В этот день он пытался с утра поговорить с начмедом. Устал, мол, я от больницы, пора отпустить меня домой. Несколько раз он повторил про себя текст, против которого, как ему казалось, у начмеда не будет аргументов, постучался в кабинет.
– Лазарь Маркович! Здравствуйте! Пора бы мне домой! Все назначения ваши я выполнил. Чувствую себя лучше, есть положительная динамика. И, вообще, хватит мне жрать казённые харчи.
Лазарь Маркович летом жил недалеко от Василия Андреевича в небольшом частном доме. Знакомы они были лет сорок, ещё с тех, давних пор, когда страна решила перенести сюда, на окраину этого города, большой машиностроительный завод, объединив его с уже существующим.
Заводу, с его спецификой и объёмами производства, позарез были нужны модельщики. Их собирали со всей страны.
Модельщиков, да и всех других работников завода, надо было лечить. При старом заводе была неплохая поликлиника. Но она была настолько мала для нынешних заводчан, что заводу были выделены средства для строительства новой больницы, а Лазаря Марковича Пинского, зная его выдающиеся организационные способности, назначили главным врачом будущей клинической больницы.
Эту должность Пинский с удовольствием сменял на начмеда, как только появился реальный претендент на главврача.
Остро необходимым городу и заводу специалистам завод выделил из своего фонда временное жильё без удобств – частные рубленые дома, купленные для экстренных случаев. Так, Пинский и Юшков и оказались соседями – рядом, на параллельных улицах.
Лазарь Маркович вскоре получил в городе отличную квартиру, но частный дом не бросил, выкупил. Его семья пользовалась этим домом как дачей. Дом находился на крайней улице, которая так и называлась – «Крайняя». Сразу за улицей начинался лес. При прибавлении семейства – детей, потом и внуков, дача была расширена за счёт прирубов и второго этажа в новой части дома. Вот здесь и пригодились правильно выросшие руки Василия Андреевича, работу которого доктор Пинский достойно оплачивал.
Юшков ходил к Лазарю Марковичу после работы в течение семи месяцев, пока возненавидящая его почти сразу Софья Михайловна – супруга доктора Пинского, не сказала мужу: «Или я, или он»!
Дело в том, что у Василия Андреевича была дурная привычка «всё знать»! Да не просто знать, а немедленно поучать окружающих, как это надо делать. Это не были энциклопедические знания, наоборот, Юшков был во всём, кроме своей профессии, дилетант. Но он с таким жаром принимался поучать собеседника (ков) чему-либо, что большинство просто не выдерживало. Мужикам было легче, мужики имели в запасе добрую порцию ядрёного мата. Женщины, те, кто уже имел радость общения с Юшковым, тоже всегда имели в запасе небольшой объём этого лекарства.
Софья Михайловна была врачом. Хорошим терапевтом-гинекологом. Василий Андреевич этого, наверное, не знал. Иначе, какой нормальный человек стал бы нести невыносимый бред и приводить в пример роды своей племянницы, при этом, чуть ли не заставляя собеседника согласиться в том, что врачи-гинекологи ничего не знают и неправильно лечат больных женщин!
Лазарь Маркович имел счастливое свойство характера не слышать того, что ему было не нужно. Как врач, он, за семь месяцев работы Юшкова у него в доме был немало удивлен одышке Василия Андреевича. Послушав его и задав несколько вопросов, взял в руки бумагу и что-то написал.
Василий Андреевич ничего не смог разобрать в «каракулях» доктора Пинского, однако в самом конце «каракулей» прочитал: «ХИБС».
– Вот, Василий Андреевич, пойдёте с этой бумагой завтра в нашу поликлинику в 112 кабинет. Там вас встретит доктор Гроссер. Это она, а не он. Зовут её Магда Генриховна. Передадите ей мою записку. Она оформит необходимые бумаги для вашей госпитализации. Всё! Сейчас домой, собраться для стационара! Недели на три!
Как видите, доктор Пинский хорошо знал состояние здоровья товарища Юшкова. Ему, как доктору, было ясно – отпускать домой этого больного (сосед жил один) нельзя, ухаживать за ним некому. Если что – и скорую не успеют вызвать.
Посему, когда Василий Андреевич выпалил свою тираду, Лазарь Маркович, поправив на носу старомодные очки, произнёс.
– Чо это ты домой рвёшься, Василий Андреевич? Дома у тебя жрать, как ты выражаешься, нечего, даже мыши из дома сбежали. Умирать торопишься?
