Желтый билет Люфтганзы… Женщина-пограничник за стеклом внимательно рассматривала фотографию, визу, совершенно не любуясь ею; не то, что он сам, когда выйдя из консульства еще раз раскрыл загранпаспорт на шестой странице, где была наклеена эта изумительная виза с его именем, датой посещения, «приобретательская деятельность не разрешена», и в нижнем правом углу кружок волшебной фольги, на котором то появлялся, то исчезал гербовый орел с заглавным латинским «D».
Этой весной, на кафедре хирургии, где работал Буров, родилась идея строительства в Петербурге небольшой хирургической клиники, оснащенной по западноевропейским стандартам, где персонал был бы русским, а финансирование и административное управление взяла бы на себя немецкая сторона. Для решения практических вопросов проекта из Германии был приглашен доктор Кёниг, в недавнем прошлом главный врач больницы в городе Раштатт, земля Баден-Вюртемберг. После ухода на пенсию Кениг несколько лет проработал в Парагвае, консультируя там строительство новых больниц, и теперь по приглашению приехал в Петербург. Ему было шестьдесят семь лет, среднего роста, плотный, с улыбчивым, несколько гиперемированным лицом, с короткими курчавыми черными волосами, тронутыми легкой сединой и белозубой улыбкой, обеспеченной уровнем немецкой стоматологии. Он пробыл здесь месяц, живя у Бурова дома, и они подружились несмотря на разницу в возрасте. Вместе ходили по кабинетам городской администрации, искали подходящее помещение, землю, даже пытались заинтересовать проектом церковные власти, но отсутствие надлежащих законов по защите иностранных инвестиций, делало проблему неразрешимой. В основном все упиралось в аренду земли, серьезные инвесторы из Германии хотели иметь права на аренду минимум на сто лет, а существующие гарантии были в несколько раз меньше. Кроме того, война в Чечне привела к тому, что западногерманское правительство не рекомендовало частным инвесторам иметь дела с Россией. Итог - подписан протокола о намерениях, ни к чему в общем не обязывающая бумага. Кёниг уехал, а в декабре прислал Бурову приглашение, чтобы провести переговоры с заинтересованными людьми в Германии и просто в гости на Рождество…
К самолету пассажиров повели пешком по летному полю, небольшой серый «Боинг», сливавшийся с сумерками, стоял метрах в ста от здания аэровокзала. Вьюжило и было довольно холодно, но среди отлетающих домой иностранцев царило веселое оживление. Бурова даже задевало, что они так радуются, покидая Россию, что даже в кратком ожидании у трапа они оазисно отстранены от неприветливого, мрачного пространства аэродрома, понимая, что очень скоро оставят его вместе с его метелью и холодом.
Его место оказалось в самом хвосте, в последнем ряду, где он был единственным пассажиром. Он снял плащ, пиджак и остался в колючем турецком свитере, купленном на вещевом рынке Апраксина двора специально для этой поездки. Самолет вырулил, незаметно взлетел, и стюардессы покатили по проходу тележки с напитками. Решив обойтись без алкоголя, он попросил «колу». Листая «Fokus», он подумал, что, пожалуй, впервые за много лет остался так наедине с самим собой. Уже и родной язык не связывал его с окружающим миром. В таком состоянии - повышенной свободы, повышенной независимости от своего прошлого, быта, в отсутствие хорошо осведомленных о его жизни свидетелей, легко было казаться самому себе более интересным и значительным, чем это было на самом деле. За границу он летел в первый раз, и сразу на Запад, в ФРГ! До перестройки об этом нельзя было и мечтать. Да и сейчас все произошло благодаря счастливой встрече с Кёнигом, сам он даже авиабилеты не смог бы оплатить. Когда началась перестройка, Буров одним из первых понял, что с его зарплатой врача ему не на что рассчитывать в новой жизни.
