Родственники

Глава 1                Жителям родного села Джинис и всего бесконечно обожаемого Цалкского района любимой Грузии --посвящается.  Автор    
Советский Союз, до своего развала, был мощным, великим государством. Ни один его гражданин, ни одна его гражданка даже случайно не могли и в мыслях допустить, что когда-либо найдется сила, которая сможет сдвинуть в огромную и глубокую пропасть эту, победившую Гитлера и освободившую Европу от фашизма, страну.
Многонациональная и многомиллионная страна жила как мононациональное государство, его жители без каких-либо проблем передвигались в пределах районов, регионов и республик. Никто в СССР не удивлялся, почему тот или иной гражданин переехал из своих родных мест в другие края. В небольшом районе Грузии, называемом Цалкским, территория которого была даже меньше, чем у не самого крупного колхоза в какой-нибудь российской области, в селе с населением около двух тысяч человек жили грузины, русские, осетины, армяне… А больше ста лет тому назад, с разрешения русского царя, здесь поселились и греки, покинувшие Турцию.
Представители этих народов жили одной семьей, трудились не покладая рук от зари до зари, воспитывали детей, прививали любовь к труду, к своей семье, своему селу, району, республике и стране, поддерживали друг друга, где надо и когда надо, и искренне радовались успехам каждого во всех начинаниях и делах. Многие односельчане, особенно молодое поколение, и не знали - кто к какой национальности принадлежит. Взрослое и грамотное население по окончаниям фамилий, конечно, догадывалось, кто есть кто, но, учитывая то обстоятельство, что фамилии у большинства селян завершались на «–ов», невзирая на принадлежность к той или иной национальности, односельчане и не задумывались, какие гены у того или иного соседа. Здесь, в этом селе, никто не делал различий по национальным признакам. Все гордились только личными высокими трудовыми успехами, блестящей учебой своих детей и продвижением их по служебной лестнице.
Село Джиниси, о котором мы уже говорим, не называя пока его по имени, примостилось в самом центре Цалкского района. Занявший Цалкское плато целиком и окаймленный полукольцом цепью гор Триалетского хребта, район имел в своем распоряжении самые плодородные земли. Колхоз, основанный на базе этого села в бытность СССР, из года в год занимал первые строки в социалистическом соревновании, получал самые высокие урожаи пшеницы, ячменя и, конечно, самого знаменитого продукта, выращенного на цалкских полях – картошки. Картошки вкусной, рассыпчатой, в основном, с большими клубнями и гладкой поверхностью, с тонкой кожицей. В Цалкском районе картошка имела более важное, можно сказать – важнейшее - значение, чем как просто продукт питания. Расположенная на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, Цалка, как кратко и любовно называют Цалкский район его жители, находится, по сравнению с остальной частью и уж тем паче с Черноморским побережьем Грузии, в суровых климатических условиях. Средняя температура лета и зимы - плюс-минус двадцать градусов соответственно. На этих крутых горных склонах хорошо растут альпийские травы и картофель, а потому к картошке отношение сложилось очень теплое, если хотите - культовое. Картошечка, как любовно называют этот продукт цалкинцы, голова всем овощам и фруктам. Выращивая ее на своих приусадебных участках и реализуя в крупных населенных пунктах, цалкинец имел возможность и одеваться, и досыта кормиться. А сейчас не забыть бы сказать, что колхозники села Джиниси не только получали высокие урожаи в области растениеводства, но и продуктов животноводства джинисцы давали государству больше всех остальных хозяйств района. А потому, вернее, именно потому председатели колхоза села Джиниси через одного получали от любимой Родины высокие и дорогие награды, становились даже Героями Социалистического труда.
В середине семидесятых годов награды получили шесть человек из этого колхоза. Председатель колхоза Христианов Роман, бригадир Булудов Григорий ездили за своими званиями Героя соцтруда аж в саму столицу Москву. Главный агроном Никифоров Марк и главный зоотехник Каракозов Валико из Тбилиси привезли свои удостоверения орденоносцев Ленина. Два крестьянина - овощевод Абаджев Дла и скотник Эминов Емель в районном центре, в самой Цалке, из рук первого секретаря райкома Христианова Омира Александровича получали дорогие сердцу награды, грамоты победителя соцсоревнования и красивые футбольные мячи, так называемые «ценные подарки». Видимо, намеком на то, чтобы в свободное от сельхозработ время и спортом позаниматься, помочь району и по футболу получать переходящие Красные знамена. Конечно, плодородие земельных угодий, раскинувшихся по берегам полноводных рек Корсу и Храми, имело значение для достижения высоких показателей в хозяйственной деятельности сельхозпредприятия. Однако трудолюбие джинисцев, которые выходили, от мала до велика, на работу с первыми лучами солнца и без зазывания бригадиров, было основной причиной частого получения колхозом переходящих Красных знамен.
Джинисцы не только умели хорошо трудиться, были трудоголиками, но и учились они лучше всех. На одну тысячу жителей больше всего людей с высшим образованием было в Джиниси. Из Джиниси вышли несколько руководителей района в рангах первого и второго секретарей райкома. Руководителями РОНО и прочих служб районного масштаба выходцы из Джиниси работали во все годы существования Советского Союза. Из Цалкского района вышло три Героя Советского Союза, свои звания они получили во время Великой Отечественной войны. И хотя и не были джинисцами, школу среднюю окончили в Джиниси, потому что средние школы, со дня основания Советской власти в Цалкском районе и до шестидесятых годов, были только в четырех селах из пятидесяти, имевшихся на территории района, в том числе - в Джиниси.
… Во многих уголках Советского Союза работали доктора, кандидаты, профессора и доценты разных наук и направлений – выходцы из этого небольшого села. Летом, в период школьных каникул, население села увеличивалось вдвое: со всех уголков великой и большой страны приезжали с семьями в отпуска на малую родину сыновья и дочери села Джиниси. Встречи были такие теплые и желанные, что до поздней ночи во дворах домов не смолкали смех, разговоры, шум. Играли даже в футбол, разбившись на две команды - местные джинисцы и приезжие джинисцы. После игры, уплетая вкусные шашлыки, игроки бурно обсуждали, кто как играл и как нужно поднять мастерство спортивное тому или иному футболисту.
Словом, дружное, трудолюбивое село Джиниси жило и творило чудеса в огромном пространстве мощнейшей державы с красивым и сильным названием Советский Союз. Вот в этом селе и жила русская семья Владимира Ильича Габо. Предки Габо больше века тому назад, предположительно, поддержали идеи Л.Н. Толстого в вопросе религии, а потом им пришлось уехать из своих родных мест в центре России и осваивать окраины тогдашней империи, по указу царя Николая Первого. Этих людей в здешних местах называли молоканами. В те далекие времена девятнадцатого века село Джиниси состояло из двух десятков домов и являлось, по сути, фазендой Башкечикского князя Луарсаба Давидиани. Князь Давидиани, по дошедшим до наших дней рассказам, был очень набожным и добрым человеком. Ищущих, страждущих и прочих людей, оказавшихся в его владениях и желающих обосноваться, он с радостью принимал, давал не только работу, но кров, хлеб и воду, а потому ферма князя Давидиани, как бы сказали ныне, быстрыми темпами прибавлялась и в количестве жителей, и в количестве домов. Говорили, что князь каждому своему работнику, если у того были серьезные намерения остаться и пустить корни в этих краях, строил дом и отводил небольшой участок, чтобы тот в свободное от работы время трудился на себя, на своем огороде. За эти «фокусы» соседние князья ненавидели хорошего человека, раба Божьего Луарсаба, считали, что он подает дурной пример. И, в конце концов, однажды его конь привез седока из гор домой мертвым. Князю было тогда от роду шестьдесят пять лет.
Потомки князя Луарсаба Давидиани так открыто, как отец, против порядков того времени не шли, но  после гибели старого князя никто из Джиниси не уехал. До революции семнадцатого года село Джиниси выросло в несколько раз и состояло из ста двадцати домов с крепкими крестьянскими хозяйствами.
В четырнадцатом году, когда началась первая мировая война, а потом и революция, греческая часть населения из села стала уезжать в Грецию. Недавно получившая независимость от многовекового турецкого ига, древняя страна возжелала собрать на своей свободной территории когда-то потерявшихся сыновей и дочерей. Древняя Эллада объявила: каждой прибывшей семье выделят землю и деньги для строительства жилья и на развитие бизнеса. И народ, собрав нехитрый саквояж, продав громоздкое имущество, в том числе дома и огороды, направился в сторону Батуми, где, как сказали сведущие люди, ждал их греческий корабль. Со всей Грузии и Армении повалили греки с семьями для отправки на свою историческую родину. Много собралось народа на побережье Черного моря. Жили под открытым небом. Те, у кого были малые дети, сооружали из простыней и разного тряпья подобия палаток и ждали прибытия пресловутого парохода.
В многолюдном, неорганизованном месте, в условиях сплошной антисанитарии людей одолевали стрессы и болезни, возникало недовольство. Жаркое южное солнце принесло жуткий подарок массовому скоплению людей - страшную болезнь малярию, которая косила всех подряд, особенно детей. Вскоре появились и первые мертвецы. Началась паника. Так и не дождавшись парохода с греческим флагом, многие решили вернуться назад, к своим очагам. Однако вернуть дома, а тем более огороды, смогли не все. Кто продал свое недвижимое имущество совестливым родственникам, тому повезло: без крыши над головой не остался. Из тридцати семей, собравшихся покинуть навсегда село Джиниси, только десяти удалось вернуть часть своей недвижимости. Остальным разрешили пользоваться временно их бывшими домами на платной основе. Повезло и семье героя нашего повествования.
Мать Владимира Ильича Габо, Мария Варнавовна, была гречанкой. Ее единственный родной брат Онуфрий, устроившись на берегу Черного моря, тоже ждал прибытия парохода из Греции. И когда отъезд сорвался, и брат с семьей вернулся, праздник был в доме Ильи Пантелеевича Габо. А до этого Мария Варнавовна ходила как в воду опущенная, то и дело краешком платка вытирала слезы, чтобы муж или дети не заметили. А как не заметить, если все происходит на глазах: дети видят, что у матери нет никакого настроения. Ну, а когда вернулась семья дяди Онуфрия, как тепло называли дети Ильи Габо маминого брата, Мария Варнавовна расцвела - глаза излучают свет, лицо сияет радостью, и всем хорошо: и детям, и отцу с матерью. Дом и землю, уезжая в дальние края, Онуфрий оставил зятю Илье Габо, а тот, чтобы облегчить финансовое положение своего шурина, дал ему немножко денег на дорогу. Однако, возвратившись в свои родные края, Онуфрий получил от зятя все назад, но денег, чтобы вернуть их Илье, у Онуфрия не оказалось.
- Прости, зятек, деньги твои верну, как смогу, все потратил, еле-еле детей от смерти на чужих берегах спас…
 - Не переживай, шурин, - перебил Онуфрия зять, – отдашь, когда сможешь. Главное богатство - не деньги, а дружба и взаимопомощь, - сказал Илья Габо, и больше родственники к этой проблеме не возвращались.
Да и другие джинисцы не унывали: и на том спасибо, что есть, где спать и вставать на ноги, главное, - лучше на ферме Давидиани быть живым и здоровым и батрачить день и ночь, чем сыграть в ящик, стремясь полететь за мечтой о сытной и богатой жизни на древней земле Эллады.
Однако вернувшимся грекам-джинисцам недолго пришлось батрачить на своих односельчан. Пришла Октябрьская революция, сначала батраки стали руководителями новой коммуны, а потом началась организация колхозов. Хозяева той старой жизни не только лишились своих земель, коров, овец и домов, но многие были высланы в горы, в Сванетию, а некоторых отправили в тюрьму, в русскую Сибирь, «приставили» к стенке – расстреляли.
Отца Владимира Габо нельзя было причислить к кулакам, середнякам или батракам. Он был очень трудолюбивым и умным человеком, чужому горю от души сочувствовал и старался как-то облегчить тяжелую ношу беды, а радости односельчан радовался искренно и сполна, не смотрел никогда косо на соседский двор. Жизненное кредо Ильи Габо - благополучие семьи и ее достаток, а потому в его доме было детей много и хлеба много, и ничего лишнего. Илья Габо имел восемь детей, дом из двух комнат и коридор посередине, небольшой хлев, где хватало места одному коню (до коллективизации), трем коровам и двум десяткам овец. Забыл сказать о птице: кур и индюков во дворе добропорядочного грузинского крестьянина вышагивало, по крайней мере, штук двадцать-тридцать, а у Ильи Пантелеевича их было целых сорок.
Правда, в тридцатые годы, когда коллективизация дошла и до Цалкского района, у Ильи Габо живности, кроме одной коровы и нескольких птиц, и не осталось, все отдал колхозу, сам устроился на ферму, чтобы кормить скотину как следует. А кормить скотину день ото дня становилось все труднее и труднее. Раньше уважаемый Илья свою скотину кормил до отвала, полные ясли сена на ночь оставлял, а утром какую-то часть выбрасывал вместе с навозом в приямок в огороде. Собирал эти отходы всю зиму, а летом кизяки из них делал. А сейчас и сена давали коровам мало, в основном на соломенном рационе держали животных, да и сено стало другого качества - прежде чем есть, скотина в две ноздри фыркала бесчисленное количество раз, а потом выбирала, словно понимала: не то подсунули, не должно сено быть смешанным с прутьями из соседнего оврага. Интересно получается: до создания колхозного строя всем сена на животных хватало. В каждом дворе коров, овец, лошадей было пруд пруди, а сейчас на так называемых общественных фермах собрали немного живности, в хозяйствах оставили по одной коровушке, а сена - йок! Куда девается душистое, ароматное сено - уму непостижимо. Между прочим, и кизяков стало меньше, а ведь это - основное зимнее топливо. В те времена в Цалкском районе о каменном угле только в газетах читали, и горы каменного угля видели тоже только в газетах, на фотографиях. Основным топливом для печей были не дрова - лесов в Цалкском районе почти не было, и народ обходился кизяками. Чем толще и спрессованнее были кизяки, тем качественнее они считались, и теплоотдача была лучше. А делались они следующим образом. На солнечную сторону крестьянского двора толстым слоем стелился заготовленный за зиму навоз, почти сухой. Басму, так называли это сооружение в здешних местах, прессовали свободные от дел члены семьи. Долго и упорно, не один и не два дня ходили они по басме и давили ее ногами, практически до тех пор, пока она, высохнув, наконец, становилась твердой, и взрослый человек ходил по этой басме уже как по асфальту. Когда детвора собиралась играть в подвижные игры, взрослые просили это делать на басме. Обычно здесь подростки мерялись силой, проще говоря, дрались, иногда до крови. Соревнования - кто кого положит на лопатки – тоже проходили на басме. Здесь все-таки было мягче, чем на голой земле, и после такой игры, с позволения сказать, басма уплотнялась, словно под прессовальным станком. Высушенную на солнце до окончательной кондиции басму через некоторое время штыковой лопатой нарезали на брикеты и складывали, обычно на каменных заборах, для дальнейшего досушивания.
Хорошим топливом служила и так называемая карма. Исходный материал для нее получали в клетках, где в зимний период содержали овец. В течение нескольких месяцев, если овец было достаточно, а если меньше - то всю зиму, в клетках овечий помет вместе с остатками сена размешивался и прессовался самими животными и постепенно превращался в карму. А когда хозяин видел, что толщина естественной кармы достигла нужной величины, то ее, так же, как и басму, резали штыковой лопатой на небольшие квадратики и прямоугольники и выносили на улицу досушивать, а потом складывали в сторонке. Из кармы топливо получалось самое лучшее: она долго горела и тепла давала больше. А из кизяков и карм получались машаллы - подобия факелов. Если пастух чей-либо скот не пригонял домой - оставлял случайно на пастбищах, или, бывало, провинившиеся дети не шли домой, боясь отцовского наказания, то хозяева животных или родители не вернувшегося чада, вместе с соседями и родственниками - человек десять - вооружались машаллами. Вилами протыкали брикет кармы, обливали ее соляркой или керосином и зажигали, а потом поднимали высоко над собой, чтобы освещать путь. Шли по полям и лугам, по дворам, искали не пришедшую домой скотинушку или своих нашкодивших детей, спрятавшихся где-нибудь за забором. Кстати, по количеству заготовленных на зиму запасов кизяков и кармы, можно было определить и уровень материального достатка того или иного крестьянина. У некоторых зажиточных крестьян забор во всей длине, высотой в два метра, был обложен кизяками и кармами. Большие, уложенные с любовью, плитки этого топлива лежали и у забора. С приходом советской власти и колхозного строя уменьшилось в хозяйствах поголовье крупного рогатого скота и овец, меньше стало и зимнего топлива. Нехватку в кизяках народ восполнял с помощью титена, так называли на Цалке сухую коровью лепешку. Титен собирала в основном детвора. Встанешь летом рано утром, протрешь глаза, а мама с мешком в руке подходит к кровати, подает рубашку:
- Давай, сыночек, Ваня Никифоров уже третий рейс сделал, - говорит она и улыбается.
- Как так три рейса, а мне чего не сказал! Ну-ка, давай рубаху! - спрыгнешь с кровати, выхватишь из рук матери мешок и айда на луга. Задача - догнать и перегнать Ванюшу Никифорова. Ладно, подумаешь про себя, цыплят по осени считают, вечером подведем итоги. Посмотрим, кто больше соберет и принесет. Для выполнения задания бежишь как угорелый.
Хорошие кизяки получались из лепешек крупного рогатого скота, особенно если к ним добавить немного остатков сена из яслей. Помет других домашних животных шел на удобрения для огородов.
Работая на ферме, Илья Габо видел и не понимал многие вещи, претворяемые в жизнь новыми общественными организациями. К примеру, Габо удивлялся, почему умные люди из города - а новую жизнь организовывали люди оттуда - в два раза уменьшили рацион корове? Если раньше в селе на зиму заготавливали три-четыре тонны сухого ароматного первосортного сена на каждую фуражную корову, то сейчас запасались всего двумя тоннами на условную единицу крупного рогатого скота. Разве коровы дали честное слово Ленину и Сталину, что будут есть в два раза меньше, а продукции давать в два раза больше, тем более в условных единицах? И это на зиму протяженностью в шесть-семь месяцев тяжелой, холодной погоды. Собранный трудолюбивыми односельчанами и привязанный в наспех сколоченных колхозных фермах, скот чахнул на глазах своих бывших хозяев, превращался в живые скелеты. И происходило это от бездарного отношения новоиспеченных руководителей к крестьянскому делу. Увидев это, Илья Габо вышел из колхоза. Стал он вновь единоличником, но через пять лет снова подал заявление о приеме в колхоз. Не добровольно, а по настоянию своих взрослых детей, которые убедили отца: «Не иди против власти, пока власть не заметила тебя». К этому времени старшие дети у Габо выросли, некоторые сыновья женились, две дочери вышли замуж, а Терентий и Емельян привели невестушек в дом. В связи с расширением семейства, Илья Пантелеевич занялся строительством комнат для молодых семей. Решено было с северной стороны увеличить дом почти на такую же длину, тем более что размеры огорода это позволяли.
- Комнату и коридор каждой семье нужно выделить. Скоро дети пойдут у молодоженов, негде будет ноге ступить, да и в тесноте дружно жить невозможно, - рассуждал сам с собой Илья Пантелеевич и вместе с сыновьями взялся за дело. Надо сказать, что в деле строительства новых комнат для сыновей посильную помощь оказывала и сторона невесток, сваты Габо. В этих местах существовал такой негласный порядок: девушка, выходя замуж, брала с собой приданое без недвижимости, тряпки разные, даже корову, а чтобы зять пришел в дом невесты и жил там - никогда, считалось, что это могли позволить или очень слабые во всех отношениях женихи, или очень бедные. Женихи нормальные, умные, знающие, что для молодого человека самое главное - его молодость и здоровье, никогда не могли даже помыслить об этом. Однако помощь от тестя, в любых размерах и в любом виде, даже самый гордый жених принимал, а потому, когда Илья Габо строил своим сыновьям дома, хорошую, огромную помощь оказали сваты. Они не только деньгами, тогда очень скудными, помогали новым родственникам, но и работали от начала до конца стройки. Практически новое жилье молодоженам строили родители с обеих сторон, а почести получала только одна сторона - отец парня.
В зятья Илье Пантелеевичу попались крепкие и уверенные в себе парни. На вопросы, где и как собираются жить молодые, оба зятя, словно сговорившись, ответили: «Без крыши над головой не останемся, но и у тещи жить не будем». Парни были, как и все в Джиниси, трудолюбивые, и через несколько лет, когда колхоз выделил новым семьям земельный участок для огорода и дома, начались стройки у зятьев. И вся семья Габо включилась в работу, даже невестки помогали обустраиваться новым родственникам.
Пока сыновья и дочери Ильи Пантелеевича обзаводились новыми семьями, домами и домашней скотиной, на страну обрушилась самая настоящая и большая беда - началась Великая Отечественная война. Сыновья Ильи Пантелеевича Филипп и Василий служили в армии, их забрали еще в тридцать девятом и сороковом годах соответственно, а теперь на войну вместе со многими односельчанами - Ваней Никифоровым, Сергеем Ильичевым, Борисом Каракозовым, Авелем Эминовым, Стефаном Атмаджевым, Василием Кокозовым, Алексеем Баязовым и еще многими другими пошли Терентий и Емельян. Половина молодых призывников были женаты, некоторые сыграли свадьбу только что. Провожая женихов на войну, невесты, естественно, плакали. Женихи, соответственно, успокаивали, просили не убиваться зазря, дескать, мы еще живы, прогоним немца и вернемся. И вот, сказанные в этот момент неудачные выражения потом стали в селе крылатыми словами, вспоминая их, сельчане по-доброму смеялись. Ваня Никифоров, красивый молодой колхозный чабан, чуть ли не на руках нес беременную жену Тому по селу, когда призывников всем селом провожали на войну. Чересчур ее оберегая неизвестно от чего, Ваня от избытка чувств обронил тихо жене: «Не плачь, Томочка, могут воды отойти, на улице родишь моего первенца». В тот день вроде никто не услышал сказанные Ваней слова, но на следующий день в селе обсуждали бережное отношение Вани к молодой жене и повторяли Ванины слова, удивленно задавая вопрос: «Откуда Ваня знает, что, прежде чем родить, воды должны отойти»? Парень по образованию и профессии чабан - не врач и не ветврач. «Да вы что, - отвечали другие, - он что, не видел, как коровы рожают». Вот так, временами и до сегодняшнего дня, вспоминают тот случай, оброненную Ваней не к месту фразу. Уже Ваня Никифоров стал Иваном Климентьевичем Никифоровым, вокруг него бегают внуки и правнуки, а в селе говорят про этот случай так, словно вчера произошло. Не успели уйти на войну одни да написать по письму своим невестам, как подошло время и младшим сыновьям Ильи Габо, Володе и Варнаве.
