Шли дни. Отношения в нашем маленьком коллективе оставались ровными и дружескими. Начался июнь, и лето полыхнуло во всю мощь континентального юга Восточной Сибири. Континентальность климата особенно заметна летними ночами, когда после тридцатиградусной дневной жары температура ночью падает до нуля и ниже. Однажды на отводах у нас даже смёрзла картошка, которую кто-то нерадивый забыл укрыть на ночь попоной.
Текли незаметно будни, наполненные суетливой работой. Среди работы плановой изредка возникали и оперативные, если можно так сказать, мероприятия. Так, в конце июня телята совхоза «Введенский», что в нескольких километрах вниз по Иркуту, потравили посадки сосны.
Лесником там Лёня Попов, молодой, энергичный, принципиальный мужик. Лёня составил акт по всей форме, привёз его в лесничество, а на словах рассказал, что акт составлен не на пастуха, а на управляющего отделением совхоза, который, не смотря на предупреждение, направил пастуха со стадом именно в то место, где находилась делянка с посадками. Трава там, видите ли, гуще и сочней. Телятки порезвились на славу – мало того, что поломали молодые сосенки, так ещё и макушки пообъели с молодыми, годовыми побегами. Витамина в тех макушках много, это верно. И штраф-то был символический, никаким боком не покрывающий ущерба, но управляющий впал в амбицию, кровно обиделся на всю лесную охрану в лице Лёни Попова, и в скором времени нарисовался в нашей конторе. Помню, как буквально ворвался он в контору, широко распахнув дверь. На лице его буйствовала презрительно-весёлая улыбка.
– Что, лесники-бездельники, кормильцев своих грабите?! – пошел он в атаку с порога.
– Вытри-ка ножки, кормилец ты мой, – бухнула тряпку ему в ноги уборщица тётя Нина Антипова.
Тётя Нина! По паспорту – Нинэль. Громкоголосая, скандальная, многодетная гром-баба. Попадать ей под горячую руку боялись не только мы, но и директор, и главный лесничий. Та, некрасовская, которая «коня на скаку…», нашей тёте Нине разве что в двоюродные племянницы годится. Эта в молодые годы на медведя ходила. Она всегда в курсе всех конторских дел и ни одно собрание не обходится без её слова.
– Ишь, разогнался! "Бездельники!.."
Управляющий опешил от неожиданности, отступил назад, потоптался на тряпке и, капризно скривив губы, кивнул в сторону женщины:
– Это кто?
Нинэль только зацепи. Ей до лампочки, - кто перед ней: директор, управляющий или сам министр.
– Конь в пальто, родитель ты мой! Не барское, чай, время на людей, как на мух, пальцем тыкать. Чё зенки-то раззявил свои поросячьи? Тут тебе не совхоз! Это тебе не доярок на ферме щупать!
Бедный мужик даже рот открыл от такого бешеного напора.
– Не по-ня-л… Тут начальник-то есть, или у вас уборщицы командуют?
А, надо сказать, что судьба-злодейка именно меня в тот день оставила за старшего. Груздев, как назло, был то ли в командировке, то ли в лесу, - не помню. Кое-как утихомирив и выпроводив уборщицу, приступили мы с управляющим к неприятным разборкам. Я долго слушал горячий монолог, из которого понял только то, что подобными «действиями» подрываем мы его драгоценный авторитет, а у него не одна сотня подчинённых, которые будут теперь если и не пальцем показывать, то уж дома, на кухнях, перемоют ему все косточки наверняка. А что касается наших «веников», которых рядом, в тайге – ломать, – не переломать, то он может поставить бригаду, чтоб навтыкали взамен потравленных «с х… тучу». И дело вовсе не в размере штрафа, а в том пренебрежении его авторитетом, который так беспардонно выказал «этот лодырь и браконьер» Лёнька Попов.
Короче, виноваты мы были с головы до ног во всех проблемах сельского хозяйства, и, если бы не лесная охрана, то резко возросли бы надои молока, и даже повысилась яйценоскость кур в совхозе.
К концу монолога я показался себе таким маленьким, что готов был спрятаться между чернильницей и пресс-папье, стоящими на зелёном сукне старенького, но крепкого ещё письменного стола. Странным показалось управляющему и то, что я, выглянув из-за чернильницы, отказался от предложенного телёнка за уничтожение злополучного акта.
Мечтая быстрее отделаться от назойливого посетителя, я в нескольких словах объяснил ему, что, при всём желании, избавиться от документа уже нельзя, – он зарегистрирован в прошнурованной и пронумерованной книге. Управляющий смотрел на меня своими маленькими глазками, венчавшими полные, розовые щёки с красными крапинками лопнувших капилляров, моргал белесыми ресницами и, видно было, ничего не мог понять: какая книга? какие шнуры и нумера? И, если к телёнку добавить ещё и поросёнка, почему же нельзя, в конце концов, собрать до кучи все эти подлые бумаги и книги, свернуть их в трубочку и шваркнуть в растопленную печь? Нельзя? Как нельзя? Почему? Да ты же, урод, специально хочешь меня подставить вместе со всеми своими «шнурами» и «нумерами», и с этим лодырем Лёнькой, которому всё равно он жизни не даст!..
Что из пересказанного было произнесено вслух, а что читалось в его разъярённых глазах – теперь уже и не вспомнить. Главное – не это, а то, что разговор, слава Богу, подходил к концу. Осознав, что атака захлебнулась, и телята с поросятами останутся доживать свой унылый век на скотном дворе, управляющий красиво ретировался. Надо отдать должное – прощальная фраза у него получилась эффектной:
– Там, где делами заправляют уборщицы, мне договариваться не с кем и не о чем! Желаю здравствовать и… помнить про меня.
Мужик вышел, прикрыв дверь так, что вздрогнули стены…
Вся повесть здесь: http://www.proza.ru/2010/01/07/551