дали полежать один день, и уже назавтра она опять сидела за машинкой и строчила спецовую одежду. Ребенка носили ей кормить, но молоко через пару дней пропало и чем кормили малыша, она так и не знала.
Таких, как она, было много. Мамочки тихо плакали, работая, но что-то изменить в своей судьбе не могли. Дети, рожденные в зоне, редко выживали. Здесь был, поистине, естественный отбор, о котором им когда-то рассказывали в школе, но только теперь они поняли его суть.
Данила страдал вместе с Тамарой. Он ее успокаивал:
- Ничего, милая, потерпи, уже недолго осталось.
- Еще пять лет, - плакала ему в плечо жена.
- Они пройдут быстро, вот увидишь. У нас еще будут дети.
Но детей им уже не суждено было иметь. После родов у Тамары развилась какая-то женская болезнь, которую никто не лечил.  В результате – бесплодие. До конца срока, который они отсидели от звонка до звонка, она так и не забеременела.
У Данилы срок закончился на год раньше, чем у его жены, но он не собирался ее бросать. Еще год он проработал на Севере вольнонаемным: работы хватало на всех. Только после освобождения Тамары они засобирались возвращаться на Украину.
- Куда поедем? – в очередной раз спрашивал Данила, Тамара отмалчивалась.
Возвращаться в родной Кривой Рог она боялась. Хотелось увидеть маму, но было стыдно перед соседями, знакомыми. Как они отнесутся к бывшей зэчке? Что будут думать о ней? Куда она сможет устроиться на работу? Кто ее возьмет? Танька Павлова будет злорадствовать. Небось, уже замужем и счастлива.   Тамара помнила, что у Татьяны родился ребенок, а ее муж Володя умер. Но чужое горе нас ведь не задевает. Она помнила только то, что хотела помнить. И предстать перед бывшей подругой в роли, хоть и освободившейся, но зэчки, она не желала.
- Поедем к тебе, - окончательно решила Тамара.
- Ко мне, так и ко мне, - согласился Данила.
Он знал, что на родине его ждет хороший дом, в котором сейчас никто не живет. Сестры разбрелись, кто куда. Одна Проня осталась незамужней, но она спокойно может жить в старом домике, так что помирятся. Они собрали свои пожитки, которые уместились в два небольших чемоданчика, распрощались с друзьями и поехали домой.
Данилу все эти годы поддерживали сестры. Когда правительство издало указ, разрешающий зэкам получать продовольственные посылки (таким образом оно пыталось решить продовольственную проблему в тюрьмах), сестры стали присылать всё, что можно. У старшей сестры Елены к тому времени уже была своя пасека, и она присылала мед. Мотя  слала сало, тушенку. Проня тоже поддерживала брата посылками. Одна Наташа, которая жила в городе, не могла присылать продукты, но она вязала теплые варежки, шарфы, шапки. Когда Данила женился, они стали присылать посылки чаще, чтобы хватало на двоих. Мама Тамары сама еле перебивалась, и помочь дочери не могла. Поэтому они выжили только благодаря помощи сестер Данилы.
В новом доме жила Проня. Старый домик стоял пустой, но она поддерживала его, белила, красила, чтобы он не выглядел нежилым. После войны она осталась одна. Сестры были замужем, разъехались. Ее парень погиб на фронте, а больше ей никто не нравился. Она ходила в клуб на танцы, в кино, но на мужчин как-то особо не засматривалась, хотя они провожали красивую, независимую и гордую девушку тяжелым завистливым взглядом. Она уже не одному давала от ворот поворот, чем снискала себе славу гордячки. Она работала в колхозе звеньевой, и работа занимала всё ее время. По ночам горько плакала в подушку. Понимала, что останется одна, потому что оказалась она однолюбом, а любимого уже не вернешь. А утром опять была веселой хохотушкой, у которой, казалось, энергии через край.
Проня обрадовалась, когда узнала, что Данила с женой возвращаются. Она привела в порядок два дома и переселилась в маленький, понимая, что паре надо жить в большом доме. В назначенный день она напекла пирогов и стала ждать дорогих гостей.


Глава 11


- Ну, давай, давай, маленькая, вот так, - Татьяна протягивала руки к дочке, которая, держась одной ручкой за диван, перебирала ножками и неуверенно приближалась к маме.
Лерочке был уже годик, и она властно подчинила своим требованиям две семьи. Павловы души не чаяли в маленькой капризнице, и Евдокия Тихоновна тоже с рук ее не спускала, потакая всем капризам девочки.
- Мама, - пролепетала девочка, и сердце Тани сжалось в комок от прилива нежности к этому маленькому существу, так изменившему всем жизнь.
Вера пошила внучке розовое платьице с кучей оборочек и рюшей, такие же штанишки и связала ботиночки. Прелестное личико девочки закрывали белые кудряшки, из-под которых сверкали голубые глазки. Она вся была похожа на своего отца, но об этом знали только Татьяна, Вера да Василий. Евдокия Тихоновна только ойкала, удивляясь, что в Лерочке нет ничего от ее темноволосого и кареглазого Владимира.
- Лерочка очень похожа на мою бабушку, - объясняла всем Вера, - была она светленькая и голубоглазая. Ну, чисто баба Фёкла. Это же надо, как похожа.
Таня всегда в таких случаях молчала, боясь неосторожным словом нарушить тонкую грань вранья, сооруженную ее матерью. Она никогда не видела свою прабабушку, поэтому возразить или что-то добавить не могла.
Перед самым Новым годом, когда вся страна готовилась к его встрече, Василий Павлов притащил огромную елку, которая еле вместилась в большую комнату.
- Вася, зачем же такую большую? – удивилась Вера. – Надо было маленькую. У нас ведь игрушек на нее не хватит.
- Ничего, мать. Что-нибудь придумаем, - отряхиваясь, весело проговорил Василий. – Пусть внучка порадуется. Это друг один подкинул, грех было отказываться. Ничего, немного подрубим, ветки Тихоновне отдадим: пусть тоже новогодним духом подышит.
- Ого, вот это елка, - отреагировал на лесную красавицу Виталий, зайдя следом за отцом.
Он был уже взрослым юношей, высоким, стройным, красивым. По наблюдению Татьяны Виталик начал встречаться с девушкой. Он еще не говорил об этом, но его поведение с недавних пор очень изменилось. Подолгу простаивал перед зеркалом, пытаясь изменить прическу или приглядываясь к новому выскочившему прыщику на лбу. Раньше спокойно донашивал вещи отца, но в последнее время заговорил о том, что ему надо новая куртка или пальто. Родители понимали, что сын вырос, но купить крупную вещь не было возможности. И Вера пошила ему из старого пальто мужа, перелицевав его, отличную куртку. Виталик  оказался обладателем уникальной вещи, которую ни за какие деньги в магазине не купишь. Он очень гордился своей курткой, которая с дополнением белого шарфика, связанного Татьяной, выглядела очень модно и богато.
В комнату заглянул Сашка, очень повзрослевший за последнее время. Он деловито окинул взглядом елку и вышел в коридор. Через пару минут вынес оттуда крестовину и небольшой топорик.
- Посторонитесь, - повелительным жестом отодвинул от себя семью и стал примеряться, какую часть елки отрубить, чтобы она смогла поместиться в комнате.
Вера переглянулась с Василием, который улыбался одними глазами, наблюдая за действиями сына. Саша, действительно, очень повзрослел. В свои шестнадцать лет он вдруг стал самым серьезным членом семьи. Куда девалось его озорство, детская игривость и непосредственность. Из непослушного баловня он превратился в помощника, которого не надо было ни о чем просить. Он сам видел, что надо сделать, бросался к матери, когда той надо было что-то тяжелое поднять, передвинуть. По ночам Таня часто заставала его возле детской кроватки: он успокаивал захныкавшую племянницу, тем самым, давая отдохнуть сестре. Лера тянулась к Сашке даже больше, чем иногда к Тане. Он понимал, что все заняты делом, зарабатывают деньги для семьи, а ему еще было рановато, и он помогал в меру своих сил, чтобы хоть как-то внести свою лепту в общее дело.
Саша умело вымерял длину елки, отрубил лишнее, затесал колышек и вставил ее в крестовину. Елка получилась пушистая и по размеру подходящая. Он поставил ее около стенки, отодвинув немного детскую кроватку.
- Принимайте работу, - гордо сказал он, входя в кухню, где собралась вся семья.
Его русые густые волосы торчали ежиком, придавая ему задиристый вид. Вера улыбнулась, Василий хлопнул сына по плечу.
- Молодец, Сашок. Теперь тяни игрушки – украшать будем.
Для украшения елки игрушек не хватило. Вера достала свою коробку с лоскутками ткани, принесла рулончик цветной жатой бумаги. Все весело стали придумывать всевозможные игрушки, чем бы можно было украсить зеленую красавицу. Лерочка впервые видела такое чудо. Она уже успела уколоться о елочные иголки и теперь с опаской смотрела, как Саша развешивает на эти колючки цветные шарики и яркие бантики. Ей было безумно интересно, и она лезла в этот ворох лоскутков, разбрасывая их и выискивая  самые яркие.
- На, - протягивала Лера маме яркую тряпочку. – На, - подавала Сашке очередную яркую бумажку.
Те со смехом брали подношение и пристраивали на елке, что вызывало у девочки восторг, выражавшийся громким визгом. Вера стояла возле косяка двери и с умилением наблюдала за своей семьей. Это был миг безоблачного счастья, не омраченного ни пьяной возней Василия, ни горьким осознанием полного безденежья, когда не знаешь, чем накормить детей, ни решением, казалось бы, неразрешимой проблемы дочкиной неосторожной беременности. Это было поистине счастье. И пусть оно продлиться недолго, но этот миг наполняет ее той радостью, которую может испытывать только мать от созерцания благополучия своих детей, которым не грозит никакая опасность.
- Таня, не хочешь пойти со мной в ДК? – как бы между прочим спросил Виталий.
Вопрос был обычным, но все невольно замерли в ожидании ответа. После родов Таня никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Молодая красивая девушка закрылась, отгородилась от всех, жила только ради дочери, не проявляя никакого интереса к жизни.
- Что мне там делать? – равнодушно ответила Таня, осматривая елку и примеряя очередную игрушку.
- Будет концерт, потом танцы. Повеселимся немного, Новый год ведь, - не терял надежды брат.
- Ты бы сходила, Танюша. За Лерочкой мы присмотрим, - вмешалась Вера, с надеждой поглядывая на дочку.
- Да не в Лерке дело, просто не хочется. Я там уже никого не знаю.
- Как это – не знаешь? – удивился Сашка. – Ты что, уже в старухи записалась? Вот я обязательно пойду!
- Ага, намылился! Кто тебя туда пустит? Подрасти немного, - осадил его старший брат.
- Как что делать, так Сашка, а как Новый год прилично встретить, так нельзя, нечестно так! – всерьез возмутился парень.
- Да ладно, на концерт можешь сходить, а вот на танцы тебе еще рано, - не сдавал позиций Виталий.
- Ну, мы там еще посмотрим, - согласился Сашка, явно что-то задумав.
Таня пошла бы на танцы с удовольствием, но ей почему-то было неудобно. Кто знал, что ее муж умер – жалели ее, а она тяжело переживала жалость других людей. Да и кому она нужна – вдова с ребенком на руках?
Она из лаборатории перешла на железную дорогу диспетчером – отец устроил. Работа была физически легкой, но требовала сосредоточенности и внимания. Совсем недавно произошел неприятный случай, и Таня еще не отошла от нагоняя, полученного от начальства. Почему-то она перепутала станцию Ясиноватую с Ясной Поляной и отправила вагон не по назначению. Потом опомнилась и побежала к начальнику станции каяться. Тот с матами позвонил по селектору, и вагон переадресовали по правильному адресу, а в свой адрес она выслушала поток трудно перевариваемой брани. Потом долго плакала, но отец, узнав об этом, пришел к ней и успокоил, что со всеми молодыми, да и не только, такое бывает. Хорошо, что не побоялась рассказать правду сразу. Но на душе остался тяжелый осадок, который никак не проходил.  Она все чаще думала о том, что надо менять работу.
- Папа, а как ты посмотришь на то, что я уйду из диспетчеров? – решилась спросить Таня, улучив, как ей казалось, удобный момент.
- С чего бы это? – удивился Василий. – Неужели из-за того, что тебя поругали? Так это с каждым бывает.
- Понимаешь, эта работа не для меня. Я иду туда как на каторгу. Что делать, папа?
- Ладно, дочка, что-нибудь придумаем, - пообещал Василий, поняв по глазам Татьяны, что она действительно не может там работать.
Больше недели они к этому вопросу не возвращались. Таня ходила на работу, готовилась встречать Новый год. На концерт во Дворец культуры она так и не решилась пойти, но договорилась с девочками на работе вместе с ними отпраздновать. Не так далеко от нее жила одна сотрудница вместе с мамой. Мама обещала пойти встречать Новый год к подружке, а в их квартире должна была собраться молодежь. Валя - так звали сотрудницу - должна была пригласить девушек и организовать закуску, а Федор - кавалер Валентины - приглашал парней и организовывал выпивку.
Девушки собрались у Валентины часов в семь вечера. Многие работали, поэтому надо было время, чтобы добраться домой, привести себя в порядок, собрать какие-нибудь продукты. Таня заранее договорилась с мамой, чтобы та посидела с Лерочкой, Вера, естественно, не возражала. Она была рада, что дочка впервые после смерти Володи решила выйти в люди. Таня прихорашивалась перед зеркалом, осматривая себя со всех сторон. Юбка, перешитая матерью из своей старой, выглядела изумительно; кофточка, которую Вера соорудила из старой ситцевой занавески, сидела как влитая, подчеркивая высокую тугую грудь; старые сапожки на среднем каблуке с меховым ободком вокруг голенищ красиво смотрелись  на стройных ногах. Таня причесалась, уложила длинную косу вокруг головы, немного подкрасила губы. На нее из глубины зеркала смотрела красивая девушка с задумчивым взглядом, немного вздернутым носиком, полными губами. Она улыбнулась своему отражению, и небольшие ямочки на щеках сделали ее лицо еще привлекательнее.  Татьяна удовлетворенно улыбнулась, поцеловала на прощание дочку, которая зачарованно наблюдала за непонятными действиями матери, накинула на себя старенькое пальтишко, повязала теплый платок, помахала маме и дочке рукой и ушла встречать Новый год. 
От Нового года все ждут праздника, чуда, свершения самых тайных желаний. Каким бы скептиком не был человек, но в душе всегда живет надежда на светлое и лучшее будущее. Каждый надеется, что после последнего звука курантов начнется абсолютно новая жизнь. Будто взмахнет кто-то волшебной палочкой, и исчезнут проблемы и неприятности, не будет больше в жизни черных полос, только одна сплошная белая. И обязательно в новом году все одиночки встретят свою половинку и будут счастливы. А еще надеются на богатство и здоровье.
- А я вот в новом году обязательно выйду замуж, - говорила Зина, девушка небольшого росточка, вся в конопушках и в рыжих кудряшках. – Вот встречу принца, самого, самого и он обязательно предложит мне руку и сердце, - она проворно нарезала морковку для винегрета.
- Валя, а кто из парней-то будет? – повернулась к хозяйке вечеринки другая девушка, диспетчер Клавдия Верещагина.
- Девочки, да не знаю я, чего пристаете? Вот Федька придет, у него и спросите, - отбивалась от подружек Валентина, разворачивая промасленную бумагу. – Ого! У кого это такой деликатес объявился? Главное, откуда?
Она достала порядочный кусок настоящей деревенской домашней колбасы и кусочек сала. По комнате сразу распространился вызывающий слюнки чесночный запах. Все невольно потянули носом воздух в предвкушении аппетитной закуски. Лида Донченко удовлетворенно улыбнулась.
- Это я принесла, родители накануне в село ездили, привезли: там кабанчика закололи.
Она единственная из всех приглашенных была замужней. Их пригласили вместе с мужем. Работали они вместе, отдыхали тоже только вдвоем. Ее Иван был очень ревнивым и косился на каждого, кто только посмел взглянуть в сторону Лиды. Двое детишек на эту ночь они оставили  с родителями. Он и сейчас сидел с газетой на диване, поглядывая в сторону девушек. Больше никого из мужчин в доме пока не было.
- Да, живут же в селе, - с завистью протянула Валентина. – Сейчас, наверное, столы от закусок ломятся.
- Да не очень-то и ломятся. Это, если кто смог выкормить свинку, то, конечно, а так…
- Ну, не говори, - не сдавалась Валентина, тонюсенькими кусочками нарезая розовое сало, - всё-таки овощи все с огорода, куры яиц нанесут, можно, как ты говоришь, свинку выкормить, а тут…, если не заработаешь денежку, то соси лапу.
- Там ведь тоже это всё большим трудом дается, - вмешался Иван.
- Да я бы тоже хотела трудиться, но, чтобы иметь вот это всё, - Валя повела рукой в сторону накрытого стола.
- Так в чем же дело? Поезжай в село, там тебе будут только рады, - улыбнулся Иван, откладывая газету, которую он так и не прочитал.
- Да дело всё в том, что привыкли мы в городе жить, - засмеялась Валентина, - в селе уже не сможем.
- Вот с этого надо было и начинать, - опять поднял газету Иван, - а то все горазды завидовать чужому добру, а попробуй это добро нажить…
- Да ладно вам, завелись, - одернула друзей Татьяна. – Иван, лучше банки открой! Тут без мужской силы никак.
Иван с радостью бросил газету, потер руки от удовольствия, что и он, наконец-то, пригодился, и взялся за открывалку. Таня разложила в тарелки маринованные огурцы и помидоры: стол был накрыт. По тем временам Новый год они встречали с изобилием на столе: винегрет, вареная картошка, огурцы и помидоры, тушеная капуста, маринованные грибочки и, главное, сало и колбаса.
Девушки стали прихорашиваться в ожидании мужчин. Они догадывались, кого может пригласить Федор, но каждая надеялась на очаровательного незнакомого «принца», который полюбит именно ее и осчастливит. Только Лида присела на диван и прислонилась плечом к своему мужу, который от удовольствия, казалось, сейчас замурлычет как кот.
В коридоре послышалась возня, шум, громкий смех и вместе с морозным воздухом в комнату ввалились, опережая друг друга, мужчины. Таня быстро окинула взглядом молодых людей и встретилась с глазами одного из них, который тоже оценивающе осматривал собравшихся девушек.
- Принимайте гостей! – шумел Федор на правах хозяина. – Знакомьтесь.
Молодой человек первый подошел к Тане и протянул руку.
- Степан.
- Татьяна, - она кашлянула от смущения, когда парень задержал ее руку немного дольше положенного.
- Вот это Степан, мой друг, а остальных вы знаете. Проходите, мужики, раздевайтесь.
В комнате сразу стало шумно, весело. Девушки по очереди знакомились со Степаном, кокетливо улыбаясь.
- Давайте уже старый год провожать, - пригласила всех за стол Валентина. – Потом перезнакомитесь.
Расходились под утро. Всю ночь Степан не отходил от Татьяны, чем вызвал недовольство других девушек, явно имевших на него какие-то виды. Он приглашал ее танцевать, опережая других молодых людей, и давая понять им, что девушка уже занята. Татьяне было приятно внимание парня, давно уже она не чувствовала себя так комфортно, как в эту ночь. И когда он пошел ее провожать, это показалось ей естественным продолжением новогоднего чуда.
- Мы сможем  еще встретиться? – спросил он ее на прощание, стоя под дверью ее квартиры.
- А стоит ли?
- Конечно, - тихо ответил Степан и взял ее за руку.
Он притянул Таню к себе и нежно поцеловал в губы. Это не был страстный поцелуй влюбленного, и от этого поцелуя земля не ушла из-под ног, но что-то щелкнуло внутри и расплылось по телу теплой волной. Стало спокойно, уютно и не хотелось вырываться из этих сильных объятий. Степан, видимо, тоже что-то почувствовал, он сильнее прижал к себе девушку, да так и застыл с закрытыми глазами. Сколько они так стояли, позже никто из них сказать не смог. Время для них остановилось, они слышали только дыхание друг друга, ощущали приятную близость и понимали, что в эти минуты рождается нечто большее, чем обычное знакомство. Оторвались они друг от друга только тогда, когда у них над ухом кто-то кашлянул.
- Я приду сегодня вечером, - успел шепнуть Степан.
- Папа, я…, мы…, - покраснела Таня, увидев рядом с собой отца, который вышел в коридор покурить. Она вырвалась из объятий Степана и пулей вскочила в квартиру, оставив мужчин наедине.
Ее лицо горело от стыда, что отец застал ее с незнакомым мужчиной, и от поцелуя этого почти незнакомого ей мужчины. Она не могла понять, что с ней творится? Отец ничего не сказал ей, когда вернулся в комнату, только удовлетворенно хмыкнул и отправился досыпать. Таня прилегла рядом с малышкой, умиротворенно улыбающейся во сне, но уснуть долго не могла, вспоминая каждое прикосновение Степана, каждый его жест и улыбку. Она ничего о нем не знала, но ей настолько приятен был этот человек, что хотелось видеть его вновь и вновь, ощущать рядом с собой его присутствие, слышать его негромкий голос, улавливать его волнующий запах.
Целый день Таня была как на иголках. У нее всё падало с рук, она разбила свою любимую чашку. Несколько раз подбегала к двери, потому что ей казалось, что за дверью стоит Степан и боится постучать.
- Таня, что с тобой творится? – не выдержала Вера. – Ты сегодня прямо, как не в себе.
- Ничего, мама, просто не выспалась.
Василий хмыкнул, но ничего не ответил. Он так и не рассказал жене, что видел дочку с молодым человеком. Он-то прекрасно понимал причину беспокойства Татьяны. Она кинула быстрый взгляд в сторону отца, но он даже бровью не повел. Таня была ему благодарна за молчание.
Степан пришел, когда за окном уже было темно. Он тихо постучал в дверь, и Татьяна первая бросилась открывать.
- Добрый вечер, - несмело сказал парень. – Давай прогуляемся.
- Я сейчас, ты подожди за дверью, - Таня быстро закрыла дверь и метнулась в комнату.
- Кто там? – спросила Вера, выходя в коридор с Лерой на руках.
 - Это ко мне. Вы посидите с Лерочкой?
- А чем я, по-твоему, сейчас занимаюсь? – удивленно переспросила Вера. – А ты куда?
- Я погуляю немножко, - уже застегивая пуговицы пальто, ответила Татьяна. – Я недолго. Ладно?
- И с кем это ты намылилась против ночи? Мороз-то какой!
- Потом расскажу. Я побежала, - она чмокнула дочку в пухлую щечку. – Не скучай без меня.
Они долго ходили со Степаном по парку, пока не замерзли окончательно.
- А пошли ко мне, отогреемся, - предложил он.
- Ты что, неудобно.
- Почему это – неудобно. У меня никого нет, живу один. Не бойся, приставать не буду.
Степан жил в частном доме на той же Карнаватке. Таня не раз проходила мимо, когда приходила в гости к своей однокласснице Вале Кульбабе. Злая собака подняла вой, но Степан ее мигом успокоил.
В доме было чисто, уютно и тепло. Татьяна ходила по комнате, рассматривая выставленные фотографии, посуду в невысокой горке, вышитые рушники на портретах Ленина и Сталина. Она застыла перед свадебной фотографией молодой пары. С трудом узнала в парне Степана. На его плечо склонилась белокурая голова симпатичной девушки в фате. Тане стало дурно, и   она обессилено опустилась на кресло.
- Что с тобой? – Степан поставил на стол поднос, на котором дымились паром две чашки, стояла вазочка с вареньем, лежало печенье, и бросился к девушке. – Что случилось? Тебе плохо?
- Ничего, ничего, - опомнилась Таня, а про себя подумала, до чего же она невезучая. Влюбилась в Виктора Найду – погиб, да еще и изменил до этого; познакомилась с Иваном Даничем – уже был женат; вышла замуж за Володю Сердюка – умер; понравился Степан – опять женат. Да что ж за невезение такое!? Решила спросить прямо: - Это ты на той фотографии?
- А-а-а… Да, я, - вздохнул Степан и опустился на стул.
- А жена где? – еле выдавила из себя Татьяна.
- В тюрьме была. Сейчас уже не знаю – где.
- Как так?
- А вот так. Извини, что сразу не сказал, но это не столь важно.
- Для кого как, - перевела вздох Татьяна.
- Её посадили еще до войны, - обреченно стал рассказывать Степан. – За расхищение государственного имущества. Она работала заведующей продуктовым магазином, нашли большую недостачу. Дали десять лет тюрьмы. Представляешь, мы только поженились, вот дом этот купили, нам родители помогли.
- И сколько же лет вам было?
- Мне – двадцать, Ольге – двадцать два года. У нее вся семья в торговле работает. Вот пристроили дочку ей же на горе.
- А дети у вас есть? – спросила Таня, очень надеясь на отрицательный ответ.
- Не успели. Мы и прожили-то вместе всего полгода. А тут ревизия, следствие, тюрьма, - Степан отвернулся к замерзшему окну. – А потом…
- Что – потом? – прервала Татьяна затянувшееся молчание.
- Она познакомилась там с кем-то. Написала, чтобы не ждал. Буквально через год отсидки не выдержала…
- Ты переживал?
- Мне и сейчас еще не по себе, извини, - он достал пачку папирос, выбил одну и закурил. – Прости, что здесь курю.
- Ладно, - махнула рукой Татьяна. – Вы развелись?
- Нет. Мне это было ни к чему, да и она там живет с кем-то просто так, я думаю. Уже семь лет не виделись. Ей еще три года сидеть.
- А ты не думал о том, что она просто так написала тебе, что влюбилась в другого, чтобы тебя не мучить. Она же понимает, что десять лет - это очень большой срок.
- Думал. О многом думал за эти годы. Воевал, а думал о ней. Хотел поехать на Север, но ее родители отсоветовали. Говорят, она там встретила свою судьбу и сюда возвращаться не собирается даже после тюрьмы. Мол, не ломай ей жизнь. Не знаю, что делать. Я все эти годы – один, понимаешь? Кругом один. Мне двадцать восемь лет, я здоровый мужик и – один.  Вот тебя встретил…
- Я была замужем и у меня есть ребенок, - почему-то сказала Таня.
- Я знаю, мне Федор рассказал, - он положил недокуренную сигарету в пепельницу и опустился перед Таней на колени.
Она смотрела на него сверху вниз, пытаясь понять, кто перед ней – исстрадавшийся по женской ласке мужчина или просто ловелас, ловивший на красивую душещипательную историю глупеньких девочек? Степан положил голову на колени девушки, и она непроизвольно стала гладить его по голове, зарываясь в густые темные кудри и перебирая пальцами его волосы. Он долго не менял позу, стараясь больше насладиться девичьей лаской.
- Таня, давай жить вместе, - сказал он вдруг куда-то ей в коленки.
Ее рука замерла, потом она наклонилась и поцеловала его в волосы. Степан, казалось, только и ждал подобного момента. Он рывком поднял ее из кресла и понес в другую комнату, где бережно опустил на постель.
С этого момента жизнь Татьяна изменилась коренным образом. Домой она вернулась только утром вместе со Степаном. Вера встретила ее с красными глазами.
- Ты где была, я всю ночь глаз не сомкнула? – почти прошипела она, еще не видя Степана.
- Мама, я не одна, - покраснела Таня, - вот…
- Вы ее не ругайте, это я виноват, - Степан бережно отстранил Татьяну и вышел наперед. – Я забираю вашу дочь.
- Куда это ты ее опять забираешь? – во взгляде Веры читалось недоумение.
- Мама, мы со Степаном решили жить вместе,  - чуть слышно проговорила Таня. – Мы за вещами пришли.
- Как – за вещами? И что значит – жить вместе? Вы женитесь?
- Нет, мы пока не можем пожениться, потому что Степан еще женат, - попыталась объяснить Татьяна.
- Ты хоть понимаешь, что говоришь? – Вера попятилась в сторону кухни и тихо опустилась на стул. – Ничего не понимаю.
- Мамочка, вы только не расстраивайтесь, - бросилась к ней Таня. – Я вам сейчас всё расскажу. Слушайте…
Она рассказала всё, что успела узнать о Степане, он стоял рядом и добавлял то, чего Таня еще не знала. Из их путаной истории Вера поняла только то, что ее дочь собирается жить с женатым человеком. Слезы потекли по ее щекам, но она их не вытирала. Смотрела на свою любимую дочку, и жалела, что той так не повезло в жизни.
В конце концов, Таня собрала необходимые вещи и стала собирать вещички Леры.
- А ее я тебе не отдам, - заявила мать. – Как ты собираешься и работать и за ребенком смотреть?
- Не знаю, - призналась дочка.
- Будет дома сидеть. Я что, семью не прокормлю? – вмешался Степан.
- Так-то оно так, но неизвестно, как у вас жизнь сложится? Пусть малышка живет у нас, а вы будете чаще к нам забегать, - решила Вера.
Татьяна перешла на работу в магазин. Работать продавцом ей нравилось гораздо больше, чем диспетчером.  Каждый день она бегала к матери, чтобы понянчиться с Лерочкой, по которой безумно скучала. Однажды к ней пришла ее бывшая свекровь и предложила забрать девочку к себе.
- Танечка, тебе надо устраивать свою личную жизнь, а с Лерочкой буду сидеть я. Мне делать нечего, я буду растить свою внучку. Будете мне немного помогать, глядишь, и вырастим девчонку.
Таня согласилась. Отец всё чаще приходил домой пьяным, и она не хотела, чтобы ее дочь росла в атмосфере вечного крика, пьяного угара, и матерщины. Вера немного поплакала, но отдала внучку Евдокии Тихоновне, посчитав, что так действительно будет для девочки лучше.
Татьяна со Степаном уже полгода жили вместе, но она до сих пор не познакомилась с его родителями, хотя и жили они недалеко. Она всё боялась, что они ее не примут, и всячески оттягивала момент знакомства. Степан работал на шахте электромехаником, смена его заканчивалась раньше, чем у Татьяны, и он каждый день прибегал ее встречать. Подруги завидовали, что у нее такой муж. Да и Таня радовалась, что так удачно всё складывалось.
Они любили друг друга. Она даже не вспоминала свои прежние влюбленности, постепенно забыла Ивана, от которого родила Лерочку. О Володе не вспоминала вообще. Если бы не Евдокия Тихоновна, то она забыла бы, как его и звали, настолько он не оставил в ее душе никакого следа. Теперь Степан был для нее единственным светом в окошке. Омрачало их семейную жизнь только одно обстоятельство: его жена вдруг заартачилась и не хотела давать развод. Степан отправил ей уже несколько писем, ходил к ее родителям, просил, но ничего не помогало: он до сих пор юридически был женат на  Ольге.
- Да плюньте вы на это, - сказал Василий Павлов, - неужели для вас так важен штамп в паспорте? Если вы по-настоящему любите друг друга, то на остальное вам наплевать.
Василий пил уже беспробудно. Его уволили с работы, а другой он и не искал. Деньги в семью зарабатывал только Виталик, который устроился на шахту. Саша учился в школе. А Вера, которая до этого нигде не работала, просто не могла найти себе применения. Таня со Степаном помогали родным, чем могли.
Родители Степана приняли новую невестку, но на Леру смотрели враждебно. Таня старалась, чтобы девочка не попадала им на глаза в те редкие дни, когда они приходили в гости. Степан относился к Лере, как к родной дочке. Он нянчился с ней по выходным дням, водил на прогулки в парк, катал на качелях.
В 1949 году умер Василий Павлов. Рано утром к Тане прибежал Сашка и с порога огорошил:
- Папа умер, идем к нам, мама послала.
Вся семья уже ждала чего-то подобного, потому что образ жизни отца не мог привести ни к чему другому. Последние дни он приползал домой на четвереньках. Где он находил деньги на выпивку – никто не знал, но пил каждый день. Вера даже не плакала – все слезы она выплакала до этого.  Закутала голову черным платком и сидела на стуле, раскачиваясь. Слова до нее не доходили. Она замкнулась в своем горе, посерев лицом и сжавшись в комочек. Таня поняла, что похоронами придется заниматься им со Степаном.  Во дворе стоял насыщенный запах цветущей сирени, и этот аромат потом у нее всегда будет ассоциироваться со смертью.
Ровно через год они были на похоронах своей общей подруги – Лиды Донченко. И так же густо и сильно пахла сирень. На эти похороны, казалось, собралась половина населения города. Плакали родственники, друзья и знакомые, плакали двое маленьких детей. Они стояли возле гроба – мальчик и на год старше его девочка – крепко взявшись  за руки и не понимающих, что делает их мама в этом деревянном ящике, заваленном живыми цветами. Лиде было всего двадцать пять лет, когда озверевший от ревности муж задушил ее. Он сам вызвал «скорую», но спасти ее уже не удалось.
Таня стояла, прислонившись к Степану, вытирала мокрые глаза, и последний раз вглядывалась в лицо красавицы-подруги, с которой часто делилась своими проблемами. Паре Донченко многие завидовали. И Лида, и Иван были красивыми молодыми людьми, всегда бережно относившимися друг к другу, и безумно любившими один другого. На Лиду многие мужчины засматривались, но она всегда видела только своего Ванечку. Их безумная любовь их же и погубила. Теперь Лида в гробу, Иван в тюрьме. А что же будет с двумя детками? Таня посмотрела на детей и погладила свой животик. Уже три месяца, как она беременна. Степану сказала недавно, очень обрадовался, и сейчас пылинки с нее сдувает. Вот и сейчас тревожно поглядывает на Татьяну, понимая, что подобное зрелище не для беременных. Но не пойти проводить подругу в последний путь она не могла.
Брат Виталий женился. Он привел в дом женщину на семь лет старше его. Оксана уже была замужем, но развелась с мужем, который любил прикладываться к рюмке. Детей у них не было. Вера хорошо приняла невестку. Она видела, что у детей – любовь, и не мешала им. Саша тоже стал бегать на свидания, но о женитьбе еще не заговаривал.
В ноябре 1950 года Таня родила девочку. Назвали ее Настей, имя придумывал сам Степан, Таня согласилась. Теперь у нее было две дочки, за которых она была в ответе. Степан, казалось, обеих любил одинаково. Хотя Лера до сих пор жила у Евдокии Тихоновны, но он часто забирал ее к себе и обеим уделял одинаковое внимание. Бывшая свекровь купила себе корову, и теперь у них всегда было свежее молоко, так необходимое девочкам, да и кормящей маме. Степан всё уговаривал Татьяну бросить работу и сидеть дома с детьми, но она понимала, что одному ему будет трудно прокормить семью. Поэтому она договорилась с мамой, чтобы та помогла вынянчить Настеньку. Вера охотно согласилась: всё при деле будет. Татьяна вышла на работу в магазин.
Дети подрастали, а они со Степаном до сих пор не были расписаны. Ольга – бывшая жена Степана – по какой-то необъяснимой причине уперлась рогом и ни в какую не хотела давать согласие на развод. Она, как говорили родители, жила со своим новым мужем на Севере. Он служил там охранником, и приезжать на Украину не собирался. Чего хотела добиться она, никто не мог понять. Отомстить Степану? Но за что? Он-то никак не был причастен к ее бедам. Возможно, она преследовала какую-то другую цель, кто знает?
Всё было относительно хорошо в семье Татьяны, но Степан вдруг стал выпивать. Вначале она не обращала особого внимания, что такого, если посидел с друзьями, выпил? Но это стало повторяться всё чаще и чаще. Татьяна заволновалась. Перед глазами еще стоял облик вечно пьяного отца, его шатающаяся походка, несвязная речь, приступы агрессии. Неужели и ей суждено иметь мужа пьяницу? Возможно, это Бог наказывает ее за необдуманные поступки, за вранье?
Степан каждый раз оправдывался и просил прощения, обещал, что это больше не повторится. Но проходил день, другой и опять он приходил домой навеселе. Таня старалась не повышать голос, укладывала его спать, но на второй день не могла удержаться и высказывалась ему. Степана нравоучения жены стали приводить в бешенство. Однажды он молча выслушал нарекания в свой адрес, потом лицо его налилось краской и, сжав кулаки, он набросился на Татьяну. Закрыв голову руками, она ощущала сильные удары кулаков мужа по своему телу: он бил ее как боксерскую грушу – методично и планомерно. Выплеснув свою агрессию, он выбежал из дома, оставив жену лежать на полу.
Татьяна долго приходила в себя. Хорошо, что этого ужасного побоища не видели дети: они были у матери. Болело всё, синяки медленно проявлялись, покрывая тело багровыми подтёками, но не это было самым страшным. Самым страшным было то, что Степан осмелился поднять руку на свою любимую жену, которую до этого боготворил. Значит, что-то в нем сломалось, сработал какой-то механизм, и это дало толчок к неуправляемым действиям. Татьяна вдруг осознала, что о любви уже можно забыть. Да и была ли со стороны Степана эта самая любовь? Возможно, он до сих пор любит свою первую жену, а она, Татьяна, просто подвернулась под руку, когда мужчине уже было невмоготу быть одному? Быть может, он принял вдруг возникшее сексуальное влечение за любовь и просто поддался порыву, а теперь осознал, что это далеко не так? А она сама любит ли его? Множество вопросов проносилось в голове, не находя ответов. Татьяна прикладывала к синякам холодные предметы, но это мало помогло. Хорошо хоть лицо додумалась прикрыть, а то стыдно было бы на работе появиться.
Ойкая и хватаясь за бок, в который ее очень сильно ударил Степан, Таня еле собралась на работу. В магазин опаздывать нельзя. Они с напарницей вдвоем открывали дверь, перед этим тщательно проверяя, не ковырялся ли кто в замке. Часто под магазином уже стояли покупатели, ожидая свежего хлеба, который подвозили к семи часам утра. Обычно это были старики, которым не сиделось дома. Хлеба всегда хватало на всех, покупали по карточкам, но старики боялись, что кому-то не достанется, и спозаранку занимали очередь.
- Ты чего такая кислая? – спросила напарница Юля, с усилием потянув на себя массивную входную дверь.
- Не выспалась, - лаконично ответила Татьяна, не желая вдаваться в подробности при любопытных бабках, сразу навостривших уши.
Покупатели заполнили магазин и до обеда девушки работали, практически не общаясь между собой. Татьяна механически выполняла свою работу: взяла авоську, наклонилась, набрала картошки или лука, взвесила, отложила сумму на счетах, взвесила селедку, завернула в бумагу, пощелкала костяшками деревянных счетов, отрезала купоны, отсчитала сдачу. 
- Пожалуйста. Следующий, - или. - Дальше. Я вас слушаю.
И так до обеда. Сильно кололо в боку, тяжело нагибаться, иногда кружится голова, но надо работать – заменить некому. Наконец перерыв на обед! Таня еле доползла до подсобки и буквально свалилась на стул.
- Танюша, что с тобой? – бросилась Юля к ней.
Рукав кофточки задрался, выставив на обозрение огромный синяк. Таня попыталась быстро прикрыть его, но Юля успела заметить.
- Где это тебя так угораздило? – удивилась девушка, схватив руку и поднимая рукав кофты выше. – Ого! Вот это да!
Таня сама удивилась, увидев сплошной кровоподтек на руке. Она молча сняла кофту и взорам обеих девушек открылась страшная картина: практически всё тело было синим. Правый бок вообще был сине-багровым с фиолетовым отливом. Татьяна прикоснулась к синяку и ойкнула от сильной боли, которая заставила ее согнуться.
- Ты что, подруга? Кто тебя избил? – глаза Юли расширились от увиденного. – В милицию надо и в больницу! А ты на работу пришла. Знаешь что? Давай я сбегаю за Нинкой, пускай тебя подменит, а тебе вызовем «Скорую помощь».
- Не надо «скорую». Мне бы полежать немного. А за Нинкой всё-таки сбегай, - согласилась Таня, потому что боль никак не отпускала.
- Так кто же тебя так? – Юля, уже стоя на пороге, пыталась узнать причину.
- Степан. Только не говори никому, - тихо попросила Татьяна.
- Не может быть, - Юля даже присела на табуретку, не в состоянии поверить в эту новость. Все видели, как Степан и Таня любили друг друга, а тут такое…
Таня домой не вернулась, она пошла к матери. И Лера и Настенька были у бабушки Веры. Они радостно завизжали, увидев маму, а Вера настороженно встретила дочь.
- Ты же на работе должна быть. Что случилось?
- Мама, потом. Мне полежать надо, - целуя  девочек, с мольбой взглянула на мать.
- Ты заболела, что ли? – Вера с тревогой всматривалась в лицо дочери.
- Потом, мама, потом.
- Ладно, - согласилась Вера, - девочки, идемте на кухню, что-то вкусненькое дам.
Девчонки с визгами наперегонки бросились на кухню. Маленькая Настенька споткнулась на порожке комнаты, упала и залилась слезами. Вера бросилась успокаивать внучку, а Таня, с трудом переставляя ноги, поплелась в другую комнату и  почти без чувств свалилась на кровать. Тело ныло и пульсировало, кололо в боку.
- Танечка, рассказывай, что произошло, - Вера вошла в комнату и присела на край кровати.
- Ой, мама, - и тут слезы потоком полились из глаз.
- Девочка моя, не плачь, расскажи лучше, что случилось?
- Меня Степан побил.
- Что?!!
- Побил. Мама, всё болит, - захлебывалась слезами Таня, - смотрите.
Она стянула с себя кофту и у Веры округлились глаза. Сколько она прожила с Василием, он никогда не поднимал на нее руку, а тут она увидела следы рукоприкладства зятя и у нее потемнело в глазах от ужаса и злобы на мужлана, посмевшего избить ее дочь.
- Как он посмел? – прошипела она. – За что?
- Вчера опять пришел пьяный. Сегодня я ему высказалась, вот… получила в ответ. Мама, я боюсь к нему возвращаться.
- И не надо. Оставайся здесь. Места хватит. С таким мужем жить, себе же хуже. Ничего, проживем как-нибудь, - погладила дочку по плечу, отчего та скривилась от боли. – Ой, прости, доченька, не хотела.
Таня пролежала три дня, потом вышла на работу. Вера лечила ее всякими компрессами и припарками. Вся семья ухаживала за Таней. Степан так и не появился. Она ждала его, ждала его объяснений и извинений, но он не приходил. Она за вещами тоже не шла.
Степан появился в магазине перед самым закрытием через пять дней. Поникшие ссутулившиеся плечи, заросшие щетиной впавшие щеки, нечесаные волосы, бегающий взгляд. Таким предстал он перед Татьяной: поникшая голова, оборванные пуговицы на несвежей рубашке, жалкий вид. Юля тревожно поглядывала на Таню, готовая по первому зову прийти на помощь.
- Прости меня, я дурак. Больше такое никогда не повторится, - Таня молчала, поэтому он, помедлив, продолжал, - не знаю, что на меня тогда нашло. Прости. Вернись домой. Не могу без тебя.
Таня поверила. Тело еще болело, а душа уже оттаяла. Она понимала, что  любит этого человека, что он – отец ее ребенка, а лишать дочку родного отца она не хотела. Она вернулась к Степану.
Было начало 1953 года. Просочились слухи, что заболел Сталин. Страна притихла в ожидании чего-то ужасного и неизбежного. После победы над фашистской Германией его воспринимали не как человека, а скорее, как символ, как идол. Даже те, у кого были репрессированы родственники, кто сам прошел через лагеря и тюрьмы, считали Сталина своим кумиром, полубогом, перед которым поклонялись и кому безоговорочно верили. Все свои беды они относили к Берии, но никак не к Сталину. Его считали создателем самой мощной державы, которая смогла выстоять в борьбе с фашизмом. С именем Сталина на устах умирали тысячи и тысячи солдат Красной Армии. «За Сталина!» - бросались под вражеские танки; «За Сталина!» - шли в атаку пехотинцы; «За Сталина!» - принимали в грудь вражеские пули при расстреле; «Слава Сталину!» - поднимали страну из руин; «Слава Сталину!» - восстанавливали промышленность и сельское хозяйство.
5 марта 1953 года вся страна услышала страшную весть, что Иосиф Виссарионович Сталин скончался от кровоизлияния в мозг. Скорбь пришла в каждый дом. Женщины и даже мужчины плакали, не стесняясь своих слез. В душе каждого поселился безотчетный страх перед будущим.
Забальзамированное тело Сталина положили в Мавзолей рядом с телом Ленина. Все, кто был в тот момент рядом, хотел взглянуть в лицо любимого вождя. В давке погибло более полутора тысяч человек. Но людей не останавливало то, что рядом с ними в толпе движутся уже задавленные трупы. Лишь бы добраться до гроба! Лишь бы одним глазком взглянуть! Рядом хрустят раздавленные ребра соседа? Синеет лицо, и вылезают глаза из орбит от удушья? Ну и что! Что значат какие-то людишки по сравнению с величайшим человеком?! Вперед, через трупы, к вожделенному идолу!!!
Это было в столице. На периферии новость восприняли более спокойно. Больше всех волновались партийные работники. Кто будет преемником Сталина? Какую политику он поведет? Удержится ли у власти теперешний партийный аппарат? Сможет ли он держать страну в такой дисциплине, какая была при Сталине? Множество вопросов без ответов.
Рядовые жители Советского Союза замерли в ожидании перемен. Внешне вроде бы ничего и не изменилось: всё так же ходили на работу, выполняли, что положено. Разве что говорить стали тише, непроизвольно оглядываясь по привычке по сторонам: как бы кто чего не услышал и не донёс.
Траур поселился в каждом доме. Не обошел он стороной и дом Павловых. Вера на портрет Сталина, обрамленный вышитым рушником, повесила черную ленту. Долго стояла перед портретом, вытирая слезы, жалея его чисто по-человечески. К ней подошел младший сын Саша, обнял мать за плечи.
- Как дальше жить будем?
- Не знаю, сынок. Не знаю.


Глава 12


- Ваня, Ваня, вставай, - тормошила за плечо своего мужа Мотя, - пора ехать.
- Куда? – спросонья спросил Иван, с трудом отрывая голову от подушки.
- В больницу. Рожаю я.
- Сейчас.
 Сна, как не бывало. Иван Данич быстро натянул на себя штаны, рубашку, всунул ноги в легкие летние полуботинки.
- Ой! – Мотя схватилась за живот.
- Мотечка, потерпи, я сейчас. Ты собирайся, - он бегом выскочил из хаты.
Было два часа ночи. От шума проснулся Тимофей Пугач, заворочался на печи.
- Что там?
- Ничего, вы спите. Мы рожать собираемся, - Мотя, придерживая большой живот, доставала заранее приготовленный узелок с необходимыми вещами. – За детьми тут присмотрите, пожалуйста.
- Да уж, что мне еще остается?  Ты там смотри, чтобы всё в порядке было, - дал свое родительское напутствие.
- Постараюсь, - сквозь слезы улыбнулась Мотя.
- А то, если не успеваешь в больницу, может, мне за бабкой сбегать? – предложил Тимофей свои услуги.
- Да нет, должны успеть. Схватки только начались, - успокоила свекра женщина.
Такая забота свекра была трогательной. Она вспомнила, как в 1943 году рожала Лёнечку. Тогда он бегал на хутор за бабкой-повитухой, но сейчас рядом с ней был любимый муж – пусть он позаботится о жене.
В другой комнате заворочался и что-то промычал Лёня. Ему уже исполнилось одиннадцать лет, и он был первым помощником деда Тимофея. Семилетняя Машенька тихонько посапывала: сон у нее всегда был крепким, как и она сама. В семье все больше баловали Лёню, как первенца. Ему доставалось больше внимания и ласки. Мотя вообще была без ума от своего сына, отдавая ему всё лучшее. Маша росла  здоровым крепким ребенком, но любимой без особого фанатизма.
Третьего ребенка они не планировали. Когда Мотя поняла, что беременна, даже Ивану боялась признаться. Время было тяжелое, еще от войны не отошли, двое детей надо поднимать, а тут… Но Иван принял новость достойно. Он обрадовался или сделал вид, что обрадовался, но Мотю расцеловал и сказал, что трое детей гораздо лучше, чем двое. Мотя успокоилась, только Тимофей немного поворчал, что добавится еще один рот, который надо кормить.
В последнее время Пугач стал ворчливым и вечно недовольным дедом. Ему уже исполнилось семьдесят два года, но он был крепким мужиком. Никогда и ничем не болел, единственное - страдал близорукостью. Но очки надевать не хотел принципиально, в медицину не верил. Волосы его еще в пятьдесят лет стали снежно-белыми, и определить его возраст было проблематично. Все стены комнат в их большом доме потихоньку превратились в галерею икон. Откуда Тимофей их приносил, оставалось загадкой, но портреты Ленина, а затем и Сталина просто исчезли. Потом не хватило места и для фотографий родных, и Мотя нашла застекленные рамки со снимками сложенными на полке для книг.
- Папа, зачем вы фотографии поснимали? – спросила Мотя свекра. – Это же память.
- Родных и так всегда надо помнить, без всяких там карточек. Понацепляли тут.
- А Бога без такого количества икон нельзя помнить, что ли?
Лучше бы она такого не говорила. Тимофей ей такую лекцию прочитал, что она до вечера проплакала, а потом тихонько пожаловалась Ивану на отца. Тот ее успокоил и пошел говорить с Тимофеем. О чем они говорили, Мотя не знает, но Иван пришел расстроенный и сказал:
- Будем собирать деньги, и строить себе новый дом.
- А в этом кто будет жить?
- Отец со своими иконами.
Больше к этому разговору они не возвращались, но Иван стал откладывать с каждой зарплаты, экономя на всём. Тимофей с неделю дулся на невестку, потом немножко оттаял, но еще ревностнее стал молиться перед иконами.
- Собралась? – встревоженный и запыхавшийся Иван забежал в дом. – Поехали.
- Сейчас, - Мотя на мгновение задумалась, обвела взором комнату: как бы чего не забыть.
- Удачи тебе, - пожелал Тимофей, так и не соизволивший слезть с печки.
- Спасибо.
Во дворе стояла телега, запряженная колхозной лошадью. Она тихонько фыркала, недовольная тем, что ее разбудили среди ночи. Иван помог Моте забраться на телегу, на которой лежало сено, накрытое старым рядном. Он осторожно поправил задравшееся платье, хотя ночью их вряд ли кто смог бы увидеть. Мотя благодарно улыбнулась мужу.
В районную больницу, до которой было километров пять, они добрались к трем часам ночи. Схватки стали чаще и сильнее, и Мотя боялась, что рожать придется прямо на телеге.
- Ты потерпи, не тужься, - профессионально советовал Иван, - успеем доехать, не бойся.  Еще немного осталось, потерпи.
Мотя хваталась за живот и героически переносила боль от толчков внутри и от ухабов дороги.
- Ванечка, если со мной что-то плохое случится, ты никогда деток наших не бросай, - вдруг сказала Мотя.
- Ты что? Зачем такое говоришь? Всё будет в порядке. Ты же не первенца рожаешь, уже знаешь, что к чему. Брось о глупостях думать! – подстегивая лошадь, успокаивал ее Иван.
- А ты кого хочешь: мальчика или девочку? – отойдя от очередного приступа боли, спросила Мотя.
- Мне всё равно, лишь бы ты родила нормально.
- А ты меня и после третьего ребенка будешь любить?
- Мотечка, ну, что тебя на такие разговоры потянуло? – улыбнулся Иван.
Он понимал состояние жены. Как и все женщины, она боялась поправиться после родов, боялась не понравиться мужу.
- Ты не ответил.
- Конечно, буду любить, - честно и искренне ответил Иван.
Он никогда ей не изменял, не считая одного романа в Кривом Роге. Он уже почти забыл ту милую девочку Таню, но своим вопросом Мотя вдруг напомнила ему о его измене. Иван покраснел, но в темноте Мотя не заметила этого, тем более что уже подъезжали к дверям больницы. Медсестрички помогли женщине выбраться из высокой телеги, а Иван остался дежурить под окнами больницы.
Было теплое утро третьего июня 1954 года, день обещал быть жарким. Иван лег на сено и уставился в небо. Он решил подождать, пока его жена родит, чтобы утром опять не ехать в больницу. Слабый ветерок немного охладил пылающий лоб после вопроса Моти. Иван задумался. Он вспоминал годы, прожитые вместе с Мотей, и понял, что другой жены ему не надо. Любовь  у них была спокойной, без упреков и оскорблений, без ссор и обид, хотя и без особой страсти. Вместе прожили уже двенадцать лет, а это большой срок в семейной жизни. И то, что Мотя вдруг заговорила о любви, было удивительно. Они почти никогда не говорили о чувствах. Как-то всё само собой подразумевалось. Иван с нежностью относился к Моте. Помогал ей в домашнем хозяйстве,  чем только мог. Иногда даже Тимофей косился на сына осуждающе, но тот не обращал внимания на косые взгляды отца. У того была своя жизнь, а у него – своя.
Он вспомнил девочку Таню, и ему вдруг стало очень стыдно перед собой: зачем смалодушничал, зачем поддался эмоциям? Ведь тогда он уже был женатым человеком и должен был соблюдать верность жене. Но поддался зову плоти. Зачем? Да, девочка была хорошая, милая, но ведь он не собирался расставаться с женой и жениться на ней. Неужели он, как и многие солдаты, жил в то время по принципу – война всё спишет? Конечно, он никогда не расскажет жене о своей измене, но она ведь будет жить в нем, разъедая изнутри, как ржавчина.
Вот сейчас она мучается от боли, рожает его ребенка, а он вспоминает свою бывшую любовницу. Разве не подонок? Иван рывком сел на сене и уставился в окна больницы. Уже было достаточно светло, было видно, как за окнами кто-то ходит. Решил зайти внутрь и спросить о ее состоянии.
- О, какой ранний папаша явился? – санитарка, вытирая шваброй пол в приемном покое, с улыбкой смотрела на Ивана. – Что ты так рано прибежал? Регистратура еще не работает.
- Да мне бы тут узнать…
- Все тут что-то хотят узнать, - она уже отвернулась и терла пол в другом направлении.
- Я час назад жену привез…
- Матрена Данич? – услышал он вдруг вопрос откуда-то сбоку.
- Да, как она? – повернулся Иван и встретился взглядом с уставшими глазами пожилой женщины в белом халате.
- Поздравляю, папаша, с дочкой. Всё нормально, только что родила.
- Спасибо вам, - у Ивана перехватило дыхание.
- Да мне-то за что? – засмеялась врач. – Жену благодарите.
- Да, конечно, - засмущался Иван. – С ними всё в порядке?
- Я же сказала – всё нормально. Не переживайте. Полежат у нас несколько дней, присмотрим за ними. Езжайте домой.
- Спасибо, - пробормотал Иван и пошел к выходу.
Он еще услышал, как фыркнула санитарка, что-то сказала врачу, они обе рассмеялись. Иван облегченно вздохнул, взгромоздился на передок телеги и спокойно поехал домой.
Мотю с девочкой выписывали через три дня. Дома полным ходом шла подготовка к приезду роженицы с малышкой. Маша носилась по дому и собирала свои игрушки, чтобы сестричке было с чем играть. Лёня помогал отцу собирать детскую кроватку, в которой раньше спала Маша. Он сам в такой кроватке не спал – его укачивали в подвесной люльке. Тимофей вытащил на солнышко детские подушки и одеяла для просушки.
- Иван, ты бы чего-нибудь поесть приготовил, а то Мотя приедет, а перекусить нечего.
- Я сейчас приготовлю, - опередила отца семилетняя Маша.
Ни у кого это не вызвало даже улыбки: Маша  с пеленок помогала маме по хозяйству. Она проворно вытащила керосинку, потому что печь уже вытопили и закрыли заслонку. Тимофей эти дни взял на себя обязанности  кочегара, но в печь ставил только картошку для скота, не особо утруждая себя сварить какой-нибудь супчик хотя бы для детей. У Ивана не было времени на готовку: он с утра уже разъезжал на специально выделенной ему лошади по колхозным фермам, расположенным в трех соседних селах. Поэтому дети сами готовили, что могли, подкармливая отца и деда. Отсутствие Моти почувствовали все, даже животные. Корова по утрам мычала, когда ее доил старый Тимофей, а не ласковые привычные руки Моти. Даже кот забежал куда-то на промысел, не получая своей обычной еды. Ели, в основном, молочное, да то, что успело вырасти на огороде.
Лёня разжег керосинку, а Маша поставила кастрюльку с водой для супа. Она со знанием дела бросила туда порядочный кусок мяса и стала  чистить картошку. Иван с умилением наблюдал за дочерью. Если Лёня был точной его копией, то Машка не была похожа ни на кого из семьи. Только волосы такие же русые, как и у Моти, а в остальном… Иван вздохнул. Интересно, а только что родившаяся малышка на кого будет похожа? Хорошо бы, чтобы на жену, тогда будет красавицей.
А вот Машка? У Ивана давно уже зародилось подозрение, что здесь что-то нечисто. Да еще и кто-нибудь из соседей ненароком скажет: « А Машка на кого похожа?» И вот тогда у Ивана начинают кошки на душе скрести. Его Мотя – красавица, тут нечего возразить. И сельские мужики, конечно, заглядываются на нее. А вдруг она позволила себе что-то лишнее? Такие мысли в последнее время стали посещать его всё чаще. Если он ей изменил, почему она не могла? Да и этот третий ребенок, которого никто не ждал? Он сделал вид, что рад новости, а сам втайне подумал, что им вполне и двоих бы хватило, но предложить сделать аборт он просто не решился.
- Папа, а как мы сестричку назовем? – прервала ход его мыслей Машка.
- Мы с мамой еще не думали, - ответил машинально, а сам подумал, что, действительно, у них ни разу не было разговора об имени ребенка.
- А можно, я придумаю, как ее назвать?
- Придумай, если всем понравится, то так и назовем, - согласился Иван.
Он подергал кроватку, проверив на прочность, и, довольный, понес в комнату.
- Папа, несите уже подушки! – крикнул Тимофею.
Они все вместе застелили кроватку и поставили возле постели родителей, чтобы Моте было удобно вставать по ночам.
- Ну, вроде порядок, - потер руки Иван. – Хозяюшка, суп готов?
- Сейчас, папа, уже доваривается.
- Ладно, тогда ждать не буду. Поеду уже.
- Хорошо, я еще салат из редиски приготовлю, - по-взрослому рассудила Машка, помешивая суп в кастрюльке, откуда исходил вкусный аромат.
Через полтора часа телега уже въезжала в село. Любопытные выглядывали из-за заборов и поздравляли с пополнением: вести в селе распространяются быстрее радио. Мотя радостно улыбалась, держа на руках туго замотанный сверток, Иван тоже не мог сдержать счастливой улыбки.
Пока Иван ездил в поселок, Лёня убрал в доме, поставил везде букеты цветов, Машка накрыла на стол.
- Что это вы тут цветов наставили? Соображать надо – ребенку такой запах будет только во вред. Уберите немедленно! – покомандовал Тимофей и дети, с опаской поглядывая на деда, вынесли вазы с цветущими пионами, сиренью и тюльпанами во двор. – О, теперь – порядок, - оглядев дорожку из цветов, сказал Тимофей.
Получилось очень красиво: вдоль тропинки, ведущей к двери, стояли цветы в вазах между цветущими кустами пионов.
- Едут! Едут! – крикнула Машка, дежурившая на улице.
Она увидела, как в улицу въезжает телега, и со всех ног бросилась встречать родителей. Но ее опередил старший брат. Он уверенно обогнал Машку и первым оказался возле телеги.
- Мама, здравствуйте! – выдохнул из себя и устремил взгляд на небольшой сверток в руках матери.
- Здравствуй, сыночек. Как вы тут? – улыбнулась Мотя.
- Хорошо. Можно сесть на телегу?
- Залезай, - Иван остановил лошадь, потому что подбежавшая Машка смотрела жалобными глазами, как Лёня забирается на телегу, и ей хотелось того же. – Машенька, а ты?
- Сейчас, - с радостным взором девочка стала карабкаться наверх, но у нее не получалось и Иван подхватил дочку подмышки и усадил рядом с собой.
Она не отрывала глаз от свертка, откуда вдруг раздалось что-то вроде чмоканья.
- Мама, покажите, - попросила Маша, заглядывая матери в глаза.
- Смотрите, - Мотя немного отвернула одеяльце, и взору детей открылось смешное сморщенное личико ребенка.
  - Фу, - не смог удержаться от эмоций Лёня, а Машка отвернулась и чуть не расплакалась.
- Вы чего? – с недоумением спросила Мотя, для которой этот сморщенный комочек был самым прекрасным на свете.
- Мама, она всегда останется такой некрасивой? – сквозь слезы проговорила Машка.
Родители расхохотались, поняв переживания детей. Иван дернул вожжи, и лошадь тихим шагом довезла их до калитки, где их встречал Тимофей.
- Лёнечка, Машенька, не расстраивайтесь, она вырастет красавицей, вот увидите. Вы еще будете гордиться своей сестричкой. А маленькие детки все такие, и вы такими же были, - стала успокаивать детей Мотя.
- Мы такими не были, - разрыдалась Маша.
- Были, были, - поддержал Мотю Иван. – А она уже сейчас – красавица.
- Что за слезы? – снимая плачущую внучку с телеги, спросил Тимофей.
- Мама говорит, что и я была такая некрасивая, как эта девочка, - пожаловалась Маша деду.
- Ну, что ты? Зато сейчас ты самая красивая и умная. А вырастешь, еще лучше станешь. Не плачь, - он поставил Машку на землю, а сам протянул руки к невестке. – Давай сюда пополнение.
Мотя осторожно положила ему на руки сверток, и Тимофей торжественно понес его в дом.
- Ого, встречаете нас, как на торжественном приеме, - проходя по украшенной цветами дорожке, с радостью сказала Мотя. – Это кто же так постарался?
- Я, - с гордостью ответил Лёня и прижался к матери. Она погладила его по русой головке и поцеловала в макушку.
Лёня вырос и доставал матери до плеча. Он для нее был и оставался самым дорогим человеком, несмотря на то, что детей у нее было уже трое. Всю свою любовь, всю нежность она отдавала ему без остатка, часто в ущерб другим. Он это чувствовал и платил матери своей безраздельной любовью.
- О, а кто же это готовил? – уже зная ответ, всё же спросила Мотя, рассматривая аккуратно расставленные тарелки на столе.
- Я, - покраснела от удовольствия Маша, потому что мама поцеловала ее в щечки, что было не часто.
- Молодцы, все молодцы. Даже кроватку приготовили, - у Моти от умиления выкатилась слеза, но она тут же смахнула ее и склонилась над дочкой, которую Тимофей положил в кроватку.
Над именем девочки вся семья долго ломала голову, споря до хрипоты. Каждому хотелось, чтобы ее назвали только так, как придумал он. Старинные имена, которые предлагал Тимофей, отмели сразу. Мотя предложила назвать девочку Таней, но наотрез отказался Иван, даже рассердился почему-то. Он предложил имя Надежда, но тут расплакалась Машка.
- Ага, вы хотите, чтобы ее все называли Надежда Борисовна?
- Почему – Борисовна? Она будет Ивановной. Надежда Ивановна.
- Нет, все будут звать – Надежда Борисовна, - плакала Машка.
В селе работала фельдшером хорошая женщина – Надежда Борисовна. Она ходила по домам, лечила людей. Совсем недавно она делала прививки, и Маше не понравилось, что ее укололи. С того дня она стала бояться людей в белых халатах, и имя Надежда у нее ассоциировалось только с Надеждой Борисовной. Поэтому от этого имени пришлось сразу отказаться.
- Давайте назовем ее – Юля, - предложил Лёня.
- А что? Хорошее имя, - согласился Иван.
С того дня безымянная девочка обрела себе имя.  Краснота с лица сошла, морщинки разгладились, голубые глазки перестали косить и смотрели, казалось, осмысленно. Маша часто стояла возле кроватки, укачивая сестричку, и всматривалась в ее личико.
- Мама, а наша Юлька и правда красивая, - сказала она однажды и успокоилась. С тех пор вопрос о красоте девочки больше не обсуждался.
Дети подрастали, Мотя решила выйти на работу. Работать на поле было неудобно: надо было уходить из дома очень рано, возвращаться поздно, а за детьми нужен был уход. Тимофей старел, с хозяйством справлялся, а вот за малышами уследить не мог. Утром надо было отправить Лёню и Машку в школу, и целый день нянчиться с Юлей. Да и отношения с Тимофеем всё больше портились. Он стал религиозным до фанатизма. Молился всё свободное время, заодно тихонько проклиная партию и правительство. Иван всё это видел, часто ему рассказывала о чудачествах свекра Мотя, но всё надеялся, что отец одумается. Но, видимо, старческий маразм взял верх. Дошло до того, что он стал спорить с детьми о религии. Лёня в силу  своего двенадцатилетнего возраста не мог, конечно, переспорить деда, но пытался доказать, что Бога нет.
- Вот летчики летают. Если бы Бог был, они бы обязательно его увидели. А никто не видел. Значит, Бога нет, его просто придумали, - доказывал мальчик, на что дед обязательно отвечал.
- Много понимают твои летчики. Они до него просто не долетают. Да и не может он показываться на глаза всяким безбожникам. Бог – он единый, в него надо верить, тогда он может и показаться. А летчики твои не верят, потому и не видят его.
Так, слово за слово, их разговор иногда заканчивался тем, что Тимофей начинал пениться и орать на внука. Однажды Мотя, которая возвращалась из магазина с годовалой Юлькой на руках, увидела, что по улице навстречу ей со всех ног несется Лёня, а следом за ним с косой в руках бежит старый Тимофей.
- Я тебя, гадёныш, прикончу! Отродье коммунистическое! – орал он во весь голос.
Из-за плетней стали высовываться головы любопытных соседей, привлеченных шумом. В селе все знали о крутом нраве Пугача, но чтобы дойти до того, чтобы гоняться за собственным внуком, такого еще не было.
Лёня, увидев мать, спрятался за ее спину, а Тимофей, добежав до Моти, резко остановился и поднял над ее головой косу. Мотя в ужасе прижала к своей груди маленькую дочку и закрыла глаза: пусть будет, что будет.
Выпученные глаза Тимофея на морщинистом перекошенном от злости лице излучали такую злобу, что Мотя пощады уже не ждала. Она ожидала удара, но его что-то остановило, и Пугач опустил косу на землю. Этим  «что-то» были глаза маленькой Юленьки, которая с любовью смотрела на деда, не понимая происходящего и принимая всё за игру. Одним своим взглядом она, не осознавая того, спасла мать и брата от неминуемой смерти. Пугач повернулся и потащил косу за собой, медленно приходя в чувство.
К Моте выскочила соседка Лизавета. Она взяла из ее онемевших рук девочку, и Мотя тут же прижала к груди сына, по щекам которого катились слезы.
- Лёнечка, сыночек, что произошло?
- Да ничего такого. Мы просто говорили о Боге. Вот он и взбесился, - сказал сквозь слезы мальчик. – Стал кричать, что убьет меня и вас заодно, что мы все – безбожники. Что таких, как мы, надо убивать, чтобы нас и на земле не было.
- Ого, вот это занесло Пугача, понимаешь,  - сказал, подошедший к ним и услышавший последние слова мальчика, председатель сельского совета, который жил в конце их улицы. – Старость совсем, понимаешь, мозги выела. Кажется, совсем недавно еще был нормальным мужиком. А тут, понимаешь, совсем взбеленился.
- Иван Алексеевич, вы бы повлияли на него как-нибудь, - повернулась к нему Лизавета. – Не доведи господи, угробит семью.
- Да тут, понимаешь, неизвестно, как и повлиять можно, - почесал затылок председатель. – От веры-то его не отвратишь, понимаешь. А силой заставить полюбить свою же семью не получится. Надо что-то придумать, понимаешь.
Слово-паразит «понимаешь» приклеилось к председателю сельсовета еще с детства, да так никто и не смог его от него отучить. Особенно смешно это звучало, когда он произносил заранее написанную речь и вставлял своё «понимаешь» для связки слов, часто-густо совсем не к месту. Незнакомые люди, слушая такую речь, улыбались, а односельчане настолько привыкли, что, если бы Иван Алексеевич вдруг перестал употреблять это слово, то для них это был бы уже не он.
- Мотя, тебе сейчас домой идти не надо. Неровен час – нарвешься. Пойдем ко мне, - предложила соседка.
- Лёня, папы дома нет? – не отвечая Лизавете, переспросила сына, хотя ответ знала заранее: был бы дома Иван, он такого не допустил бы.
- Нет.
- Не знаешь, где он может быть?
- Нет, не знаю.
- А Машка где?! – вдруг вспомнила о средней дочери.
- На лугу щавель собирает.
- Ух, слава Богу. Беги за ней, потом – к тете Лизе. Понял? Лиза, возьми Юльку, пусть дети побудут у тебя.
- А ты куда?
- Пойду Ивана поищу. Надо что-то решать. Свекор нам жизни не даст. Обвешал иконами все стены. Похлеще будет, чем в церкви. Слова сказать нельзя. Нет, дальше так жить просто нельзя.
- Он, понимаешь, наверное, на конюшне. Там сегодня должна кобыла ожеребиться, - подсказал председатель. – Вам, понимаешь, надо бы жить отдельно. Только где дом свободный найти? Надо бы подумать, понимаешь. Ты вот что. Найди Ивана, и приходите в сельсовет, я там буду вас ждать, понимаешь.
Мотя действительно нашла мужа на конюшне. Он шел ей навстречу: красивый молодой человек, которому немножко за тридцать, стройный, с развевающейся светлой шевелюрой. Закатанные рукава клетчатой рубашки открывают загорелые крепкие руки, ремень, стягивающий свободные брюки, подчеркивает тонкую талию. Этот парень уже отец троих детей, но выглядит значительно моложе своих лет, привлекая взоры незамужних девушек села.
- Иван! – крикнула Мотя, стараясь перекричать шум подъехавшей полуторки.
- Что случилось? – еще с улыбкой спросил Иван.
- Ой, случилось, - проговорила она, и слезы ручьем полились из глаз. – Уезжать нам куда-то надо.
- Мотечка, ты чего? Рассказывай, - он прижал ее к своей груди.
И она подробно пересказала ему сегодняшние события.
- Нас Иван Алексеевич у себя ждет. Идем к нему, - закончила она свой рассказ.
Председатель сельсовета долго молчал, глядя на молодых людей, пристроившихся на разваливающихся стульях.
- Я тут подумал, понимаешь. Свободных домов, чтобы вас сразу переселить, нет. Есть, правда, хата, понимаешь, покойной бабки Палажки, но там даже свиней держать нельзя: разваливается всё на глазах. Единственный выход – строиться.
- А пока построимся, где жить? – Иван поднял глаза, устремив их на председателя.
- Да, проблема, понимаешь. А что, с Тимофеем Филипповичем совсем уже невмоготу?
- Вы же сегодня сами видели, - подала голос Мотя.
- Да-а-а, - протянул председатель, - что же делать-то будем?
- Мне кажется, надо переехать жить в мое село. Попросимся к брату, а там видно будет.
- Матрёна, ты что? Хочешь сказать, что оставите нас без ветеринара? Но так же нельзя! – забыв даже сказать свое привычное «понимаешь», взорвался председатель.
- А если он нас просто убьет, а не нас, так детей? Тогда что, лучше будет?! – слезы опять застлали глаза Моти.
- Иван Алексеевич, Мотя права – надо переезжать. Но только я не хотел бы уезжать куда-то навсегда со своего села, извини, Мотечка. Вот, если бы нам помогли построить дом, тогда мы бы вернулись и жили здесь.
- А что? Давайте строить дом. Мы поможем материалами, рабочей силой, - воодушевился председатель. - Только сразу я не могу вам выделить весь материал, понимаешь.
- Хорошо. Только сейчас нам действительно лучше уехать, пока отец успокоится. А вы пока собирайте материалы.
- А как же с работой?
- Дайте в моё распоряжение лошадь, и я буду каждый день приезжать в село на работу, - предложил Иван.
- Вот это правильно, понимаешь. Вот это молодец! – обрадовано потирал руки председатель. – Значит, так и решили: бери лошадь, перевози семью и уже завтра – ты у нас на работе, как и всегда. А с материалами мы затягивать не будем. Глядишь, к зиме и дом новый построим.
Иван с Мотей приехали домой на телеге, и стали поспешно собирать детские вещи и всё самое необходимое. Тимофей молча наблюдал за сборами, но ни во что не вмешивался. Он понял, что переступил грань, за которой его ожидало одиночество и презрение детей и внуков, но пересилить свою гордыню не мог. Он догадался, что дети куда-то переезжают, но не мог понять, куда. Спросить или просто заговорить с ними он посчитал выше своего достоинства. Так и сидел на бревне в саду, пока сын с невесткой не сложили свои пожитки и не покинули двор. Он видел, что телега остановилась около двора Лизы, Мотя забежала во двор и вернулась со всеми детьми. Иван усадил на подводу Машу, Лёня умостился сам рядом с отцом, а Лиза подала на руки Моте маленькую Юлечку.
У Тимофея защипало в глазах, но он  пересилил себя и не заплакал. Он сам не понимал, откуда в нем взялась эта  стойкая злоба? Когда жил на Севере, не испытывал такой злости на власть, как сейчас. Когда во время войны помогал партизанам, никакой антипатии к коммунистам не питал. Пережил коллективизацию, репрессии, а сейчас сломался. И выбило его из колеи обыкновенное  неприятие членами семьи его единственной веры во Всевышнего. Тимофей всегда считал, что вера правит миром, что есть Бог, который руководит всеми поступками людей, и идти против Бога он считал кощунством, скверной. Он терпел, когда Иван стал комсомольцем. Да, такое время было, что без этого никак. Кое как пережил его вступление в члены ВКП(б). Он не трогал Ивана, понимал, что у того – другая жизнь, далекая от веры в Бога. Он хотел, чтобы его внуки жили немного другой жизнью, тем более что после смерти Сталина в политике почувствовалось заметное потепление. Люди меньше оглядываться стали при разговорах. Но его любимый внук вдруг воспротивился и стал ему доказывать, что Бога нет вообще и быть не может. Вот тут Тимофея проняло. Он понял, что остался один на один со своей верой, что его семья живет своей жизнью, а он – своей, коренным образом отличающейся от их жизни. Он благодарил Бога, что тот отвел его от греха и не дал зарубить невестку вместе с внуками. Но в итоге он остался вообще один. Иван на прощание ни слова ему не сказал. Вот она – благодарность детей. Хочешь, как лучше, а получается…
На руках семидесятипятилетнего Тимофея осталось его многочисленное хозяйство, за которым надо было смотреть, кормить, поить, доить. Он горько вздохнул, вспомнив работящие руки невестки, которую в припадке гнева чуть не загубил и пошел на огород косить траву для оравы гусей и уток, уже дававших о себе знать голодным гоготом.
В Вербичах, конечно, никто не ждал Мотиного семейства.  Данила вышел встречать подъехавших родственников. После возвращения из ссылки он еще не видел свою младшую сестру, тем более не был знаком с ее мужем. А тут сразу и трое племянников. Его жена Тамара тоже вышла на улицу и приветливо знакомилась с новыми родственниками. После объятий и поцелуев зашли во двор.
- Данила, мы к тебе с просьбой, - немного покраснев, начала Мотя. – Нам жить негде. Не приютите нас?
- А где вы жили до этого? – удивился брат.
- У Ивана есть дом в Даничах, но…
- Что-то случилось? – догадался Данила.
- Случилось. Но мы ненадолго, до осени. А за это время новый дом построим, колхоз и сельсовет поможет.
- Да что произошло?
- Со свекром не поладили, чуть не убил нас, - тихо объяснила Мотя, не вдаваясь в подробности.
- Заходите в дом, - просто сказала Тамара, беря на руки Юльку. – Пойдем, малышка.
Вечером пришла с работы Проня, и на семейном совете решили, что Данила с Тамарой перейдут в мазанку, а Мотя с семьей займет большой дом.
- Знаете, - сказал Иван, молча слушавший переговоры семьи, - а не проще ли снять пустующий домик. Может, найдется в селе такой?
- Вообще-то есть, даже на нашей улице, - просияла лицом Проня. – Небольшой, правда, но вам ведь временно? Пойдем, спросим.
Домик они сняли, но там только ночевали. Дети почти всё время проводили с тетей Тамарой, которая не хотела отпускать их от себя ни на шаг. Иван каждое утро уезжал на работу. Для этого он сменил телегу на легкую бричку, чтобы лошади легче было бежать, и доезжал пятнадцать километров меньше, чем за час. В селе работал детский садик, и Мотя решила сдать туда Юлю, а самой выйти на работу. Иван поддержал ее решение, чтобы она всё время была занята делом и меньше думала о проблемах, свалившихся  на семью. Сам он не терял времени, а усиленно занимался сбором стройматериалов для постройки дома.
Председатель слов на ветер не бросал. Он выписал лес, дефицитный кирпич, шифер, стекло. Всё это свозилось и собиралось на колхозном складе, потому что место под дом еще не было выбрано.
- Иван, ты бы зашел к отцу, поговорил. Можно ведь строиться на вашем же дворе. Иначе придется у него забирать землю. Сам понимаешь, одному столько земли не положено, а так – будете по-прежнему хозяйничать на своей земле, - предложил председатель колхоза, пожилой умный человек.
Иван долго откладывал разговор с отцом, но всё же заехал к нему. Он увидел похудевшего за последние дни старого человека, у которого вспыхнули глаза, когда он увидел сына.
- Папа, - с порога сказал Иван, - хотите вы этого или нет, но рядом с этим домом я начинаю строить новый. Стройматериалы начнут завозить уже завтра. А вы  спокойно живите вместе со своими иконами, раз они вам дороже своих детей.
Повернулся и, не дожидаясь реакции отца, вышел. Тимофей так ничего и не успел возразить.
Где-то недели через две после переселения семьи Данич к Моте зашел Данила.
- Сестра, мы с Тамарой приглашаем вас в гости. Она там пирогов всяких напекла, в общем, приходите сегодня, все собираемся.
Тамара приготовилась, как на большой праздник. Стол был накрыт богато, с разными кулинарными  изысками. Да и вообще, как заметила Мотя, их большой дом преобразился. Он как-то незаметно превратился из обычного, сельского, в городское жилище. Ничего лишнего, никакого нагромождения, всё аккуратно, чисто, с большим вкусом.
- Тамара, а ты откуда родом? – поинтересовался  Иван, так как до этого никто почему-то не говорил о родине невестки.
- Из Кривого Рога. Вот недавно ездили с Даней туда знакомиться с мамой.
- Да уж, - засмеялся Данила. – Никогда бы не подумал, что на Украине есть такой рыжий город.
Засмеялись все, потому что волосы Тамары горели рыжим огнем, она тоже улыбнулась.
- Это у нас руда везде, рыжая пыль. Когда идет дождь, лужи тоже рыжие, и воробьи, которые купаются в этих лужах, тоже отдают рыжиной.
- Я был в вашем городе, - вдруг сказал Иван.
- Когда? – вырвалось у Моти.
- Во время войны. Мы освобождали Кривой Рог в феврале 1944 года. Меня там ранили, и я долго лежал в госпитале, - Иван отвернулся и помрачнел. – Хороший город.
- Хороший, - согласилась Тамара, задумчиво вглядываясь в Ивана, словно открывая его для себя заново.  Что-то смутно промелькнуло перед ее глазами, вроде раньше она уже где-то видела эти голубые глаза, эти светлые волосы. Но в дом уже ворвались дети, и беседа была прервана. За ними вошла Проня, внося свою лепту в общий шум.
После сытного ужина мужчины ушли курить, Проня увязалась за ними, а Мотя осталась помочь Тамаре убрать со стола. Лёня с Машкой убежали домой, а Юля уснула на кровати.
- Пусть поспит, будете уходить, тогда и разбудишь, - остановила Мотю Тамара.
- Тома, а почему у вас нет детей? – без всякого умысла спросила Мотя, накрывая дочку легким одеялом.
- Был у нас сын, умер, - нехотя сказала Тамара. – А теперь детей у меня быть не может.
- Извини, не знала.
- Да что там извиняешься? Я уже привыкла. Да и Данила, вижу, смирился. Хотя смотрю вот на Юлечку и думаю, как бы мне хотелось понянчиться со своим ребенком. Но не суждено, - Тамара смахнула непрошенную слезу. – Что мы о горьком заговорили? Пошли лучше к нашим мужчинам.
Но они, накурившись, уже возвращались в комнату. Иван подошел к этажерке, искусно сплетенной из лозы, и взял альбом с фотографиями.
- Тамара, это твои? Можно посмотреть?
- Смотри, - равнодушно ответила Тамара.
Иван пристроился на краю стола и стал рассматривать детские и школьные фотографии Тамары. Более поздних не было и он уже хотел спросить, почему после школы не фотографировалась, как вдруг знакомое лицо заставило его густо покраснеть и сильнее забиться сердце. На фото были запечатлены две обнявшиеся девушки, одной из которых была Тамара, а другая… Другой девушкой была Танечка Павлова, девочка с зелеными глазами, оставившая в сердце Ивана глубокий след на всю жизнь. Он надолго застыл над одной фотографией, окаменев лицом. Мотя в это время разговаривала с Проней и Данилой, а Тамара заметила состояние Ивана и тихо подошла к нему. Ей с первого взгляда понравился новый родственник, но увы… Она увидела, на кого устремлен взгляд Ивана и мгновенно обо всем догадалась. Она даже выпрямилась от такого прозрения. Значит, Танечка далеко не безгрешна, как хотела казаться. Вот где она видела голубые глаза и светлые волосы! Конечно, это ведь дочь Ивана, а не Володи, как хотела доказать всем Татьяна Павлова. Да, мир тесен.
- Это моя подруга Таня Павлова, - наклонившись над Иваном, тихо сказала Тамара. – Уже второй раз замужем. Двое детей и, по-моему, ходит беременная третьим. Первую девочку Валерию она родила в сорок пятом. Я ее видела недавно. Уже почти невеста. Голубые глазки и светлые локоны – красавица.
Иван поднял голову и долго смотрел в глаза Тамаре, пытаясь понять – она знает обо всём и специально рассказывает или просто объясняет, кто на фото?
- Наверное, на отца похожа? – как можно равнодушнее спросил Иван. – Эта девушка ведь темненькая.
- Да нет. Первый муж у Тани был вообще черный и кареглазый. Так что ни на кого она не похожа. А прожили они всего-то месяца четыре, не больше.
- Что так?
- Умер он от воспаления легких. Да и замуж она как-то странно вышла, не встречалась с ним ни дня.
- Тут как раз ничего странного  нет. Мы с Мотей тоже до свадьбы незнакомы были, - Иван отложил альбом. – Что-то душно, пойду, проветрюсь.
Тамара с хитрой ухмылкой смотрела ему вслед.
Иван глубоко затянулся сигаретным дымом, даже в лёгких закололо. Не ожидал он, что через столько лет отголосок его измены опять даст о себе знать. Неужели может так быть, что их невестка – подруга его бывшей любовницы? Иван подумал так, и ему стало стыдно: как-то не вязались их отношения с Таней с пошлым словом – любовница. Неужели тот единственный раз принес свои плоды? Неужели Таня родила девочку от него? О таком он никогда не думал. Никогда не приходила в голову мысль, что Таня могла забеременеть от него. Какой же он подлец! Наградить девочку ребенком и бросить ее! Что же теперь делать? И почему она ничего не сообщила? Стоп! Куда она могла сообщить? Он ведь ей адрес не оставлял. Иван скомкал окурок, выбросил подальше. Сердцебиение не восстанавливалось. Он нервно прошелся вдоль нового забора, совсем недавно построенного Данилой вместо остова старого, разобранного и сожженного во время войны. Жаркий день пошел на спад, легкий ветерок, иногда пролетавший как бы мимоходом, холодил раскрасневшиеся щеки. В темноте нашел пенёк от срубленной яблони, присел. Мысли громоздились в голове, но ни одна не могла задержаться надолго, потому что все его планы были нереальными, почти фантастическими. За столько лет он почти забыл то приключение в Кривом Роге, вспоминая только изредка, в минуты полного расслабления, но оно, оказывается, имеет продолжение, да еще какое.
Иван любил свою жену, и променять ее на кого-то другого не мог.  Он часто ловил на себе взгляды женщин, молодых вдовушек, которых везде было полно, знал, что нравится многим, но всегда сравнивал их со своей женой, и это сравнение неизменно было в пользу его Моти. Таким образом, он удачно избегал соблазна, расставляемого ему самой жизнью.
Он сразу же почувствовал отношение Тамары к нему, но не придал этому особого значения. Хорошо, что он понравился родственнице. Было бы гораздо хуже, если бы было наоборот. Неужели она что-то знает о его отношениях с Таней? Вполне возможно. Ведь подруги всегда делятся своими тайнами.  Это же надо было Даниле поехать на край света, чтобы там выбрать себе жену, знавшую его знакомую? Столько народа на белом свете, а судьба почти всегда сводит вместе  людей, каким-то образом связанных друг с другом.
Что делать? Каждый человек задает себе этот вопрос хоть раз в жизни и безуспешно пытается найти на него ответ. Бросить всё и поехать в Кривой Рог? И что он ей скажет? Прошло уже десять лет. Возможно, она его давно забыла и счастлива со своим мужем? И кто сказал, что у Тани его дочь? Тамара? Откуда она может знать? Да ведь она и не сказала, что это его дочь. Сказала, что девочка не похожа на отца. Но ведь и его Машка ни на кого не похожа. У Ивана что-то щелкнуло в голове. Машка! Почему она не похожа ни на кого из их семьи? Неужели Мотя с кем-то...?
- Ваня! Ты где? – раздался вдруг от входной двери дома голос Моти.
- Я здесь! – крикнул Иван, не поднимаясь с пенька. – Иди ко мне в сад!
Через минуту, спотыкаясь в темноте о кочки, перед ним появилась его жена. Он притянул ее к себе, усадил на колено и уткнулся лицом в мягкую полную грудь.
- Ты чего?
- Мотя, скажи мне, почему Маша не похожа ни на тебя, ни на меня? – решился задать ей волнующий вопрос.
- Господи! И ты этим сушишь голову? Ну, откуда я знаю? Такая уж уродилась, - рассмеялась Мотя, нежно прижимая голову любимого мужа к груди и проводя рукой по его густой шевелюре. – Глупенький, не мучь себя дурными вопросами. Главное, что дочка здоровая и красивая растет. К тому же – умничка. А ты тут придумываешь что-то.
- Знаешь, иногда мне кажется, что ты мне изменяешь, - глухо произнес Иван.
- Так, значит, ты меня подозреваешь в измене и думаешь, что Машка не от тебя? – Мотя отстранилась от Ивана, как-то враз охладев к нему, и попыталась встать, но Иван только сильнее прижал ее к себе.
- Не обижайся. Просто в селе каждый почти спрашивает – на кого похожа? А что я могу ответить? Сама подумай. Лучше объясни, если знаешь, как так может быть, чтобы ни на кого из семьи не был человек похож?
- Откуда мне знать? Это ведь ты у нас грамотный, вот и объясняй. Просто так в природе устроено. Лёня похож на тебя, Юлька – на меня, Машка, возможно, на какую-нибудь прабабку. Мы ведь не знаем всех своих родственников, - Мотя всё-таки вырвалась из объятий мужа. – Пойдем в дом, мыслитель, люди ждут.
Вечер был прекрасный, расходиться не хотелось. Поэтому они пили чай, тихо беседовали. Мотя явно рассердилась на Ивана и сторонилась его. Иван опять  вышел покурить. Данила остался в доме помочь женщинам убирать со стола, но они дружно выставили его во двор, чтобы не мешал. Он решил проверить скотину и пошел в сарай. Вдруг сзади Ивана кто-то обнял за плечи. Он решил, что это Мотя, повернулся к ней, прижал к себе и впился в губы. Иван тут же понял свою ошибку: вкус губ был незнакомым, запах женщины тоже. Он резко отстранил ее от себя, но она с силой притянула его голову и нашла его губы. Поцелуй не приносил Ивану того удовлетворения, которое он получал, целуя свою жену, но он поддался женщине и немного расслабился. Она неистово осыпала его лицо поцелуями, гладя его спину жадными руками, пока Иван, наконец, не оторвался от нее и не оттолкнул. Тамара повернулась и, ни слова не говоря, побежала в дом. Она сделала это вовремя, потому что буквально через несколько секунд Иван услышал голос Данилы, что-то выговаривавший теленку, тихо мычавшему в ответ.
- Мотя, пора и честь знать. Идем домой, - натянуто вежливо проговорил Иван, стараясь не встречаться с Тамарой взглядом.
- Спасибо за чудесный вечер, - поблагодарила Мотя невестку и сестру. – Мы пойдем, завтра на работу выходить.
После этого вечера Иван усиленно стал заниматься постройкой своего дома. Он приезжал домой поздно вечером и, уставший, почти сразу ложился спать. К Даниле с Тамарой он больше не ходил, хотя еще не раз их приглашали в гости. Мотя тоже уставала на работе. Вечером она забирала из садика маленькую Юльку, а чаще всего ее забирали дети, купала детвору, готовила наспех какую-нибудь еду, зашивала порванные рубашки и платьица. В общем, занималась текущими домашними делами и мечтала скорее переехать в свой дом, где можно было бы всё устроить так, как ей нравиться, а не ютиться по чужим углам.
Проня вдруг засобиралась уезжать из села. Она долго колебалась, куда же податься? В селе замуж выйти было нереально. Ей шел уже тридцатый год, а она всё ходила в старых девах. Любимый погиб, а больше ни к кому душа не лежала.
В начале 1954 года на Пленуме ЦК была принята программа поднятия целинных и залежных земель.  В конце того же года было объявлено о начале строительства Братской ГЭС на Ангаре.  Стройка шла уже полным ходом, потому что закончить ее должны были в 1967 году, а раз «Партия сказала надо!», значит, туда будут брошены все силы, все ресурсы, но сделают в срок.
После смерти Сталина методы репрессий и принуждений остались в прошлом. Коммунистическая партия приняла решение послать на одну из крупнейших всесоюзных строек пятьсот профессиональных рабочих, а остальных привлечь методом агитации и пропаганды. Это подействовало. Сотни энтузиастов и романтиков шли в райкомы партии и комсомола записываться на стройку. Часто без необходимой специальности, но это было поправимо: учились на месте.
В центральных газетах корреспонденты описывали подвиги строителей, тем самым агитируя молодежь ехать строить, пахать землю, добывать урожай для страны, для народа. Для людей, переживших кошмар тяжелой войны, работать на таких объектах было в радость.
Но пропаганда умалчивала о том, что на крупнейшей стройке или на целине жить-то негде. Люди сотнями приезжали и оказывались в чистом поле или в холодной глухой тайге Сибири. Выручали палатки. Позже строились бараки, дома.
При постройке Братской ГЭС  было затоплено более ста деревень, людей переселили в другие населенные пункты. Делалось всё очень быстро, потому что надо было успеть к пятидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции. За год крупный поселок Братск превратился в город. Деревянные дома, построенные наспех, временно, так и остались стоять по сей день.
Проня прочитала кучу газет и решила ехать в Сибирь. Кто его знает, что там делать на целине, а вот в Сибири прошло ее детство и молодость. К холоду она была привычна, работы не боялась. Смело пошла в райком партии, хотя ни комсомолкой, ни, тем более, членом партии никогда не была. Первый секретарь, к которому она попала, внимательно выслушал девушку и понял. Ей дали путевку на строительство Братской ГЭС.
Уезжала она в сентябре месяце, когда на Черниговщине еще была жара, а в Сибири уже начинались первые заморозки. Небольшой чемоданчик с самым необходимым, ватная фуфайка, переброшенная через руку, пара скрепленных  валенок через плечо – такой Проню запомнили все родственники, собравшиеся проводить ее в далекий путь.
- Ну, вот, сестричка, - сказал, обнимая ее, Данила, - нас туда когда-то сослали силой, а сейчас ты едешь по собственному желанию. Как меняются времена. Удачи тебе!