Володя был болезненным мальчиком, часто кашлял в детстве, простужался быстро - только секунду на сквозняке постоит или в холоде окажется. Хотя чем взрослее он становился, тем вроде бы и здоровье крепчало, однако родители, зная его состояние с детства, уже думали, как сделать, чтобы Володю не забрали в армию: парень армейские условия жизни не выдержит, здоровье не позволит, полагали отец с матерью. За Варнаву родители не очень переживали: парень рос здоровым, кулачищи точно кувалды, зимой без головного убора и куртки ходит и хоть бы хны, ни разу даже, Господи, помилуй, не чихнул. Пойдет в армию, и если к этому времени немцев не прогонят, то все фашисты через Варнавины кулачищи-то и погибнут. «А Володю надо спасать» - рассуждали Илья Пантелеевич и Мария Варнавовна. И спасали. Когда, через год с небольшим, работники сельсовета принесли Володе повестку, то не смогли ее вручить предпоследнему сыну Ильи Габо. Не нашли его. Родители позаботились, чтобы Володя не расписался на повестке. Расписаться на повестке и не идти в армию - грозило по законам военного времени очень большими неприятностями, а так - не расписался, значит не нашли парня, а на нет и суда нет. Потому Илья и Мария Габо все делали, чтобы Володя не попался на глаза сельсоветским работникам. У Ильи Пантелеевича был там даже свой информатор, с которым он расплачивался пятикилограммовой головкой овечьего сыра и большой бутылью самогона-первача. Когда собирались посетить дом Ильи Пантелеевича, тот сразу сообщал, и Габо прятали сына. Более того, Мария Варнавовна до полуночи каждый день не спала, караулила, не идут ли нквдешники за ее златокудрым Володей. Из окна дорога к дому была видна как на ладони, она бы первой заметила, как идет в дом чужой, и успела бы спрятать сына, если понадобится. Но однажды зимой, среди глубокой ночи, два представителя сельского Совета вошли в дом через открытые двери. Хозяева на этот раз забыли закрыть входные двери на засов. В результате Володю обнаружили спящим на печи.
– Одевайся, молодой человек, пришли по твою душу, до райцентра довезем на самых лучших санях, – улыбаясь, сказали сельсоветские и, усевшись поудобнее на свободные табуретки, вынули кисеты, стали самокрутки заворачивать. Представители власти были в годах, курили табак, выращенный в своих огородах.
Родители Володи, пойманные врасплох, стали делать вид, что очень рады пришельцам, стали предлагать то самогон, то чай, одновременно собирая вещи сына. Дорога длинная, теплые вещи и хлеб с сыром из дома не будут лишними. Молодой Владимир, спавший вместе с братом Варнавой на широкой печи, понял, что попался бесповоротно, покрутился несколько раз в постели, потом спустился на пол и стал одеваться. Натянул на ноги связанные матерью из овечьей шерсти носки, так называемые чорабы. Сунул ноги в шаровары и вдруг, на глазах у всех, обулся в отцовские огромные резиновые калоши и, подмигнув представителям власти, вышел с их разрешения на улицу. Чиновники кивнули в знак понимания, мол, парень, не одевшись, как следует, в зимнюю стужу никуда не денется, выходит по нужде. Собирая вещи сына, Мария Варнавовна то и дело всхлипывала, вытирала краем платка разбегающиеся слезинки, а Илья Пантелеевич, ростом чуть ниже жены, искривив круглое лицо гримасой, то и дело на жену при людях смотрел грозно, слегка покрикивал и замахивался клюшкой, которую любил носить с собой.
- Молчи, баба, чего ради слезы распускаешь в два ручья, так и беду накликать в дом нетрудно. Слава Богу, парень возмужал, прогонит фрицев и вернется.
Представители власти кивком головы поддерживали Илью Габо и принимались даже рассказывать, как в один дом, хозяйка которого часто любила по поводу и без повода голосить, пришло большое горе - получили похоронку. Как только Мария Варнавовна услышала про похоронку, сразу прекратила свои всхлипывания. Сельсоветчики были разговорчивыми чиновниками. Чувствуя, что завтра их ждет похвала от начальства, а может, и небольшой ценный подарок, стали еще рассказывать истории, самые страшные, которые якобы произошли в их сельсовете, но в соседнем селе, в семье, где к выполнению закона относятся не очень уважительно. Рассказывая истории, чиновники забыли, зачем пришли, начали уже и чай пить, просить другую чашку, и только к утру вспомнили, зачем здесь оказались, и, глядя то друг на друга, то на родителей Володи, в недоумении спрашивали: «А где же Владимир?» Спохватившись, уважаемые чиновники почти бегом кинулись на улицу, за ними вышли и родители. Окликнули парня. Ответа не было. Начали идти по следам от калош на свежевыпавшем снегу, следы были четкие и шли они к дороге. По дороге, перемешавшиеся с другими следами, но еще отчетливо заметные, следы Володи потянулись в сторону речки Корсу, которая находилась на расстоянии двухсот метров от дома Габо. Надо было спуститься по небольшому холму, а потом сделать десятка два шагов - и ты на речке. Следы от калош на льду не были видны. Чиновники и родители посмотрели по сторонам… Поняв, что молодой человек их перехитрил - вышел на улицу вроде как по нужде, а скрылся основательно, и не просто будет поймать его во второй раз, сельсоветчики всю свою злость стали вымещать на родителях беглеца.
- Военное время, родители за сына отвечают по полной программе, сейчас вас обоих отвезем в район и скажем, что вы умышленно скрываете сына, за это полагается вам тюрьма, - покрикивали на чету Габо чиновники. А те, радуясь в душе, что сын оказался молодцом и обманул этих дураков, не перечили, слушали угрозы работников сельсовета. Чета Габо понимала, что после произошедшего человеческие нервы могут и не выдержать, а потому пусть сельсоветчики успокоятся, ведь так была близка награда и вдруг - на тебе, пшик оказался в руке. Жаль потерянную ночь - ни сна, ни дела серьезного. Однако, прошагав вместе до подножия холма, откуда дорога, как лучи солнца, разбегалась в разные стороны села, работники сельсовета, недовольно процедив сквозь зубы: «Бывайте», направились в сторону конторы, там, видимо, их ждали сани.
А Владимир, петляя дворами, заметая следы, пришел к себе во двор и, спрятавшись за большой кучей кизяков, ждал, когда выйдут чиновники и будут искать его. Потом он слышал их разговоры с родителями, удаляющиеся в сторону центральной сельской дороги шаги, хрустящие на свежем снегу. Когда те, дойдя до дороги, повернули в сторону речки, Володя вошел в дом, и, как ни в чем не бывало, поднялся на печь. После часов, проведенных в одной нательной рубахе на холодной улице, теплая печь была ой, как хороша.
Еще много раз убегал Владимир от сельсоветских чиновников, им не удавалось вручить ему повестку. Однако он сам решил получить повестку и пойти в армию. Причиной стал разговор еще не ушедших в армию одноклассников и одноклассниц, пожалевших Володю за его серьезную болезнь.
- А чем я болен, что вы меня так жалеете? - спросил удивленно Владимир.
- Как чем? - в свою очередь изумились одноклассники. - Все село говорит, что Володе Габо нельзя служить. Его родители прячут от армии потому, что он весь больной, не вытерпит армейские условия жизни.
- Понятно, - сказал Володя и больше не стал обсуждать этот вопрос, уверив одноклассников, что его здоровье не хуже, чем у других, а прячется он потому, что в метрике у него стоит дата, которая дает ему право идти в армию только весной этого года, а не раньше. - А властям все равно - кто и когда пойдет служить. Лишь бы они план перевыполнили. Я буду служить так же, как и все, - сказал он и перешел на другую тему.
Весной сорок третьего года дела наших войск в войне улучшались. Советские войска, добившись больших успехов на Курской дуге и в битве под Москвой, пошли в наступление по всем фронтам военных действий и начали постепенно освобождать захваченные села и города от немецко-фашистских захватчиков. Явившись в райвоенкомат, Володя Габо вытащил свою метрику и, показывая год и месяц рождения представителю военкомата, сказал:
- Я должен идти в армию, дайте мне повестку и отправьте на войну хоть сейчас, а то без меня этих фашистов прогонят, - улыбнулся он, – а я хочу некоторым фрицам тоже башку оторвать.
Представители военкомата, внимательно прочитав записи в метрике, улыбнулись, покачали головой и тут же выписали повестку, а спустя пять дней отправили Володю на военные сборы.
В поселке Храми, что расположился на глубоком дне Храмского ущелья, недалеко от Цалки, находились казармы так называемого рабочего батальона. В это время в Цалкском районе шли стройки большой государственной важности. Строили ХрамГЭС, шоссейную дорогу из Тбилиси в Ахалкалаки, где квартировали пограничные войска, защищавшие наши южные рубежи. На этих стройках в основном работали заключенные и солдаты так называемого рабочего батальона, сейчас их называют военными строителями. Отслужив без замечаний вместо трех лет четыре года, Владимир Ильич Габо вернулся домой, в родное село Джиниси и пополнил ряды колхозников. К этому времени, отпраздновав Победу в войне, страна начала подниматься из руин. Полуразрушенная великая страна, как только приступила к мирной жизни, буквально в считанные годы обрела былую свою красоту и даже стала лучше. Как в сказке, из пепла поднимались города и села и становились еще краше, отстраивались по последнему слову строительной науки и техники. Народ, окрыленный Великой Победой в Отечественной войне, в буквальном смысле сворачивал горы, работал не покладая рук от зари до зари, чтобы осуществить свои мечты о лучшей жизни. В колхозе села Джиниси подъем народного духа выражался в том, что люди работали без сна и отдыха, получая за свой труд так называемые «палочки» – трудодни, за которые осенью в урожайный или неурожайный год получишь мешок зерна вперемешку с воробьиным пометом и полподводы - в лучшем случае - картошки. Колхозники и за эти крохи были благодарны Великому Сталину, партии и родному правительству. Понимали, что, слава Богу, закончилась война и стране нужна крестьянская поддержка. Зато как отстроимся, в душе мечтали крестьяне, будем жить припеваючи, по-людски. Семья Ильи Пантелеевича Габо страну свою восстанавливала меньшим количеством, чем защищала в войне. Получили похоронки в конце войны на Емельяна и Терентия. Без вести пропал Василий.
По словам вернувшихся с войны солдат, Василия видели в Белоруссии в конце сорок четвертого года, а потом его след пропал. В этот же период и письма от него перестали приходить в село. Что случилось, почему без вести пропал Василий - никто не знал. Но родители, ежедневно подолгу вглядываясь в фотографии погибших и пропавшего без вести сыновей, тихо прослезившись, тут же вытирали глаза, оглядываясь по сторонам, чтобы дети не видели, про себя произносили: «Вы для нас живы и ждем не дождемся вашего возвращения». Тем не менее, шло время, проходили годы, молодые вдовы Терентия и Емельяна, смазливые лицом, не стали хоронить себя зазря, нашли новых мужей, освободили комнаты, забрали и приданое. Вернулся с войны Филипп, женился и привел красавицу Варвару из рода Пасеновых. Родители после свадьбы выделили им хоромы Терентия. На очереди были Володя и Варнава.
Шел пятидесятый год, колхоз села Джиниси получил в этом году невиданный урожай картофеля. На трудодень выделили, к удивлению всех колхозников, по целому пуду. Заработанный урожай, по несколько подвод на каждый крестьянский двор, развозили неделю. Картошки - крупной, рассыпчатой - у джинисцев было столько, что казалось, будто пришли времена, когда и простому человеку солнце стало светить по-настоящему.
Председатель колхоза, Николай Ефремович Эминов, бывший учитель русского языка и литературы, был выдвинут на должность председателя исполкома района и награжден орденом Ленина. Изо всех районов Грузии учиться у Николая Ефремовича - как получить высокие урожаи - приезжали большие чиновники. Однако не успел Николай Ефремович получить свой орден и пересесть в высокое районное кресло, как бедного учителя среди ночи вдруг забрали нквдешники. В районной газете писали, что из-за халатности председателя Джинисского колхоза десятки тысяч тонн нужного для страны продукта не были получены. Если бы колхоз третий раз обработал картофельные плантации, то, по мнению специалистов, урожай был бы куда выше. Именно председатель Джинисского колхоза дал безграмотное распоряжение не проводить окучивание подросших плантаций отдельно, как положено наукой, а совместить вторичную обработку и окучивание. О том, что колхоз получил урожай, невиданный в этих краях, никто и не вспомнил. И о том, что за всё время существования советской власти ни одно хозяйство в районе не получало столько первосортного картофеля, никто не сказал. В районе, на собраниях в коллективах, в печати все только ругали Николая Ефремовича. Доводы бывшего председателя Джинисского колхоза были такие: картофельные плантации поднялись неожиданно из-за обильных дождей и солнца, и лучшим способом обработки было совмещение вторичной обработки с окучиванием, сделанное своевременно, иначе в поля было бы войти невозможно без ущерба для растений: ботва поднялась высоко, стебли были такие толстые, что при нечаянном прикосновении ломались. Может быть, эта совмещенная обработка и привела к такому высокому урожаю, ведь ни одно хозяйство в районе не получило и половины того, что получили джинисцы.
Резонные, умные, основательные доводы председателя колхоза никем не были услышаны. По большому счету, ни большим начальникам районного масштаба, ни простому народу судьба председателя колхоза, сумевшего вырастить такой обильный урожай, не была интересна, а голоса заботливых родственников никто на высоком уровне не захотел услышать. По анонимке недоброжелателей, был выведен из строя оказавшийся на своем месте талантливый организатор. Крестьянский сын, сам с детства знавший, почем фунт изюма, любивший и знавший сельское хозяйство, в первый же год своего председательства он показал великолепные организаторские способности и профессионализм, подобно своему отцу, Ефрему Николаевичу. Оказавшийся в царской армии перед первой мировой войной, Ефрем Николаевич воевал так умело и усердно, что вернулся домой полным кавалером Георгиевского креста и в звании поручика. Теперь же, как понимал Николай Ефремович, страна была другая и находилась она на такой стадии своего развития, что, при желании, по анонимным сигналам человека можно было запросто посадить в тюрьму, невзирая на посты, заслуги и прочие его способности, тем более, если это сын офицера царской армии.
Первый секретарь райкома, видимо, не до конца поверив анонимке, всё-таки пожалел бывшего литератора и предложил ему написать добровольный отказ от должности со словами искреннего признания вины и раскаивания в содеянном, а также просьбу о возвращении его на учительское поприще. Николай Ефремович так и сделал, понимая, что если люди не хотят слышать веские доводы, то свою правоту в кабинетах сегодняшней власти не доказать. «Лучше остаться без партийного билета и должности, с которой могут всегда спихнуть, да так, что больно ударишься о землю. Лучше честно делать свою учительскую работу, выводить собственную семью на более высокий уровень жизни, чем идти против власти, зарабатывать инфаркт и в зоне гнить» - решил бывший председатель колхоза. После полугодового отсутствия он появился в селе и стал вновь учить детей русскому языку и литературе.
- Что обидно, - иногда вспоминал Николай Ефремович, - колхозники получили столько картошки, что, продав её, многие не только впервые в жизни деньги увидели, у них в руках появились живые деньги. Но не заступились они за своего председателя. И против ничего не сказали, и явной защиты не было.
Впоследствии в колхозе никогда такого урожая не было, и все вспоминали добрым словом тот год. Но защитить своего председателя от клеветы тогда никто не осмелился. И это было самое обидное, это задевало бывшего учителя так, что не смог он дальше преподавать детям русский язык и литературу, а, окончив курсы в Тбилиси, переквалифицировался в географа.
В этот же урожайный год Владимира Габо, звеньевого полеводческой бригады №3, который получил в колхозе среди звеньевых самый высокий урожай, поставили бригадиром. Став бригадиром, Володя решил создать семью, у него на примете были самые видные сельские девушки. В доме Габо родители уже готовились к сватовству, ждали, когда сын назовет адрес, куда идти. Володя по внешности был очень красивым парнем, девушкам нравился, а некоторые были от него без ума. Научившись играть на аккордеоне, Володя увеличил свой список потенциальных невест, а когда его назначили бригадиром, в списке появилось еще несколько имен. И теперь двадцатишестилетний парень решил жениться.
- Рано или поздно, все равно надо это сделать, - рассуждал Владимир, когда родители поднимали эту тему.
- Расти ты уже больше не будешь, люди вытягиваются вверх самостоятельно до двадцати пяти. И мы не молодые, - напоминали временами сыну Илья Пантелеевич и Мария Варнавовна, - женишься раньше - раньше на ноги встанешь.
Вроде и родители требуют, чтобы сын привел в дом невесту, сам он не против, однако что-то не торопится, оттягивает время, на прямой вопрос отца: «Ну, так в чей дом пойдем просить руки девушки? Назовешь, наконец?» отвечает, убегая от дальнейшего разговора: «Почти готов, назову, назову скоро». Дело было в том, что никакой радости в душе не появлялось, когда Володе напоминали о женитьбе. «Да, жениться надо вообще, но не в данную минуту. Это же тебе не пряники в магазине покупать, а жениться, надо это сделать не торопясь, много раз взвешивая и сравнивая» - рассуждал сам собою Владимир. Как–то раз, на колхозном жеребце по кличке «Мальчик» - высоком, статном, коричневой масти и с белой, словно нарисованной, пятиконечной звездой на лбу, Володю отправили в соседнее село Хандо. Надо было приобрести для колхоза несколько пар стропил - прохудилась крыша колхозной конторы и ей требовался небольшой ремонт. Село Хандо находилось ближе к лесу, и его некоторые жители, рискуя свободой, иногда ночью срубали тонкие - диаметром в двадцать-двадцать пять сантиметров - сухие или раненые деревца, для стропил. Заготавливали, а потом нелегально продавали. На коне можно было привезти много стропил, тем более что и Володе нужна была пара штук.
Село Хандо раскинулось на склоне безымянной горы Триалетского хребта в северной части Цалкского района. Чтобы добраться туда из Джиниси, надо было проехать сначала село Авранло, расположенное буквально у подножия этой безымянной горы, а потом уж, поднимаясь по склону горы, попасть в Хандо. Перед выездом из Авранло, держа направление в сторону села Хандо, Володя вдруг увидел во дворе последнего дома, обнесенного невысоким, из базальтового камня, забором, «объект». «Объект» этот заставил Володю вдруг резко потянуть узду коня назад, чтобы остановиться. Однако жеребец не хотел останавливаться. Он производил бег на месте. Поднимал голову к небу, встряхивал головой с бешеной силой, фыркал с таким звуком, что в самом Хандо был слышен этот звук. В такой сложной обстановке Володя то и дело бросал свой взгляд на этот «объект» - девушку неописуемой красоты. Тихо напевая какую-то мелодию, она старательно убирала двор. Намерение остановить жеребца, который никогда и шагом-то не ходил, аллюр и галоп - его любимые способы движения, Володе не удавалось. Но очень хотелось ему красавицу со всех сторон рассмотреть.
Громкое фырканье коня заставило девушку прервать свое занятие. Подняв голову, она стала наблюдать за своеобразным незнакомым всадником. А жеребец, не переставая шагать на месте, словно танцуя, пофыркивал с такой силой, что казалось, будто созданные им сотрясения воздуха могут сбить человека, стоящего рядом. Через считанные секунды конь оказался у забора, рядом с удивленной девушкой. Володя, светясь как солнце, обеими руками натягивая узду в намерении остановить жеребца хотя бы на секунду, все время смотрел на девушку. И когда конь, видимо, пожалев седока, остановился на мгновение, Володя, не найдя ничего лучшего, чтоб начать разговор, глядя в сторону, попросил у девушки кружку воды. Улыбнувшись, девушка кивнула головой в знак удовлетворения просьбы и легко побежала в дом. Глядя ей вслед, Володя проникся чувством, до сих пор ему не знакомым. Ни одна девушка в мире так его не взволновала. Чтобы Володя при виде девушки глаза отворачивал? Непонятно, от каких чувств? Не было такого, и, думал он, никогда не будет. «Ан нет, ошибся, душу перевернула верх тормашками эта хрупкая, чересчур симпатичная девушка» - думал про себя Владимир Габо и собирался, когда придет девушка, спросить ее имя, и при этом чувствовал, что изнутри его охватывает жар, на лбу, на кончике носа даже россыпь мелких капелек пота появилась. Машинально вытерев выступивший пот кулаком, неотрывно глядя на дверь, за которой скрылась девушка, он нетерпеливо ждал ее возвращения. Потом вдруг Володе показалось, что она не придет. «Вошла в дом, родителям сказала о конном путнике, - рассуждал Владимир, - и те ей запретили выйти на улицу, кружку воды могут сами принести. Воды-то мне не надо. Если принесут другие члены семьи, придется выпить глотка два-три» - думал он. И в этот момент в дверях показалась она, с белой эмалированной кружкой в правой руке. Слегка улыбаясь, девушка осторожно ступала ножками, чтобы вода из кружки не проливалась. Подошла к всаднику, подала, а тот нагнулся почти до уровня седла, чтобы взять у нее кружку. И в момент, когда встретились руки всадника и девушки, их радостные, улыбающиеся глаза тоже встретились. И Володя уже не отвел своего взгляда, как прежде, а спросил ласково, когда, наконец, кружка с водой оказалась в его руке:
- Как тебя зовут?
- Фрося, - тут же, в тон ему ответила девушка и опустила взгляд.
- А меня как Ленина, Владимир Ильич, - со смешинкой в глазах произнес всадник.
- Очень приятно, – вырвалось у девушки. Она почувствовала, что нравится ему, неспроста он на таком неспокойном коне оказался здесь, у их забора. И от этой мысли ей стало и приятно, и беспокойно, что-то и ее стало тревожить. Ждала, когда он выпьет воду и вернет кружку, чтобы она могла уйти домой. Но не получилось так. Всадник воду пил глотками: сделает глоток, передохнет, снова делает глоток. И при этом приговаривает:
- Холодная, вкусная вода, зубы ломит, придется еще кружку выпить.
Девушка улыбнулась ярче светильника:
- А у нас всегда вода такая, рядом с нашим домом ключ бьет, отец провел по трубам воду в дом, мы теперь как в городе живем: открываем кран и вода пошла, - сообщила девушка.
- Тебе повезло, - заметил Володя, - к колодцу в центр села не надо каждое утро идти. А у нас каждое утро мама ведрами носит. Вот не повезло мне, Фрося, ни одна девушка не захочет выйти за меня замуж, узнав, что ей придется всю жизнь воду из колодца таскать.
Фрося задумалась и не ответила. Володя настаивал:
- Ну, скажи, Фрось, из-за воды мне заказана дорога к семейной жизни?
Наступила пауза. Володя вновь начал разговор со своего вопроса. Девушка, светясь еще ярче от широкой улыбки, сказала:
- Для счастливой семейной жизни вода не причина.
- Тогда, Фрось, завтра вечером я буду здесь на этом же коне, покажешь только, где коня привязать, чтобы беды не натворил, а то видишь, прыткий какой он…
- Да вы что, завтра родители будут, что я им скажу, - прервала Фрося Володю.
- Ты не волнуйся, я зайду в дом и все сам родителям твоим скажу, - и, передав девушке, уже в четвертый раз, пустую кружку, направил коня в сторону села Хандо.
