АФОНЯ......
Учителю биологии,
Волощуку Вильгельму Леонтьевичу,
посвящается
Недавно прочла , что Чарли Чаплин оставил четыре
заявления, второе из которых гласит:" Я люблю гулять
под дождём, потому что никто не может видеть мои
слёзы".Решила добавить (14.04.2020)
Резкие струйки воды с шумом вырывались из плена труб, душевой сетки, секли тело. Но он рыдал не от этой боли. Баня, раз в неделю, была его спасением. В зале стоял радостный гам. Мальчишки намыливались, тёрли друг друга, плескались. И лиц-то не разглядеть было. Вода и пар. Мелькали только силуэты беззащитных мальчишеских трогательных тел. А он.... он плакал.
Наконец, никто не мог помешать ему. Тихонько, покорно и страшно одиноко стоял он под душем и горько плакал, не в силах изменить то, что случилось. Что-то внутри давило, пытаясь разорвать его худенькую, совсем ещё нескладную детскую грудь, но он не мог понять, что это.
Дышать становилось труднее. Вереница страшных, перевернувших, и без того, нерадостную жизнь событий, совсем оглушила его. И было невдомёк, зачем взрослые сделали с ним всё это?
Такая, вот, дорогая цена за мальчишескую месть соседу, несправедливо обвинившему его в разграблении ларька. За это и украл у него голубей, пополнив своё небольшое стадо. Сосед,заядлый голубятник, конечно, узнал своих, и совсем уж, не мог простить его. Вот и привыкает теперь в училище-колонии к жизни новой.
Прошло почти полгода уж и слухи о Серой вконец сразили. Из жеребёнка вырастили с отцом её. И вот погибла, погибла она, не сумев разродиться.
Не поверил, что нет больше Серой, сбежал, чтобы самому убедиться в этом. До села, близ Ростова, рукой подать, а добирался трое суток. Ох! Знает, знает, что жива была бы кобылица его, если бы оказался рядом.
А теперь он снова здесь один, совсем один....один за забором этим. Как ловко и быстро решили всё взрослые эти....Вор, вор, вор... Теперь, вот, в школу ходить надо, в шестой класс аж. И классного видал уже... Чудной какой-то, биолог. Таких учителей-то и не было ещё.
И зачем-то знать всё ему надо? Cами упекли сюда его, а теперь лезут, лезут в душу. И зачем о Серой знать ему?,
Вдруг, бумагу дал, лист большой, да белый такой, блестит аж. Ну и попросил написать про всё: про село, про друзей, отца, мать и Серую, обязательно, тоже.
Ну, написал, а то-себе дороже будет.
Учитель прочесть перед классом заставил.... И почему замолчали все? Муха пролетит — услышишь. Знали ж они Афонины странности: облезлых котов кормить, да собак, приблудших с воли.....
Прочёл Афоня про всё своё, взглянул на класс своими умными и добрыми, но всё ещё недоверчивыми, глазами и тихо, опустив голову, пошёл на место. Что-то случилось с ним и вокруг тоже, понять не мог что, но облегчение пришло к нему, точно. Давным, давно, забытая радость, ворвалась, непривычно наполнила его ранимое, маленькое, детское сердце.
А потом, полетели будни, совсем нелёгкие в этом исправительном месте. Особо плохо было, когда болел чудак - учитель. Ведь надо ж было ему сообщить, что, вдруг, погуляла кошка Матурка и теперь котят дожидаться надо, что сокол — чеглок опять прилетел и сидит на крыше высотного дома, а видать его, как всегда, хорошо: забор-то, чего там — совсем невысокий, метра три и будет всего, а ещё, сказать ему, что до воли недолго осталось, 165 дней точно. Учитель же, тоже считал его дни, но думал и думал, думал с тревогой - что ж на воле-то ждёт его, его доброго, нежного друга Афоню?
.
*-матурка, по-татарски, красивая
.
апрель 1997 год, Майкоп, Коломоец Т.(Мертц Т.)