Томский палач
Летом 1937 года в горотделе НКВД города Томска по адресу Ленина 42, шла напряженная работа с подследственными арестантами. Начальник оперативного сектора Иван Васильевич Овчинников: высокий, симпатичный мужчина средних лет, переведенный из Прокопьевска осенью 1936 года в Томск, ни на минуту не терял контроля над следователями. Официальные допросы не особо тревожили Овчинникова, его больше интересовала скрытная работа следователей-колольщиков, набирающих катастрофические темпы в разоблачении антисоветских элементов. Подчиненные всегда чувствовали хорошее расположение со стороны начальника, особенно он покровительствовал смертельным колунам-забойщикам , способным «разговорить» в день пять-шесть арестованных. В Томске среди коллег, а особенно между репрессированными гражданами, Овчинникова называли местным «Берией». На службе в НКВД он выкладывался полностью, не щадя своих сил. Энергии в нем – хоть отбавляй, и по природе своей он был сильным, волевым и неуступчивым. Кроме всего, он не давал спуску нерадивым подчиненным и при случае мог отругать, а то и обложить матом.
Два дня назад Овчинников, пройдя через подземный коридор из управления НКВД в тюрьму, вызвал к себе старшего следователя Зеленцова, присланного в помощь томским коллегам из Новосибирска. В его подчинении находились прибывшие с ним малоопытные следственные чекисты. Овчинников уже третий раз делал замечания Зеленцову, указывая на плохие показатели в его работе. Вот и сегодня не выдержал и, вставляя крепкие словечки, спросил старшего следователя:
– Зеленцов, сколько дел раскрыл твой отдел за два прошедших дня?
– Из семи следователей, работающих не «покладая рук», трое самые перспективные, они раскрыли пятерых подозреваемых в контртеррористических действиях бандитов: двое из них поляки и трое украинцы.
– Зеленцов, ты почему портишь показатели нашего отдела?! – гневно выкрикнул Овчинников, – урод, я что тебе приказал? Чтобы каждый день не менее пяти раскрытых дел от каждого следователя ты подавал мне на подпись. А вы как работаете?
Зеленцов на миг потерял дар речи. От возмущения перехватило дыхание, но наблюдая за разгневанным начальником, он прокашлялся и спокойным голосом доложил обстановку:
– Товарищ капитан я не имею права применять физические меры воздействия на арестованных, а просто так они не хотят давать показания. Не буду же я, в самом деле, выколачивать из них признания. Выстойку к обвиняемым я применяю – это ведь между нами и начальством не возбраняется.
– Что, оппортунистом заделался?
– У нас другие методы, товарищ капитан…
Овчинников резко перебил следователя.
– Методы, говоришь. Не та обстановка и не то время, заниматься подобной практикой! Ты соображаешь, что говоришь? Откуда ты такой взялся? Как ты ведешь борьбу с врагами советской власти? – Овчинников засыпал вопросами Зеленцова и при этом стучал кулаком по столу так, что на крышке подскакивали предметы. – Недалекий ты уродец! Понимать надо, что ты тормозишь всю работу нашего горотдела. Да что там нашего, в УНКВД Новосибирска мне поручили к концу месяца раскрыть подпольные организации контриков, церковников и прочих религиозных фанатиков. Сотни твоих коллег добывали информацию по районам, ловили террористов, доставляя их в Томск, а ты мне разводишь демагогию и поглаживаешь по головке врагов народа. Знаешь, что говорил товарищ Ленин: "Нужно не резонерствовать, как это делают хлюпкие интеллигенты, а научиться по-пролетарски давать в морду, в морду! Нужно и хотеть драться, и уметь драться. Слов мало". Понял, Зеленцов?! Так что не потворствуй разным сволочам. Разве тебя так учили вести борьбу с контрреволюционными элементами? Ты хочешь саботировать ответственные решения партии? Понимаешь, чем это может для тебя обернуться? Я напишу рапорт и дам такую характеристику, что тебя из органов выметут поганой метлой. Ты хочешь с арестованными контриками местами поменяться?
– Товарищ капитан, я сегодня же постараюсь исправить ситуацию.
– Каким образом? Судя по твоей мягкой методике, отстегаешь ремнем двести подследственных?