На следующий день, как и обещал Фросе, Владимир Габо приехал на колхозном жеребце, «Мальчике», к ней домой. Отец Фроси, Андрей Антонович, в углу двора, почти у самой дощатой калитки, переворачивал сено, высушивая на солнце небольшую копну, откуда-то принесенную, скошенную у какой-то канавки, потому что, во-первых, рядом с сеном стояла прислоненная к забору коса, и, во-вторых, в этих краях без разрешения колхоза сено косить для себя лично не было принято. Для себя сено можно было косить после заготовки и скирдования колхозу фуража, если, конечно, оставались еще неудобные для косьбы берега рек, канав и прочие места. Так как пока в районе не приступали к сенокосу, то уважаемый Андрей Антонович мог скосить это небольшое количество сена только где-нибудь рядом, поблизости от дома, у придорожных канав. Поздоровавшись с гостем и познакомившись, Андрей Антонович, зная место прописки коня, знаменитого на весь район, спросил:
- А как в Джиниси дела? Неужто новый ваш председатель, Георгий Ильич Христианов, разрешает всем желающим на «Мальчике» кататься?
- Всем нет, но мне разрешили. Тем более что мой приезд связан с радостным событием…
- Каким событием, неужели, не начав еще сенокос, джинисцы закончили его? - перебив собеседника, улыбнулся хозяин.
- Нет, Андрей Антонович, - слегка улыбнувшись, в такт хозяину произнес Володя. - Радостное событие касается меня самого лично. Я пришел просить у вас руки вашей дочери, Фроси, - сказал Владимир, и, вдруг посерьезнев, и даже слегка испугавшись собственных слов и смелости, стал глядеть пристально на хозяина дома. А тот, в свою очередь, ожидавший всего, но не этого, так как дочери-то всего семнадцать лет, только что окончила школу, и в голове девушки только мысли об учебе в медицинском институте. Надежда Яковлевна Эминова, родственница из Джиниси и студентка Курского мединститута, столько рассказала об этом институте Фросе в письмах и встречах, что девушка уже влюбилась в город Курск, но не в парней, и уж тем более замуж выходить…
- Тут что-то не то, - рассуждал Андрей Антонович. - Может, он увидел ее и влюбился, - пронеслась в его голове мысль, - это может быть, наверное, так и есть. При нормальных отношениях парня и девушки руки ее просят в наших краях у обоих родителей, а не только у отца, - далее рассуждал он. - Но в любом случае - парень смелый, раз один, а может, нет у него родственников, кует свое собственное счастье.
А вслух парня спросил:
- А Фрося что, согласна?
- Не знаю, - услышал неожиданный ответ. Перестав ворошить сено, Андрей Антонович вилы воткнул в землю и, держась обеими руками за конец ручки, уперся на нее всей верхней частью корпуса и повернулся в сторону гостя.
- Симпатичный молодец, – отметил он про себя, - не женственно красивый, а мужчина-красавец, таких девушки любят, и лицо волевое, мужественное. Однако на что он рассчитывает, если даже с девушкой не поговорил. Неужели думает, что любая девушка за честь сочтет выйти за него замуж.
- Володя, - с улыбкой в глазах обратился отец Фроси к гостю, - вы меня удивили. Я буду молчать, мое мнение не имеет значения, но с девушкой вы не поговорили, а она вам ответит только «нет». Не верите мне, идите, поговорите с ней. - Андрею Антоновичу почему–то стало жалко Володю. «Первый раз слышу, чтобы парень вот таким образом жениться собрался» - пронеслось в его голове и, улыбнувшись, он покачал головой.
- Ну что, - глядя на гостя по-доброму, спросил хозяин, - пойдешь, поговоришь с девушкой? Или уже расхотелось - сядешь на коня и поедешь в свое Джиниси?
- Пойду поговорю, Джиниси подождет. Только скажите, куда коня привязать? - спросил Владимир, глазами ища соответствующий гвоздь на столбах балкона.
- Да вон туда, к столбу веранды и привяжи, - показал рукой Андрей Антонович, а сам, прислонив вилы к забору, направился в дом, клича на ходу:
- Софья, Софья! Принимай гостя.
В это время входная дверь дома отворилась, и на пороге появилась женщина лет пятидесяти, с длинными рыжими косами ниже пояса, в разноцветном фланелевом халате и в калошах.
- Принимайте, Софьюшка, гостя. Парень он хороший и дело имеет к нам серьезное. Думаю, можно и сто грамм пропустить, яичницу сделать.
- Да, да, конечно, Андрюша, сейчас все сделаем. Проходите, молодой человек, - только сейчас хозяйка дома за спиной мужа заметила гостя.
- Ой, какой красавец, - отметила про себя она. И тут же подумала: «Вот бы такого парня Фросе Бог послал».
Хозяин и гость зашли в дом, закрыв за собой дверь. Войдя в комнату слева из коридора, Володя поздоровался с Фросей - с раскрытой книгой, она сидела у окна за столом. Ответив на приветствие, немножко удивившись, с легкой улыбкой на лице, Фрося, с книжкой в руке, вышла из комнаты. На место, где до этого сидела девушка, хозяева усадили гостя. Окинув взором комнату, Володя заметил, что в чисто прибранной комнате по стенам стояли три, цвета морской волны, металлические кровати, аккуратно заправленные. У стены, между двух окон, стоял стол, покрытый клеенкой в клеточку коричневого и белого цвета, за этим столом он и сидел. На подоконнике стоял радиоприемник, на столе - керосиновая лампа, видимо, на случай отключения света. В Цалкском районе электричество появилось совсем недавно, подача электроэнергии не была отработана, а потому керосиновая лампа оставалась в каждом доме главным атрибутом интерьера. Володя заметил, что к спинкам кроватей были приставлены синего цвета табуретки, покрытые белыми салфетками, вышитыми по краю.
В углу, напротив стены, где он сидел, стоял огромный старинный буфет с резными дверцами и разрисованными стеклами. Спинка кровати у этой стены почти касалась боковой стенки буфета. Из коридора доносился негромкий звон посуды. Андрей Антонович, здоровый мужчина лет пятидесяти пяти, коренастый, среднего роста, с черными кудрями, подошел к буфету, достал бутылку самогона - бутылка не была запечатана заводской пробкой, в горлышко ее была всунута скрученная бумага.
- Как спирт, с собственной фабрики, – гордо, с радостью на лице сообщил хозяин дома, ставя бутылку на стол. Потом снова подошел к буфету, открыл дверцу и достал оттуда два стограммовых граненых стаканчика и поставил на стол рядом с бутылкой. Сев напротив за стол, сказал:
- Выпьем по стаканчику за знакомство, потом поговоришь с Фросей, а то после разговора с ней тебе не до нее будет, - и кивнул в сторону бутылки.
- Спасибо, я не пью, - ответил Володя, - и есть не хочу. Может, разрешите мне с Фросей поговорить, чем здесь…
– Нет-нет, - перебил гостя Андрей Антонович, - сначала нужно познакомиться, а потом, с кем хочешь, говори, – и стал наливать в стаканы самогон. - Ты знаешь, как я этого змия делаю: три раза перегоняю, конечно, не всегда, а только для себя и когда надо очень хорошего человека угостить первосортной продукцией.
Володя понял, что хозяин дома хочет похвалиться перед ним изготовленной продукцией, а потому, когда через секунду Софья Александровна положила на стол домашний овечий сыр, хлеб и по два добрых куска омлета, он пропустил стаканчик по настойчивому предложению хозяина. Действительно, продукт был изумительный, тянул градусов до семидесяти. Похвалил Владимир доброе зелье, за что хозяин еще плеснул сначала себе, потом гостю. Владимир ладонью закрыл горловину стакана:
- Нет, спасибо, Андрей Антонович, я больше не буду. Продукт сильный, а конь мой не терпит запаха спирта.
- Ты что, - глядя по сторонам, воровато произнес Андрей Антонович, - у нас в селе не принято гостя отпускать, угостив его одним стаканом, тем более в зятья набиваешься, изволь слушать старших.
Володе пришлось включить задний ход:
- Только не до краев, оставьте для губ место, - произнес он, улыбаясь уже от действия самой водки.
Когда выпили по второй стопке и не успели еще поставить на стол пустые стаканчики, хозяин дома тут же плеснул еще:
- Бог любит троицу, мы с тобой православные христиане, должны уважать православные каноны, - сказал Андрей Антонович, и, кивнув головой, чтобы гость не пропустил, а выпил свою стопку, сам проворно отправил зелье куда надо, стал закусывать.
Володя, выпив и третью стопку, сказал:
- Спасибо вам, Андрей Антонович, за теплый прием. Я поеду домой, приеду завтра, если вы разрешите, сегодня я разговаривать ни с кем не буду. С запахом самогона перед красавицей девушкой оказаться не хочу, - он встал и направился к выходу.
- Приходи, приходи, молодой человек, лично я буду рад, - ответил хозяин дома и тоже встал, чтобы проводить Володю. Проводив его за забор, Андрей Антонович вернулся домой. Софья Александровна в этот момент убирала со стола бутылку, на дне которой еще осталось немного водки.
- Оставь, Софьюшка, не уноси бутылку, допью. Что-то аппетит у меня разыгрался, кусочек сыра тоже оставь.
- Не много ли будет, Андрюша, в последнее время ты часто стал увлекаться этим, ищешь повод, чтобы лишний стакан употребить, - наводя на столе порядок, произнесла жена, потом сразу спросила:
- А что за молодой человек был? Симпатяга. Откуда он, чего хотел? Вот бы такого парня нашей Фросе найти.
- А что, парень как парень, чем он лучше других, - сердито смотрел на жену Андрей Антонович и вдруг, не докончив мысль, поменял тему. - Ты в последнее время много говорить стала, зубки прорезались, уж в своем доме и сто грамм с гостем выпить нельзя. Лучше будет для тебя, если поменьше заметишь, как в бутылках содержимое уменьшается…
- Ну ладно, ладно, ты лучше о госте расскажи, чего хотел-то он, - перебила Софья Александровна мужа.
- Не скажу, раз ты из мухи делаешь слона. Выпили сто грамм, можно подумать, целый чан вина опрокинули. Парень из Джиниси был, приехал жениться на нашей дочери…
- Как на нашей дочери жениться? - перебила удивленно хозяйка дома. - Фрося! Фрося! Иди-ка сюда!
Через секунду вошла Фрося с книжкой в руке.
- Чего, мам, ты меня звала?
- Да. Ты этого парня знаешь? – сердито, прокурорским тоном спросила Софья Александровна свою дочь.
- Какого парня? - сделала непонимающий вид Фрося.
- Да этого, который на коне уехал только что.
- Да, мам, вчера познакомились. Он тут проезжал, попросил воды попить, я ему и принесла. А что, не надо было воды давать?
Мать продолжала:
- И вы не познакомились, он тебе не назвался?
- Назвался. Как Ленина, сказал, меня зовут - Владимир Ильич.
Все члены семьи засмеялись.
– И все? Зачем сегодня он приезжал, не знаешь? - допытывалась мама Фроси.
- Знаю, мам, сказал: приеду, с твоими родителями познакомлюсь. Я думала, вы его проводите, не станете разговаривать, а вы с ним водку пили.
– Цыц! Не твое дело, с кем мы самогон пьем, - вмешался отец, обидевшись на замечание дочери. - Ты что, вчера его домой пустила? В наше отсутствие? - грозно смотрел на дочь Андрей Антонович.
- Нет, зачем же, он за забором на коне был.
- Ладно, ладно, - вдруг примирительно произнесла Софья Александровна, - чего мы расшумелись зря. Скажи, Фрось, вчера этот парень больше ничего не сказал?
- Нет, - ответила Фрося, - сказал, приеду, познакомлюсь с твоими родителями…
- Да это ты говорила, - перебила мать девушку. - Больше ни о чем разговор не вели? - настойчиво допытывалась она.
– Да нет же, воды выпил и уехал…
- Куда? - перебила снова мама дочку.
- В сторону Хандо.
- А откуда ты это знаешь? Это он сам сказал тебе?
- Ничего не говорил он мне, увидела через забор, как поехал в гору в сторону Хандо…
- А-а-а, ну ладно, ладно, ты это говорила уже, - вновь перебила хозяйка свою дочь. - А ты, Андрюш, с чего взял, что он жениться хочет на нашей Фроське? - грозно взглянула на мужа Софья Александровна. - Сам придумал?
- Нет, он сказал. Чего глупости болтаешь, - обиженно произнес муж.
- А как он сказал, какими словами, можешь повторить?
- Да что ты так ведешь себя. Что наша дочка - косая, хромая, дура, что ли? Такую красавицу, как она, мигом заберут, не успеешь оглянуться, - недовольно, не глядя на жену, буркнул хозяин дома.
- Не говори, Андрей, прекрасно знаешь, красивые девушки в основном, особенно в наших краях, попадаются шалопаям, полубандитам и дуракам. Сейчас время такое, девушек пруд пруди, сам знаешь, война не пожалела, скосила многих наших парней. Выдать дочь за нормального парня - мечта многих родителей. Ты, Андрей, не мешай нам, девочкам, мы с Фросей сами здесь разберемся. Ты лучше иди во двор, корова должна сейчас прийти, да и кур надо в хлев запустить, ты открытой оставь дверь хлева, птицы сами зайдут…
- Хорошо, хорошо, учительница, любишь нотации читать, как малым детям, - вставая с места, недовольно высказался Андрей Антонович и вышел на улицу.
В тот вечер мать и дочь долго разговаривали. Софья Александровна убеждала дочку, которой и без того Владимир Габо понравился так, что она могла бы любую мечту отставить в сторону, лишь бы быть вместе с ним. В глубине души Фрося даже подумала, что пошла бы за ним даже на неделю куда угодно. Подумала так и сама испугалась своей, настойчиво кружившей в голове, мысли. «Что же это такое, никогда я о парнях так не думала, неужели я тоже влюбилась? А почему нет, если он может с первого взгляда влюбиться, почему я не могу» - рассуждала молодая девушка под монотонное нравоучение матери, слова которой до нее не доходили.
- Ты поняла, Фрося? Парень он, сама видела, красивый, выдержанный, серьезный, основательный. Отец говорит - и не глупый, так что не отфутболь его, - учила уму разуму свое чадо Софья Александровна. У Фроси самой с каждой минутой все больше мысли становились заняты этим, неожиданно ворвавшимся в ее жизнь симпатичным парнем, а мама своей агитацией подливала еще больше бензина в пожар, охвативший девичье сердце. Семнадцатилетнюю барышню начало охватывать такое волнение, что книга перед глазами казалась чистым листом, на котором должна она написать письмо любимому. Не читалось, не думалось о науках, уже и учебу в институте, куда хотела поступать днями назад, девушка стала подвергать сомнению. А надо ли учиться? Для чего вообще учатся люди? Лучше с любимым человеком быть вместе, чем кто знает, где учиться. В голову Фросе полезли мысли о любви, и ее планы по поводу продолжения учебы в институтах и университетах поменяли свою окраску. Дело в том, что Фрося Андреевна Сатирова окончила Цалкскую среднюю школу месяц тому назад и готовилась поступить в Курский медицинский институт. В селе Авранло в то время средней школы не было, а в Цалке у Фроси жила тетя, потому ее и определили родители для окончания школы туда, хотя  средняя школа была тогда и в Джиниси. Определяя дочь в Цалку, родители полагали, что раз девочка в Авранло окончила восемь классов на одни пятерки, пусть и школу окончит в самом районном центре. Все-таки там и педагоги более сильные, да и жить где есть, а не отмерять шагами каждый день расстояние от Авранло до Джиниси. Хотя и не так далеко туда - коротким путем в хорошую погоду километра четыре, но все равно, тяжело пешком идти, особенно зимой. Тетя даже не стала слушать брата своего, то бишь отца девочки, который выразил мысль не обременять своими проблемами сестру, а сказала тоном старшей родственницы: «Ты помолчи, не тебе ходить туда-сюда каждый день. Не беспокойся, не проест она меня, что моим детям буду готовить, то и ей». Так и порешили, и вскоре Фрося оказалась в Цалке. Родители, конечно, помогали: в две недели раз отвозили харчи, то яйца, то мясца и так далее. Ученицей Фрося была изумительно смышленой, получала по всем предметам одни пятерки. Проучившись две четверти, далее она в конце каждой четверти от всех учителей получала отличные отметки автоматически: те уже хорошо знали, что Фрося не может не выучить уроки. Когда через год, окончив девятый класс, Фрося приехала домой в Авранло, то познакомилась со студенткой Курского мединститута Надеждой Эминовой. Та была уже на четвертом курсе, а Софье Александровне приходилась племянницей. От Надежды юная школьница узнала о Курском мединституте и загорелась желанием стать его студенткой, готовилась серьезно и основательно, биологию из рук не выпускала. Вот-вот ждали получения аттестата зрелости, а затем девушка собиралась поездом поехать в город Курск, где ее должна была встретить двоюродная сестра Надя Эминова. А там - сдача документов, консультации, экзамены и студенческая милая пора. Однако парень из Джиниси - Володя Габо - спутал все мысли юной барышни, и она стала думать не о том, как на отлично экзамены сдать, а о том, когда же приедет на своем неспокойном коне милый сердцу молодой человек из соседнего села. И он приезжал. Три дня еще приезжал Владимир Габо к своей возлюбленной, на четвертый день прислал сватов, а через неделю сыграли два села пышную, шикарную, громкую, веселую свадьбу. На столах в те далекие, тяжелые для страны годы, было всего вдоволь, особенно квашеной капусты, вареной картошки и баранины. Илья Пантелеевич на свадьбу сына двух баранов на мясо пустил и достал много самогона первосортного, из ячменя изготовленного им самим, между прочим, самым знаменитым в здешних местах умельцем гнать удивительно хорошее зелье. Многие приходили к Илье Пантелеевичу и консультировались, как получить качественный продукт. Он знал какой-то особый рецепт, добавлял туда еще кусочек коры дуба, и его водка, мягкая, коньячного цвета, шла как лимонад, за милую душу, и никогда по утрам голова не болела. Говорили, что Илья Габо знает особый секрет, добавляет еще что-то, и оно нейтрализует все сивушные масла.
Конечно, в те далекие строгие советские времена водку гнать не так-то просто было, но в здешних местах не было принято гнать водку для продажи. Редко кто водку-самогон продавал. Самогон гнали только для себя, для нужд семьи: отметить праздники, угостить друзей, самому перед обедом или ужином пропустить стаканчик-другой и так далее. Словом, свадьбу сыграли Володе и Фросе отменную, оба села - и Джиниси и Авранло - долго говорили об этом торжестве и в разговорах отмечали, что если и делать свадьбу, то именно такую: веселую, пышную, многолюдную и с обильными яствами.

Глава 2
Отбарабанили свадебные барабаны, отзвучала свадебная гармонь, закончились праздники души. Наступили будни. Молодая невеста оказалась не только слишком юной и чересчур не по-деревенски красивой, но и, на удивление всему селу Джиниси, не по годам умной и мудрой. На следующий после свадьбы день Фрося вместе с мужем вышла на работу в колхоз. Удивилось все село, увидев ее идущей на работу в поле со всеми колхозниками и колхозницами. «Как же так, только что девушка замуж вышла. В ушах звенят еще песни и пляски на ее свадьбе, а она на работу, хоть бы неделю отдохнула» - говорили одни, удивляясь искренне ее поступку. - «А что дома делать, пусть свекровь домашнюю работу делает, не так стара, может Мария Варнавовна и без невестки справиться с любым делом» - говорили другие. Третьи еще что-нибудь добавляли, пока шли до рабочего места на картофельной плантации. А как только приступали к работе, заканчивались все разговоры, потому что работа была тяжелая, и заработок, хотя и мизерный, шел от количества выполненной работы.
По колхозу шло окучивание картофельных грядок, а в те времена в колхозе села Джиниси эти работы делались вручную, штыковой лопатой и тяпкой - по желанию работника. Кто делал лопатой, тот обрабатывал большую площадь, но было труднее и тяжелее, чем тяпкой, потому что лопатой, как и в случае первичной обработки, работник выкапывал землю посередине двух грядок, поднимал ее и бережно укладывал ровным слоем у корня ботвы картофеля, а тяпкой, как известно, землю тонким слоем с грядки тянешь к кусту. Как только приступали к окучиванию - забывали обо всем, а садились на перекур - вновь начинали.
Главной новостью в этот момент был выход на работу невестки Ильи Пантелеевича, Фроси. Не жены бригадира, а именно невестки Габо, ибо эту новость обсуждали не только в бригаде №3, где бригадирствовал муж Фроси, а во всех бригадах, их было тогда шесть. Интерес к невестке был огромен еще и потому, что она была видная, сногсшибательно красивая: одни голубые глаза и длинные ресницы, кончики которых слегка приподнимались вверх, стоили многого. Кроме того, она имела и осанку такую, словно ее пропустили через самый точный строгальный станок, прилепив к ушам аппетитные ноги. Плюс к тому, училась она отлично. «Володя Габо - самый счастливый человек» - считали сельские парни. А старшее поколение отмечало, что Бог дает каждому то, чего он достоин. Симпатичному умному парню досталась симпатичная умница-жена.  Что касается учебы, то в планах Володи было через год отправить свою молодую жену в Цалку, в педагогический техникум, не зря же девушка столько знаний получила, не пропадать же им.
Однако вскоре интерес односельчан к Володиным делам ослаб, появился новый объект их внимания: женился Варнава, младший брат Володи. Все бы ничего, если бы Варнава женился, как положено, нормально, как женится большинство людей на земле. Дело в том, что Варнава был женат на Шуниной Евдокии. Прошло всего два дня, как засватали дочку сельского плотника Агафона. Все было хорошо, несколько бутылок первосортного самогона выпили в доме невесты во время сватовства, молодые сияли, как новые алтынные пятаки, очень скоро вышли вместе на улицу. Что там делали - никто не знает, но в тот вечер молодые обнимались и целовались достаточно. На следующий день Варнава сказал родителям, что пойдет после работы навещать невесту, придет, мол, поздно, чтоб не ждали. Сразу после работы молодой жених направился в сельмаг, а оттуда, известное дело, купив сладости, взял курс в сторону дома плотника Агафона. Ушел из дому вечером, часов в шесть, а вернулся через полчаса и не с Евдокией, а с Маняшей Ильичевой, сельской певицей и танцовщицей.
Все село бурно обсуждало этот случай. Почему Варнава, серьезный парень, женившись по любви, вроде все было вначале хорошо, выкинул, видите ли, какой фортель. Было много мнений, самых разных и противоречивых. Человеческая фантазия в этих вопросах очень богата. Высказывались такие мнения, такие причины, что если бы услышала Евдокия Шунина, наверное, повесилась бы. Высказывалось даже мнение, что бедная Евдокия была гермафродитом, и, ложась спать вместе, Варнава заметил шишку там, где не должна была быть она. Зачем ему шишка - у него самого есть такой товар, потому и убежал с постели, даже не одевшись, в одних трусах. Долго думали и гадали джинисцы, почему Варнава бросил, не поженившись до конца, свою невесту. И так, и этак гадали, однако ничего не придумали. Только отцу Варнава сообщил истинную причину произошедшего, и то под настойчивым давлением. Илья Пантелеевич применил всю дипломатию и права отца, хозяина семейства, хотел, чтобы не было в его доме бабников, и мужчины, однажды выбрав жену, состарились бы с ней, как учат законы Христа. Но когда сын сказал: «Отец, я с ней не смогу жить, потому что, зайдя к ним домой, увидел, как она на керосинке готовит суп, сама вся в поту, а пот ручьем льется в кастрюлю. Меня чуть не вырвало, я даже не успел конфеты положить на стол, развернулся и ушел. А Маняшу привел, чтобы ты, отец, не заставлял меня идти снова в дом плотника Агафона и привести эту грязнулю Евдокию».
