УВЛЕЧЕНИЯ
В наше время стало модным писать книги. Когда их сочиняют писатели, журналисты, а то даже и артисты, политики, это воспринимается нормально. Однако сегодня пишут не только представители творческой интеллигенции: трудно представить, скажем, пишущего прозу бухгалтера, который, кажется, только и должен, что подбивать баланс. А вот Зоя Ивановна Чувилина, проработав долгие годы главным бухгалтером, заявила о себе в жанре сказительницы. Ей бы сказки сочинять, но её волновала родословная своей семьи. Серьёзно увлеклась писательством в 1992 году. Когда умер муж, нахлынули воспоминания и усадили её за письменный стол. Хотя о писательском труде мечтала всю жизнь. Она автор четырёх книг: трилогии «Любовь и слёзы» напечатанной небольшим тиражом местным издательством «Десна» и самиздатовского романа «Звериный Утёс». Книги написаны, хотя и не совсем профессионально, но вполне живым, сказовым языком, их можно найти и на полке областной библиотеки имени Ф.И. Тютчева.
Всё, что Зоя Ивановна поведала ниже, изложено в «саге», которая уже стала реликвией её семьи. А теперь слово автору.
СКАЗАНИЯ ЗОИ ЧУВИЛИНОЙ
Я родилась в селе Желтенки Павинского района Костромской области. У моей матери Неонилы Герасимовны и отца Ивана Абрамовича Устюжиных появилось на свет пятеро детей: один сын и четыре дочери. У нас было три дома: в одном мы жили, во втором хранился инвентарь, упряжь, всё для хозяйства, в третьем выделывали шкуры, висели свиные туши, двор между этих трёх домов был под тесовой крышей. Под ней находился колодец. Там же была большая колода для кормления скотины и животины, куда по очереди выпускали коней, коров, свиней, овец стадами, стадами и последними – кур. И вот так жили мы прекрасно до коллективизации...
В селе мать все уважали за её ум, она владела грамотой, и её избрали секретарем сельсовета. Но зависть людей, из-за того, что мы жили хорошо, переборола. А получилось так: ещё при единоличной жизни земельные наделы нарезали на одного едока. Земли кругом было много, засеивали всю: злаковыми, травами, а вот картошку в тех краях сажали мало. В основном ели крупяные, злачные. Пироги пекли из всякой муки, и каких сортов пирогов только не было. Вот в тесте запекали метровую рыбину, затем пирог клали посреди стола. И после уборки этот рыбный пирог люди ели и запивали пивом, которое варили в больших чанах по особому образцу. Пиво было настолько вкусное,что когда получалось сусло, мы, дети у матери просили: налей стаканчик сусла – пили, а оно на вкус как медовое.
Мой дед Абрам Евсеевич Устюжин, ходил по селу приглашал людей на косьбу сена, уборку пшеницы, ржи. К нам приходила молодёжь, убирала всё с полей, ставила скирды, а потом отец или дед, Абрам Евсеевич, дома встречали ребят и девчат и начиналось гулянье…
Отец, Иван Абрамович, взял себе жену далеко – за 30 км. И её поехали сватать в семнадцатый раз. До него её мать и отец всем отказывали. Мой отец был её очередной жених. Жила она в другом приходе, а её отец Герасим держал овец, тогда в деревне носили только шубы из овчины. Он ходил из дома в дом, брал заказы на пошив шуб и зарабатывал огромные деньги. К тому же он был ещё и церковный сторож, и староста прихода, так что ему несли и везли всякие гостинцы. У Герасима, ветерана русско-турецкой войны, было три сына-красавца, и три дочери. И одна из них была моя мамочка, Неонила Герасимовна. Она была быстрая, физически развитая, ухватистая; бывало в пасхальный день, когда на могилках катают яйца, она выигрывала по корзине яиц. И вот её начали сватать с 15-16 лет. А отец никак не отдаёт. Про этого купца слух прошёл: мало того, что его скот стадами ходит – он имеет два магазина: один хозяйственный, другой промтоварный.
