Тром из Беги и смотри

Леонид Машинский
                «А если меж строк
                Есть смысла намёк,
                Тогда нам удача!..»
                И.В. Гёте

Нам было лет по десять. Это как раз был тот год, единственный в моей школьной жизни, когда пришлось учиться во вторую смену.
Не могу вспомнить своего тогдашнего приятеля. Напрашивается несколько кандидатур, но когда я представляю каждого отдельно, мне кажется, что это был не он. Возможно, был кто-то такой, кого я сейчас не могу вспомнить. Хотя у меня такое чувство, что помню я почти всё, чувства могут обманывать. В том-то и дело, что невозможно вспомнить то, что напрочь забыл. Этого забытого как бы уже не существует.
Можно предположить, что это было одна из тех мимолётных детских дружб, которые разгораются так же быстро, как потухают. Может быть, мы случайно встретились на улице; и ещё это может быть связано с местом жительства: кто-то к кому-то приехал в гости, мы погуляли с этим кем-то денёк и больше уже не виделись никогда.
За нашей школой был переулок, а за переулком двор, образованный единственным п-образным домом. Дом раскрывал навстречу школе свои объятия. Однажды, весенним утром, мы играли на школьном дворе – швырялись как бумерангами п-образными металлическими рамками из раскуроченного трансформатора. Каждому из нас очень хотелось, чтобы его метательный снаряд хоть разок вонзился ребром в дерево. Дело в том, что мы нашли эти, уже кем-то брошенные, «боеприпасы» рядом с ясенелистным клёном, в развилку которого была глубоко всажена железная «буква». Мой товарищ с трудом выдернул её оттуда – это какую ж надо силу и меткость иметь, чтобы так пулять по деревьям? Мы уже заочно восхищались этим Робин Гудом. Хотя, скорее всего, это просто был какой-нибудь хулиганистый мальчишка постарше, который при встрече мог бы запросто нас обидеть. Да и железяку в дерево он, очень может быть, вбил специально камнем.
Наши бумеранги не были столь успешливы, и если не летели вовсе мимо цели, всфыркивая в воздухе как воробьишки, то с жалким дребезгом отлетали, плашмя ударившись в непреступный ствол. Наука метания плохо нам давалась, или снаряды были не те. Словом, несколько соскучившись от неудач, вдоволь исцарапавшись и измаравшись ржавчиной, мы решили посетить следующий двор.
Мой приятель уже издалека заметил там нечто интересное. В правом углу кирпичного «п» маячила какая-то невзрачная фигурка, она  словно пританцовывала и переминалась с ноги на ногу. В этот час народа на улице почти не было, редко-редко хлопала дверь подъезда, и кто-то из взрослых удалялся из дома поспешным шагом. А это существо никуда не торопилось. Мой зоркий друг разглядел, что оно женского пола и, усмехнувшись, сделал предположение, что эта тётка чокнутая. Обоим нам уже тогда, похоже, было не впервой иметь дело с сумасшедшими людьми.
Я свои железяки все в сердцах выкинул, а у напарника моего ещё потела в руках небольшая стопочка. Он предложил использовать странную тётку в качестве живой мишени, я не одобрил. Он всё же бросил одну или две железки в ту сторону, но только чтобы слегка позлить меня, – отсюда они всё равно бы ни за что не долетели.
Приятель мотнул головой, приглашая меня приблизиться к «объекту». Я был менее решительным и более домашним ребёнком, чем он, и потому часто, пусть и нехотя, вынужден был следовать в русле его затей. Улицу он знал и чувствовал лучше меня – я вынужден был признавать его первенство.
–  Только ты не кидай в неё ничего, – сказал я, когда мы приблизились на опасное расстояние.
Улицу я знал плохо, но подраться мог. Поэтому мой товарищ решил на этот раз послушаться меня.
Существо притоптывало на месте от нас метрах в пяти, рядом с ним поблёскивало на изменчивом солнце новая водосточная труба, которую уже, однако, успели местами помять, извлекая наружу сыпучую ледяную крошку. На дворе был конец марта или самое начало апреля, лёд под трубой дотаивал. Рядом с чернеющей лужей прихотливо бродили и возбуждённо мурлыкали настроенные на спаривание голуби.
–  Она чего-то бормочет, – сказал приятель.
–  Это голуби, – сказал я.
Он прислушался.
–  Нет, она.
Любопытство наше разгорелось, мы подошли ближе. Существо на нас никак не реагировало, можно было не опасаться каких-либо выпадов с его стороны. Мы же огляделись по сторонам, как преступники готовившиеся к грабежу. Никого не было, весенний воздух звенел, вдалеке ухали машины. Хлопнул подъезд в отдалённой от нас «ножке» дома, но некто умчался так быстро, что мы заметили только мелькнувшую спину.