Что случилось, то случилось. Чтобы не быть уж со всем селом во вражде, Илья Пантелеевич решил сыграть младшему сыну не громкую и пышную, как Владимиру, свадьбу, а отметить женитьбу сына меньшим количеством односельчан и родственников. Поздравлять молодых пришли близкие родственники и близкие соседи, да друзья жениха и невесты. Вот на таком тихом торжестве и отметили бракосочетание Варнавы. До утра, особенно Филипп и Владимир со своими женами, да сестры со своими мужьями, танцевали до упаду под патефон, взятый на время у соседей, сын которых жил в Тбилиси.
Поженив младшего сына, Илья Пантелеевич решил отделить всех сыновей, тем более что были свободны комнаты Терентия и Емельяна. В свое время отделил он старших сыновей, но жизнь у них пошла наперекосяк, все перепутала проклятая война.
- Даст Бог, сейчас этим, младшим, будет лучше. Войны уж точно в ближайшее время не может быть, утерли нос этим немцам-фрицам и прочим врагам, - рассуждал о жизни своих детей Илья Пантелеевич. - Надо, надо их отделить, пусть учатся мудрости жизни и получению от нее удовольствий самостоятельно.
Еще был один весомый плюс этого отделения с разделом имущества. Колхоз выделял огород молодым хозяйствам, а огород здесь играл исключительную роль, практически был кормильцем. Люди деньги держали в руках потому, что продавали картошку из огорода, сыр, масло, мясо домашнего скота. Заработки в колхозе не имели большого значения, погоду и достаток в крестьянских домах не делали. Как они могли, эти заработки, делать погоду, если крестьянин, два месяца отработав на стороне в артели, приносил домой головку сыра и два килограмма масла? Отделиться надо было во что бы то ни стало, чтобы получить огород. И потому, собрав сыновей, сказал Илья Пантелеевич:
- Ребятушки, вы все стали уже семейными. В большой семье жить, конечно, интересно, но чтобы скорее полноправной ячейкой общества стать и быстрее на ноги встать отдельным хозяйством, лучше вам отделиться. Каждый из вас сможет жить, как хочет, как мечтает, как сумеет. Филипп, ты со своей Варварой занимай пока хоромы Терентия. Ты, Владимир, поселись у Емельяна. Варнава переедет в другую комнату, через коридор, будет нашим с матерью соседом, а всем нам уже сейчас надо завезти камней, чтобы пристроить к нашему дому еще столько же комнат. А как же, чтобы всем хватало. Потому, ежели завтра вернутся ваши братья Терентий, Емельян и Василий, им негде будет жить.
Дети послушали, кивнули головой и стали выполнять приказ отца. В тот же день, вечерком после работы, сыновья Ильи Пантелеевича с женами таскали нехитрый скарб, что сложила в узелки Мария Варнавовна, в свои новые жилища.
Осенняя пора в Джиниси хоть и короткая, но достаточно теплая и благоприятная. При желании, за оставшееся до первых снегов время можно было заготовить камней в достаточном количестве. Надо бы сказать, в Цалкском районе в те времена, да и поныне, строили дома не из кирпича или бетонных блоков разных размеров, а ставили стены из базальтового камня. Этого камня в близлежащих горах и ущельях местами было как леса в тайге - бери, не хочу. Задача строителя заключалась в том, чтобы привезти камни на стройплощадку и придать им прямоугольную форму. Этого достигали следующим образом. Если камень был огромного размера - одному не поднять, его раскалывали на несколько частей кувалдой. Но перед ударом специальным молотком, один конец которого был острым, выдалбливали в камне углубление, чтобы три пальца человеческих входили свободно. Потом вставляли туда клин, наподобие зубила, но в два раза толще и в два раза короче, по двум сторонам этого клина пристраивали клинья потоньше, из листового железа, чтобы удержать главный клин. И как замахнешься кувалдой от души, ударишь сердито по клину, тут каменная глыба и расколется, как арбуз, на две части. Другой, тупой конец молотка имел посередине еле заметное глазу углубление, чтобы грани выступали отчетливо и прямой линией, ибо именно они, эти грани, как лезвие ножа, при ударе по бесформенному камню откалывали кусок за куском, придавая камню нужную форму, чтобы можно было его поставить на стену, на раствор. Что касается раствора, то цемента еще тогда не было, из Тбилиси привозить - дорого, а потом, зачем деньги отдавать, которых и так почти нет, если раствором служила испокон веков простая глина, размешанная с соломой. Колхоз выписывал своим членам почти даром глину и солому давал бесплатно, если дело касалось строительства домов.
Изрядно потрудилась семья Габо осенью и зимой этого года. А к лету следующего года задание главы большого семейства Ильи Пантелеевича было выполнено. Буквой «г» к основному дому были пристроены две большие комнаты с коридорами, коридоры были такие большие, что практически служили и кухней, и столовой, и прихожей. В комнату шли в основном спать, пока не было детей у сыновей и невесток. Словом, стены и крыша новых жилищ для сыновей Габо были готовы, оставались работы по отделке. Но так как жить было где, начинать отделку сыновья Ильи Пантелеевича медлили, тем более что пошли дети, которым нужны были малые, но денежные расходы. У Филиппа появился мальчик, назвали его по имени героя сказки « Алладин и волшебная лампа» - Алладином; была уже беременна Фрося - вот-вот должна была «поймать в капусте» кого-нибудь. Никаких признаков беременности не было у Маняши, хотя шел второй год ее замужества, но ждали, что все будет хорошо, ведь есть женщины, которые могут зачать и позже, даже через пять, десять лет. Однако не пять и не десять лет пришлось Илье Пантелеевичу ждать, чтобы его невестки стали матерями. Буквально за несколько лет дом Ильи Пантелеевича наполнился малышами, у каждой пары - что дочери, что сыновья - появилось по два ребенка, и все - мальчики. И дом Ильи Пантелеевича превратился в настоящий детский сад. Я имею в виду ту часть дома, где жил Илья Пантелеевич со своей Марией Варнавовной. Молодые отцы и матери с утра приводили к свекрови детей, оставляли их на попечение стариков, а сами шли в колхоз зарабатывать деньги. Должен был зарабатывать деньги и Илья Пантелеевич. Дети хотят есть. Не скажешь: «Филипп, Варнава, денег у меня нет, дайте денег на еду для ваших же детей». Зарабатывай, если ты мужчина. Тем более что сам Илья Пантелеевич учил своих детей, когда они были еще подростками: «Настоящий мужчина должен брать с собой с утра один рубль, а вечером принести три, пять». Сам он лично так и поступал, когда надо было восемь ртов накормить. Слава Богу, кроме своего хозяйства, Илья Пантелеевич немного, но зарабатывал своим природным Божьим даром: был во всем Цалкском районе костоправом, причем хорошим. А потому в эти голодные годы люди, приходящие к нему лечиться, не только были благодарны словесно, но и приносили кто что мог. Яиц десяток, полкило масла, своего, свежесбитого, головку сыра и так далее. В доме Ильи Пантелеевича никогда не было, чтобы на столе стояла одна картошка. Были до войны такие годы, что хлеба джинисцы досыта не едали. Теперь, конечно, другие времена, куда сравнить. Даже колхоз с каждым годом увеличивает дележ урожая, а Москва уменьшает налоги и снижает цены на товары. Илья Пантелеевич имел знакомого в городе Марнеули, что рядом с Тбилиси расположился. В колхозах и совхозах этого района получали по два урожая в год, особенно здесь хорошо росли овощи и фрукты. Помидоры и огурцы тут выращивали у каждого крестьянского двора и в таком количестве, что многие их на корм скоту давали, а в Цалкских холодных условиях помидоры не успевали созревать. Поэтому знакомый Ильи Пантелеевича посылал в Джиниси овощи и фрукты, Илья Пантелеевич продавал все это, в основном, менял на картошку и отправлял в Марнеули. Прибыль, естественно, делили пополам. Что это было, как называлась эта работа двух мужиков? Одни скажут - чистой воды спекуляция. Я скажу - нет. Советская власть тогда разрешала излишки домашнего хозяйства реализовать на колхозных рынках, и колхозники этим разрешением государства пользовались. С другой стороны, конечно, Илья Пантелеевич и его марнеульский знакомый занимались реализацией не только излишков урожая, полученного на своем огороде, но и соседи приносили и просили продать, особенно те, у кого не было в семье мужика-кормильца. Тут как бы пахло спекуляцией, но, с другой стороны, государство само было неорганизованным, не принимало у крестьян излишки продукции домашнего хозяйства и не организовывало их продажу, а потому в цалкских селах овощи-фрукты были редкостью на столах. Детвора на них смотрела как на неисполненную мечту, а в дни религиозных праздников, когда народ собирался у церкви, и рядом продавалось все на свете, иные дети подолгу стояли у ящика с помидорами, приятный запах которых приводил в транс подростка, в карманах которого было много пшика и ни одной копейки. Выбрав самый хороший помидорчик, что лежал ближе к нему в ящике, ребенок хватал его и мгновенно пускался в бега. Из-за одного помидора за мальчиком кто будет бегать? Зато какой праздник был, когда он, укрывшись от всех где-нибудь за забором, начинал неспешно, маленькими порциями откусывать вкусно пахнущий плод. Другой так же поступал с ящиком сладких груш или слив - черных, крупных, спелых, во рту тают. А когда смотришь на только что распечатанный ящик слив, сверху прикрытый газетой «Заря Востока», то слюнки текут рекой. Захочешь полакомиться, захватишь побольше, целую горсть слив и включаешь десятую скорость. Никто за тобой бегать не будет, чтобы поймать. В худшем случае, гнилой помидорчик, огурчик или слива вслед тебе полетит и неизвестно, догонит и попадет на тебя или нет. Что и говорить, пятидесятые и шестидесятые годы были тяжелыми и трудными, в смысле нормальной человеческой жизни, еще конкретнее - в смысле досыта поесть. Илья Пантелеевич, имея в собственном доме мешки и ящики овощей и фруктов, никогда не разрешал своим внукам полакомиться ими. Непослушному малышу, подходившему случайно к открытому ящику или мешку, ремнем по пальцам слегка проходил, приговаривая: «Не подходи туда, куда не зовут». Пожилой человек без пенсии (тогда колхозникам еще не давали пенсии), без постоянного заработка, но имеющий на своем попечении много внуков, которых надо кормить, он трепетно относился к овощам и фруктам, продажа которых приносила пользу его семье. Даже в собственном хозяйстве он уже не мог иметь достаточно живности, чтобы получать доход, позволяющий прокормить семью и хотя бы раз в день угостить внуков. А потому строг был Илья Пантелеевич в порядках и правилах в отношении овощей и фруктов, дающих ему какой-никакой заработок. А что давали за так называемые лечебные дела - можно было считать ничтожным. В основном, никто ничего не давал, не было у них ничего. Самих дед угощал обязательно чаем, а если кто и приносил десяток яиц, то это так редко бывало, что и не помнилось, когда было. Малышню мог дед угостить фруктами только после переборки, вычистив испортившуюся часть плода. Внуков год от года становилось количеством больше и возрастом старше, а дом дедушки был самым шумным и желанным местом. Парни начали шалить, искать, где спрятан сахар или еще что-нибудь вкусное, и потихонечку таскать, не рассказывая об этом родным или двоюродным братьям. Заметив эти фокусы, дед стал прятать от старшей детворы все вкусное и сладкое. Например, сахар он прятал на чердаке крыши, мешочек из белого сатина висел в самом недоступном месте. А мешки и ящики с овощами и фруктами уже не дома, в коридоре или в углу комнаты стояли, а в специально оборудованном месте, рядом с хлевом, где было и тепло, и замок можно было повесить на дверь. Подрастая, дети, естественно, становились умнее, хитрее и смышленее. Кому было шесть-восемь лет, те понимали, что самая настоящая вкуснятина не у бабушки и дедушки, там только сахар, а у самых маленьких, кому еще и года нет. Вот они и следили, под видом игры на улице, куда кладет молодая мамаша печенье, конфету, и как только отлучалась на секунду ничего не ведающая мамочка, взрослые дети тут как тут - реквизировали весь детский паек. Конечно, бывали случаи, когда не успевали парнишки-воришки убежать с места преступления и попадались с поличным. Тогда беседу серьезную проводил дед, делал и физическое внушение, барабаня по головке костяшками пальцев. Но эти воспитательные меры действенного результата не оказывали. Через день-другой наказание забывалось и все начиналось вновь. Уже всем взрослым мальчикам было известно, где хранятся обычно печенье и конфеты. И при желании можно было пойти украсть, если, конечно, не попадешься.
Однажды Алладин - десятилетний, самый старший внук Ильи Пантелеевича, проследил за тетей Фросей, которая, накормив и уложив спать своего полгода назад родившегося второго ребенка, вышла на минуту по делам. Алладинчик был тут как тут, залез в комнату через окно, расфасовал по карманам реквизируемое и неторопливо, тем же способом, как вошел, стал выходить, но в этот момент был пойман дедушкой, который следил за ним. Отобрав ворованное, дедушка наказал мелкого воришку ремнем показательным образом - при остальных детях, большинство из которых смеялись, когда попка Алладина краснела от ударов дедушкиного ремня.
Алладин и его младший брат Стефан верховодили в доме Габо, они были самыми старшими внуками. Они и помогали дедушке справиться с воспитанием всех детей, они же начинали вдруг, ни с того ни с чего, детский шум, плач, драки, разборки и так далее, и они же больше всех получали подзатыльников от Ильи Пантелеевича. Что интересно, когда дети были еще маленькими, по годику, по два, собственных родителей не интересовали ни их плач, ни их драки, иногда доходившие нечаянно до крови. Со всеми проблемами в отношениях внуков разбирались дед да бабушка Мария Варнавовна. Но с течением времени, когда дети подрастали, старшие начали уже в школу ходить и, соответственно, драк и шума стало больше, начали вмешиваться родители, если, конечно, заставали свое ненаглядное чадо плачущим. Однажды Алладин и Стефан подрались с детьми Володи и Фроси и те заплакали. Родители, вернувшиеся с работы, застали их плачущими, а младший сын Павел, увидев издали отца с матерью, стал так плакать, будто его кто-то резал. Тут Фрося наказала племянника Стефана, дав ему два подзатыльника, а Алладин успел убежать. Фросю, наказывающую Стефана, увидела его мама, Варвара, и пошло-поехало… Если бы на шум и гам, раздававшиеся со двора Габо, не вышли Илья Пантелеевич с Марией Варнавовной, в хлеву чинившие амбар для ячменя скоту, то далеко могли бы зайти в обвинениях друг другу родители двоюродных братьев. Такие ситуации возникали все чаще и чаще, а детей становилось все больше и больше. В каждой семье в пятьдесят восьмом году было уже по несколько детей: у Филиппа - шестеро, у Володи и Варнавы – по четверо, а у дочерей Ильи Пантелеевича - по пять ребятишек. Старшие дети у всех братьев и сестер ходили в школу, младшие - все девочки (кроме Варнавиных детей, у него были только мальчики), воспитывались дома, в основном дедом и бабой. Но именно в этом пятьдесят восьмом году Илье Пантелеевичу вдруг стало так плохо с сердцем, что он слег, а через две недели отдал Богу душу. Похоронили Илью Пантелеевича по всем правилам православной религии. Читал молитвы святой отец Ананий, который числился в открытой, разрешенной властями церкви настоятелем, а в основном жил в городе Марнеули. Приезжал он только в самые главные религиозные дни, такие как Пасха, Рождество, день Святой Богородицы, день Святого Георгия и так далее, а в воскресные дни и другие, менее значимые церковные праздники, святого отца в церкви не бывало. А жил там он потому, что болел, и ему врачи прописали дожить свой век в теплых краях. Если кто-то умирал и нужно было его хоронить со священником, привозили из Марнеули отца Анания или же приглашали священника из церквей соседних сел Авранло, Олянк. Кстати, не забыть бы сказать, что в остальное время, в воскресные и другие праздничные дни, религиозные обряды отправлял дьякон Антон Константинович Карагезов, человек начитанный и знающий несколько языков, много лет, работающий в селе заведующим сельмагом. После смерти священника Анания, дьякон Антон отлично справлялся со своими обязанностями, старался, чтобы в Божьем доме во все церковные праздники царила торжественная обстановка. Односельчане, видя это старание и беспрекословную веру Антона Константиновича канонам Православия, сначала попросили его, а затем написали всем селом большое письмо Патриарху всея Грузии Илие Первому с просьбой рукоположить дьякона Антона в священники и назначить его в Джинисский приход, в церковь Святого Георгия. Однако в грузинском городе Тбилиси, погрязшем в протекционизме и коррупционизме, за выполнение народной воли в патриархате попросили сорок тысяч рублей старыми, до деноминации шестьдесят первого года, деньгами, которых всем селом не смогли собрать. Да и сам Антон Константинович, человек беспредельно честный, верующий, не захотел второй раз поехать туда, где люди, облаченные в церковные рясы, без стеснения затребовали от него столько денег. Тем не менее, Антон Константинович до конца своих дней в должности дьякона служил в этой церкви, и люди могли прийти сюда и свечку поставить, и помолиться вместе с ним Господу Богу за грехи наши каждодневные. Нелишне напомнить, что и дом его, и сельмаг, который в то время находился в его доме, имели в селе культурно-просветительное и общественное значение. Даже у колхозной конторы столько людей не собиралось и не обсуждалось столько местных, районных, республиканских, всесоюзных и мировых проблем. Между прочим, здесь часто встречались односельчане, долго не видевшие друг друга. И тогда, поговорив немного о делах своих и общественных, встретившиеся обращались к Антону Константиновичу: «Дядя Антон, можно у вас посидеть, с другом поговорить». - «Конечно, можно» - следовал ответ. И они брали бутылку водки или вина, садились за стол и давай разговаривать и пировать. Здесь часто собирались пропустить по стаканчику, по два, учителя сельской школы и руководство колхоза. Жена Антона Константиновича Софья Кириаковна, сердобольная, хлебосольная женщина, тут же ставила на стол что есть в доме, чтобы ребята, выпивая, закусывали и не пьянели. Кстати, за это денег в доме Антона Константиновича не брали. Хозяйка дома, Софья Кириаковна не забывала на следующий день, увидев пировавших, пригласить их опохмелиться, наливала из собственных запасов. А в последнее время, когда уже в селе и закусочная была, и новый государственный сельмаг, Софья Кириаковна часто выходила на балкон и смотрела на дорогу, которая шла к конторе колхоза мимо ее дома. Увидев знакомых (а знакомыми было все село), любила обращаться: «Роман, Роман, Павлик, Гавриил, хорошая водка есть у меня, иди, попробуй стаканчик».
Далее продолжая тему религиозную, следует вспомнить, что считался самым авторитетным священником в Цалкском районе, конечно, святой отец Ананий, настоятель Джинисской церкви Святого Георгия. Говорили, что он был учителем словесности в начале века и искренне верил в Бога. Став священником, пострадал за веру с приходом советской власти, сидел пять лет, но не отрекся от Бога, а потому его молитвы имели особый тон, смысл и пользу. Вот поэтому, узнав о смерти друга, марнеульский знакомый Ильи Пантелеевича сам приехал и привез батюшку. Проводили в последний путь Илью Пантелеевича, отметили ему сорок дней и… начала давать трещину дружба между членами большой семьи Ильи Пантелеевича. Во-первых, уже не стали приводить маленьких детей к Марии Варнавовне невестки, а мужья молчали и поддерживали жен. «И правильно, женщина стара, сама еле ходит, трудно ей стеречь их» - говорили они. Во-вторых, сыновья по отдельности стали подходить к матери и предлагать поделить свободные комнаты, предназначенные Терентию, Емельяну и Василию, на тех, кто живет в селе фактически, в настоящее время. На вопрос матери, а как быть, если вдруг явятся братья ваши и не одни, а с семьями, отвечали: «Приедут - отдадим, без жилья не оставим». И, в-третьих, братья сами разговаривали между собой через силу, в основном и не общались, старались друг другу на глаза не попадаться. После смерти отца и Филипп, и Владимир, и Варнава построили по забору от своей половины дома до дороги, огородив свою территорию так, чтобы не ходить с братьями и их семьями по одной тропинке. Начались мелкие ссоры, когда через заборы перелетали куры, падал на чужую территорию с наспех уложенного без раствора забора камень, а в дождливую погоду, когда дождь лил ведром, вода, имея особенность идти там, где ей легко, собиралась, естественно, в тех местах, где ей дорогу перекрыли. Просто нужно было минут десять–двадцать, чтобы по территории каждого двора провести небольшую канавку, и тогда вода шла бы стороной и не заливала двор, по которому невозможно стало ходить. Раньше эти работы делались постоянно, когда гром начинал греметь перед началом дождя. А теперь, когда поставили заборы, не продумав, как в сильный ливень беспрепятственно будет стекать вода со двора, входить в дома Владимира и Филиппа невозможно было: собиралась вода почти у двери на половинке каждого брата, особенно во дворе, а иной раз вода даже попадала внутрь помещений. И тут начинались взаимные упреки, претензии и недовольства. Эти недовольства, сначала появлявшиеся по мелким поводам, скоро перерастали в более серьезные обвинения. Со стороны, услышав претензии, высказанные друг другу братьями и их женами, можно было сделать вывод, что они, один перед другим, виноваты в неудавшейся, тесной, несытной жизни. Раньше, даже год назад, когда в селе при разделе имущества близкие родственники устраивали скандал из-за того, что кому–то больше мисок или ложек досталось, сыновья Ильи Пантелеевича удивлялись, даже говорили: «Чего делить, все равно ничего нет в доме, какая разница, ложкой больше, ложкой меньше». Теперь очередь пришла за ними, за детьми Ильи Пантелеевича: никак не могли поделить между собой взрослые мужики, близкие родственники, три комнаты с коридорами. Дело в том, что тогда, наконец, сыновья уговорили мать, Марию Варнавовну, поделить комнаты, принадлежавшие с войны не вернувшимся братьям, ибо, как убеждали они, стало тесно. Мол, у каждого по несколько детей разнополых, растут не по дням, а по часам, надо бы мальчикам иметь отдельную комнату, девочкам отдельную, сейчас не первобытные времена, когда все члены семьи под одним одеялом спали. Более того, приводили доводы братья, эти комнаты есть, пустуют, всего-то надо поделить их между собой и все. Когда Мария Варнавовна, под давлением убедительных доводов сыновей, наконец, дала согласие на раздел этих комнат, оказалось, что разделить три комнаты с коридорами между тремя человеками не так-то просто. Это в арифметике три разделишь на три - получится единица, значит каждому по комнате с коридором, а в жизни получился совсем другой компот. Причина была в том, что солдатские доли, как называли эти комнаты в семье Габо, имели разную площадь и находились в разных местах Г-образного дома покойного Ильи Пантелеевича. Всем хотелось иметь дополнительную комнату рядом со своей, так ведь удобно. И потом, была еще одна загвоздка в этом дележе - половинка, где жила Мария Варнавовна. Филипп предлагал, так как у него больше всех детей - их было у него шесть, материнскую половинку отдать ему: «Пусть, если хочет, и мама с нами живет». Варнава был с этим не согласен, предлагал свой вариант, так как в настоящее время мама живет с его семьей и пожелала жить с ним она сама, то долю матери следует отдать ему. Тогда все братья восклицали. «Ага, зрт прокурор, в этом случае тебе три комнаты достаются!» Особенно Филипп был не согласен с мнением меньшего брата:
- У меня шестеро детей, а у тебя четверо, и ты хочешь сразу три комнаты?