Это было ещё до революции. Поехал мой будущий отец свататься, а у него шубы нет, не успел старик сделать заказ. А этих шкур на потолке – сотнями и от бычков и от овечек, и всяких. Раньше ведь в деревнях ничего не продавали, а ему надеть нечего, надо только самим шить. И отец сказал: обуй валенки новые, рубаху под пояс и шапку каракулевую. Он валенки белые, рубаху красную под пояс и шапку каракулевую белую. Сел в хате на скамейку и ждёт, отец подошёл с тулупом, завернул его в тулуп. Отец был двухметровый. Иван говорит ему: «Ты что, батя, не топить ли меня понёс?» «Не бойся, ты у меня один: я тебя не утоплю». И вот посадил его на сани, ноги прижал и поехали. А там уже – ворота нараспашку. Слух прошел, едут сватать. Их принимают как лучших гостей…
В 1929 году началась коллективизация. Мы жили богато, могли раскулачить, но отец добровольно вступил в колхоз, а значит, все наше добро забрали. Отдали всё: лошадей, овец, свиней, коров – оставили одну Красульку, одного коня и совсем маленького поросёночка, а вот овец ни одной, да кур несколько. Наша бывшая корова Чернушка никак не хотела идти в общественное стоило. Вот бывало гонят колхозных коров с пастбища, Чернушка заходит в наш двор. Научилась рогом открывать чепок калитки. Пустили слух, что мы её доили, а потом отгоняли в колхозный баз. Люди тогда всякие были…
Я родилась в 1925 году и все мои братья, сёстры родились до коллективизации. Из села Желтенки мы выехали воровски, тайком, мне было пять лет. Председатель колхоза показал матери, секретарю сельсовета, пачку заявлений. Вот столько написали доносов на родителей односельчане, чтобы нас раскулачили. А ведь к тому времени много мужиков сбежали, баб своих оставили, а сами сбежали. Мать пришла домой и во весь голос ревёт. Что же мне делать, а председатель был хороший, мать уважал. Он был против раскулачивания, хотя и председатель. Многие были против коллективизации: умные люди понимали, к чему она приведёт страну. Куда же нам тогда деваться? И председатель говорит: «Я даю тебе двое суток, ты должна отсюда уехать ночью, тайно, забирай детей и уезжай, чтобы никто не знал и ни одной весточки от тебя, и ни одного письма. Иначе найдут и вас с мужем посадят или сошлют, а дети сиротами останутся. Вот так жестоко относились к богатым на селе. Уехали мы за Шарье километров за 15, купили домик. Это была по существу охотничья будка и стояла на бугорке. В ней одна комнатка. Весной разливалась река Ветлуга. В округе было много больших озер, они превращались в одно сплошное озеро. И почему-то все змеи оказывались на бугорке, где стоял наш домишко. Они делали норы, залезали под пол и жили зимой. А весной и летом, когда вода отступала, змеи расползались. Ох, нельзя было ступить на землю с крылечка. В ту пору там утонули брат Коля и младшая Соня. Сестра тонула, а он хотел вытащить и не успел.