– Как прикажете, так и поступлю.
– Не нужно быть слюнтяем. Тебе партия и народ доверили почетную миссию по освобождению Родины от контрреволюционной заразы, а ты их жалеешь. Знаешь, что сказал товарищ Ежов товарищу Миронову после совещания: «Если враг Советской власти держится на ногах – стреляй!» А ты Зеленцов слабохарактерный, по тебе видно, что не проливал свою кровь в гражданскую, когда белые сволочи уничтожали наших товарищей.
– Иван Васильевич, я все понял, и обещаю исправиться.
– Ладно, за резкий выговор не обижайся на меня, терпеть не могу хлюпиков. Сам должен понимать, контра зашевелилась, нужно действовать оперативно и каждый день раскалывать их до самого копчика. Сейчас пойдешь со мной, и я покажу тебе, как работают настоящие следователи. Увидишь, как ведется допрос третьей степени , и заметь, они в день разоблачают до десяти врагов народа – вот какими темпами ты должен работать, а с методами ты сейчас ознакомишься.
Спустившись в подвальное помещение, Овчинников повел за собой Зеленцова по мрачному коридору. С правой стороны располагались камеры, в которых теснились двадцать человек вместо положенных трех. Ночью арестованным приходилось сидеть и спать поочередно, так как размеры камер не позволяли всем разом уместиться на трех, железных нарах. Днем подследственным категорически воспрещалось садиться, а тем более ложиться, того, кто нарушал распоряжение начальника тюрьмы, ожидал перевод в карцер. Камеры и коридор не отапливались, только температура человеческих тел поддерживала тепло в помещениях.
Дойдя до конца коридора, Овчинников постучал по двери кулаком. Изнутри послышался шум открываемого засова и крупный, вспотевший мужчина в фартуке, отдав честь, запустил в допросную камеру офицеров. Это был сержант Латышев. Зеленцов обратил внимание, что фартук и засученные до локтей рукава, были забрызганы кровью.
Перед столом на стуле сидел мужчина среднего возраста. Лицо его было избито, правое ухо кровоточило. С нижней губы тоненькой струйкой спускалась окровавленная слюна. Руки были стянуты назад сыромятным ремнем, а голова беспомощно свисала на грудь.
– Как дела, арестованный разоружился ? – спросил Овчинников второго «забойщика» в форме сотрудника НКВД, в звании лейтенанта, им оказался следователь Редькин.
– Пока упорствует, но ничего, сейчас заговорит. Можно продолжать допрос?
– По третьей степени сильно не усердствуйте, он еще должен дать показания на своих сотоварищей.
Следователь Редькин взял в руки большой деревянный молоток и приставил его к руке арестованного, а сержант Латышев со всей силы ударил другим молотком по пальцам арестанта. Резким криком, а затем жутким завыванием наполнилась камера. Последовал удар молотком по плечу. Опять вскрик и арестованный замычал что-то невнятное, пуская кровавые пузыри изо рта.
– Подожди, – остановил Овчинников Латышева, – кажется, он что-то пытается сказать.
– Я все подпишу, только больше не бейте, – еле слышно проговорил с украинским акцентом арестованный.
– Ты признаешься, что состоял в контрреволюционной, кадетско-монархической повстанческой организации? – спросил Овчинников, садясь за стол напротив истязаемого. Тот кивнул головой. – Не слышу!
– Признаю…
– Сколько человек состояло в вашей группе, располагавшейся в Выселках?
– Я не знаю.
– Двенадцать, если быть точнее, – Овчинников делал упор на количество людей.
– Да двенадцать.
– Кто был организатором, кому вы подчинялись?
– Я не знаю имен, мы люди маленькие.
– Не ври! В ЗапСибкрае во главе вашей организации стояли: бывший князь Волконский, князь Ширинский-Шахматов, Долгоруков, поддерживающие связь с бывшим генералом Эскиным. Тебе ведь известны эти фамилии? – продолжал подсовывать информацию Овчинников.
– Да, известны.
– Ну, вот, идем дальше.
– Через своего человека, я доставлял сведения о готовящемся мятеже в Кожевниковском районе, от него же получал разные приказы.