– Да, умирать! Но умирать дома!
Он помолчал, потом добавил:
– И чтобы вам статистику не портить!
Однако вечером ему стало хуже…
Много лет назад, Василий Андреевич приехал по комсомольской путёвке сюда, в город N-ск. В своём городе он учился в ПТУ, выучился и стал обладателем достаточно редкой, хорошо оплачиваемой рабочей профессии – модельщик. Пришёл в бригаду на военный завод.
Возможно, так и протекла бы жизнь Юшкова у себя в городе. Но … «Человек предполагает, а Господь располагает» – любил повторять это философское выражение его отец, сапёр-офицер, погибший при разминировании жизненного пути для других, более везучих бойцов…
Юшкова В.А. вызвали в партком завода. «Прибыть с паспортами»! При входе все сдали паспорта, поинтересовавшись, мол, для чего? «Позже всё узнаете»! Э-эх! Узнали! Вызванный в кабинет секретаря, Юшков увидел в кабинете двух мужчин. На вопрос, не Юшков ли он – молча кивнул головой. Мужчины, с дрожью в голосе, как будто сильно хотели писать, поинтересовались для проформы какими-то мелкими деталями его жизни. Затем, поцокав языком и покивав головой, пожелали счастья в труде на благо советского народа, ЦК КПСС и его боевого авангарда – ПОЛИТБЮРО. Пожали ему мужественную руку (это были их слова), дали редкий по красоте и силе пинок под зад, вернув его паспорт, в который была вложена красивая бумажка – комсомольская путёвка в город N-ск, и с возгласом: «Счастливец», выпроводили из кабинета!
Так Василий Андреевич и ещё двадцать человек, таких же «счастливцев» стали жителями города N-ска.
Жили в общежитии, где имел свою койку и Вася Юшков. Надо сказать,
парень он был видный, рост сто восемьдесят пять, широк в кости,
специальность, опять же, денежная.
Словом, Васе посоветовали женился поскорей, чтобы какая-нибудь
городская не окрутила. Жениться-то он женился, но жить молодым было негде.
В это время завод приобрёл казённые дома, в одном из которых Юшков
и живёт уже без малого сорок лет. Приобрёл, как времянки, для прибывающих
на завод специалистов.
Вася подсуетился, и ему, как специалисту, выделили один из домов.
Года через четыре многие стали получать заводские квартиры, но Юшковы,
которые за это время обзавелись двумя девчонками-двойняшками, попросили оставить их в частном секторе – благо, лисички росли в лесу буквально за
порогом дома.
Лет пять молодые жили как в сказке, душа в душу. У Маши в руках всё горело, да и по дому она умела делать всё – нормальная деревенская девушка, только что не местная, а из Забайкалья. За эти годы появился и Витька. Юшков на сына неровно дышал, пылинки с него сдувал.
На модельном участке работа тоже ладилась. Вася был принят в партию, назначен бригадиром. Бригадирский приварок, к его, и так немалой зарплате, был солидным.
Маша чуть ли не каждый день просила мужа разрешения съездить домой – её село было где-то на востоке Байкала, вверх по реке Снежная. Очень уж ей хотелось показать бабке внуков – она ещё и не виделась с матерью после отъезда.
Вместе поехать не удавалось. Начальник цеха только усмехнулся – он сам не был в отпуске три года, а секретарь парткома, когда Василий Андреевич к нему зашёл за поддержкой, поиграл желваками и сказал:
– Ты что, не следишь за международным положением? Я каждый день звоню в Москву и докладываю, сколько изделий выпущено с начала месяца! А ты… Выговор захотел с занесением?
Маша уехала с детьми, но без него.
– Добрались нормально – писала она – однако, спасибо тебе, Вася, что надоумил свою жену-упрямицу до Иркутска лететь самолётом, а она сильно не кочевряжилась и согласилась. От Иркутска до Выдрино поездом рукой подать, а в Выдрино нас ожидал «Урал» – как билеты я взяла в Иркутске, так и телеграмму дала в Выдрино, мол, приезжаю такого-то, во стоко….
Лесной пожар спалил тогда почти полсела. Машу с детьми спасти было невозможно – их дом стоял на краю тайги, пожар был верховой и шёл по тайге со скоростью тридцать пять километров в час! Всего в селе сгорело заживо больше сорока человек. Для этих малозаселённых мест – огромная цифра.
Василий Андреевич не помнил своего возвращения в N-ск. Спасибо, завод послал за ним сопровождающих, а то он так и просидел бы на кладбище.
