Андрей! Андрюша! Подойди ко мне. Присядь. Посиди со стариком немного.
Что-то неспокойно мне сегодня. Чувствую – час мой близок. Помирать пора…
Не спорь, не спорь, я лучше врачей знаю.
Дело у меня к тебе, Андрюша. Хоть и не по крови мы родня, а выходит так, что наследство, кроме тебя, оставить мне некому.
Внучка-то, едять ее мухи, жена твоя, стало быть, – девка конечно справная, но баба – она и есть баба.
О наследстве-то моем по сию пору не знает никто.
Я тебе сейчас покажу, но заберешь, только когда отойду я.
Здесь будет, под подушкой. Вот, смотри.
Это (ха-ха!) и сберкнижка, и книга воспоминаний. Других богатств я не нажил и мемуаров не писал.
То, что я на фронте был – все знают. Бабка, Царствие ей Небесное, так радовалась, что живым вернулся. А вот, кем я на войне был – не знает никто.
Как сейчас по телевизору говорят, киллер я, Андрюша, едять меня мухи!
В те времена, конечно, слова такого не знал никто. Сейчас, зато, знает даже ребенок.
Снайперскую школу мне пришлось закончить. Стрелял я всегда отменно, белку в глаз бил. Но я не просто снайпер был, я самый, что ни на есть, киллер.
Я не «снимал» абы кого. Я только по конкретному приказу работал. Всегда точно знал, какого именно фрица на Тот Свет надо отправить.
А на таких, как я, почитай, работала вся фронтовая разведка, партизаны, да агенты с той стороны. Сообщали, кто из высоких чинов, когда и куда приедет. По простым офицерам я не «работал».
Напарник мне мой сегодня приснился…
Ждет, стало быть…
Пора повидаться нам.
Мы на задание всегда вдвоем ходили. По приказу – я не должен был тяжести таскать. Вот Димка Галям и надрывался, чтобы мышцы мои на постороннюю нагрузку-то не отвлекались и движениям ничего не мешало, даже часы у меня отбирал. Винтовку мне давал только, когда на место прибудем. Если мне спать случалось, то он не спал, в бинокль нашего «клиента» высматривал.
А ждать порой приходилось долго. По трое, четверо суток на одном месте сидели. То на дереве, то в болоте, то в снегу. Чего греха таить – и ссаться и сраться под себя приходилось. Но это все мелочи, главное – не пропустить момент, когда погон блеснет немчуры «заказанной», едять его мухи…
Конечно, ошибки были…
Вот, видишь восьмую запись? На этой восьмой две должно быть… Но разведка донесла – не того шлепнули. Димка тогда только крякнул, да за вещмешком потянулся. Ничего не сказал. Да и чего говорить-то? Задание не выполнил – изволь исправлять. Так и пошли – он с поклажей, а я, как особенный, налегке.
Выцелили мы все-таки того генерала…
Пятнадцатую запись видишь?
На этом задании потерял я верного дружка своего.
Двое суток мы на дереве сидели, а тут артподготовка началась. Галяма и зацепило. Он с дерева-то упал, да прямо в лужу. А я тронуться не моги – приказ.
Вот так и просидел почти сутки.
Слава Богу, не промазал.
Слез потихоньку с дерева, гляжу - Димка все в луже лежит.
И сделал я то, что потом вспоминал часто. Пить мне жутко хотелось, а фляга у Галяма в вещмешке. Так я, как слез, не стал ее доставать. Напился прямо из лужи, где он лежал.
Потом подумал, подумал…
Времени у меня не было, да и приказ…
Снял я с его руки часы свои, волосы ему пригладил, глаза закрыл, да и пошел к нашим с одной винтовкой.
А он так в луже и остался.
Нельзя мне было через линию фронта его тащить. Нельзя.
Мне вот нельзя, а напарник мой обязан. После Димки был у меня еще один. Только вот какая странная штука – имени его я не помню. Галяма помню, а его нет.
Он мне жизнь спас, а я не помню, кого благодарить надо.
Это уже в 45-м было, под Прагой. Снаряд нас накрыл. Из моей спины, ног и задницы пятьдесят два осколка, едять их мухи, вытащили.
Я уже потом узнал, что он меня через линию фронта на себе пер. По совести, да и по приказу бросить права не имел. Слишком ценный я груз.
А вот имя его вспомнить не могу…
Я, Андрюша, чего все эти годы молчал-то…
Простой солдат лица противника может и не видеть, а у меня они все, как на ладони были.
Я им всем в глаза смотрел.
Снились мне по ночам лица их. Очень долго снились. Жутковато мне было, Андрюша.
Потом вроде как отпустило, но рассказывать об этом не хотелось. Почему, не знаю…
Поэтому исповедуюсь только сейчас, когда уже все к концу подходит…
Хоть ты и не поп, да и я не верующий, поскольку коммунист.
А вот рассказал тебе и вроде полегче стало.
Вроде черту подвел.
Я хоть и убивал, глядя в лицо, но убивал врага и не за деньги старался, как нынешние, едять их мухи! Черт-те что творят!
Я, конечно, не верю ни в Райскую жизнь, ни в Геенну Огненную.
Но, кажется мне, что если поставят меня после смерти на развилку дорог небесных и суд вершить начнут, решение правильное примут. Лично мне так кажется…
Книжку-то сохрани.
И Иринку не обижай, едять вас мухи!
*
Дед моей жены – Федор Афанасьевич – скончался накануне 50-летия Великой Победы.
С тех пор каждый год, 9 мая, я открываю его снайперскую книжку и между строк с сухими, лаконичными, казенными записями читаю повесть о нелегкой судьбе Солдата.
Записей всего девятнадцать…
ИХ ЦЕЛЫХ ДЕВЯТНАДЦАТЬ!!!
Девятнадцать выполненных заданий командования.