Глава 13


Шёл 1955 год. Татьяна опять родила девочку. Степан от горя запил: он с нетерпением ждал сына.  Друзья-собутыльники подначивали неудачливого папашу, отчего он заводился  еще больше и заливал свою беду водкой. Родные Татьяны приняли ее дочку, как и двоих предыдущих, с любовью.
Катенька, как назвала девочку сама Татьяна, была спокойной. Тихо лежала в кроватке и сосала дефицитную соску, которую ей подарила бывшая свекровь Евдокия Тихоновна. К ней приехала двоюродная сестра, которая была замужем за болгарином, и привезла много дефицита.
 Лера теперь практически всё время жила у нее. К десяти годам она стала очень красивой девочкой. Голубые глазки, затененные темными ресницами,  ярко сверкали из-под темных бровей, резко контрастируя со светлыми волосами, заплетенными в тугие косички. Платьице, сшитое бабушкой Верой, ладно сидело на высокой стройной фигурке, широким поясом подчеркивая тонкую талию.
Насте было пять лет. Она смахивала внешне на мать Степана: такая же плотно сбитая, курчавая, с русыми волосами. Насте досталась вся любовь родителей Степана. Они часто забирали ее к себе домой и разбаловали до такой степени, что она стала эгоистичной девочкой, капризной, немного истеричной.
В последнее время Татьяна со Степаном расходились несколько раз. Причина была одна – пьянство. Всё чаще он уходил в запой, Таня в такие дни переходила с детьми к родителям, а он через несколько дней со слезами на глазах вымаливал прощения. Она его прощала, потому что оставаться одной в двадцать восемь лет с тремя детьми на руках не хотела.
Ольга, бывшая жена Степана, прислала письмо, где дала понять, что согласна развестись. На Украину она так и не вернулась, видно, действительно нашла свою судьбу на Севере. После развода Степан предложил Тане расписаться, что они и сделали после семи лет совместной жизни.
Однажды к Тане домой прибежал соседский паренек, который работал вместе со Степаном на заводе.
- Тетя Таня, там с вашим мужем такое случилось…
Ее остро резануло обращение «тетя», но для пятнадцатилетнего паренька она действительно казалась теткой, хотя до сих пор чувствовала себя всё той же девчонкой-школьницей с длинными косичками. Она, заострив внимание на этом несуразном «тетя», не сразу поняла, о чем говорит мальчик.
- Что ты сказал? – переспросила, хотя до сознания всё же дошло, что с ее Степаном что-то приключилось.
- Дяде Степану на ногу упал кислородный баллон. Его увезли в больницу. Там столько кровищи хлестало! – мальчик отдышался и стал говорить спокойнее.
- В какую больницу? – схватилась за сердце Татьяна.
- Да в нашу, ту, что на площади.
Татьяна, в чем была, побежала на площадь. Она не стала дожидаться автобуса, который ходил с промежутком в час: время перевозки людей после второй смены закончилось. Запыхавшись, через полчаса была уже под дверью больницы. В регистратуре ее успокоили.
- Не волнуйтесь, женщина. Ваш муж сейчас в операционной.
- Что с ним?
- Вот врач выйдет и расскажет, - уставшая женщина в белом халате снова склонилась над бумажками. – Присядьте в коридоре, подождите.
- Сколько ждать?
- Этого я не знаю. Как только операция закончится, так сразу и узнаем. Успокойтесь, ничего серьезного там нет.
Татьяна пристроилась на табуретке, стоявшей у стены, и только тут заметила, что прибежала в домашних тапочках. Она подтянула ноги под себя и огляделась. Никого вокруг не было, только изредка за стеклами двери видно было, как выходили и заходили в палаты больные, всматриваясь в сидевшую девушку. Она просидела уже с полчаса, когда женщина, дежурившая в регистратуре, позвала ее. Татьяна с трепетом приблизилась к стойке.
- Женщина, операция уже закончилась, всё в порядке. Пройдите по коридору, сейчас выйдет врач и расскажет вам, что и как.
- Спасибо.
В коридоре показался пожилой полноватый человек. Татьяна подбежала к нему.
- Это вы оперировали Степана Безродного?
- Я. А вы ему кто?
- Жена. Я его жена. Что с ним?
- Вы в курсе, что ему на ногу упал баллон?
- Да, сосед рассказал.
- Так вот, баллон упал так неудачно, что пришлось ампутировать палец на ноге. Но не это самое страшное, - доктор замолчал.
- Что? Ну, говорите! – Татьяна молитвенно сложила руки на груди.
- Дело в том, что ваш муж болен сахарным диабетом, - врач с сожалением посмотрел на девушку. – Так что последствия могут быть всякие.
- Какие?
- Я не буду сейчас вам страшилки всякие рассказывать, но обычно при такой болезни раны очень плохо заживают. Да, и еще одно…, - врач немного замялся.
- Говорите, - нетерпеливо подогнала его Татьяна.
- Он много пьет?
- Д-да. Он и сейчас пьян? – стесняясь поднять на врача глаза, всё же спросила Татьяна. 
- Изрядно, - хмыкнул врач, - изрядно. Сейчас я не советую к нему идти, он от наркоза долго будет отходить. Да и вообще, пусть проспится. Завтра проведаете своего мужа.
- Спасибо, доктор.
- Да не за что, - врач повернулся и усталой походкой пошел вдоль коридора.
Таня еще долго смотрела ему вслед, пытаясь осмыслить полученную информацию. То, что Степан в пьяном виде получил травму, для нее не было неожиданностью. Она давно уже ждала чего-то подобного. Хорошо, хоть живым остался, а вот другая болезнь Степана была для нее ударом. Она много нехорошего слышала о сахарном диабете, но не особо придавала этому значения. Теперь эта болезнь коснулась и ее семьи. Что ж, придется лечить мужа, другого не дано.
Степан долго лежал в больнице: рана на ноге не хотела заживать. Всё же выписали. Он ходил, хромая, долечивался амбулаторно. Вышел на работу, но опять открылась рана, которая только-только зарубцевалась. Пришлось снова лечиться, на этот раз еще дольше.
Татьяна работала за двоих. Смотреть за детьми помогала мама и бывшая свекровь. А она разрывалась между работой, больницей и детьми, пытаясь сохранить хотя бы видимость семьи. Степан, когда его на время выписывали из больницы, только тем и занимался, что пил. Семья разваливалась, но Татьяна ничего уже не могла поделать.
Виталик, брат Тани, переехал жить в село к своей жене, но прожили они вместе недолго. Что-то у них не срослось и они развелись. Он вернулся в город, устроился на шахту.
Саша женился на чудесной девушке Анюте и переехал жить к ее родителям. Вера, по сути, осталась одна, потому что Виталик недолго скучал и стал примаком одной вдовушки, где застрял, видимо, навсегда.  Таня не хотела, чтобы ее мать страдала в одиночестве и частенько навещала ее, оставляя иногда девочек на ее попечение.
   Татьяна работала в магазине, знала все новости, потому что покупатели почти всегда были одни и те же и старались поделиться услышанным. В один из дней в магазин вошла мать одного из одноклассников Тани – Вовы Дидиченко – в черном траурном платке и стала покупать конфеты и печенье.
- Тетя Маша, что случилось? – не выдержала Татьяна.
- Вова, Володенька мой погиб, - тут же заплакала женщина, вытирая слезы.
- Как?! – ахнула Татьяна, схватившись за сердце.
Володя был спокойным парнем, немного полноватым, добродушным. Женился совсем недавно на сельской девушке, привез ее в город к матери.
- Попал под обвал. На Артеме земля просела, людей привалило. Достали человек двенадцать, а остальных придавило-о-о, - разрыдалась женщина. – И моего Володеньку тоже.
- Давно это случилось?
- Да вот три дня только. Сегодня шахта будет хоронить всех в братской могиле. Вот надо конфеток купить, раздать людям на помин души.
На шахтах довольно часто во все времена бывали трагические случаи. То порода обвалится, то метан взорвется. Как бы ни старалась служба охраны труда, но всё предусмотреть была не в состоянии. Оборудование на шахтах стояло старое, еще дореволюционное. Кое-где его заменяли, модернизировали, усовершенствовали, но поменять полностью, естественно, не могли, не хватало средств.
После подобных трагедий создавались комиссии, которые всегда находили виновных, а ими, как правило, оказывались директора, главные инженеры, инженеры по технике безопасности, мастера. Кого-то отстраняли от должности, кого-то судили, а шахтеры и дальше погибали от несостоятельности всей нашей системы. В погоне за выполнением плана о людях заботились только на бумаге, потому что страна требовала угля и металла любой ценой. Потому что надо было выполнять пятилетку за пятилеткой, а времени на остановку шахты и замену оборудования и технологии просто не было.
Каждый день, спускаясь в ствол шахты, люди подвергали себя смертельному риску. Семьи с нетерпением и тревогой каждый день ожидали возвращения своего кормильца с работы: лишь бы живой вернулся, лишь бы ничего не случилось. Так и жили годами: от обвала до обвала, от взрыва до взрыва.
Татьяна в этот момент подумала о старшем брате, который тоже трудился на шахте. Мать его отговаривала, жена была против, но он  не увольнялся, потому что в городе особо с другой работой не разгонишься: везде одни шахты да рудники. Хорошо хоть Саша стал водителем. Устроился на базу, теперь развозит товар по магазинам.
Шло время, а Степану с каждым днем становилось всё хуже. Воспалилась рана, его опять положили в больницу и ампутировали ногу выше колена. Это был удар для всей семьи. Для Татьяны начался ежедневный кошмар, которому не было видно конца. Она отдыхала только на работе. Дома надо было смотреть за детьми, ухаживать за мужем, готовить, стирать, убирать. И так ежедневно, без отдыха, без какого-то перерыва.
Степан никак не мог привыкнуть к своему новому положению молодого пенсионера по инвалидности. Он учился ходить на костылях, учился приспосабливаться к жизни в новом статусе. Не всегда получалось, и тогда на голову жены сыпались несправедливые упреки во  всех смертных грехах. Часто доходило до рукоприкладства. Татьяна мужественно переносила оскорбления и побои. К матери жаловаться уже не бегала: молча плакала в подушку, проклиная свою несчастливую судьбу. Частенько хотелось укоротить себе век, но мысли о детях останавливали ее от суицида.
Лера была уже практически невестой. Она рано стала встречаться с мальчиками, хотя Татьяна и запрещала ей это, памятуя о своей ошибке юности. Но разве дети слушают родителей? Она всё свое детство прожила с Евдокией Тихоновной и только к пятнадцати годам окончательно вернулась к матери: бабушка тихо умерла, напугав внучку. Вера просила Леру, чтобы та переехала жить к ней, но тут воспротивилась Татьяна.
- Девочка почти взрослая. Глядишь, и замуж скоро выйдет, а с матерью почти не жила вместе. Пусть она живет в семье, а бабушку будет проведывать чаще.
Вере ничего не оставалось, как согласиться. Она осталась совершенно одна в квартире, но дети и внуки проведывали ее ежедневно, так что скучать не приходилось. Да и пятилетняя Катюша частенько оставалась ночевать у нее, особенно, если в доме родителей пьяный Степан начинал учить уму-разуму свою жену.
Татьяна вдруг решила, что она должна найти родного отца Леры. Никому ничего не говоря, пошла в военкомат и написала заявление о розыске. Капитан, принимавший заявление, посоветовал обратиться в милицию.
- А зачем милиция? Он ведь не преступник, - немного растерялась Татьяна.
- А вы кто ему будете? – поинтересовался капитан.
- Никто, - совсем засмущалась женщина, - просто знакомая.
- Татьяна Васильевна, - заглянув в заявление, обратился к ней капитан, - во время войны столько людей пропало без вести. Их ищут родные и близкие. Уже столько лет прошло. Если бы был жив, сам давно бы объявился. А если мы всех знакомых начнем разыскивать…
- Поймите, товарищ капитан, мне очень надо его найти. Очень.
- Понимаю. Но как его можно найти, если вы даже отчества его не знаете? Откуда он родом? Может, он спокойно дома живет, а вы его тут ищете?
- Он говорил, что живет недалеко от Чернигова, - вспомнила Татьяна.
- В каком районе? Поточнее, пожалуйста.
- Не знаю, не запомнила, - огорчилась Татьяна.
- Ну, вот. Знаете, сколько Иванов с такой фамилией?
- Ой, вспомнила! Он сказал, что у него такая фамилия, как и село его называется!
- Ну, вот это уже кое-что. Ладно, Татьяна Васильевна, я попробую вам помочь, но ничего конкретно не обещаю, - обнадежил ее капитан.
- Товарищ капитан, только у меня к вам одна большая просьба.
- Какая еще?
- Не надо сообщать мне домой. Я буду сама к вам приходить и узнавать результаты поисков. Хорошо?
- Как вам будет угодно, - согласился капитан. – Тогда приходите не раньше, чем через месяц. Пока запрос составим, пока вышлем, пока ответ придет…
- Понятно. Спасибо вам большое.
С тех пор Татьяна стала ходить в военкомат ежемесячно, как на работу. Но капитан всё время отправлял ее домой без ответа, и она поняла, что никто не ищет ее Ваню.  Правильно говорят, если хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам. Она с большим трудом нашла подробную карту Черниговской области и разыскала село Даничи. Дело оставалось за малым:  или письмо написать, или же самой поехать туда.
Но что она напишет? Что до сих пор любит его и у них есть дочь? Насчет любви была бы не совсем правда. Она часто вспоминает его, особенно, когда смотрит на Леру, но чувства давно уже выветрились и забылись. Просто сообщить, чтобы он знал о дочери? Но зачем? Она ее уже вырастила и Лера знает, что ее отец Владимир умер. Зачем сейчас травмировать девочку? Он женат и у него есть дети, по крайней мере, один ребенок должен быть точно. Что будет, если его жена узнает о его измене? Да и жив ли он вообще? Можно поехать в то село и всё разузнать самой. Но что это даст, что изменит?  Послевоенные годы не вычеркнешь, не изменишь. Татьяна сама не понимала, зачем она вообще затеяла эту возню, этот поиск. Если бы Иван был жив и хотел ее видеть, он бы приехал сразу после войны. А по истечении пятнадцати лет на что она надеется?
В один из жарких июньских дней, когда Татьяна вышла от матери, ее вдруг окликнул женский голос. Она обернулась и не сразу в немного располневшей  рыжеволосой женщине узнала свою бывшую подругу Тамару Лысенко.
- Тамара, это ты? – удивленно произнесла Татьяна, немного оторопев.
- Чего испугалась, словно прокаженную увидела?
- Да не испугалась я, просто удивилась, - оправдалась Татьяна. – Ну, здравствуй.
- Здравствуй, подруга. Как поживаешь?
- Помаленьку. А ты как же? Где ты пропадаешь вообще? Так давно о тебе ничего не знаю.
- Если бы захотела что узнать, так к матери моей зашла бы да спросила, я ведь ни от кого не прячусь, - немного обиженным тоном проговорила Тамара.
- Да всё за семейными делами да работой некогда, - Татьяна покраснела.
Действительно, она уже несколько лет не заглядывала к подруге домой. Бывало, спросит у своей матери, как там Ксения Федоровна поживает, да на том  и всё.
- А сейчас время  есть? Может, посидим, поговорим? – предложила Тамара, не совсем понимая, о чем они будут говорить после многих лет разлуки. Но что-то необъяснимое руководило ею, толкая на общение с бывшей подругой. Может, желание похвастать своим замужеством, спокойной  обеспеченной жизнью. Но больше всего хотелось ей понять, правильной ли оказалась ее догадка относительно знакомства Тани с Иваном? – Пойдем ко мне домой.
- Что ж, можно и поговорить, - согласилась Татьяна, хотя никаких дружеских чувств к Тамаре она уже давно не испытывала и даже простого любопытства к ней не было – она просто вычеркнула ее из списка своих друзей, - идем.
Ксения Федоровна обрадовалась, увидев двух подружек вместе. Она обняла Таню и даже прослезилась, усадила за стол, а сама побежала на кухню готовить угощение. Таня осмотрелась: ничего существенно не изменилось после ее последнего посещения лет десять назад. Та же этажерка из лозы, те же рамки с фотографиями на стенах. Исчез только портрет Сталина, а на его месте висит большая фотография Тамары с мужем. Таня подошла ближе и стала рассматривать этот снимок. Мужчина был старше Тамары, но с симпатичным открытым лицом, с локоном волос, закрывавшим половину высокого лба. Широко посаженные светлые глаза, казалось, смотрели прямо в душу, настолько пронзительным был взгляд. Косоворотка обтягивала мощную шею и широкие плечи.
- Это мой Данила, - не вставая из-за стола, сказала Тамара. – Хочешь, покажу фотографии, их у меня много.
- Давай, - согласилась Татьяна, присаживаясь к столу.
Тамара достала пакет и высыпала на стол кучу фотографий.
- Рассказывай, где и как сейчас живешь? – из простого любопытства спросила Таня, рассматривая фото, на котором Тамара в арестантской фуфайке была запечатлена на фоне паровоза и массы ликующих людей.
- Это я в Лабытнанге, - объяснила Тамара. – Живу в Черниговской области, в селе Вербичи. Слышала о таком?
- Нет, откуда? – у Татьяны при слове «Черниговской» ёкнуло сердечко. – Я в тех местах никогда не была.
- А это мы с мужем уже в селе. Вот наш дом. Нравится?
- Да, дом хороший, - согласилась Таня, потянув следующую фотографию, и вдруг у нее потемнело в глазах: на нее пристально смотрел Иван, обнимая за плечи худенькую девушку.
- Это родная сестра моего Данилы  - Мотя,  с мужем Иваном, а вот их детки, - донеслось до слуха Татьяны, как из подземелья. В глазах постепенно прояснилось, и Таня пристально всмотрелась в фотографию. Иван почти не изменился: такой же худой, только немного раздавшийся в плечах, возмужавший. На другой фотографии был запечатлен  высокий мальчик, удивительно похожий на Ивана, который  держал на руках маленькую девочку с большим бантом, рядом с ним по стойке «смирно» стояла девочка лет восьми. Татьяна подумала, что его дети по возрасту такие же, как и ее дочки.
- Как он тебе? – вопрос Тамары еле пробился к сознанию Татьяны.
- Кто?
- Ну, Иван? – Тамара с интересом наблюдала за реакцией подруги.
- Ничего, - выдавила из себя, понимая, что еще немного, и  она выдаст себя с головой. Делиться с Тамарой фактом своего знакомства с Иваном она не собиралась. Столько лет никто об этом не знает, и знать не должен. – А что, собственно, тебя интересует?
- Да ничего. Просто, очень интересный мужчина. Я бы с таким не прочь…
- Так в чем же дело? По-моему, наличие жены и детей тебя остановить не должно, - съязвила Татьяна.
Тамара, конечно, заметила интонацию, с какой были сказаны эти слова, но сделала вид, что всё в порядке, даже засмеялась.
- А это меня и не остановило, - решила она «добить» подругу. – Такой мужчина, скажу я тебе…
- А как же муж?
- А что – муж? У каждой нормальной женщины должен быть и муж, и любовник. Иначе, какая же она женщина?
- Интересная у тебя позиция, - произнесла Татьяна, но дальше развить мысль ей помешала вошедшая с подносом в руках Ксения Федоровна.
- Что, девочки, заждались? Сейчас будем пить чай. Томочка, помоги расставить.
Тамара кинулась помогать матери и больше к этому разговору они уже не возвращались. Разговор пошел о работе, планах на будущее. Татьяна посидела немного для приличия и засобиралась домой.
После этой встречи окончательно отпал вопрос розыска Ивана. Тем более что и искать далеко его не надо: известен и адрес и его семейное положение. По фото видно, что он любит свою жену, так нежно и бережно обнимал ее за плечи. О ней, Татьяне, он точно забыл. Значит, и она вычеркнет его из своей памяти навсегда, даже изредка вспоминать не будет!
К ним в гости заглянул старший брат Виталий. Ему шел  тридцать первый год, и это был уже далеко не мальчик. Работа в шахте наложила на него свой отпечаток. Шахтеров всегда можно узнать по маленьким черным точкам угля, въевшегося в расширенные поры лица, по черному ободку ногтей, которые практически невозможно убрать без следа. От долгого пребывания под землей кожа становится бледной, с землисто-сероватым оттенком. Виталий был худым мужчиной, ничем не напоминавшим того пухлого мальчика, каким он был в детстве.
- Я к вам ненадолго, просто проведать заехал, - объяснил он свое появление.
- Проходи, что застрял на пороге? – дружелюбно пригласил Степан, радуясь появлению родственника: будет повод выпить. – Таня! Встречай гостя, накрывай на стол.
- Не надо – на стол. Я ненадолго.
- Проходи, проходи, присаживайся, - Степан переложил  костыли на другую сторону своего стула, протянул руку, - ну, здорово. Как поживаешь?
- Помаленьку. Вот, был у матери, решил и вас навестить, - пожав Степану руку, Виталий присел на край стула. – Где Татьяна, где дети?
- Да тут они. Таня! Ты где там? – громко крикнул Степан.
- Иду, иду, - на пороге комнаты появилась Татьяна уже с подносом в руках. – Привет, Витася. Молодец, что зашел. – Она расставила на столе тарелки, достала из шкафчика бутылку водки. – Рассказывай, что у тебя нового?
- Да вот решил работу сменить.
- Ну, наконец. Мы столько тебе говорили, чтобы бросал ты эту шахту, ничего хорошего в этой работе нет.
- Танюшка, но ведь кто-то должен и шахтером работать, - возразил Виталий.
- Должен, согласна. Но если есть возможность этого избежать, то лучше там не работать. И куда же ты переходишь?
- На комбинат. Иду учеником сталевара. Там в декабре этого года должны запустить 600-тонную мартеновскую печь номер один, требуются люди.
- Да, это дело. Только тяжкий это труд, - вздохнул Степан, - не каждый у печи выдержит.
- Если я в шахте выдержал, то и у печи выдержу. Работают ведь люди, тем более, горячий стаж заработаю.
- Да, наш комбинат – всем комбинатам комбинат, - глубокомысленно изрек Степан, разливая водку по рюмкам. – После такой войны смог восстановиться  и уже три года выпускает криворожскую сталь. Вот попомните мое слово, что наша «Криворожсталь» скоро переплюнет все подобные комбинаты. Вот за это и выпьем!
- Слыхали о Сашкиной футбольной команде? – закусывая хрустящим огурчиком, спросил Виталий.
- Что? – в один голос спросили супруги.
В 1959 году при спортивном клубе «Горняк» была создана официально футбольная команда мастеров, которая стартовала в классе «Б». Они отыграли круг и заняли двенадцатое место из пятнадцати. Результат был не ахти какой, но криворожане заявили о себе в футбольном мире. Футболисты-любители становились профессиональными игроками, хотя у каждого была официальная работа, в ущерб которой проводились тренировки и игры. В эту команду попал и их Саша, который с детства увлекался футболом.
- Их команде, наконец-то, имя присвоили. Теперь будут называться «Авангард», а то как-то слишком просто звучало – команда города Кривого Рога.
- Правильно, с названием лучше, - согласился Степан, - только мне кажется, что Сашка уже староват для того, чтобы по полю гонять.
- Если тренер его держит, значит, еще может что-то наш братец, - возразил Виталий. – Где же ваши девицы-красавицы? Хотелось бы взглянуть на племянниц.
- Сейчас позову, - Татьяна пошла в дальнюю комнату, откуда слышна была негромкая музыка.
Через минутку оттуда появилась Лера, за ней следом бежали Настя и Катя.
- Дядя Виталик, а мы не слышали, что вы пришли, - Лера поцеловала его в щеку, на секунду прильнув к любимому дяде. Следом за ней такую же процедуру проделали и остальные. Пятилетнюю Катю Виталий посадил на колени и достал из кармана пакетик с конфетами.
- А это тебе.
- Что надо сказать дяде? – подсказала Татьяна дочке.
Та засмущалась и промолчала, уткнувшись Виталию в плечо.
- Ладно, ладно, моя красавица, - он гладил девочку по спине с большой любовью. – Иди, поделись с сестрами. А Леру уже замуж выдавать надо.
Этими словами он поверг девочку в большое смущение. Ее ресницы затрепетали и закрыли голубые глаза, бросив тень на розовые щеки, мгновенно ставшие красными. Она нервным движением перекинула толстую светлую косу за спину и выпрямилась, так напомнив Виталию Татьяну в детстве.
- Виталик, не смущай мне дочку, - засмеялась Таня, - а то еще возомнит о себе.
- Да разве я что плохое говорю? Наоборот, сказал, что выросла уже красавица, пора  и о женихе подумать. Или я уже опоздал со своими советами? – Виталий с хитринкой взглянул на племянницу, которая зарделась еще больше.
- Ну, вы и скажете, - девочка крутнулась на одной ноге и выскочила из комнаты.
- Вот видишь, своими шутками достал девчонку, - укорила брата Татьяна.
- Ладно, Настенька, а как твои дела? – повернулся он к средней племяннице, которая спокойно наблюдала за разговором.
- У меня всё в порядке, - невозмутимо ответила девочка, не сходя с места.
- Вот молодец, - похвалил дочку Степан. – Идите, играйте.
Девочки опять побежали в большую комнату, где играло радио. Сразу же раздались визги: видимо, делили конфеты.


***
   
Тамара Лысенко, вернее, уже Шинкаренко, приехала проведать свою мать, с целью уговорить ее переехать жить к ним в село. Детей у них с Данилой быть не может, а места хватало на всех. Мать оставалась одна в большом городе, и о ней надо было кому-то позаботиться. Но Ксения Федоровна отказалась переезжать.
- Доченька, я благодарна вам с Даней, но как же я тут всё брошу?
- Давай продадим квартиру. Зачем она нам? – предложила Тамара.
- Нет, - не согласилась мать, - вдруг я перееду к вам и стану мешать. Что тогда? Куда деваться? Нет, лучше уж я тут останусь. Как-нибудь доживу свой век.
Долго уговаривала Тамара свою мать, но та так и не согласилась. Она еще неплохо себя чувствовала, работала, себя обеспечивала, и стеснять дочь с зятем не хотела.
Тамара гостила у матери уже дней пять, когда встретила Татьяну. Затихшее  чувство былой  зависти опять всколыхнулось в ней и взяло верх над здравым смыслом. Она с большим интересом наблюдала за реакцией Тани на фото Ивана Данича и увидела то, что и предполагала увидеть: она была с ним знакома! Тамара видела следы волнения на изменившемся вдруг лице подруги и ожидала, что та о чем-то спросит, но Таня промолчала.
Тамара специально захватила с собой те злосчастные фотографии: она предполагала, что обязательно найдет возможность показать их Татьяне. И специально сказала о том, что имела что-то с Иваном, хотя это было далеко не так. После того случайного поцелуя Иван ее избегал, и вскоре они с Мотей и детьми переехали обратно в свое село, хотя дом еще не был до конца достроен. Данила уговаривал их еще пожить у них, но Иван решил, что дома им будет лучше, несмотря на то, что его отец их явно невзлюбил. Тамара понимала, что Иван уезжает, в основном, из-за нее, боясь неосторожным действием или необдуманным поступком разрушить свою семью.
Она любила своего Данилу, была благодарна ему за доброе отношение к ней, но чувство авантюризма подчас толкало ее на «подвиги». Хотелось попробовать что-то новое, немного «пощекотать нервы». Иногда на, не совсем хорошие, поступки ее толкала зависть или месть. Она до сих пор непонятно за что мстила Татьяне, стараясь отобрать у нее всё, что та так любила. С Иваном у нее не получилось, но Таня ведь об этом не знает, она думает, что и на этот раз Тамаре повезло больше, а, значит, ей будет больно, что и требовалось доказать.
Тамара после встречи с Таней была удовлетворена, хотя чувство зависти стало грызть ее еще больше: у Татьяны было трое детей, а она лишена такой возможности и в этом уже никак не сможет обогнать бывшую подругу.
У нее в городе оставалось еще одно дело. Надо было найти Веру Столбову и отомстить ей по полной программе. Тамара решила, что не уедет из города, пока не завершит свою миссию. Веру она нашла быстро. Та по-прежнему работала на швейной фабрике и была уже начальником цеха. Она вышла замуж, родила сына.
Написать на нее донос? Но время доносов и анонимок уже минуло. Это раньше, не особо разбираясь, сразу ссылали людей в лагеря, а сейчас анонимку просто не станут рассматривать. Еще и вляпаться можно. Просто встретить и дать пощечину? И что это даст? Да ничего. Тамара ломала себе голову, что же предпринять?
За время, проведенное на зоне, она продумывала множество версий отмщения, вплоть до физического устранения. Тамара мечтала, как Верка будет умирать долгой мучительной смертью, а она будет смотреть на ее агонию и наслаждаться. Надо ее убить. Да, надо ее убить! Это будет наказание по заслугам. Из-за нее у Тамары не было молодости: она вся прошла в фуфайке, валенках и спецовых рукавицах. На холоде и на морозе. Тамара до сих пор не может отогреться. Из-за нее, Верки, у Тамары умер сын и больше не будет детей. Из-за нее она вынуждена была выйти замуж за человека, которого и любила-то не очень, просто на безрыбье и рак – рыба. Из-за нее разрушилась и поломалась вся жизнь, никакой учебы, никакой карьеры. Теперь она вынуждена быть простой рядовой колхозницей всю свою жизнь. А разве она о такой жизни мечтала?! Она – городская красавица – вынуждена жить в зачуханном селе и работать в поле. За это стоит отомстить!
   Сынишка Веры Столбовой ходил в садик. Тамара несколько раз подходила к ограде садика, наблюдала за играющими детьми, за четырехлетним Антошкой. Она еще не придумала, что сделает, но поняла, что ее месть состоится, если что-то произойдет не с самой Верой, а с ее сыном. Она даже познакомилась с ним, когда детей вывели на прогулку в парк. Мальчик был общительный и спокойно подошел к незнакомой тете, которая предложила ему конфетку. Он посидел немножко возле нее на парковой скамье, болтая ножками и усердно облизывая конфету на палочке, пока воспитательница не позвала его.
Тамара осталась сидеть в парке, наблюдая за играми детей и вынашивая коварный план жестокой мести. Она не замечала красот летнего парка, не слышала шума крон деревьев от легкого дуновения ветра, не обращала внимания на целующиеся парочки на соседних скамейках – ее мозг сейчас работал в напряженном режиме, выстраивая цепочку действий, способных поразить Столбову в самое сердце. Она придумала!
Тамара вернулась домой и стала собирать вещи, поспешно бросая в сумку скомканные платья и кофточки.
- Тамарочка, ты уже собираешься уезжать? – взволнованная Ксения Федоровна встала на пороге, вытирая руки. Она готовила единственной дочери ужин и не предполагала, что та соберется ехать прямо сегодня, тем более что еще вчера собиралась остаться пожить возле мамы несколько дней.
- Да, мама, надо ехать. Если бы ты согласилась переехать к нам, я бы, конечно, задержалась, пока бы не утрясли все дела. А так чего сидеть? Там – работа, муж, надо ехать.
- Хочешь успеть на сегодняшний поезд?
- Да, поеду немного раньше, попытаюсь взять билет. Если не получится – вернусь. Ладно, мамочка, ты тут не скучай, я буду приезжать, проведывать тебя. Если что понадобится, пиши, - Тамара поцеловала свою старенькую мать, подумав при этом, что она действительно постарела и надо бы не оставлять ее одну, но упрямство матери не преодолеть.
- Прощай, доченька, - расплакалась Ксения Федоровна, - чует мое сердце, что не увижу тебя больше.
- Мамочка, что ты говоришь? – кольнули в сердце слова матери.
- Если бы я знала, что ты сегодня поедешь, я бы хоть пирожков напекла, зятю передала бы, а так уезжаешь без гостинцев, нехорошо это, - все еще обнимая дочь, говорила мать. – Возьми хоть какой-то тормозок, ехать-то далеко.
- Хорошо, мама, тормозок давай.
Ксения Федоровна бросилась на кухню и поспешно стала заворачивать в газету кусок колбасы, хлеб, огурцы, помидоры. Тамара положила еду в сумку и запретила матери провожать ее. Ксения Федоровна долго смотрела в окошко, как уходит ее дочь, сердце сжалось в комок, предчувствуя опасность для единственного ребенка.
Тамара направилась прямиком к садику. Сумка была легкой, идти быстро не мешала. По ее подсчетам дети после прогулки уже пообедали, поспали и опять вышли на прогулку. Только куда их поведут на этот раз? От этого зависел успех ее операции. Тамара остановилась в тени развесистого дерева и стала внимательно наблюдать за садиком.
Вывели старшую группу, и повели в парк напротив садика. Хорошо, возможно, и младшеньких туда же поведут. Тамара перешла дорогу и тоже отправилась в парк. Она выбрала скамейку, чтобы была видна дорожка, по которой могли пройти дети, и стала ждать. Вскоре появилась еще одна группа деток, но Антона среди них не было. Тамара заволновалась, подумала, что ребенка уже кто-то забрал, но тут на дорожке показалась еще одна группа малышей. Антон шел позади, отставая от всех и разыскивая в траве только ему ведомые вещички. Воспитательница что-то крикнула ему, и он тут же догнал товарищей. Детей провели мимо Тамары, она улыбнулась Антону, и мальчик улыбнулся ей в ответ. Детвора разбрелась по парку в поисках каштанов,  одуванчиков. Воспитательницы собрались все вместе и уселись на скамью спиной к Тамаре, о чем-то оживленно беседуя и изредка окликая кого-то из детей, кто заходил слишком далеко. Момент был самый подходящий.
Тамара достала из сумки пакетик с конфетами и поманила к себе Антона, который бегал неподалеку и поглядывал на тетю, которая утром дала такую вкусную конфетку. Мальчик словно ждал этого знака. Он вприпрыжку подбежал к тете и уставился на нее своими большими глазенками.
- Антошка, хочешь конфетку? – ласково спросила Тамара.
Мальчик кивнул головой, не отводя взгляд от пакетика.
- Воспитатели запрещают брать конфеты у посторонних людей?
Мальчик опять кивнул головой, и Тамара увидела, как он похож на свою мать. Вера тоже иногда делала такой вот жест головой.
- Тогда незаметно беги вон в ту беседку. Я сейчас тоже туда подойду и дам тебе целый пакет конфет. Понял?
Мальчик так же молча кивнул в знак согласия  и тихонько пошел в сторону беседки. Но пошел он не прямо, а свернул к кустам и, когда его воспитатели уже не могли видеть, помчался бегом. Тамара поднялась и, не спеша, направилась к выходу из парка. Ни одна воспитательница даже головы не повернула в ту сторону. Мальчик уже сидел в беседке, весело болтая ногами в предвкушении сладостей.
- А мороженого хочешь? – спросила Тамара, протягивая Антону пакетик.
Мальчик схватил пакетик, извлек конфету, засунул в рот и опять кивнул головой.
- Тогда пошли, - Тамара взяла Антона за руку, и мальчик охотно пошел рядом с ней.
Они перешли дорогу и сели в подошедший автобус. Антон спокойно жевал конфеты. Тамара усадила мальчика рядом с собой и прошептала ему на ухо:
- А ты хочешь прокатиться в поезде?
- Хочу, - у ребенка загорелись глаза. – Мы куда поедем?
- К маме. Ты хочешь к маме?
- Хочу. А где она?
- Мама уехала далеко, далеко и попросила, чтобы я привезла тебя.
- А папа?
- И папа приедет, - успокоила ребенка Тамара, криво усмехнувшись.
Они спокойно доехали до вокзала, взяли билет до Киева и так же без препятствий сели в вагон. Тамара накормила мальчика той едой, которую положила ей мать, мысленно поблагодарив ее. Антон вел себя как настоящий мужчина. Он не хныкал, ничего не просил, просто с интересом рассматривал пассажиров. Вообще, как заметила Тамара, он больше молчал, чем говорил, хотя и не сторонился никого. Но Тамара вздохнула спокойно только тогда, когда Антон уснул. Она пристроилась на одной полке с ним, но уснуть не могла.
Она понимала, что мальчика уже ищут. Возможно, кто-то из детей заметил, как Антон уходил из парка вместе с теткой и описал ее внешность. Надо что-то придумать с внешностью и самой, и мальчика. В поезде они в безопасности, а вот уже на вокзале их могут найти. Тамара подумала о том, что сейчас Столбова с ума сходит, и удовлетворенно улыбнулась. Так ей, подлой, и надо! Хотя о том, что подлость-то первой сделала она сама, Тамара так и не вспомнила.
Утром Тамара достала из сумки платье и в туалете переоделась, рыжие заметные волосы накрыла легкой косынкой, завязав ее так, чтобы не выглядывал ни один волосок, подкрасила губы, и получился совершенно другой человек. С мальчиком было сложнее. О детской одежде она не подумала, да и времени не было. Она напялила на него свою кофту, которая болталась до пола, подкатала рукава. Было раннее утро и такое одеяние было оправданным: с утра в Киеве было прохладно. Первое, что она сделала, выйдя из вагона – пошла в первый же киоск и купила мальчику пилотку. Больше ничего из одежды там не продавалось, так что предстояло найти какой-нибудь магазин. Им надо было переехать на автовокзал и дальше ехать автобусом. Тамара потянула Антона за собой на трамвай. Мальчик шел охотно, не упираясь, и только раз спросил о маме. Ему было всё интересно, он вертел головой, рассматривая большой незнакомый город и целые ряды каштанов. Вышли из трамвая, и зашли в магазин. Тамара полностью переодела мальчика, и сейчас в них трудно было бы узнать по описанию их же вчерашних.
- Антошенька, у меня к тебе просьба. Ты не мог бы называть меня мамой? – Тамара заглянула в серьезные глаза ребенка. Антон смотрел на нее совсем по-взрослому, Тамаре даже жутко стало.
- А маму как называть? – его вопрос загнал Тамару в тупик. Она задумалась.
- Когда мы приедем к маме, и ты ее увидишь, конечно, будешь звать ее мамой, а пока ее нет, называй так меня, - вышла из положения Тамара.
- Хорошо, - согласился мальчик.
Они спокойно доехали до села, никто их не потревожил. Тамара даже не задумалась о том, что она скажет Даниле о мальчике. Уже, когда вошли в село, ей вдруг пришла в голову мысль, что свой поступок она как-то должна будет объяснить, и не только мужу. Но дело уже сделано и надо доводить его до конца.
Данила изумленно наблюдал за приближением жены с ребенком за руку.
- Это Антон, - сказала она, опустив глаза. – А это – папа Данила.
- Как ты сказала? – удивленно спросил Данила.
- Ты слышал.
Мальчик с удивлением смотрел на незнакомого дядю, и вдруг его личико перекосилось, и он разревелся. Тамара  с силой удерживала за руку вырывавшегося Антона и не знала, что предпринять.
- Хочу к маме! – визжал мальчик. – Ты же обещала! Мама! Мама!
Данила подхватил мальчонку на руки  и стал успокаивать, но у того началась истерика. Тамара, бросив сумку во дворе, побежала в дом за водой. Она силой влила в рот Антону несколько капель воды, и мальчик стал приходить в себя, понемногу успокаиваясь.
- Антошенька, малыш, успокойся. Сейчас помоемся, отдохнем, покушаем.
- Ты меня обманула. Мама! Мама!
- Неси его в дом, - приказала Тамара ошеломленному Даниле.
- Может, объяснишь?
- Потом. Неси!
Еле успокоили малыша, почти насильно покормили и уложили спать. Антон еще долго всхлипывал, скорее всего, уже во сне, но всё же успокоился.
- Рассказывай, - потребовал Данила, пытаясь поймать ускользающий взгляд жены.
Тамаре ничего не оставалось, как рассказать Даниле всё, что так мучило ее годами. Она такими словами грязи обливала незнакомую ему Веру, что даже мужчине, видавшему виды, стало жутко. Он всматривался в такое знакомое и вместе с тем какое-то, открывшееся с другой стороны, лицо жены и думал, что, прожив вместе почти четырнадцать лет, так и не узнал, какая она на самом деле. Он понял, что Тамара из чувства мести украла ни в чем не повинного малыша и сейчас просто не знает, что с ним делать. Хорошо, хоть ничего не сделала с мальчиком.
- Давай оставим его себе, и будем растить как сына, - предложила Тамара.
- Как ты себе всё это представляешь? Как оформишь документы? Думаешь, люди вокруг дураки и никто ничего не поймет и не спросит?
- Не будем оформлять никакие документы. Хочешь, давай переедем куда-нибудь, чтобы вообще никто ничего о нас не знал, - глаза Тамары лихорадочно блестели.
- Даже, если переедем, всё равно на ребенка надо свидетельство о рождении. Где ты его возьмешь?
- Ты против ребенка?
- Нет, я совсем не против ребенка, но у этого малыша есть отец и мать, которые сейчас, наверное, уже рассудок потеряли.
- Ну и пусть теряют, так им и надо! – воскликнула Тамара, и Данила понял, что ее не переубедишь.
- Ладно, - тихо сказал он. – Ты тут отдыхай, а я пойду на лужок, сена подкошу.
- Хорошо, - согласилась Тамара, устраиваясь поудобнее на широкой кровати. – Иди, только недолго.
Данила взял косу и пошел в сторону трассы, возле которой и находился лужок, где селяне косили траву своим кроликам и птице. Прямо по центру села проходило шоссе, соединявшее Чернигов и Гомель. Вдоль дороги стояли строения клуба, конторы, садика, школы. Жилые дома уходили в стороны от трассы.
Дойдя до лужка, Данила остановился. Он очень хотел детей, прямо бредил ими, но Бог им их не дал. Единственный сынишка умер, а условия Севера отобрали у Тамары способность к деторождению. Мальчик ему очень понравился, но оставить у себя чужого ребенка при живых родителях он считал преступлением.  Только на минутку представив себя на месте родителей Антона, ему уже стало плохо. Он подумал о том, что этого мальчика сейчас разыскивает вся милиция, ищут бедные родители. Рано или поздно, но та же Вера может додуматься, что украсть ребенка могла Тамара и тогда – опять тюрьма и уже надолго. Он закурил и задумался. То, что ребенка надо вернуть родителям – это однозначно, только, как это сделать, чтобы не навредить Тамаре? Он присел на пенек от старой вербы, склонил голову и стал размышлять. За свои сорок лет он много пережил: ссылку в Сибирь, войну, плен, опять ссылку. Вот сейчас только стал жить по-человечески, но жена подсунула такой сюрприз, что вовек не отмоешься. Если мальчика найдут у них, посадят обоих. Не хочется заканчивать жизнь в тюрьме. Данила вздохнул: надо что-то решать. И решать надо именно ему, ждать умных мыслей от Тамары не следовало, она уже совершила преступление, и исправлять положение не собирается. То, что это был конец его семейной жизни, Данила понял уже тогда, когда Тамара стала рассказывать о Вере. Такой злобы он не ожидал от любимой женщины. Да, он ее любил, но жить с женщиной, брызжущей злостью, он уже не сможет. Данила скомкал сигарету, поднялся и решительно зашагал в сторону конторы, закинув косу на плечо.
Милиция забрала Тамару прямо из постели, она даже сообразить со сна сразу не могла, что происходит. Мальчика тоже разбудили и отнесли в машину. Тамара смотрела на Данилу глазами, полными слез. Она поняла, что это он позвонил в милицию, что своим противозаконным поступком она подвела черту под их отношениями, что это конец ее нормальной жизни, конец мечтаниям, конец всему.
Ей разрешили собрать сумку с вещами. Она подошла к Даниле и долго смотрела ему в глаза, стараясь запомнить навсегда. Она понимала, что больше они не увидятся, настолько чужим и холодным вдруг оказался взгляд мужа, который до этого ее любил.
Больше они не встречались. За похищение ребенка Тамаре дали двенадцать лет, учитывая ее прежнюю судимость. Еще до суда Данила подал на развод и их быстро развели. Так судьба их разошлась в разные стороны и больше друг о друге до конца своих дней они ничего не знали.



Часть 3
1961 – 1983

Глава 14               

- Юлька, а ты что тут делаешь? – библиотекарша перегнулась через стойку и рассматривала младшую дочку местного ветеринара.
- Я хочу записаться в библиотеку, - серьезно, без тени улыбки, сказала девочка. Тугие тонкие косички русых волос торчали в стороны, цветное платьице, явно с чужого плеча, мешковато висело на худеньких плечиках, один чулок сполз с ноги и лежал на сандалике как носок.
- А читать ты умеешь? – скрывая улыбку, спросила библиотекарь, потому что девочке явно было годиков пять, не больше.
- Умею, - девочка наклонилась и потерла разбитое колено, густо замазанное зеленкой, - мне уже пять лет.
- Ого, уже большая, - еще больше развеселившись, сказала библиотекарь.
- Большая, - серьезно подтвердила девочка. – Вы мне дадите книжки?
- Разве у вас дома нет книг? – удивилась женщина.
- Дома я уже все прочитала, - вздохнула Юлька.
- Так уже и все? – удивленно переспросила библиотекарь, сгоняя улыбку с лица.
- Да, даже те, которые недавно у вас брала Машка, - опять вздохнула Юлька и сморщила носик. – А Лёня свои книжки от меня прячет, говорит, что мне рано такие читать. А у папы они неинтересные, про болезни всякие. А я не хочу быть врачом.
- Хорошо, возьми вот и прочитай. Хочу послушать, как ты читаешь, - женщина протянула девочке тонкую книжечку с большими картинками.
- И что тут читать? – удивилась девочка. – Здесь же только картинки подписанные. Дайте мне толстую книгу, какую мне можно читать, чтоб Лёнька не забрал.
- Возьми вот эту, читай, - библиотекарь дала Юльке книгу Дефо «Робинзон Крузо».
Юлька еле подняла толстую книжку, устроилась на стуле, аккуратно развернула книгу, глаза ее заблестели, и она стала читать вслух быстро и грамотно, словно взрослая. Да и не все взрослые читают с такой скоростью. Библиотекарь слушала, и глаза ее от удивления округлялись всё больше. Юлька замолчала и читала про себя, быстро водя глазками по строчкам.
- Кто тебя научил так читать? – не выдержала женщина.
- Сама, - ответила девочка. – Книжка интересная. Вы мне ее дадите?
- Ну, такому вундеркинду как не дать. Конечно, дам. А в школу тебе скоро?
- Через два года, - вздохнула девочка. – Я ходила к директору, он не разрешает, говорит, что еще маленькая.
- Хорошо, давай заполним формуляр, - библиотекарь еще не видела таких умных детей и не знала, как ей относится к девочке.- А писать ты умеешь? Здесь расписаться надо.
- Пишу я еще плохо. У меня всегда кляксы получаются, - пожаловалась девочка, но, хотя и с трудом, вывела свою фамилию «Данич». – Меня Машка ругает, если я ее ручку беру.
- Вот и молодец, - похвалила девочку библиотекарь, рассматривая сомнительные каракули.
В этот момент в библиотеку вошел директор школы.
- Михаил Петрович, вы не поверите, но вот эта девочка читает лучше любого взрослого, - с порога выдала ему библиотекарь.
- Мария Федоровна, не преувеличивайте, - улыбнулся директор.
- А вы послушайте, - она схватила первую попавшуюся толстую книгу, - Юлечка, прочитай.
Девочку не надо было долго просить. Она развернула книгу и стала бегло читать. Директор удивленно смотрел на девочку.
- Достаточно. Это ты приходила ко мне недавно, просилась в школу?
- Я, - Юлька снизу вверх просительно смотрела в глаза могущественному директору школы.
- Так, так. А писать умеешь?
- Не очень, - вздохнула девочка.
- А считать? Арифметику знаешь?
- Считать умею. Только в табличке умножения немного путаюсь.
- Сколько тебе исполнилось?
- Пять лет. Уже шестой год идет.
- А стихи наизусть знаешь?
- Прочитать?
- Читай.
И Юля наизусть стала читать детскую книгу «Машенька». Мария Федоровна сразу узнала эти стихи, потому что ее дочка когда-то учила отрывочек из этой книжечки. Это был рассказ о девочке Маше в стихах. Директор не останавливал. Он о чем-то напряженно думал. И когда Юля сказала: «Конец», он не сразу ей что-то ответил. За это время в библиотеку зашло несколько человек и все с удовольствием слушали стихи. Они стали аплодировать девочке, а директор произнес:
- Что ж, неудивительно. Двое старших детей – отличники, почему же младшая должна быть хуже? Как тебя зовут?
- Юля Данич, - гордо ответила девочка.
- Вот что, Юля, скажи папе, чтобы пришел ко мне в школу.
- Хорошо, - обрадовалась девочка. – Можно? – она потянула к себе «Робинзона Крузо» и вопросительно взглянула на библиотекаря.
- Хорошо, бери, - разрешила та и девочка пулей выскочила из библиотеки, чтобы, не дай Бог, не передумали и не забрали такую интересную книжку. 
Иван сходил в школу, но не согласился отдать дочку туда раньше времени, хотя директор школы был уже согласен взять девочку в первый класс.
- Она умна не по годам. Наверное, от старших детей учится?
- Да вы знаете, Михаил Петрович, сколько я вижу, старшие гоняют ее, чтобы не мешала. Она сама как-то до всего своим умом доходит.
- Так, может, всё-таки попробуем?
- Нет, пусть подрастет, - решил Иван. – Еще успеет.
Так у Юльки счастливое детство, свободное от школы, продлилось еще на два года, и в школу она пошла со своими однолетками.
Иван достроил новый кирпичный дом, который стоял в метре от старого деревянного. В старом доме остался жить один Тимофей. Все стены дома он завесил иконами, благо, теперь никто ему не мешал. К нему стали ходить какие-то старики, часто чужие, незнакомые. По вечерам из дома доносился гул молитвы. Это привлекало внимание детей, и они заглядывали в окна, пока Тимофей не додумался занавешивать их старыми одеялами. Ему было уже под восемьдесят, по хозяйству ничего не делал, только курей гонял, но сторожем еще работал. Его перевели сторожить колхозный сад, и он, как и раньше, с берданкой наперевес каждый вечер гордо шествовал по селу, пугая своим внешним видом маленьких детей.
С Иваном и Мотей он практически не общался. Ивана к тому времени избрали секретарем партийной организации колхоза, а это шло вразрез с религиозными чувствами Тимофея. Но кормила его, как и всегда, невестка. Сама она в дом не заходила, носили еду деду дети. Дольше всех могла говорить с дедом Юлька. Хоть и маленькая, но уже начитанная, она могла часами спорить с ним на разные темы. Она, в отличие от остальных обитателей дома, прочитывала все газеты от корки до корки и была всегда в курсе всех новостей.
Вся семья была занята делом: папа уезжал на работу рано, потом уходила мама, Лёня и Маша шли в школу, а Юля оставалась дома одна. Она любила поспать, но и у неё были свои обязанности. Она должна была следить за утками и вовремя подсыпать им зелень, когда они вперевалку приходили с пруда; в обед надо было насыпать курам зерна; подмести пол во всех комнатах и промыть его на кухне; помыть посуду и отнести обед деду. Обычно она без труда справлялась со всеми делами, брала книжку, усаживалась на крылечке и ждала, когда дед отоспится после ночного дежурства и выйдет из своего дома во двор. Тогда она бежала на кухню, брала приготовленную мамой еду и несла деду в дом. Она любила разговаривать с дедом.
Тимофей приводил себя в порядок и чинно усаживался за стол. Юлька наливала ему суп из маленького горшочка или накладывала кашу, и усаживалась напротив. Она наблюдала, как дед ест: неторопливо, подбирая каждую крошечку упавшего хлеба, вымакивая остатки супа и подчищая тарелку после каши. Всё это он запивал чаем или компотом и только после этого поднимал глаза на внучку.
- Какие новости? – начинал он разговор.
И Юля рассказывала ему обо всем, что успела прочитать или услышать за вчерашний день. Потом дед начинал возражать по какому-то вопросу или высказывать свое мнение и начинался их обычный спор, который заканчивался тем, что Юля доказывала свою правоту, а дед – свою. Тимофей спорил с девочкой, как со взрослым человеком, и никогда не делал скидку на возраст.  Камнем преткновения всегда была религия. После споров на повышенных тонах Тимофей часто выгонял Юльку из дома и кричал, чтобы ноги ее больше в этом доме не было, она убегала и до вечера дулась на деда, но к вечеру тот отходил и выносил внучке горсть конфет. Так они мирились, а на второй день повторялось всё опять.
Старый дом мешал новому. Дома стояли впритык, и старый дом загораживал окна новому. В доме было темновато, сумрачно. Уже не раз Мотя говорила Ивану, что надо уговорить Тимофея снести старый дом, а его забрать жить к ним. Всё равно ведь питаются вместе, да и надоело разливать еду каждый день по разным горшкам.
- У нас не дом, а проходной двор, - говорила Мотя. – Какие-то чужие люди постоянно шляются по двору, неизвестно, чем они там занимаются. Я думаю, что пора прекращать это.
- Хорошо, я поговорю с отцом, - пообещал Иван, но всё откладывал разговор. Мотя решила поговорить со свекром сама. Кончилось это тем, что Тимофей вообще взбеленился.
- Переселиться?! Мой дом вам помешал!? Да я вас…, - он схватил косу, которая стояла возле сарая, и замахнулся на Мотю.
Та не стала ждать, когда она опустится на нее, и рванула по улице. В этот момент из дома выбежала Юля. Она увидела, как дед бежит за мамой, и с криком  побежала следом. Тимофей услышал, что сзади кто-то кричит, и повернул назад. Девочка бегала гораздо быстрее, чем восьмидесятилетний дед, и ей не составило труда быстро оторваться от него. Мотя в тот миг испугалась за дочку и, вместо того, чтобы убегать от Тимофея, побежала за ним. Соседи, услышав шум, повыбегали на улицу и созерцали странную картину, в которой трудно было понять, кто за кем гонится. Очевидно было только то, что в руках старого Тимофея была острая коса. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в это время в конце улицы не показалась бричка, в которой ехал Иван. Он сразу оценил обстановку и стегнул лошадь. Она  понесла, и через минуту Иван уже вырывал из рук ошалевшего от злости отца косу. Соседи скрутили руки старику, который вырывался и осыпал всех подряд проклятиями. Вышел со своего двора старший брат Тимофея – Прокоп, дом которого стоял  в конце улицы. Он был старше Тимофея на несколько лет, но в их семье все были долгожителями, и девяносто лет был не показатель. Прокоп остановился около разбушевавшегося младшего брата и грозно на него посмотрел. Он ничего не сказал, но Тимофей вдруг стушевался, замолчал, расслабился. Соседи, державшие его за руки, поняли, что угроза миновала, и отпустили его. Тимофей, склонив голову, побрел домой.
- Пугач разбушевался, - сказал кто-то из соседей.
- Да он всегда таким был, - прошамкала баба Ульяна. – С ним ни одна девка не хотела иметь дело.
- Баба Уля, Пугач за вами тоже ухлёстывал? – с улыбкой спросил молодой парень.
- И за мной тоже, чего смеешься? Я ведь в молодости красавицей была, - вздохнула старая Ульяна.
Парень захихикал, видно, не представляя старую сморщенную и сгорбленную старуху красавицей. Соседи, переговариваясь и обсуждая происшествие, разошлись по домам, а Иван, разозленный и перепуганный тем, что могло бы произойти с его семьей, бросив лошадь, устремился домой.
- Иван, ты чего? Успокойся, всё уже закончилось, - успокаивала его Мотя.
- Чего он за вами погнался?
- Я только сказала ему, чтобы он перебирался в наш дом. Предложила разобрать старый дом, нам сарай новый можно построить, вот он и …
- Понятно.
Иван, опередив Тимофея, который тихонько плелся по улице к дому, забежал в свою старую хату, и стал лихорадочно срывать со стен иконы. Поняв, что сразу все не унесет, он содрал с кровати покрывало и стал бросать их туда. Большинство икон поместилось, он с трудом поднял покрывало и вынес во двор. Высыпав их возле колоды, на которой рубили дрова, он с остервенением стал их рубить. Мотя с Юлей с ужасом ждали, когда Тимофей зайдет во двор.
- Что делаешь?! Падла, что делаешь?! Убью!!! – Тимофей бросился на Ивана, но тот грозно поднял топор и Тимофей остановился.
- Вам иконы дороже людей? – тихо, но так, что мурашки пробежали по коже, проговорил бледный Иван. – Дороже?
- Что ты понимаешь?! Это же сам господь Бог!!!
- Если вы верите в Бога, он должен быть у вас внутри, а не на стенах. Неужели ради этих вот досок вы готовы были убить мою жену и свою внучку? Неужели ради картинок вы готовы были лишить жизни своих родных? Отец! Опомнитесь!
- Не трогай! Не руби! Оставь! – как заклинание твердил Тимофей, не обращая внимания на слова, которые говорил его сын. По его щекам текли слёзы, он их размазывал, как маленький ребенок, и Ивану вдруг стало его жалко. Он бросил топор на кучу порубленных икон.
- Ладно, забирайте свои игрушки. Но уже сегодня я начну разбирать старый дом.
Тимофею после длительных переговоров выделили веранду, и он перенес туда все свои оставшиеся иконы. Он замкнулся в себе, перестал разговаривать с семьей, только молился и молился.
Иван с Лёней быстро разобрали дом, двор стал большим и светлым. Бревна сложили до лучших времен на постройку нового сарая.
В семье появились деньги, и Иван решил купить телевизор. В селе такого чуда еще ни у кого не было, даже у председателя колхоза. Он поехал в Чернигов и привез оттуда большую коробку. Всей семьей собрались в комнате и ждали, когда Иван распакует новинку. Все пальцем провели по экрану, удивляясь, как в этом темном прямоугольнике стекла будет что-то видно. Лёня, который уже учился в училище на электрика, со знанием дела полез на чердак устанавливать антенну. Подключили, уселись в ряд перед телевизором и стали ждать. Сначала там что-то щелкнуло и зашипело, потом маленький экран начал светлеть и показались мигающие полоски с густым снегом. Все затаили дыхание. Иван начал крутить ручки настройки и – о чудо! – появилось мутное изображение диктора, постепенно прояснилось, навели резкость, и стало четко видно говорящего мужчину.
С этого дня телевизор стал для всей семьи, и не только, почти единственным развлечением. Соседи стали приходить в гости всё чаще, под любым предлогом, а потом и без предлога, просто посмотреть телевизор. Стульев для всех желающих не хватало, поэтому дети сидели в ряд на полу, а для взрослых Иван сделал длинные скамейки, и каждый вечер перед телевизором, как в кинотеатре, собиралось полсела. Новости слушали очень внимательно, потом обсуждали услышанное, и расходились поздно вечером.
Мотя уже не рада была телевизору, потому что семейной жизни практически не стало. Всё в семье делалось на виду у соседей. Немного стало проще, когда, следуя примеру Ивана, в селе появилось еще несколько телевизоров.   Но тут Иван купил цветную пленку, которая прикреплялась к экрану, и изображение становилось цветным. Народ опять повалил посмотреть на диковинку – цветной телевизор. Хотя цветным его можно было назвать только с большой натяжкой, на пленке было всего три цвета: внизу – зеленый, посередине – красный, и вверху – синий. Но и это было что-то!
12 апреля 1961 года Юля днем включила телевизор и услышала новость, которая заставила ее выскочить из дома и позвать родителей, которые в это время что-то делали во дворе.
- Скорее! Скорее! Наши в космос полетели! – радостно кричала Юля, размахивая руками. – Быстрее же! Там новости передают.
Все, побросав начатые дела, побежали в комнату.
«…В 9 часов 7 минут по московскому времени  с космодрома Байконур в  Казахстане поднялся космический корабль-спутник «Восток». Совершив полет вокруг земного шара, он через 108 минут благополучно вернулся на Землю. На борту корабля находился летчик-космонавт майор Юрий Алексеевич Гагарин….» Дальше диктор перечислял параметры полета, но его уже никто не слушал.
- Ура! Ура!!! – орали так, что прибежал сосед Василий.
- Что случилось? – с порога крикнул он, вперив глаза в телевизор.
- Наши в космосе! Слышишь? Наши первыми полетели в космос! – Иван схватил Василия в охапку и пытался оторвать от земли, но Василий был габаритами больше Ивана и только крякнул, немного поднявшись на носочки.
  Мотя вытирала слезы радости, мгновенно появившиеся на глазах. Только Тимофей стоял в сторонке и крестился.
- Что, Тимофей Филиппович? Наш космонавт залетел выше Бога? А? – Василий почти танцевал вокруг застывшего Тимофея, радостно потирая руки.
- Еще посмотрим, еще посмотрим, - бормотал про себя Тимофей, не обращая внимания на слова соседа.
- Деда, деда, - кричала Юлька, - я вам говорила, что Бога нет, а вы мне не верили! Вот космонавт в космос полетел и никакого Бога там не увидел, ха-ха-ха!
- А вы откуда знаете? Вдруг и увидел, вы же ничего не знаете, - словно проснулся вдруг Тимофей.
- Да хватит вам, - махнул рукой Иван. – Тут такое событие, а вы всё собачитесь.
На майские праздники в сельском клубе, новом, единственном двухэтажном здании в селе, отстроенном после войны, был концерт. На такие мероприятия в клуб ходили семьями. Женщины надевали свои лучшие наряды, мужчины доставали из сундуков вышитые рубашки, новые праздничные штаны. У кого был костюм, тот вообще чувствовал себя героем.
Семья Даничей не была исключением. Мотя достала из трехстворчатого комода юбку-шотландку, белую вышитую блузку, большой цветной платок. Иван облачился в новый серый костюм. Лёня – восемнадцатилетний парень – надел новые брюки стального цвета, светлую рубашку. Четырнадцатилетняя Маша впервые нарядилась в самостоятельно вышитую белую блузку и обшитую по краю широкую черную юбку. На Юльку надели новое цветное платьице, новые туфельки и заплели в косички широкие красные ленты. Даже Тимофей собрался на концерт. Из своего старинного сундука, с которым не пожелал расстаться, достал пахнувшую нафталином парадную одежду, напялил на себя бессменную фуражку, выбрал из своей коллекции самую приличную палку и вышел во двор дожидаться сбора всей семьи. В таком составе они еще никуда не ходили. Соседи из-за заборов наблюдали за торжественной ходой семьи Даничей. Впереди неторопливой походкой с высоко поднятой головой шествовал глава семьи – Тимофей, за ним – Иван с Мотей под ручку, потом уже Лёня и замыкали шествие Маша с Юлькой, державшиеся  за руки.
Для Юли это был знаменательный поход. Обычно ее на такие мероприятия не брали. Но в этом году она должна пойти в первый класс и ее уже считали почти взрослой. Она осторожно ступала по сырой земле  (ночью прошел обильный дождь), боясь испачкать новые туфельки, которые постоянно грозились свалиться с ног: купили «на вырост», чтобы к школе были как раз впору. Сегодня день выдался на удивление теплым. Обычно в начале мая еще было холодно, но сегодня с утра выглянуло теплое солнышко, прогрело землю, испаряя в воздух влагу после ночного дождя, поэтому не надо было надевать теплые кофты или пиджаки.
В клубе яблоку негде было упасть. То тут, то там слышались разговоры о космосе, все радовались, что первый космонавт – наш, советский. Объявили начало. Перед концертом прослушали лекцию заезжего лектора, который наряду со значимостью Международного дня солидарности трудящихся обрисовал перспективы покорения космоса. Потом начался концерт, подготовленный силами школьников села и местной самодеятельностью. В самодеятельности участвовала и Мотя – пела в ансамбле.
Юля с большим интересом смотрела и слушала, а когда на сцену вышла ее мама, от гордости оглядывалась по сторонам, как бы пытаясь показать всем, что ее мама – самая, самая. Концерт подходил к концу, когда на сцену поднялся директор школы и стал говорить. Его в селе все уважали, поэтому замолчали даже самые хулиганистые мальчишки.
- Дорогие товарищи! А сейчас я хочу вам представить будущую гордость, не побоюсь этого слова, нашего села, - после обычных слов поздравления с праздником произнес Михаил Петрович и спустился в зал.
Все, затаив дыхание, наблюдали за действиями директора. А он пробирался между забившими проходы людьми и остановился перед сиденьем, где сидела Юля.
- Иди сюда, - протянул он ей руки.
Юля удивленно поднялась, а Михаил Петрович взял ее на руки и понес на сцену. Удивленно смотрели сельчане на директора с девочкой на руках, удивленно смотрела семья, ничего не понимая. У Юльки сердце готово было выскочить из груди от волнения. Она не понимала, что хочет от нее директор, боялась такого большого количества людей, боялась устремленных на нее глаз. Директор поставил девочку на стул, предварительно кем-то поставленный посередине сцены.
- Вот эта девочка, которую зовут Юлия Данич, и которой всего семь лет, в этом году пойдет в первый класс. Но эта девочка уже более двух лет умеет читать, считать, и, поверьте мне, делает это намного лучше, чем некоторые взрослые. Эта девочка – представитель нового поколения: поколения умных, всесторонне развитых, интеллигентных людей, способных в будущем с умом распорядиться достоянием нашей страны, увеличить ее мощь и значение в мире. Я надеюсь, что, благодаря таким вот девочкам и мальчикам, наша страна станет самой мощной, самой сильной державой, которую будут уважать, будут бояться. И никакая гнида больше не посмеет нарушить наши границы, не посмеет нарушить наш покой и мир в нашем доме, - у директора язык был подвешен хорошо, и говорить он мог долго и красиво, но на этот раз он ограничился малым текстом. – А сейчас Юля прочитает нам длинное стихотворение. Ты еще помнишь то, что читала мне тогда, в библиотеке? – тихо спросил он Юльку. Она кивнула головой.
- Слушайте! – директор отошел в сторону и опять тихонько сказал Юльке, - Давай погромче.
В зале стояла гробовая тишина. И Юлька громким голосом, который все усиливался, четко рассказала им «Машеньку» от начала до конца, ни разу не сбившись. Стихи были длинными, но люди слушали, затаив дыхание. Она закончила и смотрела в зал своими большими серыми глазками, нервно теребя подол нового ситцевого платья с большими яркими цветами. Потом неуклюже поклонилась, вспомнив, что так делали все знаменитости, которых она видела по телевизору, едва не свалилась со стула, но ее поддержал директор  и поставил на пол сцены. В зале начали аплодировать и делали это так долго, что Юлька не выдержала и расплылась в счастливой улыбке. Эти первые аплодисменты она запомнила на всю жизнь, как и удивленные глаза своих родителей, которые, видно, не подозревали, что их дочь может оказаться местной знаменитостью.
После этого случая как-то баба Ульяна обратилась к Юльке по имени-отчеству, назвав ее Юлией Ивановной. Девочка не сразу поняла, что обращаются к ней, и очень удивилась. Она прибежала домой и рассказала об этом отцу. Тот немного посмеялся, но потом серьезно сказал, что так называют людей, которых уважают. С тех пор Юля старалась обращаться ко всем на «вы» и по имени-отчеству, чем немало удивляла своих сверстников.
На какой-то религиозный праздник Тимофей Пугач собрался в церковь. Перед этим он долго уговаривал Юлю пойти с ним. Она никогда там не была и почему-то боялась местного попа. Мотя разрешила ей пойти с дедом, завязала ее платочком и строго-настрого наказала в церкви не смеяться, громко не говорить и слушать деда.
В церкви было много старух и стариков, некоторые из других сел, было душно и густо пахло ладаном. Запах ладана Юля знала хорошо, дед часто зажигал ладанку перед иконами. Девочка стояла, зажатая со всех сторон взрослыми людьми, ничего не видела, только слышала монотонный шум и ощущала толчки крестящихся людей. Она не могла понять, в какие моменты надо креститься и несколько раз перекрестилась после настойчивых толчков деда, который перед походом в церковь долго инструктировал ее, как себя вести. Когда почти все молящиеся вдруг повалились на колени и стали неистово кланяться до пола, Тимофей потянул Юльку вниз, но она мотнула головой и осталась стоять. Он не настаивал, только посмотрел на нее сердито, продолжая отбивать поклоны. После долгой молитвы все потянулись к возвышению, где батюшка в длинной рясе всех поил вином из одной ложечки. Они выпивали вино, целовали икону и только после этого могли покинуть церковь.  Юля с ужасом ждала своей очереди. Она брезговала брать в рот ложку, из которой перед этим пили все бабки и деды. От духоты и испарений ей стало плохо, и она уже почти не соображала, что делает. 
Тимофей подвел ее к батюшке, тот протянул ей ложку с «Кагором», но Юлька энергично замотала головой, плотно стиснув губы.
- Пей! – зло прошипел Тимофей, сильно сжав ее руку.
Юлька широко открыла рот, и батюшка осторожно влил ей вино в рот, стараясь не касаться ее ложкой. Икону она принципиально не поцеловала, хотя Тимофей со злостью ткнул ее головой. Вино неожиданно обожгло и через мгновение ударило в голову. Стало весело и легко. Потоком людей Юльку вынесло из церкви на свежий воздух, и только тут она смогла вдохнуть полной грудью. Посещение церкви оказалось не таким страшным, как она себе представляла. Всю дорогу домой она расспрашивала деда о рисунках на потолке, без умолку интересовалась, почему и, главное, зачем надо биться головой о пол и тому подобное. Тимофей терпеливо объяснял внучке всё, что знал. Но часто ее вопросы и его ставили в тупик. Тогда он отвечал сердито:
- Так, значит, надо.
После посещения церкви вопросы религии стали интересовать Юлю еще больше. Она попросила в библиотеке книжку о религии, но там ничего подходящего не нашлось, пришлось расспрашивать маму и папу. Те отмахивались от назойливых вопросов дочери, отсылая к брату и сестре.
- Не приставай, - просто сказал Лёня, - пойдешь в школу, там тебе всё объяснят.
Маша пыталась что-то рассказать младшей сестренке, но сама запуталась и отправила к деду.
- Спроси лучше у деда. Он про Бога всё знает.
Так круг опять замкнулся. Пришлось идти  к деду, потому что любопытство прямо распирало. Тимофей выслушал все вопросы внучки и достал из-под подушки  небольшую, но толстую книжечку.
- Вот «Библия». Прочитай, там найдешь все ответы на твои вопросы. Хотел дать тебе попозже прочитать, всё-таки ты еще маленькая. Но если очень уж хочется – то читай. Заодно и я послушаю, а то глаза уже совсем не хотят видеть.
Юля с удовольствием начала читать вслух, но непонятные выражения быстро заставили ее сдаться. Переспрашивать у деда значение каждого слова не хотелось, а понять своим умом еще не могла.
- Ладно, деда. Кто-то книжку с такими ошибками написал, что не пойму ничего. Лучше пойду, покатаюсь на велосипеде.
 - Чтоб ты понимала… Какие ошибки? Это ведь «Библия». Ее веками писали. Видно, еще не для твоего ума такая книжка. Иди, гуляй.
После этого интерес Юльки к религии как-то постепенно угас. В церковь она больше не пошла, сколько дед ее ни уговаривал. Да и вопросов больше не задавала.  Для себя она решила, что Бог существует только на картинках, нарисованных людьми, а деда всё равно не переспоришь. Она прочитала все газеты, в которых описывали полет Гагарина в космос, там о Боге не было сказано ни слова. Значит, космонавт Бога не видел, а посему он просто не существует. Она пришла к такому выводу и успокоилась. Ее интерес переключился на обычные детские дела.
Отец купил велосипед. Он был предназначен для взрослых, а потому для Юльки был очень уж большим. Но тяга к приключениям уже прочно сидела в этой любознательной девочке. Выждав момент, когда дома, кроме деда и ее самой, никого не было, она вытащила велосипед на улицу и пыталась научиться на нем ездить. Долго примерялась, как на него залезть. Если перебросить ногу через раму, то не достанет до педалей. Она видела, как соседский мальчик ездил как-то боком, и крутил педали, просунув ногу под рамой. Она тоже так попробовала, но велосипед сразу завалился, накрыв ее.
- Давай, помогу, - Валя Вдовенко, дочка тети Лизы, оказалась рядом вовремя. Она подняла велосипед и помогла Юле вылезть оттуда. Валя была на два года старше Юльки и ближайшей ее подругой. Она жила вдвоем с мамой через двор по той же улице. Кто был отцом Вали – никто не знал. С виду это была вполне нормальная девочка, но у нее чувствовалось какое-то отклонение от нормы, которое усугублялось с годами. Когда была маленькая, никто не замечал ненормальности девочки, но стоило ей пойти в школу и все сразу заметили, что девочка немного отстает в развитии. Но это абсолютно не мешало ей дружить с Юлей, потому что на улице, кроме мальчишек, было только две девочки подходящего возраста. – Ты садись, а я тебя повожу, - предложила подружка.
Юля просунула ногу под раму и стала медленно крутить педали, а Валя вела велосипед, держа его с другой стороны. Ей тяжело было удержать вес велосипеда вместе с девочкой, а на песке колеса вдруг забуксовали, и они обе повалились в песок, причем теперь на Юльке лежал велосипед и Валя. Сильно заболело ободранное колено и Юлька, не удержавшись, заревела на всю улицу. Они не заметили, как к ним подбежал откуда-то взявшийся Леонид и вытащил сестренку из-под велосипеда.
- Ты зачем его взяла? – шлепнул он ее по мягкому месту. – Кто тебе разрешил?
- Вы все катаетесь, а я тоже хочу-у…
- Ты же сама не научишься, - успокоился брат. – Ладно, давай, научу.
Они перемотали Юле разбитую коленку, и Лёня полдня посвятил своей сестре и ее подружке, у которой тоже глазки блестели, но попросить она не решалась. К вечеру девочки уже сносно могли ездить на велосипеде. Но счастье покататься им выпадало редко, потому что велосипед нужен был Лёне, чтобы ездить в поселок на учебу.
Было жаркое лето, но для детворы это была самая благодатная пора. Пора каникул и беззаботности. Но не для всех. Для сельских детей всегда находилась какая-нибудь работа в меру их сил. Дети пасли коров, овец и коз, смотрели за птицей, собирали зелень на корм, рвали на лугу щавель для борща. Самые счастливые проводили лето в лагере, но таких были единицы. Самой приятной работой для всех без исключения был общий поход за щавелем. Собирались всей улицей и шли подальше от села, хотя щавель рос везде, где росла трава. Но детвора норовила уйти в балку, где текла небольшая речушка, чтобы заодно искупаться. Родители не особо переживали по этому поводу, потому что речка была очень мелкой, летом воды всего по пояс, но детворе этой глубины хватало. Те, кто постарше, и уходили подальше. Там был глубокий пруд, где они купались, но малышам заходить так далеко было не велено, а ослушаться родителей все боялись. Да старшие дети и гоняли малышей, чтобы не путались под ногами и не мешали. Часто случалось так, что за общими играми дети просто забывали нарвать щавель и вспоминали о нем только тогда, когда подходили к околице села. Тогда гурьбой бросались к ближайшему лужку и быстро рвали нужный компонент для борща вместе с густой травой, чтобы мама дома не заругала. Дома, конечно, надо было перебирать щавель, выбрасывая травинки, но это уже было полбеды.
Однажды Юля с Валей играли в «парикмахерскую». Они видели по телевизору, как парикмахеры стригут людей, но сами никогда там не были. У Вали, в отличие от Юли, были очень густые длинные волосы. Девочки долго сооружали друг другу различные прически, пока Юле не стукнула в голову идея кого-нибудь постричь. Они залезли на Валину печь (среди жаркого лета!), и ножницами, принесенными Юлей, стали стричь свою единственную куклу. Когда от красивой прически куклы не осталось и следа, Валя предложила подрезать Юле чёлку. Конечно, девочка согласилась. Валя тщательно примерилась и отрезала клок волос возле самого лба. Долго любовались в зеркало на торчащие волосы, которые вряд ли добавляли красоты.
- Давай подравняем, - сказала Валя и отрезала еще немного волос, зачесав их сзади. Волосы почему-то стали дыбом и никак не хотели ложиться в красивую прическу. – Может, еще немного?
- Давай, - согласилась Юля.
Валя зачесала сзади еще немного волос и отрезала.
- Хватит, - решила Юля, - уже и так красиво. Теперь я тебя постригу.
Она расплела подруге толстую косу и стала ножницами аккуратно простригать полосу посередине головы.
- Теперь у тебя получается широкий пробор. Теперь сделаем чёлку.
- А что это вы там делаете? Вам не жарко? – вдруг раздался голос Валиной мамы.
- Ой! – девочки за играми потеряли счет времени и не заметили, что уже наступил вечер. – Мы играем.
- Слезайте! – приказала Лизавета.
У нее изумленно округлились глаза, когда она увидела наполовину остриженную голову Юльки, первой решившуюся покинуть печку, но совсем она потеряла дар речи, когда вслед за соседкой показалась голова дочери с широкой полосой остриженных волос.
- Да что же вы такое наделали?! – ахнула Лизавета.
- Мама, мы в «парикмахерскую» играли. Правда, красиво?
- Красиво?! Вы себя в зеркало видели? 
- Мы не успели закончить, - оправдалась Юля.
- Закончить не успели? Да я вас сейчас…, - Лизавета схватилась за висевшее на стуле полотенце и заходилась хлестать по одной и другой без разбора. – Я вам покажу «парикмахерскую»!
Девочки с криками вырвались из комнаты и побежали домой к Юльке.
- Мама! Мама! – закричала с порога девочка. – Нас тетя Лиза бьет!
- За что? – успела спросить Мотя, но, только взглянув на девочек, сразу всё поняла. Она посмотрела на одну, перевела взгляд на другую и вдруг весело расхохоталась. Она смеялась до тех пор, пока в комнате не собралась вся семья. К тому времени подоспела и Лизавета, которая сразу догадалась, куда убежали подружки. Смеялись все.
- Ой, не могу, - держался за живот Лёня.
- Это что ж за прически такие, как называются? – улыбался Иван.
- Под стиляг закосили, - не унимался старший брат. – Я не смог, а они не побоялись. Молодцы!
Девочки с красными лицами стояли под всеобщим обозрением и не знали, куда деваться от стыда. Юлька не выдержала, уткнулась матери в юбку и разревелась. Валя, недолго думая, повторила такой же маневр со своей матерью. Матери, переглядываясь и улыбаясь, гладили своих дочек по остриженным головам.
- Ладно, хватит смеяться, - сказала Мотя, - надо с ними что-то делать.
- А что делать? Надо стричь наголо, - сделала вывод Маша.
- И что ж, они теперь лысые будут ходить? – спросил Лёня.
- Другого выхода не вижу, - подытожил Иван, - если с Юлей еще можно что-то сделать, то у Вали ведь выстрижено до корней. Ну, кто решиться оболванить наших красавиц?
- Давайте, я их постригу, - вздохнула Мотя. – Как они теперь в школу пойдут?
- За лето немного отрастут, - тоже вздохнула Лиза, в последний раз гладя дочку по остаткам густых волос. – Стриги, Мотя.
Мотя взяла ножницы и постригла девочек практически наголо, оставив на головах только небольшие ёжики. Всё лето после стрижки девочки ходили в платках, прикрывая свой позор от посторонних взглядов, потому что тогда стригли наголо только тех, у кого находили вшей.