Прикатили еду - салат из креветок, горячую фаршированную куриную шейку, кофе. Он с удовольствием поел и, допивая кофе, закурил, все еще не то чтобы не веря в реальность происходящего, но все еще не вполне освоившись в ней. Черноволосая стюардесса, позволив себе минутку отдохнуть, присела в кресло у прохода в его ряду и, достав из спинки сидения карту, принялась что-то там рассматривать. Заметив его взгляд, сказала по-немецки: «Мы летим над Мальме». После ее слов ему стало спокойно и уютно в этой новой для него реальности, словно благополучно миновало что-то такое, чего он опасался до последней минуты, словно до этого он мерз, а кто-то укрыл его пледом.
Огни Франкфурта поразили своим разноцветьем - зеленые, красные, синие, фиолетовые… Петербург в иллюминаторе выглядел иначе - монотонно зеленоватый. Идя на посадку, самолет заваливался на крыло, открывая взгляду еще больше земли, больше города, огней…давая понять, что не стоит спешить расстаться с небом и стать простой точкой внизу. Пока есть возможность, ощути, как упруг воздух бездны! Это тебе не четвертый этаж… Зачем вспомнил? Ну, не хочет человек жить, его дело, в конце концов.
Не понравился он ему вчера… Уж очень замкнут, совсем ушедший в себя человек. В ответ на предложение еще раз вызвать психотерапевта, рассмеялся и сказал, что его двоюродная сестра - лучший в городе педагог по обучению детей, страдающих аутизмом. Мила, кажется…так он называл ее. Но, какое знакомое лицо! Где он мог его видеть? Похож на одного парня со старшего курса, тот еще свои стихи читал на институтских капустниках. Хорошие, кстати, стихи… Нет, не он, не может быть. Хотя, надо будет спросить по возвращении…
Когда самолет коснулся посадочной полосы, в салоне зааплодировали, традиционно выражая признательность пилоту. Снаружи моросило, но Буров не успел почувствовать дождь - с трапа сразу в автобус. Ехали долго. Из рассказов Кёнига он знал, что франкфуртский аэропорт самый крупный в континентальной Европе, и теперь мог в этом убедиться, читая названия авиакомпаний, на бортах лайнеров, слетевшихся сюда со всего света - Аргентина, Израиль, Италия, Чили… и несть им числа. Гигантский мир, от которого он был отделен всю жизнь, гордо предъявлял свои визитки сквозь пелену дождя. Стараясь держаться в потоке пассажиров со своего рейса, он прошел паспортный контроль и далее вместе со всеми, следуя указателям, в зал получения багажа. Пространство аэровокзала все расширялось и уже достигло невероятных размеров города, где сновали толпы людей, сверкали витрины бесчисленных магазинов, кафе, баров…он понял, что наверняка заблудился, и тут его окликнул Кёниг. Слава богу. Он радостно кинулся к нему, чмокнул в щеку.
- Ich habe typische Petersburgische Wetter mitgebracht. Aber typische f;r Herbst.
Они не виделись полгода. Кёниг был одет в осеннюю куртку болотно-зеленого цвета, бежевый клетчатый шарф на шее, очки в тонкой золотой оправе, чуть больше поседел, но выглядел прекрасно, моложе своих пенсионных лет. Естественно, что он сразу, по-хозяйски, взял дальнейшее передвижение в свои руки.
- Gep;ck? - казалось, Кёниг спешил и не хотел терять ни минуты, тут же приволок тележку, водрузил на нее чемодан и шустро покатил ее к выходу. По эскалатору они спустились в подземный гараж, представлявший собой еще один мегаполис, в котором контрастно по отношению к наземному царили безлюдная тишина и геометрический порядок. Подъездное шоссе ровной прямой линией уходило куда-то в бесконечность, вдоль него сплошной застройкой тянулись открытые боксы, где стояли машины, в каждом, наверное, с полсотни - сверкающие лаком, без единого пятнышка грязи и вообще без какого-либо изъяна, как на продажу в автосалоне. Кёниг приехал на Аudi - машине Ханнелоры, жены.
