Вечером сержант, что заведовал "красным уголком", сходил на почту, принёс письма, посылки. У батальона был маленький праздник: солдаты ели конфеты, читали вслух избранные места из переписки с друзьями и хором смеялись. И только Кацевалков спрятал своё письмо от земляков, держался весь вечер отдельно, особнячком, а утром, когда батальон ушёл на позицию, рядовой Кацевалков, заступивший со мной в наряд по кухне, напился.
Сама по себе пьянка в батальоне - ЧэПэ. В наряде - тем более, но судя по тому, как спокойно к этому отнёсся повар - наше непосредственное начальство, - такое ЧэПэ с Кацевалковым случалось часто. Оно было ему не в диковинку. Кацевалков, шатаясь, прохаживался по варочному залу, а повар делал своё ежедневное дело и мирно его уговаривал:
- Слушай, Кацевалков, пойди-ка ты проспись, пока не пришёл капитан. Придет - ей богу, я тебя заложу. Чтоб ты на меня завтра не обижался...
- Знаешь, почему я тебя не уважаю? - отвечал Кацевалков. -
Потому что ты жмот и зануда. Чего ты ко мне привязался?
- Потому что котлы опять будут студенты мыть! А ты знаешь. как они моют...
- Не бзди, сам помою! - Кацевалков похлопал меня по плечу и тупо уставился на дверь. - А этих зачем позвал?
В дверях варочной стояли солдаты-первогодки, которых повар поставил варить еду подсобной свинине.
- Земляки, - сказал Кацевалков. - Шагом марш на задний двор!
- Пойдём, Колюня, в казарму, - сказал один из них. - Мы за
тебя отдневалим. Зачем тебе неприятности...
- Ха-ха, салаги! Нашли чем меня пугать! А я, может, люблю неприятности. А у меня, может, душа их просит. Я жить без них не могу!
Солдаты переглянулись, но ничего не ответили. Кацевалков их озадачил: с одной стороны, они пришли помочь земляку, проявили заботу о "старике", который находился "не в форме", а с другой - спасали своё отделение от неминуемого наказания. Ведь, если Кацевалкова в таком виде застукает капитан медслужбы, навещающий кухню каждый день перед обедом, пострадает не один он. Пострадает всё подразделение, потому что об инциденте узнают в полку.
- Колюня, - пришёл я к ним на помощь,- посмотри на себя: ты же лыка не вяжешь... Позволь подневалить ребятам.
Колюня послал нас в "дупель", после чего солдаты выразительно плюнули ему под ноги и ушли. Мы с поваром остались уговаривать его вдвоём.
Кацевалков внешне - безобидный малый. Но это только внешне. Когда у него неприятности: стычки с командирами, или плохие вести из дому, он обязательно напивался и провоцировал драку. Дрался он плохо, и, как правило, бывал бит. А так как дрались по неписанному закону до первой крови, он, уходя от позора, под шумок сам задевал себя по носу, из слабого носа начинало капать, противников разнимали, и Колюня ходил потом по батальону, как герой: "Я бы ему показал ещё!" Наказывали его в батальоне больше всех. А он ещё и ещё раз напрашивался на наряды и взыскания. Нравилось ему это что ли, или он находил в этом какое-то горькое удовольствие...
Вскоре на кухню заглянул Сашка. Вернувшись с позиции, он встретил по дороге земляков Кацевалкова, и они послали его ко мне на подмогу. Мы отошли в сторону раздаточного окна.
- Как бы его отправить в казарму? - спросил я, кивнув на Кацевалкова.
- Дать ему по шее, да вытурить из кухни, - сказал Сашка.
- Да он какой-то чокнутый: лезет на рожон. Надо бы по-хорошему.
В это время раздался шум из варочной. Это повар воевал с Кацевалковым за свой поварской черпак.
- Отвали на фиг! - кричал Колюня и лез к котлам снимать пробу.
Повар с трудом отобрал у него черпак, захлопнул крышку котла и заслонил его своей грудью. Тогда Колюня подскочил к посуде, схватил раздаточный половник и открыл второй котёл.
- Я жрать хочу! - нахально заявил он, орудуя в каше половником, как ложкой.
Повару это всё надоело.
- Присмотрите за ним, - сказал он Сашке и мне, а сам пошёл во двор за дежурным лейтенантом.
Сашка кипел. Он рвался осуществить своё предложение: дать Кацевалкову по шее. Конечно, один на один он бы с ним не справился, а чувствуя за спиной товарища, так и рвался в бой. Мне приходилось держать его за рукав.
А Кацевалков безобразничал во всю: попробовав каши, он затем залез в котёл со щами, вытянул несколько черпаков, поковырялся в кастрюле с подливкой. Но когда он тойже ложкой полез в компот, тут я не выдержал и отпустил Сашку.
Сашка, не долго думая, налетел на Кацевалкова и толкнул его на плиту. Плита загудела, как пустой котёл. Кацевалков не ожидал нападения и чуть не попал рукой в кипяток. Рассвирепев, он схватил ложкой жирный кусок из соуса и смазал Сашку им по усам... Сашка тоже не растерялся и тут же поддел Колюню ногой. Тот растянулся на скользком кухонном полу.