– Вот и молодец. Осталось только выяснить имя этого человека и подписать протокол. Видишь, как свободно стало на душе, а как легко осознавать, что физические страдания закончились, – с издевкой сказал Овчинников и обратился к Зеленцову, – садись на мое место и в том же духе продолжай допрос.
– Писать умеешь? – спросил Зеленцов арестованного.
– Не обучен грамоте, товарищ начальник.
– Какой я тебе товарищ? Откуда же тебя принесло в Сибирь.
– Год назад с Украины выслали, всей семьей в Выселки привезли.
– Видимо ты был ярым противником вступления в колхоз, раз тебя сослали в Сибирь. Ладно, снимете с него отпечаток большого пальца. Редькин, доведешь его дело до конца и все протоколы через меня подашь на подпись товарищу капитану, проведешь обвиняемого по 1 категории.
– Слушаюсь товарищ старший следователь.
Овчинников приподнял брови от удивления и, улыбнувшись, отдал распоряжение:
– Зеленцов, и ты Редькин, со мной в коридор.
Выйдя за дверь, Овчинников потрепал Зеленцова по плечу.
– Поразительно, но ты делаешь успехи, видно недооценил я тебя, поторопился с выводами. Теперь-то ты понял, как надо работать?
– Понял товарищ начальник горотдела, – улыбнулся Зеленцов.
Овчинников достал из папки лист и предал его следователю.
– Редькин, вот список, допросишь этих гадов. Расторопных следователей тебе в помощь я пришлю. Если будут упорствовать…
– Не-не, Иван Васильевич, у нас разговорятся, как начнем ноготки тянуть с пальцев, так душа с разговорами сразу наружу запросится.
– Вот и ладно. А ты Зеленцов, чтобы к концу недели всю сектантскую группу подвел под 1 категорию, иначе смотри, – Овчинников погрозил кулаком и направился по коридору к выходу. Навстречу ему два конвоира тащили волоком избитую женщину в обморочном состоянии. Овчинников остановился и, присмотревшись к арестованной, скомандовал:
– Бойцы, ну-ка стоять!
Один конвоир отпустил несчастную и, отдав честь, доложил:
– Товарищ капитан, арестованную Марусеву только что с допроса «ведем» в камеру.
– Приведите ее в чувство и доставьте ко мне в кабинет.
Не смотря на истерзанный вид женщины, Овчинников узнал в ней Клавдию Марусеву. Она работала у него в горотделе машинисткой, в то время когда он занимал должность начальника НКВД в Прокопьевске. Через некоторое время за хорошую работу его повысили в должности и перевели в Томск.
Овчинников сел за стол, закурил и призадумался. Теперь он наверняка узнает, где сейчас находится Лидия Смирнова, работавшая у него секретарем. Лида внезапно исчезла из Прокопьевска, когда под чутким руководством Овчинникова была арестована на руднике группа начальников-вредителей. Смирнова была дочерью директора банка и работала в горотделе НКВД. Она приглянулась Овчинникову, хотя была замужем, и он при каждом удобном случае напоминал ей о своих симпатиях. Начальник упорно преследовал свою цель и уже без обиняков предлагал Лидии вступить с ним в интимную связь. Девушка держалась достойно и каждый раз напоминала, что любит своего мужа, с которым прожила после свадьбы чуть больше года.
Овчинников сфальсифицировал обвинение на ее мужа и незамедлительно арестовал. Добиваясь благосклонности Лидии, начальник шантажировал тем, что отпустит мужа, но непреступная девушка не хотела даже слушать бесстыдного лейтенанта, охочего до каждого смазливого личика. Своими отказами она только разжигала в нем страсть, чувствовалось, что Овчинников не просто так домогается, он полюбил Лиду. Правдами и неправдами, добиваясь согласия девушки, он даже разрешил личную встречу Лидии с мужем, перед тем, как его этапировали в Новосибирскую тюрьму. После свидания с мужем, которого ей не суждено было больше увидеть, Лидия все равно не стала любовницей Овчинникова и, не увольняясь с работы, исчезла из Прокопьевска.
Стук в дверь отвлек Овчинникова от мыслей.
– Войдите.
– Товарищ капитан, арестованная Марусева доставлена, разрешите ввести? – Спросил конвойный.