Довольно быстро выехали на автобан. Уже стемнело, дождик перестал, датчик температуры наружного воздуха показывал +6. За окнами почти ничего нельзя было разглядеть - огоньки городков вдали от трассы, шпили церквей, пологие холмы… Кёниг расспрашивал о петербургских знакомых, вспомнил всех членов семьи, даже их старого пса , которого в шутку почтительно называл «Wachthund» за то, что Джим всякий раз встречал его строгим лаем за дверью квартиры. Несколько раз с края автобана показывалась высокая, сплошная стена, тянувшаяся на несколько километров. «L;rmschutz» - обьяснил Кёниг. Если поблизости населенный пункт, то ставят такие ограждения. Буров поинтересовался, куда ведет автобан?
- Nach Basel, - ответил Кёниг, показывая рукой вперед. - Und weiter ;ber ganze Europa. Italien, Frankreich, Spanien… Ohne Gr;nze, ohne Passkontrol.
- Fantastisch.
- Ja . so ist das , Igor.
Они проехали Mannheim, Heidelberg… Для Бурова сейчас это были только названия на ярко светящихся, голубых щитах дорожных указателей.
- M;de?
Нет, он не устал, скорее взволнован, много впечатлений. Кёниг понимающе кивнул.
- Turmberg, - вскоре произнес он, показывая налево, где виднелась гора с башней на вершине. - Es ist Durlach, Karlsruhe - mein Heimstadt.
Теперь уже скоро. Дома Буров изучал карту - отсюда до Раштатта километров двадцать. Вскоре они свернули с автобана, как ему показалось - в совершенно захолустный городок. Двухэтажный особняк стоял на тихой, незаметной улочке. На белом фасаде, рядом с дверью, четко различимый издали квадрат майолики с надписью «K;nig». Перед домом изящный открытый палисадник, и густой, высокий кедр с угла. Заехав на тротуар, Кёниг остановил машину перед гаражом. Еще не успел заглушить мотор, как дверь отворилась, и на улицу поспешно вышла улыбающаяся Ханнелора, встречать.
Наверное, его разбудили колокола. Тяжелый, тягучий и непрерывный звон заполнял комнату, проникая через закрытые окна и опущенные жалюзи. Церковь была рядом; кажется, это ее он видел вчера, когда они сворачивали на H;ndelstrasse - высокий пенал в авангардном стиле с крестом наверху.
Комната, где его поселили, имела форму квадрата. Светлые стены и палас, диван с парой коллекционных кукол на подушках, старинный, темно-коричневый платяной шкаф из орехового дерева с резьбой на дверцах, источавший приятный пряный запах, за долгие годы настоявшийся в комнате. Неглубокую нишу в углу занимала кровать, на которой он спал, укрывшись невесомой периной. Раньше здесь жил Томас - старший сын, и эту кровать он изготовил своими руками - простая, с удобно смещаемым на шарнирах изголовьем. Возле кровати, у изголовья на полу стояли вазочка с шоколадным печеньем, стакан и литровая бутылка минеральной воды «Sprudel».
Он пошел умываться в лично для него отведенную ванную, на этом же этаже в другом конце коридора. С комфортом такого уровня он еще никогда не сталкивался - на этажерке сложены высокие стопки махровых полотенец белого и розового цвета, разных размеров, но единого образца; первоклассная косметика на полочке под круглым зеркалом, там же - крохотный красный радиоприемник, маникюрный набор, фен…ничего лишнего, только необходимое, но все в изобилии, и все благоухает. Стены в голубом кафеле, квадратное окошко в двух положениях открывающееся на улицу, прикрытое тесемчатой занавеской, и тоже с подъемными жалюзи, как все окна в доме. Пока он брился, облачась в белый, пушистый халат, к дому подкатила машина и снизу раздались детские голоса - сегодня сочельник, и Кёниг с утра съездил в Карлсруэ и привез внуков.
