Часто вспоминаю тот день. День, когда познакомился с Ботаником.
Произошло это как раз в тот период, когда я в очередной раз безнадежно потерялся в собственной жизни. Безуспешные попытки найти себя привели меня в номер захолустного отелишки. Он и теперь находится на Каштановой улице, неподалеку от кинотеатра Дюжон.
День как день, только именно с него все началось. Именно поэтому я и помню его лучше и ярче остальных дней.
Я проснулся. Приподнялся на кровати. Было позднее утро. По подоконнику бродил голубь. Его когтистые лапки стучали по нержавеющей стали, словно маленькие градины. И к его тихим шагам примешивался стук капель. Капало с обоев, желтоватыми бинтами свесившихся со стены.
Босиком прошлепав по полу, я подошел к стене. Вода пропитала обои, и те отклеились. Под ними шевелились прозрачные слизни. Влага пришла из соседнего номера, пропитала стену, а потом и обои, но я не мог понять откуда взялись противные черви. Казалось, что влага проникла всюду и заполнила собой мой маленький уютный номер. Пол, мебель, книги и даже одинокая герань на подоконнике – все насытилось влагой из соседнего номера. Казалось, что мои голова и тело тоже набухли и вот-вот лопнут. Это было неприятное тягостное чувство, какое бывает несколько минут после дневного сна.
Однако, достаточно было выпить крепкого кофе, выкурить сигарету и это ощущение разрешилось. На короткий момент оно превратилось в приятную ясность, но уже где-то на границе сознания брезжила затяжная головная боль. Обычно при этом меня мучила и резь в глазах. Такое бывало со мной часто.
Выкурив на балконе ещё пару сигарет, я надел чистую майку и джинсы. Чтобы сделать на голове подобие прически, намочил волосы. Бросил в рот подушечку жвачки и вышел в притихший коридор.
Где-то очень далеко, словно под водой, пел Эрик Клэптон. Я постучал в соседнюю дверь. Спустя долгую минуту ожидания, дверь не открылась. Я ещё раз постучал, но ответа не было. Пару минут я мялся, не зная, что делать дальше. Появилось противное ощущение, что прямо через дверь на меня смотрят. Причем взгляд этот был звериный, недружелюбный, холодный. Было в нем что-то хищное и вместе с тем равнодушное, словно я был куском мяса и только.
Нахлынувшие чувства погнали меня прочь. Я решил, что вернусь в свой номер и приму горячую ванну. Идея показалась заманчивой, поскольку обещала избавить от странных чувств и мыслей. Но когда я уже взялся за ручку своей двери, дверь странного номера открылась.
На порог вышла девушка в сером растянутом свитере. Вышла тихо, почти бесшумно и смотрела она не на меня, а куда-то себе под ноги. Сразу лица я её не увидел, так как оно было скрыто распущенными всклоченными волосами. Её появление вызвало холодный импульс страха в моем теле. С девушкой было что-то не так.
И все же я двинулся к ней, а когда встал напротив, то остолбенел, удивленно рассматривая мрак в проеме двери за её спиной. Такой непроглядной тьмы даже ночью не встретишь.
- Ты чем занимаешься?
- В смысле? – спросила она в ответ.
Голос у неё был бесцветный, как слизни в моей комнате.
- Ну… чего у тебя там так темно?
Теперь она смотрела на меня и была возможность разглядеть её лицо. За толстыми стеклами в роговой оправе блестели глаза. Она долго молчала. Долго для человека, открывшего дверь незнакомцу.
- Это что, вместо «доброго утра» или соцопрос какой? – она собралась закрыть дверь.
- Нет… извини, просто я удивился очень, а ещё у меня такая манера говорить.
- С чего бы это? – спросила она.
- Ну, я не очень люблю разговаривать с людьми, а когда приходится, я начинаю торопиться и всем кажется, что я грубиян.
- А ты пришел для того, чтобы мне это сказать?
- Да нет… просто у меня стена, граничащая с твоим номером, вся мокрая и покрыта какими-то прозрачными слизнями…
- И что?
- Вот, хотел спросить, ты не знаешь от чего!?
- Знаю.
Она все время смотрела в пол. Сразу и не поймешь, что перед тобой женщина. Волосы как пакля и почти совсем закрывают лицо, растянутый свитер, длинный до самого пола и безразмерный, так что ничего под ним не видно. Бесполая: серое пятно в черном дверном проеме. Только губы её выдавали. Ни толстые добродушные, ни тонкие сердитые, а такие… средние, с капризной… нет – со скрытой усмешкой. Разглядеть можно, если присматриваться. Только вряд ли кто-то присматривался. Все мимо проходили.
Она, молча, развернулась и уплыла в непроглядный мрак комнаты, оставив дверь открытой. Из черного проема пахнуло тяжелым запахом дегтя, ещё какой-то кислятины и гнили. Сладковатый грибной аромат.
Я вошел, не решаясь закрыть дверь за собой, боясь оказаться в кромешном мраке. Мне и правда было страшно.
- Закрывай… - сказала она откуда-то издалека.
В темноте расстояние увеличивается.
- У меня здесь лампа есть.
Захлопнув дверь, я некоторое время привыкал к темноте. Но ничего не происходило. Темнота оставалась непроницаемой, твердой, с маленькими светлыми порами точек, вертящихся перед глазами. Так бывает, когда слишком напрягаешь зрение.