Сразу по приезду домой, у него случился микроинфаркт, который он перенёс на ногах. Не привыкший болеть, Юшков старался делать всё, лишь бы не попасть в больницу. Примерно через год после трагедии его отправили в отпуск. Не знавший, что такое санаторий, Василий Андреевич попал в девишник, в котором все пили и, в свободное от процедур время, занимались любовью.
Юшкова затащили на такое мероприятие. Было дело. Но у него, от выпитого, открылся приступ мерцающей аритмии. А окончился приступ инвалидностью, знакомством с «Забавной библией» и злыми насмешками над идущими на кладбище по их улице людьми.
Василия Андреевича возненавидел мужской пол, а появление его на улице для бабушек и внучат означало одно – конец всем разговорам и играм.
Доктор Пинский жалел, по-человечески жалел Юшкова, но помочь ему не мог. Тем не менее, ни разу не отказал Василию Андреевичу в госпитализации и, по договорённости с главным, укладывал Юшкова под капельницы.
Обычно Юшков лежал один, читал свою книгу, но вот, к нему в палату подселили соседа. Василий Андреевич хотел, было, повыкобениваться, зачем, мол, ему сосед, но дальнейшее удивило его. Он благоразумно промолчал.
– Проходите, батюшка. Вот, ваша коечка, ваша тумбочка. Вдвоём будете. Сосед у вас человек спокойный. Когда не спит, что-то читает и пишет.
– И что же он пишет?
– Кто ж его знает, батюшка. Сейчас, видите, спит под капельницей. Располагайтесь. Вот это всё в тумбочку, продукты в холодильник. Располагайтесь. Экий вы …большой! Вот вам четыре подушечки, как вы и просили.
– Мда. В этом-то и проблема! Сплю-то сидя! Я, пожалуй, притиснусь спиной на подушки, полежу немножко, глядишь, и засну.
– Поспите, поспите, батюшка – суетилась пожилая, худая санитарка, сопровождавшая его из приёмного покоя – сюда я бутылочку для мочи поставлю, утром сходите и вот сюда поставьте. Полотенце ваше здесь. Всё, обживайтесь! – Она вышла, в палате наступила полная тишина. Прошло не менее часа.
– Здравствуйте, сосед, вижу, вы не спите. Давайте познакомимся. Я – отец Феодосий.
– Здравствуйте, сосед. Вы, я надеюсь, сейчас не на службе? Тогда я хотел бы услышать от вас имя, которое вы получили при крещении. Мирское имя. В честь какого святого вас назвали? Василия? Василий Иванович? Ну, что же, тёзки мы с вами. Василием Андреевичем меня зовут.
– Гляжу, Василий Андреевич, вы в церковных делах разбираетесь! Откуда, ежели не секрет?
– Я не разбираюсь и даже не интересуюсь, но какие-то старые знания ещё во мне остались, вопрос имени священника в миру и при монашеском постриге, знаю – он помолчал. Затем, минут через пять, попросил.
– Василий Иванович, коль не в тягость, нажмите на кнопочку, она у вас над головой, чтобы капельницу у меня сняли. Спасибо.
Вошедшая медсестра аккуратно и быстро отсоединила капельницу.
– После капельницы надо полежать с полчасика – профессионально привычно произнесла сестра и выпорхнула из палаты. Василий Андреевич кивнул головой, полежал где-то минут десять и присел на кровати.
Был хороший майский день, солнце заливало светом и теплом палату, выходящую окном на юг. Жалюзи были прикрыты, а форточка окрыта. Лес, на краю которого находилась больница, одаривал весенней какофонией звуков. Сквозь непрерывный воробьиный галдёж хорошо различались стуки дятла, трели соловьёв, пение черноголовок и славок. Кукушки, то там, то там, до хрипоты отсчитывали года лежащим больным. Врали, конечно, разве столько проживёшь! Но, всё одно, приятно. Пара воронов, давно живущая в этом лесном массиве, два-три раза за день устраивала в живительном воздухе весёлые игры под названием «Воздушный бой».
Железнодорожная ветка, находящаяся километрах в трёх от больницы, сооружалась для грузовых перевозок и была загружена довольно интенсивно. Однако звуки, создаваемые колёсными парами и стыками рельсов, пройдя через лесной массив, сильно уменьшались, хотя тоже добавляли свой, «промышленный» колорит в звуковую палитру дня.