Глава 15


Юле пошили коричневую форму к школе. Новенький портфель ждал своего часа. Туфельки, купленные на вырост, были как раз впору. Мама приготовила белый нарядный фартук и повесила на стул. Юля сложила в портфель тетрадки, ручку, карандаши.
- Да не надо на первую линейку это всё брать, - глядя на сборы младшей сестры, сказала Маша, которая шла в восьмой класс. – У вас и уроков-то не будет, только линейка.
- Надо, - упрямо возразила Юля.
Она с нетерпением ждала первого сентября. Наконец-то она пойдет в школу! Школа ей представлялась огромным кладезем знаний, к которым она так стремилась и куда ее не пускали столько лет. Теперь никто не сможет ей сказать, что она маленькая. Маленькие в школу не ходят. Одно только тревожило ее: как она пойдет в школу стриженная? О бантиках можно забыть надолго.
Утром она проснулась раньше всех и старательно привела себя в порядок. Она сидела за столом и ждала, когда мама даст ей завтрак. Если бы была ее воля, она бы вообще не ела, но еще раньше они с мамой договорились, что каждое утро она перед школой будет съедать завтрак и только потом идти в школу, иначе у нее не хватит сил досидеть до конца уроков, а уж что-то запомнить  вообще не сможет. А она ведь идет в школу только затем, чтобы чему-то научиться.
Лёнька давно уже окончил школу, отучился в  училище и уже устроился на работу в колхоз. Теперь он – колхозный электрик. Маша тоже большая: восьмой класс – не шутка. Но ничего, она тоже всему научится. И будет отличницей, как ее брат и сестра. Об этом думала девочка, наблюдая, как мама возится возле печки, стараясь быстрее приготовить завтрак детям к школе. Поднялась Маша, лениво потягиваясь.
- О, а ты чего так рано? – спросила она, увидев Юльку, которая чинно сидела за столом в новом коричневом платьице. На голове смешно торчали не очень густые волосики, немного отросшие за лето. Личико девочки выражало сосредоточенность. Она о чем-то напряженно думала, отчего ее красивый носик смешно морщился, а на лбу образовалась поперечная морщинка.
- Мне сегодня в школу идти, некогда тут спать, - очень серьезно произнесла девочка.
Мотя прыснула от смеха, отвернувшись к печи, чтобы дочка не заметила, а Машка откровенно рассмеялась.
- Всё равно вместе пойдем, в школу так рано никто не ходит.
- Ну и ладно, - согласилась Юлька, - а спать всё равно некогда.
В дом вошел Иван, в руках он держал охапку цветов.
- Папка, откуда столько роз? – воскликнула Маша.
- Да вот нарезал по дороге, вам же букеты надо, - он осторожно положил цветы прямо на пол. – Сейчас букеты сделаю.
- Да, папа, мне надо очень большой, я его учительнице подарю, она красивая, - сказала Юля, не вставая из-за стола.
- А если бы она была некрасивая, ты бы ей цветы не дарила? – спросил Иван, с улыбкой наблюдая за своей очень уж серьезной любимицей.
Первая учительница, которая будет учить Юлю, действительно была молодой и красивой. Ее по распределению прислали в их колхоз, дали маленький домик, оставшийся после умершей недавно бабки Оксаны, а огород выделили возле огорода Даничей. Валентина Петровна умела играть на диковинном инструменте – мандолине, чем покорила местных женихов и своих будущих учеников.
- Не знаю, но Валентине Петровне цветы подарю.
Иван обрезал колючки на розах, а сам поглядывал на младшую дочку. И в кого она такая уродилась? Внешне смахивает на Мотю, а вот характер бойцовский, скорее всего, дедовский. Не зря она от него не отходит, хотя и спорят постоянно. Что было бы, если бы Мотя сделала аборт? Жутко подумать. Иван любил всех своих детей, но к маленькой Юльке питал особую нежность. Особенно сейчас, когда она так трогательно выглядит с обстриженной головой, с торчащими мягкими волосиками, но с таким целеустремленным взглядом. Он составил два букета, обкрутил их жатой бумагой, завязал ленточками, которые подсунула ему в нужный момент Мотя. Готово!
- Я уже поела. Пойдем? – нетерпение девочки понимали все, поэтому Маша вздохнула и стала завязывать тесемки шикарного белого фартука.
Мотя помогла надеть белоснежный фартушек Юльке, любовно расправила оборки и повязала белый платочек. Юля всё терпела, она понимала, что теперь, по крайней мере, полгода придется носить ненавистный платок, пока отрастут волосы.
Возле школы шумели дети, сбиваясь в группки, бегали мальчишки, хихикали девчонки. Маша сразу пошла к своим восьмиклассникам. Они должны были отучиться последний год в школе-восьмилетке, а потом ходить в девятый класс в поселок за пять километров, где была расположена средняя школа. Валентина Петровна собрала первоклашек: было их всего девять человек.
До войны классы были наполнены, но после войны рожать стали немного меньше: мужчин было мало, а становиться матерью-одиночкой не всем позволяло воспитание. Поэтому в одном классе занимались первый и третий классы, в другом – второй и четвертый. С пятого класса с наполняемостью был более-менее порядок, потому что в школу-восьмилетку ходили дети с трех сел, входивших в состав одного колхоза.
Юля с трудом слушала речь директора школы: одну руку оттягивал тяжелый портфель, другую занимал огромный букет, закрывавший ей весь обзор. Опомнилась она только тогда, когда восьмиклассник остановился около нее, чтобы взять на плечо: она должна была звонить в колокольчик. Но мальчик посмотрел на высокую Юльку, перевел взгляд на маленькую девочку Люду, которая стояла рядом и, быстро схватив Люду под мышки, водрузил ее на плечо. Валентина Петровна не успела ничего возразить, как обрадованная девочка, которой сунули в руку колокольчик, усердно стала им размахивать. Юля облегченно вздохнула, она полночи думала и представляла, как будет это делать, но страх оказаться на виду у всей школы сковывал ей все мышцы. Хорошо, что так получилось!
Класс условно был разделен на две половины. Одна из них предназначалась для первого класса, вторую занимали третьеклассники. Валентина Петровна выстроила первоклассников в ряд и стала рассаживать за парты. Самой высокой оказалась Юлька, поэтому ее посадили на заднюю парту вместе с крепеньким мальчиком Витькой Прискокой. Самую маленькую Люду Вдовенко вместе с таким же низеньким Шуриком посадили за первую. Третью, полненькую девочку Тамару Булаш, усадили посередине. У Тамары были очень светлые волосы, почти белые и кудрявые. Они постоянно выбивались из косичек и ложились ей на лоб, закрывая глаза. Она близоруко щурилась и учительница, заметив это, тут же пересадила ее за первую парту, поменяв местами с Шуриком. Третьеклассники с серьезным видом наблюдали за этой суетой, они-то уже взрослые и рассаживались сами.
- Юлечка, может, ты снимешь платок? Он тебе будет мешать, - сказала Валентина Петровна и Юля в ужасе замерла - что ответить?
 - Нет, не будет мешать.
- Ладно, если тебе это удобно, сиди так.
Занятия велись следующим образом. Учительница давала третьему классу самостоятельную работу, а сама в это время занималась с другим классом, потом они менялись. С чтением и арифметикой у Юли было всё в порядке, а вот с правописанием она мучилась. Ее буквы никак не хотели укладываться в одну строчку, они расползались в разные стороны, со всех сторон украшенные огромными кляксами чернил. Юля приходила домой вся перемазанная, и Мотя с огромным трудом оттирала ее от цепких чернил. С ней пыталась заниматься Маша, и Юля научилась писать быстро,  но всё равно неопрятно.
Вскоре им должны были начать ставить отметки, и Юля с ужасом ждала двоек по каллиграфии. Но, как ни странно, через месяц она, хоть и с большим трудом, научилась правильно макать ручку в чернильницу, аккуратно промокашкой убирать лишнее и вскоре ее стали ставить в пример.
На уроках чтения ей было скучно. Пока одноклассники учили по «Букварю» буквы и составляли из них слова, она успевала этот «Букварь» прочитать от начала до конца. На уроках арифметики решала задачки сразу, иногда подсказывая решение задач третьеклассникам, за что получала замечания от учительницы.
- Михаил Петрович, - подошла как-то к директору Валентина Петровна, - не знаю, что мне делать с Юлей Данич?
- А что случилось? – заволновался директор.
- Понимаете, она развита не по годам.  Была одна проблема с правописанием, но мы ее уже одолели. Теперь, мне кажется, ей просто скучно становится учиться. Пока дети складывают слова по буквам, она рисует, смотрит в окно, в общем, не интересуется тем, что мы учим. По-моему, она по некоторым предметам превосходит третьеклассников. Мне даже замечания ей приходится делать, когда она им подсказывает. А сегодня я нашла у нее на парте учебник немецкого языка. Говорит, что у сестры взяла.
- Что ж, ничего страшного нет в том, что ребенок умный и любопытный. Она на уроках сидит спокойно?
- Да, спокойно, но с отсутствующим выражением лица. Я уже думала, может, ее проэкзаменовать и перевести в третий класс? Как вы думаете, это возможно?
- Вообще-то возможно. Но для этого надо приглашать комиссию из районо. Девочку надо подготовить. Так просто это не делается. Да и разрешение надо получить, - задумался директор.
- От кого разрешение?
- В первую очередь от родителей. Я ведь Ивану Тимофеевичу еще два года назад предлагал взять ее в школу, но он сказал, что у девочки должно быть нормальное детство. Мне кажется, что и сейчас он не разрешит. Он ведь врач, хоть и звериный, и прекрасно понимает, что на неокрепший еще организм ляжет большая нагрузка. Вряд ли он захочет рисковать здоровьем девочки. Впрочем, у вас ведь там огород рядом, зайдите, поговорите. Если разрешит – переведем.
Иван не разрешил. Он знал, что его дочка – умная девочка, но пустить ее к старшим детям не рискнул.
- Знаете, Валентина Петровна, а вы ее займите какими-нибудь кружками, факультативами. Она любит рисовать, вот и поручите ей что-нибудь оформить. Классную газету, например. Запишите ее в литературный кружок и еще в какой-нибудь. Тогда ее мысли всегда будут заняты, она не будет мешать вам на уроках.
Валентина Петровна послушалась совета Ивана Тимофеевича и предложила Юле выбрать кружок на свое усмотрение. Она выбрала литературный и фотокружок. В фотокружке были одни мальчики из старших классов и над первоклашкой только посмеялись. Но руководитель, учитель немецкого языка Михаил Иванович, с пониманием отнесся к девочке, посвященный в ее проблему. Он уделял ей больше всех внимания, и вскоре Юля могла по теории переплюнуть любого восьмиклассника.
- Папа, купите мне фотоаппарат, - попросила она однажды отца, и Иван, понимая, что инициатива наказуема, поехал в Чернигов и привез оттуда небольшой фотоаппарат, увеличитель и кучу необходимых приспособлений.
Фотография увлекла не только Юлю. Лёня тоже пристрастился к фотографированию и вскоре они вдвоем спорили, кто будет проявлять пленку, какую выдержку надо ставить и прочее.
В третьем классе учился старший сын директора Виталик Шило. Это был красивый мальчик невысокого роста с пухлыми губами. Однажды, когда дети после перемены заходили в класс, он перегородил Юльке дорогу и протянул ей красное большое яблоко.
- Хочешь?
Юля удивилась, но яблоко взяла, хотя в ее портфеле лежало несколько ничуть не хуже. Это было первое проявление мужской симпатии. С того дня она всегда ловила на себе его взгляд, и от этого становилось немного тревожно на душе, хотя она еще не понимала, как назвать это чувство.
Мальчишки вели себя на переменах, как мальчишки: дергали девочек за косы, привязывали их лентами к парте, дрались портфелями, прятали ручки или выдергивали из них перья, что потом приводило девочек в бешенство, когда учитель диктует, а записать нечем.
Однажды Валентина Петровна, разняв очередную потасовку и успокоив бузотеров, сказала, обращаясь к третьеклассникам:
- Мальчики, не трогайте своих девочек, ваши будущие невесты – это вот, первоклашки.
Все замолчали, потом захихикали и только Гриша Кудрик, самый смелый, спросил:
 - А почему они, а не наши одноклассницы?
- Потому что мальчики немного отстают в развитии. Вот сейчас вы почти на одном уровне с девочками, которые моложе вас года на два-четыре.
В классе загалдели, но учительница всех успокоила.
- Я вас не обижаю, вы все умнички и развиты на свой возраст, но девочки по уму всё равно вас опережают.
- Так получается, что Юлька, например,  – моя невеста? – Гриша засмеялся, немного покраснев.
- Возможно, когда-то будет и так. А сейчас вы должны, как истинные рыцари, ухаживать за девочками, защищать их, дружить с ними. Тогда, когда вы вырастете, возможно, и станете женихом и невестой. А теперь садимся за парты и продолжаем учиться.
После этого разговора, который мальчики поняли буквально, они не давали никому подойти к девочкам-первоклассницам. Это переросло в привычку, и с тех пор три девочки были окружены всеобщей заботой старших мальчиков. И когда Тамара разодрала себе коленку, упав с турника, куда зачем-то залезла, ее успокаивали все мальчишки класса, бегали за медсестрой, почти на руках занесли в класс и пошли гурьбой провожать домой на далекий хутор, где она жила по соседству с Людой. Тогда Юля даже позавидовала Тамаре, что всё внимание переместилось на нее.
Сама она ходила в школу с троюродным братом Петей: черноволосым вихрастым мальчиком и Володей – мальчиком с соседней улицы, которые по очереди носили ее портфель и поколачивали ее тем же портфелем, но всё это было по-дружески, и она никогда на них не обижалась.
У Маши часто собирались ее одноклассники, и Юля очень любила такие вечера. Но они закрывались в дальней комнате и никого туда не пускали. Юля подсматривала в замочную скважину, но понять, о чем говорят старшеклассники, не  могла.
- Давайте рассмотрим доклад Хрущева на двадцатом съезде КПСС в феврале 1956 года, - слышен был голос Маши.
- Я читал, что в докладе он привел примеры беззаконий сталинского режима, но ни слова не сказал о тоталитарной системе, делая ударение только на отдельные личности, - проговорил надломленный мальчишеский голос.
- Но согласись, что Берия действительно больше всех виноват, - возразила Маша, - за что его и расстреляли.
- А Маленков, Молотов и другие? – не сдавался мальчик. - Они ведь всё прекрасно видели и молчали. Значит, они виноваты ничуть не меньше, чем Берия.
- Откуда ты знаешь? – вмешался звонкий девичий голосок. – Ты там был? Видел?
- Не был, но читал. И считаю, что правильно развенчали культ личности Сталина. Всё делалось под его покровительством.
- Но согласись, что выиграть такую войну мы смогли только благодаря Сталину, - глухо прозвучал голос еще одного Машиного одноклассника.
- Я бы так не сказала. Мы выиграли войну потому, что у нас великий и сильный  народ, а не «великий» Сталин. Мы ведь воевали за свою землю, за свою родину, за себя, - звонкий голос стал еще звонче, девочка пыталась доказать свою правоту.
Дальше Юля не смогла послушать, потому что мама вдруг потянула ее за ухо.
- Ты что тут делаешь? А ну, марш делать уроки!
- Я уже сделала, - захныкала Юлька.
- А подслушивать и подсматривать нехорошо! Кто тебя этому научил?
- Я всё равно ничего не поняла, - пробормотала Юля, отходя от двери.
- Они историю учат, а ты еще не доросла, чтобы понимать такие вещи, - объяснила мама.
Зимой семью потрясла трагедия: заболел Лёня. Он возвращался вечером из поселка и по дороге на него напали бандиты. Они только забрали его сумку и ничего больше с ним не сделали, но напугали так, что у него случился эпилептический припадок. Среди ночи он ввалился в комнату, напугав Мотю, которая не ложилась спать, а с тревогой ждала сына, и распластался на полу. Мотя вскрикнула, выбежал из спальни Иван, бросился к сыну, который катался по полу в судорожных конвульсиях. Ему хватило одного взгляда на сына, чтобы понять, что с ним происходит. Он быстро подложил ему под голову какую-то фуфайку, оказавшуюся под рукой, схватил ложку и с трудом впихнул в рот, силой открыв его, чтобы он не прокусил язык. Иван держал сына, бьющегося в беспамятстве, и одновременно успокаивал Мотю, которая грозилась свалиться в обморок.
- Успокойся, успокойся, это только приступ. Ничего, разберемся, вылечим, успокойся, - приговаривал Иван, чувствуя, как расслабляются сведенные в судороге мышцы сына. – Сейчас уложим его, пусть поспит. Успокойся.
Они вдвоем еле подняли своего  мальчика, который уже выглядел, как настоящий мужчина, и уложили в постель. Мотя всю ночь просидела рядом с ним, хотя Лёня, немного что-то пробормотав, погрузился в тревожный сон. Она вытирала пот с его лба и вглядывалась в такое дорогое и родное лицо, которое она боготворила часто в ущерб другим детям.  Она понимала, что любит его больше, чем должна была бы, но матери своей любви не меряют: какая она зародилась, такой и будет всегда.   
Утром Лёня, проснувшись, с удивлением смотрел на мать, которая всё-таки уснула, склонившись над его кроватью.
- Мама, что вы здесь делаете? Почему не в своей кровати?
- Сыночек, - встрепенулась Мотя, - ты что, ничего не помнишь?
- Что я должен помнить? – удивился парень, поднимаясь с кровати. – Ой, что-то голова болит, - и опять опустился на подушку.
- Лежи, лежи, сыночек, не поднимайся. Я сейчас, - Мотя побежала звать мужа.
- Ну, как ты? – спросил Иван, входя в спальню следом за женой.
- Да что вы возле меня кругами ходите? Говорите уже, что произошло?
- Выпей вот таблеточку, - отец протянул лекарство, - сейчас поговорим.
Лёня послушно проглотил таблетку и вопросительно уставился на родителей. Мотя переглядывалась с Иваном, но не решалась начать разговор.
- Да говорите вы уже! – не выдержал сын.
- Вчера у тебя был эпилептический припадок, - начал отец. – Расскажи, что случилось вчера вечером?
- Вечером? – Лёня наморщил лоб, пытаясь вспомнить события вчерашнего вечера, но почему-то всё ускользало. Сквозь туман, окутавший мозг, начали проступать контуры нескольких мужчин, возникших из ниоткуда. – Я вспомнил!
- Что?! – голоса родителей слились в один.
- Я шел из Репок, было темно. Вдруг из кустов появились эти…
- Кто?
- Не знаю. Их было несколько человек. Мужчины в фуфайках, - Лёня вздрогнул. – Приказали остановиться. Стянули с плеча сумку.
- Что было  в сумке? – спросил Иван.
- Продукты. Я зашел в магазин, купил домой хлеб, немного колбасы, зефир Юльке. Они заглянули в сумку и … дальше ничего не помню.
- Ты их раньше видел?
- Нет, папа, не видел. Они были похожи на зэков.
- Скорее всего, это и были зэки. Нам из района звонили, предупреждали, что с Черниговской тюрьмы сбежало шесть человек. Вот ты на них и нарвался.
- Ой, Боже мой, хорошо, хоть живой остался, - заплакала Мотя.
- Хватит причитать, - резко оборвал ее Иван. – Надо в милицию сообщить, что они в нашем районе скрываются. Могут ведь еще на кого-нибудь напасть.
- Папа, а что со мной было?
- Скорее всего, на нервной почве от испуга у тебя был приступ. Надо показаться врачам. А сейчас надо просто отлежаться. Мотя, приготовь ему легкий бульончик.
- Хорошо, - кивнула Мотя, вытирая мокрые глаза.
С того дня в семье все старались сделать так, чтобы не расстроить, не огорчить Лёню. Если он спал, все ходили на цыпочках. Если Лёня что-то хотел, старались достать ему то, что он хочет. Иван повез его в больницу, но врачи ничего утешительного сказать не могли. Мотя, в тайне от мужа, водила его по бабкам, но и оттуда помощи не последовало. Вся семья с ужасом ждала приступов, которые всё учащались. После припадка Лёня никогда не помнил, что с ним было. Если время между приступами удлинялось, это был праздник для всей семьи. Человек привыкает ко всему, так и в семье скоро привыкли к такому положению вещей. Мотя достала кучу книг по  народной медицине и теперь ежедневно готовила разные отвары и настойки и поила сына. Это давало результаты, но только на время. Тогда она стала чередовать травы и добилась того, что приступы становились реже.
В селе ничего не скроешь. Стали говорить о том, что Лёня – эпилептик. Это было как клеймо. Он мечтал стать военным офицером, мечтал поступить учиться в военное училище, но его даже в армию не взяли. Он не предполагал, что такое может случиться именно с ним. Когда в военкомате ему выдали «белый билет», он надолго закрылся в своей спальне и … заплакал. Он не хотел, чтобы его слезы кто-то видел, но все догадывались, как он переживал по этому поводу.
Лёня играл на аккордеоне, и в такие минуты он закрывался в своей комнате, и оттуда лилась тревожная музыка, способная тронуть любого слушателя. Мотя давно уже научилась по музыке, которую играл ее сын, понимать его душевное состояние. Когда звучала легкая музыка, она тоже улыбалась, занимаясь своими делами. Когда из спальни доносились тяжелые звуки классической музыки, она незаметно смахивала набежавшие слезинки, но помочь сыну не могла.
- Лёня, а ты не хочешь поехать поучиться в музыкальное училище? – предложил однажды Иван.
- А вы потянете? – с надеждой в голосе спросил сын.
- Об этом не беспокойся. Если поступишь, там видно будет.
- А как же с … болезнью? – запнулась немного Мотя, предчувствуя скорое расставание с любимым сыном.
- Приступы уже редкие. Будем надеяться, что скоро и вовсе прекратятся, - слукавил Иван. – Снимем квартиру, договоримся с хозяевами. Ничего страшного. Так что готовься.
Лёня с радостью начал готовиться к поступлению в музучилище. Он днями терзал аккордеон, не щадя слух своего семейства. В это время он начал встречаться с девушкой Шурой из соседнего села.  Вначале на эти встречи никто особо не обращал внимания, но, когда они договорились пожениться, и Шура сказала об этом своим родителям, началась война. Родители восстали против такого замужества. Хотя Лёня Данич когда-то считался завидным женихом, но после его заболевания никакие родители не хотели такого зятя. Сколько Шура ни плакала, сколько ни просила, родители сказали решительное – нет! Узнали об отказе и Мотя с Иваном. Иван позвал Лёню в спальню, закрыл дверь и о чем-то долго говорил с сыном. О чем они там говорили, никто так и не узнал, но после этого разговора Лёня стал реже ходить в клуб, расстался с Шурой. Всё свободное от работы время он проводил с аккордеоном.
Маша после восьмого класса, который окончила на одни пятерки, поступила вопреки здравому смыслу (она боялась крови до обморока) в медучилище. Сколько помнили в семье, она с детства боялась белых халатов и боялась сельского фельдшера Надежду Борисовну. И ее решение, когда она его озвучила, поразило всех. Но мнение детей в семье всегда уважали и согласились с ее выбором.
Лёня успешно сдал вступительные экзамены в Нежинское музыкальное училище. Иван поехал в Нежин и нашел для него квартиру в доме одной старушки. Проживание в общежитии даже не обсуждалось.
В сентябре, в большой прежде семье, осталась одна Юлька, которая пошла во второй класс. Первый класс она окончила на одни пятерки и ей подарили большую красивую книжку с надписью. Этой книгой – своей первой наградой – она гордилась и хранила ее, тщательно завернув в обложку. Во втором классе ее вдруг выбрали старостой класса. Юля с радостью приняла эту должность и выполняла все обязанности очень тщательно. Она составляла график дежурств  по классу, следила, чтобы всегда на доске лежал мел, чтобы во всех чернильницах было налито чернило, чтобы повязка дежурного была в порядке, чтобы на переменах никто не шумел. Как ни странно, но ее слушали даже четвероклассники. Она по-прежнему училась только на отлично, других отметок у нее никогда не было. В классе привыкли, что отличница Юля всё знает, и по каждому вопросу обращались только к ней. Она спокойно давала списывать задачки своим одноклассникам. На переменках решала задачи по математике четвертому классу.
По поводу списывания она решила поговорить с отцом, но тот сказал, что, если человек может и хочет учиться, тот списывать не будет, а остальным не поможет то, что она откажет – он спишет у кого-то другого. Не всем учеба дается одинаково. Кто-то силен в одном, кто-то – в другом. Так что по поводу списывания пусть она не переживает. Возможно, именно этот разговор помог Юле на протяжении всей ее учебы избежать ошибок, которые обычно совершают отличники, отказывая в подобной помощи своим одноклассникам. С ней дружили и хорошисты, и двоечники. Она никогда не показывала, что двоечники ее чем-то не устраивают. Скорее, даже наоборот – с ними было веселее.
Однажды одноклассники решили над ней подшутить. Как всегда, Юля перед уроками положила на парту свою тетрадку с решенными задачками, кто-то сразу схватил ее, чтобы сверить ответы.
- Юля, - подошел к ней Витька, сосед по парте, - мы тут поспорили. Спроси у своего папы, что такое «сифилис»?
- А что это такое? – наивно переспросила Юля.
- Гришка говорит, что это болезнь, а Петя сказал, что это что-то политическое, - он хитро улыбался.
Юля заподозрила подвох, но всё-таки решила спросить. У Ивана брови поползли вверх, но он не подал виду, что удивился. Он порылся в своей библиотеке и достал маленькую книжечку.
- Ты девочка умная, я тебе долго объяснять не буду. Прочитай сама. Кстати, а почему ты этим заинтересовалась?
- Витя Прискока спросил. Они там о чем-то поспорили.
Она весь вечер тщательно изучала книгу отца. В школе, только она пришла, ее обступили мальчишки.
- Ну, что, спросила у отца? – с подвохом спросил Виктор.
- Конечно. Слушайте, - и она прочитала целую лекцию о сифилисе.
Дети слушали очень внимательно. Никто даже звонка не услышал, и когда в класс вошла Валентина Петровна, она с удивлением увидела, как дети окружили парту, за которой сидела Юля. Она прислушалась и сначала хотела рассмеяться, потом поняла, что детям знать о таких болезнях очень даже полезно и решила не перебивать. Юля подробно рассказывала о симптомах болезни, о методах лечения. Память у нее была уникальной, и она свободно запоминала длинный текст. Поэтому рассказывала толково, словно читала с книжки.
- Одного только не пойму, - сказала Юля, - зачем вам это понадобилось? Кто-то заболел?
Тут два класса грохнули от смеха, а Витя – инициатор провокационного вопроса – покраснел.
- Я вижу, что у вас тут что-то вроде политинформации, - решила спасти ситуацию Валентина Петровна, догадавшись о провалившемся коварном замысле мальчиков. – Юля на все вопросы ответила? Ладно, садитесь, урок уже давно.
После этого случая авторитет Юли еще больше укрепился и больше провокаций ей не устраивали.
Как-то зимой, когда сугробы намело вровень с крышами, и из дому можно было выйти, только прорубив в снегу тоннель, заболела Мотя. Острая боль в животе скрутила ее, и Иван не знал, как ей помочь. «Скорая помощь» не могла по такому снегу доехать из поселка, и Иван решил отвезти ее в больницу сам. Он, еле выбравшись из дома, запряг лошадь  в сани, усадил Мотю, запеленав ее как ребенка в кучу одеял, и повез в поселок. Юля осталась дома с Тимофеем и Машей, приехавшей перед снегопадом в село на каникулы. У Маши уже шли занятия, но она не могла добраться до Чернигова из-за снежных заносов и очень низкой температуры. Девочки сидели в комнате, тесно прижавшись друг к другу в страхе за маму.
- А если мама умрет? – вдруг сказала Юля. Она представила себе, что мамы больше нет, и слезы градом покатились из глаз.
- Не говори так, - прижимая голову сестренки к себе, сказала Маша. – У нас хорошая медицина, ее спасут.
Они ничего не могли делать, только сидели, обнявшись, и ждали возвращения отца из больницы.
- Вы бы хоть печь вытопили, скотину-то кормить надо, - подал голос с печи Тимофей.
Он давно уже перебрался из веранды в комнату, и почти всю зиму лежал на печке. А веранду посещал только тогда, когда надо было прочитать молитву. Вот и сейчас, кряхтя, полез с печки, всунул ноги  в валенки.
- Хорошо, - сказала Маша и стала натягивать на себя мамин старый тулуп, в котором она кормила скотину. – Пойду, дрова принесу.
 Вскоре вернулся Иван и сказал, что маме сделали операцию – вырезали аппендицит. Придется полежать несколько дней в больнице.
Девчонки хозяйничали, как могли: топили печь, готовили еду, но все разговоры были только о маме.  Прошло три дня. Юля увидела, как Маша складывает в авоську пакеты с едой, и догадалась, что она собирается проведывать маму.
- И я хочу, - требовательно сказала Юля.
- Куда ты в такой мороз? В школу не ходишь, а в Репки поедешь? Нет, сиди дома! Я приеду и расскажу тебе, как там мама.
- А я папе расскажу, - понимая, что Маша собирается в поселок тайком, пригрозила Юля.
- Я тебе расскажу, - грозно посмотрела на сестру Маша. – Хочешь быть ябедой?
- Тогда возьми меня с собой!
- Нет, я сказала.
- Ну и ладно, - отвернулась от сестры обиженная Юля. Она наблюдала, как сестра потеплее одевается, намотав на себя мамин пуховый платок, надев мамин тулуп, Лёнины валенки. Такая предосторожность была оправданной: мороз был ниже тридцати градусов.
- Юлька, папа придет, накорми его, - приказала Маша, - и скажешь, что я пошла к Стасику. Хорошо?
- Хорошо, - кивнула Юлька, поглядывая на мирно спавшего на печке деда. Тот так и не проснулся, несмотря на шум в комнате.
Только Маша закрыла входную дверь, как Юлька стала натягивать на себя все теплые вещи, какие только у нее были. Напоследок она схватила свои теплые варежки и шмыгнула за дверь, оставив деда одного на теплой печке. Ветра не было, и сильный мороз сразу не чувствовался. Но уже через пару минут Юля поняла, что спокойно может обморозить нос и щеки, поэтому натянула шарфик до самых глаз. Фигура Маши уже скрылась в конце улицы и Юля поддала ходу, чтобы не упускать из виду сестру. Она ни разу сама не была в поселке, не знала, где  находится больница и как ее искать. Выбравшись из катакомб расчищенного снега, она взобралась на санный путь, проторенный лошадьми и, кое-где проваливаясь почти по пояс и набирая снег в валенки, побрела следом за Машей до трассы. Выдыхаемый пар изо рта намерз на шарфике, повис небольшими сосульками, которые время от времени она сбивала варежкой. Маша заметила Юльку только тогда, когда добрела до трассы и остановилась, оглядываясь в поисках какого-нибудь транспорта.
- Ты что тут делаешь? – возмутилась Маша. – Я же сказала тебе сидеть дома! Замерзнуть хочешь? Я ведь за тебя отвечаю.
- Я тоже хочу к маме, - запыхавшись, пробормотала Юля.
Вдали послышался гул приближающейся машины. На трассе снега было мало, его уже утоптали машины. Маша подняла руку. Водитель грузовика, перевозившего на длинной платформе бревна, затормозил.
- Девочки, куда это вы в такой мороз собрались?
- Мы к маме, она в больнице лежит, - не дав сестре сказать ни слова, выдала Юлька.
- Вы нас подвезете? – спросила Маша.
Шофер взглянул на сидевшую рядом с ним бабку и заметно вздохнул.
- Куда же я вас посажу?
- А мы на платформе устроимся, - Маша просительно смотрела на шофера.
- Не положено, да и замерзнете совсем.
- Не замерзнем. Дядечка, подвезите нас, - жалобно попросила Юлька.
- Ладно, залезайте, становитесь за кабиной и держитесь за щит. Ты старшая, смотри, чтобы малышка не свалилась. Я тихонько поеду.
- Спасибо, дядя, - поблагодарила Юля и полезла с помощью Маши на платформу. Она схватилась за деревянный щит, отгораживающий кабину от платформы, и ей даже приседать не понадобилось, чтобы защититься от ветра, в отличие от Маши.  Девочки радовались, что не пришлось долго ждать попутку, поэтому и замерзнуть толком не успели. Машины в такую погоду ходили очень редко, поэтому им просто повезло.
Не доезжая несколько метров до знака с названием поселка, водитель остановил грузовик. Он вышел из кабины и сам снял девчонок с платформы.
- Вы уж простите, но в кабинку не мог вас посадить, сами понимаете, бабульку везу.
- Спасибо, - не чувствуя губ от холода, пробормотала Маша.
- Вижу, совсем замерзли. Вон там больница, бегите бегом, согреетесь, - посоветовал шофер, залезая в кабину.
Девочки, еле переставляя замерзшие ноги, побрели к больнице.
- Я же говорила, что замерзнешь, - говорила Маша, - потом заболеешь. И что я с тобой  делать-то буду?
- Ты ведь тоже замерзла, - не сдавалась Юля.
- Я уже взрослая, а ты еще маленькая.
Когда они вошли в приемный покой больницы - обледеневшие, покрытые инеем, женщина, сидевшая за стойкой регистратуры, только всплеснула руками.
- Это откуда же вы такие будете?
- Из Данич. Наша мама здесь лежит, - еще непослушными губами проговорила Маша.
- Так, снимайте верхнюю одежду и садитесь к печке греться, - женщина указала рукой на топившуюся грубку, возле которой лежала охапка дров. – И как зовут вашу маму?
- Мама Мотя, - сразу ответила Юля.
- Матрена Данич, - поправила ее Маша.
- Это с аппендицитом которая?
- Да, - снимая тулуп и помогая стянуть Юльке шубку,  кивнула Маша.
- Сейчас схожу, посмотрю, сможет ли она к вам выйти. А вы пока грейтесь, - женщина пошла в глубь коридора, а девочки уселись на скамейку, стоявшую рядом с теплой грубкой и приложили руки к стене, пытаясь согреться.
- Ой, мама! – воскликнула Юлька, увидев, как из одной палаты, держась рукой за живот, вышла их мать. Она улыбалась, но лицо было бледным, улыбка вымученной. Юлька бросилась к матери, но женщина в белом халате остановила девочку.
- Тихо, тихо. Мама сейчас подойдет, только осторожно, чтобы швы не нарушить.
- Хорошо, - прошептала девочка, которой очень хотелось прижаться к маминому телу, ощутить на голове ее руку, почувствовать ее запах.
- Боже мой, - заговорила Мотя, - хорошие мои. Как же вы в такой мороз добрались? Вы с папой?
- Мы сами приехали, - гордо  сообщила Юлька.
- А папа знает, где вы? – целуя дочек, спросила Мотя.
- Нет, - отвернувшись, призналась Маша.
- А вы не подумали, что он вас будет искать? Дед знает, что вы ко мне поехали? – разволновалась Мотя.
- Мамочка, мы так хотели вас видеть, - прижавшись к матери, проговорила Юля.
- Ладно, раз уж приехали, давайте поговорим. Рассказывайте, как живете?
Девочки поняли, что мама их простила, и наперебой стали делиться скудными новостями, расспрашивая маму, как прошла операция.
Домой они добрались, когда уже начало темнеть. Иван места себе не находил, не зная, куда подевались дочки. Тимофей только руками разводил, пытаясь оправдаться.


Глава 16


- Нет, ты не понимаешь, - пьяно бормотал Степан, размазывая слезы по щекам, - не понимаешь. Разве ты можешь понять мужика, который не может работать, который не может прокормить семью? Разве о такой жизни я мечтал?
Татьяна молча шинковала капусту на борщ. Пьяные бредни мужа она знала наизусть и уже научилась не прислушиваться к ним. Она думала о детях, о своей несчастливой судьбе. Больше двадцати лет прожить с мужем-пьяницей не каждой под силу, тем более – с калекой. У одноногого Степана опять начались проблемы с ногой. Маленькая ранка, неизвестно, где взявшаяся, начала гноиться и никак не хотела заживать. Татьяна понимала, что сахарный диабет не даст затянуться новой ране, и готовилась к худшему.
- Ты бы лучше в больницу съездил, - наконец сказала она, чтобы хоть как-то поучаствовать в разговоре.
- Я сам знаю, что мне лучше! Советует она!  Ты такая мудрая, что советы мне даешь? Лучше дочке своей что-то умное посоветуй. А то советует тут она…
Он еще что-то бормотал, но его слова пролетали мимо ушей. Татьяну больно укололи слова мужа о дочери. Степан имел в виду Леру. Да, девочке уже двадцать пять, но семейная жизнь у нее, мягко говоря, не складывается.  Рано начала заглядываться на мальчиков, рано повзрослела. Внешне очень красивая блондинка, она почувствовала, что может управлять мужчинами, и вовсю этим пользовалась. Татьяна точно не знала, но догадывалась, что дочь уже сделала аборт, и теперь никак не может забеременеть. С первым мужем они прожили года два и расстались. Теперь она опять вышла замуж, но что-то там не ладится у них, потому что частенько Лера приезжает к маме «немножко пожить». Но, надо отдать ей должное, никогда не жалуется на судьбу. Татьяна подумала, если бы она сама растила дочку, а не бабушки,  возможно, судьба ее сложилась бы иначе, но что уж теперь поделаешь?
Настя встречается с замечательным парнем и, скорее всего, за него же и замуж выйдет. К двадцати годам полнота ее куда-то незаметно исчезла, и Настя стала красивой девушкой. Окончила школу, техникум, и сейчас работает товароведом в магазине. Степан, помня судьбу своей первой жены, долго противился выбору Насти, но пришлось ему сдаться, потому что дочка заявила, что выбирать свою профессию будет сама. Татьяна в должности товароведа не видела ничего плохого, поэтому одобрила решение Насти.
Но больше всех радовала душу младшая Катенька. Она была точной копией Татьяны не только внешне, но и по характеру. Степан к ней относился с большей любовью, чем к остальным девочкам. Катя была более ласковой с родителями, могла поделиться с ними своими проблемами в отличие от старших сестер. Всегда старалась помочь маме, много времени проводила с отцом.
- Мама, ты борщ собралась варить? – вдруг услышала Татьяна голос дочери и передернула плечами, как бы стряхивая оцепенение.
- Что ты говоришь? – переспросила она.
- Борщ будешь варить? – немного повысила голос Катя.
- А, да.
- Тебе помочь?
- Картошку почисть, если хочешь, - предложила Татьяна, окидывая фигурку дочери быстрым взглядом. Она проследила, как Катя надела старенький кухонный фартук, подвинула небольшую скамеечку, приготовила помойное ведро под очистки и застыла над столом в поисках ножа. Татьяна протянула свой нож, которым шинковала капусту, - возьми мой.
- Не могу таким длинным. Где мой ножик? А-а, вот он, - Катя нашла небольшой ножик и взяла в руку картофелину. – Папка опять пьяный? – тихо прошептала она, наклоняясь к матери.
- А-то как же? Конечно. Другим он редко бывает, - Татьяна вздохнула и принялась чистить луковицу. Из глаз покатились слезы, и было не понять: то ли она плачет от лука, то ли оттого, что мужа уже не переделать и ничем нельзя помочь этому горю.
Катя быстро чистила картофель и поглядывала в сторону матери. Ей было жалко родителей, она даже не могла понять, кого из них больше. Или мать, которая вынуждена терпеть пьяные выходки отца, или же отца, борющегося со своими вечными болезнями, правда, не всегда нужными методами.
Она перешла в девятый класс, но, сколько помнила себя, отец всегда был болен, передвигался только на костылях. Катя  видела мучения матери, сочувствовала ей чисто по-женски. Она понимала, что у ее родителей давно уже нет никакой интимной близости, которая в последнее время занимала все ее мысли. Катя, которая долго вообще не смотрела на мальчиков в отличие от своей старшей сестры Леры, кажется, влюбилась. Объектом ее вздохов и  постоянной бессонницы  стал ее же одноклассник Саша. Сколько лет учились вместе и Катя не обращала на него внимания, а тут…
Однажды на перемене, когда мальчишки, как обычно, гонялись по классу за девчонками, норовя дернуть за косички, Катя случайно оказалась в объятиях Саши. Это было так неожиданно, что она даже вырвалась не сразу, успев ощутить тепло его еще по-мальчишески худенького тела, услышала бешенный стук его сердца, уловила запах разгоряченной кожи. И это мгновение вдруг заставило ее совершенно другими глазами взглянуть на одноклассника. Видимо, подобное произошло и с Александром, потому что после того случая Катя стала ловить на себе его задумчивый взгляд. Саша мгновенно отводил глаза, если замечал, что Катя смотрит в его сторону.
Эти переглядывания длились уже с месяц, но они не подходили больше друг к другу и даже в классных дружеских потасовках старались не принимать участия, словно избегая друг друга. Начались каникулы, все разъехались по лагерям. Саша уехал в деревню к бабушке. Кате ехать было некуда, поэтому она осталась в городе. В лагерь ей путевку не брали, считали ее уже взрослой.
- Почистила? – слова матери не сразу дошли до сознания.
- Что?
- Картошку почистила, спрашиваю? – Татьяна удивленно взглянула на задумавшуюся дочь, но больше ничего не сказала. Последнее время она стала замечать, что Катя часто сидит с отсутствующим взглядом, но вспоминала себя в такие годы и тихонько вздыхала, понимая, что ее младшенькая тоже незаметно выросла.
- Да, мама, почистила, - Катя улыбнулась отсутствующей улыбкой и поднялась. – Можно, я к себе пойду?
- Иди, доченька, - улыбнулась ей в ответ Татьяна, провожая взглядом ладную фигурку дочки.
Катя легла на кровать и уставилась мечтательным взглядом в потолок. Последние дни все ее мысли крутились вокруг Саши Тихорского. О других мальчиках она никогда не вспоминала. Но серые глаза Саши постоянно стояли перед ней, мешая сосредоточиться на какой-либо работе. Она вспоминала, как он на нее посмотрел, как, будто нечаянно, коснулся ее руки, как предложил поднести сумку с продуктами, когда встретил ее около магазина. Она тогда отказалась, а напрасно… Больше он к ней не подходил. Так и уехал на каникулы, не попрощавшись. Катя горестно вздохнула и закрыла глаза. Сон пришел незаметно, проявляя в сновидениях все ее мысли и тайные желания.
- Вызывай «Скорую»!
Катя проснулась от громкого крика отца и шума в комнате. Она испуганно села на кровати, прогоняя остатки сладкого сна.
- «Скорая»? Приезжайте скорее!
Мать перепугано называла адрес, постоянно сбиваясь. Катя выскочила из своей комнаты. Отец на кровати корчился от боли, его лицо перекосилось и застыло жуткой маской.
- Папочка, что с тобой? – Катя бросилась к отцу, но он только махнул рукой, показывая на ноги.
Татьяна в отчаянии не знала, что предпринять. Видела мучения мужа, а помочь не могла. «Скорая помощь» приехала на удивление быстро. Опытному врачу хватило одного взгляда, чтобы понять опасность, грозившую Степану.
- Скорее всего – гангрена, - тихо сказал он Татьяне, отведя ее в сторону.
- Резать надо? – обреченно спросила она, уже зная ответ.
- Другого пока не придумали. Собирайте его, забираем в больницу.
Из больницы Степан вышел только через месяц. Ампутация второй ноги подкосила его окончательно. Он осунулся, замкнулся в себе, обозлился на весь мир. А так как он постоянно сидел дома и видел только своих домочадцев, то вся накопившаяся злоба выплескивалась, в основном, на жену. Татьяна молча терпела. Она понимала состояние мужа, который из статного мужчины превратился в обрубок мяса, как он сам выражался.
Больше всего Степана угнетала невозможность самостоятельно передвигаться. Татьяне пришлось оставить работу, чтобы ухаживать за мужем. Его небольшой пенсии едва хватало, чтобы поддерживать семью. Но нечего было и думать о том, чтобы Татьяне можно было выйти на работу.
- Мама, я не пойду в девятый класс, - заявила однажды Катя.
- Ты что? Как это – не пойдешь? – удивилась Татьяна.
- Я устроюсь на работу. Надо ведь деньги кому-то зарабатывать.
- Нет, даже думать об этом не смей! – прикрикнула Татьяна на дочь. – Настя пока нам поможет.
- А если Настя замуж выйдет?
- Когда выйдет, тогда и будем что-то думать. А пока надо учиться.
Татьяна быстро вышла в соседнюю комнату, чтобы дочка не увидела предательских слез, навернувшихся на глаза. Она осознавала, что Катя права, но очень уж хотелось, чтобы младшая дочь поступила в институт. Она хорошо училась и жалко будет, если все ее старания закончатся ничем.
Шел месяц за месяцем, а Степану становилось все хуже. Ему ампутировали ногу второй раз и отрезали кость намного выше колена. Постоянные боли мучили его. Он старался меньше стонать, но боль прорывалась сквозь крепко сжатые губы, и он скрипел зубами, сжимая кулаки так, что белели костяшки пальцев. В такие минуты Татьяна старалась быстро покинуть комнату, чтобы не видеть мучений мужа.
Через восемь месяцев после ампутации конечности Степан умер. Больше всех переживала смерть отца Катя. Ее успокаивали все родственники. Лера отнеслась спокойно к случившемуся. Она обняла мать и сказала:
- Наконец-то поживешь, как нормальный человек.
Татьяна понимала, что старшая дочь права, но цинизм сказанного ее покоробил. Она знала, что Лера никогда, собственно, не испытывала особенно близких чувств к отчиму, но чтобы на похоронах сказать такое?
Настя плакала тихо, прислонившись к младшей сестре, и временами гладя ее по голове, словно успокаивая. Ее молодой человек Слава стоял немного в стороне, готов в любую минуту поддержать любимую девушку.
После похорон Татьяна осталась одна. Дочери были заняты личной жизнью. Лера жила с мужем отдельно. Настя постоянно бегала на свидания со своим Славой, и Татьяна ее практически не видела. Катя заканчивала девятый класс и, похоже, тоже начала встречаться с мальчиком. В сорок три года Татьяна вдруг ощутила пустоту внутри себя. Пусть Степан был калекой, но он всегда был рядом, и она считалась замужней женщиной.
Последние годы у них со Степаном не было интимной близости, и она часто ловила себя на мысли о том, что было бы лучше, если бы  его не было вообще. Сейчас она в статусе вдовы, и что изменилось? Когда он сидел в своем кресле, хоть иногда с ним можно было поговорить, а сейчас?
Татьяна последнее время  часто плакала. Не за Степаном, нет. Она оплакивала свою неудачную жизнь. Что она видела за свои сорок три года?  Войну и несчастливую жизнь с мужем-пьяницей и калекой? Одна радость – дети! Как бы там ни было, но в ее жизни есть любимые дочки-красавицы. Это главное. Ради этого стоило столько лет терпеть и мучиться с нелюбимым мужем. Она часто вспоминала свою детскую любовь – Виктора Найду. Иногда в мыслях возникал образ Ивана Данича, отца Леры, но она старалась тут же изгнать его из своей головы, чтобы не бередил душу, не травил старую болезненную рану. Володю Сердюка вспоминала крайне редко, хотя он и был ее первым мужем. Царствие ему небесное! А вот Леонид… О нем она думала довольно часто, хотя понимала, что их пути разошлись давно, да ведь у них никогда ничего и не было. Так просто, придуманная симпатия, не более. Она знала о нем только то, что он был женат, жил в Днепропетровске, занимался наукой.
Татьяна опять вышла на работу, устроилась продавцом в продовольственный магазин. Работа ее немного отвлекала от мрачных мыслей, но только днем. А вечерами, когда она оставалась одна, а дочки разбегались на свидания, ей становилось невмоготу. И опять наваливалась тоска, воспоминания и слезы.
Катя действительно начала встречаться с Сашей. Уже первого сентября она не побоялась выдержать его красноречивый взгляд, который и определил их взаимоотношения. Они сели за одну парту и стали делиться новостями, как лучшие подружки. За лето Александр из худенького подростка превратился в возмужавшего парня, только светло-русые волосы почти полностью выгорели на солнце и стали золотистыми, подчеркивая светлые глаза, которые с любовью смотрели на девушку.
В классе все заметили их явную симпатию друг к другу, немножко посмеялись, подразнились, но это никак не отразилось на их отношениях. С того дня они стали неразлучной парой. Их любви завидовали многие, особенно девушки, которые и до этого были небезразличными к Саше Тихорскому. Но его выбор остановился на Кате Безродной и, похоже, надолго.
К концу десятого класса встал выбор – куда пойти учиться? Тихорский мечтал только о медицинском институте, а Катя хотела пойти по стопам своей сестры Насти. Ей очень нравилось бывать у нее на работе, наблюдать, как торгуют продавцы, как работает Настя. Да и к маме на работу частенько бегала, присматривалась. По сути, другой работы она просто не представляла.
- Мама, я хочу быть товароведом, - заявила она однажды.
Татьяна довольно улыбнулась: не такая уж плохая работа для девочки.
- Надеюсь, что всё-таки в институт пойдешь? – всё же переспросила.
- Конечно. По крайней мере – попробую. Если не получится, тогда уж в техникум.
- Хорошо, - согласилась Татьяна, - тогда меньше бегай по танцулькам, учи лучше.
- Мама, не волнуйся, - засмеялась довольная Катя и убежала на встречу к Саше.
Они оба решили поехать учиться в Днепропетровск, только в разные институты.
- Катюша, а ты не будешь мне изменять? – спросил вдруг Саша, держа девушку за руку.
Они шли по аллее парка. Запах цветущей сирени забивал дух. Вдоль аллеи на садовых скамейках целовались парочки, ничуть не смущаясь и не стесняясь прохожих.
- С чего ты взял, что я могу тебе изменить? Скорее уж ты мне будешь изменять, - в сгустившихся сумерках не было видно, как покраснело лицо девушки.
Саша впервые за два года их встреч завел подобный разговор.
- Знаешь, я тут подумал…. Мы ведь всё время были вместе, а теперь будем видеться гораздо реже. У тебя в институте появятся новые знакомые, влюбишься в кого-нибудь…
- Саша, что ты такое говоришь? У нас ведь будут почти одни девочки, даже захочешь, так влюбиться не в кого. А вот у тебя…, - Катя хитро улыбнулась, - а вот у тебя ведь тоже большинство будет девочек. А? Что скажешь?
- Катенька, я…, - он запнулся. – Я люблю только тебя!
Катя остановилась, пораженная. Впервые Саша признался ей в любви. Встречались два года, все знали, что они влюблены друг в друга, но ни разу за это время они не говорили о своих чувствах. Всё подразумевалось как бы само собой. Александр притянул девушку к себе и поцеловал. Они стояли посреди аллеи,  прохожие обходили их, ухмыляясь про себя, а они не обращали ни на кого внимания и исступленно целовались. Первой опомнилась Катя, когда очередной прохожий случайно толкнул их.
- Саша, хватит, - хотя, ой, как хотелось продолжить этот бесконечно приятный поцелуй.
   С этого момента их отношения приобрели какой-то другой смысл. Они не говорили о совместной жизни, но все их высказывания сводились только к этому. К выпускным экзаменам они решили, что после института обязательно поженятся.
Прозвучал последний звонок, заброшены на антресоли школьные портфели и ранцы. Свобода!
Катя вместе с Сашей отвезли документы в Днепропетровск, и засели за учебники. Чтобы без проблем сдать вступительные экзамены, решили пожертвовать свиданиями. Но каждый вечер они часами «висели» на телефонах, пока родители не отнимали трубку и не напоминали, что пора и за книжку взяться.
Вступительные экзамены они оба сдали успешно и поступили в свои институты. До начала занятий каждый из них получил долгожданную свободу, и все свободное время они проводили вместе.
- Катюша, пойдем на водохранилище, - позвонил однажды Саша.
- Конечно, - с радостью согласилась Катя, потому что каждое мгновение, проведенное с любимым человеком, было в радость.
На Карачунах, так в народе назывался район города, где, собственно, и находилось водохранилище, было уже полно народа. В теплый августовский день, когда есть свободное время, почему бы и не поплескаться в прозрачной водичке? Казалось, что всё население города перебралось к прохладе. В соснах, почти вплотную подступавших к водоему, практически яблоку негде было упасть. Везде были расстелены покрывала, слышался шум, смех. Тянуло дымком: кто-то на импровизированном мангале жарил шашлыки. В стороне группа молодых людей пыталась играть в волейбол, но мяч постоянно скатывался к воде и добровольные помощники с охотой отбивали его в сторону игравших. В этой сутолоке Саша с трудом нашел свободное местечко и расстелил покрывало. Катя с удовольствием растянулась на нем: пока дошли до воды, чертовски устали.
- Могла бы и платье снять, - улыбнулся Александр, с удовольствием рассматривая свою девушку.
- Сейчас, только отдохну немного.
Катя немного стеснялась раздеваться при своем молодом человеке. Она долго оттягивала момент, но, когда Саша побежал купаться, всё-таки решилась. Александр смотрел на нее восторженными глазами, и Катя не знала, куда деваться от стыда.  Она перевернулась на живот и уткнулась лицом в покрывало, заметив, однако, краем глаза, каким похотливым взглядом окинул ее мужчина, расположившийся рядом со своим многочисленным семейством. Если бы они с Сашей не встречались, Катя и не подумала бы стесняться его, но сейчас, чувствуя его взгляд на своем теле, у нее мурашки бегали по спине.
День пролетел незаметно, люди потихоньку начали расходиться, а влюбленная парочка просто не хотела расставаться. Катя уже без стеснения бегала купаться вместе с Сашей и весело плескалась в воде, радуясь общению с любимым человеком. Они не заметили, как остались одни на водоеме. Только в паре десятков метров от них сидел какой-то дедок, с трудом вглядываясь в рябь на воде: пытался поймать рыбу на пляже.
- Ну, что? Пойдем, искупнемся напоследок, пора уже и по домам, - предложил Александр, поднимаясь с покрывала.
- Пошли, - согласилась Катя, понимая, что прекрасный день закончился: начинало темнеть и сумерки быстро опускались на сосновый лес, окружавший водоем.
Они быстро искупались и вернулись к своему покрывалу. Катя достала полотенце и стала вытираться. Саша мокрым телом прижался к девушке.
- Ой, ты холодный! – Катя движением плеча хотела отстранить парня, но тот обхватил ее руками и еще сильнее прижался всем телом, ища ее губы.
Катя ответила на поцелуй, и он затянулся непозволительно долго. Молодой человек опустился на покрывало, увлекая за собой девушку. Катя понимала, к чему это может привести, но не противилась: их отношения длились достаточно долго и никогда не переходили дозволенных границ. Их тянуло друг к другу, и они были уже взрослыми людьми.
Саша неуклюже подмял под себя Катю и его руки стали лихорадочно шарить по всему телу. Он страстно целовал девушку, пытаясь одновременно развязать тесемки купальника. Мокрая ткань не хотела поддаваться, и он сгоряча оторвал бретельку, но они даже внимания на это не обратили. Обоюдная страсть толкала их в объятия друг друга, заставляя быстрее освобождаться от мокрой одежды. И когда он неумело проник в нее, причинив ей резкую боль, Катя вскрикнула от неожиданности. Это немного отрезвило парня, но чувство страсти только нарастало, и остановиться он уже не мог. Больно впившись в ее губы, он с силой  совершал толчки, входя в нее до основания, не понимая, что кроме боли Катя не испытывает никаких других чувств. Оторвался от нее только тогда, когда тело обмякло после конвульсивных содроганий, доставивших ему неимоверное наслаждение.  Он скатился с девушки и закрыл глаза в сладкой истоме, а Катя смотрела на лохматые ветви сосны и пыталась внушить себе, что это было прекрасно. Но обкусанные губы немного ныли, болел низ живота, и она с ужасом обнаружила кровь на покрывале.
Катя быстро набросила на себя легкое платьице, столкнула ничего не понимающего и счастливо улыбающегося Александра, схватила покрывало и побежала к воде застирывать кровь.
На второй день она отказалась встретиться с Александром. Ей почему-то было стыдно смотреть ему в глаза. Он не понимал ее отказа, названивал по телефону. Даже Татьяна смотрела на дочь удивленно: почему это она выдумывает, будто мать поручила ей много работы? Но молодежь пусть разбирается сама, решила она и ничего не спросила у Кати.
Катю разрывали двоякие чувства. Она любила Сашу, но не предполагала, что интимные отношения могут быть такими болезненными и, честно сказать, не очень уж и приятными. От старших женщин она немало слышала, какая это прелесть, но сама ничего прелестного в этом не увидела. Живот ныл до сих пор, она даже ходила осторожно, потому что чувство лишнего предмета внутри не проходило.  Ей казалось, что мама обо всем догадывается, только молчит,  и ей было вдвойне стыдно за свой необдуманный поступок. Кате было стыдно еще и оттого, что она смогла позволить мужчине, пусть даже и любимому, до свадьбы овладеть ею. А если она забеременеет?! Эта мысль не давала ей покоя ни днем, ни ночью.
Катя решила больше до отъезда на учебу не встречаться с Сашей. Пусть пройдет время и всё немного забудется. Но он звонил каждый день, предлагая встретиться, не понимая, почему Катя так упрямо отказывается от свиданий. Его тянуло к девушке, которая, к тому же, в прямом смысле стала его женщиной.
В отличие от Кати ему очень понравилось обладать любимой девушкой. Это случилось с ним впервые. Он и сам не понимал, как решился на подобный поступок. Конечно, он мечтал об этом и уже давно. Вынашивал планы, как это всё произойдет, но случилось это чудо спонтанно. Саша не жалел о случившемся. Рано или поздно, но это должно было произойти, тем более что они все равно решили с Катюхой пожениться, так что жалеть было не о чем. Тем более что это так прекрасно…
В очередной раз получив от Кати отказ, Александр сам пошел на пляж. Он разместился в том же месте, где они были вдвоем, улегся на покрывале и предался воспоминаниям. Не заметил, как уснул. Проснулся внезапно, почувствовав, что на спину капает холодная вода.
Над ним стояла знакомая девушка Вика, с которой он познакомился на вступительных экзаменах в институте, и с улыбкой брызгала на него водой.
- О, привет! – улыбнулся Александр. – А ты как тут оказалась?
- Живу я здесь, - девушка опустилась на покрывало и запоздало спросила, - можно?
- Конечно.
Саша с удовольствием рассматривал красивую брюнетку, которая, ничуть не смущаясь, улеглась рядом с ним так, что ее оголенное бедро прижалось вплотную к голой ноге парня. Полная грудь почти вывалилась из маленького треугольника купальника, и стал виден темный круг вокруг торчащего соска. Плоский живот, тонкая талия, полные манящие бедра… У Саши вдруг пересохло во рту и он отвернулся, пытаясь не смотреть больше на девушку. По сравнению с худенькой Катей это была уже зрелая женщина в полном соку, хотя по возрасту они были однолетками.
- Ты здесь один? – спросила девушка, полностью расслабившись и закрыв глаза.
- Один, - немного закашлялся молодой человек, - а ты?
- Пришла с подругами, но, можно считать, что одна, - Вика открыла глаза, повернула голову и, прищурившись, спросила: - Может, проведем этот день вместе? Нам ведь надо привыкать друг к другу: всё-таки лет шесть придется видеться почти каждый день. Ты как?
- Я не возражаю. Может, пойдем, искупаемся?
- Идем, - согласилась Вика.
Они плескались в воде долго, пока у девушки от холода не начали синеть губы. Немного отогревшись на теплом песке, они опять пошли в воду, где, совсем осмелев, Виктория, в буквальном смысле этого слова, повисла на шее молодого человека.  Он носил ее в воде на руках, а она, крепко обняв его за шею, прижималась к нему всем телом, доведя его до такой степени возбуждения, что он долго после их игр не мог выйти из воды, боясь своим видом повергнуть в шок отдыхающих людей. О Кате за весь день он ни разу не вспомнил.
День клонился к закату, людей становилось всё меньше, а девушка никуда не спешила. Саша с нетерпением ждал, когда с пляжа уйдут последние отдыхающие. Виктория лежала рядом немного в напряжении. Она сама притянула голову парня к себе и впилась в его губы. Молодой человек ожидал чего-то подобного, но напор девушки его немного ошеломил. В этот момент он вспомнил о своей Кате, но умелые женские ласки делали свое дело, и противиться им он не стал…
С Викторией он встретился на следующий день прямо с утра. Она пригласила его к себе домой. Девушка дома была одна, родители ушли на работу. Вика угостила парня чаем и потянула в постель, где они провели почти целый день.
Саша перестал звонить Кате, встречаясь каждый день с Викторией. До отъезда на учебу оставались считанные дни, и они с Катей так больше и не встретились.
Увиделись случайно в Днепропетровске на рынке. Катя покупала себе продукты и практически столкнулась с Александром, которого держала под руку Виктория. Он покраснел, но справился с собой, поздоровался.
- Ты бы нас познакомил, - Виктория с интересом рассматривала худенькую смущенную девушку.
- Знакомьтесь, это Катя, моя… одноклассница. Тоже учится здесь. А это Виктория…
- Будущая жена, - заметив заминку Александра, подсказала Виктория.
Катя побледнела, но устояла на ногах.
- Поздравляю, - чуть слышно проговорила девушка и отвернулась, чтобы эта парочка не увидела ее слез, предательски хлынувших из глаз.
Не ожидала она такой подлости от любимого парня. Всё, что угодно, только не это. Но ведь она сама виновата! Слишком надолго затянулась пауза в их отношениях. Думала, что пройдет какое-то время, они опять встретятся и всё у них будет даже лучше, чем было, а оно, видишь, как обернулось? Что ж, теперь надо учиться жить без Саши, без любимого человека, с которым были связаны все планы на дальнейшую совместную жизнь. Но, как он мог?!


Глава 17


- Деда, еще мороженого хочу, - плаксивым голосом попросила Юлька, - и лимонада.
- Сколько можно? – возмутился Тимофей Пугач.
- Вон того, розовенького, - никак не отреагировав на возмущение деда, показала девочка пальцем на фруктовое мороженое за 7 копеек.
- Ладно, иди, покупай, - дед протянул внучке монетки.
 Этим летом Тимофей решил проведать старшего сына Михаила, который жил в Москве. С собой он взял младшую внучку, хотя и считал ее самой вредной в семье. Непонятки начались сразу же, как только они сели в поезд. Юле по возрасту полагался детский билет, но ночью вдруг прошла по поезду проверка, и контролер зацепился за торчащие ноги девочки. Со злости он разбудил пассажиров и потребовал билеты.  Долго вглядывался в детский билет девочки, потом запросил документы, подтверждающие личность. Тимофей предъявил ему свидетельство о рождении Юли, но контролер заподозрил подвох. В поезде среди ночи начался скандал. Вызвали начальника поезда, который увел Юлю в подсобное помещение, где устроил ей целый допрос по поводу ее возраста. А надо сказать, что Юля росла быстро, перегоняя своих сверстников, и выглядела немного взрослее. Но Юля с честью выдержала экзамен, честно ответив на все вопросы взрослых, и ее отпустили спать. Тимофей же долго ворочался на жесткой полке, проклиная тот миг, когда он поддался на уговоры внучки взять ее с собой в Москву.
Выйдя  утром из поезда, Тимофей принялся на вокзале здороваться со всеми пассажирами. Кто-то отвечал ему с ухмылкой, кто-то откровенно смеялся, пока Юля не убедила деда, что Москва – это не село, где надо здороваться абсолютно со всеми. Тимофей согласился, но по привычке еще многим сказал своё «здрасте».
Михаил с семьей жил в трехкомнатной квартире. К тому времени у него уже было два сына: Владимир и Николай. Володя был сверстником Маши, а Коля – ровесником Юли. Они приветливо и гостеприимно встретили своих сельских родственников, угощая их всякими невиданными ими вкусностями. Но и Тимофей приехал не с пустыми руками: перед этим Иван заколол кабанчика, Мотя приготовила гуся, утку и несколько курей. Взбила масло, сложила в мешочек много творога. Тимофей еле донес мешок с провизией. Невестка Татьяна только хлопнула в ладоши.
- Господи, куда ж я всё это разложу? Тут никакого холодильника не хватит.
Юля сразу потянула деда погулять по Москве. Их взялся сопровождать Володя, но ему куда-то надо было бежать, и он, рассказав, как добраться до дома, оставил их одних. Юлька решила попробовать всё мороженое, какое только продавали. Она уже съела и эскимо, и пломбир, и с кремовой розочкой сверху, и в вафельном стаканчике, и в вафельных пластинках, обильно запивая всё это добро сладкой газировкой с сиропом и лимонадом. И вот только фруктового она еще не пробовала. Дед пытался отговорить ее, ссылаясь на то, что она простудится, но Юля, уже покашливая, пыталась силой впихнуть в себя розовый ледяной комочек, проталкивая его теплым лимонадом.
Мороженого она так и не осилила, и его доедал дед, чтобы добро не пропадало, но после этого любое напоминание о мороженом и лимонаде мгновенно вызывало у нее тошноту и глубокое отвращение, которое она смогла преодолеть только тогда, когда училась уже в институте.
В четырнадцать лет Юля стала комсомолкой. Она тщательно и осознанно готовилась к поступлению, изучая устав и состав Политбюро КПСС. Она прочитала все газеты, не пропустила ни одного выпуска новостей по радио и телевидению, чтобы знать все новости и не ударить в грязь лицом.
В школу должен был приехать представитель райкома комсомола и сам лично принимать пионеров в комсомол, поэтому готовилась не только Юля, но и все ее одноклассники. Хотя этого представителя она могла бы и не бояться, потому что это был ее знакомый – жених Маши.
Маша была уже взрослой девушкой, ей шел двадцать первый год, и она собиралась выйти замуж. После окончания медучилища ее отправили по распределению работать в село, где она успешно и трудилась. Село находилось недалеко от них, и Маша все выходные проводила дома. По пути домой она однажды и познакомилась с замечательным парнем Николаем, который в то время работал в райкоме комсомола. Он подвез ее домой, а потом стал частенько проведывать на работе, заезжая якобы по делам комсомольским. А потом и друзей своих стал привозить. Так постепенно он вошел в дом Маши на правах сначала друга, а потом и жениха. Моте и Ивану нравились друзья Маши. Это были целеустремленные ребята, полностью отдающиеся своей работе. Родители сравнивали Николая с соседским парнем, который немного приударял за их старшей дочкой, и удивлялись разнице, которая прорвой лежала между  молодыми людьми.   
Стасик, так звали соседа, принадлежал к тому поколению, которое вдавалось в крайности. Это были или идейные комсомольцы, или неформалы, такие как панки, хиппи, стиляги. Стасик решил выделиться из общей массы и стал стилягой. Золотой середины молодежь тех лет не признавала. Или – или, другого не дано. Он жил в Чернигове и там его стильная одежда не так бросалась в глаза, как в селе, куда он приезжал на выходные. Дети бежали следом за ним и дразнились, но он героически выдерживал все насмешки, отдавая дань последней моде.
- Не понимаю, как он штаны надевает? – сказал однажды Иван, войдя в дом.
- Это ты о ком? – переспросила Мотя, доставая ухватом из печи большой чугун с вареной картошкой для свиней.
- Да о Стасике. Шел следом за ним и удивлялся: такие узкие штаны просто невозможно перетянуть через стопу.
- Говорят, что он мылом пятки намыливает, - вставила свое Юля.
- Ну, уж и мылом, - удивилась Мотя.
- А иначе никак, - компетентно заявила Юля и рассмеялась. – Ладно, мне в школу пора. Пожелайте мне удачи.
- Да поступишь ты в свой комсомол, чего ты переживаешь? – Лёня вышел из спальни, потягиваясь. – Коля сказал, что ты всё знаешь. Он ведь тебя проверял?
- Проверял. Но, что будет, если от страха я всё забуду?
- Не забудешь. Ты девочка умная, сосредоточишься и вспомнишь. Удачи тебе, доченька.
- Спасибо, мама. Я побежала.
Тимофей на печке молча сделал крест вслед внучке, благословляя ее на поступление в комсомол. Их споры о религии продолжались до сих пор. Но в последнее время Тимофей не так ревностно отстаивал свои позиции, потому что Юля, умнея, могла опровергнуть его идеи такими аргументами, против которых Тимофей был бессилен. Он понимал, что Юля во многом права, но не хотел сдаваться, да и примириться с тем, что Бога нет, тоже не мог. Все свои восемьдесят шесть лет он верил в Бога, а теперь его вынуждают признать, что Бога нет. Человеку без веры жить нельзя. В этом Тимофей был убежден. Его дети и внуки верят в Ленина, в идеи большевиков, а он будет верить в своего Бога, и никто его не сдвинет с этой веры, никогда!
Домой Юля летела, как на крыльях. Она теперь комсомолка! С этого дня она причастна ко всему великому, что делает партия и комсомол! Она всегда будет верна идеям великого Ленина! Никогда не будет стоять в стороне от свершений партии! Она всегда будет первой во всем!  Когда ее спросили, под каким девизом она прожила бы свою жизнь, Юля гордо ответила словами песни: «Если не я, то кто же? Кто же, если не я!» Она сказала эти слова не просто так, она так думала! Да и жила она так, как думала.
С этого дня ее жизнь изменилась. Юля стала чувствовать себя старше, более ответственно относилась ко всем порученным делам. Даже передвигаться стала более спокойно. Да и одноклассники ее стали более степенными.
В комсомол не приняли только одного мальчика из класса. Он всегда был двоечником, никаких поручений не признавал и не выполнял. Мишка Калиниченко хорохорился, но было видно, что ему обидно: все в классе уже комсомольцы, а он – изгой. Юле стало жалко его, и она на перемене подошла к классному руководителю.
- Александра Захаровна, пересадите меня, пожалуйста, к Мише.
- Тебе-то зачем? – удивилась учительница, но тут же сообразила. – Ты подтянуть его хочешь?
- Скорее, поддержать.
- Молодец, пересаживайся.
К седьмому классу у них было уже двадцать человек. Так уж получилось, что в классе учились десять девочек и десять мальчиков. Поэтому, начиная с пятого класса, их рассадили по парам. Дети добавились из соседних сел.
Юля молча сложила учебники в портфель и подошла к задней парте.
- Тома, пересядь на мое место.
Тамара Мохнач, ее подруга, удивленно смотрела на Юлю, но с места не двигалась.
- Тома, потом объясню, пересядь к Виктору.
Тамара обрадовалась возможности избавиться от немножко туповатого, как все считали, одноклассника, и мигом освободила место. Миша спокойно взирал на перемещение подруг.
- Теперь мы будем сидеть с тобой за одной партой, - спокойно сказала Юля.
- С чего бы это наша отличница снизошла? – ехидно переспросил Калиниченко, хотя сидеть за одной партой с Юлей мечтали многие мальчишки.
- Понравился ты мне, - громко, на весь класс, ответила Юля.
В классе мгновенно все замолчали, ожидая остроумного ответа от Мишки, но он вдруг густо покраснел и через минуту, видя, что все взгляды устремлены на него, выскочил из класса. Все дружно рассмеялись.
- Юля, ты чего пересела? – подошел к ней Виктор Прискока, с которым она сидела за одной партой уже не один год.
- Витя, не обижайся, просто так надо. Будешь теперь с Томой сидеть. Ладно?
- А что мне остается? – Виктор обиженно отвернулся.
Миша Калиниченко вдруг стал делать уроки. Юля ничего ему не говорила, но, видимо, мальчику стало стыдно ничего не знать и получать одни двойки. Девочка неназойливо во время урока старалась ему немного подсказывать, немножко хвалить, если у него что-то получалось, и Миша постепенно превратился в крепенького троечника. Учителя видели перемену, которая произошла с парнем, и не мешали Юле воспитывать одноклассника.
Дома готовились к свадьбе Маши с Николаем. Так получилось, что свадьба должна была состояться в день рождения Юли. В семье все волновались, но больше всех суетилась Юлька. Как же – сестру замуж выдают!
Закололи кабанчика, зарезали теленка, Мотя выпотрошила кучу уток, курей и гусей, Иван выгнал крепкий самогон. Перед самой свадьбой работа нашлась всем. Даже Тимофей, сидя на крылечке, перетирал посуду.
Собралось все село. Столы расставили во дворе, накрыли, стали ждать молодоженов из ЗАГСа. Туда поехать смогли, конечно, не все, поэтому с нетерпением ожидали сигнала машин.
- Едут! Едут! – вдруг заорали горластые мальчишки, но звуки сигналов автомобилей уже услышали все гости, толпой запрудив улицу.
Тимофей долго уговаривал сына с невесткой благословить молодых иконой, но те наотрез отказались.
- Мало того, что я секретарь партийной организации колхоза, так и зять в райкоме комсомола работает. Вы что, хотите, чтобы сразу после свадьбы  выгнали и меня и его?
- Да и среди гостей много из райкома будет, - поддержала Мотя мужа, - хотите нас опозорить перед ними?
Тимофей только фыркнул в ответ, понимая, что его предложение не проходит.
Несколько украшенных цветами и лентами машин, громко сигналя, остановились у двора. Появилась невеста: короткое белое платье, короткая фата на модной тогда «гульке», туфли-лодочки на среднем тонком каблучке. Жених в традиционном классическом черном костюме, белой рубашке и в галстуке.
Для прически невесты собирали волосы за полгода. Всё, что оставалось на расческах, не выбрасывалось, а тщательно складировалось в мешочек, и когда таких волос собралось с мячик диаметром сантиметров десять, решили, что достаточно. Девушка собирала свои волосы и высоко укрепляла резинкой. Затем они начесывались, и подкладывался волосяной мячик, который покрывался своими волосами. Получалась «гулька».
Как раз перед свадьбой из армии вернулся двоюродный брат Григорий, который служил в Германии. Он привез дефицитную сеточку для волос, которой и закрепили «гульку». Тогда такими сеточками не каждая девушка могла похвастать, и Машка радовалась подарку, как маленький ребенок. Залакировали волосы, чтобы прическа не развалилась, сахарной водой.
За три дня до свадьбы с женихом произошла неприятная история. Николай встречался со своей соседкой перед знакомством с Машей. Девушка надеялась соединить с ним свою судьбу и вдруг узнала, что Коля женится на другой. Она долго вынашивала планы мести и всё-таки отомстила. Девушка выбрала момент, когда у соседей никого не было в доме, и острой бритвой порезала практически всю одежду Николая, включая свадебный костюм и рубашку. Коля был в шоке от увиденного. Он сразу понял, чьих это рук дело, но выяснять отношения не стал. Он сразу поехал к Маше и хотел перенести свадьбу, потому что на скудную зарплату работника райкома купить новый костюм не было возможности. Но будущая теща предложила исправить ситуацию. Она была хорошей портнихой и предложила перешить кое-что. Коля привез большую сумку с порезанными вещами, и Мотя за пару дней сделала, казалось бы, невозможное: она из нескольких вещей перекроила и перешила и костюм, и рубашку, и еще кое-что. Так что свадьба состоялась вопреки всему. Но гости, конечно, об этом не знали и спокойно веселились.
После веселого застолья со всякими шутками и криками «Горько!» жених увез невесту в поселок, где его родные накрыли такой же стол и ждали гостей. Взрослые гости разбрелись по домам, а детвора осталась праздновать день рождения Юли.
За день перед свадьбой в магазин завезли много маленьких кукол. А так как выбора подарков на детские деньги в магазине практически не было, то почти все Юлькины гости купили ей по кукле и по кусочку туалетного мыла. Сколько смеха было, когда гости по очереди стали дарить девочке одинаковые куклы и мыло. Кое-кто припас подарок заранее и теперь гордо подносил Юльке что-то, завернутое в красивую упаковку.
 Юля перешла уже в восьмой класс, и ей было немного неловко, что ей надарили куклы, но, куда деваться… Она выстроила их в один ряд и, когда родители вернулись из поселка, их удивлению не было конца.
- Господи, ты что, магазин ограбила? – засмеялся Лёня.
- Нет, давайте, я угадаю, - перебил сына Иван. – Ты на все подаренные деньги скупила весь наш магазин?
- Что вы смеетесь? – обиделась Юля. – Это мне надарили на день рождения.
Родные долго смеялись, потом решили, что у Маши скоро появятся дети, и куклы пригодятся. Юля сложила их в коробку и отложила до лучших времен.
За отличную учебу ее наградили поездкой по Черному морю. Юля никогда не была в пионерлагере и очень надеялась, что путевка в лагерь достанется ей. Но на линейке директор школы объявил, что по всем показателям первое место принадлежит Юле Данич и ей положен круиз. А за второе место – пионерлагерь. Она завидовала своей однокласснице Люде, которой досталась эта путевка. Но подойти и попросить поменяться не решилась. Вот и собиралась сейчас в круиз, хотя понятия не имела, что это такое и что надо брать с собой.
Из района их собрали несколько человек и повезли в Чернигов, где собирались дети со всей области. Потом посадили в поезд и поехали они в Симферополь, где должны были пересесть на корабль.
Юля впервые сама уезжала так далеко и надолго. Родные дали кучу напутствий, даже дед Тимофей слез с печки и сказал речь.
- Юлька, ты там смотри. Крым - это не Москва. В море не лезь, простудишься, вода еще холодная. Мороженого не ешь!
- Фу, деда, не вспоминайте. Вы же знаете, что я мороженого терпеть не могу. Вы тут без меня не болейте.
Слова Юльки растрогали деда и он, смахнув слезу, полез опять на печку, с которой теперь не слезал ни зимой, ни летом.
Юля была по натуре общительной девочкой и уже через полдня перезнакомилась со всеми, а кое с кем даже подружилась. В Симферополе их посадили в автобус и отвезли в Ялту, где поселили в каком-то общежитии.  Дети думали, что сразу попадут на теплоход, но организаторы что-то перемудрили, и весь их круиз состоял в том, что детей кормили и возили на экскурсии по музеям и выставочным залам. Пару раз прокатили на прогулочном теплоходе, а, в основном, дети были предоставлены сами себе. Конечно, они не скучали. Сами себе организовывали конкурсы, диспуты, рисовали стенгазеты. Но круиз Юля представляла себе совершенно иначе.
В феврале Маша родила девочку. Ее назвали Еленой. Все члены семьи  по очереди съездили в больницу и дома с упоением рассказывали, какая она красавица. Разрешили и Юле проведать сестру и племянницу. Машу уже готовили к выписке, и она только на минутку пустила Юльку в палату. Какое же было горькое разочарование, когда Юля увидела девочку. На нее смотрело косыми глазками красное сморщенное существо, туго замотанное в пеленки. Юля не смогла ничего ответить на вопрос Маши о красоте ребенка. Она только сморщила свой носик и молча отвернулась, не понимая, как можно нахваливать то, чего нет в действительности. Маша вдруг рассмеялась.
- Знаешь, я вспомнила, когда тебя привезли из роддома, я даже плакала, такая ты была некрасивая. А потом поняла, что детки все рождаются такими вот морщинистыми старушками, а уже после становятся красивыми людьми. Так что не переживай, у тебя племянница будет истинной красавицей, вот увидишь.
Юля вздохнула облегченно, не совсем, правда, уверенная в словах сестры.
В семье было принято донашивать вещи старших детей, а так как Юля была младшей, то ей и доставались все обноски. Она носила темно-зеленое пальто Маши, которое мама перелицевала, и шапку Лёни. В школе иногда над ней подшучивали по этому поводу, но незлобиво: почти все дети вынуждены были донашивать вещи старших братьев и сестер. Но, становясь старше, Юле всё больше хотелось иметь что-то свое. Как-то раз она проговорилась маме, что очень хочет новое зимнее пальто. Мама ничего ей не ответила, но уже назавтра позвала Юльку и сказала, что они с отцом поедут в Чернигов покупать пальто. Радости не было предела!
Утром, чуть свет, Юля уже была готова к выезду. Они с отцом успели на автобус, который проходил по трассе мимо их села и благополучно добрались до Чернигова. Они оба помнили наставления мамы, что пальто должно быть добротное, из хорошего сукна, теплое. И чтобы обязательно покупали в универмаге. Но до универмага они не дошли: по пути им попался комиссионный магазин. Юля никогда не была раньше в комиссионке и не представляла, что это значит. На плечиках висело много разнообразных вещей. И что удивило Юлю – не все вещи были новыми. Отец объяснил ей, что в этот магазин сдают поношенные вещи, которые уже хозяину не нужны. И стоят они дешевле.
Вдруг взгляд Юли зацепился за белоснежную шубку. Больше она уже ни на что не смотрела. Такой шубки ни у кого в селе не было.
- Папа, давайте купим эту шубу, - попросила Юля.
- Меряй, - вздохнул Иван, помня указания  Моти и предвидя реакцию на шубу.
Юля с горящими глазами надела шубку и ее глаза заблестели еще больше, когда она увидела себя в зеркале. Иван только вздохнул. Шуба действительно удивительно шла его дочке, но это было совсем не то, что они должны были купить. Она была тонкая, только мех и подкладочная ткань и, скорее всего, была рассчитана на осень, а не на тридцатиградусный мороз. Но, видя радостный блеск в глазах дочери, Иван решился на покупку. Выйдя из магазина, он остановился в растерянности.
- А что мы маме скажем?
- Не знаю, папа, но очень уж мне нравится, - вздохнула Юля, тоже понимая, что в мороз опять придется ходить в старом пальто Машки.
- Раз уж мы сэкономили на пальто, и всё равно получим дома взбучку, пойдем, купим радиоприемник! – вдруг решил Иван осуществить свою давнюю мечту.
- Но у нас ведь есть уже радио, - удивилась Юля.
- Такого, как я хочу, нет. Идем.
Они купили и радиоприемник. К дому подходили в тревожном молчании. Вечером, когда Мотя вернулась с работы, а работала она продавцом в сельском магазине, их ожидал большой скандал. Юля впервые наблюдала, как ругаются ее родители. И хотя в покупке ненужной шубы была виновата она, но всё принял на себя отец. Получил, конечно, и за лишний радиоприемник.
- Я работаю дома, как каторжная. Тяну всё это хозяйство, чтобы прокормить семью. Целый день на ногах в магазине, чтобы заработать какую-то копеечку, чтобы одеть-обуть вас всех, а ты транжиришь наши сбережения куда-ни-попадя!
- А разве я не работаю? – попробовал вставить Иван.
- Что ты равняешь свою работу с моей? Ты сел на мотоцикл и разъезжаешь по селам, а я пашу! Утром поднимаюсь, ни свет, ни заря, день – в магазине, вечером опять надо скотину кормить и вас тоже, между прочим!
- Так уходи ты с этой работы! Сколько раз тебе говорил, ты ведь не слушаешь! Неужели я вас не прокормлю?
- Ага! Боишься, что люди мне про твои похождения расскажут? – Мотя встала перед Иваном, подперев бока руками.
- Про какие похождения? – оторопело переспросил Иван, поднимаясь со стула.
- Да про те самые! Думаешь, если я молчу, то ничего не знаю?
- Да о чем ты знаешь?
- О твоих шурах-мурах  с телятницами, - выдала Мотя.
- С кем? – еще миролюбиво переспросил Иван.
- С Шурочкой Мирошник! Разве нет?
Иван долго смотрел на жену, не в силах опровергнуть то, чего не было, потом со злостью швырнул кошелек с деньгами на пол и выскочил из комнаты. Всё это происходило на глазах ошеломленных детей. Тимофей сидел молча на печке, боясь вставить хоть слово. Лёня выскочил вслед за отцом, а Юля не знала, что надо делать в таких случаях и просто вышла в свою спальню. Впервые она видела, что родители ругаются. До этого ни разу отец не повысил голос на маму, ни разу она так резко с ним не разговаривала. Юля поняла, что покупка шубы и приемника была только зацепкой, чтобы мама могла высказать отцу  накопившуюся обиду. Чтобы отец изменил маме? Да такого просто не могло быть! Юля знала женщину, о которой говорила мама. Это была полная, красивая и, притом, замужняя женщина. Ее муж работал на ферме, подвозил корм для животных. Неужели папа мог променять их красавицу-маму на эту женщину? Вряд ли. Скорее всего, маме просто насплетничали всякие кумушки-голубушки, а она и поверила. 
В тот же вечер Юля невольно подслушала разговор родителей, когда уже отец устроил матери сцену ревности. Он приревновал ее к председателю сельсовета. Результатом их разборок стало то, что мама ушла с работы и стала домохозяйкой. Такой вариант устраивал всех.
Юля не могла представить себе дома без мамы. Она прибегала со школы и уже с порога кричала:
- Мама!
- Здесь я, чего кричишь?
И Юля рассказывала маме, как прошел ее день. Кто и что кому сказал. Кто и как на нее посмотрел. Какой мальчик ей понравился. В общем, она маме, как подружке, рассказывала все свои новости, делилась, советовалась.
В семье опять установился мир и порядок. Никто ни на кого не кричал, не обижал. Лёня стал встречаться с девушкой Надей, которая жила в соседнем селе, а училась в городе на библиотекаря. Дело близилось к свадьбе.
Юля перешла в девятый класс, и надо было думать, как лучше поступить? Или  идти в поселковую школу или поступать в техникум? На семейном совете решили, что Юле надо окончить десять классов, потом поступать в институт. Она училась на одни пятерки, других оценок у нее просто не было. Правда, однажды она, за компанию, получила двойку, но ей даже в журнал ее не поставили. Когда весь класс почему-то не выучил урок, а Юля знала ответ на поставленный вопрос, она просто отказалась отвечать. Учитель понял моральную подоплеку и вкатил всему классу двойки вместе с Юлей. На следующем уроке все дружно исправили двойки, и инцидент был исчерпан, но авторитет Юли еще больше укрепился.
Решили, что летом Юля будет жить у сестры в поселке и нянчить племянницу, а потом пойдет жить в общежитие при школе. Маша решила не сидеть в декретном отпуске целый год, а выйти на работу. Юля переехала в поселок.
Племяннице было уже полгода, и это была очень красивая девочка. Куда и подевались все красные морщинки и косоглазие. Она улыбалась своим беззубым ротиком при виде своей тети, и Юльке это нравилось больше всего. Так Юля стала нянькой. У Коли был младший брат Толя, которому тоже поручили принимать участие в воспитании племянницы. Утром все разбегались на работу, с маленькой Леночкой оставались Юля и Толя. Они вовремя по расписанию кормили девочку, пеленали, стирали пеленки, возили ее на прогулки.
Появление в семье Толика новой симпатичной девочки привлекло к их двору его друзей.  Уже с утра на лавочке под двором собиралась небольшая компания с гитарой и мальчишки песнями выманивали понравившуюся девочку на улицу.
Юле нравилось такое усиленное внимание к своей персоне, но она вела себя, как недоступная гордячка. Молча проходила мимо ребят, везя коляску с ребенком. Ее всегда сопровождал Толя, а в отдалении за ними шла группка мальчишек. Постепенно лед растаял, и Юля уже общалась с мальчиками, бегая с ними купаться на пруд. Однажды они все вместе отправились купаться, коляску с Леночкой поставили на пригорке. Случилось так, что Юля собралась нырять со столба, который непонятно каким образом оказался посреди пруда, и уже сложила руки для прыжка, как вдруг увидела, что коляска, которая стояла на тормозе, катится прямо в воду. Она вскрикнула, взмахнула рукой и сорвалась со столба, больно ударившись о воду. Вода сразу попала в легкие, она захлебнулась и стала тонуть. Ребята растерялись: надо было спасать Юлю и остановить коляску, которая грозилась вот-вот попасть в воду.
Толя бросился к коляске, а соседский мальчик Юра нырнул в поисках исчезнувшей Юльки. Коляску остановили у самой кромки воды, а вот Юлю еле вытащили. Пришлось делать искусственное дыхание, чтобы привести ее в чувство.
Домой шли все в полном молчании.  С того дня походы на пруд прекратились, а Юля с Толей глаз с коляски не спускали, боясь, чтобы с племянницей чего не случилось. О случае на пруду никто никогда не проговорился. Молчали и соседские мальчишки. Их компания стала более дружной и сплоченной. Так они и дружили два года, пока Юля училась в средней поселковой школе.
Юра, который спас Юлю, ходил в параллельный класс и был самым хулиганистым двоечником в школе. Учителя удивлялись, что Юля с ним дружит. Учительница русского языка часто говорила:
- Не понимаю, как могут дружить два человека, из которых один – самый грамотный, а второй – самый безграмотный человек в школе.
Лёня женился. В феврале Надя родила мальчика, которого назвали Виктором. Юле показали орущий красный комочек, но она уже не  испытывала разочарования, понимая, что со временем из этого  комочка вырастет чудесный ребенок, которого она будет любить, потому что это – ее племянник.