- Ты немного пройди вперед… свет здесь… - голос у неё все такой же прозрачный и безликий. Мне это не нравилось, и все же я сделал неуверенный шаг. Слева от меня уплыла невидимая стена, и я увидел свет: оранжевый ореол старой лампы, стоящей на полу, и пустую табуретку перед ней.
- Садись. – сказал голос.
- А ты!?
- Я уже сижу. Мне в свете не очень… хочется. Будешь… воды?
- Буду. – ответил я, хотя на самом деле не хотел.
Сказал, чтобы не обидеть её и взять паузу на обдумывание всего. Вокруг было так странно, что мне трудно было даже удивиться. Я услышал удаляющиеся шаги, потом звук льющейся воды и приближающееся шлепанье ног. Такое жуткое шарканье-шуршание. Жутко. Точно прочитав мои мысли, она сказала:
- Это я специально шаркаю, чтобы тебе не страшно было, а так я хожу совсем бесшумно.
- А мне не страшно. – соврал я.
- Зачем врешь-то!? Всем страшно, даже мне.
В круг света возле меня вынырнула рука и поставила на пол белую кружку с водой. Несколько минут опять было тихо. Она кашлянула.
- Ну рассказывай.
- О чем?
- Ну что там у тебя со стеной?
Я взял кружку и сделал пару глотков. Вода оказалась на удивление свежей и вкусной. Выпил всё.
- Ещё?
- Пожалуй…
Она вздохнула. Через минуту в круге вновь возникла кружка с водой. Новая.
- Больше не проси: у меня кружек нет.
Отпив половину, я поставил кружку на колено, не выпуская из руки.
- Да, что рассказывать-то. Я спал. Не помню, что мне снилось, но явно что-то странное, потому что я проснулся с мерзким ощущением… А-а, вспомнил! Мне снилось, что кто-то стучит в мою дверь, а когда я подхожу и смотрю в глазок (у меня и глазка-то никакого в двери нет), то очень пугаюсь, потому что там снаружи стоит что-то очень страшное. Такое ужасное, что аж на загривке шерсть встает дыбом и пупырышки по всему телу выступают. Я пытался бежать от двери и все кричал, но получалось только мычание и убежать никак не выходило, потому как это нечто снаружи меня держало и все стучало в дверь, с каждым разом все сильнее и сильнее. В конце концов, дверь уже ходуном ходила, а потом распахнулась и слетела с петель.
- И что? – спросил меня бесцветный голос из тьмы.
- Ничего. Я проснулся. Услышал, как капает вода и почувствовал запах.
- А что за запах? – голос её стал заинтересованным.
- Такой кислый, как… - я долго искал сравнение, пока не вспомнил. – В детстве я жил возле водохранилища. После дождя любил ходить туда. Вода выбрасывала на берег много интересного. И вот однажды, в кустах возле самой воды, я нашел старый матрас – весь мокрый и в пятнах. От него исходил особенный запах. Такой отвратительный, что я запомнил его на всю жизнь. В комнате у меня - почти так же.
- А из-за чего, ты определил?
- Нет. Просто вся стена была насквозь мокрой. Отклеились обои, и ещё я обнаружил этих…
- Слизней…
- Да, их. Вот я и подумал, что надо узнать у соседа, в чем дело. Пришел, а здесь ты.
- Да, здесь я. Значит, разбираться пришел… ну-ну.
В её словах не было угрозы, а только согласие с фактами.
- Я Ботаник. – сказала она угрюмо, так, словно сообщила мне, что является агентом иностранных спецслужб.
- Тогда понятно. – глупо пошутил я, но тишина осталась непроницаемой, как и темнота за пределами светового круга.
- Провожу исследование с особым видом мха.
- А что не в лаборатории!?
- Денег на исследование не выделили: сказали, что не имеет прикладного значения.
- А ты как думаешь?
- Да так же. Только, понимаешь, не все, что полезно для сельского хозяйства имеет значение для человека.
- Ну, понятно…
- Вначале ходила, просила, потом надоело – решила, что буду заниматься этим в свободное время. Потом это меня так затянуло, что бросила всё и перебралась сюда.
- И как, получается?
- Да. Всё уже получилось, только вот не знаю, как это людям преподнести. Пока думаю, живу здесь.
- А что за мох-то!?
- Ты не поймешь. Простой мох, да только с особенностями роста. Растет только в самых глубоких колодцах, далеко от света, в условиях высокой влажности и питается страданиями.
- Чем!?
- Ты глухой?
- … Нет. Просто я с первого раза не поверил, но теперь можешь не повторять – питается страданиями… только я не пойму: он что здесь?
- Да. Здесь. Все заросло им. Вначале я его в ванной разводила, но там период жизни был очень коротким. Ровно столько, сколько я находилась рядом с ним. Утром даже пыли не оставалось.
- Да уж, а чем ты его к… кор…
- Кормила? Да чем придется. Вначале читала возле него грустные книжки, потом документалистику войн, некрологи. Но этого все равно не хватало. И тогда я поняла, что самым лучшим источником пищи для него является не просто чьё-то горе, а именно моё. А еще лучше, если внутри я наполнена виной и страхом. Тогда я стала читать для него некрологи моих близких, умерших недавно, письма бросивших меня мужчин и рассматривала их фотографии. В общем, делала все, чтобы создать внутри себя ядро горя. Этот термин я недавно придумала. Он мне очень нравится.
Я подумал и решил, что мне тоже. Тут же представилось огромное горячее ядро, как в центре земли. И оно наполнено горем.
- Некоторое время я спала рядом с ним, старалась видеть только кошмары, даже изучила технику управления сновидениями, потом выяснила, что рост стимулируется физическими страданиями.