Мой друг подошёл к объекту почти вплотную.
–  Точно что-то говорит. Губы шевелятся, – сообщил он.
–  А что? – поинтересовался я, из опасливости сохраняя дистанцию метра в два.
–  Чего-то такое – «тром, тром, тром...»
–  Да ну? – я подошёл ближе и нацелил на голову тётки левое ухо.
«Тром, тром, тром...» – послышалось мне, «р» было тихое и слегка картавое. Звуки, издаваемые существом и в самом деле несколько напоминали голубиное воркование.
–  Слушай, а она нас видит? – спросил я.
Он помахал рукой перед самым её носом, она никак на отреагировала.
–  Не-а, – приятель повернулся ко мне и пожал плечами – мол, что делать будем?
–  Как думаешь, зачем она здесь стоит. – спросил я.
–  Из сумасшедшего дома сбежала, – сделал приятель дельное предположение.
Существо, действительно, представлялось абсолютно лишённым разума. Может быть, оно воображало себя птицей?
Я задумался. А приятель тем временем уже успел слегка подёргать тётку за нос.
–  Ты что делаешь? – испугался я.
 –  А что?
–  Она же всё-таки человек!
Приятель наградил меня изумлённым взглядом – мол, правда, что ли?
Слегка ханжеское негодование, привитое родительским воспитанием, боролось во мне с вполне естественной садистской любознательностью. Вторая, однако, побеждала – такой случай!
–  Слушай,  давай её посмотрим, – сказал приятель – он просто читал мои мысли.
Тётка была совершенно невыразительная. Невозможно было запомнить черты её лица, одежда тоже была серая и затёртая – какой-то видавший виды плащик, приспущенные грубые чулки, туфли со сбитыми каблуками и задранными носами, на голове шапочка, собранная в резинку, такого же грязно-бежевого цвета как плащ. Из-под шапочки выбивались, свалявшиеся сосульками, бесцветные, возможно, когда-то светло-русые, волосы. Когда я теперь пытаюсь воссоздать в памяти тот образ, я не могу наградить его возрастом более, чем тридцать пять лет. Весьма вероятно, что «тётке» не было и тридцати. Но безумие и скудная жизнь очень состарили её. Вернее, у неё как бы не было своего возраста, он был не важен – так как возраст привязывает человека к каким-то социальным обязанностям. Сначала нужно быть ребёнком, подчиняться родителям,  ходить в школу, потом женихаться или невеститься, добиваться взаимности, потеть в постелях, рожать детей, укреплять семьи, зарабатывать деньги; стареть, получать пенсию, заботиться о внуках, болеть, пить лекарства и ложиться в гроб, чтобы тебя оплакали и закопали.
Ничего этого сумасшедшей уже не нужно было. Она растворялась в воздухе, оставались одни глаза – тоже бесцветные, как воздух.
И всё-таки мы не ошибались, она была женского пола. Хотя – и довольно отвратительна на вид, и пахло от неё неприятно, не то, чтобы мочой, но скорее больницей и какими-то залежалыми тряпками. Несмотря на всё это и благодаря её очевидному безумию, мы могли с ней делать почти всё, что захотим.
Друг мой был человеком действия, это я – всю жизнь склонен растекаться мыслями по древу. Он уже начал тётку раздевать – пуговицу за пуговицей, сперва плащ.
Я затаил дыхание, сердце у меня бешено колотилось. Я понимал, что мы делаем что-то недопустимое и крутил загнанно головой, пытаясь заметить какого-нибудь случайного свидетеля. Никого не было. Солнце поблестело и скрылось за тучу, напустив на наше преступление благосклонную тень. Всё звенело, голуби похотливо бормотали и чуть ли не тёрлись о наши ноги, как  домашние кошки. Тётка продолжала произносить своё бессмысленное «тром». Её остановившиеся глаза были устремлены в несуществующую даль, они висели как кусочки студня в пустоте землисто-бледного лица.
–  Ну, – спросил я, – что там? – голос предательски срывался.
–  Щас, – друг настойчиво старался разобраться с какими-то сложностями у тётки за пазухой.
Тётка переминалась с ноги на ногу всё в том же ритме, руки её висели как плети, кисти не выглядывали из обтрепанных рукавов. Она не только не делала никаких попыток к сопротивлению, но, казалось, и вовсе ничего не замечала.
–  Может, отвести её в подъезд, – предложил я, сгорая от трусости и волнения.
–  Погоди! – отмахнулся занятый делом друг.
–  Ну что?
 –  Да ни фига!
–  Как ни фига?
–  Иди сам посмотри.
