Выиграть поединок у судьи считалось делом почти немыслимым. Он принадлежал к очень богатому и влиятельному клану, причем не каких-нибудь нуворишей, разбогатевших в последние два-три десятилетия на войне и государственных поставках. Нет, он был потомком первых поселенцев, вписавших свои имена в историю нашей страны.
Родился он в маленьком поселке, в пригородах столицы, куда простым смертным путь заказан. Окончив элитный лицей, будущий судья отправился на военную службу и прославился как боевой летчик. Карьера его была стремительной и он скорее всего стал бы в конце-концов генералом, как его дед и отец. Но вместо этого он уволился из армии, закончил юридический факультет университета и вскоре стал преуспевающим адвокатом. У него были очень сильные связи кругом, не только в армии, но говорят, даже в правительстве. Во многом именно благодаря этому фактору он выигрывал почти всегда.
Через какое-то время его назначили судьей и вот теперь он вел заседания в мировом суде.
Мы недолюбливали друг друга буквально с первой минуты нашего знакомства. И дело вовсе не в том, что все три процесса, на которых он был судьей а я, тогда еще, обвинителем от полиции, окончились для меня провалом.
Было в нем что-то отталкивающее... Он никогда не улыбался, всегда старался выглядеть совершенно бесстрастным, но при этом не скрывал своего презрения и ехидства, если в качестве истцов или ответчиков оказывались люди слабые: бедные, невежественные, неумные...
-"Он наверное чувствует себя Зевсом",-раздраженно думал я в те минуты, когда наблюдал как презрительно он кривит губы и отпускает злобные презрительные шутки в адрес уборщицы, зарезавшей своего спящего после попойки деспота-мужа или отца, похитившего из спецприюта собственных детей, потому что суд запретил ему видеться с детьми.
Доведенный до отчаяния отец плохо понимал высокий язык судьи, но услышав приговор, плюнул на флаг страны, стоявший в углу, рядом с трибуной, на которой находился ответчик.
В тот миг судья побагровел так, что я думал его сейчас хватит удар. Он был возмущен до глубины души поступком несчастного, как-будто это плюнули в лицо ему самому- судье и представителю власти.
-Тьфу на такую страну, где у родителей отнимают детей!- в сердцах крикнул несчастный.
Судья на секунду утратил дар речи, потом разразился совсем уже не на высоком литературном языке в адрес ответчика, называя того "человеческим отбросом", жалким ничтожеством и тому подобными эпитетами.
Зато убийство немолодого отца, которого пять негодяев запинали до смерти на глазах у маленьких детей за то, что он не позволял убийцам гулять с его старшей дочерью, судья квалифицировал как непреднамеренное, "совершенное по неосторожности". Все пятеро отделались минимальными сроками: от трех до шести лет. В другом случае, он точно так же квалифицировал убийство бездомного, которого задушили только что освободившиеся из тюрьмы юные, но уже со стажем, грабители. Их привлекла золотая цепочка на шее жертвы. Бездомный оказал сопротивление, за это его зверски избили и в конце концов, задушили. Все убийцы также получили минимальные сроки, во-первых, как несовершенолетние, а во-вторых, чего в драке не бывает. Так и квалифицировал их действия судья.
В чем-то он олицетворял нашу страну-ласковую с одними и безжалостную с другими.
Больше всего судья не любил, когда ему возражают. Если ему возражали эмоционально, он бесцеремонно обрывал истца, ответчика или защиту. Если же в споре ему приводились веские аргументы, на которые у него не было ответа, он становился глухим и объявлял, что позже уведомит стороны о своем решении. При этом он старался выглядеть совершенно бесстрастным и только багровые пятна на его лице выдавали судейский гнев.
Размышляя о предстоящей встрече с судьей, я неожиданно для себя нашел веский аргумент в пользу своего подзащитного. Этот аргумент должен был стать основой всей защиты.
И я вывел в своем блокноте главный свой тезис по этому процессу: "Мой убийца - ничем не хуже любого другого убийцы".