Глава 18


- Практику все будете проходить в совхозе, - классный руководитель Иван Степанович обвел глазами притихший класс, - кроме Юлии Данич.
- Почему? – выдавила из себя Юля, заподозрив что-то нехорошее.
- Потому что у тебя будет индивидуальная практика.
Головы всех одноклассников, как по команде, повернулись к девочке.
- Юля будет практиковаться сразу на председателя совхоза, - глупо пошутил одноклассник Миша Мозоль, считавший себя человеком с большим чувством юмора. Однако никто не засмеялся, молча ждали, что скажет Иван Степанович.
- На педсовете решили, что Юля спокойно справится с должностью вожатой в пионерлагере.
В классе повисла мертвая тишина. Молчала и Юля. Ее, которая ни разу за свою жизнь не отдыхала в пионерлагере, посылают работать вожатой наравне со взрослыми! Учитель понимал, насколько это сообщение окажется важным для девочки, да и для остальных, и сделал продолжительную паузу.
- А что? По-моему, правильное решение, - сказал Коля Литвин, сидевший сзади Юли вместе со своей двоюродной сестрой Шурой.
- Вот, наконец, и сбылась твоя голубая мечта, - тихо проговорил Петя, ее троюродный брат и лучший друг, с которым она сидела за одной партой весь девятый класс.
Юля еще не могла прийти в себя от удивления и поэтому молчала.
- Юля, что скажешь?
- Не знаю, Иван Степанович, - поднялась девочка из-за парты. – Я ведь в лагере никогда не была. Что я там делать-то буду?
- Ну, это не проблема. Планы уже разработаны, ты с ними ознакомишься, и будешь работать по плану.
- А почему меня туда посылают?
- Педагогам за лето надо хоть немного отдохнуть. Людей не хватает, вот и решили, что ты справишься. Не подведешь? – Иван Степанович хитро усмехнулся.
- Не подведу, - немного покраснела Юля и только потом решилась спросить: - А в какой лагерь?
- В Любеч. Лагерь на Днепре. Очень хороший, там у меня внук отдыхал, так что я знаю. И директор лагеря замечательный человек, поможет, если что. Не бойся.
Дальше классный руководитель начал рассказывать, как будет проходить летняя практика у остальных ребят, а Юлю раздирали противоречивые чувства. В лагерь она хотела, это было замечательно, что ей предложили такой вариант, но она и в совхозе хотела бы поработать. За год учебы в новой школе она влюбилась. Объектом ее воздыханий стал мальчик из параллельного класса. Его звали Толик Аполлонов. Он замечательно играл на гитаре и пел. Своими песнями и завоевал сердце отличницы Юли.  Толя, скорее всего, не догадывался о чувствах девушки, и Юля возлагала большие надежды на совместную летнюю практику.
На Юлю заглядывались многие. Высокая симпатичная девушка, с чувством юмора, с веселыми озорными глазами, скрытыми за стеклами очков, которые она начала носить еще в четвертом классе и никогда не стеснялась этого обстоятельства в отличие от некоторых своих одноклассников. Она никогда не считала себя красавицей, немного комплексовала по поводу своей небольшой полноты, но трагедии из этого не делала. Тем более что полнота постепенно уходила, уступая место стройности, хотя Юля этого не замечала. Она никогда не была угловатым подростком, притягивая взоры мужской половины округлостью плеч, тонкой талией и широкими бедрами. Юля росла красивой девушкой, не осознавая своей привлекательности. Она считала в порядке вещей, что в любой компании она всегда была в центре внимания. Да иначе и быть не могло! Юля могла поддержать разговор на любую тему. Она с одинаковым, казалось, удовольствием могла беседовать с ровесниками и со старшим поколением, уверенно поддерживая разговор и о политике, и о современной музыке. Ее мозг был напичкан разнообразнейшей информацией, почерпнутой из прочитанной литературы, различных энциклопедий и справочников.
Со второго класса за ней стал «ухаживать» Гриша Кудрик, мальчик на два года старше ее. Началось это после слов классного руководителя Валентины Петровны, которая сказала мальчишкам, что их невесты на два года младше их. Мальчики восприняли ее слова буквально, и это предопределило судьбу некоторых пар.  Гриша ей немного нравился, но не так, чтобы, как говориться, раз и навсегда. Мальчик не отставал от нее ни на шаг, преследуя ее на переменках. Позже, когда они подросли, он стал провожать ее из кино, но эти провожания приняли комический оттенок. Только заканчивался фильм, как Юля бегом устремлялась домой, боясь остаться с ним наедине, Гриша так же бегом пытался догнать ее. Чаще всего бега заканчивались тем, что Юля успевала перед его носом захлопнуть калитку. Мальчику ничего не оставалось, как уйти домой, даже не поговорив с девочкой. Так продолжалось до того момента, как Юля переехала жить в поселок. К тому времени Гриша окончил десять классов и поступил в техникум.
Юля настолько привыкла, что Гриша есть и будет у нее всегда, что даже мысли не могла допустить, что может быть как-то по-другому.
Другие девочки уже встречались с мальчиками, и на переменках делились с подружками подробностями своих встреч. Юле делиться было нечем. По вечерам в клуб она еще не ходила, только изредка в детское кино. Ее одноклассники уже пропадали вечерами на танцах, а Юля боялась почему-то директора школы. Он жил рядом с клубом и, говорили, что иногда заходил вечерком посмотреть, что там и как. Она боялась попасть ему на глаза, но однажды, когда в село приехали артисты с выездным концертом, все же попросила родителей взять ее с собой. Но что это был за концерт?! Весь вечер Юля сидела, притаившись рядом с отцом, и боялась, что директор школы случайно обернется (а он сидел впереди через два ряда) и увидит ее! Что будет потом, она не представляла. Хотя в зале было много школьников с родителями, но она помнила, как однажды директор вывел на линейку одного мальчика и прочел целую лекцию, что вечерами надо сидеть дома, а не шляться по клубам.
Девочки с упоением рассказывали, как прекрасно целоваться с мальчиками, а Юлька молчала, помня свой первый поцелуй, о котором она никогда и никому за свою жизнь так и не рассказала.
После шестого класса их школа собралась в поход по местам боевой славы. Школьников было много, брали всех желающих. Конечно, в поход собралась и Юлька. Как же без нее? Каждый нес за плечами полный рюкзак: вид был, самый что ни на есть, походный. Они рассчитывали идти несколько дней, обойдя по кругу несколько сел. Провожать детей собралось полсела. И вот они колонной во главе с учителями отправились в поход. Сначала шли с песнями, потом немножко устали, затем учителя объявили привал с ночевкой. Полдня со смехом строили шалаши, распределяли, кто, где будет спать. Гриша Кудрик по какой-то причине в поход не пошел, но на прощание подвел к Юле своего лучшего друга Колю и в шутливой форме сказал:
- Передаю из рук в руки. Коля, смотри за ней, как за зеницей ока. Если что случится, не прощу!
Коля Мозоль воспринял слова друга в буквальном смысле и действительно не оставлял Юлю ни на минуту.  Ночью в шалаше они оказались рядом.
- Коля, ты как оказался в нашем шалаше? Ты где должен спать? – удивилась учительница.
- Полина Тихоновна, мне Гришка Кудрик поручил смотреть за Юлей, так что не прогоняйте меня, пожалуйста. Вы же его знаете, если что с Юлькой случится, он же меня прибьет, - Коля удобнее растянулся рядом с девочкой.
Все засмеялись, учительница тоже: все знали о фанатичной привязанности Гриши к девочке.
- Ладно, - сказала Полина Тихоновна, - оставайся, только смотри мне, чтобы без фокусов.
- Обещаю глаз с нее не спускать и никому не отдавать, - пошутил мальчик.
Постепенно шумок стих, все уснули.
Среди ночи Юля вдруг ощутила на своей щеке чьи-то сухие горячие губы. Она дернулась, но сильная  рука вовремя накрыла ее губы, не дав вырваться испуганному крику. Она замерла, ожидая продолжения событий. Сна, как не бывало. Юля поняла, что это рука и губы Коли. Интерес к тому, что произойдет дальше, перевесил здравый рассудок. Она немного расслабилась, Коля забрал руку с ее лица. В большом шалаше, где спали человек десять детей, было очень темно. Кто-то тихо сопел, кто-то похрапывал. Учительница спала возле входа.
Через минутку Колины губы встретились с губами Юльки. Видимо, для мальчика это тоже был первый поцелуй, и он не знал, что делать дальше. Они прижались губами друг к другу и долго лежали, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить соседей и не нарушить момент близости, вдруг возникший между ними. Коля несмело провел дрожащей рукой по телу Юльки, и ее мгновенно бросило в жар. Она немного приоткрыла рот, чтобы сказать ему, что нельзя так делать, но мальчик сразу же проник языком ей в рот, и она поняла, что хочет этого поцелуя. Они целовались долго, боясь нашуметь. Надолго замирали, не отрываясь друг от друга, когда кто-то шевелился, боялись лишний раз выдохнуть. Коля все сильнее прижимался к девочке, пока не оказался наверху. И только тогда Юлька поняла, что пора прекращать эксперимент, который может довести до неприятностей. Она с силой уперлась ему в грудь руками, пытаясь сбросить его с себя.
- Что там происходит? – раздался вдруг голос учительницы.
- Ничего, - почти спокойно прозвучал тихий голос Коли, - просто мне надо выйти.
- Потерпеть не можешь? Уже утро скоро.
- Нет. Я выйду.
- Только тихонечко, не разбуди девочек, - зевнула учительница.
Коля перебрался через спящих девчонок, откинул одеяло, впустив в шалаш свежий утренний воздух. Кто-то зашевелился, сонно что-то пробормотав.
- Закрывай одеяло, прохладно что-то, - пробормотала Полина Тихоновна, засыпая.
 Коля в шалаш так и не вернулся. Все оставшиеся ночи он спал вместе с ребятами, явно избегая Юлю. Она тоже старалась не попадаться ему на глаза. Он почему-то стал ей противен. Она вспоминала его влажные губы, и ее начинало подташнивать. С тех пор они никогда больше не общались.
Брат Петя вел список Юлиных воздыхателей. Она охотно делилась с ним всем наболевшим. Но о своем первом поцелуе она не рассказала даже ему.
С тех пор прошло уже три года, но экспериментов с поцелуями Юля больше ни с кем не допускала. Гриша Кудрик неустанно опекал ее, не подпуская к ней никого из ребят, но и у них не было никаких серьезных отношений.
Старших ребят стали забирать в армию. Этой осенью должен был уйти служить и Гриша вместе с одноклассниками. Вместе с ним ходил в один класс и сын бывшей Юлиной классной руководительницы Александры Захаровны – Миша. Это был паренек небольшого роста, симпатичный, темноволосый, худенький, с умным выражением глаз, скрытых толстыми стеклами очков. В него была влюблена Юлина подруга Тамара Мохнач. Миша поступил в Николаевский судостроительный институт и уже год там учился. Они с Тамарой переписывались, и подружки всегда вместе обсуждали его письма. С недавних пор он почему-то стал писать и Юле. Она с нетерпением ждала его писем, потому что умный мальчик так красиво описывал свою студенческую жизнь, что Юле не терпелось быстрее стать студенткой.
Юля стала готовиться к работе в лагере. Прежде всего побежала в библиотеку, где работала жена брата Надежда, и нашла подходящую литературу с описанием различных игр и викторин. Она с упоением выбирала подходящие, на ее взгляд, игры, составляла вопросы для диспутов. Ее сестра Маша поехала вместе с ней в Чернигов, чтобы купить необходимые вещи для лагеря. И вот, наконец, этот день настал.
Поселок Любеч находился не так уж и далеко от их села, всего-то километров тридцать – сорок. Юля быстро доехала до места назначения и нашла лагерь, расположенный на окраине поселка в старой школе. Она, как и следовало ожидать, оказалась самой молодой вожатой, и директор с сомнением смотрел на школьницу, которую прислали ему на работу.
 - Юля Данич? – переспросил он, рассматривая путевку.
- Да, - скромно ответила девушка, рассматривая в свою очередь  еще молодого директора.
- А ты хоть понимаешь, что придется работать со своими сверстниками?
- А разве таких больших берут в лагерь? – наивно удивилась Юля.
Директор рассмеялся.
- А разве ты никогда не была в лагере, и не знаешь, каким детям берут путевки?
- Не была.
- Как? – поперхнулся директор. – Ты ни разу не была в лагере?
- Не была.
- Господи, как же ты работать-то будешь?!
- Я лагерь по телевизору видела.
Конечно, это был очень глупый ответ, и Юля прекрасно понимала это, но, слово не воробей…
- Так, сейчас буду звонить в районо! Нашли, кого на работу прислать!
Он стал набирать номер телефона, а у Юли замерло сердце: как она вернется домой? Неужели ее выгонят? Это же какой позор!
Она с дрожью в коленках прислушивалась к разговору директора. После гневной тирады он замолчал и долго слушал, что ему говорили на другом конце провода. Пытался что-то возразить, но, видимо, его перебили и не дали до конца высказать свое возмущение. Директор грубо бросил трубку на рычаг, долго обиженно сопел, потом повернулся к Юле.
- Что ж, говорят, что ты – вундеркинд. Обещают, что справишься. Посмотрим. Люда! – крикнул директор куда-то в коридор, откуда сразу же появилась молодая девушка. – Проводи, посели новую вожатую.
При распределении вожатых по отрядам директор, отведя взгляд в сторону, назначил Юлю в первый, то есть, старший отряд. Она с ужасом смотрела на мальчиков и девочек и понимала, что в отряде есть ребята старше ее. Так оно потом и оказалось. Воспитателем назначили девочку после первого курса педучилища, которой, как и Юле, было всего-то шестнадцать лет. Чего хотел добиться директор, назначая к старшеклассникам девчонок их же возраста, они поняли сразу. Он хотел показать районо, что не стоит посылать на такую ответственную работу практически детей, но добился совершенно другого результата.
Юля видела, что Нина, их воспитатель, уже панически боится, и решила взять руководство отрядом на себя. После торжественной линейки она отвела отряд в сторону и объявила, что сейчас будет собрание. Ребята с интересом рассматривали свою вожатую и воспитателя. Ниночка была маленькой и очень худенькой девочкой. Юля выгодно отличалась от нее высоким ростом и уверенным выражением лица. Она тоже боялась, тоже дрожал голос, и подводили коленки, но она не привыкла сдаваться.
- Ребята, - начала Юля, - давайте знакомиться. Это Нина, наш воспитатель, студентка. Я – вожатая, зовут меня Юля, и я перешла в десятый класс.
- У-у-у, - загудели со всех сторон.
- Я уже вижу, что в нашем отряде есть ребята, которые окончили школу. Я права?
- Ну, есть, - ответил один паренек, на голову выше  Юли.
- Есть, - так же с вызовом отозвался еще один, коренастый, накачанный парень.
- Есть, - худенькая девочка смущенно улыбнулась, - а что – нельзя?
- Почему же сразу – нельзя?  Конечно, можно. Я хочу сказать о другом.  Я такая же школьница, как и вы, но меня направили сюда вместо практики в совхозе. Теперь это моя работа. Я раньше никогда не была в лагере. Директор лагеря не верит, что мы с Ниной справимся с первым отрядом. Но мы хотим ему доказать, что мы сможем это сделать. А сможем только в том случае, если вы нам поможете. Я обращаюсь ко всем вам, если вы хотите, чтобы мы остались с вами, помогите нам, пожалуйста.
- А что, прикольно, когда вожатые моложе нас, - после минутного молчания сказал высокий паренек, который, как успела заметить Юля, уже был лидером отряда.- Думаю, что мы их всех сделаем. Как, пацаны, поддержим?
Отряд дружно зашумел, и у Юли немного отлегло от сердца. На этом собрании они решили, что во всех конкурсах и мероприятиях должны быть только первыми, никогда не подводить вожатых и не подставлять друг друга.
Директор со стороны наблюдал за собранием отряда и в душе злорадствовал, когда услышал первое «У-у-у». Но его невольно задело то, как отряд построился и четко колонной прошел мимо собравшихся воспитателей в свои палаты, тогда как остальные дети толпой носились по лагерю в поисках неизвестно чего.
Толик, так звали взрослого парня, практически взял на себя руководство отрядом. Младшие ребята послушно выполняли все, что он приказывал. По сути, в отряде установилась армейская дисциплина, которой потом завидовали другие вожатые. Директор лагеря потерпел фиаско. Он только наблюдал, что стоило Юле или Ниночке  намекнуть о чем-то, как ребята тут же неслись выполнять поручение. Первый отряд действительно стал первым во всем.
Через неделю директор вызвал Юлю к себе и сказал, отводя глаза в сторону:
- Извини, ошибался относительно тебя. Хочу попросить, забери к себе в отряд Ванечку из третьего отряда.
- Вы что? Это же не ребенок, а вулкан какой-то. Что я с ним делать буду?
Ванечка через неделю пребывания в лагере довел всех вожатых до белого каления. С виду спокойный, уравновешенный и очень симпатичный мальчик вытворял такое, что ставил взрослых людей в тупик. То он забрался на самое высокое дерево в парке и оттуда заявил, что слезть сам он не сможет, и пришлось вызывать пожарных с высокой лестницей. То нырял в воду и прятался, заплывая под мостик, а вожатая сходила с ума, решив, что Ванечка утонул. Она криками поднимала всех на ноги и плаврук нырял в поисках тела, а Ванечка корчился в это время от смеха под мостиком. Такой трюк он проделал уже раза три, и вожатая пришла просить директора убрать из отряда нарушителя спокойствия. Пока она ходила к директору, Ванечка вообще исчез из лагеря, и его пришлось искать всем отрядом, а он спокойно спал за школой в зарослях лопухов. Он появился только тогда, когда вожатая и воспитатель уже изошли слезами. И вот этого мальчика директор предлагал забрать в старший отряд.
- Я думаю, что в лагере только ты сможешь его привести в чувство.
- Мне приятно, что вы так думаете, но почему вы не можете вызвать его родителей и поговорить с ними?
- Да дело в том, что отца у него нет, а мать сама на грани нервного срыва. Она сдала его на месяц, чтобы немного восстановить нервную систему. В общем, она лежит в больнице, лечится, я звонил, узнавал. Так что придется нам его терпеть весь заезд. Ну, что, возьмешь?
- Знаете, мне надо посоветоваться с ребятами. Если они не будут возражать, тогда возьму.
- С каких это пор вожатой надо спрашивать разрешения у детворы?
- У нас демократия, - гордо сказала Юля.
На общем собрании отряда постановили, что возьмут Ванечку на перевоспитание, о чем Юля и заявила директору. Каково же было удивление всех, когда уже назавтра Ванечка с гордым видом вышагивал сзади первого отряда и по первому кивку вожатой несся со всех ног, чтобы выполнить поручение. Оказывается, ребята поговорили с ним «по душам», а он заявил, что вел себя так потому, что с первого дня хотел быть в первом отряде, а иначе его не взяли бы, потому что он по возрасту немного не подходит. С этого дня лагерь зажил спокойной жизнью, готовясь к проведению «Зарницы», пока тишину и спокойствие не нарушило известие, что у них в лагере будет проходить чемпионат области по ручному мячу. Стали готовить площадку, белить, красить, писать плакаты.
В лагере появился бритоголовый парень, который оказался сыном директора лагеря. Уже к вечеру по беговой дорожке вокруг школы гоняли его друзья на мотоцикле, грозя сбить зазевавшегося ребенка. Юля часто ловила на себе взгляды Гены, но он для нее был слишком взрослым, чтобы обращать внимание. Тем более что его поведение вызывало у нее не симпатию, а скорее, отвращение.  Директор делал вид, что не замечает хулиганистого поведения друзей сына.
После вечерней дискотеки, когда дети разбежались по своим палатам, Юля шла в другое помещение, чтобы согласовать со старшей вожатой Людмилой план проведения завтрашнего мероприятия.
- Девушка, не составите нам компанию? – Геннадий возник из темноты, словно привидение. Отчетливо слышался булькающий звук льющейся  жидкости.
- Не составлю, - буркнула девушка, пытаясь пройти дальше, но парень загородил дорогу.
- Она гордая, она нами брезгует, - возник рядом шатающийся силуэт другого молодого человека.
- Зачем ты так? – возразил Геннадий. – Девушка Юлечка подумает и присоединится к нам. Да, Юлечка?
- Пропустите! – Юля решительно отодвинула Гену в сторону, тот чудом удержался на ногах, и почти побежала в сторону здания. Она еще услышала, как Геннадий зло матюкнулся ей вслед и прошипел:
- Ну, кукла, подожди, еще пожалеешь.
Юля влетела в комнату старшей вожатой с перепуганным лицом.
- Что случилось? – Людмила была ненамного старше Юли, но уже училась на последнем курсе пединститута.
- Людочка, там Гена  с друзьями, вдрызг пьяный…
- Что, цеплялся?
- Ну, да.
- Он днем расспрашивал о тебе. Ты не бойся, он не такой страшный, как хочет казаться. Ладно, давай о деле.
Девушки обсудили планы, но одна идти в корпус к детям Юля побоялась: Люда пошла ее провожать. Вожатые спали в спальнях девочек, а мальчишки находились в соседней комнате. Юля по сложившейся традиции зашла в комнату мальчиков пожелать им спокойной ночи. Хотя отбой был давно, но она знала, что всё равно никто еще не спит.
- Ну, что? Спать будем? – глаза с трудом привыкали к темноте.
- Если бы кто сказку на ночь рассказал? – томным голосом произнес Вася, накачанный крепыш.
- Ага, и постельку согрел, - добавил другой голос.
- А тебе, бедному, холодно? – Юля присела на кровать Толика, которая стояла немного в стороне от остальных, как бы на страже комнаты.
Ребята рассмеялись. Толя вдруг взял ее руку в свою и тихонько произнес:
- Если что произойдет, сразу беги к нам.
- Хорошо, - ответила машинально Юля, не успев сообразить, что он имел в виду. – Ладно, мальчики, спать пора. Всем спокойной ночи!
- Спокойной ночи, - разнобойный ответ многих голосов показал, что еще никто и не думал спать.
Толя не думал выпускать ее руку, и Юля неловко высвободила ее, мальчик вздохнул.
   Она прошла в соседнюю палату. Девчонки что-то оживленно обсуждали, но резко замолчали при ее появлении.
- Почему не спите?
- Тебя ждем, - ответила самая старшая девочка Марина. – Как там, во дворе, всё спокойно?
- Что это вы все сегодня такие нервные? И мальчики какие-то глупости говорили, и вы туда же…
- Иди сюда, что-то расскажу, - позвала  Марина, и Юля присела на ее кровать.
- Ну?
- Сегодня к нам подходил этот бритоголовый, расспрашивал о тебе.
- И что вы ему сказали?
- Да ничего особенного, но мы видели, что они там пьют на спортплощадке. Как бы чего не учудили?
- Ладно, мы сейчас закроемся изнутри, и будем спокойно спать. Что  они смогут сделать, когда нас так много? Не бойтесь, спите спокойно. Они уже взрослые люди, хотят пить, пусть пьют, нас это не касается. У них ведь тоже родители есть, тем более – недалеко, вот пусть и смотрят за своими чадами. Всё, спокойной ночи.
Юля разделась и улеглась в свою кровать, которая стояла возле двери, точно так, как и в мужской спальне – на страже.
Где-то среди ночи Юля проснулась от шума в коридоре. Она слышала, как повернулась ручка в двери и улыбнулась удовлетворенно: хорошо, что додумались закрыться на задвижку. Тихие шаги удалились, и все стало опять спокойно. Юля уснула, а девочки даже не просыпались.
Она проснулась от удушья: что-то очень тяжелое придавило ее к постели, а рот и нос были закрыты чем-то теплым и неприятно пахнущим. Юля рванулась, высвобождая рот, чтобы вдохнуть немного воздуха и поняла, что на ней лежит мужчина и пытается ее поцеловать. Крикнуть она не успела, потому что он опять впился в ее губы. Но оцепенение уже прошло, и Юля попыталась сбросить его с себя, шаря рукой по голове, чтобы схватить за волосы. Но ладонь только погладила лысую голову и девушка сразу сообразила, что это Гена. А он уже добрался до ее груди и с силой мял ее, доставляя резкую боль. Юля замычала и опять попыталась вывернуться, колотя, что есть силы, по его спине. Вдруг Гена дернулся и с громким матом скатился с нее. Он почему-то пулей выскочил из комнаты, следом рванула какая-то тень.
Только сейчас Юля услышала, что девчонки проснулись и испуганно перешептываются. Оказалось, что Гена проник в комнату в окно, которое не было закрыто на шпингалет. Марина услышала возню на кровати Юли и увидела силуэт мужчины. Она догадалась, кто это и тихонько выбежала из комнаты и позвала ребят. Это Толик чем-то огрел Гену по спине и тот убежал, поняв, что ничего у него не получится. За дверью еще был легкий шумок, но девочки побоялись выйти в коридор. Вскоре все стихло и до утра все спали спокойно.
Утром Юле было стыдно взглянуть в глаза ребятам. Она думала, что ее все будут осуждать: как же, именно к ней проник мужчина. О том, чтобы рассказать директору о похождениях его сына, ей даже в голову не пришло. Но, видимо, рассказал кто-то другой, потому что больше его в лагере никто не видел. Говорили, что рано утром он уехал домой.
Только в столовой Юля обратила внимание, что у старших ребят ее отряда поцарапанные лица и кулаки. Они старались отвернуться, чтобы царапины не были видны, но не заметить их нельзя было. После завтрака, когда отряд выстроился для похода на пляж, Юля подошла к мальчикам и сказала просто:
- Спасибо, ребята.
Они смущенно улыбались. Уже позже вожатые из других отрядов проговорились, что и у них в комнатах были чужие ребята. Чем там у кого закончилось, Юля не знала. Этот вопрос быстро замяли, чтобы не волновать директора, который явно переживал по этому поводу.
Через несколько дней в лагере появились спортсмены. Для команды их района выделили отдельную комнату, остальные должны были приезжать всего на день, отыграть игру и уехать. Вся детвора с упоением наблюдала за тренировками, облегчив задачу вожатым. Не надо было придумывать и проводить мероприятия, не надо по всему лагерю разыскивать детей. Уже в первый вечер пребывания спортсменов все вожатые и воспитатели прихорошились: появились взрослые красивые ребята, которые сразу покорили сердца молоденьких девушек.
- Юля, ты что сидишь? – старшая вожатая поманила девушку к себе. – Там все собираются устроить парням вечеринку, а ты почему еще здесь?
- А с детьми кто останется?
- Ну, ты даешь! Да твои дети уже давно не дети. Толику да Маринке поручи присмотреть за ними, а сама чтобы минут через пять была у меня в кабинете!
- Хорошо, - согласилась Юля, хотя ее не очень тянуло во взрослую компанию.
Получилось так, что собралось только четверо парней и четыре девушки. Выпили немножко вина, включили тихую музыку, начались танцы. Каждая девушка сразу нашла себе кавалера по сердцу. Юле достался молчаливый парень Виктор. Он как-то немного отчужденно пригласил девушку на танец, потом они разговорились, и уже остальное время пролетело незаметно. Он   пошел проводить ее до корпуса, но по дороге предложил посидеть немного на скамейке, подышать свежим воздухом.
Юля зябко передернула плечами, и Виктор сразу обнял ее за плечи, предложив немного согреть. Всё это было так естественно, что Юля даже не подумала сбросить его руку. Таким же естественным ей показался и его поцелуй: нежный, легкий, необычный.  Этот поцелуй нельзя было сравнивать с поцелуем в шестом классе или с грубым насильственным поцелуем Гены. Юля расслабилась и закрыла глаза. Виктор целовал ее лицо, плечи, едва касаясь кожи, чем довел ее до высшей степени возбуждения. Юля еще никогда не испытывала подобных чувств, ей было всё в диковинку и очень приятно. Если бы в этот момент он предложил ей что-то большее, она бы согласилась, не думая. Но парень вдруг остановился и сказал:
- Девочка моя, тебе уже пора в кроватку.
Юля поднялась, немного разочарованная, попрощалась и быстро пошла в свою палату.
Спортсмены жили в лагере ровно неделю. И это для Юли была райская неделя, да и для других девушек тоже. Каждый вечер они встречались с ребятами и всё больше влюблялись. Виктор ни разу не позволил себе больше нескольких поцелуев за вечер, хотя остальные девушки с замиранием сердца рассказывали, как у них развиваются отношения.
Соревнования закончились, и ребята собрались уезжать. Провожали их со слезами, но Юля держалась до последнего. Виктор на прощание нежно поцеловал ее и ушел, не оборачиваясь. И только тогда она убежала в пустую комнату и разревелась. Опомнилась только тогда, когда кто-то стал гладить ее по голове. Это был Толик. Юле стало невыносимо стыдно.
- Юля, не стоит из-за него плакать. Тем более что он женат.
- Что? Что?!
- То, что слышала. Лучше узнать об этом сразу, чем страдать и мечтать.
- А ты откуда узнал?
- Случайно слышал их разговор между собой. Да ты не плачь.
Толик притянул ее голову себе на грудь и стал гладить ее по голове, как маленького ребенка, приговаривая:
- Ты такая красивая, такая умная. Зачем тебе такие отношения? У тебя еще всё впереди. Еще будет любовь, настоящая любовь, а не вот такая, на ровном месте…
Юля стала прислушиваться к его словам, и внезапно ей стало смешно.
 - Толик, ты говоришь, как старая женщина. Ты откуда это знаешь? – улыбнулась она сквозь слезы.
- Знаю. Ты меня слушай и всё будет в порядке. А сейчас мы вытрем слезки и пойдем к ребятам, а то ты нас совсем забыла, - и он стал вытирать ей слезы со щек, как это делает старший брат, успокаивая младшую сестренку.
За это лето Юля стала намного взрослей. Она поняла, что есть в мире насилие и несправедливость, обман и разочарование. Что надо учиться жить и приспосабливаться к обстоятельствам, но никогда не идти против своей совести. Этот месяц, проведенный в лагере, дал ей жизненного опыта намного больше, чем она постигла за последние несколько лет.
С Толиком она встретилась случайно года через три. Он уже был курсантом военного училища, и форма очень шла ему. Он признался, что был влюблен в нее, но побоялся сказать об этом, чтобы не разрушить дружеские отношения. А сейчас у него есть девушка, и они собираются пожениться. Юля пожелала ему удачи, и больше они не встречались.
Близился выпускной вечер. Шились платья, покупались туфли. Юля готовилась поступать в университет на юридический факультет.  На выпускном вечере директор школы вручил Юле Данич золотую медаль. Он сказал, что видит ее в будущем справедливым судьей и не меньше.
На прощание Толик Аполлонов посвятил Юле один куплет своей песни, где желал удачно поступить и стать юристом. Он так и остался в памяти Юли стройным красивым парнем с хорошим голосом, в которого она была влюблена, но так и не открыла ему своих чувств.
По воле случая Юля сдала документы не в университет, а в институт легкой промышленности на обувной факультет. Родители были довольны: они не разделяли увлечение Юли милицией, считали, что это чисто мужское дело. Поэтому ее решение стать обувщиком приветствовалось. Подняла бунт по этому поводу только Маша.
- Не хватало нам только сапожников!
В душе Юля была с ней согласна, но, что сделано, то сделано. На целый месяц девушка засела за математику, удивляя всех своей усидчивостью. Заброшена история, иностранный язык, только математика!
Невестка Надя работала библиотекарем, и Юля вызвалась ее заменить. Летом в библиотеку почти никто не ходит, поэтому это было идеальное место, где можно без помех подготовиться к экзаменам. Юля не хотела поступать, но, раз сдала документы, то надо. Она учила только один предмет, так как с золотой медалью надо было получить пятерку на первом экзамене и ты уже в институте.  Ночами она часто плакала, ругая себя за малодушие. А получилось вот что.
Они с отцом поехали сдавать документы в университет, но в здание Юля пошла сама. Прошла собеседование, вышла, довольная собой, и вдруг услышала разговор, который повлиял на всю ее дальнейшую судьбу. Разговаривали парень с девушкой.
- Ты  первый раз поступаешь? – спросил парень.
- Уже третий, - ответила девушка. – И стаж есть, и направление, а всё никак.
- А я после армии. Уже в милиции работаю. Тоже никак.
Тут они обратили внимание на вышедшую улыбающуюся Юлю.
- А ты как?
- Я после школы, - потупившись, произнесла Юля.
- И ты думаешь, что сразу поступишь? Наивная простота. Или «мохнатая лапа» имеется? – в упор спросил парень.
Вопрос о «мохнатой лапе» выбил девушку из колеи. Она, не задумываясь, бросилась обратно в аудиторию и потребовала свои документы назад. Девушка, которая только что оформила все бумаги, очень удивилась.
- Зачем вы хотите их забрать? Вам же только один экзамен надо сдать. Девушка, вы точно поступите!
Но Юля всё же забрала документы и, когда рассказала об этом отцу, тот даже обрадовался.
- Значит, не судьба быть тебе юристом. Давай думать, что дальше делать?
- А что делать? Не буду вообще в этом году поступать. Останусь работать в колхозе, пойду на ферму.
- Юля, что ты такое говоришь? Дома к корове боишься подойти, а тут связать свою жизнь с сельским хозяйством? Нет! Сдавай документы в любой институт.
Так Юля и попала в легкую промышленность.
Пришел вызов из института, где было написано, что вступительные экзамены начинаются первого августа.
В конце июля Юля решила сделать маленькую передышку в изучении математики: она собралась вечером в клуб на танцы.
- О, наконец-то наша зубрилка решила отдохнуть, - пошутил Лёня, который за «зубрилку» тут же получил подушкой в голову.
Он теперь работал в клубе художественным руководителем, и все вечера проводил на работе.  Его жена всегда была рядом с ним, так как библиотека тоже находилась в здании нового клуба, который гордо именовался Дворцом культуры. Мотя с Иваном были спокойны за сына: всегда под присмотром жены.
В клубе Юлю уже ждали два кавалера. Гриша Кудрик, который служил в армии и приехал в село в коротенький отпуск, и Миша – сын классной руководительницы, с которым Юля переписывалась. На танцах девушку ребята приглашали по очереди, и провожать ее домой пошли тоже вдвоем.
Они стояли под калиткой часов до трех ночи, мирно беседуя, но ни один, ни другой не уходил. Не выдержала Юля.
- Всё, ребята, давайте прощаться, спать уже хочется.
- Юля, мы этим летом уже не встретимся, - решился Михаил, - мне надо завтра уезжать в Николаев на практику. Я бы хотел с тобой поговорить.
- А чем мы занимаемся целый вечер?
- Это не то. Гриша, может, оставишь нас наедине?
- Ну, уж нет! Ты думаешь, я дурак и не понимаю, что ты к моей Юле клеишься? Я не видел ее целый год! Лучше ты уйди от греха подальше, а то ты меня знаешь…, - Гриша угрожающе расправил ремень гимнастерки.
- Ребята, не ругайтесь. Миша, говори всё прямо, я слушаю.
- Хорошо, если хочешь при  нем, то, пожалуйста… Юля, я давно хотел тебе сказать, что ты…, что я не могу без тебя жить. Моя жизнь превратилась в кошмар, - он снял очки и стал нервно протирать их краем рубашки. – Да, в кошмар. Я каждый день бегаю смотреть в почтовый ящик, жду писем от тебя. Я не расстаюсь с твоей фотографией. Я… я люблю тебя.
- Миша, ты что? – тихо проговорила Юля. – Не ожидала от тебя такого. А как же Тамара? Она ведь любит тебя.
- Тамара? Какая Тамара? Ах, Тамара… Но ведь это чисто по дружески…
- Это ты так думаешь, а она думает по-другому.
- Юля, ответь что-нибудь, - Миша поднял глаза на девушку.
Она в предрассветном мраке рассматривала двух парней, внимание которых чувствовала все годы детства. Если в чувствах Григория она ни минуты не сомневалась, хотя о своей любви он никогда не говорил, то слова Миши явились для нее откровением. Она никогда не рассматривала Михаила в роли своего молодого человека. С ним всегда было интересно, их тянуло друг к другу, но только поговорить, пообщаться. Представить, как он целует ее, она не могла. Юля понимала, что сейчас ей надо сделать нелегкий выбор. Выбрать простого и понятного во всем Григория, или загадочного, умного, интеллигентного Михаила? Как же это непросто! Детство, оказывается, закончилось.  Она молчала, так же молча и напряженно парни ждали ее решения. Юля была практичной девушкой и понимала, что замуж она сейчас ни за кого из них не выйдет, даже, если будут предлагать. Встречаться с ними тоже не сможет, потому что все разъедутся по разным городам. В любовь на расстоянии она не очень верила. Дать кому-то из них обещание, поселить в сердце надежду? А вдруг она завтра уже встретит кого-то и влюбится? Как быть тогда?
- Миша, я люблю тебя, - плечи парня расправились, Григорий напрягся, - но только в качестве друга.
- Я понял, - Михаил отвернулся и пошел вдоль улицы: плечи опустились, он ссутулился, сгорбился, пару раз споткнулся. Тьма поглотила его, и Юля больше никогда не встретила его на своем пути.
Григорий молча обнял ее за плечи и нежно поцеловал куда-то в висок. Девушка заплакала. Она сама не понимала, почему плачет, но слезы ручьем катились из глаз, оплакивая потерю хорошего друга, от  которого не будет больше длинных умных писем, хороших советов, интересных историй. Гриша понимал ситуацию и не утешал Юлю. Он молча вытирал ей слезы, пока она сама не перестала содрогаться в конвульсивных рыданиях. Но из своих объятиях так ее и не выпустил.
С третьего класса он любил эту девочку, не представлял своей жизни без нее, никогда не смотрел на других девчонок. За восемь лет они ни разу не поцеловались. Сколько ни пытался взрослый Григорий хотя бы обнять ее, она постоянно вырывалась, убегала, хотя и не прогоняла его окончательно. И вот сейчас она спокойно стоит и плачет у него на плече. Хотя и плачет о другом, но ведь осталась-то с ним! Только сейчас Гриша понял, насколько дорога ему эта девочка. Он решился поцеловать ее и сделал это со всей нежностью, на которую был способен. Юля не вырвалась, не убежала. Наоборот, она прильнула к нему всем телом и словно растворилась в нем, отвечая на поцелуй со всей накопившейся страстью.
- Девочка моя, родная моя, люблю, - шептал он между поцелуями, лаская ее, гладя любимое и такое недоступное еще часом ранее тело.
Они с упоением целовались, наверстывая упущенное, до того момента, пока не звякнуло во дворе ведро: это мама шла доить корову.
- Ой, пора по домам, - испугалась Юля, с сожалением отрываясь от такого родного и близкого человека. Она даже не подозревала, что можно так сблизиться посредством поцелуев. И зачем только она столько лет убегала от него?
- Вечером встретимся? – успел шепнуть Григорий.
- Конечно, - Юля уже закрывала калитку.
Мотя видела, с кем сидела на лавочке ее дочка, но только улыбнулась. Она прекрасно была осведомлена об их отношениях и не видела ничего плохого в том, что Юля встречается с Гришей.
Они встретились еще два раза, и Грише надо было уезжать.
- Знаешь, у нас поговаривают, что нашу часть переводят в Киев. Если это так, то мы с тобой обязательно там встретимся, - сказал на прощание Григорий.
Первого августа Юля ехала в Киев вместе с отцом. Она хотела поехать одна, но на семейном совете решили, что вдвоем будет надежнее. Мотя соорудила им «тормозок», одели Юлю в лучшее светло-сиреневое платье, купленное к этому случаю, и отправили первым автобусом. День был жарким, поэтому лишних вещей, типа кофты или жакета, не брали.
В деканате, куда зашла Юля, висели списки абитуриентов, допущенных к экзаменам. Экзамен по математике в ее группе был назначен на пятое августа! Она долго смотрела на график экзаменов, но никакой ошибки не было – надо было ждать до пятого числа. Под институтом томился отец среди таких же ожидающих родителей. Они долго сидели в прострации, не понимая, как можно было в вызове написать, что экзамены с первого числа, если они с пятого? Решили, что Юле надо остаться в Киеве и готовиться уже на месте. В деканате дали направление в общежитие. Но потом оказалось, что денег у них с отцом просто не осталось. Он взял деньги с расчета на дорогу туда и обратно и немного на карманные расходы на день, а тут… Иван долго чесал свою голову, проклиная тот момент, когда не послушал Мотю и не взял денег больше, хотя она прямо настаивала, как чувствовала. Вот и не верь после этого в женскую интуицию! Он выгреб всё до последней копейки, оставил себе только на проезд, остальное протянул Юле.
- Не знаю, как быть. Может, как-то протянешь? Вот еще «тормозок», - протянул ей продукты, приготовленные Мотей им на пару раз перекусить.
- Папа, у меня ведь из одежды ничего больше нет, - развела руками Юля.
- Ничего, Юлечка. Такое вот непредвиденное обстоятельство. Но ты должна выдержать. Перестирнешь там что-нибудь. Продержись, доченька.
Иван уехал, а Юля побрела пешком в общежитие, которое было через  несколько остановок троллейбуса, чтобы сэкономить три копейки. С собой у нее был только паспорт, тетрадка в клеточку и ручка.
Выручили девочки, жившие с ней в одной комнате. Долго смеялись, что она приехала поступать вот так, не подготовленной материально. Но Юля отблагодарила кормивших ее девчонок своими консультациями, чем смогла помочь им поступить.
Математику сдала на отлично и в тот же день уехала домой. Только вышла из автобуса, как ее односельчане стали спрашивать об экзамене и поздравлять. Вечером по поводу поступления собрались все соседи на вечеринку.  Праздновали чуть ли не до утра.
У Юли было еще несколько дней до отъезда на практику, которая заключалась в ремонте общежитий. Она решила сходить последний раз в клуб на танцы, хотя Гриша уже уехал, и она не представляла, что там будет делать.  Но вечер, вопреки ожиданиям, был очень даже интересен. К ним на танцы приехали ребята из соседнего села и, естественно, всем девушкам было интересно с ними танцевать, хотя сельские ребята сразу набычились: как же – конкуренты появились. Один из приехавших был с баяном, на котором и проиграл весь вечер. Этого парня Юля знала давно. Она несколько раз была в соседнем селе в гостях у своей одноклассницы Надежды. Там с ним и познакомилась. Петя Красножон несколько раз приглашал ее на танец, провожал домой и вообще всячески показывал, что Юля ему нравится.
Сегодня же он, играя на инструменте, не отрывал глаз от красивой девушки. Она тоже улыбалась ему, как старому знакомому. После танцев Петя подошел к Юле.
- Юля, можно проводить тебя?
- Провожай, - разрешила девушка.
Петя отдал баян подвернувшемуся под руку товарищу. Юля видела, что чужаки собираются возле машины, на которой приехали.
- Они ведь без тебя уедут. Не боишься?
- Нет, без меня не уедут, - уверенно ответил молодой человек, - машина-то моя. Подождут. Идем.
По дороге домой поговорили ни о чем. Юле было приятно в обществе этого высокого и крепкого парня, старше ее года на четыре. Петя рассказывал, как учился в техникуме, делился опытом студенческой жизни.
- А теперь вдруг решили забрать меня в армию, - сказал он.
- Ничего себе. Я думала, что ты уже отслужил.
- Да вот так получилось, хорошо, что дали доучиться. Но служить всё-таки придется. Юля, я ведь приехал поговорить с тобой.
- Говори.
- Давно хотел сказать тебе, но ждал, пока ты школу окончишь. Выходи за меня замуж.
- Петя, ты что? – Юля вырвала руку из его цепких пальцев. – Мы ведь даже не встречались. Как так можно?
- Так вот давай встречаться. У нас времени немного есть, - не сдавался молодой человек.
- Петя, для того, чтобы пожениться, надо любить друг друга, - серьезно ответила девушка.
- Я тебя люблю.
Он произнес это каким-то обыденным тоном, который ничуть не тронул сердце Юли.
- А я тебя нет!
- Поженимся и полюбишь! – крикнул он уже вдогонку девушке, которая быстро шла по дорожке к дому.
- Нет!
Через несколько дней Юля уезжала в Киев надолго. Собиралась она основательно и сумка получилась тяжелая и увесистая. На вокзале она сдала ее в камеру хранения, а сама поехала в институт. Там еще шли вступительные экзамены, и в деканате она никого не нашла, с кем бы можно было обсудить вопрос поселения в общежитие.
- Завтра, всё завтра, - куда-то убегая, крикнула ей секретарь декана.
Юле ничего не оставалось, как поехать на вокзал. Она устроилась на скамейке внутри вокзала и чуть не заплакала: одна в чужом городе, никого не знает, не знает, что делать дальше. Она таки заплакала. Слезы катились по щекам, Юлька их даже не вытирала. Люди поглядывали на плачущую девушку, но никто не подошел, ничего не спросил.
- Ты чего ревёшь? – рядом с ней на скамейку опустился парень лет семнадцати. – Кто-то обидел? Или вещи украли?
Юля исподлобья осмотрела парня. Светлая шведка, темные брюки, короткая стрижка – обычный комсомолец. Правильно, и комсомольский значок на груди.
- Да нет, - всё еще сквозь слезы проговорила Юля, - просто ночевать негде.
- Что, билета не хватило?
- Нет, я не уезжаю. Наоборот, только приехала, а вот ночевать негде, - повторила она.
- Я тоже только приехал. Меня Николаем зовут. Сухомлинов, - парень протянул руку и энергично потряс Юлину ладонь.
- Юлия Данич, - официально отрекомендовалась девушка.
- И зачем ты приехала в Киев?
- Учиться.
- О! И я тоже учиться, - улыбнулся парень. – Сейчас смешно будет, если учиться мы будем в одном месте. Ты куда поступила?
- В институт легкой промышленности.
- Вот облом! А я в университет на журналистику. Ну, ничего! Всё-таки в одном городе. А почему тебе ночевать негде?
Юля подробно выложила парню свои беды.
- Знаешь, можно попробовать в одно место. Мы с отцом остановились в одной маленькой гостинице. Он послал меня забрать вещи из камеры хранения. Давай поедем к нам. Вдруг и тебе там местечко найдется.
Они, забрав вещи Николая, поехали в Голосеевский парк, где находилась гостиница. Парень долго разговаривал с отцом, они ходили к администратору, уговаривали его, но мест не было. Девушку даже в гости не пустили.
- Ладно, раз Киев нас встречает не очень гостеприимно, попробуем сами как-нибудь устроиться. Как тебе идея погулять по ночному Киеву? – предложил Николай.
- А что нам остается? – вздохнула Юля. – Только вот у тебя место ведь есть. Неужели будешь всю ночь таскаться по Киеву.
- А неужели я могу бросить такую очаровательную девушку? Идем.
Почти всю ночь они бродили по улицам чудесного города, где не нашлось места для одной девушки, иногда присаживаясь на скамейку, чтобы отдохнуть. Но свежий ночной воздух не давал долго засиживаться на одном месте, и они шли дальше. Николай Сухомлинов читал незнакомой девушке свои стихи, требовал строгой критики, и Юля добросовестно разбирала «по косточкам» его произведения, часто своими замечаниями ставя парня в тупик. Под утро они пришли на вокзал и Юля забрала свою сумку из камеры хранения.
- И что ты там нагрузила? – еле поднимая сумку с пола, спросил Николай.
- Всё необходимое. И книги, - добавила она.
Николай отвез ее в институт, дождался, когда Юле дадут направление в общежитие, и отвез ее туда.
- Вот теперь я могу спокойно вернуться в гостиницу, - сказал он на прощание. – Мы еще когда-нибудь встретимся?
- Ты же теперь знаешь, где я живу, приезжай.
Николай приехал через пару дней, потом еще как-то заглянул, а затем пути их разошлись: интересы были разными, общих точек соприкосновения не было, поэтому и говорить долго было не о чем. Так они и расстались, чтобы потом через много лет Юля могла в газете читать статьи, подписанные «Н. Сухомлинов» и говорить знакомым: «Это тот парень, который когда-то помог мне устроиться в Киеве».


Глава 19


Юля уже полгода училась в институте. Уже на первой сессии она поняла, что красный диплом ей не светит. Оказалось, что кроме учебы есть еще много интересных дел, и тратить все время только на учебу просто не стоит. Как-то незаметно она заняла в группе лидирующее положение: ее избрали профоргом группы. Она с удовольствием рисовала «Комсомольский прожектор», куда боялись попасть все нерадивые студенты. Предложили пойти в кружок по стрельбе, и Юля с удовольствием туда записалась. Все время днем у нее было занято, а вот вечерами, когда соседки по комнате учили уроки, Юле было скучно. Школьная подготовка и умение запоминать лекции очень помогали в учебе и дополнительные занятия дома ей не требовались.  От скуки она начала писать дневник, но и записывать туда, собственно, было нечего.
Однажды к ней в общежитие пришел Гриша Кудрик. Сколько было радости! Оказывается, что его перевели всё-таки в Киев. Каждое воскресенье он прибегал к Юле, и они целый день проводили вместе. Как-то раз он пришел вместе с другом. Юля немного рассердилась на него: девчонки с комнаты разъехались по домам, и теперь развлекать друга надо было ей. Она и развлекала, как могла, пока не поняла, что друг Юра ей почему-то нравится больше, чем Гриша. Произошло это как-то мгновенно, но Григорий сразу заметил перемену в отношении Юли к нему и обиделся. Закончилось это свидание  ссорой. Где-то с месяц Гриша не давал о себе знать, но в одно из воскресений он всё-таки зашел к девушке.
- Привет, зашел вот проститься, - начал он с порога.
Девчонки с пониманием покинули комнату.
- Привет, я думала, что ты уже ко мне больше не придешь. Как там Юра?
- Не начинай. Если бы знал, ни за что бы вас не познакомил, - вздохнул Григорий. – Он тебе привет передавал.
- Вот видишь, не забывает человек. А почему – проститься?
- Переводят часть в Полтаву. Буду там дослуживать. Нам бы серьезно поговорить, - Григорий пытливым взглядом уставился на девушку. – Где-то полгода видеться не будем.
- Да, очень жаль, - искренне пожалела Юля. – Давай, поговорим.
- Я хотел спросить тебя – ты будешь меня ждать? – молодой человек подошел к ней ближе и взял за руку. – Я люблю тебя, и ты это давно знаешь.
- Знаю, Гриша. Всегда знала. Но давай не будем загадывать наперед. Ладно?
- Ну, почему у тебя всё не так, как у людей? – вдруг взорвался парень. – Неужели ты просто не можешь сказать: «Да, я буду тебя ждать». Почему?
- Да потому что я действительно не уверена, что ты – именно тот человек, с которым я могла бы прожить всю жизнь и не смотреть на других, - Юля не хотела в этот момент хитрить и что-то обещать.
- Знаешь, если ты ждешь Петра Красножона или Колю Мозоля, то ты здорово обломалась, - отворачиваясь от девушки и со злостью швырнув на кровать свою армейскую шапку, сказал Григорий.
- При чем здесь эти ребята? – опешила Юля.
- Читай, - он достал из нагрудного кармана письмо и бросил на кровать, - это от моей сестры Нинки. Читай, тебе будет очень даже интересно.
Юля взяла письмо и после обычных слов приветствия прочла: «Гриша, хочу сообщить тебе неприятную новость. Твой друг Коля Мозоль повесился. Он учился в педагогическом институте. Что там случилось, никто ничего не знает. Говорят, что он встречался с какой-то девушкой, вроде бы собирались пожениться, но вместо свадьбы тетя Наташа похоронила Колю. Такие вот новости, брат. А еще помнишь того парня из Голубич, который играл на баяне? Его звали Петей Красножоном. Так вот, пришла матери похоронка из армии. Пишут, что Петя умер от ангины, но, когда привезли гроб, то запретили его даже открыть. Ходят слухи, что погиб на учениях». Дальше Юля не стала читать. Слезы покатились из глаз. Погибли сразу два ее знакомых парня.
- Я знаю, что вы с Колей целовались. Он сам мне после похода рассказал. Это ему в наказание за его подлый поступок. А Петро предлагал тебе выйти за него замуж. Разве нет? Вот оба и погибли! Так с каждым будет, кто осмелится к тебе подойти! – почти выкрикнул Григорий, глядя какими-то бешеными глазами на Юлю.
- Как ты можешь такое говорить? – сквозь слезы проговорила девушка. – Твой лучший друг умер, а ты глупости городишь.
- Он перестал быть моим другом после того подлого поступка. Я проклял его!
- Гриша, да что с тобой? Ты ведь таким никогда не был!
- Я люблю тебя! Я болен тобой! А ты веревки из меня вьешь. Юля, выходи за меня замуж, - почти спокойно закончил он.
- Как – замуж? – растерялась девушка. Она никогда не задумывалась над тем, что их отношения могут закончиться таким банальным «выходи замуж».
- Давай пойдем прямо сейчас в ЗАГС и подадим заявление.
Григорий смотрел на Юлю, а она смотрела на парня какими-то посторонними глазами. Она видела высокого стройного молодого человека, который ей всегда чуть-чуть нравился. Ну, может, не чуть-чуть, а немножко больше, чем остальные. Она всегда была почему-то уверена, что он всегда будет рядом, но в роли мужа его не представляла. Да и замуж пока не собиралась.
- Нет, Гриша, рано нам еще в ЗАГС. Я учусь, ты служишь. Давай, после армии поговорим на эту тему.
- Не хочешь, значит. Ну, ладно. На нет и суда нет. Тогда я пойду, не о чем нам с тобой больше говорить.
Он взял свою шапку, нахлобучил на русые, коротко стриженые волосы и, не глядя на девушку, вышел из комнаты. Юля осталась стоять среди комнаты. Когда в комнату зашли девчонки, они застали Юлю плачущей. Она рассказала своим подружкам о том, что погибли сразу двое ее знакомых парней. Один, с которым впервые поцеловалась. Другой, который первый предложил ей выйти за него замуж.
- Юля, пляши, - в комнату ворвалась ее лучшая подруга Люда Морозова, - тебе письмо.
- Не до плясок тут, давай, - девушка протянула руку и Люда, увидев заплаканные глаза подруги, молча протянула конверт.
Письмо было от мамы. Юля любила читать мамины письма. Она подробно описывала всё, что происходило в селе. Отец писал редко и только факты, поэтому его письма были короткими. Юля вытерла глаза и разорвала конверт. Через минуту ее глаза опять затуманились, и она разрыдалась навзрыд.
- Да что же это происходит? Зачем так? Не понимаю…
- Юлечка, что с тобой? – девчонки гурьбой бросились к подруге.
- Мама пишет, что погиб один мой знакомый…
- Кто?
- Летчик один разбился…
Выпив немного воды и переплакав, Юля рассказала девочкам еще одну ужасную новость. Когда она ездила на Октябрьские праздники домой, родители познакомили ее с одним молодым человеком, который каким-то образом оказался у них в гостях. Парня звали Виктором, и он был военным летчиком. Юля догадывалась, что к этому знакомству приложила руку троюродная сестра Люда, которая жила с мужем в Чернигове. Скорее всего, она решила, что Виктор очень даже подходит Юле в качестве жениха, и привезла его в село погостить, а на самом деле – познакомить  с Юлей, которая должна была приехать из Киева. Молодые люди действительно понравились друг другу, вместе сходили в клуб на танцы, поговорили, решили, что встретятся после Нового года, когда у Юли будут небольшие каникулы.
Мама писала, что Виктор пилотировал самолет, который уже шел на посадку и в тумане зацепился за высоковольтную линию. Самолет сгорел полностью, погибли два пилота.
Так за один день она узнала о смерти трех знакомых парней. После таких новостей она замкнулась в себе, подруги не знали, как вывести ее из этого состояния. Они продумывали множество вариантов, но Юлю ничего не интересовало. Она ходила на лекции, на тренировки по стрельбе, стала учить предметы, которые раньше запоминала на лекции. Однажды ее группа должна была дежурить в ДНД, и Юля равнодушно записалась на дежурство. Но  вместо того, чтобы выдать обычные повязки добровольных помощников милиции и провести положенный инструктаж, лейтенант милиции вдруг назвал фамилию Юли и еще одного студента.
- Перейдите в другой кабинет, к вам сейчас подойдет капитан Семенов.
Ребята перешли в соседний кабинет и стали ждать. Дело было зимой, немного подтаял снег и у Юли промокли сапоги. Она устроилась возле батареи в ожидании капитана. Он вскоре появился вместе с молодым человеком в гражданской одежде. Молодой человек придирчиво осмотрел студентов и, видимо, остался доволен.
- Ребята, разрешите представить вам майора Савченко, - сказал капитан, - он сейчас введет вас в курс дела. Ну, я пошел?
- Да, вы свободны, - молодой человек отпустил капитана, подождал, пока за ним закрылась дверь, и только потом обратился к ребятам. – Вы не удивились, что вас пригласили в отдельный кабинет?
- Не очень, - спокойно ответила Юля. – Видимо, мы вам нужны не только для патрулирования улиц?
- Какая умная девушка, - улыбнулся майор, - как вас зовут?
- Юлия Данич, - отрекомендовалась девушка.
- Николай Шестак, - назвал себя ее однокурсник.
- А меня называйте просто Борисом. Договорились?
- Хорошо, - согласилась Юля, - так зачем мы вам понадобились?
- Вы мне нужны в качестве понятых при обыске, - майор пытливо смотрел на студентов. – Не боитесь?
- А чего нам бояться? – поднялся Николай. – Мы ведь не преступники.
- Верно. Только хотел вас предупредить, что обыск будет производиться за городом, в частном доме, и затянется, возможно, на несколько дней. Мы дадим вам освобождение от учебы, так что с институтом никаких проблем не будет. Вопросы есть?
- А что подумают наши друзья, если мы сегодня не появимся в общежитии? – спросила Юля.
- А вы сейчас напишете записки, а мои люди их передадут. Идет?
- Идет, - согласилась Юля.
На обыск поехала целая бригада сотрудников милиции и понятых. Юля была одной девушкой среди толпы молодых людей. Зачем взяли с собой девушку, выяснилось уже на месте, когда дверь частного дома открыла пожилая женщина. Она не испугалась, не кричала, не плакала, только сказала:
- Когда же вы успокоитесь?
Только в доме женщины, как оказалось, диссидентки, Юля поняла, что обыск проводит не милиция, а КГБ. Искали запрещенную литературу, какие-то листовки. Прошла ночь, на исходе был день. Все устали, женщина сидела в комнате с отрешенным видом. Нигде ничего криминального не было.  Юля молча смотрела на женщину и пыталась осмыслить то, что она наблюдала. Она уже знала, что эта женщина отсидела срок в тюрьме, но не оставила свое подрывное дело. Она распространяла листовки антисоветского толка, которыми ее снабжали ее товарищи.
- Ума не приложу, где она их прячет? – присел рядом с Юлей майор Савченко.
- Да мало ли где можно спрятать в таком большом доме. И во дворе можно, и в туалете. А, может, и нет их сейчас в доме. Видите, как спокойно она сидит? – Юля посмотрела в сторону женщины.
- Нет, точно знаю, что они в доме. Только вот где? Что ж, будем искать дальше, - вздохнул молодой майор и прошел к своей бригаде.
Юлю клонило ко сну. Понятые тоже клевали носом, только оперативники по очереди пили кофе и работали, как проклятые. Юля стала придирчиво осматривать всю обстановку дома, придумывать, куда бы она спрятала бумажки. Вдруг ее взгляд остановился на трубчатых карнизах. Такие точно были у них в селе, и она знала, что внутри они полые. Она так долго смотрела на карниз, что женщина вдруг как-то выпрямилась и застыла в такой позе. Юля перевела взгляд на женщину и удивилась такой странной перемене. И вдруг ее осенила догадка.
- Борис! – позвала Юля майора и вышла в соседнюю комнату. Она не должна была что-то искать, что-то говорить, в ее обязанности входило только наблюдать за обыском и водить женщину в туалет, но, сколько же это будет продолжаться?
- Что? – майор с интересом смотрел на симпатичную девушку.
- Они в карнизах.
- Не понял? Кто в карнизах?
- Не кто, а что? Листовки спрятаны в карнизах.
- Откуда знаешь? – за сутки работы они уже перешли на «ты».
- Догадываюсь. Лучше проверь.
Борис с энтузиазмом взялся снимать в комнате карнизы. Вся полая часть трубки была забита туго скрученными листками исписанной бумаги. В следующем карнизе тоже нашли отпечатанные листовки. Борис вывел Юлю в соседнюю комнату и чмокнул в щеку.
- Спасибо. Не знаю, сколько бы мы еще тут сидели?  Молодец, тебе бы у нас работать. 
Юля запомнила на долгие годы презрительный взгляд женщины, брошенный в ее сторону: она поняла, что это Юля догадалась о месте хранения листовок. Но девушка только выполнила свой долг.
После этого обыска Юлю часто приглашали и на другие. Борису понравилось работать с умной девушкой, но ее эта процедура угнетала.  Она не понимала, почему власть преследует молодого парня, который учится в духовной семинарии или инженера-конструктора, который привез из заграничной командировки старинные часы для своей коллекции. Особенно обидно было за инженера, в квартире которого было практически пусто: в гардеробе висел один поношенный костюм да пара платьев жены. Зато везде стояли часы «под старину». Возможно, они действительно были старинные и ценные, но ведь человек коллекционировал их в ущерб своему благополучию.
После одного обыска Юля сказала Борису, что больше не хочет пропускать занятия в институте.
- Ты не хочешь работать со мной или вообще? – спросил расстроенный молодой человек.
- Нет, Боря, с тобой очень интересно, но я кое-чего не понимаю. Прости меня, но больше не надо  меня брать на такие мероприятия.
- Ладно, не хочешь помочь КГБ, тогда помоги моему другу из ОБХСС.
Работа с милицией Юле понравилась больше. Сбывалась понемногу ее мечта. Пусть она учится на обувщика, но заниматься будет тем, чем нравится. Она стала появляться на занятиях через день, завалила справками деканат. Однажды декан вызвал ее в кабинет.
- Юля, я хотел спросить тебя только об одном. В какие дела ты влезаешь, что тебя постоянно вызывают в милицию? Криминал?
- Что вы? – покраснела Юля. – Какой криминал? Просто меня берут понятой на обыски.
- И тебе это нравится? – удивился декан.
- Не всегда, - честно призналась девушка, - но иногда нравится. Я всегда мечтала работать в милиции.
- Почему же не поступала на юридический, а пришла к нам?
И Юля честно рассказала декану, как сдавала документы в университет, потом забрала и случайно попала в их институт.
- Теперь понятно. А ты когда-нибудь была на обувной фабрике, видела, как изготовляется обувь? – спросил декан.
- Нет, понятия не имею, - наивно ответила Юля, чем рассмешила декана.
Этот разговор имел свои последствия. На этой же неделе их курс повели на первую экскурсию на обувную фабрику. Студенты с интересом наблюдали за однообразными движениями рабочих на конвейере. Кому-то понравилось, кому-то нет. Юля смотрела на всё равнодушными глазами. Она еще больше убедилась, что выбрала «неправильный» институт. Через неделю их повезли на кожевенную фабрику, но Юля, как обычно, прогуливала занятия и на фабрику не попала. После этой экскурсии одна девочка бросила институт. И сколько ее не уговаривали, ничего не помогло. Юля подумала, что и она, наверное, решилась бы бросить, если бы увидела то, что им показали.
Она нормально училась, вовремя всё сдавала, но у нее появился смысл в жизни. Каждый вечер Юля бежала в штаб комсомольского оперативного отряда, куда ее привел всё тот же Борис. Там собирались молодые ребята и девушки, которым хотелось немного романтики, немного экстрима, больше общения.
В штабе она познакомилась с одним молодым человеком, которого звали Георгий Зоря. Жора был красивым и стройным, веселым и немного загадочным. Он работал в «Метрострое» и учился заочно в университете на юридическом факультете. Почти каждый вечер он находил время, чтобы забежать в штаб, пообщаться с ребятами, иногда сходить с ними в рейд по городу. Юля влюбилась. Это было совершенно иное чувство, чем то, что она испытывала к Грише Кудрику. Она думала о нем всё время: и на занятиях, и ночью в постели, и по дороге в институт, или в штаб. Когда он не приходил, ей было грустно, и это замечали все. Над ней дружелюбно подшучивали, но не смеялись. Жоре она тоже понравилась. Но он был на семь лет старше и умнее. Парень стал активно ухаживать за девушкой. Он дарил ей первые весенние цветы, водил в кино, в оперетту, в театр. Юля перестала замечать других молодых людей, которые постоянно крутились около нее.
Однажды Жора признался ей в любви и предложил ей выйти за него замуж. Конечно, Юля согласилась! Они договорились, что на майские праздники поедут к Юле в село знакомиться  с родителями. Она тут же написала домой письмо.
Оставшиеся дни до поездки она летала, как на крыльях. Подружки радовались вместе с ней. С учебой был полный порядок, с Жорой встречались каждый день. Они решили, что поженятся на день рождения Юли – третьего июня. В этот день ее сестра Маша вышла замуж и уже несколько лет счастлива в браке. Взяли билеты на утро тридцатого апреля. Вечером не могли расстаться. Жора долго не отпускал Юлю из своих объятий.
- Может, не пойдешь в общежитие? – проговорил он.
- А куда же я денусь? – засмеялась Юля.
- Пойдем ко мне, - прошептал парень. – Я попрошу ребят, они поймут.
- Ты что, Жорочка. Разве можно?
- Почему бы и нет? Мы ведь всё равно через месяц поженимся.
- Нет, не надо. Завтра утром встретимся на вокзале, поедем ко мне. Несколько дней будем вместе.
Он еще долго уговаривал Юлю, осыпая ее поцелуями, но девушка наотрез отказалась. Он нехотя выпустил ее, поцеловал на прощание и ушел.
Утром Юля долго ждала его возле автобуса, но он так и не появился. Она попросила задержать автобус, думая, что он опаздывает, но водитель только ухмыльнулся. Юле ничего не оставалось, как поехать домой одной.
Дома ее ждали. Вернее, ждали вместе с парнем, но, когда Юля появилась на пороге дома одна, никто даже вида не показал, что разочарован.
- Я одна приехала, - сказала она с порога, чтобы сразу разъяснить ситуацию, - он не приехал к автобусу. Билет пропал…
- Да черт с ним, с тем билетом, - обнял ее за плечи брат Леонид. – Хорошо, что приехала, мы тут соскучились.
- Ничего, доченька, не переживай, - сказала Мотя, - значит, так надо было. Давай за стол. Смотри, сколько вкусненького мы с Надей приготовили. Всё, как ты любишь.
После праздников Юля вернулась в Киев, сразу же вечером пошла в штаб. Первым, кого она увидела, был Жора.
- Юленька, как хорошо, что я тебя встретил! Как съездила? – как ни в чем не бывало, спросил парень.
- Я тебя ждала…
- Прости, такая история получилась. Понимаешь, моя мама решила приехать в Киев, чтобы познакомиться с тобой. Она как раз в тот вечер ехала сама машиной и по дороге случилась авария. Я узнал, только приехал от тебя. Мама… погибла, - он горестно склонил голову.
- Да ты что? – ужаснулась Юля. Она обняла Жору и уткнулась ему в плечо. В этот момент в помещение вошли ребята, и Юле стало неудобно.    
- Не надо об этом никому говорить. Не хочу, чтобы меня жалели, - шепнул Жора ей на ухо. Юля кивнула головой.
Весь вечер они бродили по городу. Сначала вместе с ребятами, потом незаметно отстали от них. Юля сразу же забыла все свои обиды и разочарование. Жора опять стал уговаривать ее поехать к нему в общежитие, но девушка и на этот раз отказалась.
Они стали встречаться, как и раньше. Свадьбу решили перенести, ведь Жора был в трауре.
В мае 1972 года Советский Союз должен был посетить 37-ой  американский президент Ричард Никсон. Он должен был побывать и в Киеве, поэтому столица Украинской Советской Социалистической Республики готовилась к его встрече. Конечно, были задействованы и оперативники.
В день его приезда всех студентов столичных вузов вывели на улицы Киева. Крещатик блестел чистотой: ранним утром дворники вымели последние соринки, которые налетели после вчерашней уборки, машины промыли центральные улицы, по которым должен был проехать правительственный кортеж. Вдоль огороженной мостовой выстроились студенты, рабочие предприятий и просто любопытные с красными и звездными  флажками, с букетами сирени и тюльпанов. Любопытство было абсолютно во всех глазах: впервые после длительной «холодной войны» президент капиталистической страны решился посетить коммунистический Советский Союз. Все знали, что в Москве должны были подписать договор об ограничении стратегических вооружений и систем противоракетной обороны.
Юля стояла вместе с товарищами по оперативному отряду в первом ряду сразу за милицейским оцеплением. Она так же, как и все остальные, хотела хотя бы одним глазком взглянуть на живого президента  огромной враждебной страны. Воспитанная с пеленок в духе коммунистической морали, она не могла понять психологию людей, живущих по другим принципам. Если бы ей кто-то предложил поменять образ жизни, переехать в чужую страну, она бы посчитала этого человека врагом народа. Она не понимала людей, которые совершали террористические акты, угоняли самолеты и заставляли их приземляться в капиталистических странах, чтобы попросить там политического убежища, очень часто ценой собственной жизни. Чего не хватало этим людям дома? К чему они стремились? К свободе? А что такое – свобода?
Юля никогда не чувствовала ограничения своей свободы в родной стране. Она никогда не была голодной, потому что даже небольшой зарплаты отца и ее стипендии вполне хватало, чтобы полноценно питаться. Она бесплатно училась и бесплатно лечилась в любой больнице страны в отличие от капиталистических стран, где, как говорят, за всё надо платить.  В стране не было безработицы и ей чудно было слышать, что где-то в Америке безработным платят пособие только за то, что они не могут найти подходящую работу. Да, в стране еще был дефицит на товары, но при желании их всегда можно было достать.  Она занималась тем, чем хотела: ходила в разные кружки, занималась спортом. Никто не ограничивал ее в этом выборе. И институт она тоже выбрала сама, пусть не совсем то, что хотела, но ведь – сама!
Говорят, что журналисты пишут в газеты статьи, которые проверяет цензура. Юля считала, что цензура должна быть всегда. Журналисты ведь тоже самые обычные люди, у каждого свой взгляд на происходящие события и написать можно такое, что ни в какие рамки…., а ведь люди привыкли верить напечатанному слову.
Мысли Юли вдруг прервались радостными криками: по центральной улице двигался правительственный кортеж. В открытой машине стояли двое мужчин: один из них должен был быть Ричард Никсон. До машин было далеко, да и проехали они довольно быстро, но радостное волнение от причастности к чему-то торжественному невольно перекрыло комком горло и на глазах выступили слезы. Юля украдкой их вытерла и взглянула на женщину, стоявшую немного сбоку от нее: та усердно размахивала флажком и плакала,  не стесняясь своих слез.
 Однажды Юля пришла в штаб немного раньше положенного времени. Она почему-то замешкалась в коридоре и невольно стала свидетелем странного разговора Жоры по телефону.
- У нас уже всё готово. Маша купила всё, что надо… Да не волнуйся ты, приедешь прямо на торжество… Да, заказали… Да, в ресторане. Ну, мама, там же будут такие шишки… Конечно… И директора пригласили. Ладно, мамочка, до свидания. Я тебе еще позвоню.
Юля застыла. Какая «мамочка»? Ведь она погибла! И какая Маша?  Она подождала пару минут и вошла в комнату. Жора был в штабе один. Он с улыбкой поднялся навстречу девушке.
- Юлечка, привет. Как ты?
- Всё нормально, - выдавила из себя вымученную улыбку. Страшная догадка пронзила ее. Значит, мать его жива, а он ее просто обманывает. Интересно, к чему он готовится, к какому торжеству?
Весь вечер она заставляла себя улыбаться, но в конце не выдержала, соврала, что болит голова, и уехала домой, отказавшись от настойчивого предложения Жоры проводить ее.
Юля всё старалась доводить до конца. В этой истории надо было разобраться. Она решила позвонить майору КГБ. В такое позднее время он оказался на месте.
- Боря, это Юля Данич. У тебя не будет немного времени? Надо поговорить. 
- Ты где? – деловито осведомился он.
- Возле общежития.
- Через десять минут буду. Жди.
Машина с темными стеклами остановилась около девушки, застывшей, словно изваяние.
- Юля! – позвал Борис. – Садись в машину.
Он был сам за рулем.
- Что случилось? – молодой человек участливо повернулся к девушке.
Юля подробно рассказала ему свою историю.
- Боря, я понимаю, что у тебя работы выше крыши, но мне нужна твоя помощь. Хочу вывести его на чистую воду.  Если он сказал правду, конечно, все будет по-прежнему. Но если соврал…
- Знаешь, Юля, если зародились сомнения, уже ничего не получится. Знаю из личного опыта, - он вздохнул.
- Боря, а я ведь ничего о тебе не знаю, - вдруг растерянно сказала Юля.- Ты теперь знаешь обо мне так много, а я…
- У меня работа такая – знать о людях всё. А о тебе я знаю, что ты замечательная девушка… Только вот любишь другого…
- Боря, и ты туда же!
- А почему бы и нет? Я ведь тоже живой человек. Вот ты говоришь, что не знаешь обо мне ничего, а хочешь узнать меня поближе?
- Боря, ты серьезно? – Юля повернулась к парню и взглянула в его карие глаза.
- Я всё делаю и говорю серьезно. Только вот времени у меня, как всегда, в обрез. Даже поговорить толком некогда, не то, что с девушкой встретиться. Ладно, не буду тебя смущать. Я займусь твоим Ромео. Как, говоришь, его зовут?
Юля продиктовала ему всё, что знала о Жоре.
- Завтра позвони после обеда. Часа в три я должен быть на месте. Ну, пока, красавица.
- Пока, - простилась Юля.
Она еле дождалась трех  часов, чтобы услышать то, что, возможно, навсегда оттолкнет ее от  любимого человека.
- Юля, встретиться сейчас с тобой не могу, - сказал Борис в трубку, - поэтому слушай по телефону. Только в обморок там не падай. Ладно?
- Ладно. Я уже настроилась на самое худшее.
- Твой Жора действительно работает и учится там, где и сказал. А вот дальше начинается самое интересное. Его мать жива и здорова, живет в Черкассах. А у него лежит заявление в ЗАГСе. Третьего июня он должен жениться на некой Марии Терентьевой, которая работает товароведом и является хозяйкой двухкомнатной квартиры в центре Киева.  Такие вот пироги, родная. Ты как там, еще держишься?
- Держусь, - еле слышно прошептала Юля, - спасибо.
Вечером она опять была в штабе. Жора уже был там, шутил с девушками. Юля была мрачнее тучи. До третьего июня оставалась неделя. Вначале она решила, что порвет с ним сегодня же, но он так нежно обнял ее за плечи, что все присутствующие заулыбались, понимающе отвернувшись.
В штаб оперативного отряда регулярно присылали комсомольцев из предприятий и студентов для патрулирования района. Так получилось, что сегодня должны были быть ребята из «Метростроя». Юля была уже комиссаром отряда и пользовалась кое-какими привилегиями. Она сама себе отбирала людей для проведения рейдов, поэтому никого не удивило, что и сегодня она уверенно показала на пятерых парней из «Метростроя».
- С этими ребятами пойду я.
- Может, лучше мне? Это же мои знакомые, мне будет проще. Или пойдем вместе? – Жора пристально всматривался в лицо девушки.
Она без обычной улыбки, которая всегда нравилась молодым людям, ответила:
- Нет, сегодня пятница. Много задержаний будет. Сиди лучше в штабе, разбирайся. Ты же будущий юрист – тебе и карты в руки.
Пока ходили по улицам города, Юля решила поговорить с одним из парней, которого видела несколько раз вместе с Жорой. Разговор свелся к тому, что молодой человек высказался резко отрицательно о Жоре.
- Что ты хочешь знать о нем? У него только фамилия красивая – Зоря, а внутри он  - гнилой человек. Не хочу больше о нем говорить.
Юля решила отпраздновать свой день рождения в штабе. Она пригласила самых лучших друзей, пригласила и Жору. Он охотно согласился. Юля удивилась, но сделала вид, что всё в порядке.
Но на день рождения, третьего июня, пришли все, кроме Жоры. Немного посидели перед открытием штаба, повеселились. На несмелые замечания друзей по поводу того, что нет жениха, Юля почти весело ответила:
- А его и не должно было быть. У него сегодня свадьба. Жора сегодня женится.
В комнате повисла гнетущая тишина.
- Чего приуныли? У меня ведь праздник! Давайте веселиться.
Через два дня Жора опять появился в штабе. Все посвященные в его тайну с любопытством смотрели на новоиспеченного молодожена, а он не понимая, в чем дело, неловко оправдывался перед Юлей.
- Прости, родная, ты же знаешь, где я работаю. Был аврал на работе, двое суток пришлось вкалывать.
Юля не выдержала, рассмеялась прямо ему в лицо.
- Мы все прекрасно знаем, где и как ты «вкалывал»! Поздравляем! Ребята, давайте все вместе поздравим нашего Жору с бракосочетанием. Жалко, что на свадьбу он никого из нас не пригласил. Наверное, рылом не вышли. Там же все «шишки» были, куда уж нам…
После этого Жора пару недель преследовал Юлю, пытаясь оправдаться. Рассказал кучу небылиц о том, что его заставили жениться и тому подобное, но любит он только ее, Юлю.  Когда его преследования стали невмоготу, Юля опять позвонила Борису. 
Закончилась эта история тем, что Георгия Зорю вызвали в райком партии и долго с ним беседовали. После этого разговора он больше ни разу не появился, ни в штабе, ни возле Юли.
Гришу Кудрика перевели служить в Полтаву, и Юля с ним больше не встречалась. Она перестала ему писать, он тоже обиделся и не написал ни одного письма.
В начале осени в один из выходных дней Юля поехала домой проведать родных. Вечером засобиралась на танцы.
- Давай, давай, прихорашивайся, - как бы мимоходом заметил Лёня, - там женишок твой из армии вернулся.
- Кто? – сразу покраснела Юля, догадываясь, что брат намекает на Григория.
- Да Гришка твой.
- Так уж и мой, - Юля отвернулась, чтобы брат не засмеял ее, увидев покрасневшие щеки.
- Юля, - кашлянула невестка Надя, - я слышала, что приехал он не один.
- А с кем же?
- Говорят, привез вроде бы невесту с родителями знакомить. Ты уж извини, что говорю это тебе, но лучше будет, если от нас узнаешь, - Надя вздохнула, жалея девушку.
- Невесту, так невесту, - уже спокойно сказала Юля. – Моим женихом он никогда и не был.
В этот вечер она прихорашивалась перед зеркалом дольше обычного. То челка не так легла, то коротко стриженые волосы топорщились и не хотели укладываться в красивую прическу, то широкий модный пояс был слабо затянут, пока Надя не позвала ее.
- Идем уже, мы с Лёней готовы.
Лёня работал худруком, а Надя библиотекарем, поэтому вечера они проводили вместе в клубе. С маленьким Витькой, Юлиным племянником, нянчились дедушки и бабушка.
В клубе было уже полно молодежи. Юльку встретили радостными возгласами: много одноклассников и подруг осталось в селе. Кто-то сразу потянул ее танцевать. Во время танца Юля почувствовала, как ее партнер немного напрягся, прикипев глазами к входной двери. Юлин взор невольно переместился туда же, и ее сердечко ёкнуло. На входе стоял Гриша Кудрик: высокий, стройный, красивый, с короткой стрижкой, в новой рубашке с закатанными рукавами, которая удивительно шла ему. Он шагнул через порожек, и вслед за ним появилась кудрявая русая  головка незнакомой девушки. Она была маленькая и худенькая, какая-то застенчивая и невзрачная – полная противоположность высокой, стройной и энергичной Юлии. Кто-то поспешил выключить магнитофон, под который танцевали пары и все взоры прикипели к Грише и Юле: как они отреагируют друг на друга? В селе ни для кого не было секретом, что Гриша прохода не давал девушке еще со школьной скамьи. А селом уже пронеслась весть, что Гришка привез невесту. И сегодня в клубе было особенно многолюдно. Пришли даже те, кто почти никогда не ходил на танцы, лишь бы посмотреть, как же они встретятся.
Юля немного демонстративно отвернулась к партнеру, а это был один из ее одноклассников - Володя, и потянула его к свободной скамейке, по дороге пытаясь рассказать что-то веселое.
 - Юлька, не мучайся, - тихо шепнул Владимир ей на ушко, - я же всё понимаю.
- А если понимаешь, так подыграй! – сердито пробурчала Юлька, устраиваясь удобнее на жесткой скамье.
На противоположной стороне зала прямо напротив Юли уселся Григорий вместе с девушкой. Она затравленно озиралась вокруг, пока к ней не подсела сестра Гриши Нинка. Они стали разговаривать, а Гриша уставился на Юлю. Она пыталась не смотреть в его сторону, но глаза сами находили его взгляд и не могли оторваться. Юля вдруг поняла, что ей всё время, пока она училась в Киеве, не хватало именно этого взгляда: немного нагловатого, как бы раздевающего, немного ироничного, но вместе с тем очень нежного и родного. Поистине, пока имеем – не ценим, а потерявши – плачем.
- Юля, Юля, опомнись, Юля, - она вздрогнула, очнувшись. Володя сердито тормошил ее за руку. – Не смотри на него так!
- Как – так?
- Ты готова его съесть, - прошептал Володя. – Не показывай ему, что ты расстроена.
- Да не расстроена я. Откуда ты это взял?
- Пойдем, лучше потанцуем, - он потянул ее за собой, потому что кто-то всё-таки додумался включить магнитофон.
Среди танца кто-то вдруг сильной рукой схватил Юльку за локоть.
- Володя, не обижайся, иди, погуляй, - перед Юлей стоял Григорий.
Танцующие пары притихли, искоса наблюдая за разворачивающимися событиями. Юля во избежание скандала молча положила руки на плечи молодого человека. Он нежно и бережно прижал ее к себе.
- Где же твой муж?
- Какой муж? – искренне удивилась Юля.
- За которого ты весной вышла замуж! – почти крикнул Григорий,  не скрывая злобы, вдруг перекосившей его лицо. Таким она его видела пару раз за всё время их знакомства, и это не предвещало ничего хорошего.
- Я ни за кого не выходила замуж, - почти по слогам проговорила девушка, догадываясь, что слухи о ее намерении выйти замуж за Жору Зорю всё же распространились по селу.
- Как – не выходила? – остолбенело остановился Григорий. Он даже выпустил ее из своих объятий, до того ее слова поразили его.
- Не выходила, - тихо проговорила Юля, понимая, что доброжелатели сообщили ему новость, которая, возможно, толкнула импульсивного Григория на необдуманные поступки. – Не замужем я.
- Юлька, как же так? Почему так? – почти простонал молодой человек, опять прижимая ее к своей груди. – Мне ведь написали, что ты уже замужем.
- И ты поспешил жениться?
Он промолчал, нервно сглотнул подступивший к горлу комок. Танец закончился, но Григорий даже не думал отпускать Юлю. Ситуация была не совсем красивая. Все уже разошлись и стояли под стенками, только в центре зала стоял Григорий, обняв Юлию и склонив голову на ее плечо. Кудрявая девушка глаз не спускала со своего жениха, уголки губ ее опустились, и было видно, что она сейчас расплачется. Юля поверх головы парня смотрела на притихших людей, но из-за слез, застилавших глаза, видела только их контуры. Ей было всё равно, что они подумают о них, но находиться в объятиях такого родного и близкого, как вдруг оказалось, человека, было чертовски приятно.
Кто-то додумался всё-таки включить музыку и пары опять заскользили по серому, вытертому сотнями ног, кафельному полу. Юлю кто-то тронул за плечо.
- Вы бы вышли из зала, - одноклассник Володя решил помочь своим друзьям.
-  Да, конечно, - опомнилась девушка.
- Идем, - Григорий, не глядя по сторонам, потянул ее к выходу.
Они вдвоем, взявшись за руки, почти побежали от здания клуба, подальше от посторонних глаз, в сторону дома Юли.
По дороге Юля подробно рассказала о своем неудавшемся замужестве.
- И ты действительно его полюбила? – в голосе Григория чувствовалось напряжение.
- Мне тогда казалось, что да, - честно призналась девушка.
- А сейчас? Ты еще его любишь?
- Нет. Уже всё прошло. После всего, что случилось, как можно его любить? Нет.
- Юленька, милая, родная, не могу без тебя. Думал, что смогу, а вот увидел – и всё, конец мне, - они уже подошли к Юлиному дому.
- Расскажи мне о своей девушке, - попросила Юля.
- Когда я получил письмо, где написали, что ты уже замужем, попросился в увольнительную. Думал, с ума сойду. Напился. Решил жениться на первой встречной. В парке познакомился с Катей, сразу же предложил ей выйти за меня замуж.
- И она сразу согласилась? – удивилась Юля.
- Да. Сразу. Там же в парке мы с ней … В общем, через месяц она сообщила, что беременна от меня, - эти слова дались ему с трудом.
- Так она ждет от тебя ребенка? – Юля немного отодвинулась от парня.
- Юля, одно твоё слово, и никакой свадьбы не будет! Я люблю только тебя! Ее я никогда не смогу полюбить, - Григорий притянул девушку к себе и с силой впился в ее губы.
- Гриша, что ты делаешь? – немного отдышавшись от поцелуя, оттолкнула его от себя.
- Ты ведь тоже любишь только меня, я же знаю. Мы ведь загубим свою жизнь, еще всё можно исправить. Хватит уже экспериментировать, - его рука скользнула по ноге прямо под юбку. – Я хочу только тебя. Я так долго этого ждал.
Юля резко отбросила его руку, главное, вовремя. Над ними грозно возвышался отец Григория. Он незаметно и тихо подошел к двору и уже некоторое время наблюдал за молодыми людьми.
- Так, так, - кашлянул он. – Значит, привез одну невесту, практически, жену, а сам тут же навострил лыжи к другой?! Ты, друг хороший, определяйся.
- Папа, что вы тут делаете? – даже  в темноте было видно, как парень растерялся.
- А что мне оставалось делать? Нинка с твоей … этой… Катей прибежали, слезы ручьем. Вещи стала собирать, на ночь глядя ехать куда-то собирается. Нехорошо, парень, сразу двум девкам голову морочить, - Иван Павлович жестом руки подвинул сына и уселся  рядом с ним.
- Пусть уезжает, - резко ответил Григорий, сжимая руку Юли, которая за всё время не произнесла ни слова.
- Нет, сынок, так нельзя. Получается – нашкодил и в кусты?
- Папа, вы же знаете, что я с детства люблю только Юльку. Мне больше никто не нужен.
- А зачем тогда ребеночка посторонней девке сделал? – грубо прикрикнул отец. – Теперь за это отвечать надо. Я не допущу, чтобы мои внуки по свету байстрюками бегали.
- Папа, не могу я без Юли, - почти простонал Григорий.
- Раньше об этом надо было думать, сынок, раньше. – Он поднялся со скамьи. – Юля, ты прости нас, так уж жизнь сложилась. Ты еще встретишь своего суженного. Ладно, прощайтесь, только недолго, как бы чего твоя Катька с собой не сделала. Пойду я…
Они сидели молча, пока в темноте не растворилась фигура отца. Потом припали друг к другу, понимая, что этот вечер – последний в их отношениях. Что больше никогда он не будет поджидать девушку в самых неожиданных местах, что больше никогда она не будет убегать от него, хотя на самом деле хотелось бы побыть вдвоем, но какой-то чертик постоянно толкал их на глупые поступки, всё дальше уводя их друг от друга, пока не развел окончательно и навсегда.

