Шагаю куда-то по деревянным мосткам, что кажутся тверже рыцарского слова, как вдруг начинаю замечать трещину… нет… не под ногами, а прямо перед собой. Прямо с синей каемки неба она, дрожа, ползет по шпилю крепости, по речным волнам, по булыжникам. Окружающий мир уже не окружает меня, он стал треснувшим зеркалом. Люди, когда-то шедшие мне навстречу, только на вид других таких же пешеходов продолжают двигаться, как двигались прежде: на деле с каждым их шагом за их спинами остается застывший двойник, копирующий их движения. Никакого множества, застывшая глыба. Всё превратилось в торжество Зеноновых апорий. Женщина-карлица, сидящая на скамье у воды, кивает мне рогатой головой. Рожки колышущиеся, дымные, но острые. Мимо бежит девица, на поводке у нее пыхтит, высунув огненный язык, огромная длинношерстная псина, качающаяся смолянистым клубом черной копоти.
Некогда твердые мостки пляшут быстрее клавиш под пальцами пианиста. В ушах нарастает звон. Скоро это пройдет, чтобы я шагнул в привычный, цельный, трехмерный обман. В невесёлый аттракцион реальности, об истинном облике которой будут снова напоминать лишь послышавшиеся мне причудливые имена и пара неотвязных строчек каруселью вращающихся в моей пустой голове.
***
Сколько раз слышал я это предание. Мне говорили, что в местах уединения скрывается эта ужасная тварь. Птицу называли Глик. Кажется, это имя было похоже на щелканье ее черного, кривого клюва, скрывавшего раздвоенный змеиный язык. Когда малиново-алые пятна закатного света танцевали в витраже лесной листвы, я думал о том, как похожи они на сверкающие змеиные чешуйки, покрывавшие Глика с когтистых лап, до кончиков висячих кожистых ушей. Змеиные чешуйки, громко шуршавшие, стоило этому ужасному чудищу расправить огромные крылья.
Никто не знает, кем была и как родилась эта ужасная птица, но слышал я, что это случилось, когда одна могущественная волшебница смешала вулканический пепел, алмазную пыль и несколько слез с вечерней звездой. Чешуя новорожденного сознания была иссиня-жемчужной, но было так совсем недолго.
Как-то Глик притаился в чаще, которую двое влюбленных избрали местом свидания. Сперва, он просто с наслаждением подражал их голосам (а двое принимали это за эхо), но затем восторженное чудище затопило рощу своим чудным глубоким пением, вместившим и шепот огня, и смех подземной реки и танец золотых колокольчиков на ветру.
Глик долго наблюдал за тем, как двое влюбленных пили из уст друг друга пенящийся, прозрачный, незримый нектар. Монстр ощущал, как жадно сплетаются их ненасытные языки, и жажда, становившаяся все сильней, нестерпимо жгла ему горло.
Когда двое уснули, птица вдохнула сладкий аромат их желанья, и голова ее закружилась. Не разбудив влюбленных, она слетела, присев одному из них на грудь, и небесного цвета чешуйки зашелестели. Ещё мгновение, и раздвоенный язык Глика нежно проник в рот одному из влюбленных, силясь отыскать хоть каплю чудесного напитка, - тщетно, как вдруг язык птицы коснулся чего-то живого, бьющегося и невероятно сладкого на вкус. Ловко обвив нежданную добычу, Глик вытащил изо рта спящего его сердце и жадно проглотил его. За ним, плененное поцелуем, мгновенно последовало сердце второго человека, и адская птица, чья чешуя навсегда стала малиново-алой, присвистывая, наслаждалась терпким вкусом чужой любви.
Послушайте же! Где бы вы ни были, все глядящие в глаза своим единственным! Если вдруг почудится вам неведомое пение или воздух загустеет от сладко-горького гранатового аромата, - бегите без промедления и без оглядки. Это я – безумный Глик, ненасытный хищник пришел за вами.