– Сегодня выходной, соседа привезли, наверняка, «по скорой» – подумал Василий Андреевич. – Больница-то не дежурит. – Он, как старожил отделения, легко определял, что нынче выходной.
В коридоре, почти напротив их палаты, стояла лавка с пластиковыми сиденьями, понятно, не пустовавшими в выходной день. Каждое сиденье что-то говорило, стоявший напротив посетитель отвечал, по плохо уложенному полу коридора из битого мрамора периодически грохотали тележки, после чего раздавался истошный вопль: «На обед». Негромко бурчащая на тумбочке старенькая «Спидола» вносила лепту в звуковой фон палаты.
– Пока вы спали, Василий Андреевич, я тоже с полчасика придремнул. Шумновато.
– Выходной. Народ навещает родных, часть людей на улице, а кому нельзя, как нам с вами, то здесь, в коридоре щебечут. И что ни говорите, да, шумновато сегодня, но солнечные дни продлевают нам жизнь. В такие дни помирать не хочется. Другое дело – бессонные ночи. А какие же могут быть ещё здесь ночи? – Василий Андреевич говорил негромко, ясно, что для соседа, но при этом смотрел не на него, а в окно.
Сосед приподнялся и сел на кровати. Было видно, что каждое движение давалось ему с трудом и вызывало сильную одышку. Пока он гнездился на кровати, Василий Андреевич успел рассмотреть его.
На вид – лет сорока, хотя на самом деле может быть и тридцать. Известно – полнота старит. А сосед был чудовищно полным, живот лежал на коленях. Волосы зачёсаны назад, на верхней части головы волос мало, волосы росли сзади и сбоку головы.
Нос курносенький, некрупный, для большого лица, пожалуй, и мал. Усы редкие, бородой назвать несколько длинных волосин мог бы только человек с большой фантазией. Чуть раскосые глаза и скулы, азиатский тип лица.
– Вы, Василий Иванович, случаем, не с Алтая или Хакасии?
– Из Бурятии. Слушайте, как вороны разыгрались, вон какое торжество в небе звучит. Я у себя на родине, в селе, каждую весну наслаждался этим кличем жизни. По мне – лучше ворона нет птицы, какая у него голова – диву даёшься! – Он помолчал, затем обратился к Василию Андреевичу
– А вы с чем лежите? И давно?
– Здесь все лежат с одним – с сердцем. Болею давно, лечусь давно, в этот раз решил – пора помирать. Хватит, устал болеть.
– Что вы, батенька! Что значит помирать? Господь призовёт, тогда и пора придёт!
– Василий Иванович! Вы человек верующий, вас Бог призовёт, вы и преставитесь. А мне, зачем ждать чьё-то разрешение? Я свободен от ваших догм, уж извините, Василий Иванович – он продолжил, помолчав – а здоровье таково, что стоит мне пару капельниц пропустить – и будь готов! Мне надо ещё немного потерпеть, кое-что дописать, тогда можно будет и подумать о вечности.
– А что вы, санитарка говорит, всё пишете и пишете?
– Так уж случилось. Перебирал свою библиотеку, нашёл среди книг, которые держу ради книгообмена, «Забавную Библию» Лео Таксиля. Перечитал её заново, посмеялся, но, видать, что-то в голове щёлкнуло, так как раньше я писаниной никогда не занимался, и, вот, нашёл себе занятие – записываю несуразицы, которые случайно нахожу в религиозных текстах. Тем самым получаю несказанное удовольствие. А что вы улыбаетесь?
– Улыбаюсь вашей детской радости. Меня может вести один врач, а вас другой. Диагноз, представим себе, одинаков, а лечение разное. Никто им за это в глаза не тычет. Или… ладно, ещё один пример. Более всего меня заставляет удивляться наша Фемида. Может, просто пока самого не касается?
Глядите, рассматривается в суде некое дело. Прокурор видит это дело так, считает своё мнение, чуть ли не уликой, адвокат имеет противоположное суждение по данному вопросу, а судья находит аргументы для вынесения приговора в своей редакции. Они что, непрофессионалы? Это не так! Все трое успешно окончили университет, более того – однокашники с одного курса. Отчего же их никто не критикует, не находит даже причины для критики? Может, потому, что они люди, человеки, а людям, видите ли, свойственно ошибаться? Нет, дорогой Василий Андреевич! Критиковать представителей Фемиды – дело хлопотное и опасное. Как писать против ветра!