   
Глава 20


- Мне нечего надеть, - уже в который раз сказала Юля, перебирая свои нехитрые пожитки.
Она разложила на кровати свои платья, юбки, выставила в ряд единственные сапожки и две пары туфлей. Критически осмотрев свое богатство, аккуратно стала складывать все обратно в шкафчик.
- Ты еще расплачься, - улыбнулась ее подруга Люда Морозова, высокая белокурая белоруска.
- Она плакать не будет. Она просто не пойдет на это мероприятие, - серьезно сказала  латышка Валда Брока, усердно расчесывая свои длинные прямые темные волосы. Она говорила с едва заметным акцентом, хотя училась в Киеве уже третий год.
- Чтобы Юлька не пошла? Это надо, чтобы в лесу что-то сдохло, - со своей кровати отозвалась Мира Керимбекова, самая старшая из подруг.
- Вам бы только посмеяться, а мне действительно нечего надеть. Вы хоть представляете, какие люди там будут? – Юля вздохнула, захлопнула шкафчик и повалилась на свою кровать.
- И какие же люди там будут? – стараясь говорить правильно, переспросила Жужа.  Она приехала из Венгрии и говорила по-русски с трудом, но старалась говорить больше и просила, чтобы ее все время исправляли.
В комнате общежития стояло пять кроватей. Четыре из них занимали подруги-одногруппницы, а на пятую подселили венгерку из параллельной группы. Она была высокая и страшно худая. Казалось, что ее талию можно было обхватить двумя ладошками. Короткие редкие волосики смешно торчали, выставляя на показ оттопыренные маленькие ушки, которые против света просвещались. На маленьком худеньком личике выделялись большие светло-серые глаза, окаймленные густо накрашенными ресницами и торчал острый носик, который, казалось, всё время что-то вынюхивает. Жуже тяжело было учиться на русском языке, и девчонки помогали ей, как могли.
- Там будет первый секретарь ЦК Компартии Украины, все высокопоставленные особы нашей республики. Возможно, будут из других республик какие-нибудь «шишки», - спокойно ответила Юля на вопрос Жужи.
- А ты что будешь там делать? – спросила Жужа напрямик.
- Я и сама не знаю, - чистосердечно призналась Юлька, - но меня вчера вызвали в горком комсомола и сказали, чтобы обязательно присутствовала, и одета чтобы была соответственно. А как? – не сказали.
- Ладно, не переживай. Знаю я, как надо тебя одеть, - киргизка Мира поднялась с кровати. – Люда, доставай свой гардероб.
- Я так и знала, что все сборы закончатся моим гардеробом, - притворно вздохнула Люда и принялась вытаскивать из-под кровати большой чемодан.
Их дружба началась со второго курса. Все девочки жили в разных местах, но на втором курсе решили поселиться вместе. Комендант общежития пошел им навстречу и сделал «интернациональную» комнату. Так латышка, белоруска, киргизка и украинка оказались вместе. Больше в свою компанию они никого брать не хотели, но все комнаты были пятиместные, пришлось им согласиться на подселение венгерки.
Мира Керимбекова на самом деле звалась как-то иначе, но ее трудное имя никто не мог выговорить, и все стали звать ее Мирой, как в детстве называла ее бабушка. Ее родители работали в партийном аппарате Киргизии, хотя Мира предпочитала молчать об этом. Поэтому она со знанием дела принялась разбирать вещи Людмилы, выбирая что-нибудь для Юльки.
- Так, скорее всего, что ты им нужна для того, чтобы носить записки в президиум. Поэтому надо одеться скромно, но красиво. Думаю, что вот этот костюм как раз подойдет для этой роли, - она отложила короткую черную юбку и такую же жилетку. – Теперь надо блузку подобрать.
- Давайте вот эту блузку, - Валда протянула свою гипюровую белую кофточку с золотой нитью, - думаю, влезешь.
- Да, точно, молодец, Валда, - похвалила Мира подругу, забирая у нее кофточку. – Меряй, - протянула вещи Юльке.
Юля быстро стала натягивать на себя вещи подруг. Все сидело отлично. Но она тут же перевела взгляд на свои стоптанные сапожки, и огонек в глазах погас: никакая одежда не будет смотреться с такими старыми сапогами.
- Ладно, - опять вздохнула Люда и вытащила из-под кровати коробку с новыми сапожками, которые она привезла из Витебска и еще ни разу не надевала, - бери!
- Людка, ты что? – отмахнулась Юля. – Вещи постирать потом можно, а сапоги…
- Ничего страшного, - успокоила ее Людмила. – Главное, чтобы целые остались. Не отпустим же мы тебя позориться.
- Возьми вот, - Жужа решила внести свою лепту в общее дело, - раз там будут разные «шишки», надо выглядеть просто замечательно.
Она держала в протянутой руке красивую бижутерию. Юля смотрела на подруг глазами, почему-то враз наполнившимися слезами.
- Спасибо, девочки. Что бы я без вас делала? Как я с вами рассчитаюсь?
- Очень даже просто, - улыбнулась Мира. – На зимние каникулы поедем к тебе есть мамин борщ. Согласна?
- Ой! Конечно! Неужели поедете? – радостно хлопнула в ладоши Юлька. Она уже столько раз приглашала девчонок к себе в село, а они всё стеснялись и отказывались.
Юля домой ездила часто, а девочки все жили очень далеко от дома и скучали по домашней обстановке. Мама уже не раз предлагала, чтобы она привозила их на каникулы или на праздники.
- Хоть борщом домашним накормлю, - говорила она.
- Поедем, мы так решили, - сказала за всех серьезная Валда.
- Жужа, а ты с нами поедешь? – повернулась Юля к венгерке.
- Нет, девушки, я на каникулы еду домой в Венгрию. Нам разрешили, - радостно улыбнулась Жужа, и все заулыбались: они жалели девушку, которая так надолго была оторвана от родных.
- Хорошо, мои дорогие, благодаря вам я буду выглядеть отлично. Жаль, конечно, что у меня нет такой одежды.
- Не жалей, это просто тряпки. Окончишь институт, сама себе купишь всё, что захочешь, - сказала Морозова.
Юля вздохнула украдкой. Хорошо Людке так говорить, у нее всегда были изумительные вещи. Из поездок домой она привозила отличные костюмы, платья, обувь. Юля понимала, что родители Люды Морозовой живут богаче, чем ее папа с мамой. Да и в Белоруссии, видно, с товарами было проще. Здесь же всё было в большом дефиците. Знакомых у Юли в торговле никого не было, поэтому что-то достать было очень проблематично. Латышка Валда Брока тоже одевалась не лучше всех, хотя обладала исключительным вкусом. Если у нее была жилетка, то такой не было ни у кого. Если кофточка, то – эксклюзив.  У Миры вещи были немного дороже, чем у остальных девчонок, но больше домашнего производства. Она часто говорила:
- Эту кофту мне связала бабушка, эту шапку связала бабушка, этот костюм пошила бабушка.
О родителях она вспоминала крайне редко и девушки пришли к выводу, что вырастила Миру бабушка, хотя об этом она никогда не говорила. Видимо, родители были заняты только работой.
Назавтра с утра, нарядившись, Юля вместо института отправилась в здание Верховной Рады Украины. Там уже собрались оперативники, среди которых было всего три девушки.
- Так, ребятки, инструктаж, - командир отряда Толик Осетинский, который работал юристом в этом же здании, сделал круговой жест рукой, приглашая подтягиваться. – Сегодня здесь будет проходить партийная конференция. Наша задача – обеспечить порядок.
- Неужели, кроме нас, это некому сделать? – с ухмылкой спросил один из оперативников.
- Не волнуйтесь, здесь и госбезопасность и штатные оперативники. Но наша задача немножко другая: несколько человек будут стоять у входа, и встречать гостей. Не забывайте проверять пропуска и приглашения, только – культурно! Некоторые будут дежурить у дверей зала, и рассаживать гостей.  Наши девушки будут сидеть в первом ряду и передавать в президиум записки, если таковые будут. Понятно?
- Вот повезло некоторым, - протянул всё тот же парень, поглядывая в сторону девчонок.
- Рома, если бы ты был красивой девушкой, тоже сидел бы в первом ряду, - сказал Осетинский, чем вызвал смех среди ребят.
Началась конференция. Юля сидела рядом с какими-то важными дядьками, которые конспектировали все выступления. Она устала рассматривать мужчин, в основном, пожилого возраста. Среди присутствующих в зале было всего несколько женщин, поэтому внимания мужского пола в перерывах Юля и ее подруги чувствовали в избытке. К концу рабочего дня записки пошли лавиной. Юля почти не присаживалась на свое место, собирая их по залу и относя в президиум. Она давно поняла, что мужчины в президиуме, какими бы умными не хотели казаться, но были всё-таки просто мужчинами. Они пялились на открытые коленки девочек и к вечеру эти взгляды стали более назойливыми.
Юля часто встречалась взглядом с Владимиром Васильевичем  Щербицким. Первый секретарь был одет скромно, но элегантно. Галстук подобран в тон костюму и прекрасно сочетался с сединой аккуратной стрижки. Он поглядывал на девушку усталыми глазами, и ей иногда казалось, что он улыбается уголками глаз, хотя лицо при этом оставалось неподвижным, когда очередной докладчик слишком активно отстаивал свою позицию, делая акцент на излишний патриотизм.
Юля вспомнила историю, которая приключилась с ней в институте совсем недавно. Она была редактором институтского «Комсомольского прожектора». Им дали в ректорате материалы на одного студента, которого исключили из комсомола и должны были исключить из института.  А сделал этот студент одну большую глупость: напился и справил малую  естественную нужду возле входа в метро на Крещатике. Было это поздно ночью, но милицейский патруль задержал нарушителя. На комсомольском собрании этот студент сказал, что перепутал вход в метро с туалетом, где светится  точно такая же буква «М».
Юле сказали, что она должна сделать карикатуру на этого незадачливого студента. Ребята долго смеялись над материалом, представляя, как это будет нарисовано, шутили, но Юле было не до шуток. Она даже представить себе не могла, как это осуществить. Все вместе всё-таки придумали, нарисовали, написали, газету повесили в коридоре на доске. Уже назавтра газету кто-то сорвал. А Юлю встретили под общежитием трое парней, одним из которых был исключенный из комсомола парень.
- И куда это наша активистка от нас убегает? – молодой человек пьяной походкой преградил ей путь.
- Пропустите, - Юля оглянулась в поисках помощи, но в одиннадцать вечера на крыльце общежития уже никого не было.
Сегодня она немного замешкалась в штабе оперотряда: задержали много нарушителей общественного порядка, и пришлось долго с ними разбираться. Да еще троллейбус тащился неимоверно долго, простаивая  на каждой остановке, поджидая поздних пассажиров. Юля и так понимала, что опаздывает к закрытию общежития, а тут еще эти пьяные пристали…
- А если не пропустим? – из темноты выступил парень постарше и схватил ее за руку.
- Буду кричать, - тихо промолвила Юля, вглядываясь в незнакомое пьяное лицо.
- Кричи, - так же тихо дохнул ей в лицо перегаром молодой человек и притянул ее к себе.- Что ж ты, стерва, нашего друга выставила всем на посмешище? Такие вещи не прощаются, такие вещи наказываются.
- И как вы собираетесь меня наказывать? – уже более спокойным голосом спросила девушка, лихорадочно соображая, как лучше поступить в данной обстановке.
- Пойдешь с нами, отработаешь свои грехи, - хихикнул, покачиваясь на неустойчивых ногах, первый обидчик, а парень постарше еще крепче прижал ее к себе.
Юля напряглась и резким движением своих рук отбросила руки молодого человека. Тот не ожидал такого отпора и немного растерялся, чем Юля немедленно воспользовалась. Девушка коленом ударила парня между ногами, он согнулся от боли, а она нанесла ему удар ребром ладони по шее: несколько месяцев занятий по самбо не пропали даром. Хотя подруги постоянно посмеивались над очередным увлечением Юли, но она понимала, что в этом мире надо уметь постоять за себя не только в интеллектуальном, но и в физическом плане.
Парень свалился на шершавый и местами потрескавшийся бетон крыльца, а двое других с шипением набросились на девушку.
- Ах, ты ж, гадина! – со злостью, тихо, но так, что его голос прозвучал колоколом для Юли, бывший комсомолец занес сжатый кулак над ее головой.
Но Юля уже сконцентрировалась, вспомнила все приемы, которые она под присмотром опытного тренера отрабатывала на самом здоровом парне в их группе, и легко отбила занесенную руку, одновременно приемом джиу-джитсу завернув руку за спину противнику и сделав болевой прием. Парень взвыл от боли, ругаясь матом. В этот момент другой молодой человек решил напасть сзади, но Юля, всё еще держа руку первого, ногой попала прямо в солнечное сплетение второго парня. Он, хватая ртом воздух, широко выпучил глаза, чем сразу стал похожим на рыбу, выброшенную на берег, и остался стоять на месте. Юля решила обеспечить себе тыл и немного подтолкнула пьяного парня ногой, от чего тот свалился рядом со своим другом.
- Отпусти! – взвыл от боли студент.
- Больше не полезешь? – спросила Юля невинным голосом.
- Нет, отпусти.
- Смотри мне, а то из института вылетишь быстрее, чем ты думаешь, - пригрозила ему девушка.
Привлеченная посторонним шумом, дежурная решила посмотреть, что делается на вверенной ей территории. Она вовремя открыла дверь, потому что старший парень, наконец, открыл глаза и пытался подняться.
- Господи, что ж тут делается? – всплеснула руками дежурная – старушка лет шестидесяти. – Юлечка, это ты, что ли?
- Я, Капитолина Власовна, впускайте меня скорее, - Юля отпустила руку парня и быстро юркнула в открытую дверь.
- Может, милицию вызвать? – закрывая дверь перед носом молодого человека, который двинулся следом за Юлей, спросила дежурная.
- Не надо милицию, думаю, сюда они не полезут, - успокоила ее Юля, переводя дыхание.
- А если полезут? – с сомнением покачала головой дежурная.
Она привыкла к Юлиным частым опозданиям, но знала, что девушка не просто гуляет, а занимается чем-то важным. Чем именно, она не знала, но Юлю иногда подвозила под общежитие машина с темными стеклами, а тонировать стекла разрешалось только властным структурам. Поэтому все дежурные относились к Юле с уважением.
- Тогда можете, конечно, позвонить и в милицию. Ладно, пойду спать, а то завтра на первую пару надо. Спокойной ночи, Капитолина Власовна.
- Спокойной ночи. Юля, - запоздало опомнилась дежурная, - а чего они от тебя хотели-то?
- Да припугнуть хотели. Я одного из них в «Комсомольском прожекторе» нарисовала.
Юля ушла спать, но сразу ей это не удалось. Ребята всё-таки рвались в общежитие, и дежурная вызвала милицию. У подвыпивших хулиганов не хватило смекалки вовремя убежать, и их всех задержали. Конечно, вызвали Юлю. Пришлось ехать в райотдел, где, к счастью, дежурил ее знакомый. Пришлось давать показания и это заняло полночи. Там она узнала, что один из напавших на нее хулиганов – сын Владимира Щербицкого – Валерий. Это был старший из парней. Закончился этот эпизод тем, что студента всё же выгнали из института: не помогло его знакомство с сыном первого секретаря  Компартии Украины. Какая участь постигла Валерия и его собутыльника, для Юли осталось тайной.
Сейчас Юля смотрела в глаза Щербицкого и думала, знает ли он, что она знакома с его сыном и причастна к его задержанию? Вряд ли.
Конференция закончилась, все потянулись к выходу. Собрались на выходе и оперативники.
- Девочки, не расходитесь, - Толик Осетинский подоспел вовремя, потому что уже все прощались друг с другом.
- Толя, что еще? – устало проговорила Юля. – Завтра на занятия надо.
- Занятия завтра придется отменить, - он влюбленным взглядом посмотрел прямо в глаза девушки. – Особенно тебе.
- Это еще почему?
- Отойдем в сторону, сейчас объясню. Девчонки, вам придется еще поработать, - сказал он тихо, когда три девушки окружили своего командира.
- Толик, не издевайся, - простонала Надежда – красивая черноволосая, небольшого роста, девушка. – Мне с утра на первую смену.
- Наденька, ты получишь на завтра освобождение, - успокоил ее Осетинский, не сводя при этом взгляда с Юлиного лица.
- А я? – студентка университета симпатичная высокая блондинка Ольга спокойно подняла голову. – Мне прогуливать нельзя.
- Оля, а ты уйдешь сразу, как только получится.
- Откуда? – почти в один голос спросили девушки.
- А я разве не сказал? Вы сейчас поедете в загородный ресторан.
- Ого! Я никогда вообще не была в ресторане, - с восторгом сказала Надя.
- И чего я там не видела? – возмутилась Юля, которая ресторан «Столичный» отведывала частенько.
Почти после каждой стипендии они группой скидывались по пять рублей, и шли в ресторан. Собранной суммы вполне хватало, чтобы скромно посидеть, потанцевать, повеселиться. Конечно, никаких деликатесов они не заказывали, но сознание того, что они «по-взрослому» ходят в ресторан, поднимало их в собственных глазах. Поэтому предложение Анатолия поехать в ресторан не вызвало у Юли такого восторга, как у Нади, которая совсем недавно приехала из молдавского села и в Киеве всего пару месяцев. Оля тоже вздохнула устало, но промолчала.
- Ко мне только что подошел человек от Владимира Васильевича и попросил, чтобы вы составили компанию нашим руководителям. Они поедут ужинать в ресторан, а вы должны скрасить их вечер.
- Что, им своих жен не хватает, так решили девочками их заменить? – прямолинейно высказала свое мнение Юля.
- Юля, если бы там что-то подобное намечалось, я бы вас туда ни за что не пустил. Особенно, тебя, - добавил он тихо.
Оля и Надя, улыбнувшись, отвернулись, а Юля сделала вид, что не слышала последних слов Анатолия. В отряде все знали о чувствах командира к Юле, но он никогда с ней об этом не говорил, только тяжко вздыхал, когда видел проявление симпатии Юли к другому парню. Толя Осетинский был гораздо старше Юли, давно уже работал юристом, был симпатичным парнем с миловидным лицом, но он был немного ниже Юли ростом. Это обстоятельство делало его нерешительным по отношению к любимой девушке. Он боялся отказа и поэтому молчал о своих чувствах, хотя о них знали все их знакомые.
В ресторане девушек усадили за один столик, и они с завидным молодым аппетитом набросились на еду. В загородном ресторане собралось совсем немного народа. Как оказалось, туда поехали только Щербицкий, первый секретарь ЦК Компартии Молдавии, да еще несколько человек из их окружения. Насытившись, партийные боссы решили немного потанцевать. Юлю пригласил сам Щербицкий.  Устало передвигая ноги, он заговорил.
- Юлечка, вы не удивляйтесь, что мы пригласили вас сюда. Ничего лишнего не думайте. Нам, старикам, просто приятно посмотреть на молодые красивые лица. Да и немного кости размять после длительного сидения. Сам ведь танцевать не будешь, это не солидно, да и некрасиво, - он засмеялся, видимо, представив себя, неуклюже двигающегося по танцевальному полу в гордом одиночестве. Так как Юля молчала, не зная, что ответить, Владимир Васильевич продолжал. – А еще я хотел поговорить лично с вами.
- О чем? – уже догадываясь о причине, чуть слышно проговорила Юля.
- О своем сыне. О Валере.
- Что, разведка донесла? – не сдержалась от язвительного вопроса девушка. – И вы меня наказывать будете?
- Наказывать? За что? – удивленно спросил Щербицкий. – Наоборот, я хотел попросить у вас прощения.
Видно, что эти слова дались ему с трудом. Юля уловила в его голосе сдерживаемую боль, его лицо немного искривилось, будто он сейчас расплачется, и ей стало очень жалко этого уже пожилого мужчину, на плечах которого лежала забота обо всей республике. И обидно за него, потому что он должен был расхлёбывать кашу, которую заварил его неблагодарный сын, прося прощения у совсем юной девушки.
- За что вы просите прощения? – всё же переспросила она.
- За недостойное поведение моего сына. Простите меня, что воспитал его так… неправильно, - он замолчал. -  Радуся, простите, Рада Гавриловна, моя жена, прилагала все усилия, но… я работаю, она тоже всегда на работе. Вот и недоглядели. Он окончил политехнический. Но компания подобралась не совсем подходящая. Вот и возомнили о себе, думают, что им всё можно, что им всё дозволено.  Простите нас.
- Не надо, Владимир Васильевич, не надо, пожалуйста, - Юля сама чуть не плакала, слушая оправдания этого сильного человека, который вдруг перед простой девчонкой показал свою слабость. Ей стало неловко от создавшейся ситуации. – Я всё понимаю, я не обижаюсь.
- Вот и молодец, - вдруг улыбнулся какой-то вымученной улыбкой секретарь. – Думаю, что мой оболтус больше к вам не подойдет. Хотя я бы хотел иметь такую невестку.
- Ну, что вы, - вдруг покраснела девушка.
Танец закончился, Владимир Васильевич проводил Юлю к ее столику и больше в течение вечера никого на танец не приглашал. На правах хозяина он угощал своих молдавских гостей, бросая иногда украдкой взгляд в сторону Юлиного столика. А Юля понравилась секретарю из Молдавии. Она не знала, как его зовут, а спросить было неудобно. Так и протанцевала весь вечер с темноволосым мужчиной среднего роста, слушая его остроумные шутки и улыбаясь к месту.
Забирать девушек приехал Осетинский. Он заглянул в зал, отыскал глазами Юлю, убедился, что с ней всё в порядке, кивнул, чтобы выходили. Уже на выходе Юля обернулась и встретилась взглядом с пытливым умным взором сильного человека, который не постеснялся приоткрыть частичку своей семейной тайны перед простой девушкой-студенткой, надеясь на ее порядочность.
Третий курс для Юли был самый насыщенный событиями. В Киев приехала группа студентов из Болгарии по обмену опытом. Десять человек из их курса готовили для ответной поездки в Болгарию. В эту группу попала и Юля. Выезд за границу считался в то время чем-то из ряда вон выходящим. Готовили загранпаспорта, заполнялось бесконечное множество разных бланков, проверялись все родственные связи вплоть до какого-то там колена.
Перед семьей встала острая проблема с деньгами. Хотя и меняли всего-то триста рублей, но для сельской семьи это была почти неподъемная сумма. Собирать стали за полгода до отъезда. Чтобы отказаться от поездки – такое даже в мыслях ни у кого не промелькнуло: это был единственный на то время шанс увидеть что-то за пределами страны, и такой шанс выпадал не каждому! Иван получал неплохую зарплату – 50 рублей, для жизни в селе вполне хватало. Юле денег почти не давали, только иногда для покупки новых сапог или пальто, а так она прекрасно обходилась своей повышенной стипендией. Но вот насобирать триста рублей было проблемой. Решила эту проблему Мотя. Она предложила выкормить и продать теленка и свинью. Семья с энтузиазмом взялась за выполнение этой идеи. Время еще было, поэтому шанс собрать необходимую сумму у Юльки появился. Тем более что она решила немного сэкономить из стипендии. Надо было купить что-то из одежды, чтобы не ударить в грязь лицом перед иностранцами.
Сразу после летней сессии группа собралась ехать. Документы были готовы, студенты успешно сдали экзамены.
В поезде Юля и Маша – староста их группы – оказались в купе с чужими людьми. Их руководитель всех расселил, а Юле и Маше сказал:
- Ведите себя прилично, сказали, что с вами какие-то иностранцы будут ехать. Чтобы мне за вас стыдно не было.
Эти иностранцы оказались неграми. Девушки общались с неграми в институте, поэтому восприняли своих попутчиков вполне нормально. Тем более что ребята относительно хорошо говорили по-русски.
Юля впервые так близко видела негров. Один из них учился в Москве на юриста, а в Киев приезжал перенимать опыт. В Болгарию ребята ехали отдыхать. Девушки никак не могли запомнить их имена, но в дороге даже подружились с ними и на прощание дали им свои адреса.
Месяц в Болгарии пролетел как один день. Ежедневные экскурсии, вечерние встречи и развлечения, толпы поклонников. Группа за месяц побывала в четырех городах страны, где  они посещали обувные фабрики, институты легкой промышленности. И везде их встречали очень радушно, угощали самым лучшим, чем могли.
Где-то через недельку их руководитель бросил группу и уехал в Германию, где в тот момент была его жена. Что там у них произошло, никто не знал, но все знали, что он поехал мириться. Ребята остались одни в чужой стране. Ими занимались болгарские студенты, те, которые по обмену опытом приезжали в Киев. Вначале ребята растерялись, но потом поняли, что так им даже лучше. Они сами могли распорядиться своим временем.
Юля в каждом городе покупала подарки своим родным и знакомым. К тому времени подросли племянники, и всё детское предназначалось только Леночке и Витеньке. Девочкам из комнаты она приобрела болгарские духи на розовом масле, которые славились во всем мире и различную бижутерию. Но к концу поездки оказалось, что они все растратили свои деньги. Еще надо было продержаться пару дней, а есть было нечего. Все десять человек сложили свои запасы воедино, посчитали, но денег оказалось так мало, что нормально прокормиться было практически невозможно. Руководителя еще не было, хотя у него должны были еще оставаться их деньги.
- Так, - Юля единственная была из села, поэтому в деле питания считалась непререкаемым авторитетом, - все деньги забираю себе. Сейчас идем в овощной магазин, покупаем помидоры и выживаем.
В овощном магазине они остановились, удивленно рассматривая контейнеры, доверху наполненные деревянными сабо. «Стукалки», как их называли в Советском Союзе, и которые только входили в моду и были в большом дефиците, лежали в Болгарии в овощном магазине, как картошка, и стоили всего в переводе на наши деньги один рубль! Ребята несколько раз обошли контейнер, проверяя, нет ли здесь какого-то подвоха, пока молоденькая продавщица не обратила на них внимание. С грехом пополам поняли друг друга, посмеялись, и ребята всё-таки выделили из своего скудного запаса немного денег и приобрели себе несколько пар сабо.
Два дня группа питалась помидорами, которые стоили пять копеек за килограмм, хлебом и мясным дешевым паштетом в банках. Руководитель группы появился почти перед отправлением поезда, даже не извинился, за что-то наорал на ребят, но никто ничего ему не высказал: руководитель был преподавателем института и вел профилирующий предмет – конструирование, который всем еще предстояло сдавать.
После приезда из Болгарии Юля вдруг стала самой модной девчонкой. Там она приобрела кое-что из одежды, которой в Союзе не было вообще или можно было достать только у фарцовщиков за большие деньги. Ее появление на танцах на знаменитой «Жабе» произвело фурор. Если раньше она могла скромно простоять в уголке, потому что ее мало кто приглашал на танец из-за ее высокого роста и, прямо можно сказать, из-за неказистой одежды, то в тот вечер от кавалеров отбоя не было. Юля понимала, что «встречают по одежке» и ничуть не удивилась.
Лето она провела дома, помогая матери по хозяйству, а больше всего -  ковыряясь в гараже. Ей нравилось мыть мотоциклы, перетирать запчасти. Лёня даже доверил ей свой мотоцикл, научил ездить и разрешал иногда покататься по селу. Юля во избежание неприятностей выезжала за село и ездила по проселочной дороге. У нее неплохо получалось, хотя редкие прохожие всё же бросались в сторону, когда замечали за рулем девчонку.
Юле шел двадцатый год, постоянного парня у нее не было, хотя поклонников было много. Каждый вечер из клуба ее кто-нибудь провожал. Ребята объяснялись в любви, предлагали руку и сердце, но у Юли ни разу не появилось желание связать свою судьбу с кем-то из них.
У Гриши Кудрика уже росла дочь, которую он назвал Юлей. Это ей рассказала его сестра Нинка.
- Живут в Лубнах, под Полтавой, - рассказывала она. – Купили машину. Гриша в машине приклеил твою фотографию. Катька, конечно, злится, ревнует. Ох, Юлька, он ведь до сих пор тебя любит.
Мотя очень переживала за свою младшую дочь. Старшие дети были уже пристроены, а вот младшенькая…  И умница, и симпатичная… Тут Мотя задумалась. Для каждой матери свои дети самые умные и красивые. А красива ли Юля? Для низенькой Моти Юля казалась очень высокой, шутка ли – сто семьдесят сантиметров роста! Да еще эти очки! Проклятая наследственность! Дед Тимофей близорук. К старости это стало более очевидно, хотя он и не признает никаких болезней. В больницу отказался идти, об очках и слышать ничего не хочет. Так и ходит, прищурив глаза, чтобы не зацепиться за что-нибудь. Юлька глазами точно в деда, да и характером тоже немного на него похожа. До сих пор спорят с дедом о религии, хотя уже позиции всех давно ясны, но спорят, скорее, по привычке.
Для Моти, которая замуж вышла в семнадцать лет, нежелание дочери до сих пор связать свою судьбу с каким-нибудь хорошим парнем было непонятно.  Она по ночам иногда тихо плакала в подушку, чтобы не разбудить Ивана, но изменить ничего не могла. На деликатные намеки матери, что пора подумать о замужестве, Юлька только смеялась и отшучивалась, хотя червячок сомнения всё же точил немного ее сознание.
Летом начала встречаться с симпатичным блондином Сергеем из соседнего села, но родители, узнав, кто провожает Юльку домой, вдруг воспротивились. Оказалось, что кто-то когда-то что-то сказал нелицеприятное об их семье и с того момента их семьи враждуют. Юля даже не догадывалась, что у их семьи могут быть плохие отношения с кем-то.
- Что ж, мама, - на замечание Моти, что не надо встречаться с этим молодым человеком, потому что всё равно ни к чему хорошему их отношения не приведут, ответила Юля, - будем, как Ромео и Джульетта: семьи враждуют, а дети любят друг друга.
- Тебе бы только шутить, - обиделась Мотя, - лучше бы мать послушала. Неужели ты его так любишь?
- Успокойтесь, мама. Он мне немножко нравится. Надо же как-то лето проводить, вот и встречаюсь. Ничего серьезного, не бойтесь.
Мотя немного успокоилась, а вскоре само собой всё разрешилось.
Сергей работал шофером, и в один из дней случайно сбил прохожего. В больнице мужчина умер. Его молодая жена после знакомства с Сергеем вдруг решила, что заберет заявление из милиции и попросит, чтобы закрыли уголовное дело, только выдвинула одно условие: Сергей должен на ней жениться, так как у нее маленький ребенок и его надо кому-то растить.
На суде, который всё-таки состоялся, Сергею дали три года условно. Вскоре он женился на молодой вдове. Он всё же объяснился с Юлей, чистосердечно рассказав ей все обстоятельства дела, а девушка вздохнула облегченно: он избавил ее от неприятного объяснения с ее стороны.
Юля спокойно уехала в Киев, так как уже начинались занятия на четвертом курсе.
В один из осенних вечеров Юля готовилась к зачету. Сегодня она решила не пойти в штаб оперотряда, а немного позаниматься. Девчонки тоже сидели за книжками. В комнату без стука ворвалась девочка из их группы. У нее были удивленно-круглые глаза и какое-то идиотское выражение лица.
- Юлька, тебя срочно вызывают на проходную.
- Кто?
- Там… негры.
- Какие негры? – с улыбкой спросила Юля, рассматривая ошарашенное лицо одногруппницы.
- С такенным букетом цветов, - девушка развела руки, показывая размер букета.
- О, это интересно, - Мира отбросила книгу, - девочки, идем смотреть. Юлька, вперед!
Юля, не скрывая интереса, бегом устремилась вниз с четвертого этажа. Лифта у них не было, да для молодых студентов он и не  нужен был: здоровья вполне хватало по несколько раз в день бегать туда-сюда. По пути она пыталась вспомнить знакомых негров, но их у нее просто не было, поэтому сам факт, что ее спрашивают негры, был интересным.
Внизу стояли двое черных ребят, с которыми она ехала вместе в Болгарию. Юля сразу заулыбалась и протянула по очереди им руки.
- Здравствуйте, ребята! – воскликнула она. – Как вы здесь оказались?
- Юля, - серьезно сказал парень, который учился на юридическом, - мы приехали к тебе специально.
- Да, - подтвердил его друг и протянул девушке большую охапку цветов, - это тебе.
- Ой, спасибо, - засмущалась Юля.
- Может, выйдем и поговорим? - произнес старший парень, оглядываясь по сторонам и натыкаясь на любопытные взгляды собравшихся студентов.
- Хорошо, - Юля протянула букет Мире. – Девочки, я пойду, погуляю.
- Смотри там, если что, кричи, - прошептала Мира.
- Мира, что ты подумала? Я знаю этих ребят, мы вместе в одном поезде ехали. Не бойтесь.
- Гуляйте лучше возле общежития, ты же их хорошо не знаешь, - всё же напутствовала ее Мира, прищурив свои и без того узкие глаза.
Юле было очень неудобно гулять с черными парнями. Совсем недавно в их общежитии была свадьба: красивая белокурая украинка выходила замуж за черного парня с козлиной бородкой и совсем неприятной внешностью. Юля случайно наткнулась на ее мать, которая взахлеб плакала в углу первого этажа. До этого она смотрела нормально на девушек, которые встречались с неграми, а после этой свадьбы поняла, как на это смотрят родители.
- Юля, я приехал к тебе, чтобы сказать, что ты мне очень понравилась, - чернокожий парень говорил с трудом, но понятно. – Я заканчиваю свою учебу в Москве и скоро должен вернуться на родину.
- Я рада за тебя, - решив проигнорировать первую половину сказанного, ответила Юля.
- Я хочу сделать тебе официальное предложение, - молодой человек остановился.
- Какое? – простодушно спросила девушка, уже понимая, что он этим хотел сказать.
- Я – наследный принц. Отец у меня болеет. Мне надо жениться.
- А разве у вас не принято жениться на принцессах? – спросила Юля, лихорадочно пытаясь вспомнить, о какой стране говорил этот молодой человек, когда они ехали в поезде. В голове крутились два названия – Зимбабве и Замбия. Переспросить? Стыдно. Получается, что она не только не запомнила его имя, но даже не знает, из какой он страны.
- Да, принято жениться на той невесте, которую выбрали родители, но я, как будущий правитель государства, хочу изменить эту традицию. Я хочу жениться по любви.
Второй парень, склонив голову набок, внимательно смотрел прямо в глаза девушки, словно пытаясь по выражению ее глаз прочесть ответ. Юля невольно сравнила этих молодых людей с другими неграми, которые учились в параллельной группе. Там был один черный парень, в которого были влюблены все девчонки курса: правильной формы небольшой нос, красивые, немного полноватые губы. У этих молодых людей была черная лоснящаяся кожа, отливающая синевой, большие вывернутые губы и широкий нос с большими ноздрями. Всё это «великолепие» венчал ореол коротких кудряшек. Она представила, как привозит в свое село такого жениха, и как соседские ребятишки будут бежать следом и кричать что-то оскорбительное. И как мама тихонько будет плакать где-то в саду, чтобы никто не видел, а отец будет про себя молча вздыхать.
- Юля, выходи за меня замуж, - предложил молодой человек. – Если ты согласишься, - продолжал он, так как Юля молчала, - ты будешь королевой моей страны.
- Прости, - она замялась, не зная, как к нему обратиться, - но я не могу так сразу…
- Я понимаю. Хорошо. У тебя есть время подумать до завтра. Мы остановились в гостинице. Поехали, посидим, поговорим, - предложил «жених».
- Нет, нет, - почти скороговоркой отказалась девушка, мигом вспомнив наставление Миры, - извините, не могу.
- Ты нас боишься? – улыбнулся принц.
- Нет, не боюсь. Мне надо готовиться к зачету, - Юля сказала почти правду.
- А зачет не может подождать? Если ты согласишься, я не думаю, что тебе надо будет сдавать этот зачет.
- Почему? – наивно удивилась девушка.
- Потому что ты сразу же уедешь со мной. Съездим в Москву, мне там надо уладить кое-какие дела, и сразу ко мне на родину. Свадьбу будем праздновать по-королевски.
- Я ведь еще не дала согласия, а ты уже всё спланировал, - почти грубо ответила Юля. – Мне надо подумать. Я должна идти.
- Хорошо. Тогда – до завтра.
- До свидания, - быстро ответила Юля и убежала, зная, что ни за что на свете не выйдет за него замуж и не уедет из Союза.
Девчонки с нетерпением ждали возвращения Юли, высунувшись из окон и наблюдая за их встречей.
- Ну, как? – обступили запыхавшуюся Юльку со всех сторон.
- Ой, девочки, принц замуж зовет!
- Принц? – удивление читалось на всех лицах.
- Но он ведь такой страшный, - с брезгливой гримасой на лице произнесла Валда Брока.
И тут все расхохотались. Громче всех смеялась Юлька, представив себя с этим молодым чернокожим человеком, к которому даже симпатии не испытывает, не то, что любви.
На второй день молодые люди пришли опять, но Юля побоялась выйти к ним и на встречу пошла Мира – верная подруга. Она им четко объяснила, что Юля не выйдет за принца замуж, потому что не любит, и не надо больше ее тревожить. Принц, конечно, обиделся, но всё же передал Юле букет цветов и большую коробку конфет.
Юле уже года два нравился начальник штаба городского оперотряда Саша Чимбай. Он был старше Юльки и относился к ней как к младшей сестре. Она встречалась с другими, но сердце каждый раз замирало при виде Саши. Толик Осетинский дружил и с Сашей и с Юлькой. С Толей девушка делилась своими секретами, и он для нее был как подружка. Хотя она и догадывалась о том, что нравится парню больше, чем просто подруга, но он молчал, а она не проявляла инициативы.
Была теплая осень, и ребята из оперотряда собрались на вылазку с ночевкой в Ирпень. Там был красивый водоем, отличная природа, да и место было уже опробованное. Юля случайно познакомилась с курсантами Серпуховского военного училища, которые проходили в Киеве практику. По согласованию с оперативниками она и их пригласила на вылазку. Собралось человек двадцать. Разбили палатки, разожгли костер, играли в футбол, ловили рыбу, купались. К вечеру стали располагаться на ночлег.
Юля немного встречалась с одним студентом из авиационного института Володей. Но в этот день, так получилось, что она с ним практически не общалась. Один из приезжих курсантов глаз не сводил с Юли, рядом весь день был Саша Чимбай, еще один поклонник Коля Минчук – Юля растерялась.
Чимбай куда-то незаметно исчез и Юле стало грустно.
Володя из общей кучи вещей выудил свой рюкзак, нашел яркий рюкзак Юльки и понес в палатку, где решил провести ночь. Юля молча проводила взглядом свой рюкзак, и невольно взгляд переместился в сторону Толика Осетинского. Тот понял немой призыв девушки и пошел следом за Володей. Она не знала, о чем они говорили, но Толя вернулся с рюкзаком Юли и перенес его в свою палатку.
Включили музыку, протанцевали полночи. Никто не хотел расходиться. У каждой девушки был свой парень, только Юля металась между своими многочисленными поклонниками, не зная, как их успокоить. Порядок навел командир отряда Осетинский.
- Всё, закончили балаган! Всем спать! Юля спит в командирской палатке. Всем ясно?
Володя, который просидел весь вечер с надутым лицом, со злости швырнул палку, которой ковырялся в земле, и ушел куда-то в лес. Курсант из Серпухово язвительно сказал ей почти на ухо:
- И зачем же тогда ты меня сюда приглашала?
Юля ничего не ответила, но ей стало действительно стыдно за свое поведение. Коля Минчук посмотрел влюбленным и обиженным взглядом на девушку и молча пошел в свою палатку. Юля повернулась к Толику.
- Спасибо, ты настоящий друг.
- А ты в следующий раз думай, прежде чем собирать своих воздыхателей вместе. Пошли, подруга, - он обнял ее за плечи и повел в свою палатку, где уже устраивалась еще одна девушка Таня, которая была без парня.
- Что, Танюха, будешь меня сегодня греть, - пошутил Толик, устраиваясь посередине.
- А меня кто согреет? -  Юля шутливо надула губки.
- Кто-то согреет, - вздохнул Толя. – Ты ложись под стенкой, от меня подальше.
- Это еще почему? Я – под твое теплое крылышко, - Юля в темноте придвинулась к Осетинскому.
Тот минутку полежал спокойно, потом повернулся к Юльке, обнял ее, прижал к себе так, что у нее сдавило ребра и стало трудно дышать, и припал к ее губам. Поцелуй длился долго, или Юле так показалось, но вдруг он оторвался от нее и отодвинулся ближе к Тане. Девушка лежала молча, не в состоянии понять собственные чувства. Она никогда не думала о Толике, как о своем парне, но этот поцелуй много прояснил. Только почему он отодвинулся? Она протянула руку и наткнулась на его спину.
- Юля, спокойной ночи, - преувеличенно громко сказал Осетинский.
- Спокойной ночи, - немного обиженно ответила девушка и отвернулась, уткнувшись лицом в брезент палатки. Незаметно она уснула: дневная усталость дала о себе знать.
Среди ночи она услышала какой-то шум, возню, но не придала этому значения: мало ли что там происходит, всё-таки двадцать человек вокруг. Потом всё успокоилось, и она опять уснула, пригревшись у плеча Толика, как она думала. Где-то  под утро Юля почувствовала на себе тяжесть мужского тела.  Мягкие губы встретились с ее губами и стали нежно, но настойчиво ее целовать. Это был не Толя. Поцелуй резко отличался от его поцелуя. Что-то было в нем щемяще-нежное, но вместе с тем страстное, возбуждающее. Юля провела рукой по волосам парня и поняла по густым кудрям, что это был Саша Чимбай. Ее пронзила волна желания. Два года она мечтала об этом молодом человеке, а он только улыбался ей, а тут!.. Она полностью проснулась. Ее ответ на поцелуй подтолкнул парня на более решительные действия. Его рука скользила по ее телу, пока не застыла на груди девушки. Он целовал ее лицо, шею, грудь. Она чувствовала всё возрастающее возбуждение парня и уже почти поддалась искушению, но вдруг деликатный кашель резко остановил ее. Она не знала, спал Толя Осетинский всё это время или только притворялся, но он вовремя понял, чем может закончиться данная ситуация и решил спасти подругу от необдуманного поступка. Она вовремя остановила руку парня, который уже пытался стянуть с нее спортивные штаны. Саша в недоумении остановился, потом, видимо, до его сознания дошло, что они не одни в палатке и рядом спит его лучший друг, которому тоже нравится эта девушка, и, тяжело дыша, сполз с нее. Его рука переместилась на ее грудь и застыла там надолго, чувствуя тяжелое дыхание возбужденной девушки.
Вдруг Осетинский резко поднялся и выполз из палатки. Уже был рассвет. В открытый просвет полога палатки просачивался тусклый утренний свет, с каждой минутой становясь все ярче. Юля повернула голову к Саше и почему-то не почувствовала к нему той любви, которой она была почти больна целых два года. Ничего не изменилось в его облике, только взгляд, которым он смотрел на девушку, стал каким-то восторженным, влюбленным. Она только что целовалась с ним, еще минутка - и она бы отдалась ему, не задумываясь. Только что она чувствовала такую неземную нежность к этому человеку, но вдруг что-то произошло, что-то неуловимое изменило ее отношение к этому молодому человеку.
Чимбай посмотрел на безмятежно похрапывающую Таню и опять потянулся к Юле. На этот раз его движения были более резкими и настойчивыми. Он ловко расстегнул ее спортивную кофту, и рука его тут же оказалась на голой груди девушки. Он подмял ее под себя,  и она тут же почувствовала его упругую плоть, но нашла в себе силы и сбросила парня с себя.
- Юленька, ты чего? Ты же меня любишь, - утвердительно произнес парень, пытаясь опять завладеть девушкой.
- Саша, оставь меня в покое, - Юля с трудом освободилась от настойчивых объятий Чимбая и выбралась из палатки.
Уже всходило солнышко. Свежие деревья отбрасывали длинные лохматые тени, создавая резкий контраст на зеленой траве. Юля обвела глазами палаточный городок. Все еще спали. Под деревом, которое стояло напротив их палатки, сидел Володя и смотрел на Юлю измученным взглядом. Ей стало невыносимо стыдно.
- Ты зачем так рано встал?
- А тебе какое дело? – грубо ответил парень. – Я еще и не ложился.
Она не рискнула подойти к нему, и пошла в сторону реки. На берегу, прямо на песке, сидел Толя Осетинский. Юля подошла к нему, опустилась рядом на песок и обняла его за плечи. Он  отвернулся. Так они и сидели, пока со стороны палаточного городка не послышались голоса ребят.
- Толик, прости.
- Это ты меня прости. Я - дурак. Я сам подтолкнул тебя к нему. Я ведь знаю, что ты по нему сохнешь. Что, удовлетворила свою страсть? – в его голосе звучала плохо скрытая злость.
- Нет. Просто я поняла, что больше его не люблю. А может, и не любила вовсе. Или же всё просто перегорело.  Давай об этом больше не вспоминать.
- Давай. Ладно, надо идти. Я же всё-таки командир. А командир не должен раскисать. Правда? – уже более веселым тоном закончил он.
    После этого похода на природу Юля два дня не показывалась в штабе: почему-то было стыдно смотреть в глаза Толе, да и Саше тоже. Но на третий день всё же не выдержала – пошла. Осетинский встретил ее радостной улыбкой.
- Появилась пропажа, ну, наконец-то. Мы уже розыск хотели объявлять.
Саша Чимбай тоже весело суетился вокруг, удивляя всех своей оживленностью. Он предложил Юле прогуляться по вечернему городу, но она, неожиданно для него, отказалась, сославшись на неотложные дела. Из штаба она вышла вместе с Осетинским.
- Я не понял. Ты почему отказалась?
- Толя, я пришла к выводу, что он мне больше просто неинтересен.
- Но ведь ты с ним даже не встречалась. Как ты можешь так говорить? Он эти дни мне все уши прожужжал: всё о тебе, да о тебе. Оказалось, что ты ему давно нравишься, только стеснялся парень показать тебе свои чувства. Хоть   он и мой друг, но очень уж скрытный. Даже я не знал этого.
- Толик, мне кажется, что я вообще не смогу никого полюбить по-настоящему, - призналась Юля.
- Глупости говоришь. Просто еще не встретила того, единственного, - возразил Анатолий.
- Нет, мне просто нравится сам процесс ухаживания, но когда надо переходить к серьезным отношениям, мне становится просто скучно. Вот мне нравится кто-то, мне хочется, чтобы он обратил на меня внимание, я делаю всё, чтобы он меня заметил, – это происходит где-то на подсознательном уровне, - но только я добилась своего, всё, мне уже неинтересно! – с горячностью пыталась объяснить девушка. – Так и с Сашей произошло. Только я поняла, что он может быть со мной – всё, все чувства куда-то пропали. Толик, может, у меня что-то не в порядке с психикой?
- Юленька, ты еще, по сути, маленькая девочка…
 - Ого, маленькая! Мне уже двадцать лет! – перебила она.
- Не перебивай! – он взял ее за руки. – Ты – маленькая девочка. Это физически ты выросла. Вон даже меня, старого ловеласа, переросла. А внутри ты еще малоопытная, не искушенная жизнью, девочка. Ты еще долго будешь опыта набираться, наступая на грабли и разбивая себе лоб. Послушай меня. Если ты ни в кого серьезно не влюблена, это не значит, что никогда не полюбишь. Совершенно случайно встретишь нормального парня и поймешь, что это тот, с которым можно прожить всю жизнь. Сама поймешь, даже подсказки в таких случаях не надо, поверь мне.
Они проговорили весь вечер. Юля была благодарна своему командиру, который успокоил ее и вселил уверенность в будущем.
Год учебы пролетел как-то очень быстро и незаметно, так же как и летние каникулы. На пятый курс Юля приехала загорелая, повзрослевшая. Девчонки уже все съехались, разбирали вещи. Люда Морозова вдруг извлекла пачку сигарет и со знанием дела выудила сигарету. Девочки в изумлении уставились на свою подругу.
- Что так смотрите? Да, я курю, - спокойно сказала Люда.
- И ты так спокойно об этом говоришь? – возмутилась Мира. – Ты что, забыла наш договор?!
Еще на втором курсе, когда пошесть курения постигла всех девчонок, они, «интернациональная» комната, договорились, что никогда курить не будут, чем снискали уважение всех однокурсников. До пятого курса они стойко держались, и вот Людка сорвалась.
Морозова с гордым видом вышла из комнаты и пошла в конец коридора, где разрешалось курить. Девчонки молча переглядывались друг с другом, пока Валда не выразила свое мнение:
- Давайте объявим ей бойкот.
- И что это изменит?  - Юля задумалась. – Надо предпринять что-то другое, чтобы ее вразумить.
- Сейчас, - Мира решительно вышла из комнаты, девчонки побежали следом.
Она подошла к стайке девчонок, с умным видом выпускавших клубы сигаретного дыма, и вырвала сигарету прямо изо рта Люды Морозовой. Та ошарашено смотрела на свою подругу, не в состоянии что-то произнести.
- Вот так, - сказала Мира, бросая смятую сигарету в урну, - вот так, но курить ты не будешь. Вот так!
Она повернулась и с гордо поднятой головой ушла от однокурсниц, провожающих ее взглядами: кто с испугом, кто с нарочитым презрением. Люда, понурив голову, опустив глаза, молча пошла за Мирой.
- Девочки, простите, - сказала она в комнате, - очень уж попробовать хотелось.
- Ладно, попробовала и хватит, - уже почти мирным голосом проговорила Мира, - а договор надо соблюдать. Вот окончим учебу, разъедемся, тогда делай, что хочешь. Но пока мы вместе, будь добра, придерживайся наших общих правил.
На этом инцидент был исчерпан и больше из их комнаты никто не курил.
Еще на летней сессии у Юльки вдруг образовался «хвост» по «Машинам и аппаратам». Она просто не пошла сдавать предмет.
В начале июня, как раз во время  летней  сессии, в Киев приехал из Москвы ее двоюродный брат Владимир. Он был на семь лет старше Юли и виделись до этого они всего один раз, когда дед Тимофей возил Юльку в Москву, где она объелась мороженым и обпилась лимонадом так, что до сих пор чувствовала отвращение. К этому времени он уже был кандидатом технических наук и преподавал в МАИ – Московском авиационном институте.
Владимир был высоким красивым молодым человеком и у Юли от восторга, что у нее такой брат, ёкнуло сердечко. Он приехал с товарищем на какую-то конференцию, и всё свободное время проводил с Юлей. Она старалась показать ему все достопримечательности Киева: от пляжей до ресторанов. Кое-как сдала экзамены, а перед последним Володя пригласил ее с подругой в ресторан. Уже завтра он должен был вернуться в Москву и это был прощальный вечер.
Юля взяла с собой Люду Морозову, хотя та и сопротивлялась: надо было готовиться к экзамену. Но Люда перед этим учила целый день, а Юля провела день на пляже, где Володя и Юра, его товарищ, так увлеклись доказательством какой-то математической теоремы, что почти полдня потратили на вычерчивание формул на песке, не обращая никакого внимания на Юльку. Она пожалела, что не взяла с собой конспект: спокойно могла бы всё выучить.
Вечером они встретились на Крещатике, и ребята пригласили девушек в варьете «Метро», где под звуки канкана и дрыганье танцовщиц ногами на салфетках опять доказывали свои бесконечные теоремы, мало обращая внимания на красивых девчонок, сидевших с ними за одним столиком.
Они распрощались, девушки вернулись в общежитие, а назавтра Юля просто не смогла пойти на экзамен, так как понимала, что билеты не выучены и всё равно не сдаст. Так она и уехала домой, не сдав сессию.
Теперь же надо было догонять одногруппников. Юля не хотела дальше учиться. Она понимала, что у нее совсем душа не лежит к выбранной профессии, тем более что ехать куда-то по распределению не хотелось. Она решилась бросить институт. Но и из Киева уезжать тоже не хотелось. Юля пошла в горком комсомола всё к тому же Саше Чимбаю, с которым у нее всё же сложились дружеские отношения. Он решил помочь ей. Буквально через пару дней ребята нашли ей работу секретаря в «Народном контроле».
Подруги были шокированы ее поступком, декан тоже. Но – решение принято. Так Юля с неоконченным высшим образованием стала работать. В «Народном контроле» было всего две штатные единицы – председатель и секретарь.  Председатель был новым человеком, его только перевели с какой-то должности, Юля тоже ничего не знала и не умела. Она впервые  села за пишущую машинку и сама осваивала ее. Но уже через неделю бойко отвечала на телефонные звонки, улыбалась активным пенсионерам, которые числились внештатными сотрудниками, печатала многочисленные доклады и отчеты, которые пытался составлять председатель.
Тут она поняла, что председатель очень неграмотный человек. В одном простом предложении он умудрялся делать столько ошибок, что иногда Юля с трудом разбирала его текст. Она молча исправляла ошибки, старалась делать это тактично, чтобы не обидеть его, но, где-то, через месяц не выдержала и предложила сама писать для него доклады. К ее удивлению, председатель не обиделся. Он даже вздохнул спокойно и облегченно и сказал:
- Правильно, пиши. Я тебе буду говорить, что писать, а ты пиши. Молодец, - он подошел к девушке и поцеловал ее куда-то в подбородок.
Председатель был лет пятидесяти, низенький, с большой проплешиной на затылке, с вечно сальными редкими волосиками, с бегающими крысиными глазками и тонкими мокрыми губами. Весь его облик с тонким острым носом напоминал крысу, и Юля всегда вспоминала этого грызуна при виде председателя. Его поцелуй вызвал у нее отвращение, но Юля стойко улыбнулась и постаралась быстрее вернуться на свое рабочее место. С этого дня она постепенно перебирала все дела в свои руки. Люди, которые часто обращались в «Народный контроль», понимали, что эта молоденькая девочка, по сути, негласно руководит этой организацией. Пенсионеры, постоянные посетители, всё меньше тревожили председателя, обращаясь только к Юле. Она уже без подсказок писала отчеты, которые председатель подписывал, иногда  даже не читая. Но работать ей становилось всё тяжелее в моральном плане. Председатель находил любой повод, чтобы поцеловать свою секретаршу, как бы в знак благодарности. Однажды дошло до того, что он закрыл за ней дверь и попытался свалить на свой стол, слюнявя ей подбородок, потому что выше просто не доставал. Юля с отвращением, которое только укреплялось, дала ему звонкую пощечину. Только тогда председатель угомонился, но пригрозил девушке увольнением.
Увольняться она не хотела, потому что горком комсомола попросил деканат не выселять Юлю из общежития и не выписывать, но если ее уволят, то придется искать другую работу и неизвестно, как там сложится. Она опять побежала в горком комсомола. Чимбай посоветовал ей вернуться в институт, но Юля ни за что не хотела идти на занятия. Она решила признаться родным, которые до сих пор думали, что она продолжает учебу.
Отец приехал в Киев. Юля со слезами на глазах рассказала ему всю правду и об институте, и о работе, и о председателе. Отец попросил, чтобы она отвела его на свою работу. О чем они говорили с председателем, Юля не знала, но отец вышел злой, а председатель, пряча глаза, молча подписал заявление об увольнении.
Иван забрал дочь домой.


Глава 21   
   

Татьяна Васильевна Безродная. Кажется, совсем недавно еще была Танечкой Павловой, а теперь иначе, чем тетей Таней или Татьяной Васильевной уже никто и не зовет. Вроде бы и не совсем старая – всего-то сорок восемь лет, но чувствует себя уже на все восемьдесят.
Старшие дочери замужем, у каждой своя семья, вот только Катюша еще с ней, да и та, скорее всего, скоро уйдет из семьи. Она в последнее время мало делится с матерью, но Татьяна из отдельно сказанных слов, из обрывков разговоров между сестрами пришла к выводу, что Катя встречается с молодым человеком и отношения у них серьезные.
До института Катя встречалась с Сашей Тихорским, и Татьяна думала, что у них настоящая любовь, но перед самым институтом они как-то резко отдалились друг от друга, а потом и совсем расстались. На вопросы матери Катя отвечать не хотела, хотя до этого делилась с ней, как с подругой. Татьяна и не настаивала: когда придет время, сама расскажет.
Да, у дочерей всё сложилось, а вот она на старости лет осталась совершенно одна. Вдова. Второй раз уже вдова. Как бы плохо ни жилось со Степаном, но они были вдвоем, а теперь – сама. Катерина приезжает часто, но холодными, долгими вечерами тоскливо сидеть одной, зная, что никто не зайдет в дом, никто не окликнет, не позовет. Дочери часто наведываются, боясь оставить мать одну, но ни одна не предложила перейти жить к ней, да и не пойдет она никуда, даже, если и предложат. Зачем портить жизнь молодым? Пока она еще работает, себе и Катюшке на жизнь зарабатывает, а там будет видно.
К ней сватается еще много ухажеров, но она решила, что больше свою жизнь ни с кем не свяжет – хватит, уже нажилась замужем. Стоя за прилавком, выслушивает много комплиментов, но они почему-то не трогают душу. Сейчас мысли заняты только тем, чтобы доучить Катерину, выдать ее замуж, потом, может быть, можно будет немного подумать и о себе.
- Товарищ продавец, товарищ продавец, дайте, пожалуйста, баночку кофе, - чей-то голос вывел Татьяну из задумчивости.
Она, не глядя на покупателя, автоматически протянула баночку единственной марки кофе, который стоял на полке, и подняла глаза только тогда, когда рука мужчины накрыла ее пальцы. Мгновенно бледность покрыла ее лицо и ноги подкосились. Она оперлась на прилавок, но даже не подумала освободить руку – перед ней стоял Леонид. Как часто она его вспоминала, как часто думала о нем.  Он изменился, но не настолько, чтобы его не узнать. Перед ней стоял всё такой же высокий и худой, но немного ссутулившийся мужчина с пронзительным взглядом темно-серых глаз. Глубокие морщины прорезали его широкий лоб и две поперечные морщинки на переносице немного старили его, но ничуть не портили.
- Ты? – только и смогла произнести она.
- Я, - спокойным голосом произнес Леонид, с сожалением отпуская руку Татьяны. – Ты во сколько освободишься?
- Уже скоро, через полчаса, - быстро взглянув на часы, ответила женщина.
- Я тебя подожду, - бросив деньги на прилавок, Леонид быстро вышел из магазина.
Татьяна еле дождалась конца смены, отпуская последних покупателей. Она несколько раз пересчитывала кассу, сбиваясь и начиная считать опять, пока напарница, молча наблюдавшая за действиями подруги, не отстранила ее и сама не пересчитала деньги.
- Таня, что с тобой? Тебе плохо?
- Нет, Ниночка, мне наоборот – очень хорошо, - улыбнулась Татьяна, покрываясь холодным потом при одной мысли, что сейчас она будет разговаривать с таким желанным человеком.
- Ладно, давай уже закрываться, - Нина сама сделала то, что они обычно проделывали вдвоем: написала «контрольку», завинтила дверь изнутри, проверила все окна.
Леонид ждал под магазином. Они пошли вдоль улицы в сторону Таниного дома. Она немного удивилась, что он зашел именно в их магазин, который находился недалеко от ее дома и на значительном удалении от центральной дороги.
- Я искал тебя, - заговорил он. – Почему-то из всех знакомых вдруг захотелось увидеть именно тебя. Расскажи, как живешь?
И Татьяна без утайки рассказала ему всю свою жизнь. Они давно уже подошли к ее дому и стояли возле калитки, а Таня всё рассказывала и рассказывала. Он не перебивал.
- Может, пригласишь в дом? – улыбнулся мужчина.
- Ой, конечно, извини меня, - Татьяна открыла калитку, - заходи!
Леонид с интересом рассматривал аккуратную комнату, в которую пригласила его Татьяна, а она засуетилась на кухне, организовывая нехитрый быстрый ужин.
- А теперь расскажи ты о себе, - предложила она, наливая ему чай в красивую чашку, предназначенную для дорогих гостей.
- Что рассказывать? Живу в Днепропетровске. Женат. Есть дочь, уже взрослая, самостоятельная.  Работаю в институте. Защитил докторскую. Вот и всё, ничего интересного. Приехал вот на родину, потянуло, знаешь ли.
- Ого, ничего интересного, - передразнила она его. – Получается, что ты -  человек науки. Молодец! А я дальше магазина так и не прыгнула.
- Значит, так суждено было. Не всем же наукой заправлять, - засмеялся Леонид. Он немного помолчал. – Скажи, Таня, ты обо мне когда-нибудь вспоминала?
- Вспоминала, и очень часто, - честно призналась женщина, глядя в серые глаза, которые вопросительно смотрели, казалось, прямо в душу.
Он взял ее за руку и погладил ладонь.
- Я тоже часто думал о тебе. Но ты была замужем. Меня друзья иногда информировали…, - он замолчал, а Таня остро переживала прилив нежности, исходивший от такой невинной ласки приятного ей мужчины. – Знаешь, в молодости мы часто совершаем глупые необдуманные поступки: любим одних, а жизнь свою соединяем совсем с другими. Так и у меня получилось. Ведь я свою жену Инну никогда не любил, никогда, даже в минуты близости. И сейчас живем, как кот с собакой, а ведь всё равно живем. Потому что есть какие-то условности, которые надо соблюдать. Стремился сделать карьеру, вроде бы получилось, а счастлив никогда не был. Спал с одной, а думал о другой…
- Лёня, не надо, - Татьяна вырвала свою руку. – Ты ведь и сейчас женат, не надо…
- Я разведусь! Только скажи, что ты хочешь быть со мной, и я тут же подам на развод. Мы ведь уже не маленькие дети, у нас просто нет времени играть друг у друга на нервах. Таня…, - он попытался притянуть ее к себе, но она вырвалась из его объятий. - Таня, я люблю тебя. Я тебя любил всю свою жизнь. Выходи за меня замуж.
- Приходи ко мне тогда, когда будешь свободным. Тогда и поговорим, - сдерживая дыхание и пытаясь привести себя в чувство, проговорила Татьяна. Ей очень нравился этот мужчина, нравился многие годы, но сознание того, что он женат на другой, сдерживало ее. – Да, Лёня, придешь ко мне тогда, когда разведешься.
- Ты точно примешь меня?
- Да, я же сказала.
Леонид ушел, и Таня не слышала о нем ничего ровно три месяца. Он появился в ее выходной день перед калиткой с чемоданом в руке. Вопросительно взглянул в ее глаза, когда она вышла на звонок. Татьяна широко распахнула перед ним дверь, и он молча вошел во двор. Так же молча она припала к нему на грудь и почему-то расплакалась. Катя в этот день была дома и с удивлением рассматривала незнакомого мужчину, которого обнимала ее мать. Она растерянно стояла на пороге дома, не зная, что предпринять, как себя вести.
- Катюша, - наконец Татьяна оторвалась от Леонида, - знакомься, это Леонид Андреевич. Он теперь будет жить у нас.
- Да, - кашлянул Леонид, не выпуская Татьяну из объятий. – Мы теперь будем всегда вместе. Не возражаешь?
Неизвестно, к кому относился вопрос, к Татьяне или к ее дочери, но обе кивнули головой в знак согласия и улыбнулись.
Так в один миг жизнь Татьяны резко изменилась. Она опять была замужем, хотя они и решили жить без росписи. И эта ее замужняя жизнь очень отличалась от предыдущей. Вежливый профессор никогда не повысил на нее голос, ухаживал так, словно решил наверстать упущенное за годы разлуки. Дочери, видя счастливое мамино лицо, быстро успокоились, да и теперь не надо было переживать за маму: она всегда была под присмотром.  Татьяна ушла с работы и полностью переключилась на домашнее хозяйство. Она стирала, готовила, убирала, чтобы во всём угодить любимому мужу, который устроился в институт и приходил иногда поздно. У нее началась вторая молодость, вроде и не было тех горестных лет с вечно пьяным  Степаном.
- Знаешь, Танюша, я даже не представлял, что может быть такая семейная жизнь: без криков, без ругани, - говорил Леонид. – Что можно вот так запросто обнять любимую женщину и в ответ услышать ласковые слова. Спасибо тебе, родная. Моя жена Инна всё время выясняла отношения с матерью. Они ругались за деньги, за квартиру, да вообще, за всё. Теща была женой академика и привыкла к роскоши, а когда он умер, не смогла приспособиться к жизни обыкновенных людей. Не умела экономить деньги. Только попадали ей в руки какие-то гроши, она тут же их спускала на всякие ненужные безделушки. В этом я поддерживал жену, но в ее отношении к матери…
За личным семейным счастьем, которое полностью захватило Татьяну, не оставляя места для других эмоций и переживаний, она совершенно не обратила внимания на свою младшую дочь Катю, которая в последнее время ходила мрачнее тучи. Она приезжала, опять уезжала в Днепропетровск, сильно похудела, но Татьяна списывала это на счет последней сессии и защиты дипломного проекта.
А Екатерина просто боролась со своими чувствами, которыми надо было разумно распорядиться. Она до сих пор безумно любила Сашу Тихорского, которого почти не видела за годы учебы. Она знала, что он женился на той девушке, с которой знакомил ее. Как у них сложилась семейная жизнь, она, конечно, не знала, но тот факт, что Саша навсегда потерян для нее, лишал ее смысла жизни.  Она механически выполняла всё, что положено, училась, сдавала экзамены, проведывала маму, сестер, но в душе была пустота. Ее не интересовала институтская жизнь, она игнорировала всевозможные кружки и различные мероприятия: жила в своем замкнутом мире, не допуская никого к себе. Однокурсники давно уже оставили ее в покое, считая  нелюдимой «букой». Если раньше еще пытались приглашать в свои компании, то уже ко второму курсу махнули на нее рукой. Так и проучилась она пять лет без подруг, без ухажеров, хотя вначале многие пытались обратить на себя внимание недоступной гордячки Екатерины.
Только на пятом курсе она немного отошла: постепенно ушла боль, немного забылась прежняя любовь – Катя ожила. Она даже на танцы стала ходить, чем удивила своих однокурсников. Там и познакомилась с симпатичным молодым человеком Ильей. Парень был из другого вуза, Катю видел впервые и сразу же в нее влюбился. Он проводил ее до общежития и с того дня они начали  встречаться.
К концу пятого курса Илья предложил Кате выйти за него замуж. Она обещала подумать. Почти год они встречались, и Катя думала, что совсем выбросила из головы Тихорского, но когда пришло время принимать решение, она опять стала думать только о Саше. Он стоял у нее перед глазами всегда и везде. Она видела его в каждом встречном молодом человеке, он ей мерещился в витринах магазинов, в проезжавших мимо автобусах, словом, везде. Одно время ей казалось, что она сходит с ума. Катя ни с кем не могла поделиться своей бедой: подруг у нее не было, сестры не поймут, матери всего не расскажешь. Так и боролась она одна со своими наваждениями, пытаясь разобраться в своих чувствах, привести их в порядок. Она понимала, что надо выходить замуж за Илью – парень был надежный, ее любил, да и ей нравился. Но образ Саши не отступал.
Она успешно защитила диплом, Илья тоже. Пора было или соглашаться на замужество или же не морочить парню голову. Решила всё же посоветоваться с мамой.
- Катенька, надо выходить замуж только по любви, - выслушав дочь, сказала Татьяна. – Счастье, как и здоровье, ведь не купишь ни за какие деньги. Если любишь Илью – выходи за него и не сомневайся, если же нет, то потом будешь жалеть всю жизнь.
- Мама, а ты счастлива?
- Да, доченька, о большем счастье и мечтать грешно. Но счастливой я стала только сейчас, когда мы стали с Лёней вместе жить. А раньше…, - Татьяна смахнула набежавшую слезу.
- Значит, ты папу совсем не любила? – Катя с горечью смотрела на мать.
- Знаешь, одно время мне казалось, что я его люблю, но потом это всё куда-то подевалось. Возможно, он своими вечными пьянками отбил у меня всякое желание любить его. Не знаю.
- А Леонида Андреевича ты давно любишь?
- Давно, еще смолоду. Но тогда мне казалось, что он на меня не обращает внимания. Всегда его видела с другими девушками. А он просто боялся, что я ему откажу. Но об этом он сказал только сейчас. Если бы раньше… Эх, сколько времени потеряно, - вздохнула Татьяна.
- Мамочка, что же мне делать? – Катя вдруг расплакалась.
- Ты всё о Тихорском? Не надо плакать. Ты же говоришь, что он женат. Раз он тебя бросил, то уже ничего не склеишь. Попомни мое слово: даже если вы сойдетесь, он всё равно рано или поздно тебе будет изменять. Такой уж у него характер.
- Но я его люблю, - уже совсем не стесняясь своих слез, плакала девушка.
- Если бы и он тебя так любил…, - Татьяна гладила по голове свою младшенькую, успокаивая, а в памяти мелькнул образ Ивана Данича и ее собственные слезы и  переживания в тот момент. Она прекрасно понимала свою дочь, но помочь не могла.
Катя постепенно успокоилась, вытерла слезы и сказала:
- Мама, я выйду замуж за Илью.
- Вот и хорошо, - согласилась Татьяна, хотя в душе она жалела Катю, которая повторяла ее ошибки.
Свадьбу сыграли сразу после получения дипломов. Илья оказался тоже из Кривого Рога, где жил вместе с родителями. Они поселились у родителей Ильи, устроились на работу и зажили семейной жизнью.
На торговой базе, где работала Катя, распределяли квартиры. Ей, как молодому специалисту, была положена комната. Но к тому времени она уже была беременна, и им выделили двухкомнатную квартиру. Радости не было границ: наконец-то они будут жить самостоятельно, без опеки родителей, которые контролировали каждый шаг молодой семьи.
Катя с головой окунулась в обустройство квартиры. Она всё свободное время проводила в походах по магазинам, чтобы где-то что-то достать. Она часами могла простаивать в очередях, чтобы записаться на мебельную стенку или телевизор. Уже и животик заметно выделялся, и стоять было тяжело, но она упорно не хотела возвращаться домой, чтобы меньше видеть мужа. Хотя Илья изо всех сил старался во всём угодить молодой жене, но не затрагивал он ее душу.
В постели у них всё было в порядке, и Катя теперь могла сравнивать Сашу с Ильей.  Илья всё делал нежно, осторожно, боясь причинить ей малейшее неудобство, но ей почему-то до сих пор хотелось почувствовать грубоватый напор Тихорского, она даже боль согласна была терпеть, только бы на месте Ильи вдруг оказался Александр. Она понимала, что у нее к Саше просто   больная любовь, но не могла перебороть себя.
Катя вздохнула облегченно, когда врач на очередном осмотре сказал, что теперь надо ограничить интимные моменты с мужем. Она сказала об этом Илье, который, конечно, огорчился, но, чтобы не навредить ребенку, подчинился. Он давно замечал холодок в отношении Кати к нему, но списывал всё это на счет ее природной холодности. Он так же, как и раньше, оберегал ее, исполняя все ее капризы, все прихоти. Но постепенно Илья стал замечать, что раздражает свою жену. Она старалась не показывать этого, но раздражение иногда прорывалось в ее взгляде, в ее высказываниях.
А Катя уже с трудом переносила Илью. Она понимала, что зря вышла за него замуж. Одно дело – встречаться, а совсем другое – вместе провести всю жизнь. Как бы он ее не любил, как бы не ухаживал, но ведь она его не любит! Она с ужасом осознавала, что, связав свою жизнь с нелюбимым человеком, обрекла себя на вечные муки. А тут еще и ребенок должен вот-вот появиться на свет… Ради ребенка надо выдержать всё! Он ведь не виноват, что его мать совершила непоправимую глупость.
Катя родила здорового малыша. Илья был на седьмом небе от счастья. Своего сына он пришел забирать из больницы с огромной охапкой цветов, которые раздарил медсестричкам. Он бережно взял на руки туго завернутый сверток, быстро чмокнул Катю в щеку и отвернул уголок голубого одеяльца. На его лице отразилось сначала удивление, потом изумление и уже всю дорогу он не сводил глаз со своего первенца, умиляясь каждой гримасе малыша.
По настоянию Кати младенца назвали Александром.
У Татьяны теперь появились новые заботы. Почти каждое утро она, выпроводив Леонида на работу, собирала «тормозок» и ехала на Карачуны к дочери. К тому времени Илья уже уходил на работу, и Татьяна брала на себя все заботы о маленьком Сашеньке, давая возможность дочери выспаться. Саша рос капризным мальчиком, требуя к себе всё больше внимания. Он не спал по ночам, и Кате приходилось носить его на руках почти всю ночь. Иногда  ее сменял Илья, но ему утром надо было вставать на работу, и Катя его по-человечески жалела. Свекровь помочь не могла, потому что сама еще работала и помощь матери была кстати.
Только Татьяна знала, почему Катя назвала своего первенца Александром - в честь своей первой несчастной любви. Они иногда вспоминали вдвоем Тихорского: Катя с нежностью, Татьяна – со злостью.
 Илья видел, что Катя всё больше отдаляется от него. Не помогло и рождение сына, которого они оба очень любили. Всё чаще она находила различные причины, лишь бы не быть с ним вместе. Дошло до того, что она вообще перешла спать на диван, якобы поближе к детской кроватке.
Илья работал на турбинном заводе «Восход» простым инженером. Зарплата была не очень большая, но на семью из трех человек, в принципе, хватало. Он не курил, да и выпивал в меру, так что все деньги приносил в дом и отдавал жене: делал всё так, как было принято всегда у его родителей. Но последнее время Катя стала придираться к нему и за деньги. Мол, мало зарабатываешь, не хватает на покупку того или другого. Илья видел, что все придирки ее зряшные, лишь бы испортить настроение, лишь бы опять лечь спать отдельно. Однажды она ему заявила:
- Всё, хватит сидеть дома – выхожу на работу! Надо ведь кому-то нормальные деньги в дом приносить.
- А я, значит, ненормальные деньги приношу?! А ты о Сашке подумала? Он ведь маленький совсем, что, в ясли его отдашь?
- Зачем в ясли? Моя мама сможет с ним посидеть, пока до садика дорастет.
Никакие доводы Ильи не подействовали на решение Кати, она всё же вышла на свою прежнюю работу.