Завтракали все вместе в столовой на первом этаже. Тесного пространства маленькой комнаты вполне хватило, чтоб разместить здесь небольшой по размерам ,круглый обеденный стол и застекленный шкаф- горку, сверху донизу заставленную посудой из белого фарфора. Из столовой одна дверь вела на кухню, другая, всегда открытая, в холл. Большое, в полстены, окно выходило в сад с лужайкой прошлогодней, но все еще зеленой травы, в глубине - скульптура сидящего на камне пастушонка, играющего на флейте, у куста березовая тренога с птичьим домиком-кормушкой. На низком мраморном подоконнике среди всевозможных статуэток слоников, коллекционируемых Ханнелорой, лежал, как примета Рождества, серебряный поднос, а на нем украшенная лентой хвойная ветвь с шишками и два щелкунчика в пожарных касках. Nussknacker. Он заговорил о сказке Гофмана, но к своему удивлению наткнулся на непонимание… «Ну, как же… Еще такой балет есть у Чайковского». Да, балет знали, но о литературном первоисточнике, похоже, не слышали.
Девочку звали Иоганной, а мальчика - Маркус, ей- шесть, ему - четыре. Черноволосые, черноглазые. Это дети Михаэля - младшего сына. В присутствии гостя из неведомой России они вели себя, наверное, сдержаннее, чем обычно, но без стеснения; вопросов ему не задавали, похоже, «немецкий» Бурова был им не совсем понятен. Было решено, что после завтрака по-быстрому сгоняют во Францию за гусиным паштетом. Желание заполучить в дополнение к местным деликатесам еще и эльзаский Spezialit;t к рождественскому столу показалось, мягко говоря, несколько излишним. Буров нашел это забавным, но обрадовался своему соучастию, так как предоставлялась возможность побывать во Франции и таким образом расширить географию своего европейского путешествия. На чем ехать? Audi или Merzedess? Право выбора было предоставлено Маркусу. Деду ответ был известен заранее - Merzedess, внук любил быструю езду. Ханнелора осталась дома, по хозяйству.
Было пасмурно, моросил дождь и, может быть, поэтому центр города показался ему скучноватым; Буров ожидал чего-то большего от «западной Германии», а тут…простенькое здание ратуши, средневековый колодец на площади, скромная церковь, и даже витрины магазинов какие-то не яркие, не завлекающие. Один из кварталов, ближе к окраине, выглядел особенно безотрадным - типовые пятиэтажки, унылая очередь к телефонной будке…Здесь жили русские переселенцы. Не резервация, но… Миновав филиал фирмы Merzedess за чертой города - серые, полностью закрытые корпуса кубической формы, выехали к Рейну. Широко разлившийся, слившийся с таким же по цвету , серым небом у горизонта, затопивший пологие берега…собственно, это было наводнение. Ни одного судна - опасно, мощным потоком может снести с фарватера. За мостом уже Эльзас. Бывшие пограничные посты безлюдны, заброшены, продуваемы ветром. Пейзаж все больше напоминал российский - какие-то дощатые лабазы, грязь, сломанные сеялки брошены на полях… Но городок, куда они стремились, -прелестный. Припарковав машину, они заглянули в две-три ближайшие продуктовые лавки, где было все , что душе угодно, но Кёнига что-то не устраивало в ассортименте, и, оставив детей на попечение Бурова, он исчез в поисках одному ему известных гастрономических чудес.
Ветер усиливался и дождь не переставал. Иоганна и Маркус держали Бурова за руки, одеты они были тепло, в непромокаемые куртки. Они прогулялись по тротуару, не отходя далеко от машины. Ощущая в своих руках детские ладошки, Буров удивлялся абсолютной доверчивости малышей. С его, взрослой, точки зрения такое доверие казалось легкомысленным - чужой, громадный дядя, иностранец, говорит непонятно - ну, как тут не напугаться? Отсутствие отрицательного опыта в прошлом делает жизнь подлинно прекрасной, но обостряет ее уязвимость. А, если бы он оказался каким-нибудь монстром? Сам-то он был взволнован возложенной на него ответственностью. Необычность сиюминутного существования, которую еще вчера невозможно было предсказать, достигла почти абсолюта - он в центре Европы, с чужими детьми за ручку, бродит под дождем по улочке французского городка, где он даже вывески прочесть не в состоянии. Праздничная суета чувствовалась и здесь - через витрины магазинов были видны длинные очереди, выстроившиеся к прилавкам, руки прохожих заняты пакетами, на фасадах домов повсюду гирлянды огней, а там манекен Санта_Клауса с мешком подарков за плечами намеревается залезть в окно на втором этаже одного из домов. Кёниг появился с внушительных размеров подносом, обернутым в целлофан, где было красиво уложено что-то съестное. Загрузив подносом багажник, тронулись в обратный путь, и через четверть часа были дома.