- У меня все дети мальчики, завтра подрастут, поженятся, всем где-то жить надо. А у вас девочки большинство, отдадите замуж да еще несколько пар постельного белья в приданое предложите, и все заботы об устройстве их жизни закончились, - отвечал на это Варнава.
- Родителям все равно - мальчик или девочка, всех надо обеспечивать по возможности жильем. Если попадутся девочкам женихи с жильем, это прекрасно, может, тогда легче станет нам, родителям, у кого девочки. А если попадется представитель чистого пролетариата, не будет иметь за душой ничего, кроме самой души, надо все равно строить или дать какое-нибудь жилье. А потому предлагаю самый простой и естественный вариант: бросить жребий, кому что попадется, - заметил меньшому брату Владимир.
- А если мне попадется маленькая комната и в самом дальнем углу? - сказал Филипп.
- Нет, никогда я не соглашусь на жребий, - отрезал самый старший из присутствующих братьев, Филипп. Более того, Филипп настаивал, чтобы долю матери отдали именно ему…
Мать, видя, что сыновья ее, еще недавно послушные, тихие при родителях, заботливые друг о друге, неузнаваемо переменились, даже страшно становится слышать, как они не хотят уступать друг другу, высказала мысль пожить одной до самой смерти в своей комнате.
- И не надо вам раньше времени голову ломать, кому мою долю отдавать, - заметила она. На это сыновья деликатно дали понять, что эта комната, рано или поздно, станет свободной, потому и ее надо поделить, а жить может мама и в поделенной комнате.
Теперь давайте более подробно сообщим читателю, что собой представлял дом покойного Ильи Пантелеевича, и почему братья никак не могли разрешить сами, вместе с женами, этот архивопрос. Как было сказано выше, первоначально покойный Илья Пантелеевич построил дом прямоугольного типа размером пять на девять метров и разделил это помещение на две комнаты с коридором посередине. Еще имелась открытая веранда. На расстоянии двух метров от основного фасада по длине были установлены деревянные колонны, в количестве десяти штук, и на эти колонны спереди опиралась крыша дома. Снаружи получилось очень красивое единое здание, тем более что дом был и отштукатурен со всех сторон. Владимир был и плотником, и столяром, и штукатуром, словом, на все руки мастером, поэтому дом снаружи выглядел как игрушка. И крышу он покрыл красной черепицей, чтобы изящным дом стал.
В колхозе села Джиниси имелся небольшой глиняный карьер. Здесь добывали глину, готовили глиняный раствор, заливали по черепичным формам из доски. Через некоторое время вытаскивали и сушили в специальных сараях. А потом обжигали в специальных ямах, куда сначала укладывали аккуратно дрова, затем на дрова сверху выкладывали высушенную сырую черепицу так, чтобы между рядами был зазор, а после уже разжигали. Двое суток так обжигали изделия, а потом снимали - товар к употреблению был готов. Таким дедовским способом делалось, конечно, очень мало, но черепицы хватало почти всем - и для нужд колхоза, и для нужд села. Долго, длительное время этим способом получали черепицу в округе, почти в каждом колхозе. Во всех селах Цалкского района крыши крыли черепицей. Шифер появился в этих краях в начале шестидесятых годов.
Когда пришло время поженить сыновей - Терентия и Емельяна, Илья Пантелеевич построил для них такой же дом, как у себя, чуть больше даже. На одиннадцать метров удлинил свой дом к югу, куда позволял огород, в результате каждому женатому сыну были обеспечены комната размером пять метров на четыре и коридор шириной в полтора метра. И эта часть дома была покрыта черепицей. Только Филиппу и Володе Илья Пантелеевич, как известно, пристроил к восточной стороне дома комнаты так, что получилась буква «г», покрыл крышу шифером, только-только входившим в моду строительным материалом. Эта пристройка и комнаты в ней площадью получились меньше. Не позволяли размер и рельеф участка, как в пословице, «всем сестрам по серьгам» выделить. Чтобы пристройку эту сделать длиной в одиннадцать метров, а земли было только на десять, поговорил Илья Пантелеевич с соседом Семеном Манеловым, предложил поменяться этим метром или же выкупить, на худой конец. Тот наотрез отказал и добавил: «Умру с голоду, но лично вам не продам». Странным был Семен Алексеевич человеком: ни с кем из соседей не разговаривал, не здоровался. Если на его огород случайно перелетала соседская курица, он на все село внятно, со смаком проклинал и курицу, и хозяев, главное, применял в своем ругательстве во всеуслышание самые непечатные или малопечатные слова, хоть уши затыкай. Однажды учитель физики Семен Иванович Ильичев, проходя мимо его дома и услышав манеловскую базарную ругань, сделал замечание, мол, как не стыдно, взрослый человек, дедушка двух прекрасных внуков, дети - и ваши, и чужие - ходят по селу, слушают твой поганый язык, нам же, учителям, потом приходится исправлять прививаемые твоим, вроде бы безобидным, нецензурным ораньем пробелы в воспитании подрастающего поколения. Тот, не дав учителю закончить мысль, взялся за него. До драки не дошло, потому что Семена Алексеевича и Семена Ивановича разделял каменный забор, настоящий, на глиняном растворе. Более того, Семен Алексеевич ругал сельского учителя, не глядя на него, а занимаясь своим делом - приводил огород в порядок перед весенней посадкой картошки. Учитель послушал секунду-другую и говорит:
- Семен Алексеевич, имей совесть и уважай человеческое достоинство. Подойди поближе к забору и поговорим. Что ты, как ребенок, ходишь по огороду и выражаешься.
- Чего, чего? - не дослушав до конца, начал Семен Алексеевич. - Не о чем мне с тобой говорить, иди своей дорогой, учитель. Какой ты учитель! Знаем, как ты в Тбилиси учился: отец твой каждую неделю ездил в город. Знаешь, зачем? Чтобы магарыч - сыра головку и картошки мешок отвезти преподавателям, они ведь тоже с голоду помирали и до сих пор мрут. Ты думаешь, у тебя знания есть? Ничего у тебя нет: и знаний нет, и говорить по-русски ты не умеешь, как самый последний грузин говоришь по-русски, а ведь русский человек. Учитель! Два слова связать еле-еле можешь, себя учителем называешь, поставлю вот там, рядом с тобой чучело, на голову надену шляпу, и будет таким же учителем, как ты. И говорить научу его, как ты умеешь…
Семен Иванович послушал немножко Семена Алексеевича, видит, что зря начал разговор с этим человеком. Он и раньше его знал, но таким, каким сейчас стал, никогда тот не был. Раньше, если кто-нибудь что-то говорил, или кто проходил дорогой мимо дома, Семен Алексеевич ругался, не останавливался, но звук уменьшал, не все слова можно было разобрать, а значит и смысл сказанного. Теперь человек немного постарел и стал невыносимым со всех сторон. Не зря его отношения с единственным сыном натянутые, почти не разговаривают и не здороваются, хотя и живут в одном доме. Словом, вот такому человеку Илья Пантелеевич заикнулся поменяться несколькими квадратными метрами земли или выкупить, чтобы сыновьям построить однотипные, одного размера жилища. Только с ним, с соседом Семеном Алексеевичем, мог решить свой вопрос Илья Пантелеевич. Потому что граница огородов обоих односельчан проходила буквой «г» с юга к востоку, и, чтобы пристройку поставить такого же размера, как на южной стороне, не хватало буквально одного метра земли по ширине, а по длине можно было больше пяти метров и не давать. А землю взять в обмен на переданную площадь Семен Манелов мог с южного конца огорода Ильи Пантелеевича, где было еще несколько метров свободной земли. Между прочим, сын Семена Алексеевича Николай заикнулся в пользу соседа, мол, можно провести этот простой обмен. Семен Алексеевич сразу остановил свое чадо.
- Когда дом построишь на своем участке близ Сефиловского оврага, дашь всем жителям села сколько душе угодно метров. Я свой огород, пока живой, делить на части не буду, - сказал Семен Алексеевич. - Габо не лучше Ивана Блудова, завтра он построить дом тоже попросит. Послезавтра Христианов Георгий Ильич попросит - тоже давать? Так весь огород за два года можно соседям раздать, а самому в небо смотреть и мух ловить, ибо, кроме огорода, у нас пока других кормильцев нет.
Николай грозно посмотрел в глаза отцу, покачал головой, развернулся и ушел. Теперь, по прошествии лет, не поддавшаяся решению незначительная проблема обернулась большим семейным скандалом. Может быть, она стала только поводом, а причина - истинная, настоящая - была в другом? Как бы то ни было, братья и их жены, оказавшись без веского, твердого мнения главы семейства Ильи Пантелеевича, стали неуправляемы бедной Марией Варнавовной. Улетучилась простая человеческая толерантность в отношениях, все выказывали друг другу озлобленность и целый ушат гадостей. Не придя к единому мнению в дележе так называемых солдатских комнат, мать предложила пригласить депутатов сельского Совета.
На четыре села был тогда один сельсовет, канцелярия которого располагалась в селе Кущи. Мария Варнавовна, зная, что депутатом сельсовета недавно был избран из Джиниси ее племянник Роман Онуфриевич Христианов, только что устроившийся в колхоз главным агрономом, хотела пригласить его, чтобы при нем вопрос о дележе был решен и не стал завтра главной и интересной новостью села. Поразмыслив над предложением матери, братья решили исполнить ее просьбу, но пригласить не одного Христианова, но еще и учителя математики, депутата райсовета Пантелея Никифоровича Баязова. На замечание матери - зачем сор выносить из избы,пусть мой племянник один узнает какими вы стали жестокими, Володя ответил:
- Сор из избы у нас давно вышел, мама. Не сегодня-завтра все село будет знать. Потому что у каждой вашей невестки есть родители, братья, сестры, которым доверяется информация любой секретности, а у них - свои близкие родственники, которым тоже можно все сказать, и так далее, по цепочке, завтра всему селу и будет известно…
- Вот именно, - перебил брата Филипп, - пусть все знают. Не мы одни делимся и не мы одни ругаемся. Пусть лучше при постороннем присутствии все происходит, чем придет Роман,внимательно выслушает,пожурит нас по очереди, а разделение имущества   не будет.
Решили пригласить обоих - Романа Онуфриевича и Пантелея Никифоровича. Пригласили. Депутаты через некоторое время были тут как тут, в одном селе живут. Выслушав мнения сторон, они в первую очередь спросили Марию Варнавовну, согласна ли она на раздел имущества не вернувшихся с войны солдат-сыновей. Она кивнула головой в знак согласия. Потом спросили государственные люди, с кем и где хочет жить она сама. Ответила, что будет жить одна, кроме того, сказала, что отказывается от коридора, пусть это будет Варнаве, а ей хватит и одной комнаты, только пусть сынки прорубят второе окно и дверь, и все. Тогда приступили депутаты к дележу, который оказался таким простым, что даже братья, ссора которых при депутатах перешла все границы, удивились. Было предложено депутатами всем братьям выделить по равнозначной комнате с коридором, а остальные маленькие комнаты закрепить за каждым по жребию. Недостающий кому-то квадратный метр или излишне полученный оплатить по цене, которая превалировала в Цалкском районе. С этим предложением все братья согласились. Во время, когда депутаты, оставив свои и государственные дела, пришли помочь разобраться братьям и их женам, жены не просто наблюдали происходящее, а находились в настоящей словесной перепалке. Не стесняясь ни депутатов, ни своих мужей и своих детей, тоже пришедших поглазеть на происходящее, невестки покойного Ильи Пантелеевича выстреливали друг в друга словесными пулями и старались ударить побольнее. Притом громкость словесных баталий доходила до того, что их могли слышать ближайшие соседи. Депутатам, особенно Роману - на правах родственника, приходилось одергивать женщин, то и дело делать замечания, чтобы те следили за своими словами. Но было бесполезно: слова этих женщин равнялись в данный момент настоящим пулям. А кто на войне жалеет пули? Ведь задача там - побольше человечков свалить, и тут почти та же задача, и значит пути достижения те же. Вот почему, даже разделившись, согласившись на тот раздел, который произошел, семьи словесную войну не закончили, наоборот, она набирала свои обороты. Все обвиняли друг друга, высказывали такие претензии, что бедный покойный Илья Пантелеевич, наверное, перевернулся в гробу, а бедная Мария Варнавовна, накинув на себя шаль, ушла к сестре Екатерине, которая жила через улицу, и звуки брани и ругани туда не могли дойти. Вспоминали женщины даже самые мельчайшие подробности совместной жизни - кто у кого в долг взял рубль и не вернул; кто покупал сигареты, а кто курил; кто кому и где помогал, а кто не помогал; вспоминали совместные заработки в чужих краях, то бишь в Абхазии, в городах Гали, Очамчири, Гагра и так далее. Дело в том, что в Цалкском, да и в соседних районах было принято в зимнее время, когда в колхозе мало работы, а на Черноморском побережье Грузии хорошая летняя погода и начинается обработка цитрусовых садов, ехать туда на заработки. Особенно было выгодно работать там на частников, потому что они платили в два раза больше, чем государственные совхозы, давали наличные деньги и кормили три раза в день. Почти все заработанные за месяц-полтора деньги оставались целехонькими, никуда не тратились, если не считать расходов на приобретение курева и на жилье, по три-пять рублей в сутки тогдашними деньгами, до деноминации шестьдесят первого года. Володя и Варнава ездили в эти края на заработки одни, без жен, а Филипп с семьей, кроме сыновей, два года работал во вновь организованном совхозе Кохора, близ города Гали. Совхоз располагал жилым фондом и нуждающимся выделял кому комнату, кому две. У Филиппа с семьей было две комнаты. Приезжавшие на заработки односельчане любили ночевать не там, где нужно деньги платить, а у таких односельчан, как Филипп. Ночуешь бесплатно, а перед сном еще и чаем угостят. Когда приехали на заработки Володя с Варнавой, то у Филиппа уже гостили - не родственники. Раскладушки и кровати были заняты, и Варвара постелила братьям на полу. Сами Володя и Варнава никому не рассказали об этом случае, случай-то пустяковый, понимая, что невестка Варвара не захотела обидеть гостей-односельчан и потому не предложила им перейти спать на пол, а своим деверьям постелила на полу. Однако тот, кто спал на кровати, а звали его Георгий, рассказал об этом случае своей жене, а та - женам Володи и Варнавы. И рассказал не с лучшей стороны. Женщина сделала ему доброе дело: родственники на полу спали, а он на кровати. Перевернув смысл поступка с ног на голову, Георгий сказал, что прием братьям Филиппа был оказан отвратительный, дескать, спали на полу, еды не предлагала невестка деверьям, простым чаем и то не угощала. А что касается стирки грязной одежды, то Варвара брезгала даже в руки брать одежду родственников, не то, что стирать. И теперь жены Володи и Варнавы высказывали Варваре, мол, ты такая-сякая, с тех давних пор, когда наши мужья оставались у вас в Кохоре, недолюбливала их, не давала еды, заставляла на полу спать, а чужих мужиков на кровать пускала. Если кто в оправдание что-нибудь говорил, его не слушали; было такое впечатление, что братья с женами собрались поскандалить, обозвать друг друга нехорошими словами и наорать.
- Если бы не я, - говорила Фрося Варваре, - то твои сыновья голодными и грязными ходили бы. Ты думаешь, кто за ними ухаживал, Мария Варнавовна? Нет, милая моя, я, я, - и показывала пальцем на себя, - вот эта женщина собственной персоной и кормила, и обстирывала твоих детей.
- Эй ты, чучело, - отвечала Маняша Фросе, - кроме русского алфавита и арифметики, ты ничего не знаешь, и знать не можешь. Твою стряпню только скоту давать. Грязнуля, ты посмотри, как ты белье стираешь, от земли не отличишь твои выстиранные белые простыни. И дети твои ходят как немытые и нечищеные. И в гости к тебе ходят не настоящие джинисцы, а только самые бедные авранлойцы. Ишь ты, дура набитая, чего захотела! Себе большую комнату, а нам маленькую.
Не отставала от родственниц Варвара:
- Да вы сами суки, и мужья ваши суки, и все ваши поганые слова и ваш язык поганый мне до этого места, - и показывала задницу.
Вот таким образом скандалили жены братьев Габо при депутатах, а мужья, в это время занимаясь дележом отцовского имущества, не останавливали своих жен, а, наоборот, поправляли некоторые мягкие выражения на более крепкие и добавляли свои, самые едкие, особенно больно ранившие. Закончив раздел имущества, дети Ильи Пантелеевича и Марии Варнавовны прекратили всякие отношения между собой, стали в один миг чужими и даже не здоровались и не разговаривали между собой. С этого момента каждая семья детей Габо шла своим путем, добивалась выполнения своих планов и целей самостоятельно, стараясь скрытно и соревноваться между собой, мол, вот видишь, братан, без тебя, твоего плеча и твоих бесплатных советов я могу обходиться и неплохо жить. Печально было и то, что в эту холодную войну между близкими людьми были вовлечены и дети. Если родители видели детей, особенно маленьких, разговаривающих или играющих между собой в какие-то игры, то сразу делали замечание своему ребенку и внушение не водиться больше с двоюродными братьями или сестрами. А дети тоже были по-своему разными. Одни строго жили по родительским наказам и смотрели косо, даже с каким-то пренебрежением, в сторону дядиного двора и на двоюродных братьев и сестер, играющих там. Другие, самые маленькие, кому было по четыре-пять годиков, ничего не понимали, моргали глазами, когда папочка или мамочка, увидев их вместе с родственниками-одногодками, сердито смотрели на свое чадо и быстренько забирали домой, читая по дороге лекцию, почему с теми не надо больше дружить. Третьи, как и прежде, общались, но так, чтобы родители не видели. Так мудро поступали дети, которым было от девяти лет и больше. Особенно те внуки и внучки Ильи Габо, которые учились в школе в одном классе. Бывало, большие дети ходили, как и раньше, друг к другу в гости, когда дома родителей не бывало, но если попадались в глаза родителям… То, упаси Боже, восьми – десятилетние получали по подзатыльнику, а старшие - лекции и нотации о том, к чему может привести неисполнение родительской воли. К большой семейной драме - получалось по их словам. А потому, взрослые дети в основном общались на стороне, в общественных местах - в клубе, кино, библиотеке и так далее. К счастью, чем старше становились дети, тем больше и теснее они общались друг с другом. Однако груз прерванной родителями настоящей детской родственной дружбы сделал свое черное дело. В некоторых нежных, ранимых детских душах он оставил такой толстый рубец, который в дальнейшем, во взрослой жизни привел к равнодушию в делах и судьбах самых близких родственников.
Еще много раз братья приглашали депутатов сельсовета и райсовета, чтобы те решали проблемы, появлявшиеся в отношениях между ними. Живя по соседству в селе, невозможно было создать такие условия, чтобы пути-дороги их жизни и деятельности не пересекались. Как бы ты ни сторонился, как бы ты ни отворачивался при виде соседа-брата, твои безмозглые куры все равно перелетят через забор на его сторону. Твоя дура–коровушка, возвращаясь по вечерам с пастбища, может запросто нанести визит вежливости в соседний двор. И сделает это именно в те дни, когда во дворе соседа-брата только что выгрузили целый воз ароматного сухого сена и еще не успели его заскирдовать и обложить со всех сторон досками, сетками от старых кроватей, старой одеждой, чтобы закрыть доступ к нему, если какая-нибудь животина, услышав ароматный запах продукции с альпийских лугов, захочет перелезть через забор. Заборы на горных склонах разные бывали, в некоторых местах запросто могли перепрыгнуть на ту сторону неспокойные особы. А свиньи? Вообще, свинья - без малейшей извилины скотина, может в поисках вкусной еды в любой двор и хлев зайти и проверить, есть ли что-нибудь съестное в каком углу. А если эта свинюшка-дурнушка-глупышка, по недосмотру хозяев своих или соседей, забывших закрыть калитку на засов, окажется во дворе и полезет в огород, то считай - пол-огорода нет. Это в лучшем случае, если кто-нибудь увидит эту дуру-скотину и выгонит из огорода вовремя, пока она не успела сделать свое черное дело. Тем более такая свинья, которую не откармливают для мяса, а держат как свиноматку. Ее и кормят-то раз в день, пока она не будет на последнем месяце своего интересного положения. Такая скотина могла за считанные минуты весь огород перепахать с картошкой, капустой и прочей морковкой в придачу. Так и было. Однажды Володина свиноматка по кличке Динго прибежала из стада раньше времени и, хрюкая и визжа на все село, через открытую калитку в заборе Филиппа зашла в его двор. Производя шум самым громким образом, обследовала она небольшой двор. Картошка с огорода была убрана, и, с трудом найдя две-три картофелины, перепахав почти пол-огорода, Динго взяла курс в сторону дома, чтобы провести исследования вблизи двери. Это было ее любимым занятием. Оказавшись около двери дома, Динго остановилась и стала более внимательно нюхать воздух, идущий из пространства между дверью и косяком. Действительно, оттуда шел убивающий наповал наиприятнейший запах кукурузной муки. Ткнувшись мордой, Динго догадалась, что дверь не заперта. Это было очень хорошо, но есть ли там люди - Динго не знала. А потому она, хрюкая уже тихонько, толкнула дверь и вошла в дом, по запаху быстро нашла эту кукурузную муку и начала трапезу, радуясь, видимо, что ушла из стада пораньше. Не сделай она этого, никто бы не догадался угостить ее таким вкусным ужином. Когда пришли хозяева, Динго была уже сыта, но еще чмокала губами. Мешок из-под муки был разорван на части, а мука толстым слоем лежала на полу. Получив сильный пинок от ошеломленного хозяина, свинья в открывшуюся дверь выбежала без раздумий Филипп, любивший маисовые лепешки, а теперь оставшийся без них, вышел вслед за свиньей, которая, не найдя выхода - калитка была уже закрыта, бегала по периметру забора, хрюкая теперь, наверное, по другому поводу - почему выхода нет. Посмотрев секунду-другую на бегающую скотину, Филипп вошел в хлев, взял в углу за дверью вилы, вышел и, подойдя поближе к совершающей круг почета животине, что есть силы бросил вилы так, чтобы распороть свинье живот. Однако инструмент попал на спину животному ручкой, от этого свинья не пострадала, но, чувствуя, что ее здесь не уважают, стала бегать, хрюкать и визжать так, словно ее только что несколько человек свалили на бок и собираются заколоть. Филипп Ильич, воровато прицеливаясь, попытался еще раз кинуть вилы-стрелу на свинью, и эту картину увидел только что подошедший к своему двору брат Филиппа, Владимир.