- И что?
- Начала опыты по самоистязанию. Ознакомилась с трудами католиков-иезуитов, раздобыла необходимый инвентарь: ну там плетки, веригу…
- Она сейчас на тебе?
Тишина вместо ответа.
- Позже я начала растить мох прямо в комнатах.
- А как же влажность?
- Я создала её, соорудив хитроумную систему увлажнения. Вдоль стен проведены трубы с микроскопическими отверстиями по бокам. Вода очень медленно сочится из них и течет по стенам. Испаряясь, она создает высокую влажность, вполне пригодную для его жизни.
- Слушай, а ты назвала его как-нибудь?
- Да, есть латинское название, которое тебе ничего не скажет. Есть моё собственное. Я назвала его черный мох. Слышишь стон.
- Стон? Слышу…
Тихий болезненный звук наполнил комнату. Он шел отовсюду.
- Откуда это?
- Это он. Самое интересное, что обычно у мхов не бывает цветов. Они размножаются спорами. Но черный мох имеет и цветы и споры. Когда раскрываются его цветки, слышен тихий стон. Они очень маленькие, но их так много, что когда цветет вся популяция в комнате стоит вой.
Она замолчала, вместе со мной вслушиваясь в болезненное завывание растения.
- И чем ты сейчас занимаешься? – спросил я.
- Вкалываю себе в микродозах специальный раствор, сделанный из этого мха.
- Это зачем?
- Видишь, в каждом из нас постоянно формируются различные деструктивные чувства и эмоции. Ну, вина, обида, ненависть, раздражение. Психологами открыто, что в основе всех этих эмоций и чувств лежит универсальная агрессия. Она передается из поколения в поколение и базируется на чувстве страха.
- Это что получается, что злые люди – это люди трусливые?
- Примерно так. Суть в том, что этот страх и эта агрессия являются причинами многих заболеваний. Они буквально изнашивают организм своим воздействием. Людям приходится пить антидепрессанты и транквилизаторы, чтобы хоть немного привести себя в норму. А представь, если в каждом из нас жило бы существо, заменяющее любой химический препарат. Представь, что оно с удовольствием поедало бы всю негативную энергию в человеке.
Я представил. Присвистнул.
- Удобное сожительство получилось бы.
- Вот и я о том же. – продолжила Ботаник. – Человек без страха и агрессии – это человек нового поколения.
- И что для этого нужно?
- Нужны особые условия внутри нас. Какие именно, мне неизвестно, но они обязательно необходимы, чтобы черный мох прижился. Это ещё не паханое поле.
- Слушай, а что если мне его вколоть?
- Не думаю, что это что-то изменит, но попытка не пытка. Можно попробовать.
- Когда начнем? – глаза у меня загорелись.
Я оживился, наверное, потому что так долго в жизни ничего не происходило. Слишком давно в ней был полный штиль.
- Для начала расскажи мне о себе. – сказала она и чуть-чуть придвинулась в круг света. Она сидела, согнув ноги по-турецки. Движением фокусника она вынула из темноты блокнот. Сняла очки и стала их протирать желтоватой тряпочкой. Пока она делала это, я вглядывался в бледное лицо и близорукие глаза, очерченные серыми овалами.
- Ты говори-говори, я слушаю. – сказала она, возвращая очки на переносицу.
Вот уж задала задачку.
- Ну я человек… добрый, отзывчивый…
- Хм, а если подробнее.
- Что, биографию что ли!?
Ботаник неуверенно теребила выбившуюся нитку на свитере.
- А, ну тут все просто. Родился на севере, в семь лет родители развелись. Отец оставил меня у себя – такое иногда бывает – мать уехала в Бельгию. Насколько мне известно, до сих пор там и живет. Шесть лет назад закончил колледж, стал экономическим аналитиком. Попал в крупную Корпорацию, но вот недавно уволился. Если спросишь почему, отвечать придется пару дней, поэтому проще не отвечать.
- А мох тебе зачем. – она скрупулезно записывала что-то в маленький блокнот с измочаленными углами.
- В наше время такие как я, никому не нужны.
Она хмыкнула.
- Такие это какие?
- Ну у которых в голове не порядок… сплошной муравейник от мыслей и страхов.
- Мммм… - промычала Ботаник и я понял, что только запутал её.
- Я от мыслей устал. – сказал я тихо.
- Так ведь он мысли не выключает. – оживилась ученая.
- Ну, значит, я устал от своих эмоций.
- Понятно. – она поставила в блокноте точку и резко захлопнула его.
- Ты уверен, что хочешь попробовать? – спросила она.
Я кивнул.
- Учти, последствия могут быть непредсказуемыми.
Все ученые так говорят. Я задал внутрь себя вопрос. По гулкому внутреннему миру прокатилось раскатистое эхо. Наверное, это и был ответ. Посмотрев ей в глаза, я опять просто кивнул.
…
Поскольку Ботанику требовалось время на подготовку к эксперименту, мы условились встретиться в следующий вечер. День я провел в кресле, разглядывая мир через слегка замутненное пылью окно. Прямо напротив белым, неуемно радостным светом горел солнечный свет. К концу дня он постепенно угасал, превращаясь в грустный предвечерний сумрак, а затем в ночь. Ничего не хотелось делать. Наверное, только отказавшись от желаний, я смог наконец избавиться от извечной тревоги. И вот вечером в межкомнатную стенку постучали. Так Ботаник подавала знак готовности.