Глава 22


Юля уже на второй день после приезда из Киева поехала в Чернигов устраиваться на работу. Родители не хотели помогать ей в этом.
- Ты у нас уже самостоятельная, сама решила институт бросить, поэтому и дальнейшую свою жизнь устраивай тоже сама, - немного обиженным тоном сказал отец.
Иван с Мотей очень переживали, что их  Юлька не доучилась: всю жизнь была отличницей, на таком хорошем счету, а тут – такой позор! В селе сразу поползли разные слухи, один хуже другого. Говорили, что она связалась с какими-то бандитами и Иван забрал ее от греха подальше. Другие сплетницы придумали, что она беременна и ей вот-вот рожать, поэтому и привезли ее в село. Эти слухи всегда доползали и до дома Даничей, где Мотя молча глотала слезы, но Юле ничего не говорила. Она не могла понять, почему дочь не доучилась?
Юля не долго думала насчет работы. У нее было неоконченное высшее образование, и она решила пойти на обувную фабрику. Ей не нравилась ее профессия, но ничего другого она еще и не умела делать. Полугодичный опыт работы  подсказал ей, что больше она никогда не сможет работать секретарем.
В отделе кадров ей задавали много не очень приятных вопросов, на некоторые из них она даже не смогла ответить. Почему она бросила институт на пятом курсе? Плохо училась? Нет? Тогда – почему? И что она может делать? Ничего? Тогда только ученицей на поток. Согласна? Хорошо.
Через неделю Юлю привели в цех и усадили за швейную машинку. Перед ней сидела женщина, которая выполняла ту же операцию, что и Юля. Конвейер испугал девушку. Она смотрела на постоянно движущуюся ленту транспортера и не могла представить, что она сможет прострочить пару заготовок за то время, пока к ней подъедет следующая ячейка. Она с ужасом смотрела на быстрые движения работников, которые успевали что-то делать, рассматривать новенькую и при этом еще и шутить.
Юля выслушала объяснения женщины, своей наставницы, которая строчила заготовки, взяла из ячейки детали и, пока рассматривала их, конвейер уехал уже далеко назад. Юля ойкнула, а женщина рассмеялась.
- Не пугайся, через месяц будешь успевать строчить и свои, и мои заготовки. Это только кажется, что сложно, а на самом деле – это самая легкая операция.
Женщина оказалась права. Юля научилась даже быстрее, чем ей предсказывали. Через пару недель к наставнице на проходную пришел муж.
- Юля, и мои тоже прошивай, - женщина спокойно оставила рабочее место и пошла на проходную.
Юля стала шить более сосредоточенно и уже через пару ячеек перестали дрожать руки, она спокойно смогла до возвращения наставницы выдержать двойной темп.
- Молодец, - похвалила ее женщина, бегло взглянув на качество прошитых деталей, - молодец.
Уже с первых дней в Чернигове Юлю потянуло в оперотряд. Она снимала квартиру напротив фабрики вместе с двумя такими же молодыми девушками.  Галя и Аня даже не слышали об оперотряде комсомольцев, поэтому помочь найти их не могли. Тогда Юля решила найти их сама. Вечером они с девушками собрались на танцы на известную в Чернигове танцплощадку, которая называлась «Корд». Она была расположена напротив знаменитого вала, на котором стояли двенадцать пушек. Юля рассчитала правильно, что оперативники на танцплощадке должны были быть обязательно.
Чернигов – город маленький. Поэтому появление на танцплощадке новой девушки привлекло внимание постоянных посетителей. Юля выгодно отличалась от местных красавиц.  У нее в запасе были вещи, привезенные еще из Болгарии. Если в Киеве это был уже пройденный этап, то в Чернигове ее лаковые разноцветные туфли и полосатый бело-голубой жакет произвели фурор. Девушки с завистью рассматривали новенькую, парни – с интересом. Юля была с новыми подругами, которые тут же бросились знакомить ее со всеми подряд. Но у нее была цель – найти оперативников.
Юля вычислила их довольно быстро. Прямо на входе стояла стайка ребят с очень уж важным видом. Они стояли, широко расставив ноги, как солдаты на плацу, руки – на ремнях брюк, на отворотах рубашек – комсомольские значки. Юля даже рассмеялась, чем озадачила молодого человека, который как раз приглашал ее на танец.
- Простите, это я не вам, - подавив приступ смеха, девушка подала парню руку.
Во время танца она наблюдала за действиями оперативников. Ребята пошли по периметру площадки, не сводя глаз с танцующих. При их приближении стихал смех и шум, но только они отходили дальше, как тот же самый шум возобновлялся еще больше. Юле даже обидно стало за такие неопытные действия оперативников. После танца она решила подойти к ним.
- Ребята, извините, вы не могли бы проводить меня к командиру отряда? – обратилась Юля к самому старшему из них.
- А ты кто такая? – грубо отреагировал молодой человек.
- Просто человек. Мне надо поговорить с вашим командиром, - Юлю очень задел грубый тон парня, но отступать было не в ее привычках.
- Он скоро подойдет, мы тебя позовем, - более примирительным тоном сказал другой, улыбаясь. – А что ты от него хотела?
- Вот ему и расскажу, - тоже улыбнулась Юля, хотя в этот момент ей этого совсем не хотелось.
Она протанцевала еще пару танцев, поглядывая на вход, но командира всё же пропустила. Ее тронул за плечо тот парень, который обещал позвать, когда появится командир.
- Идем, - позвал он и повел за собой.
Юля остановилась перед невысоким молодым человеком с приятным лицом. Он был старше ее, ниже ростом, но смотрел как бы свысока.
- Мне сказали, что вы хотите меня видеть. Слушаю вас, - парень спокойно рассматривал девушку, и это спокойствие передалось и Юле.
 - Здесь шумно, а поговорить надо серьезно. Давайте выйдем с площадки, - предложила девушка.
- А вы что, уже натанцевались? Назад ведь могут не пустить, - улыбнулся молодой человек.
- Но ведь при желании вы меня можете завести обратно, - улыбнулась ему в ответ Юля.
- Ладно, пошли.
Командир отряда пошел впереди, молодежь перед ним расступилась, пропуская: видно, в городе это была знаменитая личность. Юля шла следом.
- Ну, теперь можно и поговорить, - отойдя на расстояние, когда музыка уже не заглушала разговор, сказал командир, - присаживайтесь, - показал он на скамейку и присел сам.
- Меня зовут Юля Данич. Я недавно приехала из Киева, где была комиссаром городского оперотряда, - сразу представилась девушка.
- Ого! Очень приятно. Михаил Соркин, - парень протянул руку. – Мне сегодня ничего такого и не снилось. И что вы делаете у нас?
- Работаю я здесь.
Они разговорились, и уже минут через десять Юля с горячностью доказывала Михаилу, что оперативники не должны так «светиться», как это она видела на танцах.
- Понимаешь, - оправдывался Соркин, - цель наших рейдов – поддержание порядка. Все видят, что комсомол не дремлет, поэтому на танцах относительный порядок.
- Значит, вы просто выполняете функции милиции. Это они должны патрулировать район или дружинники. А у вас должна быть более разъяснительная миссия.  Вы должны предупреждать нарушение порядка, понимаешь?
- Знаешь, пойдем к нам в штаб. Это рядом. Там и поговорим. Заодно с ребятами познакомлю, - предложил Михаил. – А ты не хочешь к нам в отряд?
- Очень хочу, но сначала надо посмотреть. Мне кажется, у вас немного не так построена работа, как я привыкла. Могут быть разногласия.
- Вот и подскажешь нам с колокольни столицы, что и как, - улыбнулся командир.
Ему уже нравилась эта высокая симпатичная девушка с таким непростым, как видно,  характером.
- Ой, а домой я как попаду? – заволновалась вдруг Юля. – Я ведь еще и города толком не знаю.
- Вот за это не беспокойся. Доставлю сам лично в целости и сохранности. Ты где живешь?
Юля объяснила, как могла. В штабе в это время находилось несколько человек. Михаил представил девушку и все с интересом рассматривали ее, как диковинку.
- Володя, начальник штаба, - высокий полноватый молодой человек с заметными залысинами, прикрытыми длинными волосами, протянул ей свою руку. Рука была потной и Юля немного быстрее, чем надо, отдернула свою.
Юля перезнакомилась со всеми, рассказала по просьбе ребят о методах работы Киевского оперативного отряда комсомольцев, и получился семинар по обмену опытом.
- Итак, подводим итоги, - сказал Михаил. – Мне кажется, что Юле просто необходимо написать заявление о вступлении в наш отряд. Правда, командирские должности все заняты, но мы тебе что-нибудь придумаем.
- Согласна быть просто рядовым членом отряда, - рассмеялась Юля. – Дело ведь совсем не в командирстве. Ой, ребята, домой пора, завтра на работу надо на первую смену.
- Я провожу, - в один голос сказали Михаил и Владимир. Все рассмеялись.
- А проводите меня вместе, если это удобно, конечно, - предложила Юля.
С того вечера Юлина жизнь в Чернигове приобрела смысл. Днем она работала, а вечерами пропадала в штабе или в рейдах по городу. Но работа отряда очень отличалась от той работы, какой занималась Юля в Киеве. Она так и не смогла переубедить ребят, что работать надо иначе. Они по-прежнему патрулировали танцплощадки, дублируя милицейские патрули. Постепенно интерес Юли к такой работе угас. Но зато возрос интерес к ней командира и начальника штаба. Они оба влюбились в девушку.
Юле гораздо интереснее было с Мишей, но он был ниже ее ростом, и это обстоятельство ее очень напрягало. Они обнимались, сидя на лавочках, но стоило им встретить на улице прохожего, как Юля тут же старалась немного отойти от Михаила, чтобы не бросалась в глаза разница в росте.
Володя почему-то решил, что она отдает предпочтение ему, и всячески демонстрировал свое преимущество.
Юля решила порвать с обоими, тем более что на фабрике было несколько молодых людей, которые ей были симпатичны. Она перестала ходить в штаб, но ребята знали, где она работает, и встречали ее под проходной после второй смены.
Третьего июня у Юли был день рождения. В этот день она отработала вторую смену и с кучей цветов в руках, подаренными поклонниками и подругами, вышла за проходную. Там ее уже ожидали двое молодых людей: Миша с большим букетом цветов и Владимир с небольшой коробочкой в руках.
Володя поздравил и надел на ее шею золотую цепочку с небольшим кулончиком. Таких дорогих подарков ей еще никто не делал, и Юля растерялась, понимая, что такой подарок к чему-то обязывает.
Миша молча протянул букет и поцеловал. Этот поцелуй был до того приятен, что, если бы рядом никого не было, Юля обязательно ответила бы.
- Юленька, я тебя люблю, выходи за меня замуж, - сказал Володя таким тоном, словно заранее был уверен в положительном ответе. Он даже руки ей на плечи положил в ожидании ответа, приготовившись поцеловать девушку.
Юля перевела взгляд на Мишу, словно прося помощи.
- Юля, завтра выходной, - быстро заговорил Соркин, - я тебя приглашаю на Десну. Мы с ребятами тебе такой день рождения устроим, не пожалеешь.
- Согласна, - так же быстро ответила девушка, отстраняясь от Владимира.
- Юля, ты не ответила, - руки парня опять потянулись к девушке.
- Володя, сними цепочку, я не могу ее принять. У меня руки заняты, сама не могу.
- Зачем снимать? Ты мне отказываешь? – на лице молодого человека появилось глупое выражение обиженного ребенка. Да и выглядел он сейчас, как большой ребенок, оставшийся без опеки матери.
- Да, Володя. Прости, но я тебя не люблю.
- Как же так? Я думал… Родители нам уже квартиру готовят… Как же теперь? Ты точно решила?
- Точно. За тебя я замуж не пойду, -  хоть и неприятно было говорить такое молодому человеку, но пора было прекращать эти ухаживания, зашедшие так далеко.
Владимир повернулся на непослушных ногах и пошел вдоль улицы. Это напомнило Юле такую же ситуацию с Мишей и Григорием  у них в селе. Ей стало жалко парня, но помочь ему она не могла.  Рядом стоял Миша Соркин, который ей очень нравился и улыбался ей своими карими глазами.
- Давай отнесем цветы домой, и немножко погуляем, - предложил Михаил.
Они шли по ночному городу, вдыхая запах пионов, цветущих на многочисленных клумбах, пока не оказались на валу. Миша подвел девушку к развесистой иве, раздвинул ветви, и они оказались как бы в шалаше.
Под ивой стояла уютная садовая  скамейка, на которую они и присели. Миша сразу стал целовать девушку, а она растаяла в его объятиях, подставляя под его нежные поцелуи свое лицо.
- Юля, я тебя люблю.
- Я тебя тоже, - призналась девушка, которая за свою жизнь только один раз признавалась в любви, да и то неудачно. Она боялась этих слов, которые обязывали к чему-то большому и серьезному. Она думала, что после таких слов надо обязательно жениться, не иначе.
- Ты выйдешь за меня замуж? – на мгновение оторвавшись от сладких губ девушки, спросил Михаил.
И тут Юля представила, как они идут по улице: высокая женщина и маленький мужчина. Это было смешно в ее глазах. Она сразу подумала, что скажут знакомые, соседи. Главное, как на такого мужа посмотрят родители. Всё это мгновенно пронеслось в голове, но Миша заметил заминку. Он сразу же выпустил ее из своих объятий и немного отодвинулся.
- Я так понимаю, что меня ждет участь Володи?
- Миша, мне хорошо с тобой…, - начала Юля.
- Но ты стесняешься разницы в росте, - продолжил за нее Соркин. – Ты думаешь, я не замечаю, что ты шарахаешься от меня, когда на улице мы кого-нибудь  встречаем? Неужели ты не понимаешь, что это не главное в жизни? У нас столько общих интересов, нам с тобой вместе действительно хорошо, интересно, а это главное. Но ты этого не понимаешь! Тебе подавай высокого красавца!  Пусть он будет тупой и недалекий, но, главное, высокий и красивый! Да?!
- Миша, Мишенька, это не так, просто, я еще не готова к замужеству.
- Знаешь, когда ты это поймешь, будет уже поздно, - не слушая Юлю, продолжал молодой человек. – Ты уже выскочишь замуж за какого-нибудь симпатичного  простака или я женюсь. Ты еще придешь ко мне, но уже ничего нельзя будет исправить. Неужели ты не понимаешь?!
- Миша…
- Ничего не надо больше говорить. Идем домой.
Они молча дошли до дома Юли. На прощание он даже не поцеловал ее, но сказал:
- Завтра в десять утра встречаемся  на лодочной станции. Если ты не придешь, мы больше никогда не увидимся, - и ушел.
Юля полночи проплакала, но под утро успокоилась и решила, что надо пойти на речку: неудобно, парень организовал мероприятие в ее честь.
Утром она появилась на берегу. Ребята были почти все знакомые, кроме одного, Игоря, который заправлял станцией. Миша Соркин принес гитару. Оказалось, что у него отличный голос, который  он и демонстрировал почти целый день.  Все оставались ночевать на старой барже, в которой были оборудованы каюты под уютные спальни.  Весь день Юля провела с кем угодно, только не с Михаилом. Они, казалось, не замечали друг друга, хотя все их друзья знали об их любви.
Вечером Юля засобиралась домой, но тут все воспротивились.
- Я понимаю, что ты не хочешь выяснения отношений, - отведя ее в сторонку, сказал Игорь. – Но ты не переживай, я тебя беру под свое крылышко: спать будешь в моей каюте.
- А это удобно?
- Удобно, удобно.
В каюте, куда привел Юлю Игорь, была одна койка, засланная пятнистым покрывалом, небольшой столик и полка на стене. На столе лежал мощный фонарь, пачка сигарет, пепельница. На стене на приваренном крючке висело что-то из одежды.
- Ты что, здесь живешь? – удивилась Юля.
- Можно сказать и так. Я ведь тут и за сторожа тоже. Приходится иногда ночевать.
- А где я спать буду?
- На койке.
- А ты? – Юля обвела взглядом каюту, как бы подыскивая место для ночлега.
- Я тоже. Да не бойся ты. Я тебя не трону, если сама, конечно, не захочешь. Располагайся.
Юля прижалась к стенке каюты, чтобы не дотрагиваться до растянувшегося рядом длинного тела красивого молодого человека, с которым она так опрометчиво оказалась рядом в узкой кровати. Ситуация была, конечно, щекотливой. Она отказалась пойти в каюту с Мишей Соркиным, человеком, которого любила, но пошла с совершенно незнакомым человеком, которого впервые сегодня увидела.
- Что у тебя с Мишкой произошло? – через время спросил Игорь.
- Он предложил мне выйти за него замуж.
- А ты?
- Не знаю.
- Ты его любишь?
- Мне кажется – да.
- Если говоришь «кажется», значит, не любишь, - вздохнул парень. – Ты хочешь спать?
- Да не очень, - честно призналась Юля.
- Мне тоже не спится.
Вдруг под дверью их каюты раздались звуки гитары. Кто-то терзал струны, не давая никому уснуть.
- Мишка, - проговорил Игорь. – Может, выйдешь?
- Нет, - у Юли затек бок и она повернулась на спину, таким образом прижавшись к боку парня. Тот вздохнул.
Михаил начал петь. Он пел сначала тихо, песня была о любви. Потом голос его стал звучать громче и громче, пока не перерос почти в плач. Он пел романс «Очи черные, очи жгучие». У Юли покатились слезы и она начала всхлипывать.
- Ты чего? – Игорь повернулся к девушке и провел рукой по ее щеке. – Ты плачешь? Выйди к нему.
- Нет, если выйду, опять начнется всё сначала. Нет, рвать, так окончательно.
- Может, это и правильно. Только прекрати воду лить, - он в темноте вытер ей слезы. - Разревелась тут.
Игорь обнял ее, и они молча слушали песни Михаила. Тот пел еще около часа, если не больше. Игорь гладил плечо девушки, пока его рука не опустилась ей на грудь. Он замер, потом легонько сдавил ее, Юля молча прислушивалась к своим ощущениям. Она была взрослой девушкой, ей исполнилось двадцать два года, и она прекрасно отдавала себе отчет, что может произойти дальше.  Она еще ни разу не позволила мужчине переступить ту черту, которую считала запретной. Сколько бы она не флиртовала, сколько бы не целовалась с парнем, доводя его до изнеможения, но тот запретный плод оставляла нетронутым. Никто ей не запрещал то, что ее подружки уже давно испробовали, но то воспитание, какое ей дали родители, всегда брало верх над страстью. Конечно, хотелось испытать неизведанное чувство, конечно, гормоны брали свое, но каждый раз ее что-то удерживало от опрометчивого шага.
Игорь все настойчивее сжимал грудь, массируя ее, Юля лежала без движения. Он поцеловал ее в щеку, потом, немного приподнявшись, опустился на нее всем телом и впился в ее губы. За тонкой перегородкой в коридоре Миша Соркин пел о своей любви, а его друг Игорь целовал его девушку. С каждой минутой поцелуи становились всё жарче, Юля уже отвечала на них, забыв о том, что Миша в любой момент может ворваться в каюту, выбив тонкую дверь. Молодой человек полностью поддался своим эмоциям, своей страсти. Его руки блуждали по телу девушки, лаская ее, пытаясь освободить от лишней одежды. Она разрешала ему делать это, не сопротивлялась. Он уже сам разделся полностью, она это почувствовала, так как в темноте каюты не было видно абсолютно ничего. Она гладила его накачанные руки и плечи, проводя рукой по позвоночнику, что еще больше возбуждало парня. Но когда он потянул ее брюки вниз, она придержала его руку.
- Ты чего? – задыхаясь, тихо спросил Игорь.
- Не надо.
Он опять стал целовать ее. В коридоре вдруг стало тихо.
- Юля, я знаю, что ты меня слышишь, - вдруг четко раздался из коридора голос Михаила. – Я буду всегда любить тебя. Не делай глупостей.
Игорь заскрежетал зубами и перекатился на бок. Юля молчала. Послышался шум шагов, видимо, Михаил ушел в свою каюту. До утра они не спали. Игорь временами начинал целовать девушку, они целовались до изнеможения, лаская друг друга, но не переходя границу. Когда он чувствовал, что больше не выдержит, отодвигался от нее, немного остывал, потом опять и опять ласкал ее. Юля немного задремала. Проснулась она от шума. Игорь натягивал на себя одежду.
- Ты куда?
- Прости, не выдержу больше. Хочешь со мной?
- Куда?
- На воду. Идем, я тебя покатаю на глиссере.
Она быстро оделась, и они тихонько выскользнули на палубу. Было раннее утро, над водой стелился редкий туман, клочьями улетая в небо и растворяясь там. Солнце показало свой край в дымке, медленно выползая из-за горизонта. Игорь помог Юле спуститься вниз, придерживая за локоть, усадил в лодку, накрыл каким-то пологом и включил мотор. Звук мотора разбудил тишину, эхом отозвавшуюся с берега. Глиссер быстро скользил по воде, удаляясь от баржи. Они долго катались по утренней Десне, пугая диких уток в прибрежных камышах, раздражая рыбаков, уже сидевших с удочками вдоль берега. Игорь направил глиссер к берегу и заглушил мотор.
- Давай выйдем, походим по берегу, - предложил парень.
Он вытащил лодку на берег и пошел собирать ветки на костер.
- Сейчас будет настоящее романтическое свидание, - раздувая огонь, пробормотал парень, искоса поглядывая на девушку.
Она спокойно наблюдала за разгорающимся костром. Он притащил из лодки покрывало и расстелил на траве.
- Иди сюда.
Не успела Юля пересесть на покрывало, как он повалил ее и навалился на нее всей тяжестью своего тела.
- В каюте ты боялась, может, хоть тут раскрепостишься. Никого вокруг нет, Миши рядом нет, ну…, - он нашел ее губы и стал неистово целовать. – Нельзя так с мужчинами поступать, нельзя.
Он грубо сорвал с нее спортивную кофту, резко рванул брюки. Юля вдруг поняла, что ничего не сможет сделать, не сможет остановить его. Ей вдруг стало безразлично, что с ней будет дальше, и она расслабилась. Парень сразу почувствовал перемену в настроении девушки.
- Вот так, молодец, - шептал он, стягивая с нее остатки одежды и раздеваясь сам. Его атлетическая  фигура отливала на солнце бронзой, но Юля уже не замечала этого. Она ждала продолжения, хотя ужасно боялась. Она почувствовала, как твердая плоть уперлась ей между ног, но он вдруг остановился и удивленно посмотрел ей в глаза.
- Ты уже была с кем-нибудь?
- Нет, - честно призналась Юля.
Он полежал на ней, потом поднялся и стал одеваться. Она приподнялась на локте и удивленно наблюдала за сборами молодого человека, не в состоянии понять, что же произошло.
- Одевайся, сейчас поплывем назад. Я же не изверг, - ответил он на немой вопрос девушки.
Больше они не произнесли ни слова. Возле баржи их уже ожидал Михаил. Он молча смотрел, как Игорь помогает Юле выйти из лодки, но сам не пришел на помощь.
- Вот, принимай, в целости и сохранности, - сказал Игорь.
Юля ушла оттуда через полчаса, собрав свои вещи и попрощавшись со всеми ребятами. Игорь смотрел на нее глазами с застывшей болью, но она так и не поняла, почему? Михаил даже не вышел ее проводить. Больше она с ними не встречалась.
Она  почти каждые выходные ездила домой. Автобусы ходили регулярно и поездки не занимали много времени. В пятницу и субботу она обязательно «отмечалась» в сельском клубе, вечером в воскресенье уезжала в Чернигов, захватив сумку с продуктами. В эту пятницу, как обычно, она подходила к дому. Уже в начале улицы Юля почувствовала - что-то случилось. Соседка, которую она встретила, быстро поздоровалась и шмыгнула во двор, бросив на девушку жалостный взгляд. Она ускорила шаг. Во дворе суетилось много людей. На открытой калитке висел завязанный белый платок. У Юли подкосились коленки. Она с трудом дотащилась до лавочки и успела вовремя присесть, иначе ноги бы ее не выдержали. Она еще не знала наверняка, но понимала, что в их доме кто-то умер.  Она не была дома две недели, за это время многое могло произойти.
 Смерть! Это было самое страшное, что могло случиться. Это было то, чего все боятся, но она обязательно приходит, приходит в каждый дом, в каждую семью.  Все об этом знают, все как-то морально готовятся к ней, но приходит она всегда неожиданно и застает всех врасплох. Смерть – это неизбежно. Нет ничего вечного. Всё распадается, разрушается, увядает и умирает. Но как тяжело переживать смерть близких!
Юля, как сквозь дрёму, услышала приближающиеся шаги и тихий голос матери. Моментально тяжелый груз сполз с души и Юля обмякла, уткнувшись матери в плечо. Больше всего на свете она боялась смерти мамы.
- Юленька, нет больше нашего дедушки, - Мотя гладила плечи дочери, успокаивая, - вчера вечером умер. Очень хотел видеть тебя.
Юля расплакалась. Деду Тимофею было девяносто четыре года. Последние полгода он лежал в постели, куда его уложила болезнь. Зимой он вдруг сполз с печки и захотел сходить в магазин по хлеб. Мотя его отговаривала, но он не послушал невестку.
- Давно уже людей не видел, пойду, проветрюсь.
Когда уже возвращался домой, поскользнулся на льду, упал и сломал бедренную кость. В таком возрасте уже ничего не срослось, и Тимофей оказался в плену кровати. Для здорового мужика, который никогда не признавал никаких лекарств, никогда не болел и не лечился, это был настоящий шок. Вначале он еще боролся с болезнью, потом постепенно успокоился и зачах. В их роду были все долгожителями. Его старший брат умер в сто четыре года, двоюродная сестра тоже перевалила за столетний рубеж, если бы не нога, Тимофей еще долго жил бы, но…
Мотя повела дочку в дом. Многочисленные соседи и родственники расступились перед девушкой, которая за слезами не видела дороги. Она хотела увидеть дедушку и боялась одновременно. Почему некоторые боятся покойников?  Но Юля принадлежала именно к таким людям.
Открытый гроб стоял посреди большой комнаты, вокруг на табуретках сидели какие-то старушки и молились. Но Юля их не видела, она смотрела на восковое лицо  своего единственного дедушки, с кем провела много часов в спорах о религии. У нее никогда не было другого деда и не было бабушек: все они умерли задолго до ее рождения, поэтому дед Тимофей был единственным. Каким бы вредным он не был, но она его любила. И Юля была уверена, что дед любил и ее. Когда она приезжала домой, он обязательно покидал свой «насест» - печку, сползал и начинал свои бесконечные споры-разговоры с внучкой. Ей казалось, что дед очень ждал ее приездов, потому что столько, как она, с ним никто не говорил. Ей тоже нравились беседы с дедом. Последнее время они даже не ругались, просто разговаривали. Она рассказывала ему всё, что знала, а он комментировал ее новости со «своей колокольни». У него при разговоре всегда было очень подвижное лицо, а сейчас оно выглядело умиротворенным и спокойным, но необычным. И эта необычность пугала.
Юля постояла несколько минут, не отрывая взгляд от лица деда, пока Мотя не отвела ее в другую комнату.
- Поесть хочешь?
Юля смотрела удивленно на мать. Как она в такое время может думать о еде? Как вообще можно думать или говорить о еде, когда в соседней комнате лежит человек, который уходит навсегда, которого никогда в жизни ты больше не увидишь? Это показалось ей кощунством и она, ничего не ответив, побежала в комнату, где последние полгода лежал дед. Плюхнулась на его постель и разрыдалась. Рука скользнула под подушку и наткнулась на что-то маленькое и твердое. Юля подняла подушку и увидела горсть конфет. Долго смотрела на них, потом расплакалась еще больше: эти конфеты дедушка всегда хранил на тот случай, когда приедет его маленькая Юлька. Он сам любил конфеты, просил, чтобы ему их покупали, и всегда оставлял ей, своей внучке, хотя у него уже давно были правнуки.
Похороны состоялись на следующий день, но на кладбище Юлю не пустили, потому что дома, перед выносом тела, у нее случилась истерика, и не знали, как ее успокоить. Иван дал ей какое-то успокоительное лекарство, и она уснула. Проснулась Юля от шума. В соседней комнате женщины пели какую-то песню. Она долго не могла прийти в себя, не понимая, что происходит. Юля знала, что деда должны были уже похоронить, но при чем здесь песни?! Она тихонько прошла в большую комнату, хотя на нее уже никто не обращал внимания. То, что она увидела, повергло ее в шок.
В стороне стояли ее родные, а за составленными столами в комнате, где еще утром стоял гроб с телом, веселились соседи. Да, веселились, иначе не скажешь!
- Вася, наливай, помянем старого Пугача! – кричал уже пьяный сосед, подставляя пустую рюмку.
- «Ти ж мене підманула, ти ж мене підвела…», - затянула тетка Вера.
- Верка, ты что поешь? – толкнула ее под бок другая соседка.
- Тьху ты, точно, надо другую, - и мгновенно переключилась на другую веселую песню, которую тут же подхватили за столом.
- Мама, что тут происходит? – не выдержала  и громко спросила Юля.
- Поминки, доченька, - тяжко вздохнула Мотя, вытирая слезу.
- Юля, не мешайся, - Маша потянула за рукав сестру, зная ее импульсивный характер.
- Но они ведь песни поют!
- На поминках можно петь религиозные песни, - опять вздохнула Мотя.
- Да какие ж это религиозные песни?! – опять громко сказала Юля, обратив гневное лицо в сторону поющих женщин. – Дедушка умер, а они песни тут поют! Весело им!
Ее слова кто-то из сидевших за столом услышал, толкнул соседа и постепенно шум утих. Только тетка Вера выводила своим высоким голосом:
- «Ой, у полі два дубки, ой, у полі два дубки…»
Наконец и она, поняв, что поет одна, замолчала. Некоторым стало неудобно за бестактность соседей, даже подвыпившая Верка покраснела. Юля выбежала из дома.  Она поняла, что чужое горе никого не касается, что свое горе надо переживать самим – чужим людям твое горе безразлично.
Прошло несколько дней.
Однажды Юлю среди рабочей смены пригласили в отдел кадров. Там сидели две незнакомые женщины, разговаривали между собой.
- Юля, - начала кадровичка, - тут пришли свахи.
- Какие свахи? – быстро вырвалось у девушки.
- Не волнуйся, - засмеялась женщина, - не те, что ты подумала. Вот сватают тебя на другую работу.
- Юля, - повернулась к ней одна из незнакомок, - мы услышали, что тут работает девушка, почти готовый специалист. На фабрику «Ремобувь» очень нужен модельер. Наши модельеры все ушли в отпуск, а тут образовался большой заказ, надо делать модели, а некому.
- Так я же не умею, - честно призналась Юля. – Только теоретически...
- Вот-вот, я же говорила, - вмешалась другая женщина,- что наши институты готовят только теоретиков, но не практиков. Надо найти человечка после техникума, а еще лучше – после училища.
- Успокойтесь, Тамара Ивановна, мы пригласим Бориса Михайловича, он научит. Притом, очень быстро.
- Это Шпильмана? – заинтересовалась кадровичка. – Он ведь давно на пенсии. Захочет ли?
- Хорошо попросим – захочет. Ну, Юля, решайтесь. Поработаете немного модельером, окончите институт, пойдете дальше. Карьерный рост мы вам обеспечим.
- Я не хочу заканчивать институт, - вырвалось у девушки.
- Это еще почему? Насколько я поняла, остался только пятый курс. Заочно окончите. Мы поможем. Согласны?
Юля беспомощно оглянулась на знакомую кадровичку. Та вздохнула.
- Мы сами готовили ее на мастера цеха. У нас скоро мастер на пенсию уходит. Но чего не сделаешь для соседей, забирайте. Иди, Юля, тебе там будет лучше, - опять вздохнула она, - но, если что не понравится, возвращайся, примем обратно.



 Глава 23


На новом месте Юле очень понравилось. Фабрика небольшая, компактная. Коллектив, в основном, молодежный, веселый. И, самое главное, ей дали место в общежитии. Старый модельер Шпильман, посмотрев на молоденькую девушку, сказал:
- А теперь, барышня, забудьте всё, чему вас учили в институте. Учить вас буду я.
И действительно научил. Юля поняла, что теоретические разработки по конструированию, которыми ее пичкали на протяжении всей учебы, никому на деле не нужны. Что они нужны были только преподавателю для защиты диссертации. Ей даже обидно стало за свои мучения, когда она запоминала ненужные никому формулы, за ночи, проведенные за вычерчиванием графиков и всевозможных таблиц. На деле всё оказалось гораздо проще. Юля осталась благодарна своему новому учителю на всю жизнь.
В сентябре все повыходили из отпусков и у Юли появились новые друзья. Как-то так сложилось, что она очень быстро завоевала авторитет у молодежи, да и у стариков. На очередном комсомольском собрании ее единогласно избрали секретарем комсомольской организации фабрики. Юля с головой рынулась в омут комсомольской работы, на время забросив всякие свидания и  встречи. Но ее всё больше одолевала тоска по киевским друзьям, по оперотряду. Она решила съездить в гости. Дозвонилась до одной подруги, договорилась переночевать у нее и на выходные поехала.
В штабе ей устроили грандиозную встречу. Новенькие, которые не знали Юлю, только удивлялись той радости, которую никто и не пытался скрыть. Толик Осетинский по этому поводу даже шампанское выставил, хотя у них был негласный «сухой закон». Юля захотела пройти по городу и давний ее поклонник Коля Минчук напросился в ее группу.
Они долго бродили по Печерскому району, облазив все закоулки, но было тихо и спокойно, чему все были рады. Погода была пасмурной весь день, а вечером вдруг пошел дождь. Ни у кого не оказалось зонтика и, естественно, все промокли.
- Ребята, - на правах старшего группы распорядился Минчук, - давайте все по домам. Везде спокойно, да и вряд ли в такую погоду кто-то нос высунет из дома. Всем пока. Юля, а ты куда? – он придержал за руку девушку, направившуюся вслед за остальными. – Пойдем ко мне домой, хоть обсохнешь. Да и переночевать у меня можно.
- Ты что, Коля? Неудобно.
- Всё удобно. Ты не бойся, дома мама и сестра. Ничего страшного, идем.   
Когда Юля вошла в квартиру Минчука, навстречу им вышла его мама –худенькая пожилая женщина с седыми волосами. Она взглянула на Юлю и вдруг счастливо заулыбалась.
- Проходи, деточка. Господи, где вы так вымокли? Коля, немедленно Юлечку в ванную и дай ей теплый халат, а я сейчас чайку заварю.
- Не надо беспокоиться, - засмущалась Юля, удивляясь, откуда Колина мама знает ее имя.
- Коля, я что сказала?! – прикрикнула женщина на сына.
- Давай в ванную, - развел руками взрослый мужчина, показывая, что матери надо подчиняться.
Он был таким же худым, как и мать, очень на нее похожим,только высоким и молодым. Юля подчинилась требованиям матери и закрылась в ванной. Это было кстати: она целый день провела в дороге, в походах по городу и помыться, а главное, согреться очень хотелось.
За дверью ванной слышался шум, шорох. Когда Юля вышла из комнаты, надев теплый халат, который ей сунул Николай, ее встретила девушка, очень похожая на Колю. Юля догадалась, что это его сестра.
- Меня зовут Юля, - представилась она.
- Я знаю. А я - Маша, сестра Коли, - сказала девушка, в упор рассматривая Юлю.
- Юлечка, ты уже помылась? Иди на кухню, - крикнула мама Коли.
Юлю заставили поесть, выпить горячий чай. За ужином и сестра и мама рассматривали девушку с каким-то умилением, а Николай всё время краснел. Мама  расспрашивала ее о работе, о планах на будущее. Наконец, Николай не выдержал и пригласил ее в свою комнату. Юля с удовольствием вышла из кухни, потому что не понимала повышенного интереса к своей персоне. Но еще больше удивилась, войдя в комнату молодого человека. Николай отводил глаза, а у Юли они с каждым взглядом только больше расширялись: все стены в его комнате были завешены ее фотографиями.  Она знала, что Коля Минчук увлекается фотографией, он ее часто «щелкал», она это замечала, но никогда не думала, что его увлечение примет такой оборот. Теперь ей стало понятно отношение к ней его родных.
- Коля, что это значит?
- А ты не понимаешь? – он поднял голову и в его взгляде Юля прочла  любовь и нежность, тоску и печаль, страсть и надежду.
- Почему ты никогда мне ничего не говорил?
- Зачем? Человека или любят или нет. Ты меня никогда не любила.
- Но ведь я не знала...
- А если бы и знала, что изменилось бы? Я – реалист. Мы с тобой знакомы уже три года, и за это время ты никогда не смотрела на меня глазами, какими ты смотрела, допустим, на Чимбая.
Юля наклонила голову: Николай был прав. Он ей всегда нравился, такой спокойный, уравновешенный, надежный. Но он действительно не вызывал у нее тех чувств, которые называются любовью. Он был просто другом, хорошим другом и не более того. И сейчас она понимала, что он ждет от нее каких-то слов, способных, возможно, перевернуть всю его жизнь, вернуть надежду, обрести любовь. Но она не могла сказать ему эти слова, потому что не чувствовала того, что надо чувствовать, когда любишь человека. Он это понял.
- Мне надо уходить, - сказала Юля.
- Мама расстроится, - тихо произнес молодой человек. – Может, переночуешь у меня? Она ведь уже решила, что я невестку ей привел.
- Объяснишь маме. Она поймет. Подаришь мне одну из моих фотографий?
- Выбирай, - он подошел к ней, обнял и нежно прижал к себе. – Юлька, Юлька, как я тебя люблю. Не знаю, смогу ли кого-то так полюбить? И откуда ты взялась на мою голову, не знал бы, не мучился бы. Знаешь, когда ты так внезапно уехала из Киева, думал, что умом тронусь. Да мы все переживали. Осетинский ходил мрачнее тучи, Чимбай тоже расстроился, ребята переживали, особенно твои юдэшки. Малым ведь не объяснишь, что Юля бросила всех, потому что ей домой, видишь ли, захотелось.
- Я не бросила вас, просто обстоятельства так сложились, надо было уезжать, - попыталась объяснить Юля, стоя в объятиях Николая.
- Что, жить было негде? Вышла бы за меня замуж, было бы где жить, и уезжать не надо было бы.
- Так ведь ты не предлагал.
- Я сейчас тебе предлагаю, еще не поздно. Выйдешь за меня замуж? – он отодвинулся и посмотрел в глаза девушки. – Что молчишь? Ладно, можешь не отвечать, и так понятно.
- Коля, не обижайся, я пойду, меня там Ира заждалась. Я с ней договорилась, чтобы пустила переночевать.
- Юля, оставайся. Не бойся, приставать не буду.
- Все вы так говорите, - рассмеялась девушка. – Ладно, сейчас переоденусь и пойду.
- Мы еще увидимся?
- Вряд ли. Завтра я хочу встретиться с юдэшками. Мы уже созвонились, и вечером я уеду.
- Что ж. Очень жаль. Если что, помни, что я тебя люблю.
- Спасибо, Коля. Ты – настоящий друг.
На второй день в парке Юля встречалась со своими юными дзержинцами. Это были ребята года на три-четыре моложе ее. Они пришли в отряд еще школьниками, и выросли на ее глазах. Ребятам было по восемнадцать-девятнадцать лет. Это были уже взрослые люди, но все их по привычке называли юдэшками.
Навстречу Юле уже бежали Ирочка и Игорь Белун. Эти молодые люди дружили и все думали, что они влюблены друг в друга. Немного сзади стоял Юра Крючков, поглядывая на Юлю своими пронзительными карими глазками. Это были любимцы Юли и она никогда не скрывала своей симпатии к этим молодым людям. Были и другие ребята, которые пришли повидаться со своим комиссаром. День прошел очень быстро, ребята проводили Юлю на автобус и они расстались, как считали, навсегда.   
  Приближался Новый год. Юля готовила вечер на фабрике и ломала голову над тем, как бы его сделать интереснее. А загвоздка была в том, что трудились на обувной фабрике, в основном, девушки, и большей частью – незамужние. Если соберутся одни девчонки, какое же тут веселье?
- А ты пригласи ребят из мебельной фабрики, - предложила ее подруга Валя Мельник.
- А что? И приглашу.
На различных комсомольских мероприятиях Юля встречалась со многими секретарями предприятий города и была знакома почти со всеми, поэтому позвонить и договориться  было делом пары минут.
- А меня ты приглашаешь? – выслушав девушку, спросил Юрий, секретарь комсомольской организации мебельной фабрики.
- Конечно, Юра. Вместе с ребятами и приходи.
Девчонки, узнав, что будут молодые люди со стороны, готовились к встрече Нового года с удвоенной энергией. Фабрика превратилась в пышную новогоднюю елку: все стены завесили праздничными выпусками газет, везде, где можно, висели гирлянды и еловые ветки.
- Сколько можно повторять, что нельзя воспламеняющиеся предметы тут развешивать, - бурчал инженер по технике безопасности, но «предметы», тем не менее, не срывал.
В актовом зале  стояла огромная мохнатая ель, которую украшали все, кому не лень. Каждый хотел внести свою лепту в украшение елки, и на ней с каждым днем появлялось все больше игрушек. Ремонтники в форме шутки развесили на лапах ели старые поломанные супинаторы и каблуки. Они хотели посмеяться, а получилось даже оригинально, - решили так и оставить. Умельцы из маленьких кусочков кожи поделали цветы и гирлянды. Поэтому елка обувщиков была вроде визитной карточки.
Праздник был полностью подготовлен. Девушки в общежитии готовились к вечеру: в коридоре был слышен шум, смех, громко хлопали двери, потому что придерживать их почему-то в ажиотаже подготовки никто даже не думал.
- Юлька, ты уже готова? – в комнату Юли, где она жила вдвоем с модельером Таней Руслановой, ворвалась нарядно одетая и накрашенная Валентина. – Ничего себе! Ты что это?
Валя растерянно остановилась на пороге комнаты. Юля сидела за столом с только что вымытой мокрой головой, в старом халатике, и каким-то отрешенным взглядом смотрела в стенку прямо перед собой.
- Валя, ты иди, я – потом.
- Как это – потом? – с возмущенным видом Валентина уселась на стул. – Ты же прекрасно знаешь, что без тебя там ничего не начнется. Ты почему не накрасилась? И голова до сих пор мокрая! Ты что, прическу делать не будешь?
- Не хочу. Ничего не хочу, - безразличным голосом произнесла Юля. – Ты иди.
Страшная депрессия вдруг ни с того, ни с сего навалилась на нее. Ничего не хотелось делать. Еще вчера, оставшись одна в комнате – Таня Русланова на праздники уехала домой, в Киев, – она проплакала весь вечер. Почему-то стало очень тоскливо. Промелькнула даже мысль уйти из этой жизни.
Вроде бы всё было хорошо, но не было настоящей любви. Юле шел двадцать третий год. Подруги, в основном, были уже замужними, а она еще выбирала свою половинку, но попадались всё не те. Она видела, как подружки бегают на свидания, приходят домой со счастливыми лицами, взахлеб рассказывая о своих избранниках, а она мечется по жизни, не находя пристанища. Всю энергию, весь запал Юля отдавала общественной жизни. Она четко выполняла все инструкции, все рекомендации, все наказы старших товарищей. Но никто не мог дать ей инструкцию, как устроить личную жизнь. У нее всегда была масса поклонников: выбирай – не хочу. Но почему-то среди них не было того, с кем бы ей хотелось прожить всю жизнь. Она могла встречаться и месяц, и больше, но потом ей становилось скучно, не о чем было разговаривать, и она находила любой предлог, чтобы расстаться с молодым человеком.
Совсем недавно она познакомилась с курсантом летного училища Андреем. Он заканчивал учебу и весной по распределению должен был уехать куда-то на Север. Завтра в общежитии должен был быть Новогодний вечер и у них назначена встреча. Всё шло к тому, что Андрей сделает ей предложение, и надо было что-то решать. Но Юля не чувствовала той любви, которая должна была быть в сердце к будущему  мужу. Она сделала вывод, что вообще не способна любить. А раз она не может по-настоящему полюбить, тогда зачем жить?
Такие мысли привели ее к тому, что она надумала покончить с собой. Как она это сделает, Юля еще не придумала, но точно решила, что сделает это тогда, когда все уйдут на вечер. Поэтому и не собиралась идти на фабрику.
- Валя, ты иди, начинайте без меня, я подъеду попозже, - Юля взглянула в глаза подруги, и было в этом взгляде что-то такое, что Валентина только ахнула.
- Нет, без тебя я никуда не поеду. И из комнаты не уйду. Собирайся!
- Да мне и надеть-то нечего, - попыталась оправдаться девушка.
- Как это – нечего? Не выдумывай. У тебя есть очень красивое синее платье, вот его и надевай.
Юля поняла, что сегодня ей не удастся сделать задуманное, и вздохнула облегченно: что ни говори, а совершить то, что она решила, было страшно. Она быстро натянула на себя платье, всунула ноги в голубые сапожки на высоком каблуке и встала перед Валентиной.
- Ну, как?
- Отлично, - осматривая стройную фигуру  подруги, подчеркнутую коротким  облегающим вязаным платьем, выставляющим напоказ красивые, будто точеные ноги, сказала Валентина, - только на голове черт знает что. Надо что-то делать.
- Ничего я делать не буду. Кому я там надо? – Юля тряхнула еще влажными волосами, которые свободно легли на плечи.
- Ну, не скажи, - улыбнулась девушка. – Будут чужие парни, да и Володька вряд ли отстанет.
- От черт! – вырвалось у Юли. – Я совсем забыла: может же весь вечер испортить.
- Этот может, «Вий» несчастный.
Девушки рассмеялись, а Юля надела голубое расклешенное пальто с чернобуркой, в тон которому были пошиты сапожки, и красивую мохеровую черно-белую шапочку.            
- Ты прямо на Снегурочку похожа, - с удовольствием прокомментировала Валентина, - вот только губы надо подкрасить.
- Не буду ничего красить, и так сойдет. Я же сказала, что я там никому не надо.
- Ну, как знаешь, - согласилась подруга.
На фабрике уже все были в сборе. На проходной сидел нарядный по такому случаю сторож дядя Вася. Он хромал на одну ногу, поэтому его редко видели стоявшим, он предпочитал не вставать со своего рабочего места.
- С Новым годом, девушки, - почти официально приветствовал он вошедших. – Опаздываете, уже и гости пришли, я всех пропустил по приглашению, так что не волнуйтесь.
- Хорошо, дядя Вася, гулять будем допоздна, так чтобы не выгоняли нас, - Валя чмокнула старика в щеку, - с Новым годом вас.
- Я понимаю, раз начальство с вами, - расцвел сторож и кивнул в сторону Юли, - волноваться нечего. Гуляйте!
Девушки разделись в лаборатории и вошли в актовый зал. Народу было много, все шумели, но никто не садился за расставленные и накрытые столы. Юля улыбнулась всем сразу, к ней подбежал ее заместитель Мишка.
- Миша, давай, ты проведешь этот вечер, - предложила Юля. – Вот сценарий.
- Ты что? – опешил парень. – Ты же должна вести.
- Я не могу, плохо себя чувствую, правда, поверь.
Миша вгляделся в румяное с мороза лицо девушки. Он хотел что-то сказать, но уловил что-то тревожное в ее взгляде и промолчал. Он взял протянутый сценарий.
- Здесь же вдвоем надо. Кто еще должен быть?
- Возьми кого-то из культмассового сектора, Веру, например, - Юля немного лукаво улыбнулась. Она знала о симпатии Мишки к этой девушке, но что-то у них там не складывалось, а тут такой повод…
- Хорошо, тогда будем начинать?
- Давай, только вначале объяви, чтобы все садились за столики. Валя, давай сядем в углу, чтобы меньше кто меня видел, - потянула Юля подругу за угловой столик и села спиной к залу. – Садись, будем напиваться.
- А давай, - поддержала подругу Валентина, осматривая батарею бутылок вина и плотные закуски: на столы решили не экономить и накрыли «по полной программе».
Вечер начался, звучала музыка, проводились конкурсы. Юля выпила почти стакан вина, и ей стало хорошо и легко. За их столик так никто и не сел, потому что он стоял в самом углу, оттуда плохо было видно сцену. Юля ни разу не повернулась лицом к залу. Валя пыталась что-то комментировать, потом поняла, что разговаривает с пустым местом, и замолчала. Она постоянно делала кому-то какие-то знаки, пока Юля не обратила на это внимание.
- Что ты постоянно кому-то машешь?
- Да так, ничего, - смутилась Валентина, которая решила оградить подругу от назойливых поклонников и делала ребятам знаки, чтобы они не подходили к их столику.
В этот момент Юрий из мебельной фабрики всё же высмотрел, где сидит Юля, и подошел к их столу.
- Вот ты где спряталась! Разве так гостей встречают?
- Ой, Юра, извини, - уже немного пьяным голосом ответила девушка, - присаживайся.
- Да нет, я хотел пригласить тебя на танец. Можно?
- Идем, - немного пошатываясь, Юля нетвердой походкой прошла в центр зала и повернулась к партнеру. – Ой, а что это за красивые мальчики?
Она, положив руки на плечи Юрия, уставилась на столик, за которым сидели четверо незнакомых парней. Они, как по команде, повернули головы в их сторону и в упор рассматривали девушку, с которой танцевал их секретарь.   
- Ну, девушка, ты здорово набралась, вижу. А вечер ведь только начинается, - Юра сильнее прижал ее к себе. – А это мои ребята. И за тем вон столиком тоже. Понравились?
Юля скользнула взглядом по соседнему столу и опять стала смотреть на первую четверку.
- Понравились. Особенно тот, черненький, - она тихо рассмеялась. – Он такой хорошенький.
- Юлька, не заглядывайся. Этот парень – сама скромность. Только из армии вернулся. Еще и в городе не пообтерся. Сергей Зорин. Лучше обрати внимание на меня, - он так сильно сдавил ее талию, что девушка ойкнула.
- Мне больно, ты что?
- Я просто держу тебя, чтобы ты не упала, - Юрий немного ослабил хватку.
- Не упаду, - самоуверенно, как все пьяные люди, произнесла Юля. Танец они дотанцевали молча, но Юлина голова всё время поворачивалась к симпатичным ребятам из мебельной фабрики, которые просидели весь танец на своих местах.
Юра проводил ее на место, крепко держа под руку, чтобы она не упала.
- Только пить больше не надо. Хорошо? – сказал он, усаживая девушку.
- Хорошо, - согласилась Юля, понимая, что действительно перебрала.
- Ты ешь больше, и кофе тебе надо выпить, - Валя поискала кого-то глазами. – Наташка, сделай, пожалуйста, кофе и покрепче, будем Юльку отпаивать.
Где-то через час Юля уже прекрасно себя чувствовала. За это время ее несколько раз приглашали танцевать. Чаще других – Владимир, которого на фабрике звали «Вий». Этот парень недавно снялся в фильме «Вий», который снимали в Чернигове, и вел он себя так, словно был главным героем фильма. Снимался он в роли бурсака в массовых сценах. После съемок он практически в том же образе и остался: носил прическу «под горшок», нелепые усы, которые ему совершенно не шли и тупое выражение лица, которое, возможно, было его истинным выражением.  Работал он на фабрике обычным обувщиком на затяжном участке, но гонору ему было не занимать. Владимир возомнил себя великим артистом и положил глаз на лучшую девушку на фабрике – на Юлю. Он ей абсолютно не нравился, и она его всячески игнорировала, но Володя словно не замечал этого и пытался ухаживать за девушкой.
У Юли уже поднялось настроение, и она даже забыла о своем желании сегодня свести счеты с жизнью. Она видела, что нравится ребятам, вон даже молодой главный инженер, который пришел на вечер без жены, и тот пытается понравиться ей. Но Юля вдруг заинтересовалась ребятами, на которых вначале обратила внимание. Они танцевали с девушками, которых на фабрике считали красавицами. Валя Щербина, Света Самойленко, Алла Ганжа – эти девушки всегда держались особняком, действительно выделяясь своей красотой из общей массы. Алла, правда, была далеко не красавицей, но вела себя так, словно ей не было равных и все почему-то так и думали.
Юля несколько раз поворачивала голову в сторону понравившихся ей ребят, но никто из них так и не пригласил ее на танец. Вечер подошел к концу, все разошлись.
- Юля, идем, - Валентина так и не выпустила подругу из поля зрения весь вечер, подсознательно что-то заподозрив.
- Ты иди, я сейчас всё проверю и закрою зал.
- Подожду тебя внизу, - крикнула Валя и спустилась вниз.
Юля обошла весь зал, проверяя, чтобы никто, случайно, не бросил окурок, чтобы всё было в порядке, выключила свет, закрыла зал на ключ. Проверила туалеты, подергала ручки дверей по коридору, оделась в лаборатории, закрыла ее на замок, выключила свет в коридоре, чтобы облегчить работу дяде Васе и в темноте стала искать выход. Вдруг ей кто-то зажал рукой рот и прижал  к стене. Страх моментально парализовал девушку. Она не могла крикнуть, не могла вырваться, а невидимый мужчина уже губами прижался к ее губам и пытался поцеловать. Она рукой  схватилась за его волосы и по прическе поняла, что ее невидимый захватчик – Владимир «Вий». Страх исчез, уступив место неудержимому смеху, - не получив от девушки ответного чувства, решил взять ее силой? Она обмякла в его руках, решив не сопротивляться, и парень, почувствовав резкую перемену в поведении Юли, просто ослабил хватку.
- Володя, ты мне не нравишься, - как только освободились ее губы, произнесла Юля, - я тебя не люблю. Более того – ты мне противен! Пусти!
В коридоре послышались шаркающие шаги, - дядя Вася, не дождавшись появления Юли, решил проверить территорию.
- Юля, ты где?
- Иду, дядя Вася! – крикнула девушка, и Володе ничего не оставалось, как отпустить ее.
- Всё равно ты будешь моей, - прошипел он ей прямо в лицо.
- Ни за что на свете, - так же тихо ответила ему Юля.
- А это еще кто тут? – удивленно спросил сторож, не видя лица молодого человека.
- Да это Володя, - успокоила его девушка, - он помог мне проверить здесь всё.
- А-а-а. Ну, идите, там вас ждут.
Владимир опрометью помчался со второго этажа, а Юля, улыбаясь, неторопливо спустилась по ступеням лестницы. Внизу стояло несколько ребят с их общежития. Один из них держал коробку с тортом, у другого в руке была бутылка вина.
- Юля, где тебя носит, все уже давно ушли, - сказал худенький невысокий паренек Слава.
- А мы вот тебя ждем, - добавил его друг Юра, что-то пытаясь еще сказать, но язык уже заплетался и он просто махнул рукой.
- Идемте, - улыбнулась Юля, горько усмехнувшись: она так надеялась познакомиться с понравившимися ей ребятами из мебельной фабрики, и в душе она надеялась, что в новогодний праздник произойдет чудо, но, увы…
Ребята толпой высыпали на улицу. Было около полуночи, транспорт уже давно не ходил, и до общежития надо было добираться пешком. Юля совершенно не предусмотрела такую ситуацию, - на высоких каблуках в  сильный мороз по скользкому льду идти было практически невозможно. Небольшой ветерок колол лицо мелкими льдинками, но всем было весело. Ребята подхватили ее под руки, и они шумной толпой устремились к общежитию.
- Сейчас догоним наших и угостим их тортом, - балансируя на подвернувшейся застывшей луже, проговорил Слава и торт, совершив немыслимый полет с кульбитом в воздухе, разлетелся по льду мелкими кусочками.
Слава приземлился еще раньше за торт и потянул за собой Юлю. Юля в свою очередь не отпустила руки молодого человека, за которого держалась, и дернула его со всей силы. Сработала цепная реакция и вскоре вся компания барахталась на льду, заходясь от смеха. Пока молодые люди приводили себя в порядок, Слава ползал по асфальту, покрытому ледяной коркой и собирал кусочки торта.
- Ты что делаешь, придурок? – Юра, хоть и пьяный, с удивлением наблюдал за своим другом.
- Надо всех угостить тортом, мы ведь так решили, - бормотал Слава, пытаясь подняться, и опять заваливаясь на бок, но, не выпуская из рук собранный торт.
Всем стало очень весело и они, опять взявшись под руки, побежали догонять своих товарищей, смех которых был слышен уже далеко впереди. Их увидели, вернее, услышали, и компания остановилась, поджидая друзей.
У Юли хмель уже давно выветрился из головы, было просто хорошее настроение, которое ей немного подняли фабричные ребята. Но оно моментально испортилось, когда она увидела свою подругу Валю Мельник, которую держал за руку тот черненький парень, на которого положила глаз Юля. Она не обратила внимания на остальных, а видела почему-то только руки этой пары. Так вот почему подруга ее не дождалась!
Юля сделала радостное лицо, изобразив приветливую улыбку, но смеяться почему-то не хотелось.  К ней подошел другой высокий молодой человек из той четверки друзей, сидевших за одним столиком.
- Разрешите предложить вам помощь, - он протянул свою руку и поддержал ее под локоть, - а то скользко очень, можно упасть.
- Ха-ха-ха, - рассмеялись Слава и Юра одновременно, - упасть… ха-ха-ха.
- А мы вам торт принесли, - Слава протянул коробку ребятам.
- И вино, - поддержал друга Юра, продолжая смеяться.
- А что это он у вас пожмаканный какой-то? – Валя рассматривала открытую коробку.
- Много потрясений пережил, - серьезным голосом объяснил Юра. – Ешьте, мы уже наелись, это всё вам.
Подвыпившая компания уничтожила торт, даже маленькие кусочки подобрала, запивая по очереди вином из одной бутылки. Черненький парень уже давно отпустил Валину руку и как-то незаметно оказался рядом с Юлей. Теперь ее с двух сторон держали под руку чужие ребята. Валя где-то отстала с обиженным видом, но Юля решила не обращать на нее внимания, - долг платежом красен.
Получилось так, что к общежитию подошли вместе четверо чужих ребят и Юля. Остальные как-то рассосались по парам. По дороге они познакомились, и Юля узнала, что эта четверка – это вокально-инструментальный ансамбль фабрики, где Сергей Зорин, самый старший из них, был солистом.
- А нас пригласили завтра выступить у вас на вечере в общежитии, - сказал  Виктор Неговский, которого все называли просто – Онегин.
- Ой, как хорошо! – вырвалось у Юли. – Значит, завтра увидимся!
- Думаю, мы теперь будем видеться очень часто, - потирая замерзшие руки, произнес, молчавший всю дорогу, светловолосый красавец Анатолий.
- Ты приглашаешь нас в гости? – взял Юлю за руку самый младший из их компании, полноватый паренек Михаил.
- Мишка, не наглей, - одернул его Анатолий.
- Посмотрим по вашему поведению, - засмеялась Юля, высвобождая руку. – Мне пора, а то в общежитие не пустят.
- Значит, придется идти к кому-то из нас, - теперь Онегин овладел рукой Юли. – Я живу ближе всех, значит, ко мне.
- Нет, мальчики, никуда я не пойду. До завтра.
- Только на завтра никому свидания не назначай! – крикнул ей вслед Онегин, и Юля улыбнулась в ответ.
 Она до утра не могла уснуть, перебирая в памяти события прошедшего вечера. Не шли с головы четверо ребят, один лучше другого. Так и не смогла она до утра определиться, кто же ей нравиться больше. «Посмотрю завтра», - решила Юля и под утро всё же уснула.
Проснулась ближе к обеду, когда в дверь сильно постучали. Еле оторвала голову от подушки и, глянув на часы, ужаснулась. Это же надо, проспала до обеда! Уже и на вечер надо готовиться. Быстро накинула на себя халат и открыла дверь. Перед ней стоял красавец-парень в военной форме.
- Игорь! Игоречек! – Юля бросилась на шею парню и стала его целовать, смеясь. – Никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким красивым в военной форме. Ты как здесь оказался?
- Служу в Чернигове, - улыбаясь счастливой улыбкой, в промежутках между поцелуями, проговорил Игорь Белун, ее юдэшка из Киева. – Юлечка, - прошептал он, - как я соскучился, как я хотел тебя видеть, ты не представляешь.
- Игоречек, я тоже очень, очень тебе рада, проходи, - она с сожалением оторвалась от парня и пригласила в комнату, - раздевайся. Сейчас кормить тебя буду. Давно ты в Чернигове?
- Уже месяц, но только сегодня дали увольнительную. Адрес узнал у Иры Волковой.
- Молодец, - Юля уже накрывала на стол, выставляя все свои припасы, нимало не заботясь о том, что не застегнутый халат открывает почти прозрачную ночную рубашку, через которую сверкает обнаженное тело. Она говорила, не умолкая, обрадовавшись такому знакомому и близкому ей по духу человеку, с которым не один вечер проведен вместе. Игорь ей всегда нравился, но он был моложе ее на три года и все думали, что он встречается с Ирочкой – чудесной девушкой, своей одноклассницей. Поэтому больше дружеских отношений Юля не могла себе что-то позволить. 
Она замолчала, потому что уже несколько минут в комнате чувствовалось какое-то необъяснимое напряжение. Игорь стоял перед ней, - высокий, сильный, накачанный красивый молодой человек. Он смотрел прямо на ее просвечивавшую через тонкую ткань рубашки грудь, не в состоянии отвести взгляд. И только сейчас до Юли дошло, что она стоит практически полуголая перед молодым человеком, и она густо покраснела. Юля нервно запахнула халат.
- Извини, - пробормотала она и, схватив висевшее на стуле платье, бросилась в ванную комнату переодеваться.
Ей стало до того стыдно, что она долго не могла выйти в комнату, переживая за свою оплошность. Она до сих пор считала Игорька маленьким мальчиком, не замечая, что он превратился в красивого парня, в которого можно влюбиться «по-взрослому».
Игорь провел у Юли полдня. Они разговаривали, иногда надолго замолкая, с удивлением рассматривая друг друга, как бы познавая нечто новое. Им было интересно вдвоем, не надо было придумывать темы для разговоров: они находились сами. Игорь проговорился, что с Ирой они только дружат, и никогда у них других отношений не было, да и быть не может. Вечер пришел как-то незаметно. Юля, взглянув на часы, ахнула.
- Господи, через десять минут начинается новогодний вечер! Пойдем?
- Если приглашаешь, то конечно. Только мне уже скоро надо в часть возвращаться. Но часик я еще могу тебе уделить.
Девушка быстро стала приводить себя в порядок. Игорь наблюдал за ней влюбленным взглядом.
- У тебя сегодня отбоя от поклонников не будет, - сделал он вывод, - впрочем, как и всегда. Юля, у меня к тебе вопрос. Почему ты еще не замужем? Насколько я знаю, тебе многие делали предложение.
-  Да не нашла еще своей половинки, - улыбнулась девушка.
- Правильно. Если ты не выскочишь замуж за пару лет, то и я сделаю тебе предложение. Надеюсь, не откажешь?
- Посмотрим.
В зале общежития было полно народа. Общежитие было огромным, многоэтажным. Здесь жили рабочие многих предприятий. Комнаты блочного типа, вроде малосемейки, давали не всем, только по направлению с фабрик и заводов. Семейных пар здесь не было, одна молодежь. И хотя публика была разношерстная, но дружная.
На сцене уже играл ансамбль, в котором Юля узнала своих вчерашних знакомых. Сергей Зорин как раз пел песню приятным голосом. Онегин играл на соло-гитаре, Мишка сидел за барабанами, Анатолий стоял за клавишным инструментом и еще какой-то парень играл на бас-гитаре. Глаза ребят из ансамбля были устремлены на входную дверь. Только там появилась Юля, как улыбка озарила их лица. Зорин больше не отрывал взгляд от девушки. А ее встретил также Андрей, курсант летного училища. Он на правах ее молодого человека сразу же пригласил ее на танец.
- Где ты так долго? Я решил к тебе не подниматься, думал, что вот-вот придешь. И кто этот солдат? – засыпал он ее вопросами.
- Знакомый из Киева.
- Юля, нас в училище поставили перед выбором, с кем мы едем: одни или с женами?
- А я при чем?
- Неужели ты не понимаешь? Если я женюсь, мне сразу дадут квартиру в военгородке. Если нет, то только комнату в общаге. Наши пацаны женятся почти все. Где там можно жену найти?
- Так ты хочешь жениться только потому, что все так делают? – глаза Юли невольно встретились с глазами солиста ансамбля: они ее, как магнитом, притянули к себе и заворожили. Сергей пел о соловьиной роще, и она уже не слушала, о чем еще рассказывает Андрей, а видела только глаза Зорина и слышала только его голос. Такого наваждения с ней еще никогда не было, и она немного испугалась.
- Юля, - тормошил ее Андрей, - что с тобой? Ты мне ответишь или нет?
- Андрей, - немного очнулась девушка,  пытаясь сбросить наваждение, - никуда я с тобой не поеду, и замуж за тебя не пойду.
- Почему? – остановился вдруг молодой человек. – Я ведь уже в училище сказал, что поеду с женой. Почему? Ты не хочешь из Чернигова уезжать?
- Не хочет, - прозвучало вдруг над Юлиным ухом. – Она хочет танцевать со мной.
Зорин протянул руку и Юля, высвободив свою из руки Андрея, как завороженная, пошла за ним. Она прижалась к его теплому стройному телу, ощутила биение его сердца и вдруг поняла, что это тот мужчина, который ей нужен. Остальные просто перестали существовать для нее. Она равнодушно взглянула на Андрея, который удивленно смотрел на свою девушку, так бесцеремонно бросившую его посреди зала. Скользнула глазами по толпе, заметив краем глаза Игоря, Володю «Вия» и других своих поклонников. На сцене Онегин заменил солиста, дав тому возможность потанцевать. Зорин до конца вечера так и не выпустил руки девушки. Она издали попрощалась с Игорем, которому надо было уходить. Видела, как ушел обиженный Андрей, но ничуть не жалела о его уходе.
До Нового года оставалась еще неделя. Юля ходила на работу, но жила только ожиданием вечера, когда можно будет увидеть Сергея. Но он приходил каждый вечер с друзьями. Потом они деликатно уходили, оставляя их вдвоем, и они целовались на морозе до упоения.
Юля поняла, что она понравилась всей четверке. Но Мишка для нее совершенно не подходил: он был моложе на четыре года, ниже ее ростом – этакий шалопай. Анатолий, его двоюродный брат, недавно вернулся из армии, устроился работать на завод, - был красивым блондином, но чересчур спокойным, правильным и каким-то слишком чистеньким, почти неземным существом. Юля чувствовала себя с ним немного не в своей тарелке.
Онегин и Зорин были немного похожи между собой, почти как братья, хотя даже родственниками не были. Оба были одинаково высокого роста, темноволосые, кареглазые, открытые. Только Сергей уже вернулся из армии, а Виктор весной должен был уйти служить. Все были коренными жителями Чернигова, кроме Сергея, который жил в общежитии мебельной фабрики, где они с Онегиным и трудились.
Виктору  Неговскому очень понравилась Юля, но мужская дружба не позволяла ему предпринять какие-то шаги в отношении ее, так как Зорин под большим секретом признался ему, что влюбился в девушку с первого взгляда. И Виктор каждый вечер, зная, что Сергей в это время провожает Юлю домой, прибегал к общежитию как бы случайно, вроде бы возвращаясь со свидания, и приносил непременно с собой бутылку шампанского. Потому что Юля однажды проговорилась, что любит шампанское. Они втроем выпивали искристое вино на морозе, и Онегин шел домой, оставляя Сергея дальше целоваться с Юлей.   
Тридцатого декабря вечером Юля заявила ребятам, которые пришли вчетвером, что завтра утром уезжает встречать Новый год домой к родителям. Она не хотела ехать, но недельное знакомство с компанией этих чудесных ребят привело ее в такое замешательство, что она не знала, как расхлебает создавшееся положение. Каждый из них предложил встретить Новый год только с ним. Если Мишке она, шутя, отказала, то с остальными было сложнее.
Тридцать первого числа рано утром Юля спустилась на проходную с сумкой, собираясь на вокзал. Она чуть дара речи не лишилась, когда увидела, как навстречу ей вышли Онегин и Зорин.
- Юля, вот, с шести утра уже ждут, - развела руками дежурная.
- Мы решили поехать с тобой, - сказал Онегин. – Раз ты не хочешь с нами здесь встречать Новый год, мы встретим его вместе у тебя.
- Вы что? – испуганно произнесла Юля, на миг представив, что она скажет маме. – Ко мне нельзя.
- Тогда не уезжай, оставайся здесь, - подошел к ней Сергей.
- Нет! – решительно произнесла девушка. – И домой я поеду одна.
- Как хочешь, - спокойно сказал Виктор. – Но до вокзала мы тебя всё же проводим.
Они втроем приехали на вокзал, Юля взяла билет и стала у окна, высматривая автобус. Ребята по очереди развлекали ее, но больше говорил Онегин, предоставив другу возможность просто наслаждаться близостью с любимой девушкой. Подошел автобус и Юля, вздохнув облегченно, поспешила на выход.
- Всё, мальчики, с Новым годом вас. Встретимся через год, - пошутила она.
- Гораздо раньше, чем ты думаешь, - пробурчал Онегин, входя следом за ней в автобус.
- А вы куда?
- Туда же, куда и ты, - Зорин спокойно взглянул на билет и уселся рядом с ней.
- Вы что, тоже купили билеты? – возмутилась девушка.
- Ты ведь не можешь нам запретить поехать туда, куда мы хотим. Сиди спокойно, - и Онегин откинулся на сидение сзади Юли.
Они молча приехали в поселок. Юля всю дорогу придумывала оправдание для родителей, но так ничего и не придумала. В поселке они так же втроем пересели на другой автобус, который шел прямо в село.
Юля шла по селу, сопровождаемая двумя высокими красавцами, почти одинаково одетыми и создавалось впечатление, что она идет с охраной. Любопытные бабки выглядывали в окна и невольно улыбались, видя перепуганное лицо девушки и невозмутимые лица молодых людей.
- Вот, мама, я их не звала, - только переступив порог, сказала Юля, - они сами за мной приехали.
 Речь, которую она готовила в уме всю дорогу, куда-то испарилась, и слов больше не осталось. Мотя вытерла руки о передник и сказала, глядя на молодых людей, которые, похоже, тоже лишились дара речи.
- Что ж, проходите, молодые люди, раздевайтесь и присаживайтесь к столу.
Ребята молча разделись, сели рядом, - такие похожие, словно братья.
- Не понял, свататься приехали, что ли? – красный с мороза Лёня, широко улыбаясь, протянул парням руку для приветствия.
- Может, и свататься, - наконец Виктор смог заговорить. – Отдадите Юлю?
- Да хоть скажите – за кого? – Мотя уже откровенно смеялась, видя смущение молодых людей, да и Юльки тоже.
- Мы оба готовы жениться, - уже освоился Онегин.
- За обоих закон запрещает, - вышел из другой комнаты отец.
- За меня, - кашлянул Зорин и быстро взглянул на Виктора. – За меня.
- Вот это другое дело, - улыбнулся Иван, - хоть жених обозначился.
- Почему это – за тебя? – не унимался Виктор. – Пусть Юля сама выбирает.
Все головы повернулись к Юле. Она стояла красная, понимая, что надо выбирать, но она совершенно была не готова к такому повороту. Ей нравился Сергей, но и к Виктору она тоже что-то испытывала. Этот чертов выбор!
- Да не собираюсь я замуж, - Юлька фыркнула и убежала в другую комнату, где упала на кровать и расплакалась.
Никто не побежал утешать девушку. Ребята сидели за столом, а их в упор рассматривала вся семья. Лёня решил снять напряжение.
- Мама, давайте уже завтракать. Надо гостей кормить, - он сел за стол и стал раскладывать вилки и тарелки.
- Конечно, сейчас поедим, а там и решим, за кого же нашу Юльку будем отдавать, - всё еще улыбаясь, ответила Мотя, переглядываясь с мужем.
- И как давно вы знакомы? – спросил Иван, усаживаясь рядом с ребятами.
Те переглянулись и Сергей, смущаясь, ответил:
- Уже целую неделю.
- Да, это срок, - серьезно сказал Иван и без тени улыбки стал наливать водку в стаканчики. – Вот мы с Юлиной мамой были знакомы всего один день. А если быть точным, то и вообще не были знакомы до свадьбы.
- Как это? – вырвалось у Онегина.
- Да так. Просто приехали, посватались, увидели друг друга и влюбились. Да, мать?
- Так-то оно так, только сейчас времена немного другие, - подала голос от печки Мотя, вытаскивая горшочек с мясом. – Тогда у детей права голоса не было, а сейчас они сами должны выбирать. Так что всё решит сама Юлька, она давно уже самостоятельная девочка.
Ребята понемногу разговорились, и Иван выяснил всё, что хотел знать о будущих женихах. Когда Юля вышла из комнаты, на нее почти никто не обратил внимания, потому что все были заняты обсуждением какой-то общей проблемы государственного масштаба.
- Доченька, садись, поешь, - одна Мотя заметила дочку, - а то мужики о политике начали говорить, а это надолго.
Невестка Надя, придя с работы, обнаружила дома целое застолье.
- Вы что, старый год уже провожаете? – удивленно рассматривая незнакомых парней, спросила она.
- Нет, это нашу Юльку сватать приехали, - с лукавинкой в голосе ответил Леонид. – Присаживайся.
- И кто жених?
- Да вот, кого Юля выберет, тот и будет женихом, - серьезно ответил Онегин под пристальным взглядом своего молчаливого друга.
Надежда быстро поняла ситуацию и вывела Юлю в другую комнату.
- Юлечка, мой тебе совет: забирай этих хлопцев и уезжайте обратно в Чернигов. Потому что, если вы останетесь встречать Новый год здесь, то пойдете в клуб, а там куча твоих знакомых. По любому наши побьют чужаков, когда напьются, да, я думаю, что они и так друг с другом подерутся. А в городе как-нибудь разберешься. Скажи честно, кто тебе больше нравится? – всё-таки женское любопытство взяло верх.
- Ой, Надя. Вообще-то больше нравится Сергей, но и Витя тоже. Не знаю.
- Вот ты там и разберешься. А тут, конечно, разговоров и так уже будет выше крыши.
В Чернигове ребята, проводив Юльку до общежития, ушли по своим делам, но договорились Новый год встретить вместе. Юля привела себя в порядок, приготовила на стол. В комнате она была одна,  Таня Русланова опять уехала домой.
Ребята пришли вчетвером. Долго сидели за столом, проводили старый год, потом не выдержал Анатолий.
- Юля, ты прямо сейчас должна решить, с кем ты будешь? Мы все взрослые люди, ты нам нравишься. Определяйся, выбирай. Знаешь ведь поговорку: «С кем Новый год встретишь, с тем его и проведешь»? Не можешь же ты быть одновременно с нами всеми. Мы ждем.
Юля переводила взгляд с одного молодого человека на другого. В принципе, она с первого взгляда выбрала Зорина, но и Онегин ей нравился. А Виктор и Сергей смотрели на нее практически одинаковым влюбленным взглядом, ожидая ее решения.
- Мы ведь Новый год можем встретить все вместе, - как-то виновато произнесла девушка, боясь отказом кого-то обидеть.
- Встретить можем, но ведь мы все живые люди, - немного туманно выразился Анатолий.
- Миша, Толик, вы только не обижайтесь…, - начала Юля.
- Понятно, - Мишка быстро поднялся. – Брат, ты что, не понял? Нас с тобой выставляют!
- Никто вас не выставляет, я просто пытаюсь объяснить…
- Юля, - перебил ее Анатолий, - мне всё понятно, можешь дальше не стараться. Но я буду свидетелем на свадьбе, когда ты определишься. Согласна?
- Согласна, - облегченно вздохнула девушка.
Новый год они встретили втроем. Юля сидела на кровати, Сергей несмело  обнимал ее за плечи, Виктор играл на гитаре и пел песни. Потом они менялись местами, и повторялось всё один в один. Ей приятны были объятия и  одного и другого молодого человека. Но от Сергея Зорина исходило больше искренности, больше нежности. Под его большими теплыми ладонями она чувствовала защищенность, надежность.
- Так, хватит! – отложив гитару, Виктор поднялся. – Так дальше продолжаться не может. Юля, ты же видишь, что мы оба в тебя влюблены, выбирай, в конце концов!
Юля как-то инстинктивно прижалась к плечу Сергея, словно ища защиты. Он обнял ее, прижал к своей широкой груди, поцеловал куда-то в волосы. Они слышали, как громко хлопнула дверь, но им уже было всё равно.
В эту ночь они решили пожениться, но только третьего июня, - так решила Юля. Она хотела все праздники отмечать вместе: день рождения, день свадьбы своей сестры Маши и день своей свадьбы. Сергей согласился.   


Глава 24


- Чертовы бабы! – мужчина, ожесточенно орудуя локтями, пробирался через плотную толпу женщин, осаждавших билетные кассы.
- Куда полез?! Всё равно не пустим! – визгливый голос возвысился над общим гулом толпы и утонул в возмущенных репликах женщин, пытавшихся сохранить подобие очереди.
- Женщина, пятый раз вам повторяю, билетов нет и не будет, - усталым голосом сообщила кассир в громкоговоритель.
- Как это – не будет? – возмутилась женщина. – А чем же мне домой-то добираться? Полмира проехала свободно, а дома – нате вам! – нету, видишь ли, билетов.
- Вот и езжайте себе дальше по миру, -  пробурчала кассир, забыв выключить громкую связь.
Лучше бы она этого не говорила!  Что тут началось? Кричали все, даже самые молчаливые и терпеливые. Кассир, видя общее возмущение толпы, просто закрыла окошечко. Люди постепенно замолчали, потом начали расходиться.
- Ну, что, Катерина, что делать-то будем? – кричавшая больше и громче всех женщина уже спокойно смотрела на подругу.
- А что? Надо ехать на автовокзал. Может, еще будут билеты, - Катя подняла тяжелый чемодан и направилась к выходу.
- Думаешь, одни мы такие умные? – женщина потащила свою неподъемную сумку следом за Катей. – Видишь, что уже половина очереди на трамвайной остановке стоит, пока мы тут собирались?
- А мы их перехитрим, - сказала Катя и повернула к остановке такси.
- Молодец, - вырвалось у подруги. – Лишь бы там билеты были.
На автовокзале народа было еще больше, чем на железнодорожном. Скорее всего, так только казалось вследствие того, что размер автовокзала был намного меньше. Женщины рванули к кассам, но быстро сообразили, что с сумками и чемоданами туда не пробьются.
- Тома, ты оставайся с сумками здесь, а я беру два билета, - Катя, не глядя на подругу, бросила чемодан и как бы ввинтилась в очередь.
 Она была маленькая и худенькая, поэтому такой трюк прошел без последствий для нее. Билеты она взяла, но автобус уже готовился к отправлению на Кривой Рог, и женщины стремглав бросились искать нужную платформу. Автобус, не дождавшись последних пассажиров, уже выруливал на выезд.
- Ой, - крикнула Тамара, - это же наш! Эй! Подождите!
Она бросила сумку и побежала следом за автобусом. Катя застыла в отчаянии: они с Тамарой вернулись из туристической поездки по Европе, а родная страна встретила так неприветливо – то билетов нет, то автобус без них уезжает. Но водитель заметил женщину, отчаянно размахивавшую руками, и притормозил. Тамара бегом устремилась за сумкой, потому что Катя еле тащила свой большой чемодан, а на неподъемную сумку Тамары у нее уже не было сил.
Катя, не глядя на соседа, плюхнулась на свое место в автобусе и облегченно вздохнула: последний рубеж пройден, теперь спокойно можно ехать домой.
- Боже мой, - вдруг раздалось сбоку, - вот где мы встретились.
Рядом с ней сидел Александр Тихорский – первая и единственная ее любовь. Катя вдруг как-то обмякла, растерялась. Она молча смотрела в любимые глаза и не могла слова сказать. Саша, похоже, тоже испытывал нечто подобное. Он взял ее за руку, и они сидели так несколько минут, просто наслаждаясь близостью друг друга, не говоря ни слова. Когда прошел первый шок от встречи, первой заговорила Катя.
- А я возвращаюсь из туристической поездки.
- И где была?
- В Болгарии, Румынии, Польше. А ты что делал в Киеве?
- На конференции был. Доклад делал.
Они опять надолго  замолчали, пока Саша не спросил то главное, что интересовало обоих.
- Как живешь? 
- Нормально живу: муж, сын.
- Любишь его?
- Тебе что хочется услышать? – Катя повернула лицо к Саше, и он увидел слезы в ее таких до боли знакомых глазах.
- Катюша, мне кажется, что мы совершили непростительную ошибку, - слова давались ему с большим трудом, но, видно, они были давно обдуманными и выстраданными.
- Мы или ты? – не выдержала и уколола его Катя.
- Конечно, я, - сразу согласился он. – Но не перебивай. Я долго думал. Ты тогда непонятно по какой причине оттолкнула меня, а я дурак сразу в омут головой…  До сих пор не могу себе простить.
- Но ведь женился по любви?
- Да по какой там любви? Просто девушка была безотказная… Это я теперь понимаю, а тогда…
Александр гладил руку девушки, и прежние чувства вспыхнули с новой силой. Его даже трясти начало. Он попытался немного отодвинуться от нее, но это было невозможно. Катя выдернула свою руку и уставилась в окно, где уже мелькали последние постройки Киева. Да, они много бы отдали за то, чтобы вернуть назад последние шесть-семь лет. Но она уже замужем и у них с Ильей есть сын, а Саша вообще женат  несколько лет. Что можно изменить? Разве только за счет несчастья своих вторых половинок?
Они долго молчали, каждый переживая признание Александра по-своему. За длинную дорогу несколько раз возвращались к теме их семейной жизни и только, когда уже въезжали в Кривой Рог, и впереди опять замаячила разлука, Александр сказал:
- Катя, давай жить вместе.
- И как это ты себе представляешь? – с тревогой и надеждой в голосе спросила Екатерина.
- Разведемся со своими и будем вместе!
- Не так это просто, Саша.
- Хорошо, понимаю, у тебя ребенок. Давай встретимся немного позже и обсудим. Согласна?
Они договорились о встрече и на вокзале расстались. С этого момента Катина жизнь опять приобрела смысл. Она порхала легкой бабочкой по дому, зацеловывая сына и улыбаясь мужу. Она с улыбкой раздавала заграничные подарки, примеряя джинсовые штанишки на маленького Сашеньку и с удовольствием наблюдая за довольной улыбкой мужа, натягивавшего на себя модные дефицитные джинсы и такую же рубашку. Она даже ответила на поцелуй Ильи, чем несказанно больше, чем подаренные джинсы, обрадовала его. В семье царила легкая, оживленная атмосфера, ничем не предвещавшая намечающийся разрыв семейных отношений.
На свидании, которое состоялось ровно через неделю после их встречи, они окончательно решили жить вместе.
- Я уже сказал Виктории, что подаю на развод.
- И что она?
- Как обычно, грозилась испортить мне карьеру. Но ведь и она меня не любит, это я знаю точно. Одного не понимаю, зачем упорствовать? Детей у нас нет, да и не предвидится.
- Почему? – удивилась Катя, хотя известие о том, что у Саши нет детей, ее обрадовало.
- Она еще до встречи со мной сделала аборт, возможно, и не один.
- А ты как об этом узнал?
- Сама однажды проговорилась при очередной ссоре, - признался Александр. – А ты сказала мужу?
- Нет, - виновато опустила голову Екатерина, - еще нет.
- Никак не решишься? Хочешь, я с ним поговорю?
- Нет, нет. Я сама, - невольно вздохнула девушка, предвидя нелегкий разговор с мужем.
- Хорошо, я подожду.
Катя стала встречаться с Сашей почти каждый день, но всё никак не могла собраться с духом, чтобы поговорить с Ильей.  На очередном свидании, которое затянулось немного дольше обычного, Саша не выдержал и стал говорить с ней резким тоном.
- Я ушел из семьи, подал на развод, а ты решила просто поиграть со мной?
- Сашенька, нет, как ты мог подумать? Я ведь люблю тебя.
- И я тебя люблю. Очень, очень.
Они находились в парке, и он потащил ее за густой низкорослый куст, целый ряд которых создавал живую изгородь.
- Сашенька, что ты делаешь? – успела проговорить Катя, но тут же оказалась на зеленой густой траве, прижатая сверху тяжелым телом мужчины.
Тихорский уверенным движением расстегнул брюки и закрыл ей рот поцелуем. Не успела Катя опомниться, как он тут же овладел ею, но она и не сопротивлялась. Как долго она мечтала об интимной близости с ним, но опять получилось всё спонтанно, почти насильно. Секс с Тихорским резко отличался от спокойного, размеренного секса с Ильей. Возможно, в семейной жизни ей не хватало именно этого – напора, жесткости, немного наглости и вместе с тем нежности и безудержной страсти.
Нелегкий разговор с мужем состоялся этой же ночью. Только они легли спать, как Илья повернулся к жене и привычным жестом погладил ее по бедру, что у него всегда означало желание близости. Все его дальнейшие действия были настолько предсказуемы, что Катя невольно вздрогнула с отвращением. Перед ее глазами мгновенно вспыхнули сцены близости с Тихорским, доставившими ей непередаваемые ощущения, каких она за свою семейную  жизнь ни разу не испытала. И то, что сейчас должно было произойти с мужем, повергло ее в уныние и отчаяние. Она понимала, что надо разрубить тот узел, который связывает ее с Ильей. Что она больше не сможет с ним быть вместе, но что-то сдерживало ее, возможно, тот факт, что Илья действительно ее любил.
 Но его любовь ее не грела. Более того, он сам стал ей неприятен. Она с содроганием вспоминала постельные сцены с мужем и понимала, что больше всего ее отвращает от мужа именно секс с ним. Ей был неприятен запах его одеколона, ее раздражала его манера держаться с другими людьми, его нежелание вникать в ее проблемы, его стабильность во всем. Она знала, что, сколько они будут вместе, ничего не поменяется в интимном плане, потому что он не хочет ничего менять. Он решил, что так должно быть, значит, так будет всегда. Она знала, что со временем ее заест скука, от которой она потихоньку сойдет с ума, мечтая о чем-то новом в своей жизни.
- Илья, нам надо поговорить, - Катя всё же решилась на разговор.
- Что, опять голова болит? – съязвил он. – Конечно, ты же так поздно стала приходить с работы, хотя работаешь до пяти часов. Интересно, тебе за переработку доплачивают?
- Я хочу серьезно с тобой поговорить, - Катя решила не показывать свое раздражение, чтобы разговор состоялся.
- Раз хочешь – говори, - он убрал руку, понимая, что интима сегодня не будет.
- Нам надо развестись, - без  длинных предисловий сказала Екатерина.
В спальне повисло гнетущее молчание. Слышно было, как тихонько тикает будильник и по стенке шуршит сороконожка. О сороконожке Катя вспомнила совсем некстати, но Илья никак не отреагировал на ее слова, словно и не слышал вовсе. Он лежал молча и смотрел в потолок.
- Ты слышал?
- Слышал, - тихо ответил он и опять застыл недвижимо. Через пару минут подал голос. – А о сыне ты подумала? Что будет с ним?
- Сашенька останется со мной.
- Ты почему хочешь развестись? Влюбилась в другого?
- Я любила и люблю только его, - решила она ответить честно.
- Кто он? – голос Ильи звучал глухо, словно он сдерживал слезы.
- Саша Тихорский. Ты его не знаешь. Я люблю его еще со школы. Он был моим первым мужчиной, - решила она добить его полностью.
- Почему же вы не поженились?
Катя решила рассказать Илье всё, как было. Они проговорили полночи. Под утро Илья смирился со своей участью.
- Ладно, раз ты так решила, мы разведемся. Пусть хоть один из нас будет счастлив.
- Спасибо тебе, - искренне поблагодарила Катя. – Ты не страдай, найдешь еще свою половинку.
- Вряд ли. Я тебя очень люблю. Но ты обо мне не думай. Пусть у тебя всё будет хорошо в жизни.
Катя даже не надеялась на такой благополучный исход разговора. Она молча поцеловала Илью в щеку, тот  даже не попытался ответить.
Утром она позвонила Тихорскому и сообщила о результатах разговора.
Официально они поженились через полгода. Катя уже была беременна и они с Сашей с нетерпением ждали пополнения семейства. Их чувства друг к другу были взаимными. Они любили друг друга и не скрывали этого.
Татьяна, мать Кати, радовалась за свою дочь. Она видела, как та переменилась, расцвела, и была благодарна своему зятю, что он сделал Катерину счастливой.
Тихорский работал в местной больнице, Катя сидела в декретном отпуске, готовила обеды и с нетерпением ждала мужа после работы. Ей в радость было целый день простоять у плиты, чтобы приготовить Сашеньке его любимое блюдо. Младшего Сашу нянчила бабушка Таня, отдавая ему всю свою любовь и заботу. Илья часто проведывал своего сына, никто ему не запрещал этого делать и постепенно все треволнения улеглись, семейная жизнь вошла в колею.
Схватки начались неожиданно, еще почти месяц Катя должна была носить ребенка. Дома она была одна, телефона в квартире не было. В промежутках между острыми приступами боли она выползла на лестничную клетку и позвонила в соседнюю квартиру. Дальше она ничего не помнила, потому что свалилась без сознания.
Катя открыла глаза и обвела комнату удивленными глазами. Белый потолок и такие же белые стены,  рядом на металлической односпальной кровати лежит женщина, похоже, спит. Над ней свисает капельница. Больница. Точно. Но как она тут оказалась?
Она повернула голову к окну. Тонкий лучик солнца пересекал всю комнату и в этом луче плясали пылинки. Почему-то именно это вывело Катю из состояния сонливости. Она привычным жестом провела рукой по животу и ощутила пустоту. Резко отдернула руку и, приподняв голову, посмотрела на свой живот – он был плоским. Значит, она родила ребенка и не помнит этого?! Обеспокоено она повертела головой в разные стороны, но от этого движения ничего не изменилось. Скрипнула дверь.
- Очнулась? Вот и славно, - в палату вошла пожилая медсестра и с улыбкой подошла к постели Катерины.
- Я родила? – были первые слова Кати.
- Преждевременные роды,- вздохнула медсестра, поправляя сползшее одеяло.
- Ну, и?!
- Тебя-то еле спасли.
- А ребенок? Где ребенок?!
- Родишь еще, - вздохнула медсестра и отвела взгляд.
- Значит, он мертв? – еле выговорила Катя.
Мгновенно бледность покрыла ее лицо и медсестра, взглянув на девушку, выбежала из палаты. В коридоре тут же стал слышен ее крик:
- Доктор! Быстро доктора!
Катю быстро привели в чувство. Она смотрела на склонившиеся над ней лица медработников и понимала, что в ее жизни случилось непоправимое горе. Она почему-то в этот момент подумала о муже, который так ждал своего ребенка. Который последнее  время говорил только о нем, выбирал имя для девочки и для мальчика, потому что они до последнего не знали, кто родится, хотя можно было сделать УЗИ. Они решили – пусть будет сюрприз, потому что ребенка любого пола они будут любить одинаково.
С этого момента в жизни Кати и Саши наметился какой-то надлом. Скорее даже не надлом, а малюсенькая трещинка, еще незаметная для невооруженного глаза, но грозившая рано или поздно превратиться в огромную трещину. Катя почувствовала это женской интуицией, едва она после больницы встретилась глазами с мужем. Саша делал всё, чтобы Катя не грустила, он пытался ее развеселить, даже анекдоты рассказывал, но в его взгляде проскальзывала боль и Катя это чувствовала. Он окружил ее таким вниманием, какого она от него даже ожидать не могла, но  ничто не могло восполнить утраты.
- Катюша, у нас еще будут дети, мы ведь молоды, - успокаивал он жену.
- Врач сказал, что с детьми надо немного подождать.
- Значит, подождем. Ничего страшного. У нас ведь один сын уже есть, - Александр притянул голову жены к себе и поцеловал в волосы.
Он очень хотел ребенка. С нетерпением ждал, когда она родит, но не судьба. Вика за несколько лет супружеской жизни так и не смогла забеременеть. У Кати – преждевременные роды. За что же наказание такое?
Татьяна переживала за дочь. Она видела, как Катя после больницы изменилась: стала рассеянной, часто забывала элементарные вещи, погрузилась в себя, не замечая иногда даже маленького сынишку.
- Саша, тебе не кажется, - сказала она зятю, когда они пришли ее проведать, - что надо бы Катю отправить куда-нибудь отдохнуть? Я думаю, что ей на время надо поменять обстановку.
- Я уже думал над этим, Татьяна Васильевна. Но вам ведь придется туго: надо будет все время сидеть с малышом.
- А я и так с ним сижу. Да и Леонид мне поможет. Так что покупай путевку и отправляй ее куда-то подальше.
- Только куда? Октябрь на дворе, - задумчиво сказал Тихорский.
- В какой-то пансионат. Пусть нервишки подлечит, - посоветовала Татьяна.
Через пару дней Тихорский с радостным выражением лица сообщил Кате, что купил ей путевку в пансионат.
- Представляешь, горящая путевка. Мне профсоюз выделил. Так что собирайся, поедешь отдыхать.
- Куда это я должна ехать? – удивилась Катя. – Да и что я там осенью делать буду: ни покупаться, ни позагорать.
- Купаться не обязательно. Будешь просто отдыхать.
- Я и здесь не устала, - возразила Катерина, хотя сама понимала, что ей надо сменить обстановку и немного развеяться.
- Екатерина Степановна, не возражать! – шутливо пригрозил ей муж. – Я так решил, значит, так тому и быть!
- Хорошо, я поеду, - согласилась Катя.
Она быстро собрала вещи, и уже в тот же вечер Александр отвез ее на вокзал к Симферопольскому поезду: путевка была в Жуковку, что неподалеку от Ялты.