Ближе к вечеру собрались в гостиной. В дальнем углу вытянутой в длину комнаты стояла , вероятно, фамильная, но хорошо сохранившаяся и удобная мягкая мебель вокруг низкого стола с мраморной столешницей, старинный комод, на стенах дорогие картины, небольшая, но ценная русская икона, «atom Uhre»… В стенной нише телевизор, музыкальный центр и рядом камин, служивший складом для кип журналов, газет и рекламных проспектов. У окна стояла рождественская елка, лаконично украшенная одинаковыми белыми шарами, белыми бантами на ветвях и белыми электрическими свечками. Поначалу Буров принял ее за искусственную, настолько правильными были ее пропорции, крепкая и толстая хвоя.
Дети вместе с Ханнелорой исполнили несколько святых песнопений из специального сборника, посвященного Рождеству, где все тексты сопровождались нотами, при этом Иоганна умело аккомпанировала на игрушечном ксилофоне. У Ханнелоры оказалось приятное, мелодичное сопрано и великолепный слух. Сильные очки на ее лице резко укрупняли и без того большие, черные глаза, удлиненное шерстяное платье подчеркивало ее стройную худобу и, когда она раскачивала головой в такт музыке, то в ее облике легко можно было увидеть что-то от волшебной и величавой феи в этот вечер.
Приехал Микаэль с женой. Красивая пара. Рослый, спортивный Михаэль и тоненькая Анна-Лиза. Они познакомились в Канаде, путешествовали порознь и на берегу Онтарио незнакомая девушка попросила Микаэля помочь ей разобраться в фотоаппарате… Настал черед подарков. Родители подарили детям набор французского столового серебра, получив в ответ пластмассовую солонку-мельницу. «Во Франции вилку кладут острием вниз, поэтому и вензель с этой стороны» - объясняла ему Анна-Лиза, демонстрируя подарок. Свои сувениры Буров раздал за ужином, перед десертом. Засиделись допоздна. Дети уснули и их спящих отнесли в красный Фольксваген Михаэля с такими же номерами, как у Кёнига, как у всех членов семьи - «444- Ra». Сочельник кончился.
Рождество. С утра опять громкий, навязчивый перезвон колоколов, чужеродно нарушавший обычное беззвучие улицы. Кроме того, Бурову казалось, что в России колокольный звон гораздо мелодичнее.
После завтрака смотрели телевизор, по ZDF шел документальный фильм про Янтарную комнату, и Кёниг то и дело звал Ханнелору, возившуюся на кухне, чтобы она посмотрела те места в Петербурге, где он побывал.
На минутку заскочил Томас, у которого сегодня было дежурство в Praxis. «Частную практику» ему, как и Михаэлю в Карлсруе, купил отец в свое время. Томасу лет тридцать пять, черноволосый, как все Кёниги, черные усы и бородка, веселый и пытливый взгляд из-под очков придавал лицу выражение вежливого восторга, очень энергичная, уверенная речь, окрашенная добродушной иронией. С первых минут знакомства Томас понравился Бурову. Разговорившись, он поинтересовался у Томаса, сколько посещений в среднем за день в его Praxis, рассчитывая услышать цифру около тридцати. Оказалось - 150! Ни хрена себе! Разумеется сюда входили и вторичные посещения, анализы, исследования… и все же интенсивность работы казалась невероятной для города с населением сорок тысяч, при наличии еще трех частных амбулаторных практик. Наспех перекусив и выкурив тонкую сигару - деревянный пенал с любимым сортом сигар всегда держали для него в родительском доме, Томас нахлобучил мотоциклетный шлем на голову, и укатил на очередной вызов. Почему на мотороллере? Так удобней, чем на машине - «Parkplatz - ;berall».