Странное ощущение, как в детской игре в прятки, когда тебя находит ведущий. Меня кто-то нашел.
Я подумал, что неплохо было бы завести себе позеленевший от времени дверной молоточек, бьющий в медную львиную морду. Для стиля или ради развлечения.
За окном была уже ночь, когда я оказался в комнате Ботаника. Правда, в её комнате это время суток застыло как будто навсегда. Она возникла в черном проеме двери всё в том же виде, и те самые губы неуловимо дрогнули в тихой легкой улыбке.
- Думала, ты больше не придешь. – сказала она, пропуская меня внутрь.
Я торопливо начал объяснять, что всю жизнь искал, что-то очень похожее на этот её «черный мох». Что-то, что могло бы легко и без лишней траты времени освободить меня от страха, боли, неуверенности и желчного раздражения. Всю жизнь искал то, что могло внести ясность и четкость, прояснить смысл, обозначить цели и задачи. Наверное, именно потому так тянулся к армии. Там ведь к тебе прикрепляют умного парня, который берет на себя ответственность за твою жизнь. Самому мне этот груз казался слишком тяжелым.
И вновь вокруг было темно. Начиная эксперимент, Ботаник проговорила, что для того чтобы мох внутри меня прижился теоретически нужна подкормка. Для этого ничего особенного делать не нужно, сказала она. Просто вспомни, что-нибудь очень грустное.
Забавно, но это единственное, что у меня получалось в жизни лучше всего.
Все так же сидя в круге света, Ботаник воткнула мне в вену шприц с чем-то кроваво черным. На секунду в горле образовался холодный металлический комок. Мозг будто бы провалился внутрь себя. Пару раз мельницей метнулась окружающая обстановка. В глазах окончательно потемнело, и я упал на пол.
Вспомнил, что-то тягуче тоскливое, вязкое и давнее. Давние рубцы расцветали мясными лепестками, кровь хлестала из них старая и черная. Потом воспоминания наплыли на меня и поглотили. Была тьма, неясные тени тянули ко мне холодные пальцы, трогали лицо, грудь, бедра. Будто я нырнул в глубокий бассейн с черной водой. Состояние длилось несколько секунд, но для меня они превратились в вечность.
- Ты сильно ушел. – сказала она, когда я с хрипом сделал глубокий вдох.
Теперь вернулся. Черная засасывающая сырость осталась позади. Комната, погруженная во мрак, показалась мне теплой и уютной в сравнении с тем миром, где я недавно побывал. Это было уже «здесь», а где-то далеко осталось «там». Теплые руки поддерживали мою голову. Я лежал на шероховатом прохладном полу. Запах – грибной, сладковатый, гнилостный. Комната с мхом. Стон.
- Зацветает. Такой сильный выброс, что хватило на весь мох в комнате. - сказала она.
- Значит помогло?
- Да. Спасибо тебе.
И тишина. Говорить-то больше не о чем. Лежи и слушай стон, тихой густой волной, растекающийся от стен, потолка к полу и обратно. Прислушавшись к успокаивающемуся внутреннему океану, я искал отголоски тоски и боли, но на месте черной воды воспоминания, плескались лишь чистые прозрачные воды: мох поглотил все, оставив лишь сам факт существования памяти о прожитом.
- О чем вспомнил? – спросила Ботаник.
- Давняя любовная история. А что?
- Очень сильный выброс вины… просто огромный заряд. И много у тебя таких историй?
- Немало… если покопаться.
- Да уж.
Я тяжело поднялся: кровь охотно ринулась к голове. Несколько минут пришлось бороться с пульсирующей головной болью и рвотными позывами. Вспомнилась моя легендарная субботняя мигрень.
- У меня в детстве каждую субботу болела голова. – сказал я.
Она уходила, но как обычно бесшумно. Вернулась с кружкой вкусной воды.
- И что? – спросила она.
- Представляешь: живешь себе спокойно всю неделю, но уже в четверг вспоминаешь, что через день в твоей голове будет торчать раскаленная кочерга.
- Нет, не представляю. Ты пей – полегчает.
Я сделал глоток, не переставая улыбаться давним воспоминаниям. Вода вновь показалась необыкновенно вкусной.
- Ну, как же… ведь это страшно!
- Что?
- Ну, жить в таком ожидании.
- И что ты сделал?
- Я ничего. Это родители: обратились к невропатологу. Меня отправили на курс массажа. Через полтора месяца все прошло.
- Такой массаж хороший?
- Не знаю. Помню только, что массажистка была крупная улыбчивая женщина. Она садила меня на специальный стул и долго растирала шею и плечи. Мне нравилось. Наверное, просто забыл…
- Это точно. Самый лучший способ вылечиться, ; это забыть. Но я на твоем месте просто поменяла бы дни недели местами. Пару раз. И тогда болезнь совсем бы запуталась.
Мы помолчали.
- Слушай, а ты сама кормишь этот твой мох!?
- У меня уже нечем.
- И что ты делаешь?
- Да, вот выхожу из положения. Недавно дала объявление, мол, снимаю порчу, лечу рак и тому подобное. Люди приходят, а я их беру и дою.
- Доишь!?
- Ага, как корову. Приятно!?
- Что приятно?
- Чувствовать себя источником пищи?
- Не очень.
- Ну, это ты зря. Благородная роль.
- И много у тебя таких «коров».
- Хватает. Желающих сбросить пару литров боли всегда достаточно.
- А дальше что?
- В смысле?
- Ну, дальше ты, что будешь делать?
- На этот год в лабораторном плане цель вывести светоустойчивую форму мха.