Колюня не сразу поднялся. Видимо, падал, сел на кобчик. А когда пришёл в себя и готов был броситься на Сашку, я с половником в руках уже встал рядом с Сашкой и сказал:
- Колюня, не балуйся. Не то мы из тебя отбивную сделаем.
Кацевалков слегка опешил Он начал искать глазами, чем бы ему вооружиться. Я даже струхнул малость: вдруг он схватит нож для разделки овощей. Тогда нам придется туго. Нас выручил повар.
- Кацевалков, там тебя земляки вызывают, - сухо сказал он,
появившись в дверях. Кацевалкову было, конечно же, начхать на земляков, но он увидел достойный путь к отступлению.
- Ну, усатый, мы с тобой ещё встретимся, - сказал он. Сашка промолчал.
- Шагай, шагай! - сказал я.
- А с тобой тоже, - пообещал он мне. - За мной должок, я не забуду.
Мы вышли вслед за ним на крыльцо. Возле столовой его ждали не земляки, а лейтенант Теодоровский и два здоровяка - сержанты. Кацевалков тут же понял, чем для него пахнет эта встреча. Он кинулся отступать, но в дверях стояли мы с Сашкой.
- Куда! - закричал один из сержантов. - К нам! Сюда, голуба! Мы по твою душу.
Один из них подскочил сзади и ловко сдёрнул с Кацевалкова ремень. Колюня неловко размахнулся и лягнул его сапогом по ноге.
- Но-но, не шали, конь ретивый! - второй перехватил его поперёк
туловища. Ремнём они скрутили ему руки за спину и с прибаутками:
"Рученьки вы мои, шаловливые..." - весело повели на батальонную гаупвахту.
Кацевалков шел между ними, как герой.
- Точно вам говорю: он с приветом, этот Колюня, - сказал Сашка, когда мы начали накрывать на столы.
- Есть немножко, - подтвердил повар. - Ребята говорят: он, как
напьется, так пристаёт к ним: "Ребята, дайте мне в морду!" - "За что?"-спрашивают. - "А просто так."
- Ясно: больной! - сказал Сашка. - Я читал, что так проявляются
некоторые психические расстройства.
- Ну, и как, дают? - спросил я.
- Когда как. Если разойдётся, как сегодня, то и дают. Как же
иначе его утихомирить? Шебутной больно. А от****ят хорошенько, он и успокоится. Его уже все знают.
- А трезвый он как, сильно дерётся?
- Да где там...
- Помнит, кто его тузил?
- Ты на его угрозы плюнь и разотри. Трезвый он не будет драться. Это он выпивши, да на людях хорохорится...
- Ничего, я с ним один на один поговорю.
- Смотри только, чтобы трезвый был. Он тогда не такой скандальный.
До этого разговора я не придавал словам Кацевалкова серьёзного значения, Мало ли что вякнет под градусом пацан. Хоть, на первый взгляд он крупнее меня, ловкости в нем не было никакой. Я его не боялся. Другое дело, если он затеет драку с Сашкой. Мало того, что Сашка слабее его. Скандал с дракой между солдатом срочной службы и курсантом разразился бы на всю часть. И тогда не станут разбираться, кто начал, кто прав. Всыпят обоим на полную катушку. Да и майору нашему будет неприятность. А этого допустить нельзя. Майор у нас будет принимать экзамен.
Через день Кацевалкова привели с позиции дневалить на кухне. Чем зря хлеб жевать и плевать в потолок на губе, пусть лучше потрудится, - решили командиры. Он ходил по хозяйственному двору притихший, без ремня и погон и, глядя на него, трудно было
поверить, что этот хлыщ так буйствовал накануне. Однако, заметив Сашку в столовой, он сразу поймал его в прищур своих узких глаз и долго водил, как на прицеле. Я понял, что он не забыл свою стычку с ним и при случае постарается ему отомстить.
Сашка сидел за крайним столом спиной к раздаточному окну и не мог видеть Кацевалкова и его прицеливающегося взгляда. Он сидел и на всю столовку рассказывал, как он лихо посадил Кацевалкова на мягкое место: "Я ему хрясь по шнобелю, он с копыт - брык!" А потом, ободренный всеобщим вниманием, пустился в отвлеченные рассуждения:" И что с ними твориться, когда их невесты выходят замуж! Вселенская трагедия! Это же какой великий повод нажраться, поплакать, и, размазывая по роже сопли, кричать на всю часть:"Нет в жизни счастья!". До Кацевалкова, безусловно, долетали некоторые его фразы, и он, конечно же, догадался, что речь идёт о нём. Выражение лица у него застыло. Он готов был броситься на Сашку в любую минуту. Мне хотелось показать Сашке хоть бы взглядом:"Попридержи язык, дружище. Тебя слышат. Не доводи до греха." Но Сашка не только не видел меня, он даже не смотрел в мою сторону. И всё, что я сделал, это - пересел к краю стола чтобы в случае чего быть рядом.