Во второй половине дня решили прокатиться в Baden-Baden. Сидя на переднем сидении Merzedess, Буров волновался, словно его ожидала встреча с живым Достоевским или Тургеневым. Перед городом шоссе нырнуло в тоннель и девятнадцатый век уступил четыре километра пути веку нынешнему. Окончательно его фальшивые представления о патриархальном Баден-Бадене были развеяны в подземном гараже Казино, куда они заехали на парковку. Из подъезжавщих автомобилей выходили элегантные пожилые пары, седовласые, стройные дамы в дорогих вечерних туалетах, в сверкающих бриллиантами серьгах и колье. Они оставляли верхнюю одежду на сиденьях своих шикарных авто и не спеша, приветливо улыбаясь друг другу, пешком поднимались по длинному, бетонному, как в бункере, коридору с вкраплениями витрин в стенах, где были выставлены не менее драгоценные ювелирные изделия, чем те, что были надеты на дамах сейчас. Пары поднимались в холл казино, расцвеченный рождественскими огнями, и дальше по мраморной лестнице в ресторан на втором этаже. Массивные двери самого казино с темно-зелеными стеклами, как бы подготавливающими зрение к зеленому сукну игорных столов, были закрыты по случаю святого праздника.
Снаружи, со ступеней, открывался, наверное, лучший вид на Baden-Baden, лежащий в подножии высоких холмов Шварцвальда. Старинные уличные фонари перед зданием казино напомнили Бурову Петербург, хотя не были абсолютно идентичны и сходство скорее всего было воображаемым.
Они прошли к Trinkhalle и, осмотрев классическую , настенную живопись галереи, продолжили прогулку на другом берегу Oos - неширокой речки с сохраненным естественным травяным руслом. Вдоль набережной сплошной застройкой тянулась череда старинных особняков, белели фасадами дорогие отели… В одном из них Кёниг устраивал банкет по случаю ухода на пенсию. «Zweihundert Personen!» - даже сейчас, вспоминая об этом, он хватался за голову.
Быстро темнело, и наступившие сумерки скрыли архитектурные детали домов, но ярче засверкали витрины Элитные фирмы мира на каждом шагу предлагали свои изделия из драгоценных камней, металлов, кожи, фарфора… Цены! Дом, где жил Достоевский, на этом фоне выглядел потускневшей от времени безделушкой, затерянной на прилавках блошиного рынка и не пользующейся спросом, но не убираемой с лотка - авось, кто-то позарится. Брусчатая мостовая довольно круто поднималась к залитой огнями Romerplatz. О том, что город был основан римскими легионерами, наглядно свидетельствовали руины фундаментов древних бань - археологические раскопки, выставленные за стеклом на обозрение. Самая современная баня тоже носила имя римского цезаря - Caracalla Therme. Огромная, мраморная чаша бассейна под открытым небом, издали сверкавшая голубым пятном в вечерней темноте, была полна в этот час купающимися людьми. Радостные возгласы, смех доносились из-за решетчатой ограды, как разлетавшиеся во все стороны счастливые брызги. Им, так отмечающим Рождество, можно было только позавидовать.
На обратном пути светящаяся шкала приборов в обрамлении полированного дерева казалась еще одной роскошной витриной удаляющегося позади Баден-Бадена. Из магнитолы лилась тихая музыка. Merzedess шел плавно, сто двадцать… Буров думал о том, что он повидал сегодня? Картину далекого будущего России? Он твердо не верил в это. В России этого не будет никогда, и дело не в шикарных магазинах, автомобилях, отелях, дорогах… Всем этим со временем можно обзавестись, наверное. Его поразило, что он не видел ни одного человека в униформе, в камуфляже, ни одного полицейского - ни в казино, где собирались богачи, ни на улицах, заполненных туристами со всего света, и при этом было ощущение полной личной безопасности, покоя, комфорта. У нас на постах ГАИ дежурят с автоматами наперевес.
Дома - ужин, на десерт печеные яблоки с марципаном.