Капитан кивнул и бедная, изможденная от пыток и недосыпаний женщина, едва передвигая ногами, прошла до середины комнаты.
– Садись, – капитан указал рукой на стул и, махнул конвоиру, чтобы он закрыл дверь с обратной стороны.
– Ну, что Клавдия, все упорствуешь, не хочешь говорить, где скрывается твой отец?
– Я не знаю, – едва слышно произнесла женщина и, не сдержавшись, заплакала, – Иван за что?
– Все, что было в Прокопьевске – это в прошлом. И я тебе не Иван, а начальник горотдела НКВД капитан Овчинников. А теперь слушай меня внимательно: мне только стоит вписать твою фамилию в этот бланк, и сегодня же ночью ты исчезнешь. Надеюсь, ты понимаешь, что навсегда. Но, если ты скажешь, где скрывается твой отец, тебя направят в «Шестерку », отсидишь свои пять лет и будешь жить дальше.
– После ареста всего начальства рудника, отец срочно уехал и никого из родных не предупредил.
– Врешь сука, знаешь! Неужели отец не поддерживает с тобой отношения? Я вижу, ты так и не поняла, всей серьезности ситуации.
Клава замотала головой и пуще заплакала.
– Ладно, не хочу тратить на тебя личное время, пусть тобой следователи занимаются. Меня интересует еще один вопрос: ты знаешь, где скрывается Лида?
Клавдия съежилась, и сразу не сообразила, что ответить.
– По тебе вижу, что знаешь.
Женщина продолжала молчать.
– Вы же с Лидой были подругами… Давай договоримся так, я избавляю тебя от ночных жестких допросов, а ты мне скажешь, где скрывается Лида. Станешь выкручиваться, возобновлю практику допросов, все равно заговоришь.
Овчинников положил палец на кнопку звонка, давая понять, что опрос закончен.
– Она в Томске.
– Лида здесь?!
– Да, она ходит на лекции и готовится к поступлению в медицинский институт.
– А ее отец, он тоже здесь?
– Да, они живут вместе в одной квартире.
– Адрес, быстро.
– Я не знаю точно, где они живут, но вы можете найти Лиду в библиотеке, она часто там бывает.
– Ну, после того, как ты сдала мне Лидию, может, все-таки скажешь, где прячется твой отец?
Клавдия глянула изумленными глазами на Овчинникова и молча замотала головой.
– Ладно, мы и без тебя его разыщем. Но смотри Клавдия, если он попадется, и мы узнаем, что ты была в курсе, где он скрывается… В общем, ты меня поняла.
Капитан вызвал конвойного и приказал отвести женщину в камеру со смягченным режимом содержания. На самом деле все обстояло куда сложнее: он покачал головой ей вслед и, закрыв папку под номером 241, подумал: «Следствие по ее делу окончено. Сегодня ночью она все равно подпишет признание в участии в контртеррористической организации, а завтра ее отвезут к месту исполнения приговора».
В организованности подобного мероприятия Овчинников не сомневался, потому что сам принимал участие в процессе. Такие дела решались экстренно, можно сказать за одни сутки: справка НКВД об аресте, обвинение в заговоре, выдавливание показаний, подписание признательного протокола и обвинительного заключения, решение тройки и ВМН в виде расстрела. Постановление тройки не оспаривалось, и в кратчайший срок приговор приводили в исполнение.
Что для капитана какая-то Клавдия Марусева, когда в мае месяце перед ним сидела бывшая княгиня Елизавета Александровна Волконская, высланная со своим мужем А.В. Волконским из Ленинграда в Томск. Овчинников дал свое согласие и подписал справку на арест Волконской за участие в контртеррористической организации «Союз спасения России». И таких «клиентов» было много и с «благословления» Овчинникова они ушли в небытие. Несколько месяцев назад он был старшим лейтенантом и начальство, оценив по достоинству его труд, присвоило ему звание капитана.