Глава 25


- Юлька, ты не спишь? – Сергей, быстро сбросив с себя одежду, юркнул под теплое одеяло.
- Только что Владочка уснула. Не наедается она, что ли? Никак не пойму, - Юля приняла в свои объятия мужа, который жадно припал к ее губам.
Он работал во вторую смену, приходил домой поздно, но никогда не обделял жену вниманием. По ночам часто вставал к маленькой дочке, чтобы Юля хоть немного отдохнула. Ребенок рос беспокойным, вертлявым, капризным. Девочка просыпалась чуть ли не каждый час, требуя мамину грудь, и Юля очень уставала.
 Они снимали небольшой домик на окраине Чернигова, платили за квартиру пятьдесят рублей, что составляло третью часть зарплаты Сергея, но им хватало на жизнь. Помогали, конечно, родители, чем могли. Часто приезжали бабушки понянчить внучку. И Мотя, и мама Сергея – Мария – души не чаяли в маленькой вреднуле, потакая всем ее капризам. Девочка настолько привыкла к рукам, что не хотела засыпать в кроватке, и приходилось носить ее по комнате, пока она не уснет.
- А мне путевку предложили, - насытившись любовью, устало сказал Сергей.
- Какую и куда? – Юля удивленно даже села на кровати.
- В Жуковку. Там пансионат какой-то. Мне в качестве премии выделили.
- А как же мы? – у Юли от обиды даже слезы выступили, но Сергей в темноте ничего не заметил.
- Юлька, ты не обижайся. Я еще никогда никуда не ездил. Я там долго не задержусь. Поеду, отмечусь, на море посмотрю и к вам вернусь. Ну, чего ты? – он не увидел, а скорее, почувствовал, что его жена плачет, и притянул ее за плечи к себе. – Перестань.
- Ты уедешь, а как же я? Как же мы? – тут же поправилась она.
- Я привезу к вам свою маму, она поможет. Всего восемнадцать дней. Юлька, не плачь, - он гладил ее по волосам, и постепенно она успокоилась и притихла. – Уже завтра надо ехать. Утром съезжу за мамой, а вечером проводишь меня на поезд. Ладно?
- Ладно, - вздохнула Юля.
Она не хотела расставаться с Сергеем, не хотела, чтобы приезжала свекровь, но ничего не поделаешь: муж так решил.
Утром Сергей уехал в село, а Юля начала собирать ему необходимые вещи. Вечером приедет свекровь, к ее приезду необходимо было всё вычистить и выдраить, чтобы не опозориться. Весь день Юля моталась по дому как угорелая. Влада требовала к себе внимания. Она видела, что мама что-то делает по дому, и ползла следом за ней, часто заваливалась на бок, не могла подняться и начинала плакать, пока мама не бросала начатое дело и не подбегала к ней. С трудом к приезду свекрови она успела убрать комнату и приготовить обед. Вечером, оставив дочку на попечение бабушки, Юля поехала провожать Сергея.
- Зорин, ты там смотри у меня, на женщин не бросайся, - приказывала она ему, стоя уже у вагона.
- Обязательно буду, - отшучивался он, - зачем же я туда еду?
- Узнаю, убью, - с улыбкой сказала Юля, подставляя лицо под поцелуи.
- Маленькая моя, ты у меня одна-единственная на всю жизнь, так что спи спокойно, - целуя жену, проговорил Сергей. – Мне пора.
Поезд отошел от перрона, а Юля еще долго смотрела ему вслед, вдыхая холодный октябрьский воздух, пока не исчезли последние огоньки заднего вагона. Она впервые за восемь месяцев после родов оказалась одна. Не надо было особо спешить домой: бабушка Мария присмотрит за Владочкой. Юля медленно подошла к остановке автобуса и остановилась: как раз выгружалась рота солдат и они заняли всю свободную площадку перед автобусом. Она не захотела протискиваться между ними и решила пропустить один автобус.
- Юля!  Юленька!
Перед ней в солдатской форме стоял Игорь Белун – старый киевский товарищ.
- Игоречек!
Через пару секунд Юля уже висела на его мощной шее, а он целовал ее куда попало, сильно прижимая к себе.
- Ты почему здесь?
- Приехали с учений, наша машина поломалась, вот рейсовым автобусом перевозят. Где ты сейчас живешь? Пытался в общежитии узнать – ничего не говорят. Говори быстро адрес.
Юля скороговоркой выдала адрес.
- У меня ведь уже дочка есть, - обрадовано сообщила она.
- Можно в гости прийти? – немного нахмурившись, спросил Игорь.
- Конечно.
- А муж не будет против?
- А он уехал в пансионат. Только что проводила.
- Если в эти выходные дадут увольнительную, я приду. Мне пора, - ему не хотелось выпускать из своих объятий девушку, но рота солдат уже построилась и сержант вертел головой, разыскивая отставших. – Пока.
- Пока, - Юля долго смотрела вслед уходившей роты солдат, и у нее появилось  чувство, что она опять возвращается к жизни.
С тех пор, как она вышла замуж, они с Сергеем жили только вдвоем. Им никто не был нужен и они мало куда ходили, разве только к его двоюродному брату. Постепенно из старых друзей остались только самые преданные, остальные просто отсеялись. Виктор Неговский ушел в армию. Иногда к ним в гости забегал Толик, который был свидетелем на их свадьбе. Мишку посадили в тюрьму за мелкое хулиганство. Из старых подружек Юли остались, как ни странно, местные красавицы – Валя, Света и Алла. Они иногда забегали в гости, рассказывая фабричные новости, делясь своими девичьими секретами.
Юля вышла из автобуса и с тоской посмотрела в сторону кафе: так хотелось посидеть там, выпить чашечку кофе. Она не хотела возвращаться домой, хотя там ее ждала  маленькая дочурка. Она не хотела общаться со свекровью. Вроде бы всё было нормально, но тяжелый взгляд из-под нависших густых бровей иногда бросал ее в дрожь. Казалось, что свекровь ее в чем-то подозревает, а в чем – она не знала.
Юля решительно направилась в сторону кафе. Она заказала кофе и мороженое и с удовольствием поглощала белоснежную холодную массу, приправленную черным шоколадом. За столиком она сидела одна, по сторонам не смотрела, тупо уставившись в креманку с мороженым.
- Девушка, почему одна и без охраны? – вдруг раздалось над головой.
Юля  подняла голову и рассмеялась: над ней с бокалом вина стоял  Миша Соркин – командир оперативного отряда Чернигова и ее бывший воздыхатель.
- Поистине, сегодня у меня день встреч. Присаживайся.
- А мне ничего не грозит от твоего высокого красавца? – повертел он головой в поисках мужа Юли.
- Ничего, - улыбнулась девушка, - я его только что в поезд посадила.
- И куда же ты его отправила? – уже более уверенно спросил Соркин, присаживаясь за столик.
- В пансионат уехал по путевке.
- И ты его отпустила одного? Смотри – уведут. Он ведь красавец, - не упустил он возможности сказать колкость.
- Не захочет – не уведут.
- И то правда. Вина выпьешь? – он сделал жест официанту.
- Нет, спасибо. Я вот кофе заказала, а пить его мне нельзя, - с сожалением Юля посмотрела на чашечку, - малышку грудью еще кормлю.
- Я знаю, что ты родила. Юля, скажи, тебе еще не скучно с ним?
- Миша, давай на эту тему не говорить, - Юля отвела взгляд. Она иногда ловила себя на мысли, что с Мишей было бы совсем по-другому, но Сергей был отцом ее ребенка, и возврата назад не было. Тем  более что она сама решила разорвать отношения с Мишей, хотя часто вспоминала о нем и жалела.
- Значит, уже заскучала. Но ты ведь у нас правильная: чтобы ни случилось, теперь до конца будешь с ним. Я прав? – он пытливо устремил взгляд, казалось, прямо в душу. – Но зато по городу можешь пройти с высоким красивым парнем и не стесняться. Но неужели ты можешь разменять свою жизнь на эту внешнюю мишуру? Юля, ведь ты умная девочка. Что же ты делаешь со своей жизнью?
Он отхлебнул глоток вина и поставил его на стол. Кто-то позвал его, но Михаил отмахнулся, не глядя.
- Миша, я вышла замуж за Сергея, потому что он мне показался самым надежным, самым искренним из всех моих… ухажеров. И он – отец моей дочери.
- Вот-вот, отец… Знаешь, пошли отсюда.
- Куда?
- Идем, идем, - он потянул ее на выход. – Идем, я тебе кое-что покажу. Покажу то, чего ты никогда не испытаешь со своим мужем, потому что не любишь его так, как любила меня.
- Миша, куда ты меня тащишь? – Юля вырывалась, но что-то сильнее ее тянуло к этому невысокому парню, которого она действительно любила. Потом она постаралась выбросить его из своего сердца, забыть о нем, но чувства нет-нет да и вспыхивали, доставляя ей боль, которую она глушила новыми встречами и новыми чувствами. – Мишка, остановись!
- Не бойся, чудачка, я тебя не съем, - смеялся Михаил, но Юлину руку не выпускал из своей. – Сейчас придем. Это рядом уже.
Они подошли к многоэтажному дому, и Михаил остановился около квартиры на первом этаже.
- Сейчас, сейчас, - приговаривал он, одной рукой уцепившись мертвой хваткой за Юлю, а второй пытаясь открыть замок. – Входи!
Юля переступила порог квартиры, услышала, как захлопнулся замок, и тут же ощутила на своих плечах руки Михаила. Он рывком снял с нее осеннее пальто, стянул легкий свитер и, не успела Юля что-то предпринять, как его губы закрыли ее рот, а руки продолжали раздевать ее дальше. Его руки дрожали, и сам он весь дрожал от нетерпения и от желания, которое пришлось ему подавлять многие месяцы. Желание огромной силы пронзило и  Юлю, такого она никогда не испытывала к Сергею.  Она лихорадочно стала снимать с него одежду, путаясь в каких-то пуговицах. Михаил с силой рванул свою рубашку, пуговицы разлетелись по комнате, рикошетом от стены ударяясь об их тела, но ни она, ни он не обратили внимания на такую мелочь.
Всё произошло, как в угаре: ни Юля, ни Михаил не контролировали себя, да и не хотели этого делать. Все эмоции, все чувства, все желания, собранные воедино и так долго подавляемые, вдруг прорвались наружу. Они забыли стыд, потеряли чувство времени. Единственное, что они чувствовали – удовлетворение друг другом.
- Оставайся у меня навсегда, - тяжело дыша, сказал Михаил, на мгновение оторвавшись от мягких и нежных губ девушки.
Эти слова вдруг отрезвили Юлю, и она с ужасом подумала, что изменила мужу! Еще минуту назад она о нем даже не вспоминала, поддавшись какой-то безумной страсти, полностью отдавшись во власть чужого мужчины, от ласки которого забыла, на каком она свете. Миша оказался прав: как ни нравился ей Сергей, но в сексе он никогда и близко не дотянет до уровня Михаила. Но она сама сделала свой выбор!
- Нет, Мишенька, не могу. Мы с тобой даже встречаться больше не будем.
- Почему?! – он покрыл поцелуями ее лицо, ощутив на губах солоноватый вкус. – Ты плачешь?
- Нет, уже нет. А встречаться не будем потому, что я с ума сойду.
- Почему? – опять вырвалось у него.
- Да потому что я вас все время буду сравнивать! – почти крикнула она.
- И в чью пользу будет сравнение? – Михаил лег на спину и даже отодвинулся от нее. – Знаешь, мне кажется, будь я повыше ростом, ты бы даже не думала о других мужчинах. Я прав?
Юля молчала, Миша действительно был прав. Мнение окружающих очень сильно влияло на ее решения. Так было всегда, и перебороть себя она не могла. И соврать Мише  что-то она тоже не могла. Молчание затянулось.
- Собирайся, - со злостью сказал Михаил, поднимаясь с постели, - домой тебе пора.
Юля молча собралась и пошла к двери. Соркин тяжелым взглядом наблюдал за ней, но, когда она приоткрыла дверь, он не выдержал и быстро подошел к ней.
- Юля, я люблю тебя и, возможно, буду любить всю жизнь. Знай об этом.
- Миша, я тоже тебя люблю, - призналась Юля, хотя до этого почти никогда не говорила подобных слов, - но вместе мы не сможем быть никогда. Прощай.
- Что ж, прощай, - его карие глаза затуманились. – Если что-то изменится в твоей жизни, дай знать.
Юля шла домой, подставляя под холодный ветер разгоряченные щеки и думая о том, что зря она вышла замуж за Зорина, зря отказалась от встреч с Мишей Соркиным. Да и вообще, всё то, что она делает в последнее время – всё зря. Особой любви к Сергею она не испытывает. Это она поняла где-то через месяц их совместной жизни. Да, он ей нравится, но и только. Мишка прав, она уже немного заскучала с всегда предсказуемым Сергеем Зориным, но ничего не изменишь – у них общая дочь.
Уже в следующие выходные к Юле в гости пожаловал Игорь Белун. Он пришел с большим чемоданом, и Юля поначалу даже испугалась. Свекровь подозрительно смотрела на молодого красивого солдата, который глаз не спускал с невестки. Но Игорь, не обращая внимания на женщину, сразу подошел к кроватке и взял девочку на руки. Владочка вначале с удивлением рассматривала непонятную одежду чужого дяди, потом заинтересовалась погонами, пальчиками пытаясь проверить прочность крепления желтых блестящих полосок, потом заулыбалась и прониклась к дяде доверием.
- Ну и глазищи у нее, - с умилением сказал Игорь, переводя взгляд с Юли на дочку. – На кого же она похожа?
- На моего сына, - не удержалась свекровь, а Юля только улыбнулась.
- Юля, распакуй чемодан, я там немного приданого твоей дочке принес, - кивнул Игорь в сторону отставленного чемодана, а сам опять занялся Владой.
Юля открыла чемодан и застыла в изумлении: он полностью был забит пеленками, простынями, хозяйственным мылом, еще какой-то мелочью, так необходимой в хозяйстве.
- Игорь, откуда всё это?
- Что знал, то и собрал. Это всё для твоей дочки. Выгружай.
С этого дня все увольнительные, вплоть до дембеля, Игорь проводил в семье Юли. Даже свекровь смирилась с подобным обстоятельством, хотя она сразу определила степень заинтересованности Игоря в своей невестке.
Сергей Зорин впервые выезжал на море. Он нигде, кроме Чернигова не был, не считая армии. Поэтому путевку воспринял, как дар божий. Он не хотел расставаться с любимой женой, с маленькой дочуркой, которую любил уже даже больше, чем Юлю, но такой момент упустить просто не мог: не каждый день ведь награждают путевками.
В Жуковке в октябре месяце пансионат был полупустой. В море уже не полезешь, хотя находились смельчаки, которым температура воды в семь градусов была не помехой для купания. Зорина поселили в номер «Люкс», где были две маленькие комнатки, туалет и ванная. Он чувствовал себя важным человеком, потому что по соседству в таких же почти комнатах жили по два-три человека.
Распорядок дня был простой: завтрак, обед и ужин в общей столовой, в промежутках между кормлениями – свободное время. Вечером в актовом зале – кино или танцы. На территории пансионата был еще небольшой бар, где практически ничего не было. До Ялты надо было добираться автобусами. Вот и все развлечения. Хотя на входе в столовую висело расписание экскурсий, но никто никаких объявлений не делал и Сергей просто не знал, чем заняться.
За столиком в столовой, где обедал Зорин, их было всего трое. Пожилая супружеская пара, глядя друг на друга влюбленными глазами, казалось, просто не замечала молодого человека. Поэтому первый день Сергей быстро старался поесть и уйти в свою комнату. Он им даже позавидовал: дожить до столь преклонного возраста и так любить друг друга. На танцы он решил не ходить. Судя по тому контингенту, который он видел в столовой, там просто нечего было делать. Сергей уже в первый вечер заскучал. Единственным развлечением для него стало море. Он мог часами любоваться волнами, мелькающими вдали парусниками, внезапно появляющимися и так же быстро исчезающими темными спинами дельфинов, выброшенными на берег маленькими крабиками, которые, смешно передвигаясь, стремились опять попасть в родную стихию.
На второе утро ничего не изменилось. Быстро позавтракав, Сергей взял первый, попавшийся под руку, журнал и поспешил к морю. Было прохладно, поэтому он устроился на огромном валуне, немного полюбовался прозрачной водой и развернул журнал.
 Внезапно в поле его зрения попала маленького роста девушка, которая просто брела по берегу, сняв туфли. Она с каким-то отсутствующим взглядом прошла мимо него, по всей видимости, даже не заметив, не обращая внимания  на холодную воду, временами окатывавшей ее босые ноги. Сергей проводил ее взглядом и опять опустил глаза в журнал. Но почему-то картинки перестали привлекать его внимание, и он отыскал глазами медленно удаляющуюся фигурку незнакомки. Ветер трепал ее коротко стриженные русые волосы, закручивал подол легкого платья вокруг ног, четко очерчивая точеную фигурку, на которую грех было не обратить внимания. Он почему-то вспомнил свою Юльку, невольно сравнил девушек. Они, похоже, были одного возраста, только разной комплекции. Юля была высокой, крепко сбитой, спортивной, излишне самостоятельной, а эта девушка  казалась хрупкой, нуждающейся в защите. Сергей почему-то вздохнул и отвернулся. Промелькнула предательская мысль, что неплохо было бы познакомиться с этой девушкой.
Екатерина Тихорская опоздала в пансионат на один день. Она не знала, чем здесь будет заниматься. Купаться было холодно, город – далеко. Бросила вещи в указанную комнату и пошла к морю. Думать ни о чем не хотелось. Она не хотела сюда ехать, но, раз Саша проявил такую заботу о ней, пришлось подчиниться. Почему-то и о нем думать не хотелось. В такой прострации она жила уже несколько месяцев после потери ребенка. В чувство ее приводил только маленький Сашка, который, не понимая состояния матери, требовал к себе ее внимания. Вот о нем она сейчас и вспомнила.
В столовой администратор усадила ее за столик, за которым уже обедала пожилая пара и молодой человек. Он ей сразу улыбнулся, и Кате стало намного легче. Сергей, так представился парень, весь обед не сводил с нее глаз, и она чувствовала себя немного неловко. Но уже к концу обеда неловкость исчезла, и она смогла даже перекинуться с ним парой слов. Как она успела отметить, он был на целую голову выше ее Сашки, шире в плечах и намного симпатичнее. Когда они выходили из столовой, Катя невольно усмехнулась: она едва доставала ему до плеча.
Сергей предложил Кате прогуляться после обеда, она с удовольствием согласилась: перспектива просидеть до ужина одной в номере ее не прельщала. Между ними сразу же установилась легкость в общении, так присуща всем курортным отношениям, когда люди знают, что скоро разъедутся и больше никогда не увидятся. Они шли вдоль набережной, и Катя постепенно рассказала незнакомому человеку почти всю свою биографию. Сергей в нескольких фразах сообщил, что тоже женат, очень любит жену и дочку. Они проговорили почти до ужина, после которого засобирались на танцы в актовый зал. До встречи с Катей Сергей давал себе слово не ходить на увеселительные мероприятия, но сейчас подумал, что нехорошо оставлять знакомую девушку одну.
В актовом зале, который на следующий день должен был выполнять функции кинотеатра, были сдвинуты связки скамеек под стенки, образовав свободный полукруг, где уже топтались несколько пар, пытаясь изобразить танец. Сергей весь вечер приглашал на танец только Катю, не дав той возможности познакомиться с другими представителями мужского пола. Да она почти и не смотрела по сторонам.
Прошла почти неделя на курорте. Сергей все свободное время проводил с Катей. Он отправил домой открытку с видом Ялты и на время забыл о своей семье. Днем они гуляли возле моря и любовались приливами и отливами, собирали красивые отполированные камешки на сувениры и ракушки, а вечером шли на танцы или в кино. Сергей свято соблюдал обет верности своей жене и не пытался сблизиться с Катей. Они вели себя, словно брат и сестра.
Катя немного отошла от своих переживаний и уже была благодарна своему мужу за то, что он ее отправил на курорт. Она написала домой пространное письмо, описав прелести осеннего отдыха, опустила его в почтовый ящик и, словно исполнив долг, облегченно вздохнула. Она никогда не думала, что ее любовь к Тихорскому вдруг остынет, приобретет какое-то непонятное спокойствие. Не было больше того трепета, какой она испытывала раньше только при упоминании его имени. С потерей ребенка перегорела и ее любовь к мужу. Она не была виновата в этом, и Саша не был виноват. Просто наши чувства нам иногда неподвластны. Не поддаются они законам разума. Мы поступаем так, как того требуют правила поведения, традиции, выработанные годами, подчиняемся мнению окружающих, подавляем в себе порывы страсти, сжигающие нас изнутри, занимаемся самопожертвованием. Но во имя чего всё это? Зачем это надо и кому? Нам? Нашим близким? Окружающим?
Катя стала часто задумываться о своем отношении к мужу. Из-за него она развелась с Ильей? Но разве стало ей лучше? Да, одно время она жила, как в раю. Потом иллюзии развеялись, страсть улеглась, поутихла, любопытство было удовлетворено. Что дальше? Делать вид, что она и сейчас без ума от него? Неужели все семейные пары так живут и мечутся перед выбором – уйти или остаться? Нет, она не собиралась бросать Сашу, ни в коем случае! Но прежних чувств, именуемых любовью, у нее к нему уже не было.
Через неделю знакомства с Сергеем Зориным Катя поняла, что влюбилась. Возможно, повлияла романтика курортных романов, когда люди оторваны от семьи и находятся почти сутками друг с другом. Тут невольно зарождаются отношения, которые обычно заканчиваются ничем. Но в тот момент людям кажется, что они встретили свою единственную любовь и, естественно, полностью отдаются во власть чувств. После курорта чувства быстро остывают, и уже через месяц-второй редко кто вспоминает своего партнера, если только не осталось последствий бурного романа.
Катя с Сергеем опоздали к началу фильма и сели на последний ряд прямо под окошком киномеханика. Прямо перед ними ряда через два сидела пожилая пара, с которой они вместе обедали в столовой.  Немного ниже сидело еще несколько человек: фильмы крутили старые, и желающих посмотреть их было мало.
Катю тянуло к Сергею, но он не проявлял никакого другого интереса к ней, кроме дружеского. Она сама прижалась к нему плечом, он не отодвинулся. Потом положила руку на его бедро и немного подвинула ее вверх. Это впервые за неделю знакомства она позволила себе такую вольность. Он весь напрягся и накрыл ее руку своей. Приятное тепло разлилось по телу девушки. Она не видела, что происходило на экране, только прислушивалась к своим эмоциям. Сергей обнял ее и притянул к себе. Их губы встретились, затрепетали в страстном поцелуе, который длился, как им показалось, целую вечность. Рука Зорина несмело нырнула под расстегнутую кофту, прошлась по тугой груди и, не встретив сопротивления,  уже смелее проникла под короткую юбку. Катя не ожидала такого напора и одернула его руку, но Сергея остановить уже было нельзя.
Над ними тихо стрекотал киноаппарат, впереди нежно целовалась пожилая пара, а Сергей, забыв, где находится, со всей накопившейся страстью ласкал Катю. Они не стали дожидаться окончания фильма, а тихо выскользнули из зала и почти бегом устремились в корпус, где жила Катя.
С этого момента Сергей ходил в свою комнату только тогда, когда надо было переодеться. Они практически не вылезали из постели, удовлетворяя друг друга так, как умели. Совесть их не мучила. Они отдались на волю своих чувств, уже начиная скучать  от предчувствия близкой разлуки.
- Катенька, как мы дальше будем? – немного отдышавшись после бурной ласки, проговорил Сергей, глядя в милое лицо девушки.
- Никак, - вздохнула Катя и провела рукой по густым волнистым волосам Зорина. – Скоро разъедемся и забудем друг друга.
- Неужели ты сможешь меня забыть? – он немного приподнялся на локте и нежно поцеловал ее в щеку. – Я клянусь, что никогда тебя не забуду.
- Зачем клятвы? Мы ведь реалисты. Надо трезво оценивать ситуацию. У меня семья, и у тебя тоже. Не можем же мы быть счастливы за счет несчастья других. А наши дети?
Они надолго замолчали, вспомнив о своих семьях. Зорин никогда не думал, что сможет когда-нибудь изменить своей Юльке. Ему казалось, что он любит ее больше всех на этом свете, а на поверку оказалось, что не выдержал первого же испытания. После встречи с Катей он понял, что с Юлей очень уж поторопился. Надо было после армии осмотреться, не спешить жениться. Но теперь у него есть прекрасная дочурка, которую он действительно любит больше всего на свете, и предать дочь он не мог. Сергей тяжело вздохнул и с сожалением посмотрел на лежавшую рядом женщину. А как же Катя? Ведь эта хрупкая девушка ему тоже по настоящему нравится. Но, говорят, что любить двоих одновременно невозможно. Но ведь ему не стала безразличной Юля. Как же быть?
- Ты мне оставь свой адрес, - сказал он через пару минут.
- Зачем?
- На всякий случай.
- Ты только не вздумай письма писать, - улыбнулась Катя.
- Писем точно писать не буду, а вот приехать могу.
Катя с сомнением посмотрела на мускулистого парня, с которым она провела весь свой отпуск и опять вздохнула.
- Хорошо, я напишу адрес.
Перед отъездом они узнали, что пожилая пара, с которой они обедали за одним столом, вовсе не муж и жена, а любовники с многолетним стажем. Их историю поведал мужчина, который проводил свою любимую на автобус, – она уезжала раньше.  Оказалось, что они встретились на курорте много лет назад, и с тех пор всегда встречались где-нибудь на отдыхе, чтобы вместе провести время, потому что за всю жизнь так и не решились уйти из своих семей.
- Мы ведь тоже можем так вот встречаться, - виновато предложил Сергей при расставании, избегая взгляда Кати.
- Нет, Сереженька, не будем мы больше встречаться, никогда не будем. Просто давай забудем обо всем, и будем жить, как раньше.
После возвращения Сергея из Жуковки Юля сразу заметила в нем перемену. Но она приписывала это тому, что он никак не может отойти от новых впечатлений. Свекровь уехала домой, и Юле сразу стало морально легче. Она с тоской вспоминала Мишу Соркина, но дала себе слово, что больше никогда с ним не встретится и изменять мужу тоже никогда не будет.
Сергей даже подружился с Игорем Белуном, который все увольнительные проводил в их доме. Владочку отдали в ясли, и Юля вышла на работу.
Они уже лет пять жили на съемной квартире, стояли в очереди на получение кооперативной квартиры, но очередь не двигалась. Решили купить себе жилье, но, походив по городу и узнав цены, отчаялись: всё было настолько дорого, что просто нереально было что-то приобрести.
Влада часто болела и Юле уже стыдно было выходить на работу – почти каждый месяц она была на больничном по уходу за ребенком. Она решила найти себе надомную работу, чтобы не сдавать ребенка в садик, а самой смотреть за ним. Она устроилась художником по дереву в одну организацию и вскоре стала неплохо зарабатывать, практически не выходя из дома. Однажды Сергей ее подменил, и Юля решила пройти по магазинам, что-нибудь купить.
Шел 1982 год. В стране была напряжёнка с хорошими товарами, на всё был дефицит. В принципе было всё, но из-под прилавка, по блату. Если у тебя был кто-то знакомый в торговле, значит, ты мог достать всё, что требовалось. Если же нужного знакомства не было, приходилось стоять в длинных «хвостах» очереди: авось что-нибудь и тебе достанется.
После ноябрьских праздников в холодильнике было пусто. Юля бродила по гастроному, скользя глазами по пустым прилавкам, где лежали одни консервы «Килька в томате», плавленые сырочки, соленая тюлька да еще какая-то ненужная мелочь. Люди не уходили из  магазина, ожидая, что после праздников всё-таки что-нибудь «выбросят» на прилавок. Юля на всякий случай заняла очередь, может, повезет, и она что-то купит. В ожидании вышла на улицу, где тоже стояла длинная очередь неизвестно за чем.
- За чем стоите? – спросила пожилую женщину, топтавшуюся сзади всех.
- Говорят, утки давать будут.
- Вы крайняя?
- Да, становись, деточка. Я крайняя. Только хватит ли нам? Вон очередь какая, - женщина кивнула рукой в сторону длиннющей очереди, извивающейся кольцами.
Юля вздохнула и решила всё же постоять, может, и хватит для них «синей птицы»? Женщины в очереди о чем-то тихо переговаривались и вообще вели себя не совсем обычно. Оглядываясь друг на друга, о чем-то шушукались. Юля прислушалась. Услышанная новость просто поразила ее: говорили, что вчера умер Леонид Ильич Брежнев! Об этом говорили шепотом, вроде не верили сказанному. Юля вспомнила, что буквально несколько дней тому видела его на трибуне мавзолея по телевизору. Он казался здоровым, улыбался многолюдной демонстрации, махал рукой проходящим мимо трибуны колоннам. Неужели его больше нет? Горло сдавила судорога, лицо перекосилось от сдерживаемых слез. Женщины в очереди, впервые услышавшие эту горькую новость, плакали уже в открытую, не стесняясь.
Что будет дальше?
Что будет без Брежнева?!
Что будет со всеми нами без него?!!
Страна затихла, притаилась в ожидании перемен. Только к лучшему ли? Разговаривали друг с другом тихо, словно боясь, что их кто-то подслушает, не решаясь громко высказать свое мнение. Кто придет вместо ушедшего? Как он будет править страной? Какого курса будет придерживаться? И станет ли простому народу легче жить? Эти вопросы задавали все, не получая на них ответов, терзаясь и мучаясь, жалея ушедшего руководителя, которого при жизни ругали, а теперь боялись, как бы не пришел кто похуже.
Прошло время, но для простого народа ничего не поменялось в этой жизни. Руководство делило портфели, гласности это не предавалось. Закулисные интриги были недоступны для всеобщего обозрения.
В Чернигов приехал вербовщик, который агитировал молодых офицеров запаса ехать на Север работать с заключенными. Сергей проговорился об этом Юле совершенно случайно, – ехать он никуда не собирался, поэтому просто мимоходом сообщил ей эту новость.
Юля вначале пропустила новость мимо ушей, но потом вдруг задумалась. А почему бы им не попробовать поехать? Квартира в ближайшем будущем им не светит, а всю жизнь снимать угол?.. 
Решено – сделано! Зорин сопротивлялся, но как-то вяло. Он и сам понимал, что дальше в Чернигове делать им нечего, а после знакомства с Катей Тихорской он вообще потерял интерес к жизни. Он ее немного подзабыл, но не совсем. Прошло уже четыре года, а он ее еще вспоминает, вопреки ее прогнозам. Поэтому решение Юли уехать на Север он всё же одобрил.
Вербовщик, пожилой майор, обещал им золотые горы в обмен на двадцатипятилетнюю службу: и квартиру в любом уголке Советского Союза, и высокую зарплату, и работу Юле.
Дело было в феврале месяце. Зорины продали все свои крупногабаритные вещи, кое-что перевезли в село к родителям, сдали квартиру, выписались, отвезли Владочку Юлиным родителям и поехали по указанному адресу. До Воркуты доехали без приключений, а дальше добираться пришлось на «перекладных». Вот тут и поняли они, какую ошибку совершили! Осеннее пальто Сергея не спасало от пронизывающего холода. Юля замерзала в стильных сапожках на тонком меху. Северяне смотрели на молодую пару с улыбкой, кое-кто с сожалением, но помочь не могли.
До нужного пункта они добрались среди ночи. Поезд, двигаясь с длительными остановками неизвестно по какой причине, всё же довез их до маленькой станции, которую с большой натяжкой можно было так назвать. Случайные попутчики, муж с женой, которые всю дорогу пили водку и приглашали их в будущем в гости (тут совсем недалеко, говорили они, только поездом сутки, да на лыжах еще километров двести!), проводили их до выхода, подали два их небольших чемоданчика, пожелав счастливо освоиться на новом месте. На снежной насыпи стоял молоденький солдатик, закутанный поверх шапки теплым шарфом.
- Вы Зорины? – подошел он к молодой паре.
- Да, Зорины, - не попадая зуб на зуб, ответил Сергей.
- Я вас встречаю, - солдатик подхватил оба чемодана и быстро пристроил их на небольших саночках, привязав веревкой. – Готово! Теперь можно и в путь. Тут недалеко, - махнул он рукой и потянул саночки за собой по наезженной дороге.
Это «недалеко» оказалось парой километров в сторону. Солдатик освещал дорогу мощным фонарем, и они все даже согрелись, пока добрались до низкого строения, на котором висела табличка с занесенной снегом надписью.
- Это наша гостиница, - с гордостью сказал солдатик, - входите.
Их встретил второй такой же солдат, который весело пригласил их пройти в комнату.
- Это ваш номер, - сказал он, - располагайтесь. Печку я уже затопил, к утру нагреется. Нам поздно сообщили, что вы приедете, поэтому раньше прогреть гостиницу не могли. Вы уж извините. Я вам одеял больше бросил, согреетесь. Утром я вас отведу в штаб.
Он окинул Юлю любопытным взглядом и удалился. Сергей снял пальто и шапку первым, бросив их на пустую кровать. Юля осмотрелась. Да, не так она представляла себе новое место жительства. Чисто выбеленная комната с низким потолком заставлена металлическими солдатскими кроватями с прогнутыми почти до пола сетками. На двух односпальных кроватях лежали матрацы с торчавшими сквозь дыры кусками рыжей ваты, кучка белья и несколько тонких одеял. Комнату освещала одна лампочка без абажура, на окнах даже занавесок не было. Юля беспомощно огляделась.
- Ну, вот. Всё, как ты и хотела, - с сарказмом сказал Сергей и опустился на кровать, которая издала жалобный скрип.
Юля стала снимать пальто, но Сергей тут же сделал предупреждающий жест.
- Лучше не надо. У меня такое чувство, что в комнате минусовая температура.
Он натянул на себя пальто и застыл на кровати, не зная, что предпринять. Юля поняла, что спать придется одетой. Но она не чувствовала пальцев ног, поэтому, невзирая на недоуменные взгляды мужа, стала стаскивать с себя сапоги.
- Ты как хочешь, а я должна согреть ноги, мне кажется, что я их отморозила.
Юля ожидала, что Сергей поможет растереть ступни, но он даже не взглянул в ее сторону. Она обиженно стала тереть пальцы ног, но пальто мешало, поэтому она решительно сняла его. Достала из чемодана тапочки, стала искать теплую стенку, нашла, прислонилась, но стена была едва теплая. Солдатик был прав: нагреется только к утру. Она вышла из комнаты в поисках источника тепла. В коридоре стояла печка, в которую тот же солдат подбрасывал дрова. Он обернулся и застыл, открыв рот. Прямо к нему шла очень красивая девушка: высокая, стройная, узкий свитер обтягивал тонкую талию, подчеркивая в меру полные бедра. Солдат давно уже не видел здесь девушек, и ему перехватило дыхание. Юля заметила замешательство молодого солдата, но очень уж хотелось согреться.
- Можно, я погреюсь около печки?
- Конечно, конечно, - он подвинул ей маленькую скамеечку, а сам опустился прямо на пол. – Вы ноги протяните вот сюда, я сейчас открою…
- Мне кажется, что я отморозила пальцы на ногах, - пожаловалась Юля, опускаясь на скамеечку. Ее лицо оказалось почти на уровне лица молодого парня, и она увидела его растерянность и смущение.
- Надо обязательно растереть. Вы  позволите? – молодой человек ловко извлек непослушную ступню из тапочка и умелыми движениями стал растирать ее. Такой же маневр через время он повторил и с другой ногой. Юлины ноги стало покалывать,  и она поняла, что к ним вернулась чувствительность.
Возле открытой двери номера всё это время стоял Сергей и наблюдал за манипуляциями солдата, который его не видел. Когда Юля вернулась в номер, он уже лежал в кровати, обернувшись кучей одеял. Она надеялась, что они будут спать в одной кровати, хотя бы для того, чтобы согреться, да и соскучилась она по нему, но Сергей поступил по-своему. Что ж, значит, она тоже будет играть по другим правилам. Обиженная Юля застелила другую кровать, бросила оставшиеся одеяла и залезла под них, как в норку, выставив только нос, но и тот вскоре спрятала, чтобы не отмерз.
Только под утро она немного согрелась, но поспать не пришлось – их разбудил знакомый уже солдат. Умывались ледяной водой из умывальника, который висел в общем коридоре. Туалет был на улице и поход туда в морозное утро не принес никакой радости.
Солдат повел их в штаб. Под ногами скрипел снег, пар изо рта превращался в сосульки, которые тут же замерзали на ворсистом воротнике Юлиного пальто, и она временами сбивала их варежкой.  Со всех сторон к широкой утоптанной дороге подступал вековой лес, издавая еле слышный мелодичный перезвон замерзших сосновых лап. Солнце искрилось на бело-голубом снегу, слепя глаза, вышибая слезу.
Когда Юля вытерла набежавшие слезы, перед ней возникла колонна зэков, вынырнувшая из-за крутого поворота. Она невольно ступила на обочину, провалилась в сугроб, но так и оставалась в нем, пока колонна не прошла мимо.
Осужденные, впрочем, как и охранники, как по команде повернули головы в сторону молодой женщины, окидывая ее фигуру с одинаковой долей любопытства. Она встретилась глазами с парой человек, потом отвернулась, смущенно улыбаясь. А Зорин смотрел на колонну враждебно, не скрывая своего презрения. И неизвестно, кого в данный момент он презирал больше – зэков, которые нагло пялились на его жену, или Юлю, с улыбкой смотревшую на проходивших мимо мужчин?
Перед их глазами еще долго стояли фигуры зэков в телогрейках с нашитыми мишенями на груди, спине и коленях.
- Мы идти будем? – подал голос солдат, равнодушно проводив глазами колонну.
- А куда это их повели? – спросила Юля.
- На работу.
- В такой мороз? – удивленно протянула девушка.
- А у нас такой мороз большую часть года держится, - рассмеялся солдат. – Да, ничего, привыкнете.
- Вряд ли, - пробурчал про себя Зорин.
В штабе их встретили очень приветливо, особенно женщины, которые носились по кабинетам с ворохом бумаг. Сергею предложили хорошую должность начальника цеха лесопильно-обрабатывающего производства, а Юле – работу учителя в вечерней школе.
- Школа для зэков? – уточнил Сергей.
- Конечно, у нас много молодых парней. Им тоже среднее образование необходимо для дальнейшей жизни. Ну, как, согласны?
- Согласны, - улыбнулась Юля, которой понравилась перспектива поработать учителем, - только ведь я никогда учителем не работала.
- Ничего, научитесь, не святые горшки обжигают, - в ответ ей улыбнулся молодой майор.
- Мы подумаем, - немного мрачновато вставил своё Сергей. – Можно ведь подумать?
- Думайте, конечно. Если надумаете, дорогу к штабу, надеюсь, найдете?
- А если нет? – Сергей в упор взглянул в глаза майору.
- Если нет, солдат проводит вас до станции, - немного обиженно ответил майор и отвернулся к окну. – У нас приживаются только сильные люди.
Всю дорогу до гостиницы Юля молчала, поглядывая в сторону мрачного мужа. Зорин упорно не хотел встречаться с ней взглядом, и Юля поняла, что ему здесь совсем не понравилось. В гостинице их встретил какой-то угрюмый человек, представившийся их соседом по комнате.
- Что, еще одна жертва вербовщиков? – он нахально осмотрел Юлю с ног до головы. – Уже получили работу?
- Зачем вы так? – Юле было очень обидно, что не оправдываются ее надежды, что Сергей, похоже, хочет отказаться от должности, что этот чужой дядька так нагло пялится на нее.
- Ты иди в номер, мне тут поговорить кое с кем надо, - Сергей почти грубо подтолкнул ее к двери.
В комнате было не намного теплее, чем ночью, и Юля не стала снимать пальто – так и сидела, пока не появился ее муж.
- Собирай вещи, поезд через два часа! – тоном приказа прозвучали слова Сергея, и Юля поняла, что возражать бесполезно.
Тот самый солдатик, который встречал их с поезда, погрузил их чемоданы на саночки и потащил их по протоптанной дорожке в сторону небольшой станции, где поезд останавливается всего на пару минут, чтобы сбросить почту, да высадить или забрать нескольких пассажиров. По пути они пропустили пару колонн зэков, которых вели на обед. Реакция была одинаковой: мужики глаз не сводили с девушки, вряд ли заметив рядом с ней Зорина. Казалось, даже собаки, сопровождавшие колонну, тоже повернули головы в ее сторону.
- Головы не сверните, - пробурчал Зорин.
- Вы на них внимания не обращайте, - отреагировал на реплику Зорина солдатик, - просто женщин здесь почти нет, только жены командиров. А тут новое лицо, да еще такое симпатичное, - он вздохнул, - вот и смотрят.
- Вот так на тебя бы смотрели и в вечерней школе!
- Так ты что? Только из-за этого не захотел остаться? – удивленная Юля даже остановилась. – Из-за этого?
- И из-за этого тоже. А еще я поговорил с людьми. Ты только представь себе, что целых двадцать пять лет ты ничего, кроме снега и зэков не будешь видеть! Представила?
- Но когда мы сюда собирались, ты ведь мог об этом подумать? Почему надо было всё бросать и ехать сюда, чтобы сразу вернуться обратно?
- Догоняйте! – крикнул солдатик. – Можем на поезд опоздать!
Но поезд задержался и надолго. Пришлось сидеть в здании станции и слушать матерщину пассажиров, которые употребляли нецензурную речь для связки слов. Юля делала вид, что ничего не слышит.
- И ты согласна вот так общаться всю свою жизнь? – с ухмылкой спросил Сергей, который знал ее невосприятие нецензурщины.
- Вот тут я с тобой полностью согласна. Только куда мы поедем? Ты же знаешь, что в Чернигове теперь прописаться очень сложно. В село поедем?
- Нет, сначала в Москву, а там посмотрим.
На вокзале в Москве  было шумно, как говорят, яблоку негде упасть. Они с трудом нашли два места рядом, где можно было спокойно посидеть и обдумать их дальнейший маршрут. Перебрали кучу знакомых по газетам строек, вспомнили БАМ, целину.
- Давай махнем в Кривой Рог, - вдруг предложил Сергей, когда запас идей уже исчерпался.
- И что мы там будем делать? – равнодушно спросила Юля, которой уже было всё равно, куда ехать, лишь бы уехать из этого шумного вокзала.
- Устроимся куда-нибудь на работу. Я читал, что в этот город едут все, кто хочет хорошо заработать.
- Сережа, мне всё равно. Поехали в Кривой Рог, - согласилась она.
Поезд медленно приблизился к надписи «Кривой Рог» и так же медленно продолжал тащиться дальше. Юля собрала вещи и с ужасом уставилась в окно. Был конец февраля. Снега почти не было, а если он где-то и лежал, то был неестественного рыжего цвета. На дорогах была грязь и в лужах красного цвета плескались воробьи рыжего оттенка. Солнышко припекало по-южному, и в сравнении с морозами Севера здесь уже была весна. Голые деревья черного мокрого цвета кое-где отдавали краснотой, и Юля подумала, что лучше бы они остались на Севере, чем жить на этой «марсианской» земле.
- Девушка, еще нескоро подъедем. Это только «Роковатая», - сказала женщина, которая с невозмутимым видом сидела на скамейке напротив Юли.
Еще около часа поезд тихонько ехал по криворожской земле, удивляя приезжих людей разнообразной цветовой гаммой: красный цвет сурика сменился  серым от выбросов цементного завода, потом земля стала белоснежной от осадков известкового завода. Юля не знала, почему земля так резко меняет свой цвет, поэтому удивлялась всё больше и сравнивала криворожскую землю с фильмами ужасов или с инопланетной жизнью.
Сергей Зорин радовался тому, что они переезжают жить в Кривой Рог. Он как-то подсознательно назвал этот незнакомый ему город и только позже осознал, что он хочет быть ближе к Кате Тихорской, девушке, с которой вместе отдыхал в Крыму. По мере приближения поезда к городу он волновался всё больше и больше, словно прямо на вокзале его должна встретить  любимая девушка. Юля видела волнение мужа, но приписывала это смене обстановки, неизвестности, неопределенности.
Устроились они сравнительно быстро. Отыскали квартиру с помощью обычного газетного объявления и уже вечером осваивали новое место.





Часть 4
     1984 – 1998


Глава 26

- Ну и баба! Сколько можно?! – Иван Тимофеевич Данич сгоряча сильно хлопнул дверью и испуганно оглянулся на Юлю, которая в недоумении уставилась на отца.
- Это вы о чем?
- Да о нашей хозяйке, будь она неладна!
- Что? – Юле странно было видеть всегда спокойного отца в таком возмущении.
- Даже стыдно кому об этом рассказать! Заставит опозориться на старости лет. Представляешь, вздумала приставать ко мне, - Иван Тимофеевич невольно усмехнулся, а вслед за ним рассмеялась и Юля.
Она не раз замечала повышенный интерес квартирной хозяйки к ее отцу. Она никогда не упускала возможности хотя бы парой слов перекинуться с ним, словно специально сторожа его появление во дворе частного владения, где их маленький домик соседствовал с огромным домом хозяйки. Отец старался проскочить дворик побыстрее, но не всегда это удавалось.
- Я вот тут подумал… Куплю лучше я вам свой домик, сколько можно зависеть от этих квартирных хозяек? – его голова с опаской повернулась к окну, словно боясь наткнуться на вездесущий хозяйский глаз.
- А денег у нас хватит? – с сомнением переспросила Юля, хотя такая мысль давно уже приходила ей в голову.
- Если не хватит, займем где-нибудь.
- Хорошо, папа, - согласилась Юля.
С Сергеем они даже не подумали посоветоваться, потому что и так было ясно, что он всецело поддержит эту идею. С приездом в Кривой Рог он как-то очень резко изменился, стал более отчужденным, каким-то рассеянным. Юля такое его поведение списывала на перемену обстановки, привыкание к новым людям, адаптацию в новых условиях. Ей  самой тоже было тяжело. Она никак не могла привыкнуть к огромным расстояниям города, протянувшегося больше, чем на сто километров. Хотела устроиться на работу по специальности, но до обувной фабрики только на транспорте надо было добираться полтора часа. Для Юли это было равносильно тому, что она устроится на работу в другом городе. Поэтому без тени сомнения пошла работать на завод вместе с Сергеем только потому, что завод был рядом.
В отделе кадров ее направили художником в цех, но начальник цеха сказал, что ему нужен плотник, а не художник, а ей может предложить работу штукатура-маляра. Чтобы не прервался трудовой стаж, Юля согласилась на работу штукатура, хотя до этого даже не представляла, что это такое. И вот уже полгода она трудится на заводе в одном цехе с мужем, где тот работает плотником.
Уже через пару недель Юля поняла, что с мужем на одном предприятии работать нельзя, если не хочешь скандалов в семье. Сцены ревности возникали постоянно то с одной, то с другой стороны. Они оба были молоды и красивы. Мужчины заигрывали к Юле, женщины не пропускали Сергея без комплиментов. И хотя никто из них не собирался изменять своей половине, сомнения всё же закрадывались и подтачивали устои семейной жизни.
Сергей Зорин не просто так захотел переехать в Кривой Рог. Курортный роман оставил в его душе неизгладимый след. Чувства к Кате Тихорской немного притупились, но не исчезли совсем. И когда появилась возможность что-то изменить в своей жизни, он ухватился за эту тонкую ниточку, тянущуюся в неизвестность.
С первых дней он стал искать Катю. Адрес у него был, но город был настолько велик, что не все знали, что существует такая улица. Притом оказалось, что поселились они почти на другом конце города. Да и оставить Юлю под каким-то предлогом было практически нереально. До этого они всё делали вместе: вместе искали квартиру, вместе искали работу, даже устроились на один завод.
Но случай всё же подвернулся. Начальник цеха послал Сергея Зорина в «местную командировку»: надо было на другом конце города отобрать лес для работы. С заданием Сергей справился быстро и решил попробовать найти любимую женщину. Он знал, что она замужем и домой к ней идти не собирался, но хотя бы посмотреть, где она живет, он ведь может!
Сергей шел по незнакомой улице и всматривался в дома, которые ничем не отличались от многих многоэтажных коробок с других улиц. Но что-то необъяснимое влекло его к этим коробкам, ведь в одной из них живет та, ради которой он переехал жить в этот город.  Зорин с задумчивым видом ходил возле ее дома, прогуливаясь взад-вперед и не решаясь что-то предпринять. Бабульки, сидевшие на скамейке у подъезда, уже давно обратили внимание на высокого красивого парня и всячески перемывали ему косточки, гадая, к кому он пришел.
- Сергей? – вдруг тихо прозвучавшее слово, словно громом поразило парня. Он резко обернулся и встретился глазами с широко открытым удивленным взглядом. Катя стояла рядом и боялась приблизиться к нему, такому близкому и желанному. Бабульки сразу насторожились, и немой вопрос повис в воздухе. – Давай отойдем.
Катя пошла за угол дома, Сергей, немного помедлив, направился туда же.
- Ты откуда взялся? – спросила Катя, остановившись на «пионерском» расстоянии.
- Я живу теперь в твоем городе, - еле смог выдавить из себя Зорин, - я приехал к тебе.
- Как, ко мне? – у Кати перехватило горло. – Я ведь замужем.
- И я по-прежнему женат, - тихо проговорил Сергей. – Но не могу без тебя. Всё время думаю только о тебе. Ты мне мерещишься во всех углах, куда я только смотрю. Катя, это просто наваждение.
- И что же теперь будет? Как же мы теперь будем? – она беспомощно смотрела на такое родное лицо, которое уже успела немного подзабыть. – Лучше бы ты не приезжал.
- Не говори так. Мы встретились, мы любим друг друга, это же прекрасно.
Они стояли на приличном расстоянии друг от друга, но это не мешало им чувствовать близость, ближе которой не бывает. Катя рассматривала каждую черточку его лица, словно пытаясь восстановить в памяти то, что было между ними, что привело Зорина в другой город. А он впитывал в себя ее запах, втягивал в себя все клеточки ее тела, навсегда прирастая к ней, словно гриб чага к дереву, с которым вместе предстоит пройти долгую жизнь.
- Пойдем в кафе, - первой опомнилась Катя, - там поговорим.
Они сидели рядом, взявшись за руки, и не столько разговаривали, сколько наслаждались близостью друг друга. Они рассказали всё, что произошло с ними с того дня, как они расстались.
С этого дня они стали регулярно встречаться, и жизнь их приобрела смысл. Сергей каждый раз изворачивался, находя повод исчезнуть из дома, не вызывая подозрений. Кате было гораздо проще: они с мужем работали на разных работах и никакого контроля друг за другом не устанавливали.
Иван Тимофеевич активно принялся за поиски жилья для семьи дочери. Он приехал к ним погостить, привез им Владочку, которая за полгода разлуки успела подзабыть родителей. Видя скитания молодой семьи по квартирам, решил приобрести им постоянное, а главное, свое жилье. Он бы не предпринимал решительных действий, предпочитал, чтобы они сами чего-то добились в жизни, но постоянные атаки квартирной хозяйки подтолкнули его на поиски жилья.
Данич вспомнил военные годы и девочку Таню, о которой давно уже не вспоминал. Ее черты давно изгладились из памяти, оставив только контур хрупкого тела да моменты интимной близости, которые до сих пор он четко помнил. Сколько ж это ей лет? Если ему  шестьдесят, то ей немного меньше. Да, уже и она старушка. Интересно, жива ли?
Иван смутно помнил район города, где лежал в госпитале, но в общих чертах всё же помнил. Ноги сами повели его туда. Он ходил по когда-то знакомым улицам и ничего не узнавал. Он помнил город, разрушенный взрывами, покрытый копотью пожаров, размытый весенними дождями и растаявшим снегом. Сейчас же было лето, всё вокруг стояло в шикарной зелени парков, даже рыжей земли не было видно: всё заасфальтировано, покрыто бетоном и зелеными лужайками.
Он вышел почти на окраину города, попал в частный сектор и вдруг вспомнил название улицы, где жила девочка Таня. Это, как озарение, нахлынуло внезапно, восстановив в памяти большой кусок воспоминаний. Он медленно шел по когда-то знакомой улице, всматриваясь в дворы, но знакомого дома так и не нашел. На месте двухквартирных домов стояли многоэтажки, и спрашивать кого-то о старых постройках было бессмысленно. Иван тяжело вздохнул и медленной уставшей походкой побрел по улицам, присматриваясь к чистеньким уютным домикам.
На некоторых из них было написано «Продается», но они почему-то не привлекли его внимания, хотя этот район города Ивану нравился больше, чем остальные. Он не хотел, чтобы его дети жили в многоквартирном доме, он искал для них небольшой частный домик, чтобы был огород, чтоб можно было приехать к ним в гости и немного поковыряться в земле.
- Мужчина, вы что-то ищете? – вдруг раздалось из-за забора.
- Да, хочу вот домик купить. Не подскажете, где тут продается что-то приличное?
Полная женщина истинно украинского рода – краснощекая, с длинными густыми волосами, заплетенными в тугую косу и обвитую вокруг головы – вытирая руки, подошла ближе к забору.
- Да вот на соседней улице сразу несколько домиков продается. Вам для себя?
- Нет, для молодой семьи.
- Так там есть и такие. Идите прямо, потом свернете налево возле большого дерева, там и смотрите, - женщина махнула рукой в направлении нужной улицы и приветливо улыбнулась.
- А вы, случайно, не знаете, куда переселились жильцы двухквартирных домов после войны. Вон тех, - решился спросить Иван и показал в сторону многоэтажек.
- К сожалению, я поселилась тут уже после войны. Но, в принципе, дома высотные строились при мне. Обо всех не знаю, но с одной семьей всё же знакома. Вас кто интересует?
- Павловы. Таня Павлова.
- Павлова? Скорее всего, это Татьяна Васильевна. Только она уже давно не Павлова, а Безродная. Это та семья, с которой я знакома. Так она как раз и живет на той улице, куда я вас направила. Вот только номер дома я не помню, но я вам расскажу, как ее найти. Вот у нее и спросите всё, что вас интересует.
Женщина подробно рассказала, как пройти к дому Татьяны Васильевны и Иван с замиранием сердца направился на указанную улицу. Она была не очень длинная даже по меркам Чернигова, не то, что Кривого Рога, и он быстро нашел нужный дом. На звонок долго никто не выходил и он уже собирался уйти, как вдруг скрипнула входная дверь и на пороге появилась женщина невысокого роста, в аккуратной чистой домашней одежде. На ходу повязывая на голову платок, она направилась к калитке, вглядываясь в незнакомца. Уже подойдя к калитке, она вдруг остановилась и на мгновение замерла, беспомощно уронив руки, безвольно повисшие вдоль тела.
Они долго вглядывались друг в друга, выискивая знакомые черты. Татьяна сразу узнала того прежнего Ивана, который постарел, но остался таким же светловолосым, худым, с теми же голубыми пронзительными глазами, которые годами снились ей. Только нос стал более толстым на кончике, да лицо прорезали морщины, выдавая солидный возраст.
Она непослушными руками открыла калитку, еле удержалась на ногах, которые предательски дрожали в коленках.
- Проходи, - еле слышно прошептала, но с места сдвинуться уже не смогла. Он подхватил ее вовремя, потому что еще минутка, и она бы упала.
- Танечка, ну, что ты? Что ты? – приговаривал он, поддерживая женщину.
Она пришла в себя и засмущалась, застеснялась своей слабости.
- Извини, так неожиданно.
- Не надо извиняться, не надо. Сколько лет прошло…
- Ванечка, ты как меня нашел?
- Люди добрые подсказали.
- А я ведь тебя искала. И нашла. Только не хотела…, - она смахнула слезу.
- Что не хотела? – переспросил Иван.
- Не хотела семью твою рушить.
- Ты прости меня, если можешь.
- Давно простила. Идем в хату, там поговорим, - она повернулась, и Иван пошел следом, всматриваясь в знакомый контур тела. Она немного пополнела, но не стала толстой, как его Мотя. Сгладились немного черты лица, кожа вокруг глаз покрылась сеточкой морщин, появились морщинки возле губ, а так она осталась прежней Танечкой Павловой, девочкой, которую он, не справившись со своей страстью, лишил невинности. После того случая прошло почти сорок лет, а ему до сих пор стыдно, что совершил такой поступок,  что изменил своей молодой жене.
- Ты замужем? – спросил, когда вошли в дом.
- Да, замужем. Муж скоро придет. На рынок поехал. А ты какими судьбами здесь? – она уже могла говорить более спокойно, уверенно.
- Моя дочка с семьей переехала жить в ваш город. Вот ищу им жилье. Хочу домик купить.
- Так на нашей улице много домов продается.
- Посоветуешь что-нибудь?
- Конечно.
- Так вот в жизни случается. Через столько лет пришлось встретиться. А я уже и не думал, что когда-нибудь тебя увижу. А ты знаешь, что твоя землячка была замужем за моим родственником? Я у нее твою фотографию видел.
- Я тоже видела тебя на фото у той же землячки. Это моя бывшая подруга.
- Почему – бывшая?
- Много гадости в свое время она мне сделала. Но за это Бог ее наказал.
- Да уж…, - Иван невольно вздохнул, вспомнив Тамару и ее посягательства на него. – Что-нибудь о ней знаешь?
- Сидела в тюрьме. Что с ней сейчас – не знаю, да и знать не хочу.
- Расскажи, как живешь?
- Знаешь, давно хотела тебе сказать, да и искала, чтобы сказать, а теперь вот не знаю…
- Что ты хотела мне сказать? – напрягся Иван.
- Понимаешь, это трудно. Гораздо труднее, чем я думала…
- Говори, не тяни!
- Дочка у нас, Ваня. После того случая в больнице…
- Дочка? Дочка?! И ты столько лет молчала? – он поднялся со стула и не знал, что сделать дальше.
- А что бы это изменило? У тебя уже была семья, был сын.
- Не знаю, может, что-то и изменило бы…, - он опять сел на стул, опустил голову. – Как назвала?
- Валерия.
- Красивое имя. Я могу ее увидеть?
- Конечно, только она думает, что ее отец совсем другой человек.
- Расскажи. Расскажи мне все.
Иван невольно сжал грудь в области сердца: оно заныло, закололо, почему-то потемнело в глазах. Очнулся он, когда Татьяна с испугу брызнула на него водой.
- Ваня, ты что так пугаешь меня? – она округлившимися глазами смотрела на него, пытаясь скрыть волнение.
Её лицо раскраснелось, морщинки немного разгладились, и Татьяна на глазах стала моложе, больше похожа на ту девочку Таню, которую он вспоминал все сорок лет.
- Ничего, Танюша, всё в порядке. Старость, понимаешь, - Иван вытащил таблетку валидола и бросил под язык. – Сейчас всё пройдет, не волнуйся. Лучше скажи, когда я смогу увидеть дочь?
- Не знаю, как это организовать? Завтра она должна ко мне приехать. Может, и ты подойдешь? Встретитесь как бы случайно, - после минутного раздумья предложила Татьяна. – Только, что я мужу скажу?
- Он ревнивый?
- Не знаю, вроде бы нет, - пожала плечами женщина. – Мы с ним не так давно вместе живем.
- А до этого?
Татьяна села рядом с Иваном и тихо стала рассказывать ему о своей жизни. Он слушал, затаив дыхание, понимая, что своей несдержанностью еще тогда, в сорок четвертом, сломал жизнь этой женщине. Невольно, поддавшись необузданной страсти, не задумываясь о последствиях, но сломал. Он положил руку ей на плечо, и Татьяна вздрогнула от неожиданности, но руку не сбросила. Она  хотела еще раз в жизни почувствовать его тепло, ощутить его прикосновение, уловить запах его тела. Но ничего не произошло: его прикосновение не вызвало у нее ожидаемых эмоций. Это была просто рука  совершенно чужого человека, с которым она когда-то была знакома и не более. Татьяна разочарованно вздохнула, и этот вздох не прошел незамеченным Иваном. Он  снял руку и даже немного отодвинулся.
- Таня, прости меня, дурака. Не думал я тогда, что творил. Прости.
- За что ты просишь прощения? Виноваты ведь оба. Молоды были…
- Мне, наверное, пора, - взглянув на будильник, сказал Иван. – Во сколько завтра зайти?
- Часиков в пять вечера. Лерочка обычно в это время приходит.
- Ты ей скажешь?
- Думаю, не стоит. Пусть будет так, как было все эти годы. Идем, покажу, где домик неплохой продается, - Татьяна поднялась и медленно пошла на выход.
Иван шел следом и думал о том, что действительно земля круглая. Сколько лет прошло, и надо же опять встретиться. Сам бы он никогда не приехал в этот город, а вот дочку сюда почему-то занесло. Видать, судьба так распорядилась.
Татьяна привела его к хозяевам небольшой усадьбы, продающим свой домик, и представила Ивана как потенциального покупателя. Она сразу же ушла домой, а Иван стал осматривать хозяйство и договариваться о покупке.
Весь вечер он был беспокойный, всё время курил, пока Юля не сделала замечание.
- Папа, нельзя так много курить. Вы же знаете, что вам это вредно.
- Ничего, дочка, ничего. Больше не буду. Я тут вам домик нашел.
- Что ж вы молчали? Где? Какой?
Сергей, который до этого с безучастным видом смотрел телевизор, повернул голову к тестю. У Юли загорелись глаза, и она с нетерпением ждала рассказа отца.
- Здесь есть такой район – Карнаватка называется. Вот там и нашел.
- О, это же недалеко от завода, - оживился Сергей. – И что там за домик? Мы потянем?
- Вы – точно нет. А вот если все сложимся, то потянем. Надо бы еще у Машки денег немного попросить. Я знаю, что у них есть, думаю, помогут.
- Ой, папочка! – бросилась на шею отцу Юля. – Как хорошо получается. Значит, у нас будет свой дом.
- Ну, домом это назвать еще сложно, - кашлянул отец. – Но когда отстроим, тогда, возможно…
- Значит…, - замолчал Сергей, не договорив фразу.
- Да нет, всё нормально, только домик очень уж маленький. Строиться надо по любому.
- Ничего, построимся, - Сергей улыбнулся. – Руки, ноги есть, - построимся.
Иван с нетерпением ждал завтрашнего вечера. Мысль о том, что завтра он увидит свою взрослую дочь, не давала ему уснуть. Так всю ночь он и проворочался на скрипучей раскладушке, мешая спать детям и внучке.
Утром Юля с красными глазами от недосыпа разбудила Владу, молча собрала ее в садик. Увидев, что отец открыл глаза, спросила:
- Папа, у вас сердце ночью болело? Почему не спали?
- Ничего, доченька. Я просто думал.
- У нас много денег не хватает?
- Да не о деньгах я думал. Просто так мысли одолевают, - вздохнул Иван.
- Вы по маме соскучились? – догадалась дочка, подумав о том, что родители почти никогда не разлучаются. А тут отец у них живет уже недели две.
- Ладно, - не ответив на вопрос дочери, сказал Иван. – Одевай быстрее Владочку, а то опоздаете.
Было шесть часов утра. Работа на заводе начиналась очень рано, а до этого надо было Владу завезти в садик, который официально открывался в семь утра. Юля договорилась с поваром и оставляла дочку у нее. Таких «ранних» деток в садике было несколько человек. Они чинно сидели на скамеечке, наблюдая, как повара готовят завтрак. Кое-кто просто засыпал на скамеечке и воспитатели  тихонько будили деток, чтобы увести их в группы.
Юля благодарила поваров коробкой конфет или еще какой-то мелочью, хотя они и отказывались от подарков, прекрасно понимая мамочек.
Когда дети, забрав внучку, ушли на работу, Иван опять потянулся к сигарете. Так в ожидании прошел день. К вечеру Иван, аккуратно побрившись и приведя себя в порядок, пошел на встречу с родной дочерью, о существовании которой  не подозревал столько лет.
Татьяна в ожидании гостей накрыла стол, предупредила Леонида, что к ним придет старый знакомый, и невольно несколько раз заглянула в зеркало. Леонид заметил волнение жены, но ничего не сказал. Лера пришла, как обычно, и сразу пошла на огород прополоть грядку. Татьяна хотела ее удержать, но потом подумала, что не надо ничего никому говорить. Пусть всё будет, как есть.
Иван пришел ровно в пять. Татьяна познакомила его с мужем.
- Проходите, присаживайтесь за стол, угощайтесь.
 За столом после пары тостов Леонид всё же решился задать волнующий его вопрос.
- А вы как знакомы? Насколько я понял, вы давние друзья?
- Друзья? – переспросил Иван. – Мы познакомились в сорок четвертом. Наша часть тогда освободила Кривой Рог. Случайно познакомились. Мы их из погреба достали, - кивнул он в сторону Татьяны.
- Из какого погреба? – удивленно переспросил Леонид.
Иван не успел объяснить, как в дом вошла сорокалетняя женщина – светловолосая, кудрявая, немного полноватая, с голубыми глазами под черными длинными ресницами.
- Мама, а чеснок надо полоть? – с порога крикнула она и только тогда заметила чужого мужчину за столом. – Ой, извините.
- Ничего, ничего, - смог сказать Иван, рассматривая чужую женщину, которая, судя по всему, была его родной дочерью.
- Не надо, Лерочка, - сказала Татьяна. - Мой руки и садись за стол. Видишь,  у нас гости.
- Так, может, я буду вам мешать?
- Ты что?  Не выдумывай. Это мой старый друг. Мы тебя ждем.
Через пару минут Иван вблизи рассматривал дочь. Он так долго не отводил от нее взгляд, что Татьяна под столом тихонько толкнула его в ногу. Он опомнился и отвел глаза.
- Так из какого погреба вы их вытаскивали? – продолжил Леонид начатый ранее разговор.
- А-а-а, да. Представляете, мы вошли во двор дома, а людей нигде не видно. Догадались, что сидят по погребам, прячутся. Вот и стали стучать во все двери, вызывать их на свет божий, - Иван рассмеялся, вспомнив. – И тут из погреба вылезает целая семья и такая маленькая худенькая девочка. После темноты погреба ничего не видят, спотыкаются. И тут на меня прямо падает эта самая девочка. Потом познакомились.
Татьяна заулыбалась.
- А я открываю глаза, а меня уже держит какой-то солдат. Тулуп дымом воняет, лицо сажей перемазано, прямо, чертенок какой-то.
- Так уж и сажей, - возразил Иван.
- Ну да, ты просто тогда себя не видел. Только глаза блестели, - Татьяна с какой-то молодой задоринкой взглянула в глаза Ивана, всё такие же голубые и ясные, как и много лет назад. Если бы не морщины и не седина, сделавшая светлые волосы еще белее, вроде и не было многолетней разлуки.
Леонид задумчиво переводил взгляд с Валерии на Ивана и обратно. Он сразу заметил поразительную схожесть дочери жены и этого гостя из прошлого.
- Вы специально к маме приехали? – вдруг спросила Валерия, не сводя глаз с мужчины, почему-то почувствовав необычное волнение.
- Да нет. В ваш город переехала семья моей дочери. Я приехал в гости к ним и вот совершенно случайно встретился с вашей мамой, - немного слукавил Иван, хотя, по сути, так и  было.
- Вы поддерживали отношения все эти годы? – напрямую спросил Леонид.
- Нет, что ты? – возразила Татьяна. – Мы действительно случайно встретились.
- И вы сразу узнали друг друга? Ведь столько лет прошло? – не сдавался Леонид.
 - Иван почти не изменился, - тихо сказала Татьяна. Она вдруг испугалась, что сейчас все догадаются, кто они друг другу и опять нарушится ее жизнь, вернее, разрушится. И что будет после – неизвестно. Эта мысль пронзила ее мгновенно, заставив колотиться сердце. Она непроизвольно взялась за грудь, потом опомнилась и опустила руку, хотя хотелось сжать кулак, успокоить разбушевавшееся сердце, унять расшалившиеся нервы.
- Узнали вот, - сказал Иван. – Мне, видимо, пора.
Никто ему не возразил, никто не задержал. Только Татьяна поднялась проводить, да вышла вслед Валерия.
- Мама, кто это был? – спросила она, когда Татьяна вернулась от калитки.
- Я же сказала, что это старый знакомый, - так и не решилась рассказать дочери правду.