Отдыхать некогда - на сегодня запланирована поездка в Шварцвальд. Там холоднее, и Ханнелора предусмотрительно надела шубу. По пути сделали остановку у Autobahnkirche. Сооружение в виде египетской пирамиды из темного стекла и бетона, увенчанное едва различимым крестиком, стояло в пустом поле рядом с автобаном. Церковь носила имя святого Христофора - покровителя путников оберегавшего в дороге от диких зверей, грабителей и стихийных бедствий. Подходы украшали высокие прямоугольные столбы с высеченными из камня героями ветхозаветных сюжетов, но не только - был там и уродливый колосс с автомобилем вместо головы. Парковка перед церковью была заполнена; Буров к своему удивлению узнал в вылезающем из своего Оппеля мужчине - вчерашнего югославского нищего, просившего милостыню на паперти Stiffkirche в Баден-Бадене.
Внутри тоже яблоку негде было упасть. Все скамьи заняты, люди стояли в проходах и , где придется. На невысоком постаменте - островке читал проповедь священник. Дневной свет проникал через витражи, выполненные в манере латиноамериканской монументальной живописи на библейские темы. Икон не было. Громадная пирамидальная крыша из темно-коричневого бруса нависала над чистым, аскетичным пространством, где все было новым, современным, авангардным. Но отказ от прошлых форм церковного дизайна ничего не менял по сути, и прихожане в дубленках, с радиотелефонами, поющие псалмы по размноженным на компьютере текстам пришли сюда, как тысячелетиями приходили в храм найти успокоение, помянуть души умерших, помолиться за детей, попросить прощения, счастья…Не обязательно скорбеть и грустить - вот, как сегодня, радостные лица, улыбки… Рождество!
А наверху шел снег… падал влажными, крупными хлопьями. Шварцвальд оправдывал свое название - черные, мохнатые ели, чью черноту не мог скрыть даже снег, сугробами лежавший на хвойных лапах, стояли сплошной стеной, не позволяя разглядеть, что скрывается за ними. Буров с усмешкой вспомнил газетные публикации не столь давних времен, где утверждалось, что леса на Западе хищнически истреблены, отравлены химическим производством… Эти хвойные гиганты могли украсить собой сибирскую тайгу. У кого же это было написано: « … и маленькие угольщики Шварцвальда» ? У какого-то классика. Конечно, в таких лесах удел быть маленьким закономерен. В алеманских сагах о Шварцвальде - Ханнелора вчера положила книгу возле кровати, чтоб он почитал перед сном - главные действующие лица - гномы и карлики. Великаны среди этой природы непредставимы, они потеряли бы свою исключительность, пропал бы контраст, на них бы просто не обращали внимания.
Они взбирались все выше по отличной шоссейной дороге, которая называлась «Schwarzwaldhochstrasse» и вела в B;hl. Здесь, на вершине холма, располагался уютный отель - Pl;ttig Hotel , поодаль которого виднелась простенькая деревянная часовня с высоким шпилем, к ней вели деревянные ступени. Все вокруг было занесено серым, с каким-то пепельным оттенком , снегом и сам воздух был пропитан серым влажным светом зарождающегося тумана.
- Adenauer capella - сказал Кёниг, и Буров подумал, что именно лаконичная простота часовни позволит надолго сохранить ее в памяти.
Этот горный курорт Шварцвальда был связан с именем Аденауэра, проведшего здесь последние годы своей жизни в отеле-замке B;hlerhoe. Туда, оставив машину на стоянке, они и направились по асфальтовой дорожке, ведший через лес мимо трехэтажных корпусов частной реабилитационной клиники. Здесь проходил курс лечения и Кёниг после холецистэктомии по поводу гангренозного холецистита. Оперировал Кёнига его друг, профессор, и, как это всегда бывает у медиков все происходило с осложнениями. На память осталась большая послеоперационная грыжа и транзиторный лекарственный гепатит… Ханнелора хорошо знала эту дорогу, приезжая сюда каждый день, пока Кёниг находился в клинике. Она уже имела печальный опыт по части хирургии - в пятидесятые годы у нее умер отец после операции на предстательной железе. Они жили в Вюрцбурге. Отец страдал аденомой, и заведующий хирургическим отделением местной больницы уговаривал его лечь на операцию. Хирург тот был неважный, все это знали, и они, как могли, тянули с госпитализацией. Дождавшись, когда тот уйдет в отпуск, пришли к другому хирургу, молодому, но заведующий внезапно вернулся из отпуска - что-то не устраивало его с погодой на море … и сам прооперировал отца. После операции - кровотечение, не оказанная вовремя помощь… и смерть от кровопотери.