Овчинников вызвал начальника спецкомендатуры и отдал распоряжение, чтобы в окрестный лес направили команду для снятия дерна и подготовки общей могилы. Тридцать семь человек, приговоренных тройкой к расстрелу сразу же после исполнения приговора необходимо вывезти ночью и закопать в землю, а сверху уложить дерн. Мест для погребения в городе не хватало, и трупы приходилось вывозить за пределы. Во избежание утечки информации, персонал горотдела НКВД и милицейские работники не контактировали между собой и выполняли свои функции по отдельности. Расстрельная команда работала слаженно. Чтобы чекисты, исполняющие приговоры не чувствовали себя уставшими и не страдали от чрезмерных психологических нагрузок, им дозволялось поддерживать себя спиртом. Приговоренных, под предлогом перевозки в другую тюрьму, сопровождали в подвальное помещение и, заводя в камеру, расстреливали. Трупы выносили на задний двор и, складывая в бортовую машину, накрывали брезентом и вывозили к месту захоронения. Таким местом до некоторого времени, считалась гора Каштак.
Общаясь с коллегами из разных городов, Овчинников получал советы, а также делился своими, как быстрее и экономичнее исполнять смертные приговоры. Приходилось беречь отпущенные по лимиту патроны и тогда «врагов народа» душили веревками, натирая их мылом. Отработанные до механизма движения позволяли палачам сводить до минимума время исполнения приговора. Минута – рекомендуемый показатель для удушения человека. Нередко подобные советы Овчинников получал и от начальства, дабы не тревожить ночами местных жителей шумными выстрелами.
Была другая возможность спешной ликвидации и приговоренного направляли по подземному переходу между управлением НКВД и следственной тюрьмой. Человеку со связанными за спиной руками стреляли в затылок и завершали исполнение контрольным выстрелом.
Захоронение трупов требовало времени и участия специальной бригады, и порой, когда ни того ни другого не доставало, в ходе секретной операции применялось сожжение. Сам факт сжигания трупов, безусловно, замалчивался.
Неделю назад 25 июля руководящий состав Томского НКВД и в том числе Овчинникова, вызвали на срочное совещание УНКВД в Новосибирск. Начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Миронов дал жесткую установку: в каждом округе, районе, городе, необходимо арестовывать энное количество «врагов народа». Безотлагательно проводить следствие и передавать дело судебной тройке. В основном применять к арестованным две категории: 1 – расстрел, и 2 – десять лет заключения без права переписки.
Возвращаясь в Томск после совещания, Овчинников находился в приподнятом настроении, потому как предварительная работа оперативного сектора, проведенная накануне, не прошла даром. В результате поисков было выявлено большое количество контрреволюционеров: кулаков, белобандитов, и прочих уголовников. Кроме этого в горотделе у оперативников рассматривались новые донесения и готовились для утверждения начальством, с последующим задержанием подозреваемых.
Не беря во внимание другие города, в одном только Томске отпускался лимит для ареста десяти тысяч человек по первой категории, и по второй, свыше двадцати тысяч. Особый упор делался на раскрытие и разгром организаций, сформированных за последние годы для борьбы с советской властью. Сегодняшний допрос Овчинниковым в подвале следственной тюрьмы, как раз указывал на уровень работоспособности чекистов.
Чтобы заметно увеличить раскрываемость подобных организаций, Овчинников и его коллеги применили метод, давно практикующий в органах НКВД. Агент-провокатор организовывал вокруг себя группу людей, затем сеть расширялась и все, кто даже в малой степени были замечены в контакте с организаторами, были взяты органами на заметку. Чем звучнее были фамилии мятежников, тем больше дивидендов в качестве наград и повышения в звании, предполагалось получить от высшего начальства.
По сфабрикованному чекистами делу, штаб восстания должен располагаться в Новосибирске, а главные части мятежного войска в менее крупных городах. Остальные подразделения должны базироваться, в районах, поселках, деревнях. Группы и отряды прошли тайную военную подготовку. В состав восставших входят: руководители предприятий, рабочие, крестьяне, священнослужители, отбывающие ссылку кулаки и белобандиты. Все эти мнимые контрреволюционеры находились под прицелом оперсекторов НКВД, ожидавших приказа сверху о начале арестов. Подготовленные списки уже имеются у начальников горотделов НКВД.
И вот, Овчинников получил приказ о начале массовых мероприятий. По его распоряжению чекисты ринулись производить повальные аресты, каждый день, заполняя тюрьмы «врагами народа». Партия и правительство не скупились в людских ресурсах, направляя на ответственные участки молодых следователей, еще не окончивших межкраевых школ НКВД. Машинисток, прошедших курсы и отбивающих дробь по клавишам, печатая фамилии приговоренных к ВМН и десяти годам без права переписки. Всевозможный транспорт: гужевые повозки, грузовики, спецвагоны и плавучие баржи – все было готово к приему «врагов народа».