В 1933-1934 году, когда начался голод, отец с матерью отвезли нас, троих дочерей, в деревню. Я пошла в школу. Мы тогда переехали в поселок Шарье по Северной ж/д и там сняли в буквальном смысле курятник; мать с нашей помощью его выскребла, вычистила. В нём мы жили впятером: трое детей и родители. На лугах мы пасли коров этого посёлка. Заработали денег, купили корову, правда, слабенькую, она давала нам до двух литров молока, которым спасались от голода. Отец работал на стройке, ему выделили комнату в деревянном бараке, через дощатые перегородки всё было видно, что делается у соседей. К тому же заедали клопы. Отец сделал дощатый навес и спал на дворе. Мы обливались керосином, чтобы клопы не лезли в постель…
Потом нам дали двухкомнатную квартиру и два сарая. Мы хорошо устроились. Я окончила 10 классов, поехала в Воронеж, поступила в институт на факультет сахаро-водочной промышленности. Но там скоро от голода чуть заболела туберкулёзом. Дома я жила на молочке, а там хлеб, картошка или ничего. И заболела. Девчата воровали на поле мёрзлую капусту. За лекцию съедали на голодный желудок, не один такой мороженый качан. У всех разболелись желудки. Меня рвало кровью. Хотя я сдала экзамены в институте, была вынуждена перейти в Ярославский педагогический. Он к нам ближе. Меня взяли на второй курс филфака. На Новый год нас повели проверять. У пятидесяти процентов студентов – затемнение легких. Тогда туберкулез косил людей только так. Приехала домой, объяснила матери, дескать, половина студентов больны, я, мол, пока нет. Она уговаривала бросить институт. Лучше жить не ученой, чем умереть ученой. Вот наш сосед приехал в отпуск и умер от туберкулеза. Так зачем тебе такая учеба? И я послушалась – уехала. Пошла на семимесячные курсы бухгалтеров от МВД. А там давали повышенную стипендию 70 рублей и кормили один раз из трёх блюд – очень сытно. По окончании направляли в Киргизию и на восстановление Балтийского Беломорканала город Медвежьегорск. Я посмотрела на карте: он почти на уровне с Костромской областью. Жару я плохо переносила, часто в бане падала в обморок. Поехала в Медвежьегорск, работала там бухгалтером. Вышла замуж совсем неожиданно за офицера Алексея Васильевича Чувилина. Он был родом с Брянщины. До него я встречалась с лейтенантом Иваном Филиппенко, мы собирались пожениться. Алексею я нравилась, однажды он меня изнасиловал. Его вызвали в дивизию в Ленинград и сказали: либо уходи подчистую, либо уезжай на Сахалин; мы не хотим, чтобы ты позорил нашу дивизию. Все говорят, что ты и Филиппенко будете стреляться…
Алексей был родом из деревни Тиганово Брянского района, но мы туда не поехали – остановились у его крёстной тётки Авдотьи Михайловны. У неё с мужем было четверо детей. Да нас пара, а квартирка – комната да кухня. В деревне у Алексея Васильевича жила мать с дочерью, держали корову. Я не хотела туда ехать. Оказалось, что он был женат, дочь была. Когда мы приехали показаться его матери, дом облепили все деревенские, смотрели на меня. Я от жары упала в обморок, меня откачали. А мать его ругала: как же ты такой-сякой богатую бросил, а кого же ты взял, даже не красавицу с одним чемоданом. Алексей резко заявил, мол, если ты еще так скажешь, не появлюсь. Назавтра мы уехали…
У нас родилась дочь Инна, и сын Владик, а теперь внуки и правнуки. Муж, Алексей Васильевич, всю жизнь был на партийной работе. Мы жили порознь: я в городе – он в селе, приезжал в неделю два раза…
В Брянске работала в строительном управлении, разоблачила воровство огромное. Делали отопительные котлы для домов, крыли крыши железом и шифером. Шайка воров всё это увозила, продавала и деньги делила. Бухгалтерию управления приняла от пьяницы. Он никакой учёт не вёл, ничто не сходилось. Подняла документы, навела учёт доскональный, сходилось всё до копейки... Я своё дело крепко знала. В Брасове с отличием окончила техникум сельского хозяйства на бухгалтера-плановика. И заочно московский Всесоюзный сельскохозяйственный институт.