- А перспективы?
- Ты разве ещё не понял?
Мне даже показалось, что она фыркнула от обиды.
- Извини, но не понял.
- У этого мха неограниченные ресурсы использования. В одной медицине только сколько можно… а да что там говорить.
Она кряхтела и что-то делала со своей рукой.
- Чего это у тебя там? – спросил я.
Она искоса глянула на меня. В глазах мелькнули жемчужины слез.
- Пришлось резануть себя. Мох так взялся за тебя, что я испугалась. Впервые такое вижу… он, словно покрыл тебя всего. Лучший способ его припугнуть это кровь. Её он боится как огня. Собственно, для него она и есть огонь ; в ней столько жизненной силы…
Слушая её, я разглядывал свою левую ладонь. Прямо в центре под кожей растеклось черное пятно.
- А это плохо? – спросил я, показывая пятно.
- Честно говоря, не знаю. Первый раз такое вижу. Для одного дня многовато находок. Тебе пора.
- Нет, погоди мне нужно ещё кое-что вспомнить…
- Не сегодня…
Но я уже несся в черную воду очередного воспоминания. Жизненно важно было очистить именно его. Именно там скопилась боль, смутная вина и панический страх. Именно там разливалась желто-зеленым ядом тоска.
На этот раз я вынырнул из тьмы гораздо быстрее.
- Ну, на этот раз точно хватит. – сердито сказала она.
Говорить я не мог. Глотал воздух и сжимал левую руку. Боль была в ней. Невыносимо. Словно в плоть все глубже и глубже внедрялся раскаленный гвоздь.
Вокруг раздавался не стон, а низкий тяжелый вой, похожий на звериный. Противной вибрацией он проникал в каждую жилку.
Я прижался лбом к прохладному полу. Вкусная вода из вновь принесенной ею кружки.
- Ты как, живой ещё?
- Вроде, да. Ладонь только. Горит как обожженная.
- Все эти истории любовные… - Ботаник тяжело вздохнула.
- Да, в них, наверное, больше всего боли… - добавил я, сквозь стиснутые зубы.
Что касается встреч и расставаний, то у меня на этот счет есть своя теория. Я называю её теорией Проводников. Причем к проводникам и полупроводникам из курса физики моя теория не имеет никакого отношения.
Моя теория о людях, которых мы встречаем на своем пути, но с которыми по каким-то непонятным причинам не можем быть рядом. Все очень просто. Каждый встреченный нами человек – это маленькая дверь в новый мир. Все мы читаем книги и знаем, что роман скучен, если сюжет в нем не развивается: так вот с жизнью та же история. Если сюжет нашей жизни не развивается, мы чувствуем застой. А развиваться сюжет может только через встречи, новые встречи.
Конечно, и мы сами являемся проводниками для других людей. Если вы внимательно приглядитесь к своей судьбе и последовательности событий, то наверняка заметите, что изменения в вашу жизнь приходили вместе с появлением определенных людей. В этом и есть смысл проводника: открыть перед вами дверь для продолжения Пути.
Вот и получается, что каждый человек на нашем пути является маленьким трамплином, или другими словами промежуточным проводником. Промежуточным, потому что находится на пути к Главному нашему Проводнику. Последний в свою очередь будет рядом с нами до того момента пока нам не настанет время встретиться с главным в своей жизни событием, то есть со смертью.
Я понимаю, что каждый второй из вас вздрагивает, читая это холодное и страшное слово – смерть. Но как ни крути именно благодаря ей все в нашей жизни имеет цену и смысл.
Подумайте, чего ради мы так стремимся найти любовь. Поначалу мы ищем в чувствах что-то яркое, выдающееся, а ещё жутко напираем на верность. Однако со временем в отношениях все сильнее и напористее звучит главная скрипка – дружба. Дружба многое прощает и может без зазрения совести прикрыть глаза на глупую интрижку или смешной адюльтер. Дружба – это две руки. Два сердца, два дыхания, две души. Два человека идут по узкой тропинке и оба знают, что им не свернуть. Они помогают друг другу, поддерживают за локоть, не дают упасть. Оба знают, что их ждет впереди. Это не легкий американский любовный роман, в котором все заканчивается хэппи эндом. Это проза и все знают, чем она закончится. И именно поэтому идти к смерти лучше вдвоем. Чем старше люди, тем крепче их тандем и тем более отсоединен он от реальности остальных… тех других, кто идет по своим тропам, но не имеет отношение к пути этих двоих. И вот они идут. Просыпаются ночью и слушают дыхание напарника, с дикой паникой думая, здесь он или уже нет.
Главного Проводника мы пропустить не можем. Такой закон. Видя его, мы сразу понимаем, что это наш человек. Иногда, он встречается довольно быстро, а иногда и жизни не хватает, чтобы до него дойти. Почему так, ума не приложу, но думаю, что тем, кому Главный Проводник достается с трудом, воздается с торицей. Может, звучит наивно, но у меня нет выбора: верить в это или нет. Если мне отказаться от этой проводниковой теории, то хоть сейчас ложись и помирай, потому что я столько уже людей оставил позади, столько дверей открыл и пошел дальше, что по вечерам, глядя на засыпающий город, я думаю, не пропустил ли я его – своего Главного Проводника. Это, я вам скажу, жуткая мысль и от неё в районе сердца собирается мерзкий черный туман и хочется выпить.