Овчинникову прислали из УНКВД малоопытных следователей, еще не способных различить среди массы арестованных настоящих шпионов и вредителей. По его подсчетам эти юнцы будут раскрывать от одного до трех дел в неделю. Сколько же тогда времени потребуется на борьбу с «врагами народа»?
Как правило, отработанная практика конвейера Овчинниковым и следователями сводилась к тому, что протоколы допросов заранее заполнялись машинным текстом или писались следователем от руки. Документы усиливались показаниями разных арестованных по одному и тому же делу и их подписями. Обвинительное заключение, затем решение и приговор тройки, не подлежащий обжалованию. В силу вступало последнее действие – расстрел. Тела убитых тайно вывозили к месту захоронения, при последующем оповещении родственников, что приговоренный осужден на 10 лет без права переписки и отправлен по этапу к месту отбывания наказания.
Таким образом, отработанная схема с массовыми спецоперациями действовала безотказно, претворяя главный Сталинский тезис в жизнь: «Развитие социализма в молодом советском государстве значительно замедляется антисоветскими элементами. Кулаки, белогвардейцы, западные переселенцы (немцы, поляки, прибалтийцы) являются эксплуататорами и врагами трудового народа. Партия и ее руководители в кратчайший срок должны избавиться от обременительного и опасного балласта».
Овчинников прошел к начальнику тюрьмы и, отдав ему последние распоряжения по поводу ночной, коллективной «свадьбы », позвонил в спецкомендатуру и приказал начальнику прибыть в следственную тюрьму. Затем через тоннель, расположенный глубоко под землей прошел в соседнее здание управления НКВД.
Формально, отчитавшись перед начальством, Овчинников направился в служебной машине, чтобы поехать в библиотеку, которую, по словам Клавдии, посещает Лидия. Добравшись до места и, подождав полчаса, он протянул личному водителю фотографию Смирновой и распорядился:
– Проследишь, куда она направится, где проживает, с кем общается, и вечером доложишь.
– А если ее сегодня не будет?
– Я подключу еще одного человека, он продолжит наблюдение. Постарайся не выдать себя, подозреваемая не должна догадываться, что за ней ведется слежка.
Но все наставления оказались ненужными, после того как Овчинников увидел, как из здания библиотеки выходит молодая, красивая женщина. Он узнал ее – это была Смирнова. При виде «возлюбленной» учащенно забилось сердце. Он облегченно вздохнул: отпала надобность следить за ней. Овчинников решил, не откладывая поговорить с Лидией и приказав водителю ждать, направился через дорогу навстречу идущей по тротуару молодой женщине.
Если бы в тот момент перед Смирновой внезапно оказался разъяренный медведь, она была бы не так поражена и напугана. При виде Овчинникова женщина растерялась и остановилась. До капитана оставалось каких-нибудь десять метров. Она резко развернулась и, сойдя с тротуара, поспешила перейти дорогу.
– Смирнова, стой! – Услышав за спиной резкий оклик, она перешла на тротуар и бросилась бежать. И вдруг перед ней появился какой-то мужчина. Раскинув руки в стороны, он преградил ей дорогу.
«Все, попалась, – мелькнуло в голове, – мерзавцы, все-таки нашли». Лиде ничего не оставалось, как остановиться. В надежде, что произойдет какое-нибудь чудо, и можно будет ускользнуть от не желаемого поклонника, она сосредоточила свое внимание на действиях обоих мужчин. Когда Овчинников подошел вплотную, Лидия попыталась обойти его. Ухватив за локоть, он притянул ее к себе.
– Лида, мы должны поговорить.
– Нам не о чем с вами разговаривать, пустите меня, – она нарочито перешла на официальный тон и попыталась высвободить руку.
– Ты не можешь простить мне арест твоего мужа, но в той ситуации я был бессилен ему помочь, на него официально был зафиксирован донос.