- Ты что, болван, со скотиной делаешь! Ты что, хочешь заколоть ее? Да ты знаешь, что я с тобой сделаю! Она тебя самого и всей твоей семьи стоит, - не останавливался Владимир, не зная, что его свинья только что весь месячный паек кукурузной муки у брата оприходовала, а больше половины просто-напросто испортила, эту муку теперь и есть нельзя. С земляного пола собранная, она только на корм скоту и пойдет. Владимиру показалось, что свинья во двор Филиппа забралась - и больше ничего. Филипп же, услышав от брата такое, находясь в высшем нервном напряжении и от того, что сделала свинья, и от того, что никак не мог попасть вилами в эту безмозглую скотину, взял да с вилами кинулся на брата, перепрыгивая через забор. Однако перепрыгнуть забор ему не удалось: он зацепился ногой за какой-то камень и упал ничком на забор, выронив из рук вилы. В это время Владимир подбежал к забору, поднял с земли вилы и подошел еще ближе к Филиппу, который ударился коленом о камень и сейчас, оставаясь в лежачем положении от боли, массировал больное место.
- Ну что, гаденыш, запороть твое брюхо? На кого ты кидался? Кого ты убить хотел? Меня? Да я из тебя котлеты сделаю, фарш для свиньи, которую ты хотел заколоть, приготовлю из тебя, - приговаривал Владимир, стоя над ним, а потом двумя руками стал слегка сдавливать брата за лопатки. - Ну, приготовить? Зарезать твои поганые руки, чтобы вилы больше не мог брать?
А тот, еще массируя ушибленное колено - видать, очень больно ударился, почти плача, на глаза навернулись слезы, ответил:
- Сука, ты бы посмотрел, что натворила твоя скотина. В дом, в коридор зашла, всю муку сожрала…
- А зачем двери открытыми оставляешь, не в городе на десятом этаже живешь, закрывай двери и не будет скотина ходить по твоим спальням, - перебил Филиппа Владимир, оставил вилы рядом с лежащим на заборе братом, повернулся и направился в свой дом.
Однако не закончились на этом разборки двух братьев. Когда Филиппу стало легче и он встал, то в первую очередь нашел Пантелея Никифоровича, депутата райсовета. Рассказал ему обо всем случившемся и потребовал от депутата вмешательства для возмещения Владимиром убытков в размере мешка первосортной кукурузной муки белого цвета крупного помола, которая хорошо шла на лепешки. Второсортная кукурузная мука цвет имела желтоватый, а если и помол был мелкий, то из нее вкусные лепешки не получались. Пантелею Никифоровичу, народному избраннику, пришлось выполнить эту миссию. Не зря говорят, что депутат слуга народа, что скажет народ - то и должен выполнить депутат. Однако Владимир вначале отказался выплатить старшему брату мешок маисовой первосортной муки, к тому же не любой, а именно крупного помола. Самые настоящие грузины-гурманы и то не всегда на столе имеют маисовые лепешки из муки крупного помола. Но потом, под давлением Пантелея Никифоровича, убедившего его в том, что Филипп может обратиться в суд и суд выиграет, а это дополнительные расходы и дополнительные заботы, Владимир согласился на возмещение при условии, что Филипп вернет остаток муки, собранной с пола после визита хрюшки. «Покормлю скот, зачем ему оставлять» - решил он. Требование Владимира депутат счел справедливым, и, после разговора с Филиппом, решено было остаток муки вернуть, а взамен получить целый мешок.
Еще несколько раз братья по-крупному ругались между собой, настолько крупно, что разрешали возникшие проблемы только депутаты. Как-то Владимир захотел перегородку, сделанную в свое время из необожженного глиняного кирпича между половинками дома своей и Филиппа, переделать и сделать основательную, из камня. Старая перегородка давно уже начала сыпаться и разваливаться, каждый день куски со стены падали, и требовался ежедневный уход. Чтобы поставить стену из базальтового камня, надо было иметь полоску земли шириной хотя бы в тридцать сантиметров, а стена из необожженного кирпича была хилая, узкая, сантиметров двенадцать. Владимир не спросил согласия старшего брата, полагая, что тому должно понравиться желание младшего брата за свои деньги, собственными руками построить нормальную, прочную перегородку на века. Когда он стал разбирать общую стену, Филиппа дома не было, в летний погожий день какой крестьянин дома сидит. А дети Филиппа Ильича, видя, что идут работы, ничего не сказали, думая, наверное, что действия дяди согласованы с их отцом. К вечеру, к приходу домой второго хозяина перегородки, Владимир Ильич не только разобрал старую, но еще успел поднять почти половину новой стены. Ему в этом помогали сыновья Николай и Павел: делали раствор, приносили камни и так далее. Войдя в дом и увидев представшую перед глазами картину под названием «Стройка перегородки в крестьянском доме», Филипп Ильич, ничего никому не сказав, тут же быстренько выбежал из дому и вернулся через некоторое время с депутатами райсовета Пантелеем Баязовым и депутатом сельского совета, колхозной дояркой Блудовой Анной Акимовной.
- Посмотрите, уважаемые депутаты, что делает этот человек с моим домом. Строит себе стену, а ставит ее на моей земле, мой дом превратил в стройплощадку. Никакой управы над ним нет, что хочет, то и делает. То весь его домашний скот у меня во дворе гуляет и пасется, то его куры на моем дворе ищут себе корм, теперь и сам решил за счет меня себе хоромы построить. Прошу вас, уважаемые представители власти, помогите мне, уберегите от этого ненормального. Не хочу я с ним связываться, заставьте его убрать свою стену из моего коридора и поставить ту перегородку, которая была раньше, она была очень по душе мне, я и кирпичи в карьере делал самолично, и ставил ее самолично.
Депутат Баязов Пантелей Никифорович засмеялся. Анна Акимовна была женщиной очень серьезной и смеяться во время разборок в чужом доме себе не позволяла. «Не так поймут» - думала она.
- Филипп Ильич, ты же понимаешь, старую стену уже никак не поставишь, - произнес Пантелей Никифорович. - А зачем, Владимир Ильич, убрал ты ту перегородку? - кивнув в сторону Владимира, спросил депутат.
- Говорит, рушилась стена, - не дожидаясь ответа, сказал Филипп.
- А что, не рушилась? - вопросительно заметил Володя.
- На твоей стороне, может, и рушилась, на моей нет, - со злостью произнес Филипп Ильич. - Тебя не устраивала стена - построил бы на своей стороне, какую хотел, шириной хоть во весь коридор твой.
- Так я и сейчас строю за свой счет, от тебя же не попросил ничего и никаких условий не поставил. Вижу - надо менять и меняю, - произнес Владимир Ильич, глядя на депутата райсовета.
- А на чьей земле строишь? На моей, - перебил брата Филипп.
- А где тут твоя земля? Посмотри, пусть депутаты твои измерят - какую с моей стороны взял полоску земли, такую же с твоей. Вместо простого «спасибо», что я тебе за свои деньги стену ставлю, ты мне депутатов приводишь, да в воровстве обвиняешь…
- Не надо мне никакой стены, понял, - перебил снова Владимира Филипп. - Верни мне старую стену. Как хочешь - верни и на старое место поставь, пока я в суд не подал. Не нужна мне капитальная стена, зачем она мне, - глядя на депутатов, продолжал Филипп. - Та кирпичная тоже была капитальная, отштукатуренная, побеленная, служила столько и столько еще прослужила бы. Выдумал себе, занятие нашел, без спроса, без согласования, - продолжал Филипп…
- Но, Филипп Ильич, - вмешался Пантелей Никифорович, перебив его, - как дальше-то быть? Забудь про старую стену, и кирпичей твоих красивых и прочных нет, и стена уже почти стоит, еще пять рядов – и, пожалуйста, крепкая, настоящая стена…
- А я не хочу хорошую стену, я хочу свою, старую.
- Этой стены уже нет, забудь про это, - сказал уже в который раз депутат.
- Филипп Ильич, - вмешалась до сих пор слушавшая спор двух братьев депутат сельского Совета Анна Акимовна, - Володя вам и отштукатурит с вашей стороны, и побелит, если надо. Не сваливать же новую стену, в самом деле.
- А я что, пригласил вас, чтобы его поддерживали? Я же вас пригласил, чтобы вы меня поддерживали, - недовольно, не глядя ни на кого, обиженно произнес старший сын Ильи Габо.
Пантелей Никифорович посмеялся, стараясь все перевести в шутку и мирно закончить пустяковое дело:
- Закончишь здесь, Володя, и мне поставь такую стену. Хочу хлев разделить на две части, он у меня огромный получился. Хочу вторую часть под кладовку пустить, а то негде мешки с мукой держать, комбикорм для скота и все прочее. А тебе, Филипп Ильич, я скажу как друг: брось дурью маяться. Если не хочешь помочь, то не мешай. Тут человек все по закону сделал, напрасно ты нас от своих дел оторвал. Если подашь в суд, сам приду и расскажу судье, что Филипп Ильич из ума выжил и хорошее от плохого не может отличить. Давай бывай, Владимир Ильич, доканчивай. Молодец, стену поставил ровную, как настоящий мастер-каменщик шестого разряда. Пошли, Анна Акимовна, видишь, люди работают, а мы отрываем их от дел. Даже дети его, как пчелки, трудятся, а ты вместо того, чтобы гордиться таким братом, скандалы устраиваешь. Не прав ты, мой друг Филипп, не прав, - сказал депутат и вышел. За ним вышла и Анна Акимовна.
На этом закончились очередные разборки. Но не всегда так мирно заканчивались скандалы между братьями. Некоторые заканчивались и судом настоящим, районным народным судом. Например, когда дележ жилых помещений был произведен, братья друг другу оказались должными по несколько сот рублей, в зависимости от того, кому на сколько квадратных метров досталось больше. Варнава оказался должен триста рублей брату Филиппу, но в тот день, в присутствии депутатов, не отдал, по причине отсутствия оных. Только осенью следующего года, когда Варнава продал из своего хозяйства теленка и шесть мешков картошки, он смог выплатить свой долг брату Филиппу. Деньги были переданы один на один, с глазу на глаз, без посторонних свидетелей и без получения расписки о выплате долга. В течение двух лет все вроде было нормально. Филипп не требовал с младшего брата долга, образовавшегося по расчетам при разделе жилья, а тот был спокоен стоически, ведь он долг отдал год тому назад. Однако когда в очередной раз между Варнавой и Филиппом произошел скандал, Филипп напомнил младшему брату, что пора и о выплате долга по дому подумать, сколько можно ждать, не вечно же. Справедливости ради надо сказать, что Филиппа научил поступить так его шурин, Пасенов Алексей Григорьевич, учитель истории, бывший работник суда, сельского Совета.
- Не бойся, скажи, что он не отдавал эти деньги, и я оформлю такую бумагу, напишу такое заявление, называется иск, что любой суд, даже самый-самый верхний, присудит тебе эти деньги, - настойчиво убеждал зятя Алексей Григорьевич.
- А что за это икс? - поинтересовался Филипп у шурина. - Не посадят его в тюрьму из-за этого, по сути, он же дал мне эти деньги…
- Опять двадцать пять, и не икс, а иск, - горячо доказывал Алексей Григорьевич. - Не оформил должным образом выдачу долга, значит поезд ушел, надо было ему взять у тебя хотя бы расписку, а он не взял, значит и денег не дал. Когда у вас раздел имущества проводили, там присутствовали депутаты сельсовета, райсовета, государственные люди, они и записали, кто кому сколько должен. При оплате или передаче долга, по закону, надо этот процесс оформлять, как следует. Не оформил, забыл, мимо ушей пропустил, не знал и так далее - сам виноват, заплатит в этот раз в двойном размере, в следующий раз умнее будет, сразу расписку потребует.
Когда Алексей Григорьевич агитировал Филиппа подать на брата в суд, Филипп рассуждал про себя следующим образом: «Денег его мне не надо, он их отдал, а проучить его надо, а то слишком он себя высоко ставит». Взял да подписал заготовленный шурином иск. Три раза в районе заседал суд по этому поводу. Судебное разбирательство так далеко зашло, что если бы Филипп признался, что Варнава долг отдал, то привлекли бы Филиппа к ответственности. Алексей Григорьевич как заварил эту кашу, так и расхлебал: велел зятю на суде сказать, что долг Варнава не отдал, но, как брату, Филипп ему долг прощает, а потому ничего не требует. Это устраивало все стороны, кроме Варнавы, но его голос не имел веса, ибо не было доказательств. В конце концов, суд решил так, как попросил истец.
Судебные дела закончились, но отношения братьев Филиппа и Варнавы далеко зашли. Они долго, в течение многих лет друг друга не замечали, Варнава при встрече обходил стороной брата, старался его даже случайно не видеть. Забегая вперед, скажу, помирились они только на похоронах матери, в начале семидесятых годов, когда на восемьдесят втором году жизни покинула навсегда этот бренный мир Мария Варнавовна Габо.

Глава 3
Рассказывая о скандалах и ругательствах братьев Габо, надо бы сказать читателю, что подобный образ жизни, недовольство близких людей друг другом, пренебрежительное отношение к родным во многом происходили, конечно, не от хорошей жизни и по вине тогдашней власти. Вернее было бы сказать, что вопрос, как будет жить народ - легко или тяжело, хорошо или плохо - волновал власти на словах, а на деле до мягкого места было им, особенно местным, какие проблемы у бедного крестьянина. Иначе как можно понять, что местные власти, зная, что в каждой крестьянской семье растут минимум по пять-шесть детей (которые, повзрослев, создают и столько же семей), огороды - эти несчастные двадцать пять соток - дают в десять лет раз, когда список в колхозе наберется солидный. Мало того, эти огороды давали в таких местах, в основном по периметру села, что построить там дом невозможно было, главным образом, из-за отсутствия дорог. Колхозные и сельские власти не оставляли земли для проезжей дороги, а на спине камни для строительства не притащишь. На собраниях этот вопрос народ поднимал, мол, уважаемая народная власть, в каждом джинисском доме живет по несколько взрослых семей, одной керосинкой пользоваться трем хозяйкам тяжело, дайте дорогу к огородам, чтобы могли построиться, меньше и скандалов в селе будет, и дружно будут жить люди. В ответ руководители районного масштаба, не только колхозные власти, с усмешкой отвечали:
- Это кто хочет построить дом в центре колхозного массива? Считайте, на этих полях урожая не получим, весь урожай будет продаваться на тбилисских базарах.
В те времена председателя колхоза избирали не по образованию, природной смекалке и деловым качествам, а по знакомству и взяткам. Взятки тоже нужно было отдавать умеючи и знать надежного человека, через кого можно передать взятку. Самый хитроумный способ получения взяток придумал председатель Цалкского народного суда Папашвили Нугзар Шалвович. Времена те были очень тяжелые, за одно анонимное письмо без суда и следствия можно было загреметь в места не столь отдаленные, а потому Нугзар Шалвович никогда один на один не принимал посетителя в своем кабинете. Обязательно прием проходил в присутствии секретаря суда, который вел запись беседы. Однако весь район знал, что если кому-то надо решить проблемы судопроизводства, уменьшения срока, оправдания, надо встретиться с его двоюродным братом, живущим в селе Реха. Поговорив с братом Нугзара Шалвовича, получив от него гарантийное слово об исполнении желания, тот или иной посетитель, конечно, не за красивые глаза, а за определенную сумму, мог быть уверен, что дело делается и будет сделано. А чтобы это всесильное слово получить от брата районного судьи, надо было не один раз посетить дом в селе Реха. Много раз нужно было съездить туда, просить и просить, чуть ли не на коленях. Сначала он отказывался даже поговорить о твоем деле со своим родственником, приводил доводы, что у них с судьей и отношения не такие теплые и родственные, но, по мере общения, когда ты слезно просил его стать тебе родственником и братом и помочь, всесильный брат судьи начинал уклончиво отвечать:
- Ну, раз вы так просите, попробую поговорить, может, что-нибудь и выйдет.
После этих слов любой посетитель знал, что дело его будет решаться. Однажды районные органы внутренних дел послали своего агента проверить широко ходившие в районе слухи о получении взяток председателем райсуда и снабдили этого человека заранее помеченными купюрами. После того, как сумма была передана родственнику судьи, вошли представители ОВД и попросили выложить на стол только что полученные от такого-то человека деньги. Двоюродный брат судьи положил на стол деньги и сказал, что этот человек брал недавно деньги в долг, а сегодня вернул, но, конечно, не этими купюрами он давал, а другими. А уж какими этот вернул - не знает и не может объяснить, почему они помечены. Значит этот товарищ, заранее, беря у меня в долг, планировал сделать то, что сделал.
Вмешался Нугзар Шалвович. «Как, уже нельзя людям друг у друга в долг взять? На каком основании проверке подвергнут мой родственник? Это же и на меня падает пятно. Весь район знает, что у судьи большие возможности во всех делах, а потому, чтобы у некоторых людей отбить охоту поговорить о незаконных вещах, Нугзар Шалвович все приемы проводит коллективно, и протоколируется каждое произносимое в кабинете слово». Конечно, у Нугзара Шалвовича были свои друзья в столице республике, а потому через некоторое время начальника районного отдела внутренних дел поменяли, чтобы другой знал свое место и своих коллег не топил для того, чтобы самому пересесть в более широкое кресло. Вот так, с помощью взятки, решались многие вещи, в том числе с помощью взятки можно было стать и председателем колхоза.
Но на первом месте стояло знакомство, причем надо было иметь твердую, надежную, серьезную руку в районных властных структурах. Однажды первый секретарь райкома Скачков Иван Кузьмич вел общее отчетно-выборное собрание колхоза села Джиниси. Колхозники были против председателя колхоза, присланного около года назад из соседнего села Олянк Каракозова Федора. Человек он был хороший, но очень уж неграмотный и слушался советчиков, но! - член партии. Кто что советовал - все старался выполнить, никого не хотел обижать. С кем сто грамм выпьет, того линию и гнет в политике колхозной жизни. Народ джинисский требует поменять председателя, первый секретарь не хочет и приводит какие-то цифры о том, что благодаря мудрому руководству Федора Алексеевича колхоз сделал заметный шаг в своем развитии. Народ шумит, поднимаются на сцену только что построенного клуба активные сыны народа и в выступлениях показывают руководству района, что товарищ Каракозов человек, конечно, хороший, но в председатели не годится. Если он партийный, пусть где-нибудь работает кладовщиком, библиотекарем и так далее, и перечисляют все отрицательные стороны председателя. Первый секретарь останавливает выступавших и сам полемизирует с ними, доказывая обратное. Однако народ не согласен, и предлагает одна часть народа - выбрать председателем Баязова Пантелея Никифоровича, депутата райсовета, а вторая - Христианова Романа Онуфриевича. Видя, что Федора Каракозова не удастся переизбрать, и чувствуя, что первый секретарь его кандидатуру не поддерживает, Пантелей Никифорович берет самоотвод. И тогда Иван Кузьмич, под шум народа, уставшего от долгого стояния на собрании - в клубе не было скамеек, подходит к авансцене и, поднимая руку вперед, как Ленин, произносит:
- Райком партии предлагает на должность председателя колхоза села Джиниси избрать Дмитриева Олега Никаноровича.
Народ кричит «Ура!» и выходит из клуба, не поняв, кто такой новый председатель и за какие такие заслуги его назначили на большую должность. После собрания люди новому председателю дали своеобразное прозвище – «ДДТ», потому что он очень часто повторял слова «дорогой друг и товарищ», обсудили, каким образом никому не известный, скромный учитель химии выдвинулся вперед, и выяснили, что жена ДДТ, жительница райцентра Цалка, приходится племянницей жене первого секретаря. Тогда народ сказал: «Ладно, потерпим год, посмотрим, каким руководителем будет ДДТ». Почему ДДТ согласился стать руководителем колхоза - осталось секретом для многих джинисцев, но через девять месяцев руководству района его пришлось заменить, это факт. Председателем поставили специалиста, главного агронома колхоза Христианова Романа Онуфриевича. В начале колхозного строительства председателем колхоза выбирали в основном того, кого направлял райком партии. И так продолжалось почти до середины шестидесятых годов. А потом более деловая часть сельских жителей решила, назло районным властям, избирать того, кого хотят они сами. Раз попробовали - получилось. Активные сельские труженики ходили по домам и агитировали на общем собрании колхоза голос отдать именно за Ивана Ивановича Иванова. Войдя во вкус, увидев на практике, что при желании председателем колхоза можно избрать того, кого хочет большинство колхозников, количество желающих стать председателем увеличилось в геометрической прогрессии. Почти в каждой крупной фамилии села были свои кандидаты на пост главы колхоза. Конечно, председатель колхоза в селе был личностью серьезной. По многолетним наблюдениям колхозников, семья председателя колхоза всегда жила лучше по всем параметрам, хотя он мог и заработать меньше. Были семьи, где несколько человек в колхозе имели постоянную работу и получали приличные трудодни - пастухи, скотники, доярки. Однако они еле-еле сводили концы с концами, а председатель работал один, имел пять-шесть малолетних детей, родителей старых, а жил лучше. «Как? Каким образом? На каком основании?» - спрашивали друг друга колхозники и были уверены на тысячу процентов, что при выборе председателя все богатства колхоза отдаются ему на столько лет, сколько будет он командовать колхозом. А потому стать председателем хотели многие - кто жить не хочет хорошо? - и стали часто менять его. Писали анонимки, иногда наглым образом в районных кабинетах на работающего председателя писали заявления, где называли его вредителем народа, антипартийным элементом, преступником и вором. А потому было время, когда ни одному председателю не удалось отработать свой срок - два года. В шестьдесят втором году председателем колхоза был избран молодой учитель истории, только что окончивший вуз Анаников Павел Кириакович. Сказать, что молодой историк страсть как любил сельское хозяйство и досконально разбирался в тяжелом крестьянском деле - нет. Симпатичный, даже красивый молодой специалист, в большой голове которого только девичьи имена и крутились, он и не мечтал стать руководителем колхоза, во всяком случае, пока. Однако отец его, бывший революционер, претворитель в жизнь установок партии и правительства по созданию колхозного строя в районе, глава большого семейства - девять детей только сам имел, не говоря о других родственниках, ныне руководивший народным образованием района, поставил задачу - Павла сделать председателем. И сделал. Павел Кириакович, став председателем, колхозом стал распоряжаться, как своим собственным хлевом. Воистину отец его, устанавливая в этих местах советскую власть, полагал, что делает это для своих детей. Павла избрали председателем в феврале шестьдесят второго, а уже через несколько месяцев началась посадка картофеля. Чтобы получить хорошие урожаи, в колхозе обычно делали яровизацию семенного материала. Семенной материал зимой сохранялся в буртах, в длинных траншеях, сверху был укрыт толстым слоем соломы, а потом землей. В некоторых местах траншеи устанавливали деревянные квадратные трубы, чтобы картошка «дышала» и не портилась. Весной же, ближе к посадке, картошку эту из буртов вытаскивали, перебирали, а потом в теплых местах, особенно в свободных местах коровников, рассыпали, чтобы теплые весенние лучи солнца грели ее. Действительно, картошка под действием тепла зеленела, появлялись даже ростки. И тогда картошку сажали. Получали после такой посадки обильный урожай, двадцать пять тонн с гектара - не предел был для колхоза. И вот однажды, когда Владимир Ильич, бригадир третьей бригады, возил перебранную картошку на подводах в коровники для яровизации, на полдороге его остановил младший брат председателя, Марлен Кириакович и потребовал, чтобы эту картошку отвез бригадир не в коровники, а в соседнее село Кущи, одному товарищу. Владимир Ильич отказался выполнить устное распоряжение близкого родственника руководителя колхоза, заявив, если вам надо, сами и везите, и доставил подводы с семенным материалом прямо в колхозные коровники. Надо сказать, что младший брат короля, прошу прощения, председателя колхоза, Марлен Кириакович тоже работал в колхозе села Джиниси, на недавно организованном сортоучастке. Этот участок подчинялся прямо тбилисскому институту сельского хозяйства, а потому Марлен, являясь заведующим сортоучастком, не был штатным работником колхоза, он даже зарплату получал по почте из Тбилиси. Однако вечером того же дня Владимир Ильич был приглашен на ковер к председателю колхоза и получил большой выговор за невыполнение распоряжения специалистов колхоза. Председатель не уточнял, каких специалистов, но пригрозил снять с работы, заикнулся поискать замену ему. Через день-два случилось ЧП в колхозе, которое решило судьбу Владимира Ильича как бригадира.