Проводниковая теория была выдумана мною как некая спасительная иллюзия. Иллюзия объясняла, почему я так много потерял и ни черта не приобрел. Теория помогала засыпать вечером с верой, что все потери обернутся счастливой находкой. Последующие дни действительно несли мне новые встречи, но те походили на бракованный конструктор. Вроде и красивый и на первый взгляд интересный, но в коробке всегда недоставало деталей.
…
С момента первой встречи, множество вечеров я провел в номере у Ботаника. Большую часть времени мы молчали. Я читал, а она работала. Колдовала над ноутбуком и пробирками, как обычно сидя на полу возле старой лампы. Её умение концентрироваться всегда вызывало у меня легкую зависть: возможно, я всю жизнь искал что-то, чем мог бы заниматься с таким же упоением.
- Та девушка… ты уверен, что любил её? – спросила меня однажды Ботаник.
- Не знаю… Я плохо понимаю, что такое любовь. Почему ты спрашиваешь?
- Мне очень знакомо это ощущение.
- Надо полагать, это знакомо каждому. – я усмехнулся.
- Нет, ты не понял. Мне знакомо не столько ощущение любви, сколько чувство боли, которое оно всегда несет в себе.
- Разве ты никогда не любила без боли?
- Нет… я скорее болела любовью.
- Забавно, но это скорее похоже на игру слов.
- Наверное, таким образом я прячусь и защищаюсь: женщины гораздо слабее, чем изначально о них думают мужчины. – она отвернулась.
- Это какая-то одной тебе понятная истина. – сказал я осторожно.
- Мы одиноки… от этого никуда не уйдешь. Все наши мысли и чувства неизменно падают в глубокий колодец нашего одиночества. А все, что мы пытаемся сказать, передать, это лишь эхо, раздающееся из этого колодца.
Возможно, в тот момент, я впервые увидел и почувствовал ее внутреннюю опустошенность. Ботаник показала мне вход глубокого колодца и я понял, что не вижу дна.
- Ты думаешь, что это навсегда? – я имел в виду наше одиночество.
- Не знаю. Возможно после смерти, что-то меняется.– сказала она. – Я ботаник. Моё дело – растения. Именно потому я взялась изучать черный мох. Боль – это то, что наполняет нашу жизнь по самую крышку.
Она выключила лампу, и мы остались в полном мраке.
- Мне нужно переодеться. – сказала она.
- Ты куда-то уходишь?
Я слышал шуршание одежды и стук её ног об пол. По всей видимости, здесь было две комнаты. Представляя её постель, я видел что-то готическое, черное и шелковое и одновременно понимал, что для неё это будет слишком вычурным. Скорее это какой-нибудь продавленный диван, с клетчатым застиранным пледом и подушкой с серой наволочкой.
- Каждую ночь я хожу по городу. Ищу новые подвиды черного мха. – сказала она.
Голос был рядом со мной.
- Мне хочется, чтобы сегодня ты пошел со мной.
Я зажег спичку. Сидя на полу, глядел на Ботаника, нависающую рядом. Она стояла в метре от меня – собранная и хмурая, как всегда. Черное пальто, длинный серый шарф, завязанный под воротником.
Ночной город предстал перед нами мрачной и сырой махиной. Город был заполнен сырой тьмой, грязной, как все городские канализации. Далекие оживленные улицы бросали блики автомобильных фар. Ошметки света отражались от влажных скользких стен и терялись в бесчисленных хитросплетениях узких проулков.
- Зачем тебе новые виды?
- Научный интерес. Всё изучение в том и состоит. Нужно поймать, засушить, описать и классифицировать, а потом найти схожие виды и сделать с ними то же самое.
Она не смотрела на меня. Мы шли медленно. На каждом углу, возле каждой выбитой в мостовой ямки, каждой водосточной трубы, каждой стены Ботаник останавливалась, доставала пробирку и палочку с ваткой на конце. Легким отточенным движением она терла о поверхность ваткой и запихивала палочку в пробирку. Она делала это столько раз, что я подозревал о громадных запасах пробирок в её карманах.
- Ты говорила о неограниченных возможностях этого мха… ты ведь деньги имела в виду? – спросил я и сам себе удивился.
Думать о деньгах раньше не было моей типичной чертой.
- Да… из этого можно сделать неплохой бизнес. Сейчас я беру деньги за сеансы, но ровно столько, сколько мне нужно на продолжение исследований.
- Какое-то странное благородство. – неуверенно промямлил я.
- Ты прав. Наверное, потом я действительно запатентую свое открытие, стану богатой, уеду поближе к океану. Просто сейчас на фоне все новых находок это для меня не цель… важнее не упустить самое главное.
Странно, что к ночи её голос приобрел отточенную холодную четкость, а мысли она выражала все более ясно. Словно ночь давала ей сил.
- А что это – главное?
- Черт его знает. Просто мне кажется, я ещё не докопалась до самой сути этого растения. То, что я сейчас о нем знаю, лишь верхушка айсберга. Чутье подсказывает мне, что дальше будет ещё интереснее.
На одном из мостов мы остановились. Она перегнулась через парапет, внимательно разглядывая черную воду в канале.
- Вот если бы спуститься на самое дно. Там ведь наверняка он живет… - сказала она мечтательно.
В этот момент я подумал, что она похожа на маленькую девчонку и, словно почувствовав это, она посмотрела на меня. Опять хмуро. Казалось, её губы держат изнутри стальные тросы. Они натянуты до предела, но ни за что не дадут ей улыбнуться. Кто знает, что это было: внутренний запрет на улыбку или ранняя старость.