Я заставил себя подойти, хотя ноги не шли, а глаза закрывались – словно я должен был сейчас увидеть ужасающе страшное.
–  Ну? – спросил теперь друг.
–  Что ну? – я ничего не видел.
–  Видишь что-нибудь?
Я отрицательно помотал головой.
Друг засунул руки за пазуху тётке так глубоко, что можно было подумать, что он шарит у неё внутри живота.
–  Нету там ни фига, – убедился он. Он был разочарован, ему хотелось плюнуть.
«Тром, тром, тром», – монотонно бормотала тётка.
Друг разозлился и начал вынимать у неё из-за ворота какие-то тряпки.
–  Бинты, – догадался я.
–  Похоже, –  сказал друг.
Уже метра два грязного широкого бинта валялось на щербатом асфальте. Друг продолжал тянуть. Тётка никак не реагировала.
–  Всё танцует, – сказал друг и замахнулся на неё кулаком.
–  Но не может же быть, чтобы у неё совсем ничего не было, – усомнился я.
–  А ты сам иди посмотри. Что боишься? Чего опять убежал?
Упрёк был справедлив и оттого подействовал особенно болезненно. Я напустил на себя нагловатую решимость и принялся вытряхивать из тётки бинты, взявшись за работу  обеими руками. Это было весьма неприятно, потому что бинты эти могли быть испачканы и гноем, и калом. Меня подташнивало, но я держал марку.
–  Смотри за шухером, – приказал я другу деловито.
Друг понимающе кивнул – теперь я ему нравился.
–  Там фартук ещё какой-то, – сказал я, вытянул и бросил бесцветный застиранный фартук с прорванным карманом посередине.
–  А в кармане что? – спросил друг и тут же полез в карман. – Фу, вата какая-то! – он гадливо выбросил вату.
–  Знаешь, мне что-то противно, – вдруг сказал он. – Того гляди, сблюю.
Я-то думал, что один такой нежный.
Он отдалился на несколько шагов и стоял там, отвернувшись.
–  Ну что, нашёл что-нибудь? – спросил он через некоторое время, не поворачиваясь. Судя по сдавленному голосу его в самом деле тошнило.
А я наоборот что-то разошёлся.
–  У неё сисек нет, – сказал я.
–  Я тебе говорю, нет, – подтвердил друг.
–  А что у неё вообще есть? – я продолжал терпеливо рыться внутри тёткиной одежды, ничего так толком не обнаруживая, т.е. никакого тела...
Там одни тряпки поганые! – констатировал друг и сплюнул. – Пойдём, – он не на шутку расстроился.
–  Сейчас, – я потянул очередной узел. Должны же были когда-нибудь кончиться эти бесконечные одежки.
–  Она как кочан, – сказал я.
–  Хорошо не лук, – сказал друг.
–  Какая-то тесёмка, – сказал я, вытягивая желтоватую сальную верёвку.
–  Пойдём, брось! – позвал друг.
Мне тоже стало вдруг невыносимо противно, тошнота всерьёз подкатила к горлу. Я бросил тесёмку, как дохлую змею.
Растрёпанная тётка всё также упрямо танцевала и тромкала.
Собравшись, я подошёл к другу и, как ни в чём не бывало, хлопнул его сзади по плечу. Он вздрогнул.
–  И не тётка это вовсе, – сказал он.
–  А кто же? – с неприязнью и страхом я оглянулся.
Вдруг мне представилось, что существо это может сорваться с места и вцепиться в нас зубами, как бешеная собака. Хотя, были ли у него зубы – не разглядел. Но ей (ему) теперь было за что нам мстить. Возможно мы разгадали его тайну...
–  Бежим! – сказал друг.
Крупная дрожь пробежала у меня по телу от пальцев ног до макушки, на затылке и шее она выступила крупными мурашками. Мы бежали, летели – через школьный двор – и дальше, к себе домой. «Тром-тром-тром», – приговаривало сзади бессмысленное несуществующее существо. На пальцах и в ноздрях остался его запах, обескураживающий запах пустоты.
Я вытирал руки о штаны и старался отдышаться.
–  Тром! – заорал мне в самое ухо, быстрее меня опомнившийся и успокоившийся друг.
Я весь похолодел и прикусил себе язык. Хотелось отвесить шутнику затрещину, но сил не было, ноги ватные, во рту сухо...
–  Слушай, – спросил я, – а она там есть?
–  Пойди проверь, – предложил глумливый друг.
 –  А она вообще была?
Друг пожал плечами.
–   А что значит «тром»?
Он опять зябко пожал плечами. Ему уже явно нетерпелось сменить тему.
Я решился и понюхал свои ладони, поплевал на них и принялся яростно их оттирать об полы куртки и штаны.