– Это Вы тогда были начальником горотдела. И это Вы подписали приказ об его аресте и отправке из Прокопьевска. Овчинников, Вы отвратительны мне. Вы… – Лидия вобрала в себя побольше воздуха и выпалила, – Вы сломали жизнь всем моим родным!
– Замолчи, иначе у тебя будут неприятности, – его раздражало поведение Смирновой.
– И что Вы мне сделаете, арестуете?
– Да, я имею на это право.
– И на каком же основании?
– Твой отец в розыске и как только мы найдем его, немедленно арестуем. Он является пособником врагов народа, арестованных на руднике, а ты заведомо знавшая о его связях, не известила наше ведомство, и вдобавок ко всему ты целый год болталась неизвестно где, а теперь живешь в Томске без прописки.
– Называйте вещи своими именами – не донесла на своего отца, а что касается прописки, то я еще не выписалась из Прокопьевска, а только-только подала документы в мединститут.
– В который тебя ни за что на свете не примут, если я сделаю один звонок.
– Овчинников, что Вы от меня хотите?
– Лида, ты же знаешь, как я отношусь к тебе, – капитан смягчил тон, – тебе ни в чем не будет отказа, если ты согласишься стать моей. И отцу твоему я постараюсь помочь…
– Ага, моему мужу Вы уже помогли. Я никогда Вас не прощу и ни за что на свете не стану с вами жить.
Лида высвободила руку из цепких пальцев капитана и отступила на шаг.
– Подумай о своем отце, у тебя еще есть время, не усугубляй свою участь.
Лида молча замотала головой и, повернувшись, быстро пошла по тротуару. Овчинников злобно сощурился и движением руки остановил своего сотрудника, рванувшегося за Смирновой. Наблюдая за удалявшейся женщиной, капитан моментально сформировал в голове последующий план. Вернувшись в управление, зашел в свой кабинет и первым делом вызвал начальника милиции. Отдал ему срочное распоряжение разыскать проживающего в городе отца Смирновой, и подписал постановление о задержании обоих и доставке в следственную тюрьму.
Фальсифицируя некоторые политические дела, Овчинников чувствовал себя уверенно, так как надежно был прикрыт руководством. Интерес, конечно, состоял в своеобразном соревновании между областными УНКВД, получающими лимит на арест граждан. Но, «выработав» положенную норму, они с чрезвычайной настойчивостью выпрашивали повышения лимита. На совещаниях УНКВД ЗапСибкрая торжественно звучали фамилии особо отличившихся чекистов, в их число входил и Овчинников.
Ночью, когда Овчинников спал в своей квартире, его разбудил звонок телефона. Из тюрьмы доложили, что арестованная Смирнова уже сидит в камере. Через полчаса он сидел в служебном кабинете и, ехидно улыбаясь, смотрел с прищуром на Лидию. После жаркого дня, воздух казался удушливым, и чтобы проветрить комнату, он распахнул оконные створки. От свежего ветерка, ворвавшегося в кабинет, дышать стало легче. Решетки на окнах после небольшой реконструкции старинного здания еще не установили. Овчинников осмотрел темную улицу и, задернув занавески, сел за стол.
– Как видишь, уговаривать тебя я больше не стану. Своих слов я на ветер не бросаю. У тебя есть два пути, чтобы выйти из этого кабинета: либо ты согласишься жить со мной, либо угодишь в лагерь. – Какой же Вы все-таки нахал и подлец, Овчинников. Не зря Вас за глаза называют комбинатором . Уверена, что мое согласие стать вашей любовницей – это всего лишь некая форма. Вам не столь важно мое согласие, как чувство удовлетворения, что Вы унизили меня. Я убеждена, что десятки женщин, оказавшихся в подобной ситуации, без раздумывания лягут с вами в одну постель. Запомните Овчинников, я не из их числа.
Овчинников дерзко усмехнулся.
– Ты плохо кончишь и, по всей видимости, очень скоро. На тебя заведено политическое дело, – капитан похлопал ладонью по папке, – в моей компетенции передать его выше, но я могу и не делать этого. Ты же не хочешь разделить участь со своим мужем и закончить жизнь так бессмысленно…
– Что Вы хотите этим сказать? Что с Егором?
– За участие в антисоветском заговоре и измену родине, твой муж приговорен к смерти. Приговор приведен в исполнение.