- Ты ведь понимаешь, насколько я одинока. – сказала она. – За последние два года ты третий человек, с которым я говорю об этом. Предыдущие два просто назвали меня сумасшедшей. А ты… ты…
Она потеряла нить мысли. Увидела темный влажный угол возле большого мусорного бака. И опять последовательность отработанных четких движений.
- А что люди будут делать без страха и боли? – спросил я.
Она несколько минут молчала, и я не знал, услышала ли она меня. Оказалось, что вопрос поставил её в тупик. Ботаник просто ни разу об этом не думала.
- Ну, вот возьми меня, к примеру. За последнее время я отдала ему все о чем могла бы грустить, что могло бы приносить мне боль… я просто… просто стала чистой.
Слово «чистой» она проговорила медленно, по буквам, будто пробуя его на вкус. В её исполнении оно было созвучно слову «стерильной».
- То есть ты не стала счастливой?
- А что значит счастливой?
- Ну, то есть веселой, радостной… я не знаю: ну позитивной, в конце концов. Разве без страдания человек не становится счастливым?
Ботаник беззвучно шептала мои слова, пытаясь понять, поймать нить рассуждения и свести её с логикой реальности.
- Получается… получается, что… что радость – это лишь состояние противоположное грусти, счастье это антипод горя и если нет состояния негатива, то не возникает и его противоположности.
- Постой, это какая-то психология или философия, а я тебя ведь о простых вещах спрашиваю.
- Как ты не поймешь, что от философии все и отталкивается!?
Ботаник раздраженно скривила губы и резко махнула рукой с пробиркой. Она остановилась на месте и бросила на меня разъяренный взгляд.
- Ведь и получается, что если нет горя, нет и счастья, а значит человек лишается двух колебаний эмоции. Он словно маятник потерявший ускорение, останавливается и превращается в холодное безэмоциональное существо. Чистый разум…
Я не понимал радует её это неожиданное открытие или разочаровывает. С самого начала нашего знакомства я видел, что её эмоции всегда скрыты от внешнего мира, словно их закрывают в глубоком железобетонном бункере. А сверху на этот бункер ещё срывается снежная лавина и покрывает его километровым слоем. В чем-то это было очень похоже на меня самого.
- Я так понимаю именно это и произошло с тобой.
Но она опять меня не слышала. Теперь цепь рассуждений завладела ею, и за каждым поворотом её ожидало новое открытие.
- Так твой мох может из любого человека сделать орудие… ну знаешь, как в фантастических фильмах – суперсолдат: не чувствует страха, не ощущает вины. Собран, сконцентрирован, косит противника налево и направо. – сказав это, я глупо хихикнул.
Ботаник лишь раздраженно повела плечом.
Мы сели под навесом автобусной остановки. На асфальте валялся размокший от дождя мусор. Он вывалился из перевернутой урны. Стены остановочной будки были расписаны граффити. Всё черные да фиолетовые цвета. Тематика странная: то ли имена, то ли новые обидные прозвища.
Ботаник сидела, отрешенно глядя во тьму напротив. Расфокусированный взгляд говорил о том, что она поглощена размышлениями. И тем не менее, не отрывая взгляда от невидимой точки перед собой, она вновь вытащила пробирку и точным движением собрала ватной палочкой пробу со стены рядом.
Я закурил. Сигареты были влажные. Приходилось с силой затягиваться, чтобы раскуривать их. Ботаник попросила сигарету и после первой же затяжки выбросила её в груду мокрого мусора.
- Знаешь, я хочу горячий кофе и мороженое одновременно. – сказала она тихо.
Начался ливень. Струи толщиной с дюймовую проволоку пронзали ночной воздух. Вода собиралась в бурные потоки и уносилась в решетчатые сливы канализации. Ботаник вышла из-под навеса, навстречу подъезжающему автобусу. Самого его не было видно и только два горячих светящихся шара фар неслышно приближались к нам. За шумом дождя исчезли все звуки. Только вода, падающая на черный блестящий асфальт.
- А кофе какой? – почти прокричал я ей в ухо.
- Черный, без сахара. – сказала она опять тихо, но я прочитал слова по губам. Капли бежали по её лицу, волосы намокли и облепили маленькую круглую голову.
- А мороженное? - спросил я.
- Простое… белый-белый пломбир.
Спустя четверть часа мы вошли в маленький кафетерий кинотеатра. Посетителей было мало. Лишь полуночные зрители, собравшиеся на поздний киносеанс. Здесь все было либо красным и бархатным, либо коричневым и лакированным.
Мы заказали кофе и мороженное. Всё так, как хотела Ботаник. Сидели молча. Я разглядывал малочисленных полуночников. Ботаник смотрела в свою чашку и мешала маленькой ложечкой черный кофе без сахара. Что она пыталась размешать, было неясно. Ботаник как будто наслаждалась чернотой напитка и словно бы ждала, что тьма его рассеется.
Уже уходя, я попросил её сфотографироваться в кабинке фотоавтомата. Фото почему-то получились с голубым отсветом, пять штук. Она не дала их мне, спрятав узкую ленточку в кармане пальто.
…
А потом Ботаник покинула меня. Она, словно выполнив некую миссию, решила исчезнуть. В тот день она ненадолго зашла, чтобы проститься. Конечно, я не догадывался о цели её прихода, возможно и она не до конца осознавала, что пришла сказать прощай.
После череды вечеров, проведенных в одиночестве, в компании с чашкой горячего шоколада и книжкой Харуки Мураками, я вздрогнул, когда в дверь постучали.