Глава 27


Катя Тихорская потеряла покой и сон. После встречи с Сергеем Зориным она жила, словно во сне. Механически исполняла все обязанности, но душа ее витала только там, где в этот момент находился Сергей. Саша, ее любимый прежде муж Саша, стал ее раздражать.
Она придумывала различные поводы, чтобы хоть на немного исчезнуть из дома, чтобы встретиться с любимым. Они оба понимали, что изменяют своим супругам, что так долго продолжаться не может, но и остановиться тоже не могли. Их чувства были настолько сильны, что никакие доводы рассудка не могли их пересилить.
Катя забеременела от Сергея. Она ни минуты не сомневалась, чей это ребенок, потому что с мужем она давно уже не спала, ссылаясь то на головную боль, то придумывая еще причину за причиной. Токсикоз сразу же дал о себе знать, и скрыть что-то от мужа не получилось, тем более что он был врачом.
- Катюша, тебе не кажется, что ты беременна? – с надеждой в голосе спросил однажды Тихорский.
- Кажется, - спокойно ответила Екатерина.
- И ты молчишь?! – Александр схватил ее на руки и закружил по комнате. – А я, дурак, придумываю разные версии, почему ты не хочешь на меня смотреть! А ведь это обычное поведение беременных. Как же я раньше не догадался? Катенька, любимая!
Он целовал закрытые глаза жены, с восторгом проводя рукой по плоскому еще животу, кружил ее по комнате, пока она практически не свалилась на ковер.
- Что ты делаешь? – попыталась улыбнуться, но улыбка вышла вымученной, жалкой.
- Ох, прости! Катенька, милая, тебя же надо на  обследование и, скорее всего, на сохранение…
- Да не надо никакого обследования. Чувствую себя нормально. Успокойся.
Она долго ломала себе голову, как объяснить Саше беременность, но всё разрешилось само собой. Когда же о беременности узнал Зорин, то надолго задумался, чем поверг Катю в шок. Она думала, что он сразу же подаст на развод и она тоже. В мыслях она давно уже была с ним вместе, но оказалось, что Зорин не собирается разводиться со своей Юлей. Он что-то долго и путано говорил ей о том, что  не может бросить свою жену в чужом городе, что очень любит свою Владочку. Катя поняла, что ей уготована роль вечной любовницы. Уйти от Тихорского и остаться одной ей тоже не хотелось. Поэтому то, что произошло только что, было ей на руку. Она решила ничего не менять в своей жизни и плыть по течению.
Зорины купили дом на той улице, где жила ее мать, почти напротив. Катя часто навещала мать, а теперь стала вообще постоянной гостьей. Даже Татьяна удивлялась, что младшая дочка пропадает всё свободное время у нее, а не дома. Маленький Сашенька почти всё время проводил у бабушки. И так получилось, что семья Катерины больше была у бабушки, чем дома. Тихорский после работы приезжал к теще, забирал своё семейство и вез домой. Все выходные они втроем тоже были у Татьяны.
Катя познакомилась с Юлей. Она решила с ней подружиться, чтобы была возможность чаще встречаться с Сергеем. Юля радовалась новой подруге, потому что на работе дружить было не с кем.
Юля работала на заводе маляром-штукатуром. Она была образованной грамотной девушкой, а общаться надо было с полуграмотными строителями, которые даже просто пообедать никогда не садились без бутылки водки.
Полтора года она уже работала на одном заводе с мужем и поняла, что с завода надо кому-то уходить. Всё больше «доброжелатели» доносили ей о похождениях ее мужа, которым она никогда не верила. Юля понимала, что ее красивый муж нравится многим и поэтому нормальной жизни у них не будет, пока они не разбегутся по разным работам. Сергей работал по специальности, и уходить с завода надо было ей.
У Юли было оконченное высшее образование, которое она получила только благодаря Сергею, после того, как он восстановил ее в институте. Заочно окончила последний курс, и получила диплом инженера-технолога. Решила найти работу по специальности.
Сергей обрадовался, когда Юля уволилась с завода и устроилась работать на обувную фабрику. Не надо было теперь прятаться, выискивать различные причины, чтобы встретиться с Катей. Просто говорил, что задержался на работе, и всё сходило с рук.
 Сообщение Катерины о беременности выбило его из колеи. Почему-то он не подумал о таких последствиях своих встреч с любимой женщиной. И хотя он всем сердцем любил Катю, но бросать свою Юлю не хотел. Он не мог представить, как будет жить без серьезной и самостоятельной Юлии, без ее решительных поступков. Он привык, что в семейной жизни всё решает она, часто даже не советуясь с ним. Ему было так даже удобно. Он ни о чем не думал, все вопросы всегда решала жена. Да и как он может жить отдельно от маленькой Владочки? Ему нравилось носить дочурку на руках, нянчиться с ней, видеть ее голубые умные глазки, которые с любопытством рассматривали всё вокруг, отвечать на бесконечные вопросы маленькой «почемучки». Влада подросла и уже ходила в школу, но для Сергея оставалась всё такой  же маленькой девочкой, которую надо охранять, беречь и лелеять. То, что у Кати тоже будет его ребенок, он еще не осознал и не мог принимать его за своего. Возможно, когда он его увидит, то проникнется родственными чувствами, а пока…
Юля работала модельером на обувной фабрике. Она попала в круг подобных себе по уму и образованию людей, среди которых сразу же нашла друзей. Но работала она в отдельном кабинете, и встречаться с подругами могла только в обеденный перерыв, который длился совсем недолго. Поэтому знакомству с Катей Тихорской она была очень рада.
- Сережа, давай пригласим Катю с мужем к нам в гости, - предложила она однажды.
Сергей, который в это время обедал,  поперхнулся. Юля постучала его по спине и продолжила:
- Мне почти не с кем встречаться. А она так часто приезжает к маме, что мы можем дружить. Ты знаешь, Катя ждет ребенка. Нам бы тоже не мешало завести еще одного. А то наша Владочка вырастет эгоистом, - говорила Юля, кроша салат. – Вот и Катя говорит, что решилась на второго ребенка, чтобы из своего Сашеньки не вырастить эгоиста. Ты как думаешь?
- Не надо нам никакого второго ребенка, - почти со злостью возразил Сергей. – Нам еще строиться надо.
- Пока построимся, состаримся. Тогда уже и захочешь, так не родишь.
- Слушай, зачем эти пустые разговоры?  Давай уже салат, есть хочется.      
 Сергей немного испугался. Еще неизвестно, как будет с ребенком Кати, а тут и Юля вдруг надумала рожать. Вот засада!
Прошло несколько месяцев. Катя родила здорового мальчика. Тихорский от счастья летал как на крыльях. Он привез маленького Сашеньку теще, а сам готовил квартиру к приезду Катерины с младенцем. Сам покупал необходимые вещи, сам мыл полы и проветривал помещение. Татьяна Васильевна предложила свою помощь, но он отказался.
- Милая теща, я должен всё сделать сам для своего сына. Понимаете? Сам!
В назначенное время он с огромным букетом цветов стоял под окнами больницы, ожидая время выписки. В стороне от толпы людей, ожидающих своих жен с пополнением, под большим кустом сирени стоял и Сергей Зорин. Он очень хотел увидеть Катю, но в то же время боялся попасть на глаза ее мужа. Катя несколько раз выглядывала в окно, пытаясь в толпе рассмотреть кого-то из своих, и давно уже заметила Зорина, но она также знала, что он к ней не подойдет, побоится.  Слезы застилали белый свет, но надо было делать вид, что всё прекрасно.
Юля забеременела. Узнала об этом случайно. Она с Владой была в гостях у знакомой женщины, сын которой ходил с Владочкой в один садик. Выпили шампанское, посидели, поговорили. Когда шли домой, ее вдруг затошнило. Подумала, что съела что-нибудь несвежее. Через пару дней опять подступила тошнота, и тут до сознания Юли дошло, что это симптом беременности. Она обрадовалась.
- Сережа, Сережа, - Юля растормошила мужа, который после второй смены отсыпался, - слушай. Я, кажется, беременна.
- Что? – со сна он не сразу понял, о чем говорит жена.
- Мне кажется, что я беременна, - лицо Юлии светилось от счастья.
- Ты что, сдурела?
На такую реакцию Юля никак не рассчитывала. Она думала, что муж обрадуется, а тут такое…
- Я не поняла, ты не рад?
- А чему тут радоваться? Строиться еще надо, только мебель в рассрочку взяли, еще выплачивать полтора года, а ты…
- А что я? Что – я? Не одна я в этом виновата? Ты разве ни при чем?
- Кто его знает, - медленно проговорил Сергей.
- Ты сомневаешься…? – задохнулась Юля.
- Давай маме скажем, - предложил Сергей.
В эти дни у них гостила мать Сергея, которая на зиму приехала пожить у сына с невесткой. Сергей пошел поговорить с матерью. Уже через минуту та звала невестку.
- Юля, ты что это вздумала? Неужели тебе одной дочки мало? У вас и так денег ни на что не хватает, а ты еще рожать вздумала. Ты подумала, как вы кредит будете выплачивать?
- Так вы хотите мебель променять на ребенка? – возмутилась Юля. – Знаете, что? Делайте, что хотите, но я буду рожать! Не нравится, можете оставить меня одну, не пропаду.
- Ишь, какая? Одну ее оставить! А что ты будешь делать одна с двумя детьми? – свекровь стала в позу.
- А это будет уже не ваше дело! Мои родители помогут! – Юля подобно свекрови подперла бока. – Если вас что-то не устраивает, можете уезжать!
- И уеду! – крикнула обиженная свекровь. – Разбирайтесь тут сами.
Сергей не влезал в разборки женщин, ни во что больше не вмешивался. Он хорошо знал свою жену, чтобы понять, что переубедить ее сложно. И если она надумала рожать, значит, родит. Свекровь действительно собрала свои вещи, и Сергей отвез ее на вокзал.
Беременность протекала спокойно, и, когда Юле предложили должность начальника цеха, она согласилась, ничуть не сомневаясь в своих силах. Та робость, какая у нее была в начале карьеры, еще в Чернигове, давно прошла. Она могла, не стесняясь, на общем собрании отчитать провинившегося, покритиковать за плохое качество изделия. Многие ее любили, но были и недоброжелатели.
Сергей начал вдруг ревновать Юлю. Когда они работали вместе, и он видел, что его жена нравится многим мужчинам, он даже гордился этим фактом. Но теперь, когда он не мог контролировать каждый ее шаг, он вдруг засомневался в ее верности. Правильно говорят, что каждый судит по мере своей распущенности. Даже не осознавая того, что он судит о поступках своей жены по своей мерке, Сергей вообразил, что она забеременела от другого мужчины. Тем более что он неоднократно видел, что  ее домой подвозит то один, то другой парень. Стоило Юле задержаться хоть на полчаса на работе, Сергей придирчиво осматривал ее, как ему казалось, незаметно. Он пытался понять, не была ли она только что с мужчиной. Он даже с Катей стал реже встречаться, чтобы не пропустить прихода домой жены, чтобы не «проворонить» какой-нибудь факт, компрометирующий Юлю.
Юля замечала косые взгляды мужа, понимала, что он ревнует, но относилась к этому спокойно. Она ему не изменяла, беременна была от своего родного мужа, поэтому ничего не боялась. Но и любовь к Сергею прошла – окончательно и бесповоротно. Она уже давно почувствовала отчуждение к нему. Юля всегда была реалисткой и понимала, что дыма без огня не бывает. Если люди со всех сторон говорят ей, что муж изменяет, то, сколько можно делать вид, что она ни во что не верит? Просто она убедила себя, что он любит только ее и всегда они будут вместе. А как будет на самом деле?
Всё чаще она вспоминала слова Миши Соркина из Чернигова. Он был прав: внешность не всегда отвечает внутреннему содержанию. Ей давным-давно стало скучно с ее мужем. Она постепенно стала к нему равнодушной. Может, поэтому и не обращает внимания на его походы «налево»? Теперь вот у них будет второй ребенок. Юля понимала, что рожает она его только для себя. Неизвестно, как долго они с Сергеем смогут прожить вместе? Но ничего, сможет вырастить детей и без мужа, если так получится. Если что, родители помогут.
В начале мая 1986 года Юлю вдруг вызвали на переговорный пункт. Она подумала, что родители хотят поговорить с ней, но почему не позвонили на работу? Дома телефона не было: на Карнаватке телефоны устанавливали только инвалидам войны да тем, кто пошустрее. Оказалось, звонила кума из села.
- Юлечка,  просьба к тебе большая, - кричала в трубку кума, - ты не заберешь детей на всё лето?
- Я не возражаю, но у нас не самое лучшее место для оздоровления детей, ты же знаешь.
- Тут такое случилось…, - расплакалась в трубку кума.
- Что у вас произошло?  - встревожилась Юля.
- Ты что, ничего не знаешь?
- Нет, - растерянно произнесла девушка.
- У нас ведь Чернобыль рванул.
- Как – рванул? – не поняла Юля.
- Атомная электростанция в Чернобыле взорвалась! Теперь вся радиация прёт на нас. Понимаешь?
- Когда это случилось?
- Взорвалось 26-го апреля, но мы несколько дней ничего не знали. Людей из Припяти уже 27-го эвакуировали, потом отселили людей их 10-километровой зоны, потом из 30-и. Но ты же знаешь, что от нашего села до Чернобыля немного больше. И мы просто не вошли в Чернобыльскую зону. А радиации ведь всё равно: 30 или 40 километров. Не знаю, что дальше с нами всеми будет?
- Привозите детей сейчас, - решительно сказала Юля, - зачем ждать до лета?
- Еще несколько дней надо подождать. В школах сокращают занятия, но школу надо закончить. Потом сразу привезем. Спасибо тебе, кума.
После разговора с кумой Юля задумалась. Ее крестников – двух мальчишек – увезут от радиации, а племянники? Она больше ни минуты не думала. Заплатила девушке-кассиру деньги и набрала номер телефона сестры Маши.
- Машка, привет! Как дела?
- А ты почему звонишь? Что-то случилось? – встревоженным голосом отозвалась Маша.
- У нас всё в порядке. Только что мне звонила кума Тамара, просила детей забрать на лето. А ты почему молчишь? Тебе что – есть куда детвору пристроить?
- Да, - вздохнула Маша, - ты уже в курсе. Некуда, конечно. Но ты в положении, не хотели тебя волновать, нагружать.
- Не думай об этом. Привозите Леночку и Сашку. И из Данич тоже привозите детвору. Поместимся как-нибудь.
- А как вы их прокормите?
- Как-нибудь, что-то придумаем, везите.
- Хорошо, ждите.
Юля тут же набрала номер лучшей подруги из Чернигова.
- Валя, я знаю, что у вас случилось. Привози детей на лето ко мне.
- Юлечка, ты даже не представляешь, какой камень с души сняла! Путевок в лагеря нет, все разобрали, у кого доступ был, а мы…, - она расплакалась.
- Валюша, только у меня просьба будет. Не могла бы у меня и твоя мама пожить, помочь мне? Из Репок и Данич привезут детвору, а я в положении…
- Ты беременна?  Когда рожать?
- Где-то в конце июля. Но ничего страшного…
- Как же мы тебе детей подкинем? Тебе ведь покой нужен…
- Ты думаешь, я буду спокойней себя чувствовать, если буду знать, что там ваши дети страдают? Я понимаю, что взрослым деваться некуда, а детей надо беречь, насколько это возможно. Привозите.
- Спасибо. Спасибо, дорогая. Век не забуду.
- Да ладно.
Дома Юля поставила Сергея перед фактом.
- Сережа, скоро к нам привезут детей из Черниговщины. Оказывается, взорвалась Чернобыльская атомная станция. А наши там ведь совсем рядом…
- Конечно, - без минуты колебания ответил Зорин.  – А сколько человек будет?
- Давай считать. Из Данич четверо, из Репок двое, из Чернигова двое. Значит, восемь детей. Потом еще тетя Паша – Валина мама. Может, еще кто, не знаю. Да нас трое.
- Итого – двенадцать человек. Да-а, куда же всех разместить? Надо, наверное, у соседей кровать попросить.
Два дня Сергей занимался устройством постелей, но места для всех были оборудованы вовремя. Приехали сразу все одним поездом. Когда толпа народа подошла к калитке, и Юля увидела их в окно, она даже испугалась. Теоретически она была готова, а вот на практике оказалось всё гораздо сложнее.
С детьми приехали две бабушки: кума отправила со своими сыновьями свою свекровь. Вот они и навели порядок, причем, моментально. Бабушка Паша взяла на себя кухню, а баба Маруся – поддержание общего порядка. Юле оставалось только заниматься с детьми, что она и делала с большим удовольствием.  В доме установили порядок как в пионерлагере. Распределили обязанности и зажили весело и интересно.
Сергей ходил на работу, Юля уже была в декретном отпуске, поэтому всё время проводила с детьми. Немного продуктов дети привезли  с собой, но есть «чернобыльскую» еду просто боялись. Поэтому Сергей обратился к дальним родственникам, которые работали на мясокомбинате, и они каждую неделю привозили мясной «тормозок» - пару мешков ребришек, которые съедались оравой детей за неделю. 
Если бы не приехавшие родственники, криворожане даже не знали бы о масштабах произошедшей катастрофы.
Взрыв на четвертом энергоблоке произошел в 1.24 26-го апреля 1986 года, и в окружающую среду было выброшено большое количество радиоактивных веществ. Радиоактивное облако от аварии прошло над европейской частью СССР, Восточной Европой, Скандинавией.
Первое сообщение об аварии прозвучало по телевидению 27 апреля. В сухом сообщении говорилось о факте аварии и двух погибших, об истинном масштабе катастрофы стали говорить значительно позже.  Уже 27 апреля эвакуировали весь город Припять. Людей выводили на улицы, в чем были, не разрешали забирать вещи и оставляли домашних животных. Всем объясняли, что они вернуться домой через три дня.
В течение первых дней после аварии отселили десятикилометровую зону, потом – тридцатикилометровую. На этом и остановились. Села, которые находились рядом с тридцатикилометровой отметкой, посчитали безопасными.
Первомайские праздники праздновали, словно ничего не произошло. В Киеве и Минске прошли демонстрации, народные гуляния. Множество людей вышли на пикники на природу.  И только после праздников стали просачиваться слухи о масштабах катастрофы, которую стали сравнивать с атомными взрывами  над Хиросимой  и Нагасаки.
 В конце июля приехала в Кривой Рог Мотя. Юле подходил срок рожать, и она хотела помочь своей младшей дочери. В небольшом доме, где в настоящий момент проживало тринадцать человек, было яблоку негде упасть. В большой отстроенной комнате кровати стояли впритык, спали по двое-трое на одной постели.
 Внезапно заболел Мишка – самый маленький из всех – Юлин крестник. Народные средства не помогли, и пришлось вызвать врача.
  Врач Соколовская хорошо знала своих подопечных, тем более что Владочка очень часто болела, и врачу приходилось иногда каждый месяц диагностировать ОРЗ. Она деловито вошла во двор и остановилась, пораженная увиденным. Навстречу ей шла беременная хозяйка дома, а сопровождали ее около десятка детей.
- Откуда столько? – удивленно спросила врач.
- Не пугайтесь, это из Чернобыльской зоны, - спокойно ответила Юлия, придерживая большой живот. – Вот один мальчик приболел, посмотрите, пожалуйста.
Мишка усиленно шмыгал носом, глядя на незнакомую тетю.
- Как так можно? Давно они у вас?
- Почти три месяца.
- Почему не сообщили? Их ведь надо обследовать, поставить на временный учет, сделать прививки, проверить санитарные нормы…
Врач еще долго бы перечисляла то, что надо было сделать, но Юля ее остановила.
- Вот потому и не сообщили. Вы бы нас разными комиссиями задолбали и жизни спокойной не было бы. А так  - у нас полный порядок. Правда, ребята?
- Так точно! – почти хором, по-военному, ответили мальчишки.
Врач осмотрела аккуратно заправленные кровати, стоявшие впритык, перевела глаза на ряд стульев вдоль стены, завешенные одеждой.
- Как вы с ними справляетесь? – уже тихо и спокойно спросила она.
- Знаете, у нас практически военная дисциплина. Ребята сами ее поддерживают. Не смотрите, что они маленькие – справляются.
- Но ведь вам рожать скоро. Нельзя принести в дом малыша, когда здесь столько народа. Надо срочно вывозить детей, - врач обеспокоено рассматривала толпившуюся детвору. – У них есть родители?
- Есть. Просто страшно детей назад отвозить.
- А придется. Ладно, давайте смотреть вашего больного. Остальных я потом посмотрю.
Мотя поговорила с двумя бабушками и те засобирались домой. Кому-то родители достали путевки на август месяц, остальные возвращались домой. Но четверо детей всё же оставались у Юли и Сергея.
Юля рожала 27 июля. Поздно вечером начались схватки, и Сергей вызвал «Скорую помощь». Мотя осталась дома смотреть за Владой, которой было уже восемь лет и за остальными внуками. Юля была очень благодарна матери за поддержку. Мотя никуда из села не выезжала и ее поездка в Кривой Рог была сродни подвигу, тем более что она прилетела на самолете.
У Юли была близорукость, и ее медицинская карта была перечеркнута жирной красной чертой, обозначавшей – «исключить потужной период». Проще говоря, ей должны были сделать кесарево сечение. Владу она рожала сама, хотя ее тоже готовили к операции.
В предродовой лежало несколько рожениц, в родзале суетилась одна акушерка и молодой парень-врач. Юля чувствовала, что она уже рожает, но к ней никто не подходил.  Сколько ни звала – никого.
- Зря кричишь, - сказала женщина, корчившаяся от боли на соседней кровати. – У них сегодня какой-то праздник был, никого не дозовешься.
- И что делать будем?
- Друг у друга будем роды принимать, - сквозь сжатые зубы процедила женщина. – Уже сил нет терпеть. А-а-а!
- Девочки, не могу больше, рожаю, - простонала Юля.
- Тебя же только привезли? Куда так скоро? – подала голос с другой кровати женщина.
- Не знаю, скоро или нет, но рожаю-ю…
Переждав приступ боли, Юля сползла с кровати и, поддерживая обвисший живот, пошла в родзал.
- Женщина, вы куда? – сразу же рванула к ней грозная медсестра.
- Рожать, - спокойно ответила Юля и стала залезать на только что освободившийся стол.
- До чего наглый народ пошел! – возмутилась акушерка, пеленая только что принятого ребеночка и укладывая его под мощную лампу.
- Женщина, вас ведь даже не обработали, - взглянув издали на Юлю, сказал врач. – Слезайте и идите в процедурную.
- Никуда я не пойду, - хватаясь за живот и начиная тужиться, ответила Юля. – Я уже рожаю.
- Не буду рожать! – раздалось вдруг с соседнего стола. – Не буду, я сказала! Сделайте же что-нибудь! Не хочу! Не нужен мне этот ребенок! Не хочу!!!
- Потерпи, дурочка, сейчас уже родишь. Сейчас, - молодой врач принял ребенка и улыбнулся. – Я же говорил, что всё будет в порядке. Вот, смотри, какая девочка замечательная. А ты – не хочу, не буду. Дурочка ты.
- Так, ну, что тут? – он отдал ребенка медсестре, помыл руки и подошел, наконец, к Юле. – Так. О, черт!
- Что там, Юрий Владимирович?
- Идите помогать, Мария Федоровна. Как фамилия?
- Зорина. Юлия Зорина, - еле проговорила Юля, чувствуя, что что-то идет не так. Хоть и давно уже рожала, но такое не забывается, поэтому она могла сравнить.
Медсестра молча протянула медицинскую карточку Юли врачу.
- Черт! Черт! – выругался тот. – Уже поздно. Ребенок выходит. Как вы себя чувствуете? Вы хорошо видите?
- Хорошо, - ответила Юля, хотя медсестра зачем-то сняла с нее очки и видела она всё в размытом виде. – Хорошо вижу.
И тут она просто потеряла сознание.
Юля открыла глаза.  В слабом лучике света плясали пылинки.  На белой стене видна тень от ряда кроватей, на которых спят женщины. Прямо на нее смотрит с соседней кровати молодая девушка. Юля улыбнулась, вспомнив, как та кричала, что не будет рожать.
- Ну, слава Богу, очнулась. А то я уже думала, что лежу рядом с трупом, - сказала девушка.
- Типун тебе на язык, - спокойно отреагировала Юля и опустила глаза на свой живот. Он был плоским. – Я уже родила?
- Конечно, родила. Чего б ты тогда в нашей палате лежала, если бы не родила?
- Где мои очки? Ты не видишь? – Юля по привычке пошарила рукой на тумбочке возле кровати.
- Вот они, - девушка подвинула очки ближе к Юле. – Тебя как зовут?
- Юля. А тебя?
- Марина.
- Ты не знаешь, что там со мной случилось? По-моему, ты еще на столе лежала, когда я отключилась? – Юля с нетерпением ждала ответа красивой блондинки с покусанными губами.
- Ты сознание потеряла. Потом родила.
- Сама родила?
- Помогли, - Марина отвернулась.
- И кого я родила?
- Тебе всё расскажут. Пристала тут, - она уже полностью повернулась на бок и сделала вид, что спит.
Юля решила не беспокоить девушку, тем более что другие женщины недовольно ворочались в постели. Но сама уснуть не смогла. Она мучительно долго старалась вспомнить, что же произошло дальше, но память отказывалась выдать кусочек информации. Юля вздохнула и постаралась уснуть.
Утром мамочкам привезли детей на кормление. Юля с нетерпением ждала, пока всем разложат детей по кроватям, но, когда медсестра стала вывозить пустую коляску-кровать, не выдержала.
- А мой ребенок где?
- Не знаю, женщина. Это все дети из вашей палаты, - спокойно ответила медсестра и вышла.
- Как же так? А где мой ребенок? – Юля возмущенно осматривала палату.
Женщины стали кормить младенцев, только Марина отвернулась от пищавшего свертка.
- Чего не кормишь? – спросила женщина, сидевшая на кровати с другой стороны от Марины.
- Не твое дело! – огрызнулась та.
- Ребенок ведь есть хочет. Что, молока нет?
- Я же сказала – не твое дело!
- Не моё, так и не моё, но малыша надо покормить.
- Вот и покорми, - пробурчала Марина, закрывая глаза.
- Давай мне, я покормлю, - сказала Юля, потому что молоко уже вытекало из сосков и кололо в груди. – Пока найдут моего ребенка, молоко еще прибудет.
- Бери. Хоть навсегда, - равнодушно сказала Марина и женщины все осуждающе на нее посмотрели.
Юля взяла сверток с ребенком и приложила к своей груди. Девочка усиленно сосала молоко, груди становились меньше и неприятное покалывание постепенно исчезло. Когда ребенок насытился, Юля аккуратно переложила его на кровать Марины, а сама поднялась, чтобы выяснить насчет своего малыша.
- Ты куда собралась? – повернулась к ней Марина.
- Пойду разбираться.
- Не надо никуда идти, - вздохнула Марина. – Ты родила мертвую девочку. Я слышала.
Юля покачнулась и тихо опустилась на кровать.
- Как – мертвую? Почему? Всё же шло нормально.
- Она запуталась в пуповине. Так доктор сказал, когда ты в отключке была. Эй, ты что, опять в обморок?
- Нет, нет, не бойся. Всё в порядке.
Она упала на кровать и зашлась в рыданиях.
- Пусть поплачет. Так лучше, чем в обморок, - услышала она сквозь слезы мужской голос.
Над ней стоял врач, который принимал роды. Он смотрел на нее участливо, с сочувствием. Постепенно Юля успокоилась. Врач молча ждал.
- Юля, я вам сочувствую, но мы ничего не смогли сделать. Ребенок родился уже мертвым. Вы потеряли сознание, было упущено время. Девочка запуталась в пуповине, мы не смогли ее спасти. Простите нас.
- И что мне теперь делать? – тихо спросила она.
- Родишь еще. Какие твои годы? – раздался голос пожилой  женщины из угловой кровати. – Это мне уже нельзя, а ты – родишь.
- И что я мужу скажу? – почему-то спросила Юля, хотя до этого совершенно не думала о Сергее.
- Правду, - ответил врач и вышел из палаты.
Юля тяжело переживала потерю ребенка. Она давно уже свыклась с мыслью, что у нее будет двое детей, вопреки желанию свекрови и мужа. Может, свекровь была права и сама природа делает естественный отбор? Может, этому ребенку просто не суждено было жить на этом свете? Возможно, если бы она послушалась Сергея и сделала аборт, тогда потеря ребеночка перенеслась бы легче? Кто знает?
Опять принесли кормить детей, а Марина даже головы не повернула в сторону своей дочери. Перед этим она туго забинтовала свою грудь под осуждающими взглядами рожениц, чтобы молоко быстрее перегорело.
Юля долго лежала молча, глядя в потолок и слушая, как мамочки сюсюкаются со своими несмышленышами. Ей стало так тоскливо, одиноко. Подумала, что вряд ли когда она еще решится забеременеть и родить. Юля повернула голову в сторону кровати Марины. Ребенок лежал рядом с матерью, но лицом к Юле.  Девочка открыла глазки и они оказались такого же цвета, как у Влады. У Юли на глазах появились слезы, она долго моргала, пытаясь их прогнать, потом решительно вытерла глаза и молча взяла сверток с девочкой. Молока у нее оказалось много и девочка через время насытилась, успокоилась и уснула. Юля даже не попыталась переложить девочку к матери. Марина давно уже наблюдала за тем, как Юля кормит ее дочку, нежно прижимая к своей груди.
- Забирай ее себе, - тихо сказала она.
- Что? Не поняла, - Юля повернула к ней голову.
- Я всё равно откажусь от нее. Не нужна она мне. Да и не потяну я одна ее растить. Забирай, - глаза Марины сузились.
- Как же так можно?
- Можно. Не бойся, я не наркоманка, не алкоголичка. Просто получилась она случайно, - Марина хихикнула, - и отец – красавец.
Юля не долго думала: такой шанс появляется не всегда, а, значит, надо воспользоваться. Она не думала о том, что этот ребенок не родной, возможно, будет она к нему испытывать не те чувства. Такие мысли даже в голову не пришли. Она подумала, что опять испытает то, что хотела: тяжесть детского тельца на своей груди, первое «агу» в свой адрес, увидит первую улыбку, переживет появление первого зубика, поможет малышке сделать первый шаг. Всё это промелькнуло перед глазами мгновенно и, не успев осознать, что делает, она уже согласно кивнула головой.
Формальности уладили быстро. Главврач, выслушав мнение обеих женщин, устало взглянул на Юлию.
- Вы уверены, что хотите забрать девочку?
- Уверена. Только я хотела вас попросить – пусть об этом никто не знает.  Мои родные не знают,  что я родила мертвого ребенка, пусть и дальше думают, что всё в порядке. Так будет лучше для всех.
- Согласен. Тогда вас устроит вариант, вроде бы у вас родился мертвый ребенок? – повернулся он к Марине. – Вы же понимаете, что я иду на нарушение?
- Мы понимаем, доктор. Но разве лучше будет ребенку в детском доме? Да и моей семье как пережить смерть малышки? Лучше пусть будет так, как мы решили.
- Хорошо, уговорили, - вздохнул врач. – Тогда пишите отказ от ребенка на всякий случай, - обратился он к Марине.
Юлю и Марину в тот же день перевели в другую палату, и Юле стали приносить девочку на кормление, как ее дочь.
Глава 28


- Ты опять на рыбалку? – мимоходом спросила Юля, видя приготовления своего мужа.
- Да, мужики уже ждут. Поедем с ночевкой.
- Ну-ну, - скороговоркой произнесла она и бросила сумку на диван. – Чертовски устала. Где дети?
- Влада у подружек, не знаю, у какой. Что-то крикнула, но я не услышал. А Мира – у Игоря. Там Татьяна Васильевна пирожки печет, помогают, - Сергей проворно собирал спиннинг и укладывал в чехол.
- Не хочешь спросить, что у меня нового? – Юля, сидя на диване,  наблюдала за сборами мужа.
- Что нового? – как робот повторил Сергей.
- Меня назначили директором фабрики.
- Что? – он на мгновение застыл, потом всё же продолжил сборы, но не совсем уверенно.
- Вызвали и сказали: или становишься директором или увольняешься – другого не дано. Вот так, - она устало провела рукой по красивой залакированной прическе, поправляя выбившиеся волосы. – Нашу фабрику разделили на пять маленьких предприятий. Готовятся к приватизации. Ты не рад?
- Ты согласилась? – Сергей бросил чехол со спиннингом и опустился на диван рядом с женой.
- А что мне оставалось делать? Да и интересно стало, как оно дальше будет? Думаешь, не справлюсь? – Юля поправила очки в тонкой оправе и сняла туфли на высоких каблуках. – Ух, ноги затекли, за день набегалась.
- Ни минуты не сомневаюсь, что справишься. Только дети ведь совсем маму забудут, - с сарказмом произнес Сергей.
- Не язви. Влада уже большая, а Мирочке на следующий год в школу. Влада будет водить ее в первый класс, да и школа недалеко. Ничего, как-нибудь выкрутимся. А если ты будешь реже ездить на рыбалку, то и вообще всё в порядке будет.
Юля намеренно выделила слово «рыбалку», чтобы показать мужу, что она думает о его постоянных поездках с ночевкой, но тот сделал вид, что ничего не заметил. Молча поднялся и уже через пару минут Юля услышала, как он выводит машину из гаража. Она улыбнулась.
Его «рыбалки» с завидным постоянством продолжались уже несколько лет. Фантазии Зорину хватало только на то, чтобы купить в магазине на площади четыре одинаковых рыбины, которые и чистил всегда сам.  Однажды Юля не выдержала и сказала:
- Ты бы для разнообразия когда-нибудь «поймал» не четыре одинаковых карпа, а несколько рыбешек поменьше – я стушить рыбку хочу.
Сергей понял, что его «рыбалки» рассекретили, но пока Юля ничего не говорила, в его жизни никаких перемен не было.  А Юля давно уже была в курсе, с кем «рыбачит» ее муж. Но так как она сама давно к нему остыла, ей было абсолютно всё равно. Вот и сейчас она подумала, что Сергей на углу улицы подобрал Катю, как бы совершенно случайно, и они проведут ночь вместе. Интересно только, где они встречаются? Скорее всего, снимают квартиру. Ну, да ладно. И дети дружат. Катин семилетний Игорек не отходит от их шестилетней Мирославы. Да и баба Таня привыкла, что Мирочка почти всё время проводит у них. Юля заулыбалась, вспомнив, как на нее постоянно заглядывается муж Кати – Александр. Вот была бы потеха, если бы и они с Сашей стали любовниками.  Но такое вряд ли произойдет. Саша абсолютно не в ее вкусе. Она вздохнула и стала заниматься домашними делами. Была пятница, завтра должен был приехать в гости отец. Юля хотела приготовить что-нибудь вкусненькое, хотя мама, скорее всего, уже сама наготовила разных вкусняшек и передала семье дочери.
Отец, как и обещал, появился с утреннего поезда. Дети очень любили дедушку Ваню и повисли на его плечах.
- Хватит уже, еще наобнимаетесь, - попыталась остановить их Юля, потому что ей самой хотелось прижаться к отцу, вдохнуть такой знакомый с детства запах лекарств, которым была постоянно пропитана его одежда, да и он сам.
- Мои дорогие девочки, - приговаривал Иван, по очереди целуя внучек. – Как я соскучился. И бабушка Мотя приветы вам передает. Сказала, чтобы я вас от нее обязательно поцеловал.
- Целуйте, дедушка, - маленькая Мирослава подставила щечки и Иван расцеловал белокурую девчушку.
Черноволосая Влада скромно стояла в ожидании дедушкиных поцелуев.
- Мои красавицы, - приговаривал Иван. – Еще лучше и краше стали. Мои хорошие. Владочка уже прям невеста.
Четырнадцатилетняя Влада густо покраснела.
- Ну, тоже, дедушка, скажете..., - протянула она и убежала в другую комнату.
- Ишь, застеснялась. А у тебя жених есть? – с улыбкой спросил Иван, приседая рядом с внучкой.
- Есть, - серьезно ответила Мира. – Только мы еще маленькие. А когда вырастем, тогда поженимся.
- Ого! И кто же наш жених?
- Да соседский мальчик Игорь. Дружат с пеленок, - ответила за дочку Юля. – Ладно, папа, раздевайтесь, кормить вас буду.
За завтраком Юля рассказала отцу о своем новом назначении.
- Что ж, я никогда не сомневался, что ты далеко пойдешь. Вот только...
- Что, папа?
- Если бы только у тебя помощник хороший был.
- Вы имеете в виду Сергея?
- Его.    У каждого делового человека должен быть хороший тыл.  Надо бы, конечно, наоборот, чтобы мужик бизнесом занимался.  Но тут уж ничего не попишешь – ты у нас везде главная, - улыбнулся Иван. – Значит, Сергей в тылу должен тебе помогать. Кстати, где он? На работе?
- На рыбалке.
- И много рыбы привозит? – с хитринкой в глазах спросил Иван.
- Папа всегда ловит четыре большие рыбины, - за всех ответила Мира.
- Только четыре? – удивился Иван, быстро взглянув на Юлю.
- Да, папа, наверное, больше или меньше у него не ловится, - Юля поймала взгляд отца и улыбнулась. – Мы уже привыкли к этому, не переживайте.
- Понятно. Тогда о каких тылах я тут распинаюсь? Придется расчитывать только на свои силы. Ладно, дочка, не беспокойся, если что, мы поможем. Только время сейчас смутное, непонятное. Союз разделился. Как жить-то будем?
- Да, время... За что раньше сажали, теперь поощряют. Раньше фарцовщики и спекулянты были, теперь – предприниматели. Иногда страшно становится – не знаешь, накажут или похвалят.
- Главное, в криминал не влезай. Помни, всех денег не заработаешь. Работай по совести и всё у тебя получится, - посоветовал отец. – А первое время я тебе помогу. У меня теперь времени навалом: на пенсии уже.
- Ой, папа, вы уже сколько раз пытались на пенсии дома сидеть? Опять ведь не выдержите, - засмеялась Юля.
- Ну, теперь у меня дело будет – буду за внучками присматривать.
- А мама вас надолго отпустила? – поинтересовалась Юля.
- Сказала: живи там, пока не надоест.
- Понятно. Пару дней выдержите? – Она с любовью смотрела на седого отца, который никогда долго без матери не мог выдержать. Уже дня через два он начинал скучать, всё чаще в разговоре вспоминая Мотю. Потом тоска была написана на лице и, в конце концов, он находил причину, чтобы быстрее уехать домой.
На этот раз он продержался ровно неделю. За это время он несколько раз встретился с Татьяной Васильевной. Какие разговоры они там вели, для всех осталось секретом.
Юля успела за неделю принять дела и постепенно привыкала к новому статусу. У нее была масса поклонников, хотя все знали, что она замужем. Некоторых из них знал и Сергей, поэтому сцен ревности было не избежать, когда очередной воздыхатель подвозил Юлю к дому. Она не хотела прятаться, как это делал ее муж, тем более что она ему не изменяла. Ей нравилось, что вокруг нее крутились молодые люди. Ей нравился процесс ухаживания, но дальше этого дело не заходило.
Сергей всё больше отдалялся от нее.  После ее нового назначения иначе, как «директор», он Юлю не называл. В это слово он вкладывал настолько презрительный смысл, что его замечали все. Юля понимала, что мужа гнетет то, что его жена выше его по статусу, но кто виноват? В свое время он окончил техникум, но на предложение начальства занять какую-нибудь соответствующую должность, он отказался. Юля часто вспоминала ему его отказ от должности начальника цеха лесопильного завода.
- Не всем же в начальстве ходить – кому-то и работать надо, - был его постоянный ответ.
- Зачем же тогда учился? Переводил свои и государственные деньги?
На этот контрвопрос ответа у Зорина не было. Обычно он хлопал дверью и убегал.
Это противостояние длилось постоянно, годами, и конца не было видно. Юля давно уже плюнула на отношение мужа к ее карьере и занималась работой. Так уж получилось, что и главной добытчицей в семье тоже стала она.
В личной жизни у нее была сплошная черная полоса. Несмотря на то,  что Юля в свои тридцать восемь лет выглядела практически девчонкой и нравилась многим мужчинам, она была замужем и не изменяла мужу, хотя и ему давно уже не была нужна. Она не устраивала ему сцен ревности, хотя иногда не сдерживалась и высказывалась по этому поводу, давая ему понять, что она в курсе его похождений. Несколько раз Юля говорила ему:
- Давай разведемся.
- Если тебе надо – ты и разводись, - был неизменный ответ.
Поэтому Юля решила оставить Сергея в покое и наладить свою личную жизнь. Как она это будет делать, Юля еще не придумала. Хоть и говорят, что штамп в паспорте не держит, но ее он удерживал от многих некрасивых поступков.
С работой она справлялась, постепенно расширяя производство, насколько это было возможно в условиях независимой Украины. Но порванные контакты с бывшими союзными республиками дали о себе знать уже через полгода работы. Старые запасы материалов закончились, а достать новые не всегда удавалось. Расцвела спекуляция. На предприятие всё чаще стали заглядывать люди, предлагающие купить необходимые материалы без оформления накладных. Юля понимала, что не выкрутится, если не будет их брать, но и нарушать законодательство тоже не могла.
Горисполком объявил о первой волне приватизации предприятий, и Юля после долгих раздумий решила, что это самый лучший выход из сложившейся ситуации. Она подала заявление в числе первых шестнадцати предприятий. После долгих мытарств по кабинетам, когда еще не знали, как это делается и правильно ли это делается, приватизация была завершена. Юля вздохнула свободно, но ненадолго. Комиссия за комиссией стали проверять работу приватизированного предприятия, находя всё новые поводы для проверок, а то и без повода.
 От навалившихся проблем Юля похудела, хотя это пошло ей на пользу – она стала еще привлекательнее. В городе увеличилось количество приватизированных объектов, и пропорционально уменьшилось количество проверок. На некоторое время Юля забыла о личной жизни, о семье. Хорошо, что Влада была уже практически взрослой девочкой и Юля всецело полагалась на нее. Но маленькая Мирослава оказалась немного подзабытой в плане проверки уроков. Начались проблемы с ее успеваемостью. Если раньше Юля спокойно, даже с удовольствием посещала родительские собрания Влады, то сейчас с ужасом читала испещренный красными записями дневник Мирославы, где на нее жаловались чуть ли не все учителя школы.
- Ты бы хоть немного позанимался с дочкой, - сказала однажды Юля мужу. – Ты же видишь, что я не успеваю.
- А ты домой приходи вовремя – всё и успеешь, - невозмутимо ответил Сергей и по укоренившейся уже привычке просто вышел из комнаты.
Юля, которая плакала только в исключительных случаях, разревелась.  Она больше жизни любила детей, но бросить  работу и жить на те копейки, которые с задержкой в шесть месяцев приносил Сергей, считала невозможным. Она всё чаще вспоминала слова отца о надежном  тыле и понимала, что ей крупно не повезло с мужем. Отношений уже никаких не было. Хоть и спали на одной кровати, но стали совершенно чужими людьми. Чем дальше, тем больше и больше отдалялись друг от друга. Юле стали неприятными его прикосновения, даже случайные. Она понимала, что долго так не протянет, взорвется. Надо было срочно куда-нибудь уехать, отдохнуть. Хотя бы просто сменить обстановку.
Совсем недавно, в декабре 1993 года, умер старший брат Леонид. Всей семьей Зорины ездили попрощаться с братом и дядей, пока он был еще жив. Ему только исполнилось пятьдесят лет, но пребывание рядом с чернобыльской зоной отразилось на здоровье всего населения. Один за другим умирали односельчане. Диагноз был разным, но в основном – рак.
Юля видела, как сдала мама. Она глаз не сводила со своего сыночка, с которым никогда не расставалась.  Леня лежал в больнице и понимал, что доживает свои последние дни. Возле него дежурили все по очереди. А Маша, которая работала в этой же больнице заведующей лабораторией, практически не отходила от него. Никакие лекарства, никакие связи и знакомства не помогли – Леня умер на руках у отца.
На похороны Зорины не успевали, поэтому их и не ждали. Юле позвонила Маша на работу и сказала, что их брата уже нет.
- Если бы ты видела, что творится с мамой. Боюсь, что долго она не протянет, - сказала на прощание Маша, чем повергла впечатлительную Юлю в еще больший шок.
У нее всё падало с рук. Она знала, что такое произойдет и очень быстро, потому что Леню последнее время держали на обезболивающих лекарствах, но лечению его болезнь уже не поддавалась. Но такие вести выбивают из колеи. Ее отправили домой.
- Юлия Ивановна, я вас отвезу домой, - категорическим тоном сказал знакомый, который случайно заехал к ней на работу по делам.
Как в трансе вошла она в дом, закрыла дверь и… упала в обморок. Дома никого не было, поэтому, сколько она пролежала на холодном полу, никто не знает. Очнулась только тогда, когда за окнами потемнело, и во дворе раздались чьи-то шаги. Это дети вернулись со школы.
- Мама! Мамочка, что с тобой? – бросилась к ней Влада.
- Ничего, уже ничего.
- Что-то с дядей Леней? – сразу догадалась девочка.
- Да, нет больше нашего дяди Лени.
И тут Юлю словно прорвало. Она плакала, не стесняясь слез. За ней следом разрыдались и дети.  Такими зареванными и застал их Сергей.
- Что случилось? Леня?
- Да-а-а, - захлебываясь в истерике, еле проговорила Юля.
- Перестаньте! Прекратите немедленно! – не зная, как остановить поток слез и общую истерику, крикнул Сергей.
Его окрик подействовал и, еще всхлипывая, женская половина семьи Зориных понемногу успокоилась.
Прошло несколько дней, понемногу улеглось горе, но Юля всё никак не могла свыкнуться с мыслью, что ее родного брата уже нет на этом свете.
После празднования Нового года председатель профсоюза принес Юле путевку.
- Юлия Ивановна, я тут подумал, что вам неплохо бы съездить немного отдохнуть. Как вы на это смотрите?
Юля уставшими глазами смотрела на своего  пожилого сотрудника. Да, он прав: надо поехать и отдохнуть. Но как она может оставить семью, детей, работу? На кого?
- Юлия Ивановна, если вы думаете, что без вас всё остановится,  - словно прочитав ее мысли, заговорил профсоюзный лидер, - то вы неправы. Уж извините меня. У вас есть заместители, которые справятся с работой. Дома муж присмотрит за детьми, да и каникулы у них сейчас. Ничего, сами себе борщи наварят. Старшая девочка у вас уже взрослая, присмотрит за младшей. Не думайте об этом. Но вам надо, понимаете, надо поехать и развеяться.
- Иван Иванович, миленький, вы прямо мысли мои читаете. Да, я действительно не знаю, как быть с работой и семьей. Вы правы.
- А пусть будет так, как я сказал. Езжайте. Конечно, это не лето и пляжа там никакого не будет. Но вам очень полезен просто свежий ветер и морской воздух. Погуляете по набережной, сходите в кино, посидите в кафе. Да, в конце концов, просто выспитесь. У вас очень усталый вид. Уж извините старика. Я бы сам с вами поехал, но, боюсь, что люди не так поймут, - засмеялся он.
Юля тоже улыбнулась. Она была благодарна отставному полковнику, который согласился поработать у нее и начальником отдела кадров и занялся профсоюзом. Это был высокий седой мужчина, с морщинистым приятным лицом, с открытой улыбкой, но с твердостью в голосе.
- Спасибо, Иван Иванович. Я, наверное, воспользуюсь вашим предложением, - сказала Юля. – Вот только с делами немного разгребусь.
- Вот с делами не надо разгребаться. Путевка горящая, ехать надо уже завтра. Да и не надо откладывать такие дела. И еще один дружеский совет: заведите себе любовника, - немного понизив голос, посоветовал кадровик.
- Иван Иванович! – возмущенно начала Юля.
- Что – Иван Иванович? Разве я что-то противоестественное сказал? Уж вы меня извините, но о ваших семейных делах я наслышан.
- От кого? – удивленно спросила Юля, наивно убежденная в том, что о ее личной жизни никто не осведомлен.
- Знаете, это вы работаете головой и вам некогда сплетнями заниматься, а ваши подопечные работают руками, значит…
- Значит? – подогнала его Юля.
- Значит, языки у них свободны, и они перемололи все косточки не только политикам, но, извините, и вам, - Иван Иванович положил на стол путевку и подвинул ее ближе к Юле. – Возьмите, я ее уже оплатил.
- Из каких денег?
- Из ваших, не переживайте. Мы с бухгалтером всё уже оформили, - зная отношение Юлии Зориной к финансовым делам, кадровик не решился заплатить за путевку из фондов предприятия.
- Ладно, раз оплатили, придется ехать, - улыбнулась Юля.
Домашние спокойно восприняли новость, что мама уедет отдыхать, только Сергей сделал обиженный вид. Но Юля, зная мужа, поняла, что тот обрадовался возможности побыть без нее.
Сборы заняли немного времени. О том, что Юлия Ивановна уезжает отдыхать, знали все. На работе желали удачной поездки и всего, что полагается в данном случае.
- Отдохни там на полную катушку, - сказала ее подруга Наталья. – Эх, как жаль, что нет другой путевки. А то бы зажгли там с тобой.
- Не переживай. Если мне понравится, то в следующий раз обязательно поедем вдвоем.
В обеденный перерыв к ней подошел рабочий из цеха Владимир Кузьменко. Этот молодой человек работал у них совсем недавно. Он вернулся из армии, был уже женат на высокой девушке модельной внешности, но с холодным, надменным выражением лица. Его привел в цех другой парень, который работал на фабрике давно.
Юля часто ловила на себе взгляды Вовочки, как сразу стали называть его девушки, так как был он очень симпатичным и милым.
- Эх, вернуть бы мне пятнадцать лет назад, обязательно бы влюбилась в Вовочку, - сказала она как-то раз своей учетчице, когда разговор зашел о мужчинах. 
- Не обязательно возвращаться назад, - сказала учетчица, на десять лет старше Юли. – Любви все возрасты покорны. Было бы только ваше желание.
- И что? – заинтересовалась Юля.
- А то, что парень только из-за вас на нашу фабрику устроился.
- Что вы говорите, Людмила Михайловна?
- То, что знаю. Да в нашем цехе все это знают. Только вы, извините, не догадываетесь, или делаете вид, что не догадываетесь.
После этого разговора Юля другими глазами взглянула на молодого человека.  А ведь действительно он смотрел на нее не так, как остальные. Почему же раньше она ничего не замечала? Она пошла в отдел кадров и попросила личное дело Кузьменко. Иван Иванович с улыбкой протянул ей тонкую серую папку. Ничего существенного она там не вычитала, только лишний раз убедилась, что парень на пятнадцать лет моложе ее.
- Знаете, чей это сын? – спросил кадровик, принимая из ее рук папку.
- И чей же? – неподдельный интерес прозвучал в вопросе Юлии.
- Нашего ГАИшного босса. А работает у нас. Вас это не удивляет?
- А почему, собственно, нас этот факт должен удивлять. Пришел парень из армии, решил не филонить, пока не подыщет нормальную работу, вот и устроился  на обувную фабрику. Многие так делают, - возразила она кадровику.
- Может, и многие, но я что-то таких не встречал. Сейчас все стараются собственное дело открыть, денежки-то водятся, чего греха таить. А он – к нам… Дела-а.
- Ладно, Иван Иванович, не будем заострять внимание на этом. Пришел парень к нам – пусть работает.
Владимир Кузьменко остановил Юлию на выходе из кабинета, когда она уже готова была на время отпуска покинуть фабрику.
- Юлия Ивановна, уезжаете?
- Да, Вов…, Володя, - тут же исправилась она, немного покраснев.
- А куда, если не секрет? – теплые карие глаза неотрывно смотрели на ее лицо.
- В Ялту, в санаторий. Вечером поезд.
- А я вот хотел, чтобы вы подписали мне заявление, - он протянул лист бумаги.
- Какое заявление? – испуганно спросила Юля, почти вырывая бумагу из его рук.      
- На отпуск за свой счет. Я понимаю, что мне отпуск еще не положен, но очень надо. Очень, поверьте, - он просительным взглядом смотрел прямо на нее. – Подпишите, пожалуйста.
- А причину всё же можешь назвать? – немного отлегло от сердца.
- По семейным обстоятельствам, - он немного склонил голову к плечу и свободной рукой пригладил свои русые волосы.
- Хорошо, давай ручку, не хочу возвращаться, - сказала с улыбкой Юлия. – Надеюсь, что ничего плохого не случилось?
- Нет, нет. Всё в порядке, - он быстро протянул ручку, которую держал наготове, словно боялся, что она передумает. – Событие, наоборот, для меня может быть очень даже приятным. Если всё получится.
- Счастливо, - попрощалась она. – Дай Бог, чтобы у тебя всё получилось.
- И вам прекрасного отдыха.  Чтобы этот отпуск был у вас самым приятным и судьбоносным.
- Володя, ты говоришь так, словно я не на отдых собираюсь, а судьбу свою менять, - улыбнулась Юлия.
- Кто знает, - он уже повернулся и уходил от нее – такой красивый и привлекательный.
Юля тяжело вздохнула, втянула в себя запах его одеколона, от которого ей всегда хотелось почему-то прижаться к нему, окинула взглядом пустой кабинет. Секретарь с ухмылкой поглядывала из-под густо накрашенных ресниц.
- Завидую вам, Юлия Ивановна. Уже завтра море увидите, будете отдыхать, а мы тут в холоде… Эх!
- Инночка, не грусти. Зато без меня тут отдохнете. Никто вас гонять не будет.
- Это только так кажется. Стоит вам за порог выйти, как начнутся проблемы. Я-то уж знаю, - черноволосая Инна смешно сморщила курносый носик, словно собираясь чихнуть. – Вы нам хоть звоните, а то где я вас искать буду?
- Звонить буду каждый день, не переживай, - пообещала директор. – Всё, поехала. До свидания.
- До свидания, Юлия Ивановна.
В пансионате под Ялтой у Юли оказался номер-люкс. Иван Иванович постарался. При желании в такой номер можно было поселить трех человек. В спальне стояли две кровати, в небольшом зале – диван. Юля распаковала вещи, разложила в шкафу по полкам. Продукты разместила в холодильнике. Критически окинула взглядом – есть, конечно, нечего. Надо идти в магазин. Как кормят в подобных пансионатах, она знала, поэтому особых надежд на столовскую еду не возлагала.
Еще в поезде она заметила молодого накачанного человека, ехавшего в соседнем купе, который в коридоре украдкой бросал в ее сторону осторожные взгляды. Он ей понравился, но парень был явно намного моложе. И когда она регистрировалась у администрации пансионата, в кабинет неожиданно вошел тот же парень. Оказывается, они будут вместе отдыхать. Юля немного взбодрилась. Что ни говори, но в любом деле нужен стимул. Зимой вообще в таких заведениях скучно, а если еще и не с кем провести время, то вообще от скуки завоешь. Поэтому, увидев молодого человека, Юля даже улыбнулась. Она получила ключи и вышла, даже не взглянув на него, но краем глаза заметила, как вспыхнули глаза парня.
Юля уже надела пальто, чтобы идти в магазин, как в дверь постучали.
- Входите, открыто! – крикнула она, перестав собираться.
На пороге стоял молодой человек, о котором она только что думала. В руке у него был небольшой пластиковый пакет.
- Можно?
- Входите, - покраснела Юля, словно ее застали за противоправным занятием.
- Я вот подумал, что надо познакомиться. А вы куда-то собрались?
- Хотела в магазин за продуктами…
- Здесь нет магазинов, только один бар, но там, поверьте мне, ничего съедобного нет. За продуктами надо ехать автобусом в Ялту, - он прошел в комнату и деловито стал выставлять на стол бутылку вина, что-то съестное. – Так что раздевайтесь, сегодня обойдемся тем, что есть. Тем более что нас обещали покормить в обед. Раздевайтесь, раздевайтесь, - видя, что Юля стоит без движения, подогнал он ее.
Она молча стала стягивать пальто, и парень сразу же пришел на помощь. Он помог раздеться, повесил пальто на вешалку и подвинул ей стул. Юля молча подчинялась, немного удивляясь такому напору молодого человека.
- Разрешите представиться: лейтенант Игорь Суворов.
- Юлия Ивановна.
- А можно без официоза? Просто Юля?
- Можно, конечно, - она немного расслабилась.
- Знаете, когда мне предложили путевку, думал, что от тоски здесь сойду с ума. Но стоило мне увидеть вас…, - он уже нашел стаканы и наливал красное прозрачное вино.
- И? – спросила Юля.
- Я понял, что отпуск будет прекрасным, незабываемым. Правда ведь?
- Посмотрим, - Юля подняла стакан, сквозь него посмотрела на расплывчатые контуры лица нового знакомого. -  Почему бы и нет?
День они провели вместе, а вечером Игорь не захотел уходить в свой номер. Юля не возражала. Она столько времени обходилась без мужской ласки, что просто хотела наверстать упущенное. Три дня пролетели, словно в сказке. Никто и никогда не уделял ей столько внимания. Никто не говорил столько нежных ласковых слов. Сколько у нее всегда было поклонников, но этот молодой лейтенант оказался на голову выше всех во всех отношениях. Юля словно на крыльях летала и была безмерно благодарна своему кадровику за путевку. Только на третий день она вспомнила, что обещала звонить на работу каждый день.
- Игорек, давай съездим в город, надо на работу позвонить, - лежа на его мускулистой руке, сказала Юля. – Я обещала звонить каждый день и, представляешь, забыла.
- Я тоже забыл всё на свете. Я так счастлив, что встретил тебя, - он провел губами по ее короткой стрижке, легонько укусил за ухо, нашел мягкие губы…
Они долго целовались, пока в коридоре не услышали шум.
- Обед, наверное, - сказал Игорь, нехотя отрываясь от женщины. – Давай собираться.
- Давай, - вздохнула Юля. – Хочется есть.
После обеда они всё же выехали в город, нашли переговорный пункт.
- Юлия Ивановна! – кричала в трубку секретарь Инна. – У нас порядок, не переживайте. Отдыхайте спокойно. Все на рабочих местах, только Кузьменко нет, уехал куда-то.
- Я ему подписала отпуск за свой счет. Он что, забыл отнести заявление в отдел кадров? Скажи кадровику о нем.
- Хорошо. Как там у вас? – чисто по-женски поинтересовалась Инна.
- Отлично, Инночка, отлично, - честно сказала Юлия.
Они с Игорем одновременно вышли из разных кабинок. Игорь был мрачнее тучи.
- Что-то случилось? – встревожилась Юля.
- Случилось. Часть переводят в другое место. Требуют моего возвращения из отпуска. Срочно. Ехать надо уже сегодня, - он жалобными глазами смотрел на ее лицо. – Вот и закончился наш замечательный отпуск, Юлечка.
У Юли навернулись слезы, и она неловко попыталась их смахнуть, но мешали очки, моментально запотевшие от влаги.
- А как же я?
- Милая моя, - Игорь, не стесняясь окружающих, обнял ее. – Я так расстроен, если бы ты знала. Но мы ведь из одного города – встретимся.
- Не встретимся больше, Игорь. Сам понимаешь – я замужем. Это здесь мы могли…, - она расплакалась.
Люди оборачивались на целующуюся пару, обходили их стороной.
- Едем в пансионат. Надо вещи собрать, - наконец оторвался молодой человек от Юли.
Всю дорогу они молчали, тесно прижимаясь друг к другу в автобусе. Игорь держал Юлю за руку, больно сжав ее, но она даже не пыталась освободить руку, пытаясь физической болью заглушить рвущийся из груди крик душевной боли.
Как часто в жизни мы теряем то единственное, нужное нам, подчиняясь придуманным кем-то правилам, долгу, обязательствам, нормам морали и прочей ерунде, даже не пытаясь что-то исправить или изменить. Возможно, стоило бы что-нибудь предпринять, и наша жизнь была бы более осмысленной, насыщенной, востребованной, приятной.
Что с того, что они обменялись адресами? Игорь был военным человеком и подчинялся только уставу и приказам командиров, не оставляющим времени на личную жизнь. А Юля была замужем с вытекающими отсюда последствиями. Поэтому они знали, что расстаются навсегда, не успев познать друг друга до конца, не успев насладиться друг другом.
- Я найду тебя, - на прощание сказал лейтенант.
Юля опять осталась одна. Полночи она проплакала, полночи провела в каком-то забытьи. Утром без всякого интереса сходила на завтрак, а уже к обеду засобиралась домой. Что она тут будет делать без Игоря? Вот тебе и стимул. Уехал твой стимул, а дважды в одном месте чуда не бывает.
Юля осмотрела комнату – как бы чего не забыть. Вдруг раздался стук в дверь, и она с сумкой в руке открыла ее. На пороге стоял смущенный Вовочка Кузьменко. На Юлю сразу накатила волна так любимого ею запаха.
- А ты что тут делаешь? – от удивления Юля даже сумку уронила.
- Приехал отдыхать. А вы куда собрались? – кивнул он на сумку.
- Домой. А вообще-то я не поняла. Ты говорил, что по семейным делам…
- А я и приехал решать семейные дела, - прямо взглянув в глаза своей начальнице, ответил молодой человек.
- Какие у тебя здесь семейные дела? – не сдавалась Юлия.
- Юлия Ивановна, я приехал к вам, - краснея еще больше, сказал Владимир.
Теперь пришла очередь покраснеть Юлии. Она отвернулась, чтобы он не видел ее вдруг порозовевших щек.
- Ладно, проходи. Только недолго. У меня времени мало – надо еще на поезд в Симферополь успеть, - она сбросила пальто и уселась за стол, напустив на себя официоз – надо ведь держать марку, всё-таки она директор, а он ее подчиненный.
- Не надо никуда уезжать, - тихо сказал Кузьменко. – Путевка у вас на восемнадцать дней, вот и будем отдыхать ровно столько, сколько там написано.
- А с чего это ты за меня принимаешь решения? А?
- А с того, что я вас люблю, - как об обыденном деле сказал Володя и присел на край стула. – И всё у нас получится.
- Не поняла. Откуда такая самоуверенность? Да и какая любовь может быть между нами? Вовочка, я на пятнадцать лет старше тебя! Ты об этом забыл?
- А я об этом никогда и не думал, - просто сказал парень. – Разве в этом дело? Просто надо, чтобы оба любили и всё.
- Но я тебя не люблю! – почти крикнула Юля, пытаясь достучаться до его мозга.
- Это вам сейчас так кажется. Вот мы пообщаемся, поживем вместе…
- Вместе? – перебила она его.
- Ну, да, вместе, - твердо произнес Владимир. – И вы поймете, что лучше меня просто быть не может. Я обещаю сделать всё для того, чтобы вы меня полюбили.
- Но я замужем!
- Ну и что? Я тоже вроде бы как женат. Что это меняет? Я прекрасно осведомлен, как вы живете с мужем. Это не жизнь. А у меня и того хуже, - он опустил голову, - хорошо, хоть детей нет.
- А что у тебя? – вдруг заинтересовалась Юлия чисто по-женски.
- Ничего хорошего. Просто двое совершенно разных человека собрались построить семью, а ничего не получилось. Вот и мучаемся сейчас, - он покрутил в руках мохнатую шапку. – Но надо что-то решать, потому что дальше так жить я не намерен.
- Ты давно женат?
- Да не так, чтобы и давно. Пришел из армии, отец сразу невесту подсунул, вроде бы понравилась, а потом оказалось, что нам даже поговорить не о чем. А потом я увидел вас…
- Вовочка, не надо. Мне пора, - Юля поднялась, взяла пальто.
- Я вас никуда не пущу, - Кузьменко решительно потянул пальто на себя. – Не надо уезжать. Работа подождет, а муж – тем более.
- Ты забыл, что у меня еще и двое детей.
- Ну и что? Дети знают, что мама отдыхает. Вы никуда не едете, - тихо, но настойчиво проговорил парень. – Вот так.
Он повесил пальто на вешалку, деловито занес брошенную у порога сумку, поставил в угол. У Юли в горле появился ком, но она пересилила себя и не расплакалась.  Образ Игоря еще стоял перед глазами, мешая взглянуть на действительность. А в комнате деловито суетился Вовочка, наводя порядок.
- Ты что, действительно будешь жить в этой комнате? – спросила она.
- Не переживайте, - рассмеялся парень, - у меня тоже путевка в этот пансионат. Я почти рядом с вами – номер тринадцать.
- Не побоялся?
- Я не суеверный.
Юля осталась. Вопреки ожиданиям, время она провела чудесно. Володя оказался очень интересным собеседником. Он не давал ей скучать ни минутки. Когда видел, что надоел своими разговорами и своим вниманием, тихонько уходил. Когда она грустила, пытался развеселить. На танцах, которые организовывали по вечерам, он не подпускал к ней абсолютно никого. И к концу заезда никто в сторону Юли даже не смотрел. Все знали, что они вдвоем.  Юле это даже нравилось. Они давно перешли на «ты», но Володя к ней не приставал. Но, когда до конца срока им оставалось дня три, он всё же не выдержал.
- Юля, хотел с тобой серьезно поговорить. Сколько меня мучить будешь?
- Вова, по-моему, мы это давно обсудили и забыли. Не так?
- Нет, не так,  - почти со злостью проговорил молодой человек. – Я ведь тоже живой человек, и у меня есть чувства и желания. Не могу я сутками находиться рядом с любимой женщиной и не иметь возможности хотя бы прикоснуться к ней. Это жестоко, Юля.
- Володя, не начинай, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, что между нами ничего быть не может.
- Но почему! – крикнул парень.
- Мне надоело говорить об этом, - Юля направилась к двери, но Володя перегородил ей дорогу.
- Ты не выйдешь отсюда, пока мы не станем близки, - он схватил ее руки и попытался поцеловать, но Юля как-то выкрутилась.
- Ого, мальчик, да ты оборзел.
- Называй, как знаешь, но я больше не выдержу.
Он повалил ее прямо  на пол и навалился сверху, ища губы. Она сопротивлялась, как могла, но мужчина всё же был сильнее…
Это был безумный секс. Глаза Владимира словно заволокло пеленой. Казалось, что он смотрит внутрь себя и не видит свою партнершу. Временами его губы сжимались в узкую полоску, белую по краям. Он терзал женщину со всей страстью, на какую только был способен. В один момент Юле показалось, что он сейчас взорвется в прямом смысле слова, до того были накалены его чувства. В его лице читалась страшная боль и Юля вдруг расслабилась, обмякла, понимая, что чувства парня настоящие, не придуманные, не легкомысленные, а выстраданные, проверенные временем. Она ответила на его поцелуй, обняла, сильнее прижимая к себе, и он сразу почувствовал эту перемену, исчезла болевая мимика с лица. Он опять стал милым и обаятельным молодым человеком, нежным и ласковым. Он ласкал каждую клеточку тела любимой женщины, произнося при этом столько ласковых слов, что Юля вообще растаяла и подумала, что зря она отказывалась от близости с Вовочкой.  Куда-то исчез образ Игоря, да и был ли он? О муже она не вспомнила вообще.
- Ты завтра же уедешь, - сказала она после того, как Володя помог ей подняться с пола.
- Зачем? – удивленно произнес Владимир. – Тебе не понравилось?
- Как раз наоборот, - честно призналась женщина. – Вот поэтому ты и уедешь.
- Не понимаю логику женщин, - вздохнул парень. – У нас ведь всё прекрасно. Зачем же уезжать? У нас еще три дня.
- Так надо, Вовочка. Мой милый мальчик, - добавила она, взъерошив его русые мягкие волосы.
- Всё понятно. Опять комплексы сработали, - он обнял Юлю и поцеловал. – Но ведь тебе понравилось.
- Очень, - она вдохнула приятный аромат его одеколона. – Мне очень нравится твой запах.
- Так и не прогоняй меня. Дыши мной,  - улыбнулся парень.
Юля настояла, и Володя всё же уехал на второй день. Она приехала домой через три дня.


Глава 29


Мотя умирала. Она знала об этом, хотя домашние всячески пытались вселить в нее надежду на выздоровление. После смерти сына прошел год, но это был год слез, год страданий.  Не думала она, что придется похоронить любимого сыночка. Когда дети хоронят своих родителей, это естественно, но, когда наоборот, это ужасно. Сколько она ему трав заваривала, сколько по бабкам возила, сколько лекарств ушло, а всё зря. Не вылечила, не смогла уберечь свою кровиночку.
Всё это время она почти не думала о Маше и Юле. Маша почти рядом, всего лишь пять километров их разделяет, да и всё свободное время Машка была возле родителей. Юля далеко. Да и ушла она из дому в семнадцать лет, только изредка навещая родных, так что Мотя от нее практически отвыкла. Не то, чтобы совсем видеть не хотела, но и сильно не скучала.
Иногда она ревниво думала о том, что Иван любит Юльку больше, чем она, да и дочка, видимо, тоже отца любит больше, чем мать. Без дочерей Мотя могла прожить, а вот без сына никак. Когда она узнала, что сердце Ленечки перестало биться, она тоже стала не жиличкой этого света. Еще ходила, еще что-то механически делала, а все мысли были только о нем, о самом дорогом человеке для нее.  На похоронах думала, что умрет сразу, как только заколотят гроб. Но Бог не дал ей умереть, хотя она его и просила.
Но она усердно молилась этот год, и господь Бог услышал, наконец,  ее просьбу. Она умирает. Верным признаком этого было то, что должна приехать Юля с семьей. Вроде бы как проведать, но Мотя знала, что проститься  с ней. На похороны Юля никак не могла успеть. Поэтому в семье решили, что лучше пусть она увидит мать еще живой и запомнит ее такой.
Маша сделала очередной обезболивающий укол и Мотя уснула. Ей снился ее сын в белых одеяниях, и она шла к нему по зеленому полю, засеянному красными маками. А   он звал ее, протягивал руки, и Мотя почти летела к любимому сыночку, чтобы быстрее обнять, прижать к своей груди, защитить.
Проснулась она от шума в коридоре. Поняла, что приехала младшая дочка. Последнее время ее держали на наркотиках, и она понимала это. Рак  не вылечишь. Эта болезнь унесла уже полсела.
В комнату вошла Маша и сделала укол. Моте стало легко и даже хорошо. Она  сама поднялась и пошла встречать дорогих гостей.
- Мамочка, - бросилась ей на шею Юля и расплакалась.
- Юлька, - шикнула на нее Маша и Юля постаралась успокоиться, чтобы своими слезами не расстраивать мать.
- Ничего, доченька, ничего. Всё нормально. Так должно быть, - приговаривала Мотя, поглаживая высокую Юльку по спине. – А где же мои внучки? Ого, как выросли!
Она по очереди обнимала выше себя Владу и почти сравнявшуюся по росту с бабушкой Мирославу.
Юля с семьей пробыла у матери в гостях несколько дней, но надо было уезжать – работа и школа не могли ждать. Расставание было тягостным. Юля целовала свою маму в последний раз и обе это понимали. Они долго не могли оторваться друг от друга, прощаясь навсегда.
В поезде ехали молча, разговаривая только о самых необходимых вещах.  Мирослава временами начинала плакать, только вспомнив о любимой бабушке. Юля держалась, а вот Влада замкнулась в себе и молчала всю дорогу. Юля встревожено наблюдала за старшей дочерью – лучше бы она выплакалась.
Вышли из поезда. Надо было перейти железнодорожное полотно по очень высокому мосту. Юля с детства боялась высоты, но здесь  не было другой дороги и приходилось, собрав всю волю в кулак, идти вверх. Она тащила тяжелые сумки с продуктами, которыми их снабдили в селе. Влада держала за руку Миру. Вдруг, когда они уже начали спускаться по крутым ступенькам с моста, Влада покачнулась и как-то странно начала оседать на ступеньку.
-Мама! Мама! – крикнула Мира, всё еще сжимая руку своей сестры.
Юля бросила сумки и подхватила дочку. Влада только с виду была хрупкой девочкой, на самом деле оказалось очень тяжело удержать ее на весу.
- Влада, Владочка, доченька, что с тобой?
Лицо девочки стало белее мела, губы посинели, и на них появилась пена. Юля испугалась, не зная, что предпринять. Мимо проходили люди, но никто не остановился и не помог.
- «Скорую»! Вызовите кто-нибудь «Скорую помощь»! – кричала Юля, но никто даже головы не повернул.
Каждый спешил на поезд или с поезда и не захотел связываться с непонятной ситуацией. «Скорую» так никто и не вызвал.
- Доченька, родная, очнись, - тормошила Юля Владу.
- На вот, возьми, дай ей, - какая-то женщина протянула Юле пару конфет.
- Спасибо, - Юля развернула конфету и попыталась всунуть Владе в рот. Если бы был хоть глоток воды. Но с собой они воду не брали – конец февраля, - никто даже не подумал о том, что в дороге захочется пить.
Постепенно лицо начало розоветь и Влада открыла глаза.
- Что со мной? – еле произнесла она.
- Ничего, уже ничего, - судорожно вздохнула Юлия. – Сейчас спустимся вниз, и всё будет в порядке.
Она поняла, что это у Влады была такая реакция на прощание с бабушкой. Если они с Мирой просто выплакались, то она держала всё в себе, пока это не вылилось через край, выражаясь в обмороке.
Люди обходили их стороной, словно боясь заразиться. И Юля удивилась черствости людей. Неужели никто не думает, что и с ним может случиться нечто подобное? С тех пор Юля как-то по-другому стала относиться к окружающим. Нет, она не перестала любить или уважать других, но в ее отношении к незнакомым людям появилось больше сдержанности, что ли. 
Мотя умерла  вечером 11 марта 1995 года. Перед смертью она позвала к себе Ивана, который последние дни ходил мрачнее тучи.
- Ваня, спросить хотела. Мы с тобой прожили вместе так много, так долго. Хотелось бы еще, но мне надо уже к нашему Ленечке, он ждет. Я сон видела, - говорила Мотя, словно в бреду. – Я чувствую, что уже вот-вот. Спросить хотела. Ты мне когда-нибудь изменял?
Иван покраснел. Не хотелось перед смертью говорить такое, но и врать он тоже не хотел.
- Мотечка, прости меня. Но еще в молодости переспал один раз. По дурости получилось, прости меня. Больше ни разу, ни с кем. Я тебя очень люблю, - впервые сказал такое, даже передернуло его от его же слов.
- Я знала. Женщина такое чувствует. Во время войны?
- Да.
- А я тебе ни разу не изменила. Любила я тебя, Ванечка. Прощай.
И замолчала навеки. Иван закрыл глаза всегда любимой женщины, матери его детей, заплакал. Вот и остался один. Один навсегда.
Смерть матери Юля переживала очень тяжело. Она замкнулась в себе, потеряла всякий интерес к жизни, к работе. С Сергеем уже не было вообще никаких отношений. Они спали в разных комнатах, хотя и не разводились. Юля просто перестала заниматься личной жизнью. Ей казалось, что весь этот флирт – просто суета сует и не больше.  Хотя поклонники до сих пор одолевали.  Ее секретарша на вопрос о личной жизни директрисы как-то пошутила, что она развелась с мужем. Эта новость быстро распространилась по городу и к Юле в гости стали наведываться ее знакомые холостяки. То один заедет с букетом цветов, то другой в ресторан пригласит, то третий по телефону свидание назначает. Однажды Юля не выдержала и при секретарше высказалась.
- Да задолбали эти женихи? Откуда только они набрались? И почему-то все уверены, что я свободна.
- Юлия Ивановна, простите, но это моя вина.
- И в чем же ты виновата? – удивилась Юлия.
И секретарша покаялась. Обе посмеялись, а Юля сказала:
- В следующий раз при случае скажи, что я опять замуж вышла. Глядишь, и отстанут.
Однажды к ней пришел Вовочка Кузьменко. Тогда, после их совместного отдыха, он сразу уволился, и больше года Юля о нем ничего не знала.   
- Я выполнил твои требования, - с порога сказал он.
- Какие? – удивленно спросила Юля, потому что ни о каких требованиях она не помнила.
- Я развелся с женой. У меня есть машина, квартира, дача и собственный бизнес. Теперь я смогу содержать семью. И я до сих пор молодой и красивый, - выдал Кузьменко.
И тут она вспомнила, как перед его отъездом из Ялты, не зная, как разорвать их отношения, Юля ему сказала:
- Мне нужен муж молодой, красивый, свободный, с квартирой, машиной, дачей. Мне нужен муж богатый, чтобы я не думала о каждой копейке. Вот, когда это всё у тебя будет, тогда и приходи.
Зачем она это сказала, она потом сама себе не смогла объяснить. Но Вовочка после ее возвращения из отпуска подошел к ней с заявлением на увольнение. Она его подписала молча, ни о чем его не спрашивая, не уговаривая остаться. Понимала, что в их ситуации это – лучший выход. С глаз долой – из сердца вон.
Игорь так ни разу и не позвонил. Просто исчез с поля зрения и всё. Юля сообразила, что для него это был всего лишь эпизод из жизни – курортный роман.
А вот сейчас этот молодой красивый парень стоит перед ней и с замиранием сердца ждет ее ответа. Что она ему скажет?
- Не молчи, ответь.
Юля не знала, что сказать. Он ей нравился, но ведь пятнадцать лет разницы!
- Ты еще замужем? – догадался он.
- Да. И разводиться не собираюсь, - зачем-то сказала Юля, а сама подумала, что ей абсолютно без разницы, в разводе она с Сергеем или нет – всё равно никаких интимных отношений между ними нет.
- Понятно, значит, у нас с тобой никаких перспектив?
- Никаких.
- Прощай, - сказал Владимир и вышел из кабинета.
- Прощай, - вслед ему сказала Юля, немного нахмурилась и подумала, что всё-таки зря она ему отказала.
На работе начались проблемы. Чиновники никак не могли адаптироваться в новых условиях и проверками замучили новые приватизированные предприятия.  Последнее время Юля практически не занималась производственными вопросами, только отписками в виде объяснительных. Ее утро начиналось со звонков с исполкомов об очередном предупреждении о проверке, которые следовали одна за другой. Они мешали работать, выбивали из колеи, доводили до нервного срыва. Юля созванивалась с другими директорами – там была аналогичная ситуация. Многие ломались, не выдерживая психологической ситуации. Юля держалась, но на «последнем издыхании», как она выражалась. Она научилась давать взятки и за счет этого держалась на плаву.
 Расцвел рэкет во всей его красе. Дошло до того, что в один день приходило по две бригады предлагать свою «крышу».  Если на пороге кабинета появлялись без предупреждения секретаршей бритоголовые крепкие парни в кожаном одеянии, Юля сразу начинала улыбаться. Она не могла сдержать своих эмоций от самоуверенного вида обнаглевших юнцов с тупым выражением лица. Но, как ни странно, ее улыбка имела какое-то магическое действие на этих парней.
У Юли были хорошие знакомые в милиции, которые проинструктировали ее, как действовать в подобных ситуациях. Благодаря их рекомендациям, от которых она никогда не отступала, ей удалось продержаться несколько лет, никому не «отстегивая» денег за «крышевание».
Только бритоголовые начинали выдвигать свои требования, как Юля, улыбнувшись очаровательной улыбкой, говорила:
- Боже мой, как жаль, что именно вы предложили свои услуги так поздно.
- А чё так? – обычно интересовались парни.
- Да потому что у меня уже есть «крыша» и, хочу сказать вам, что с вами я бы работала более охотно.
- А чё так? – был тот же вопрос.
- Вы такие симпатичные мальчики. А мне нравятся красивые ребята.
«Красавцы» тоже начинали улыбаться, но обычно среди них находился хоть один с нормальными мозгами, который требовал доказательств. Тогда Юля в зависимости от ситуации называла какое-нибудь известное в подобных кругах имя и предлагала номер телефона, по которому они могли бы поговорить с бригадиром или с самим «хозяином». Обычно разговор на этом и заканчивался с взаимным «расшаркиванием», но иногда всё же кто-то начинал звонить прямо с ее телефона. Но Юля была уверена, что на том конце провода им ответят «правильно» и никогда не переживала на этот счет.
Расчет с поставщиками полностью перерос в бартер. Зарплату рабочим выдавали той продукцией, которую производили на данном предприятии.  Юля старалась договориться с другими директорами, и они могли поменять часть продукции на нужные рабочим товары. Но полностью удовлетворить все нужды, естественно, не могли. Наличных денег практически не было.
Юля решила открыть продуктовый магазин, чтобы рабочие могли выбирать зарплату продуктами. Это немного спасало ситуацию в конкретном месте, но в масштабах всей страны изменений пока не было. Везде был только бартер.
С Сергеем она уже почти не разговаривала. Он стал замкнутым, нелюдимым. Юля догадывалась, что у него что-то произошло в личной жизни, но даже не пыталась ничего узнать.
Сергей страдал. Совсем недавно он расстался с Катей. Любовь, которая длилась много лет, дала трещину, переросшую в пропасть.
У него в бригаде появилась новая девушка. Поначалу на рыжеволосую, веселую и худосочную Алёну он просто не обращал внимания. Но со временем ее заливистый смех проник в его мозг и звучал для него даже тогда, когда он находился вдали от девушки.  Со временем он уже не мог обходиться  без ее шуток, иногда, правда, глуповатых, но таких простых и понятных. Не мог без ее зеленых глаз, в которых словно чертики играли. Без ее веснушчатого лица, которое, когда она смеялась, смешно морщилось. Алёна резко отличалась от умной и властной Юли, от мягкой и вечно чем-то озабоченной Кати. Она была простая и понятная. Иногда даже слишком, но Сергей старался этого не замечать. Ему захотелось перемен. Как-то незаметно Алёна заняла главенствующее положение в его сердце. И он решил, что пора расстаться с Катей, ведь жениться на ней он всё равно не захочет. А Юле, на его взгляд, абсолютно всё равно, с кем он и где он. 
Юля решила продать свой бизнес. Она ни с кем не советовалась, потому что и не с кем было. Отец, который что-то мог бы подсказать, далеко, а с Сергеем советоваться всё равно, что со стенкой. Она понимала, что ничего нового она уже не сможет открыть, потому что на любое дело нужны деньги, которых у нее не было. Решила, что устроиться на любую работу, где в это смутное время еще платят «живые» деньги. Ничего, детей как-нибудь прокормит.

ЭПИЛОГ

- Влада, возьми меня. Ну, возьми меня, - хныкала двенадцатилетняя Мирослава.
- Как ты себе это представляешь? – возмущенно ответила Влада: двадцатилетняя черноволосая красавица с голубыми глазами.
Она поправила перед зеркалом прическу, одернула платье.
- Ты уже готова? – в комнату вошла Юлия.
- Готова. Только вот…., - она указала на плачущую в углу сестренку.
- Мирочка, ты чего? – Юля прижала  к себе зареванную дочку.
- Она не хочет меня с собой брать, - размазывая слезы по щекам, сказала девочка и быстро взглянула на мать – может, та поможет?
- Куда же она тебя возьмет? Нам надо на работу, а тебе в школу.
- Не хочу в школу! Ничего интересного там нет.
- Ничего себе заявочки! Всем надо ходить в школу, ума набираться.
- Я хочу с вами, - заявила Мира. – У вас сегодня КВН. Я тоже хочу посмотреть.
- Значит, так. Ты идешь в школу, а после уроков приедешь в училище. Сможешь сама, не заблудишься? – решительно остановила пререкания дочери Юлия.
- А в школу обязательно? – не сдавалась девочка.
- Обязательно. Я позвоню в учительскую и проверю. Всё. Влада, идем.
- Мама, а можно приехать с Игорем?
- Можно, - улыбнулась Юлия.
Юля со старшей дочерью работала в училище, куда она устроилась преподавателем, а Влада – воспитателем. Они вместе ездили и на работу и с работы. Сергей по-прежнему работал на заводе и был полностью увлечен своей новой пассией, не обращая внимания на то, что происходит в семье.
Юля организовала команду КВН в училище и ее дочки полностью переключились на игру. Хотя Мира была еще маленькой, но ей тоже иногда давали небольшие роли, и у нее неплохо получалось их играть.
Мирослава не расставалась с Катиным сыном. Их дружбе завидовали все соседи. Мальчик всё свободное время проводил у бабушки Тани, которая к тому времени похоронила своего Леонида, скончавшегося внезапно. Она осталась одна, и дочки навещали маму часто, но из внуков чаще всех жил у бабушки Игорь. Татьяна Васильевна постарела, но была еще здоровой и жизнерадостной женщиной, не смотря на то, что ее опять постигло горе.
Иван Данич, приехавший в гости к дочери, навестил Татьяну Васильевну. Он узнал, что она осталась одна.
- Таня, может, на старости лет соединим свои судьбы? – предложил он.
Хоть и любил свою покойную Мотю, но чувство вины перед Таней не отпускало его всю жизнь.
- Нет, Ваня. Хватит уже с меня. Трех мужей похоронила. Не хочу больше никакой семейной жизни. Пусть будет так, как есть.
- Что ж, решила, значит, так и  будет. А я вот подумал, что на старости лет…
- Вот именно, что на старости лет, - перебила его Татьяна. – Если бы ты предложил мне это в молодости, ни минуты бы не сомневалась, а что уж теперь…
Так и расстались, уже навсегда. Больше Иван в Кривой Рог не приезжал, тяжело было старику трястись в поездах.
21 августа 2004 года он скончался от рака. Перед этим Юля с дочками навестила больного отца, попрощалась. Больше ничего не тянуло ее в село. Не стало родителей, и разорвалась та ниточка, которая до этого крепко привязывала ее к родному дому, хотя в селе и остались родственники.
Подросла Мира. Стала высокой красивой блондинкой. Еле окончила девять классов и Юля забрала ее в училище.  Она стала серьезно встречаться с Игорем. Но тут вдруг возникли препятствия со стороны Сергея и Кати.
- Я сказал, что никуда ты не пойдешь! – услышала Юля, входя в дом.
- Пойду! Меня Игорь ждет! – голос Миры выражал нетерпение.
- Не надо тебе с ним встречаться, - что-то грохнуло на пол.
- Это почему? Ты что, не знал, что мы с ним с детства дружим?
- Детство закончилось. Тебе надо влюбиться в другого мальчика.
- Зачем? Я люблю Игоря, и мы с ним когда-нибудь поженимся.
Юля  вошла в комнату.  Раскрасневшийся Сергей стоял перед дочерью растрепанный, в руке держал ремень,  только что вынутый из брюк. Мира перед зеркалом, видимо, делала последние штрихи макияжа.
- Ты что, решил дочку ремнем поучить? Не поздновато ли? – улыбнулась Юля.
- Мама, скажи ему. Никогда не обращал внимания, чем мы занимаемся, а тут вдруг воспитывать взялся! – Мира повернула симпатичное личико к матери.
- И, правда, Сергей, с чего бы это? Мира с Игорем с пеленок вместе. Пора бы уже и привыкнуть к этому.
- То было детство, а теперь они уже почти взрослые. Надо головой думать!
- И чем тебе Игорек не нравится? Хороший мальчик, Мирку нашу любит. Пусть дети встречаются.
- Нет! – Сергей резко повернулся и выбежал из комнаты.
- Ничего, доченька, собирайся и иди.
Юля догадывалась, почему был встревожен Сергей. Скорее всего, Игорь - его сын. Она пыталась в чертах лица парня найти знакомые черты  и, как ей казалось, находила их. У Игоря тоже были карие глаза, черные волосы. Это был высокий мальчик, значительно выше Александра Тихорского и, конечно, Кати. Если бы поставить рядом Тихорского и Зорина, то с большей долей вероятности Игорь всё же сын Зорина. 
Мира убежала, а Юля долго думала о будущей судьбе дочери. Если они с Игорем надумают жениться, то придется как-то и Сергею с Катей объяснять ситуацию и ей тоже. Рассказать мужу о том, что Мира не их дочь, она за двадцать лет так и не решилась. Мирослава была полной противоположностью своей сестры, но вместе с тем, чем-то была похожа на дедушку Ваню и на свою двоюродную сестру Лену. Такая же высокая, голубоглазая, светловолосая и красивая. Да, ее родная мать Марина не обманула тогда Юлию, отец Мирочки тоже, по-видимому, был красавцем.  Правда, иногда проскальзывало в ее характере что-то совершенно чуждое семье Зориных. Но никто, кроме Юли, этого не замечал.
      Катя была встревожена не меньше Сергея по поводу встреч детей. Когда они маленькими дружили, ей это даже нравилось. Всё же сын был постоянно на глазах отца, хотя Сергей и не признавал его официально. Но теперь дети выросли и по-настоящему любят друг друга. Если учесть сегодняшние нравы молодежи, то могли ведь уже и переспать. Этого она боялась больше всего. Сказать Игорю и Мире, что они родные брат и сестра, значило - разбить две семьи. Катя несколько раз намеками пыталась внушить сыну, что ему нужна другая девушка, но Игорь сразу же обрывал подобные разговоры.
- Мама, я люблю Миру! И больше на эту тему мы не говорим, - сказал, как отрезал.
Что Катя после этих слов могла ему сказать? А сказать надо!
Юля уволилась с работы и сидела дома, состоя на учете в бюро занятости. На работу больше она идти не хотела. Решила, что до пенсии осталось уже немного, как-нибудь семья ее прокормит. Однажды прямо на улице она встретила своего старого знакомого по училищу. Поговорили. Оказалось, что знакомый работает в штабе «Народной партии». Пригласил поработать на общественных началах и Юлию. Она и раньше активно интересовалась политическими событиями, а теперь времени было предостаточно. Почему бы и не попробовать?
Предстояли парламентские выборы 2006 года. Юля постоянно на всех выборах, которых в Украине в последнее время было в избытке, принимала участие. То в качестве агитатора, то наблюдателя, то члена комиссии.
Идейным приверженцем какой-то партии она никогда не была, хотя, конечно, преобладали какие-то симпатии – в разное время к разным политикам. Когда работала и назначали от работы членом комиссии – никогда не спрашивали, кому она отдает предпочтение. Только на первом заседании комиссии, когда председатель зачитывал списки, она узнавала, что именно она от какого-то там «дяди». В тот момент было всё равно. Голосование в любом случае было тайным, и свой голос она отдавала только за того, кому хотела верить.
Членом одной партии она всё же была. Как-то в один мартовский день к ним в гости приехал племянник Сашка – сын сестры Маши. К тому времени он был уже женат, но что-то с женой не заладилось.  Приехал случайно. Ехал из поселка в Чернигов, где жил с семьей. На автобус опоздал и поймал «попутку». Ехать-то всего сорок километров. Сел в машину, где находился только один водитель, махнул рукой, мол «вперед» и благополучно уснул. Проснулся он только тогда, когда машина остановилась на заправочной станции. Осмотрелся, а местность незнакомая.
- Где это мы? – спросил водителя, когда тот вернулся в машину.
- Где-то за Киевом, - спокойно ответил водитель.
- Ой, ё…. Мне ведь в Чернигов надо было, - схватился за голову Сашка.
- Ну, друг, Чернигов мы проехали часа два тому. Спать ты очень горазд. Я пытался тебя разбудить, а ты только промычал что-то в ответ.
- Вот это да, подъехал, называется. А ты куда направляешься?
- В Кривой Рог, - ответил водитель.
- Серьезно? Слушай, у меня там тетя живет. Может, махнуть, родственников проведать? Как  думаешь?
- А что? И мне веселей будет. Поехали!
Так Саша появился в Кривом Роге. Но приехал он без сменной одежды, без денег. Даже на обратный билет денег не было. А времена были тяжелые, бартерные. Наскрести Саше денег на билет не представлялось возможным.
- Тетя Юля, не переживайте, заработаю.
И заработал. Перед очередными выборами Саша все близлежащие улицы принял в ряды партии «Громада», лидером которой был Павел Лазаренко.  В штабе партии Сашину помощь приняли «на ура», за каждое заявление заплатили какие-то деньги. Так он заработал себе на билет и не только, а Юлина семья стала членами партии.
Но «Громада» приказала «долго жить», и о своем членстве в этой партии Юля предпочитала просто не вспоминать.
Сейчас же ей предложили стать членом партии Литвина. К этому политику Юля относилась с доверием, хотя понимала, что ничего особенного он сделать просто не сможет. Слишком маленькая она была по численности, и такие партии как Партия регионов или Блок Юлии Тимошенко ее просто задавят своей массовостью.
Некоторые политологи считали, что после «оранжевой революции», когда был всплеск эмоций, сейчас происходит падение массовых ожиданий. Поэтому на первый план выйдет кто-то из более лояльных политиков, скорее всего это будет Владимир Литвин.
Юлия Ивановна придерживалась тоже этого мнения, поэтому и вступила в ряды «Народной партии» Литвина. Но, как это было раньше, так и сейчас, электорат нужен только во время выборов. Потом о нем напрочь забывают. Вспоминают только тогда, когда опять нужны их голоса, чтобы преодолеть какой-нибудь барьер для прохождения во власть. Поэтому политическая деятельность Юлии закончилась так же быстро, как и началась.
Она опять занялась семьей. Тем более что Влада выходила замуж за интересного парня, да и Мира уже была на подходе.
Только отгуляли свадьбу старшей дочери, не успели отдышаться, как Мира заявила, что они с Игорем хотят пожениться.
- Что ж, доченька, раз решили – женитесь, - сказала Юля, а Сергей, который сидел в кресле, вдруг побледнел.
- Нет, этого не будет, - тихо сказал он и пулей выскочил из комнаты.
- Что это с ним? – удивленно спросила девушка.
- Ничего, всё образуется. Ты готовься к свадьбе, я с ним поговорю.
Юля нашла Сергея в саду. Тот сидел на скамейке и плакал. Юля впервые видела мужа в таком состоянии.
Юля, - повернулся он к ней. – Прости меня, я должен был сказать это раньше. Но… Игорь – мой сын.
- Я знаю, - она опустилась на скамью рядом с ним.
- Откуда? – слезы моментально высохли, и он весь подобрался, словно зверь, готовящийся к прыжку.
- Ты думаешь, что я ничего не знала о твоих похождениях? Знала. Почти обо всём знала. Кое о чем догадывалась.
 Она посмотрела на мужа. Он постарел, но остался почти таким же стройным, каким был в молодости. Немного раздался в кости, возмужал, появились мелкие морщинки в уголках глаз, седина на висках, а в остальном он почти не изменился. Не то, что она. Юля критически подумала о себе: располнела не в меру, волосы поредели, опустились уголки губ, сузились глаза, как-то смазались черты лица. Если не накрасится, то страшно на себя в зеркало смотреть. Она в этот миг вспомнила свою маму Мотю. Та в молодости была очень худенькой, а к старости тоже располнела и Юля стала теперь очень похожей на свою мать.
- Я тоже хочу покаяться перед тобой. Двадцать лет назад, когда я рожала…
- Ты хочешь сказать, что Мира…, - перебил ее Сергей.
- Да, наша Мирочка… Только это не то, о чем ты сейчас подумал. Да, Мира не твоя дочь…
- Я это знал. Я это всегда чувствовал, только доказать не мог, - почти обрадовано говорил Зорин. – Ты нагуляла, а я растил чужую дочь.
- Стоп! Дослушай до конца.
- А чего слушать? Что слушать? И так понятно. Но хоть одно хорошо в этом случае – дети смогут пожениться. Хоть один камень с души упал. А ты молодец! Молодец! Всю жизнь молчала, а сейчас выдала. Знаешь, это как козырная карта, которую прячут до конца игры, чтобы сразу «под дых» и в дамки, - не мог замолчать Зорин.
Его лицо раскраснелось, и он даже выпрямился, помолодел прямо на глазах. Юля молчала, ждала, пока он выговорится.
- Всё сказал? – спокойно спросила она. – Но Мира и не моя дочь.
- Что? – как поперхнулся Сергей.
- Она вообще не наша дочь, - всё с тем же спокойствием сказала Юля. – Ты же не даешь мне сказать.
- Говори, - он уставился на нее.
- Тогда при родах наша малышка запуталась в пуповине и задохнулась. Ее не смогли спасти, - на глазах Юли появились слезы. – Вместе со мной родила девочку молодая девушка, которую бросил парень. Она отказалась от ребенка и отдала его мне. Всё.
- Значит…
- Значит, Мира не наша вообще и может спокойно выходить замуж за Игоря. Это всё, что я хотела тебе сказать. Надеюсь, у тебя хватит здравого смысла, чтобы молчать и никогда не рассказывать об этой истории никому?
- Юля, как же так? А кто ее настоящая мать, отец?
- Мать зовут Мариной, об отце вообще ничего не знаю. Марина сказала только, что он красавец и не алкаш, не наркоман. Для меня этого было достаточно. Да и зачем нам знать? Главное, что у нас есть Мирочка.
- Да-а-а, дела. Я вырастил чужую дочку и люблю ее как родную, а моего родного сына растит тоже совершенно посторонний человек. Вот жизнь.
- Ничего, теперь будешь любить зятя, как родного сына. Вот всё и компенсируется.
- Ты права.
Они сидели спиной к двору и не знали, что почти весь их разговор слышала Мира. Она повернулась и нетвердой походкой пошла в дом.
Через месяц все родные и друзья гуляли на веселой свадьбе у Зориных. После ЗАГСа, когда поздравляли молодых, Юля подошла поцеловать дочку.
- Мамочка, спасибо тебе. Ты для меня самая близкая и роднее родной. Спасибо. Я люблю тебя и папу, и нашу Владу, и всегда буду любить.
Юля отошла и вытерла слезу. Слова дочери подсказали ей, что, возможно, Мира что-то знала, или подслушала ее исповедь перед Сергеем, но это уже было неважно. Главное, что они вырастили достойного человека, не дав пропасть в бесконечных и сложных  лабиринтах детдомов, улицы и всего того, что ожидает ребенка, брошенного на произвол судьбы.
 


Декабрь 2009 – март 2011г.г.
Г. Кривой Рог.