Бурову показалось, что они случайно набрели на замок - так внезапно он открылся, окруженный заснеженным лесом. Громадное здание покоилось на высоком гранитном цоколе, как неприступная крепость. Но это был именно замок, дворец, обращенный могучим фасадом к лежащей далеко внизу долине Рейна. Лучший отель Германии, где любят останавливаться президенты. Люкс-отель, где в апартаментах висят подлинники Пикассо, где античные статуи украшают плавательный бассейн, где, сидя в ресторане, можно видеть из окна Вогезы и Страсбургский собор. Буров был потрясен увиденной роскошью, не имевшей ничего общего с показной, навороченной роскошью дворцов арабских шейхов или отечественных нуворишей. Роскошь высокого художественного вкуса во всем: в архитектуре, в оформлении интерьера, будь то салон Ван-Дейка или конференц - зал; в сервировке ресторанного столика, в том, как уложен ковер на ступеньках винтовой лестницы… Какие чудо-мастера работали здесь? Конечно, и замысел, и воплощение стоили немалых средств, но ведь и продукция масскультуры обходится недешево. Отель принадлежал семейству Грюндик, как и еще пять по всей Европе - в Зальцбурге, Монте-Карло, Нюрнберге… и Pl;ttig Hotel, возле которого они оставили машину, тоже. Никакой зависти к тем, кто мог потреблять эту роскошь, Буров не испытывал - главное, что это было создано, что это было свершившимся фактом развития культуры, отражавшим современный уровень жизни, подтверждающим движение человека вперед, а не назад; его желаний, потребностей, умения. Железный орел, распростерший крылья над входным порталом, напоминал о немецкой государственности, как и памятная плита в честь первого послевоенного канцлера.
По пути назад Ханнелора, взяв его под руку, принялась рассказывать историю о бывшем владельце отеля, о том, как после его смерти, вдова вышла замуж за его личного врача…Буров понимал ее хуже, чем Кёнига, хотя ему нравилась ее манера говорить - мягко, чуть нараспев, плавными покачиваниями головы добавляя убедительности своим словам. Потом он сфотографировал ее с Кёнигом, идущих по дорожке среди высоченных, заснеженных елей и обернувшихся к нему для снимка. Оба без головных уборов, Ханнелора в шубе, Кёниг в черном пальто с кушаком, она на голову выше его, смеющиеся, счастливые…
В ресторане Pl;ttig Hotel они заняли столик у окна. Зал заполнялся шумными, веселыми посетителями с раскрасневшимися после прогулки на холодном воздухе лицами. Многие были в свитерах, и это странно сочеталось с горой тропических фруктов на столе в центре зала. Это был тоже первоклассный ресторан, но, конечно, более демократичный, чем в отеле-замке. Бойкая официантка в шварцвальдском национальном наряде принимала заказ. Кёниг предложил ему отведать местный Spezialitet - тонко нарезанную ветчину, подаваемую на деревянной доске с мраморной квадратной вставкой посередине, зелень и стопку Kirschwasser. За едой Кёниг сообщил, что послезавтра они приглашены на золотую свадьбу к его двоюродному брату, живущему в Дурлахе. «Es wird sch;ne Mittagessen! Prima!» - он многообещающе подмигнул Бурову, причмокнув губами.
Чудесно. Все было чудесно. Он входил во вкус этой очень комфортной, обеспеченной жизни, за которую ему не надо было платить. Ему было очень уютно в этом ресторане. Выпитый шнапс согревал его. За просторным окном валил снег, проезжали мимо и останавливались машины, проходили люди с лыжами на плечах, дети со снегокатами…
Но снег исчез, когда они спустились вниз, вернее он остался там, наверху - на восьмистах метрах от уровня моря.