И вот эту шайну я разоблачила, о чём написала в своих книгах. Мой литературный опыт начался в седьмом классе, я писала почти каждый день дневник, описала свою первую любовь. К сожалению, записки не сохранились. Несколько исписанных тетрадей долгое время валялись у сестры на чердаке. После я писала лишь в районную и областную газеты короткие заметки. Иногда записывала самые острые моменты, когда в стройуправлении раскрыла воровство. А как раскрыла? Получаю из банка счет, с нас взыскивают 6-12 тысяч рублей. Беру копию счета на складе и проверяю каждый предмет. Оплачено за трубы – есть, оплачено за шифер, в наличии его нет, оплачено за железо – его нет. Я сделала выписку недостачи материалов и начальнику на стол докладную, а себе оставила копию. Тянулось воровство много лет. Начальник, конечно, знал. Они с ним делились. Он меня старался выжить. И все говорил, Зоя Ивановна, когда вы перестанете присылать мне приветы. Докладные он так называл. Я ему: «Вы принимайте меры! Я же не остановлюсь. Я не позволю, чтобы так воровали». Потом вмешался секретарь парторганизации. Он меня вызвал, спросил: какое воровство, что происходит в управлении? И с ним мы обратились в свой народный контроль. Воров на первый раз предупредили, что если будут продолжать – примут жестокие меры. Однако парторг пошел в народный контроль райкома, и все рассказал. Ему ответили – виновата главный бухгалтер, почему она позволяет длиться воровству три года и никаких мер. Что она – только пишет докладные и все? Надо было идти в КРУ, в милицию. Я отправила заказное письмо, вызвала ревизоров.
Эта шайка воров ловила меня и пыталась убить. Я ходила домой с работы через городское кладбище. Наша организация была за химчисткой, ближе к областной больнице. Я настолько уставала… В один из дней, когда работала ревизия, подхожу к кладбищу. Из-за трансформаторной подстанции вышел двухметровый дядька с длинной острой заточкой. Перед кладбищем последняя улица: мужчина вышел из какой-то организации. Чтобы бандита спугнуть, я, будто знакомому, закричала: «Александр Иванович, Александр Иванович»! и к нему бегом: он остановился. Я ему говорю: «Видите мужчина, он меня хотел убить; вы проводите меня до троллейбусной остановки. Села в троллейбус, а тот меня всё равно выследил. И как только я вошла в подъезд – в дверь ударился камень. Это было в 1965 году. Он выбил в двери доску, но в меня, слава богу, не попал. Потом выследил меня на кухне. Это когда мы жили в старом доме. В окошко кухни влетел камень, бросил что-то горящее – загорелась штора. Я быстро огонь погасила, окно зашторила…
А потом начался суд. На скамью село 12 человек во главе с начальником. Было 132 свидетеля: с Украины, Белоруссии и из наших сёл. В суд вызвали меня. Судья и говорит: «Ну что вы нам принесли. Я отвечаю, мол, ничего не принесла, всё отдала юристу, который занимался этим делом. Судья спросил: «Так что вам говорил начальник на ваши докладные? Я отвечаю, что он спрашивал, когда перестану присылать «приветы». Я ему говорила: «Когда прекратят воровать». И судья предложил сесть в зале.
Я проходила как свидетель, хотя все 12 человек валили вину на меня, в том числе и начальник, который мои докладные уничтожил. Если бы я не оставила копии докладных, мне бы сидеть вместе с ними, хотя ни один рубль не истратила. Словом, всех их посадили: самому главному присудили 12 лет, остальным – разные сроки…
Сочинять я начала понемногу в 80 годы, когда можно было писать правду: работала в троллейбусном депо. Никуда рукописи не отправляла. Накопилось много, переписывала раза четыре… Когда книга была готова, показала Станиславу Сенькову. Он отозвался хорошо, издал. Дочь Инна мне говорит – перейди на детские книжки, у тебя хороший слог. Но меня всегда увлекало такое крепкое большое дело. К литературе я испытывала тягу с детства: читала Л.Н.Толстого, И.А.Гончарова, А.С.Пушкина.
Жалею, что назвала трилогию «Любовь и слёзы», хотя вначале была «Хмель на обочине». Мужчинам не нужна чужая любовь – у них своя. А женщины наоборот – мол, своих слёз хватает.
Я бы может, и сейчас писала, но потеряла зрение, ведь мне уже 81 год…
Записал Владимир ВЛАДЫКИН.