Вопреки обыкновению, Ботаник пришла ко мне сама. Сказала, что чувствует странное одиночество и что раньше такого не случалось. Я улыбнулся и попытался сказать, что-то теплое и человеческое, но кроме глупых несмешных шуток на ум ничего не приходило. В очередной раз я почувствовал, насколько глубока пропасть между мной и окружающими. Каждый день прожитый в тихом номере отеля делали эту пропасть и шире и глубже.
Ботаник жмурилась от электрического света, и мне пришлось выключить его весь, оставив лишь один ночник. Но и этого было для неё много и потому я погасил ночник. Достал две сигареты и подкурил нам обоим.
Огоньки сигарет внушили нам какую-то надежду и даже тепло. Я сидел в кресле возле окна. Ботаник устроилась на полу. Теперь я вдруг осознаю, что она всегда старалась быть ближе к полу, и я ни разу не видел её сидящей на стуле, кресле или диване.
- А что ты делаешь, когда не проводишь эксперименты? – спросил я.
- Сижу и слушаю тишину.
- Ну, а кроме этого?
- Сплю или хожу по городу. У меня, знаешь ли, в последнее время очень однообразная жизнь. Как на подводной лодке.
Она засмеялась. Нелепо и неожиданно. Тонкая липкая дрожь пробежала у меня между лопатками и спряталась где-то в копчике. Я поежился.
Когда Ботаник ушла, я только тогда вдруг подумал, что она приходила попрощаться, но тут же отогнал нелепую мысль.
Несколько дней мы не виделись. В этом не было ничего необычного, так как подобное случалось и раньше. Очередным вечером, который я все так же коротал в обществе книги, странное беспокойство тонкой иголочкой вдруг стало колоть меня в сердце. Я отложил книгу, заварил чай и выкурил пару сигарет.
Мне захотелось увидеть кого-нибудь и, конечно же, не было лучше кандидатуры, чем Ботаник. За время, проведенное вместе, я стал чувствовать теплое, хоть и отдаленно, но все же похожее на симпатию, чувство к этой девушке.
Дверь в её номер оказалась не заперта. Мрак внутри был все так же непроницаем для взгляда. К тому времени, я уже привык иметь при себе фонарик, так как частенько сталкивался с проблемой ориентации в неосвещенном пространстве. Одинокая мысль о том, что, наверное, не стоит идти внутрь без хозяйки, посетила меня и растворилась, так как любопытство было сильнее.
Тонкий белый луч выхватывал из тьмы недорисованные силуэты стен и проходов, какой-то мебели и брошенных вещей. А потом я увидел её синевато-бледные ноги, даже на взгляд холодные как две рыбины на льду. На высоте примерно полуметра они неподвижно висели в круге света, повернувшись ко мне слегка сморщенными пятками. Неожиданность увиденного вначале пригвоздила меня к месту, а потом я не устоял на ногах и сел на пол, не в силах сохранять равновесие. Я задержал дыхание, а вместе с ним и крик, который застрял где-то в середине горла, да так и застыл, вместе с холодным ужасом.
Сколько я так просидел, сложно судить. Ни на руках у меня, ни в комнате часов не было. Погруженная в дикий мрак комната, пустая, холодная и сырая; я, сидящий на полу, и труп девушки, висящий в паре метров от меня – вот картинка, которая до сих пор ясно воссоздается в моей памяти. Я помню, как кошмарные мысли и чувства свирепым вихрем носились в моей душе, но вихрь постепенно таял, съедаемый черным мхом. Ведь он был все это время рядом и услужливо поедал любые признаки боли и страха. Постепенно я вновь стал прозрачным и пустым.
Я осторожно поднялся и вышел из комнаты Ботаника, аккуратно прикрыв за собой дверь. Вернулся в свой номер и, выключив свет, лег на кровать. Наверное, в тот момент сознание мое отключилось, потому что обнаружил я себя только утром, все так же лежащим на кровати и неотрывно смотрящим в потолок. Неизвестно утро какого дня это было и сколько дней прошло после того как я узнал, что Ботаник мертва.
Куда бы я не посмотрел, в какую бы часть памяти не забирался, находил там лишь прозрачную пресную воду, не дающую ничего, кроме очередной волны равнодушия.
Наверное, то же чувствовала Ботаник. Она не могла объяснить происходящее и просто в один из дней решила уйти. Я знал, что далеко от себя не сбежишь, видимо и она не смогла.
В день, когда я очнулся, я тщательно оделся и вышел на улицу. Тщательно, потому что долго примерял какие бы джинсы натянуть. У меня их было трое. Одни для обычных дней, другие для пати, третьи на особый случай. У последних было несколько страз и странная непереводимая надпись на задних карманах. Наверное, китайский рабочий, который делал джинсы, в момент, когда придумал эту надпись, заснул или потерял сознание. В общем, она явно была не для нашего мира. Поэтому джинсы я называл «шаманскими» и ходил в них только в особенные периоды жизни.
Я надел «особенные» джинсы. Прошелся по улицам. Послушал рекламу на площади возле огромного экрана, посмотрел на фонтан в парке, покормил голубей. В конце концов, даже съел мороженое и выпил пару бутылок пива в баре, а потом вернулся в отель, ощущая… Сложно сказать, что именно. Наверное, я чувствовал пустоту. Пронзительный, невыразимый словами, вакуум, который нельзя было разделить, о котором теперь уже некому было рассказать и который в этот момент стал моим единственным спутником. Холодным жестоким спутником, бежать от которого не было никакой возможности.