На южной окраине села, на склоне небольшого холма, рядами, вниз до самого оврага располагались колхозные коровники. Крыши на этих коровниках были устроены следующим образом. На массивные балки были аккуратно уложены так называемые ляпы - плоские камни толщиной в три-пять сантиметров, разных размеров и конфигурации, поверх ляпов стелили солому, а потом укладывали дерн. Вот и вся крыша. Задняя стена этих коровников почти на ряд или два поднималась выше земли - такой крутой склон холма был. Когда колхозный скот вечерами приходил с водопоя зимой, а ранней весной и поздней осенью - с пастбищ, часто некоторые шустрые особы запрыгивали на крышу и паслись, когда была трава, а зимой, обследовав досконально крышу и убедившись, что она надежна, возвращались в стадо. Не забыть бы сказать, что весь общественный скот и скот населения села Джиниси в летний период перегонялся на так называемую кочевку, то есть к горным склонам западного направления Цалкского района: там находились основные пастбища и луга для сенокоса. Итак, продолжая прерванный разговор о крышах коровников, надо сообщить читателю, что изюминкой подобного рода коровника являлось то, что иногда скотина, не спеша исследовавшая площадь крыши, попадала в катастрофическую ситуацию. Другими словами, случайно наступив на очень тонкую ляпину, которая с треском ломалась, животное проваливалось в образовавшееся отверстие передними или задними ногами и висело там до тех пор, пока его не увидит кто-нибудь и не сообщит куда надо. И тогда приходили бедной скотине на помощь: освобождали, оформляли акт и отправляли животное на убой. Вот потому с задней стороны коровников не делали ограждений, чтобы коровы случайно не поднимались на эти злосчастные крыши. А иначе как мясом, свежим и вкусным, полакомишься? В колхозе просто так, живую, здоровую скотину никто не разрешал пускать на мясо. А тут есть повод, скотина попала в естественную катастрофу и так себя повредила, что не отправить ее на убой - грех, колхоз хоть выручит какие-то деньги от продажи мяса этой скотины, не выбросишь же на корм собакам. Мясо это, в основном, делилось между руководителями колхоза, немного давали и крестьянам, но как только отпускали двум-трем колхозникам, кладовщик объявлял: «Закончилось мясо, все продали». А мясо-то было хорошее, чистое, здоровое и, самое главное, дешевое - по колхозной цене. Хотя, справедливости ради следует сказать, что колхозники в этих местах и не знали, какая цена государственная бывает у мяса. В магазине его никогда не было. На рынках очень дорого, чуть ли не в пять раз дороже, чем в колхозе. А в колхозе только один раз в году давали мясо всем колхозникам, исключительно по два-три килограмма, перед началом сенокоса. Потому что сено здесь косили вручную. На горных склонах, когда трава альпийская поднималась очень незначительно, ни одна механизация не могла ее убрать. Только ручная косьба. И только с хорошей косой, и со знанием всех тонкостей этого дела, можно было заготовить корм скоту на зиму, потому и давали косарям немного мяса, чтобы сил и энергии прибавить на постоянные частые взмахи косой. Конечно, то мясо, что давал колхоз своим работникам, погоды не делало. Столько мяса надо было есть каждый день, чтобы выполнить должным образом такую тяжелую работу, как косьба. Но колхоз не кормил, а у колхозников жизнь была такая тяжелая, что они думали, как бы чем-нибудь вообще заполнить желудок, а не только мясом. И заполняли. Любимой едой в летний солнечный день на косьбе у крестьянина были так называемая тюря, чистая горная родниковая вода, сахар и хлеб черный. Вот паек косаря на обед. Что касается мяса и его цены, то даже в Тбилиси, когда крестьяне, продав свою картошку, делали покупки, никогда они в очереди за мясом не стояли - слишком длинная очередь была. И вот однажды, не прошло и двух недель после угрозы председателя колхоза Павла Кириаковича Владимиру Ильичу, вол, приписанный к бригаде номер три, оказался в висячем положении на крыше коровника. А тогда в колхозе очень мало было сельскохозяйственной техники, тракторов и машин. Все хозяйственные работы делались на лошадях и волах, а потому этот рабочий скот ценился на вес золота, и за гибель его отвечали по полной программе, если, конечно, кто-то был виноват. Бригадира третьей бригады - Владимира Ильича - Павел Кириакович снял с работы, предложив ему написать заявление добровольно, иначе он все сделает, чтобы повесить на него гибель вола. Пришлось идти на этот шаг. «Насильно не будешь работать, если не мил ты больше руководителю» - подумал Владимир Ильич. Когда Владимира Ильича сняли с работы, то в селе начались разговоры о том, что Павел Кириакович отомстил Владимиру Ильичу за отношения его отца, Ильи Пантелеевича, со своим отцом, заведующим РОНО. «Ведь за то, что руководители колхоза, по недоказанной вине бригадира, мясо попавшего в беду вола съели - не снимают же за это с работы. Сколько раз таким образом скотина попадала в эти сети! Никто никогда об этом даже не вспоминал, а не то чтобы заикнуться снять с работы. В глубине души, может быть, даже благодарности объявляли руководители тому, с чьей помощью удавалось свежего мяса полопать» - рассуждали джинисцы, обсуждая поступок своего председателя, молодого, красивого, но очень злопамятного.
Приводилась односельчанами и истинная причина снятия с работы бригадира третьей бригады: скандал между отцом Владимира Ильича и отцом молодого председателя. Лет около десяти тому назад отец Павла Кириаковича, Кириак Павлович, тогда директор Джинисской средней школы, попал в крупную автомобильную аварию. Были человеческие жертвы, но Кириак Павлович остался жив, только ему размолотило правую ногу. Отвезли в районную больницу, врачи принялись резать ногу. «Иначе последствия будут очень серьезные, чуть ли не фатальные» - сообщили эскулапы. Кириак Павлович не дал резать ногу, по его просьбе привезли Илью Пантелеевича из села. Тот посмотрел на раненую ногу, покачал головой, сказал: «Будешь ходить на двух ногах» и попросил быстрее приехать в село. Правая нога Кириака Павловича ниже колена была в нескольких местах сломана, а ступня раздроблена во многих местах, не нащупать было и щиколоток. Илья Пантелеевич как районный костоправ высокого класса заколдовал над имеющимся материалом, собрал, перевязал, и через полтора месяца Кириак Павлович начал ходить, как и обещал ему костоправ Илья Габо, но с палочкой. Кириак Павлович пришел с претензией к Илье Пантелеевичу: «Подам на тебя в суд, будешь гнить в тюрьмах, если не поправишь ногу» - пригрозил директор школы. Илья Пантелеевич, впервые увидев в этом уважаемом на весь район человеке не совсем солидную и умную личность, попробовал напомнить, что нога после аварии была в таком состоянии, что врачи из райбольницы хотели резать ее. А он собрал ногу из множества костных частей и практически вылечил ее.
- А хромаешь, потому что щиколотки на ноге фактически не было, и потому срослась нога немного криво, и то главным образом потому, что в первые дни не мог ты терпеть боль и сам шевелил ногой. Сейчас, чтобы ногу заново перевязать, надо ее ломать. Как ломать ноги - я не знаю и не умею. Я умею перевязывать сломанные кости. Вместо «спасибо», Кириак Павлович, ты мне тюрьмой угрожаешь. Я тебя лечил от души, все делал, чтобы ты ходил. Теперь ходишь. Иди с Богом и делай, что хочешь. Власть твоя, ты же ее устанавливал. Как захочешь, так и поступишь. Еще, Кириак Павлович, помнится, за мои труды, когда ходил ко мне домой лечить ногу, ты попросил, в знак признательности к моему умению, принять от тебя пачку папирос «Курортные». Я эту пачку не выкурил, оставил на память, сейчас верну. Забери, а то еще обвинишь меня Бог знает в чем.
Вот такой разговор был между родителями бригадира и председателя. Об этой беседе знало все село, и сейчас в поступке молодого председателя колхоза Павла Кириаковича по снятию с работы Владимира Ильича видели эту причину, и каждый колхозник оценивал в уме, в разговорах с единомышленниками, что старший сын Кириака Павловича образование получил, но ума не набрался. Мало ли что говорит отец, разве можно исполнять все прихоти старого хромого человека. Ведь некрасиво наглым образом и с большой долей несправедливости распоряжаться судьбами людей, односельчан, если ты имеешь власть над ними. Однако то, что было сделано - было сделано. Яблоко от яблони недалеко падает - это истина общеизвестная.
Еще для председателя Павла Кириаковича снятие Владимира Ильича со своей должности имело стратегическое значение. Поставив вместо Владимира Габо Пасенова Якима, председатель получал солидную поддержку во время перевыборов председателя колхоза. Многолюдной фамилией были Пасеновы в селе Джиниси, и все друг другу приходились близкими родственниками, а Яким Андреевич был у пасеновской фамилии одним из лидеров. Вот и получается - одна перестановка, одна замена, одно движение - и на следующих выборах председательский мандат обеспечен. Но, как говорят, мы полагаем, а Бог располагает. Прошло всего полгода после назначения нужного многоголосого бригадира, как его брат Пасенов Правдин женился на племяннице Христианова Романа Онуфриевича, Екатерине Павловне, круглолицей красавице. Роман Онуфриевич был основным соперником на председательскую должность для любого работающего руководителя колхоза во все годы существования самого колхоза, начиная от шестидесятого года и до семьдесят четвертого года. Когда Джинисский колхоз переименовали в совхоз, директором назначили Романа Онуфриевича, который и работал до развала СССР бессменно. После породнения двух фамилий Христиановых и Пасеновых, все расчеты Ананиковых пошли насмарку. Во всяком случае, уже не все Пасеновы отдали бы свои голоса за Павла Кириаковича во время перевыборов председателя колхоза.
Более того, очень скоро работа Павла Кириаковича на должности председателя колхоза села Джиниси не удовлетворила ни районное начальство, ни большинство колхозников. Мало того, что страна под руководством первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева взяла курс на кукурузацию страны и осталась без хлеба. Да еще Павел Кириакович, рьяно поддерживая установки Никиты Сергеевича, вопреки мнениям колхозников, помог колхозу остаться без урожая, самые плодородные земли отведя под кукурузу. Но теплолюбивое растение кукуруза на высоте тысяча шестьсот метров над уровнем моря выросла впустую, початков не дала, и пришлось все поля скосить на сено, сенаж и силос. В тот год колхоз ничего не распределил на трудодень, кроме кукурузного силоса. После такого неурожайного по субъективным причинам года, колхозники села Джиниси единогласно избрали своим руководителем Романа Онуфриевича, работавшего уже не главным агрономом колхоза, а заведующим селекционной станцией по растениеводству, расположенной в двух километрах от села Джиниси. Времена были тяжелые, хлеб в сельмаг привозили в неделю один-два раза. Сам хлеб пекли не из пшеничной муки, а смешивали ее с отрубями и кукурузной мукой, видимо, где-то на территории Советского Союза кукуруза выросла, как и ожидали руководители партии и государства. Приняв колхоз в шестьдесят третьем году, Роман Онуфриевич не имел даже семенного материала, чтобы засеять поля традиционными культурами - пшеницей, ячменем и, конечно, засадить картошкой. Помогли люди. Сами живя впроголодь, все, как один, из самых-самых глубоких тайников достали по зернышку, по картофелине, собрали и принесли в колхоз, чтобы поля не оставлять пустыми. Добрые намерения крестьян услышал Всевышний, дал в тот год и солнца больше, и дождя вдоволь. В результате, колхоз получил отменный урожай по всем культурам и смог и долг вернуть своим колхозникам, и склады и бурты заполнить семенным материалом, и на трудодни кое-что поделить. Однако большие урожаи колхозников не обрадовали. С одной стороны, вроде хорошо, что получили богатый урожай и на трудодни распределили с каждого вида по несколько килограммов продукции, с другой стороны, излишки сельхозпродукции на тбилисских базарах за копейки продавались. Везти на расстояние в сто пятьдесят километров, заплатить деньги за это, там жить у бабушки Веры в сарае, заплатив рубль за ночь, и питаться, не продавая иногда за целый день ничего - было тяжело крестьянину. А потому, проклиная все на свете, некоторые, оставив все свое добро, в буквальном смысле, смывались, тайком убегали, чтобы руководство рынка не заставляло везти товар обратно: вырученных денег за проданную продукцию не хватало оплатить обратную дорогу. Вот после этого и моли Бога о хорошем урожае.
Странные были времена, сказать, что от богатой жизни горожане не брали сельскохозяйственную продукцию, неправильно было бы. Бедный горожанин покупал килограмм, иногда два килограмма картошки не от сытой жизни. Денег не было у него, все тогда жили плохо. Это было видно невооруженным глазом. Когда сельские жители появлялись в городах, например в Тбилиси, Рустави, то видели, как ранним утром или поздним вечером, в городе в укромных местах продавали промышленную продукцию - одежду, обувь, сигареты, мыло, запчасти к велосипедам, дуст и так далее и тому подобное. И вся эта промышленная продукция была ворованной. После смерти Сталина, в период правления которого могли посадить в тюрьму за один украденный болт, за один колос, пришла хрущевская оттепель, и народ начал повально превращаться в несунов. Несли почти все. Кто где работал, оттуда и нес, кто что изготавливал, то и нес. Тбилисцы, когда знакомились с цалкинцами, ахалкалакцами или с жителями Богдановского района, обязательно предлагали: «А ты из Цалки? Ахалкалаки? Богдановки? Покупай дуст, покупай мыло. А «Приму» не хочешь? Дешевле, чем в магазине, на рубль десять пачек». Человек, увидев дешёвые вещи, быстро тает, слюнки текут, покупает, если у него есть деньги. А потому некоторые недобросовестные горожане, мошенники, проходимцы и спекулянты круто обманывали доверчивых сельских жителей. Показывали хорошую вещь, а подсовывали рваный, порезанный и прочий хлам. Некоторые мошенники даже умудрялись у очень доверчивых крестьян всю картошку почти бесплатно купить.
Происходило это таким образом. Как только груженная картошкой машина подъезжала к рынку, там уже ее ждали несколько молодцев. Выбрав из вновь прибывших колхозников самую наивную личность, один из молодцев подходил и спрашивал, мол, сколько мешков есть для продажи. Личность эта отвечала: «Семь мешков». – «Хорошо, - говорил горожанин, - покупаю всю вашу картошку». – «Пожалуйста, берете все - берите, не пожалеете, - таял от радости крестьянин. - Товар что надо, вкусный, рассыпчатый». Вдруг к машине с картошкой, откуда ни возьмись, подъезжал небольшой пикапчик, и ребята начинали грузить купленные мешки. Грузили мешков шесть и останавливались. Главный покупатель говорил:
- Дядя, денег в кармане мало, потратил много, давайте я отдам за один мешок, оставлю в залог свой мешок, отвезу эти домой и привезу ваши оставшиеся деньги и заберу свой товар. Не хотите, могу выгрузить все мешки, оставлю свой, поеду домой и привезу оставшиеся деньги, только вы не продавайте картошку, я обязательно приду.
Тот от радости, что всю картошку, еще и не приехав на базар, уже продал, ходит гоголем, светится, как луна ночью, не чувствуя никакого подвоха, соглашается с предложением покупателя и даже напутствует как родной отец:
- Вези, вези, сынок, раз погрузил, зачем выгружать, одну работу два раза делать. Я подожду, все равно уехать домой мне уже утром надо. «Выгрузит если, поедет со своим мешком, может и не вернуться, купит у другого, мало ли что, - рассуждает продавец про себя, - пусть лучше отвезет всю картошку, так надежнее будет».
- Да что ты, дядя, пять раз вернемся, пока посветлеет, совсем недалеко живем, - и уезжает машина, за ней все молодцы куда-то смываются.
Продавец картошки быстренько идет в дежурный магазин, приносит бутылку водки и предлагает односельчанам по сто грамм выпить, отметить удачу. Шутка ли, так удачно, хорошо продать. «Все, и за дорого, - какую цену назвал, такую и отдали, даже не стали торговаться, вот молодцы какие» - хвалится односельчанам продавец. Односельчане, пока машина заезжает на рынок, останавливается там, где надо, хвалят продавца и поднимают тосты, благодарят за угощение. Не успев выпить до конца бутылку, продавец начинает вести себя странным образом, часто смотрит на дорогу, на свои часы и меняет улыбку на лице на степенность и озабоченность. Односельчане, заметив перемену в человеке, спрашивают: «Что случилось, почему такой пасмурный вид стал у тебя, продешевил, что ли?» - «Да нет, - отвечает продавец, - просто уже должен подъехать мой клиент, а его что-то нет». – «А зачем он тебе нужен - отдал картошку, деньги взял, куда ему надо, пусть туда и идет». – «Как не нужен! Он же не все деньги мне отдал, в кармане не оказалось нужной суммы, оставил свой мешок, сказал, поеду домой, привезу деньги и заберу оставшийся». - «Ах, вот оно что, - догадывался более смекалистый односельчанин. - Ты зачем отдал без денег? Не придет он больше, не жди, что не хватит ему пяти мешков картошки, купленных у тебя бесплатно. Зачем ему возвращаться? А оставил он тебе твой мешок, а не свой, в следующий раз будешь умнее, и не будешь доверять каждому проходимцу. Спасибо скажи ему за то, что мешок тебе оставил, сейчас продашь, поедешь домой, а так пришлось бы брать в долг, чтобы домой тебе попасть».
Интересно устроен человек: когда кто-то его обманывает, то он, призывая всех святых в помощь, проклинает обманщика, ругает семиэтажным матом, в принципе, и правильно делает. А когда сам занимается неблаговидной деятельностью, то считает это вполне нормальным явлением, про себя радуется, что не попал с поличным, сумел благодаря своему природному уму, таланту поставить дело так, что заработал лишних двадцать-тридцать рублей. Ведь многие крестьяне обвешивали покупателей, лишний грузик с помощью пластилина прикрепляя в ту часть механизма весов, где гири стояли. Более шустрые колхозники имели свои гири, высверленные изнутри, а потому они были легче, и так далее. Надо сказать, что никто из них, любителей обманывать, богатым не стал, ни тот горожанин, который, войдя в доверие к наивному доброму колхознику, заплатил за один мешок картошки, а купил шесть, ни тот сельский житель, который не довешивал товар покупателю. А все потому, что в жизни, благодаря Божьему наказанию, человек бездушный, безжалостный, мечтающий выкопать яму другому, сам обычно туда и попадает. Однажды Павел Кириакович, бывший председатель колхоза, ныне работающий учителем истории, с односельчанами привез картошку на рынок. Мешков десять у него было. Здесь был и Владимир Ильич, человек шесть из села были, все излишки картофеля привезли на базар. Словом, пока еще машину не разгрузили на рынке, Павла Кириаковича добрые молодцы нашли, договорились и начали грузить пикап учительскими мешками. Владимир Ильич со стороны стал следить, отдадут ли покупатели Павлу Кириаковичу все деньги. Когда они достали из карманов немного денег, Владимир Ильич понял, что попался Павел Кириакович. Вызвал его в сторону и сказал, чтобы все деньги взял или же не давал грузить мешки. «Пусть привезут деньги, мы сами поможем, загрузим картошку». При мошенниках вслух нельзя было об этом сказать, мог доброжелатель остаться без руки или без ноги. Когда, загрузив все девять мешков Павла Кириаковича, мошенники заплатили за два и стали, извиняясь, просить отвезти мешки и привезти деньги или же выгрузить картошку и поехать за деньгами, Павел Кириакович сказал: «Лучше выгрузите картошку. Привезете деньги, тогда и загрузим». Мошенники согласились. Однако, уехав, больше они не вернулись. «На этот раз не получилось, - подумали они, - получится в другой раз». Но Павел Кириакович ждал их возвращения. Когда прошло несколько часов, а уехавшие покупатели Павла Кириаковича так и не вернулись за оставленными якобы мешками картофеля, Павел Кириакович понял со всей серьезностью, от какой беды Владимир Ильич сейчас его спас. «Вот видишь, что получается, - подумал Павел Кириакович про себя, - я ему пакости учинил, а он мне добром отплатил. Поставлю-ка я его детям одни хорошие отметки в школе, - решил Павел Кириакович. - Зря я Владимира Ильича снял тогда с работы, человек-то он хороший, напрасно я послушался отца» - промелькнуло в голове учителя истории.