Момент Кацевалков выбрал удачный. Только дежурный с Сашкиного стола пошел к раздаче, чтобы набрать добавки, как он уже выскочил оттуда с запасным чайником. Я думал, он заберёт у дежурного пустой чайник, а сам отдаст ему полный, но Кацевалков отодвинул дежурного в сторону и сам понёс чайник к столу. Только тогда я понял, что он задумал, когда увидел, что рука его замотана мокрой тряпкой.
Я подскочил к нему сзади, когда он уже поставил чайник на крышку алюминиевого котелка с кашей. С высоты котелка стоило ему только слегка толкнуть его в нужную сторону, и пять литров кипятка ручьём бы выплеснулись на Сашку. А тому даже некуда было отодвинуться. И справа и слева от него сидели солдаты.
Всё произошло само собой. Я вынырнул у Кацевалкова из-под руки и сказал:
- А вот и добавка! Вот спасибо, Колюня, - Кацевалков отшатнулся.-
Осторожно, не ошпарь себе руки...
Мы стояли друг против друга, вцепившись в дужку чайника, и каждый тянул его на себя. Чайник балансировал на котелке, дужка жгла руку, из-под сдвинувшейся крышки поднимался пар.
- Отпусти, Колюня, - как можно миролюбивее сказал я.
- Я не тебе принёс, - прошипел Колюня.
- Я знаю, кому ты принёс.
- Я не тебе принёс.
- Я сам налью, Колюня.
Он имел неоспоримое преимущество: его рука была в тряпке, и, если бы тут было поменьше наших ребят, он обязательно вылил бы этот чайник на меня. Если бы было поменьше народу... А тут ещё как раз из офицерской столовой вышел дежурный - лейтенат Теодоровский, и Кацевалкову пришлось ретироваться. Но он так толкнул на меня чайник, что и мне досталось: из носика хлюпнуло на ноги. Никто не обратил внимания на нашу перепалку, тем не менее, когда я наливал себе чай, руки тряслись, как после хорошей драки.
Идиот!, - ругал я весь день себя, - и чего ты лезешь спасать этого болтуна! Пусть бы знал, как связываться с этим придурковатым Кацевалковым... А то расхрабрился в стае, когда друзья за спиной... Но, одновременно, я понимал, что Кацевалков нас в покое не оставит. Слишком много злости накопилось в нём, она ищет выхода, И пусть даже это для него кончится плохо: позором, побоями, гаупвахтой, - пусть! Его душа всё равно хочет разрядки. Он обязательно затеет драку. И если ему удастся кого-нибудь из нас утащить с собой на гаупвахту, он будет уже доволен - он будет отомщен...
Пришёл вечер. Батальон отправился смотреть кино. Я дождался, пока из столовой выйдет наряд, ужинавший после всех, и шмыгнул с заднего хода в столовую. До самой последней минуты я не сомневался, что делаю правильно: Кацевалкова надо проучить и я проучу его. Он надолго забудет о выпивке, кураже и о своей дуратской мести.
Больше всего я опасался, что в офицерской столовой кто-нибудь ужинает. Сквозь неплотно закрытую дверь я осторжно заглянул туда. В столовой было пусто. Повар тоже ушёл - я его встретил по дороге. И только в моечной слышались голоса: Кацевалков разговаривал с солдатом-первогодкой. Из моечной в коридор пробивался свет. Я вошёл в полосу света и ногой распахнул дверь.
Я не люблю неравной драки. По силам, по весу мы с ним были равны. Видимо, более здоровых Кацевалков и в пьяном виде не цепляет. Я даже был ниже его ростом, но у меня было преимущество: Я знал психологию драки и сделал всё, чтобы не дать ему опомниться.
Застигнутый врасплох, обескураженный Кацевалков, тем не менее, не просил пощады. Фактически, он и не сопротивлялся, только закрывал лицо руками, и, как мне показалось, даже улыбался. Мне сразу расхотелось его тузить. Тут что-то не так, что-то я не то делаю, подумал я. Чего он радуется? Макнуть его чтоли в ванну с помоями? Но в глазах у него стояла такая тоска, что кулаки сами собой разжались. Я крепко его отматерил, сполоснул руки в ведре и ущёл. Не смотря на полную рукопашную победу и торжественные клятвы и близко не подходить ко мне и Сашке, я был собой недоволен и утешал себя только тем, что свидетелей этой победы не было. За исключением, разве солдата-салаги. Но тот не в счет: он был перепуган моим появлением больше Кацевалкова и, я уверен, что он НИ КОМУ не скажет.
Я вышел на крыльцо. На землю спустилась ночь тихая и спокойная. После такого приключения мне захотелось побыть среди друзей, развеяться, чтобы поскорее его забыть. Об этом инциденте я решил даже Сашке ничего не говорить. Стыдно было бы признаться, что поколотил душевнобольного, который ищет боли, ищет драки и только улыбается, когда его бьют. В душе я понимал и жалел этого несчастного Кацевалкова. Как же должна болеть у человека душа, чтобы он стремился избавиться от этой боли таким путём...