– Вы лжете!
– Хочешь ознакомиться? Пожалуйста, вот выписка, – Овчинников достал из папки лист и пододвинул его к Смирновой.
Строки машинописного текста запрыгали перед ее глазами. Едва дочитав до конца, она гневно произнесла:
– Какое же Вы чудовище.
– Ты теперь вдова и можешь начать новую жизнь, в противном случае ты попадешь под недавно вышедшее постановление, жен изменников родины ждет срок до восьми лет лагерей.
Лидию захлестнула волна ярости. Она резко вскочила и плюнула ему в лицо. Овчинников оставался невозмутимым и пока доставал из брюк платок и утирался, Лида воспользовалась его заминкой. Ловко вскочив на подоконник, она выпрыгнула из окна. Приземлившись на ноги, упала на колени и, вскочив, бросилась бежать по пустынной темной улице. Затем долго ходила по ночному Томску и, шарахаясь от случайных прохожих, пряталась в темных подворотнях. Присела на лавочку в затененном скверике и, пытаясь унять воспаленные мысли, обдумывала ситуацию. «По всей вероятности – это конец. Овчинников посадит меня. А за что? О, эта сволочь нашел причину. Егора же он подвел под расстрел. – На глаза навернулись слезы от воспоминания о страшной новости. – Ладно бы я одна пострадала, так нет же, этот изверг собирается арестовать папу. Что же мне делать, как поступить? Не идти же на поклон к этой сволочи. Я лучше наложу на себя руки, чем стану его подстилкой! Нет, Овчинников от меня не отстанет, и даже если я уеду в другой город, его организация найдет меня на краю света. Что же мне остается? Пойду, попрощаюсь с папой, наверно мы не скоро увидимся. Меня арестуют, но я все равно буду сопротивляться. Овчинникову не удастся засадить меня в тюрьму». С такими грустными мыслями она вернулась на квартиру к своему отцу. Напрасно она думала опередить людей Овчинникова, ее уже ждали с новым ордером на арест. Мебель была сдвинута с мест, в вещах копались, наверняка искали какие-то улики. Лида хотела обнять отца, но ей не позволили, и демонстративно одев на запястья наручники, повели к выходу. Она резко обернулась: отец провожал ее печальным взглядом. Она кивнула ему и уже скрылась за дверьми, как услышала оклик:
– Лидочка, за меня не волнуйся, все будет хорошо…
– Молчать! – Его слова перекрыл злобный выкрик офицера.
Смирнову, как она и предполагала, снова доставили в тюрьму на Ленина 42, и после изнурительного допроса и обвинения в пособничестве «врагам народа», спустили в подвальную камеру. Овчинникова она больше не видела, ее дело вел молодой следователь, пытаясь запутать и запугать. Не добившись от Смирновой признания и подписи протокола допроса, передал ее дело другому, более опытному следователю. Если бы она подписала хоть один документ, то непременно разделила участь своей подруги, Клавы Марусевой, которую по приговору тройки, уже расстреляли.
Смирнову перевели в шестой лагерь, где содержались около тысячи таких же обездоленных, запуганных и отрешенных от всего мира женщин. Ей пришлось испытать многочисленные допросы, пережить голод и холод. Иногда ее доставляли в следственную тюрьму, и там она чувствовала невидимое присутствие «зверя». Она знала, что больше не интересна Овчинникову, но понимала ясно, что он ждет, когда она сломается. Один раз, когда Лиду привезли в тюрьму для допроса, наглый следователь повел себя неподобающим образом, за что она запустила в него чернильницей. По прибытию в лагерь, ее посадили в изолятор. Был еще ряд наказаний за ее свободолюбивые взгляды и недовольные высказывания в адрес начальства лагеря. Благодаря беспринципности некоторых женщин – тайных доносчиц, ее запирали в камеру ШИЗО. Наконец состоялся суд, и Смирнова получила шесть лет лагерей. Впереди ее ожидал суровый срок, казалось непосильный для женщины. Но она все выдержала, и могла с гордостью сказать людям, что всегда оставалась человеком, не смотря на тяжкие испытания, свалившиеся на нее в те страшные и трудные годы. Судьба отца, осталась для Лидии неизвестной.