А вот служителей культа, как в миру говорят, а на самом деле, служителей Веры критиковать куда как легко. Никто тебя за это не преследует, можно из себя и Моську изобразить.
Вы кем были до выхода на пенсию? Бригадиром модельщиков? Скажите, изготовление сложной модели – это процесс? А бывают?... Вот, сами мне подсказываете. Видите, бывают и у великих мастеров ошибки.
А здесь – Вера! А Вера – это процесс, куда как глубиннее, нежели вам видится. Вы подсчитайте, сколько людей на нашей планете считают себя христианами. Потому что всё дело в Вере! Думаете, люди не знают о существовании ошибок в Священном Писании. Знают, но для них Вера выше этих мелочей.
А уж как свирепствовали большевики, уничтожая всё, что каким-либо боком относилось к религии, одновременно пытаясь насадить свою веру! Чего только не напридумывали. Только сатана, имея полную безнаказанность в своих деяниях, мог так терзать Веру своего народа.
Но когда приспичило, когда он догадался, что его власть совсем скоро может закончиться, то этот рябой сатана, вдруг, обратился к народу: «Братья и сестры»! Не «сёстры» – по-русски, а именно «сестры» – по-церковнославянски! Он понял, что войну без народа, без Веры не выиграть! А слово Божье в истерзаных им же, сатаною, церквах звучит на церковнославянском! Вот они, «сестры», и появились!
Василий Андреевич опешил. Он-то считал, что разговоры об атеизме, вере и неверовании – это ЕГО поле, ЕГО стезя. Это была тема, вокруг которой он ввинчивался в любой, часто чужой разговор, с победоносным видом вскрывая какие-то ошибки, неточностии, чувствуя себя в этот момент равным знаменитым артистам кино! Привыкнув так жить, он не замечал недовольных взглядов членов своей бригады, бригадиром которой он числился по штатному расписанию, не будучи истиным лидером. Когда он залезал на своего любимого конька, все, близко его знавшие, поспешно расходились, не желая слушать очередной бред сивой кобылы.
А здесь…. Какой-то толстопузый священник из далёкой, провинциальной Бурятии деликатно, но жёстко его одёрнул, причём, не пытаясь оконфузить. Нет! Он говорил тихо, не повышая голос, но столь убеждённо, что Василий Андреевич впервые вспомнил выражение: «Мягкая сила».
– Надо будет с ним завтра поговорить, собеседник он, конечно, интересный – признался себе Василий Андреевич.
В это время в палату зашла старшая медсестра и попросила Василия Андреевича пройти к ней.
– Василий Андреевич, переночуете одну ночь в общей палате, а завтра вас переведут в одноместную? Сосед ваш беспомощен, а с таким весом ни одна санитарка не управится. Из Епархии позвонили, сейчас подъедут двое священнослужителей, чтобы подмыть, переодеть, ну, сами понимаете, просто поухаживать за тяжелобольным. Одну ночь кто-то из них будет спать на вашей коечке, а другой будет молиться. Договорились, вы же у нас старожил?
– Какой разговор. Я потом буду об одном жалеть, что мы не вместе с соседом в одной палате. Ну, зато, будет повод зайти поговорить. Интересный сосед попался!
Через два часа Василий Андреевич увидел, как в его бывшую палату зашли два здоровых «бугая» в черных одеждах. Закрыли плотно за собою двери, отсекая любопытствующие взгляды.
На новом месте Василий Андреевич спал глубоким спокойным сном и хорошо выспался. Вошедшая старшая сестра поблагодарила его за помощь и сказала, что он может переселяться в одноместную двести третью, там всё бельё перестелено.
– Пойду, переселюсь и навещу батюшку. Как он меня вчера срезал! Но удивительно, после его слов спал я нынче как убитый, без снотворного!
– Василий Андреевич! Вы, наверное, вчера не всё поняли. Батюшка-то был совсем плох, ночью преставился. Пришедшие священники, слава Богу,
погрузили его на каталку, без них мы бы его не подняли. Положили на каталку, а он, представляете, лежит с улыбкой на губах.
– Душа где-то рядом – почему-то подумалось Василию Андреевичу, когда до него дошёл сам факт случившегося. Он невольно оглянулся – да разве её увидишь! - Но Вера, Вера-то у него в душе осталась!
Он последнюю фразу почти закричал, но вдруг услышал в себе одышливый голос ушедшего батюшки
- Вера везде. Её нельзя унести. Она растворена в воздухе и остаётся на земле для помощи человеку в преодолении жизненных тягот. Аминь.