Да, времена были интересные. При Никите Сергеевиче тяжелое сельское хозяйство еще тяжелее стало. Никудышная, недальнозоркая политика по кукурузе добавлялась странными запретами. Крестьянин имел право держать в своем хозяйстве одну корову, одну свиноматку, пяток овец и пяток кур. Члены Политбюро посчитали, что даже петуха не надо иметь в каждом крестьянском хозяйстве, на пять хозяйств одного петуха достаточно. Сочли, что если у крестьянина будет две коровы, он на следующий день станет капиталистом. В магазинах пустота, нет товаров, никакого ассортимента, а Хрущев и его глупое окружение, по сути, запрещали крестьянину работать. В гибели социалистического строя в СССР виновата не ельцинская команда, пожелавшая порулить большой страной. Виноваты все первые лица государства, начиная с В.И. Ленина. В хрущевские времена просто-напросто во всем великолепии обнажились все плюсы и минусы этого строя. Однако политики фактически оказались недалекими, не думали, что пора улучшать жизнь народа, а не только свою. Иначе какая польза от перемены общественной системы государства, если простой народ из года в год живет хуже и хуже, созвездий во Вселенной его длина доходила. Если бы и власти вместе с народом ждали лучших перемен в государстве, тогда бы и народ, может быть, подождал. Ан нет, сами власти жили неплохо. Было видно - как, в каких условиях жили власти на местах. Партбилет был как бы билетом для вхождения в более привилегированные слои общества, билетом для попадания в сытную, безбедную жизнь. В селе Джиниси до сих пор рассказывают, как в послевоенные трудные голодные годы колхоз, имеющий небольшую пекарню, пек для своих рабочих ежедневно хлеб. Давали по триста граммов на человека, а детвора сельская, с утра до вечера и с вечера до утра, околачивалась у двери пекарни с надеждой: может, кто-нибудь из пекарей небольшой кусочек хлеба даст или же интересно, вспоминают до сих пор жители села, дети предколхоза, завскладом, кладовщиков, завпекарней и прочих работников аппарата колхоза там не стояли. Поэтому в партию и желали вступить, чтобы жить хорошо, получить какую-нибудь должность в колхозе. Между прочим, до шестидесятых годов на хорошие должности в колхозе и без образования высшего или средне-специального ставили, а потому и учиться в вузе так модно не было. А с шестидесятого года, когда в колхоз стали принимать на должности инженера, механика, главного агронома и агронома людей с высшим образованием, народ как бы проснулся и давай учиться. А кто уже опоздал и заочное верхнее образование получить, ставил себе целью хотя бы детей выучить. Дать хорошее образование, чтобы в                конторе колхозной в чистом костюме сидел, а не силосом от него воняло так, что собственные дети отворачивали нос, когда, возвратившись домой с работы, к люльке                обладал такой силой, что его хозяин мог устроиться на работу чистую, хорошую в любом месте. В райкоме такие люди находились на специальном учете и жизнь у них постепенно, но уверенно тридцати годков, а его Иван Николаевичем зовут, а мне, твоему отцу, скоро пятьдесят будет, а все Сеня и Сеня. Учись, шалопай, получишь диплом, человеком станешь, пальцем показывать будешь, что делать, да языком чесать и деньги зарабатывать.
Владимир Ильич и Ефросинья Андреевна, так же, как и все цалкинцы и джинисцы, поставили основной целью обязательно выучить своих детей, дать каждому в руки по диплому. Фрося, красавица Фрося, отличница и мечтательница стать врачом-терапевтом, из-за любви к Владимиру Ильичу оставшаяся без диплома, воспитывающая теперь четверых детей, главную свою цель и задачу в жизни видела в том, чтобы в руках ее детей были эти всесильные документы о получении высшего образования. В семье Владимира Ильича, когда уже почти все дети ходили в школу и учились, как мама, на отлично, все разговоры были об институтах. О высших учебных заведениях в селе шли разные разговоры. Одни говорили, что в институты можно поступать, имея там человека своего, которому можно деньги - взятку - дать, чтобы на вступительных экзаменах получить хорошие оценки. Другие говорили, что самое главное - знания, будешь знать, поставят хорошую оценку, куда денутся, и ты студент. Третьи спорили с теми и другими и говорили, что надо и деньги давать, и знания иметь, иначе поступишь, а с первого семестра отчислят, если не сдашь экзамены. Четвертые говорили, что все дело поступления в институт зависит от того, к какому экзаменатору ты попадешь во время сдачи вступительных экзаменов. Преподаватели тоже люди, если увидят, что в твоем котелке что-то есть, поставят хорошую оценку, и ты станешь обладателем студбилета, а если ты им покажешь пустой твой котелочек, то извини-подвинься, кто-то должен из-под коров убирать. Слушая все эти разговоры, Владимир Ильич и Ефросинья Андреевна решили постараться, пока еще дети маленькие, а маленькие дети - маленькие заботы, и денег накопить, чтобы была гарантия, что дети их получат высшее образование. Тем более что после снятия Н.С. Хрущева со своих постов и назначения первыми лицами государства Брежнева Л.И. и Косыгина А.Н., в колхозе стало интереснее работать и зарабатывали хорошо. Во-первых, начали сдавать в аренду колхозникам целые поля. Сажаешь, обрабатываешь, план выполняешь по получению урожая, получаешь определенный процент от собранного урожая, а сверхплановую продукцию делишь с колхозом пополам. Колхозники целыми семьями брали в аренду картофельные поля и в конце года стали зарабатывать кое-что. А с марта шестьдесят шестого года, когда на пленуме ЦК КПСС было решено колхозы перевести на денежную оплату труда, вообще стало хорошо. Колхозники каждый месяц получали зарплату в колхозе, как на заводах и фабриках в городах, а в конце года, после выполнения плановых показателей, получали солидный довесок к своим зарплатам. Что и говорить: легче стало дышать крестьянину, получал хорошо и каждый месяц в руках держал живые деньги, да и продукция из своего хозяйства стала кое-что стоить. За мешок картошки, полный, утрамбованный, поднять одному на спину нелегко, можно было велосипед купить, причем не детский и не подростковый «Орленок», а взрослый. Понемногу народ стал лучше жить, в магазинах выставили, кроме хомутов и седел, кровати, шифоньеры и прочую домашнюю мебель. С этих пор и паспорта стали давать колхозникам, можно было выезжать на заработки в другие республики.

Глава 4
Начали появляться бригады, которые выезжали в другие регионы, в основном на просторы Великой России, строили в колхозах и совхозах коровники, клубы, гаражи, склады и так далее и привозили через шесть-семь месяцев по восемь-десять тысяч рублей. Это было уже сверх мечты. Крестьянин, привозивший домой за полгода десять тысяч рублей, некоторые и больше зарабатывали, был самым дорогим и знаменитым человеком в этих краях. Во-первых, он после первого года работы на российских просторах устраивал свою жизнь более комфортно, более цивильно и более сытно. Во-вторых, такой работник всегда имел в кармане деньги и мог при случае кого-то угостить ста граммами в сельмаге, в закусочной сельской, и этим заработать дополнительное уважение среди сельского мужского населения. «Смотри, какой молодец, - говорили про такого крестьянина, - жизнь устроил свою на отлично, дома все есть, швыряется деньгами, как миллионер». В-третьих, калымщики, в основном строители, начали уже привозить и легковые машины. А это уже было предметом действительно запредельной мечты для простого колхозника. И что интересно, рассказывая о тамошней, российской жизни, о производимых работах, калымщики сообщали, что российские колхозы и совхозы своим работникам не дают выполнять строительные объекты на таких же условиях, что и нам, дабы не зарабатывали местные люди так много, как мы. Точно так же, как у нас в колхозе - своим не дают аккордные работы, а чужим - пожалуйста. Свой больше трехсот рублей в месяц заработает - его в партком вызывают, а ты там хочешь полторы тысячи - получай, не возбраняется. Одним словом, у социалистического строя, у руководителей СССР, всегда были странности. И еще был один плюс, притом жирный, в поездках в чужие края на калымную работу. Такой человек после одной даже поездки становился специалистом широкого профиля по строительной части. Если раньше кладку базальтового камня в селе делали только так называемые мастера-каменщики, никто другой не брался за это дело, штукатурили тоже специалисты, их было несколько человек в селе, то теперь, после возвращения из российских просторов, каждый калымщик мог выполнять любую строительную работу. А потому, когда в зимнее время формировались калымные бригады, родители некоторых молодых селян шли в дом бригадира и просили взять с собой в этом году и сына Ванюшу. «Заплатишь, сколько заплатишь - неважно, зато парень специальность получит» - просили родители. Бригадиру это было выгодно. Главное, в бригаде иметь несколько хороших специалистов, остальные могут быть и не специалистами, на подносе материала будут заняты, зато им и меньше платить надо, почти в два раза, а разница оставалась в кармане бригадира. Поэтому бригадир сначала не соглашался, хотя в душе был рад.
- А может он работать? Молодой совсем, и лопату в руках, наверное, держать не умеет. Вот в прошлом году Алексея Ильичева забрал, родители слезно просили. Вместо того чтобы работать, он нашел девушку, женился и ушел из бригады, а мы из-за него две недели не могли сдать объект, чтобы вернуться, - сообщал бригадир родителям кандидата на новую должность калымщика.
- Да давай ему столько, на сколько будет лямку тянуть, обижаться не будем на тебя, а что касается жениться - нет, наш Ванюша любит Верку. Потом, в армии еще не был, какая женитьба, голову отрубим…
- Ладно, ладно, - перебивая гостей, соглашается нехотя бригадир, - если влюбится, ничего вы ему не сделаете, там таких Вер, как Верка Артамонова, пруд пруди, и одна краше другой.
Первая бригада, уехавшая из села Джиниси на калым в Россию, была самая авторитетная, самая шумная и самая возрастная. Молодых парней здесь не было. Возглавлял эту бригаду шурин Варнавы Ильича Габо, Георгий Георгиевич. Он жил в Тбилиси, работал в какой-то строительной организации, годом раньше был в России в составе бригады из грузин. Узнав там все дела, все ходы и выходы, решил сам заключить договор на строительство какого-нибудь объекта, но только в другом, соседнем колхозе, и, положив этот договор в карман, приехать на малую родину и сформировать бригаду строителей. Как решил Георгий Георгиевич, так и сделал, так и получилось. Селяне, узнав о том, что через полгода можно привезти из России десять тысяч рублей, все, от мала до велика, пришли к Георгию Георгиевичу с одной просьбой: забрать на работу в чужие края. Георгию Георгиевичу некоторые стали предлагать двадцать процентов от возможного заработка, лишь бы он выбрал их; объясняли, что дом надо построить сыну или дочке. Имея большое количество людей, желающих работать в далеких местах, Георгий Георгиевич, его братья и сестры начали выбирать кандидатов по родственным, соседским и прочим связям. Только три человека из двенадцати не приходились новому бригадиру калымщиков родственниками, так как они были профессиональными строителями и разбирались в строительных делах досконально, остальной контингент предлагался близкими родственниками, и среди них были Варнава Ильич и Владимир Ильич. К шестьдесят седьмому году отношения Варнавы, Филиппа и Владимира Габо немного потеплели, вроде помирились семьями. Но разговаривали через силу, нехотя и очень редко, зато внуки Ильи Пантелеевича общались вовсю, со стороны можно было подумать, что между этими семьями никогда и не было ссор.
И когда формировал Георгий Георгиевич калымную бригаду, Варнава Ильич попросил шурина и Володю забрать. «Пусть и брат зарабатывает» - решил про себя Варнава. Шурин согласился, тем более что Владимир Ильич был прекрасным строителем: мог и крышу крыть, и стены гнать из любого материала. К тому же и штукатуром был он отличным. На семейном совете Владимир Ильич и Фрося решили: обязательно надо ехать на калым. Старший сын Владимира Ильича Николай уже учился в шестом классе, за ним шли остальные дети, разница в два года, не успеешь обернуться - и закончат дети школу. Хотя на дворе Владимира Ильича было много живности (уже можно было иметь в хозяйстве сколько хочешь голов скота, не стадами, конечно), супруги решили, что справятся и без главы семьи, помогут дети - Коля, Паша. Девочки, правда, еще маленькие, но парни подросли, свиней пасти уже давно умеют. Владимир Ильич держал в хозяйстве четыре свиноматки, продавал приплод, поросят. От коровы и овец на нужды семьи шли в основном сыр, масло, простокваша, сметана, сливки, а свиньи прибавляли непосредственно доход семьи. Свиней было очень выгодно выращивать, если в семье колхозника имелись свои пастухи, которые и пасли скот на лугах. Это обычно были несовершеннолетние дети или старики-родители, если они жили вместе с семьей сына или дочери. Владимир Ильич и Ефросинья Андреевна считали, что если удачно заработает он в Новокузнецкой области - туда должна была уехать бригада - то все деньги надо положить на книжку и найти человека, который может гарантированно заручиться за поступление в институт старшего сына. И действительно, как только в марте месяце уехала бригада, то начали поступать деньги в село на почту из Новокузнецка - пятьсот рублей, тысяча рублей. Ефросинья уставала ходить на почту получать эти переводы. В селе это известие имело большой резонанс. «Что, - говорили в селе, - они там банк ограбили? Деньги собирают на полях, если каждые две недели крупные суммы отправляют домой». Были срочно заказаны переговоры с Новокузнецким регионом, только тогда утихли суды и пересуды в селе. А дело было в том, что тамошние руководители колхоза в неограниченном количестве давали аванс бригаде строителей, и кто сколько хотел, столько и брал. В основном мало брали, считая, что будет интересней явиться к семье с крупной пачкой денег в кармане. Владимир Ильич считал, что пусть лучше деньги лежат в чулках Фроси, чем в Госбанке города Новокузнецка. Надо сказать, что в тот год дела у калымщиков шли очень хорошо, все задания были выполнены досрочно, в результате бригада в конце ноября шестьдесят седьмого года привезла в село по двенадцать тысяч рублей на брата. Георгий Георгиевич стал самым популярным и уважаемым человеком не только в селе Джиниси, но и во всем Цалкском районе. Люди из всех сел района приходили к Георгию Георгиевичу, чтобы просить его на следующий год взять с собой на калым. Притом среди этих людей были настоящие профессионалы. Увидев наплыв народа на новый вид зарабатывания денег, Георгий Георгиевич с помощью телефонных звонков, на словах, заключил договора на пять больших, серьезных объектов и, сформировав пять бригад, вылетел вместе с ними в знакомые края. Однако шестьдесят восьмой год оказался для Георгия Георгиевича неудачным. Во-первых, не заключив заранее договор, бригадир не имел возможности изменить в сторону повышения заработную плату в сметной стоимости объектов. Самое главное, имея бригады в пяти колхозах, было совершенно невозможно ими руководить. Ведь как зарабатывались бригадой большие деньги? Не высокими расценками на виды работ, не добрыми намерениями работодателей, а упорным, кропотливым трудом самих строителей. Эти бригады трудились от зари до зари, без выходных и проходных. Фактически три смены в день, и так тридцать дней в месяц, вкалывали так называемые калымщики, которые хотели работать, но за работу деньги получать, а не как основная масса строителей и работников всех предприятий отбывать дежурно на работе восемь часов. Из-за отсутствия бригадира, а авторитет имел только Георгий Георгиевич, все дела бригад пошли насмарку. Народ начал убегать, более грамотные, шустрые находили сами работу, заключали договора, забирали свободных людей и работали самостоятельно. Словом, после месячного пребывания в этих краях все бригады разбрелись кто куда. Сам бригадир, познакомившись со сногсшибательной красавицей, молодой девушкой Ириной Зайцевой, дни и ночи проводил у нее, а вскоре женился на ней и остался в этих краях. А бригады? Кто смог найти работу - нашел, а кто не смог - уехал домой. Некоторые, чтобы вернуться домой, телеграммы давали женам в Грузию, чтобы выслали денег на дорогу.
Варнава и Владимир остались в тот год в России. За умение работать хорошо, их обоих приняли другие бригады, но домой они привезли всего-навсего три тысячи рублей. «Все, амба, - сказал Владимир Ильич, - где родился, там и пригодился. Деньги можно заработать везде, если мозги поднапрячь, можно и дома заработать десять-пятнадцать тысяч в год». И сразу решил увеличить поголовье свиноматок до семи. «Что за четырьмя ходить, что за семью. Посмотрим, как будет дальше, можно еще увеличить поголовье» - рассуждала чета Габо.
А дальше было лучше изо дня в день. Обстановка в стране улучшалась. Кажется, и в Москве, в Кремле поумнели люди, и в колхозе села Джиниси. Страна стала поддерживать и награждать тех крестьян, кто излишки мяса сдавал государству. Главное, государственные мужи наконец-то поняли: запретами не работать фактически не построишь не только коммунизм, но и есть досыта скоро будет нечего. И стали активно и поощрять сдающих сельхозпродукцию государству, и организовывать прием этой продукции у населения. И в колхозе проснулись вожди артели и стали оставлять полоску земли под дорогу к огородам. Теперь можно было строиться на новых участках, а не ютиться пятью самостоятельными семьями в родительском доме. Как только Роман Онуфриевич Христианов на втором сроке своего избрания разрешил эту застарелую проблему джинисцев, дома стали появляться, как грибы после дождя. Филипп и Варнава Габо имели свои огороды на очень удобном месте. Как только туда была протянута шоссейная из гравия дорога, они стали заготавливать стройматериалы для нового большого дома. А дома начали строить не чета старым - все финские, четырехкомнатные, а некоторые ставили и двухэтажные. Старшие дети Филиппа Алладин и Стефан всю организацию заготовки стройматериалов взяли на себя. Они уже окончили школу, Алладин даже успел демобилизоваться из армии и теперь решал дилемму - пойти учиться или жениться, а Стефан собирался поступать в институт в городе Ставрополе, на факультет зоотехнический, но только пока не решил - заочно или очно. На очном отделении знаний больше давали, говорили все. Однако Стефан считал, что на зоотехническом факультете немаловажное значение имеет практическая работа. Поступив на заочное отделение, можно и армию отслужить, и на ферму на работу устроиться, чтобы получить практические навыки, которые будут иметь в будущем решающее значение в получении должности зоотехника колхоза. Еще одну деталь придется сообщить читателю. Стефан планировал переехать на постоянное место жительства в Краснодарский край, по причине изобилия там работы для животноводческих профессий. Об этом ему рассказал родственник и сосед Борис Константинович Христианов, который переехал туда несколько лет назад на постоянное жительство и работал в каком-то колхозе на должности главного зоотехника. Вот Борис Константинович и познакомил, конечно, устно Стефана и его друга Вячеслава с Краснодарским краем, а еще точнее, с Выселковским районом Краснодарского края. Он призывал парней получить сельскохозяйственное образование и приехать на работу к нему в колхоз «Дружба» станицы Выселки. Дескать, там работы непочатый край. Колхозы крупные, не чета нашим. В каждом колхозе десять ферм, несколько тысяч голов дойного стада, много свиней, а не как у нас - триста-четыреста дойных коров, а свиней и того меньше - сорок-пятьдесят голов, и баста, считается о-го-го! – большая артель. «Перспективы радужные, рост карьерный; если в партию вступишь, то до Генерального секретаря ЦК КПСС можешь дослужиться» - искренне убеждал своих молодых земляков Борис Константинович. Вячеслав учился в Ереване на втором курсе ветеринарного института. Учился парень хорошо. Уговаривал и Степу поступать туда, но Степа немного хромал по биологии. Хотя в обоих вузах биология была дисциплиной решающей, Степа полагал, что на зоотехническом факультете особо заострять внимание на биологии не будут. Ну, а в ветеринарном институте сам Бог велел всю биологию знать наизусть от корки до корки. Степе не хватало усидчивости, терпения проводить долгие часы над книжкой, с карандашом в руках грызть гранит науки. А потому Стефан предпочтение отдавал Ставрополю, коль надо уж ехать на учебу. Готовился парень серьезно, основательно, но не забывал и дома работу делать, заготавливать материалы для будущей стройки. Однако строительство дома шло не так гладко, как казалось на первый взгляд. Филипп и его сыновья подолгу, часами обсуждали, какого размера дом надо строить. Филипп, как глава большой семьи - два парня и четыре девочки - планировал построить большой современный двухэтажный финский дом, чтобы всем детям по комнате хотя бы было. Алладин и Стефан возражали отцу, полагая, что дом надо строить, но не двухэтажный, а небольшой финский, размером восемь на восемь. Стефан, для подтверждения своих слов, говорил, что лично он собирается поступать в институт и жить на российских просторах, а не здесь, где и земли мало, а самое главное, и работы. «Зачем нам жить в карликовой республике, где и колхозы как лилипуты, и огородов больше десяти соток не дают. До конца жизни, несколькими порциями получаешь эти двадцать пять соток для огородов. Ведь посмотрите, что происходит, когда весь скот с кочевки пригоняют и колхоз, и частники: на лугах места нет пасти. Какая может быть здесь дружная и красивая, богатая жизнь? А ведь есть места, сам знаешь, папа, ты тоже стоял рядом, когда Борис Константинович рассказывал о Выселках на Кубани. Тем более Борис Константинович нашел там наших однофамильцев, а оказались они нашими не только однофамильцами, но и родственниками из Тульской области. Так что мне уже комнату планировать не надо, жить я собираюсь на Кубани. Алладин тоже планирует жизнь провести не в Джиниси, все его друзья-одноклассники в Омске учатся и его зовут. Поедет, что думаешь, вернется? Зачем здесь друг по другу ходить, когда там такие большие возможности, одна страна же». Словом, сыновья Габо Филиппа, в конце концов, убедили отца построить дом более скромный, чем замахиваться на широкий, просторный дворец. И это была разумная победа молодого поколения, рассуждающего логически справедливо и экономически выгодно. «Построить двухэтажный большой дом - еще не значит, что быстренько этот дом можно довести до того уровня, чтобы можно было жить и зимой, и летом во всех девяти комнатах. Знаем, примеров в селе много. Коробку поставили для такого дома, даже окна нашли, а дальше десятками лет ютятся его обитатели в двух отштукатуренных комнатах. Потом, не надоело несколькими семьями жить в одном доме? Вы, братья, не смогли жить, ругались по каждому пустяку, а у нас почему получится? Мы что, лучше вас? Чем свободнее человек, тем более братья, тем они будут дружнее жить и помогать друг другу. Нам дом надо строить не потому, что негде жить. Просто стыдно уже: у вас, у ваших братьев дети большими стали, а все три брата с семьями живете на клочке земли. Да еще заборов понатыкали смотри сколько, в буквальном смысле негде дальше ногу поставить. Мы переедем, дядя Варнава переедет, свободно дышать будет дядя Владимир» - горячо убеждал отца Стефан.
Полтора года понадобилось Филиппу и Варнаве, чтобы услышать умные советы молодых, построить новые дома и переехать в них жить. Оба брата поставили небольшие красивые финские домики, обнесли их заборами, весь огород лежит как на ладони. Пожалуйста, ни с кем не надо ругаться, даже со своими близкими родственниками. Владимир помогал обоим братьям, потому что они оставляли ему свои доли и домов, и участков небольших под огородами. По договоренности, Владимир Ильич и деньги оплатил за оставленные доли домов. На этот раз все было сделано по-людски, по-братски, без ругани, без судей и адвокатов и прочих членов депутатского корпуса. Оставшись одна в родительском доме, постаревшая Мария Варнавовна изъявила желание жить с Варнавой. Владимир Ильич убрал все заборы внутри участка, соединил по периметру ограду и превратил дом в единый и целостный ансамбль. Однако к концу семидесятых годов дом Владимира Ильича выглядел старомодным. Не было шика и роскоши в этом барачного типа жилом помещении с пристроенными, где надо и не надо, хозяйственными постройками, и решил он построить новый дом на месте старого, и обязательно двухэтажный. На втором этаже и дышать приятно, и воздух чище, и село и окраины на ладони. А горы? С любого окна второго этажа можно любоваться самыми высокими горами в здешних местах, и Далидагом, и Лысой горой с юга и запада, и длинной цепью горных безымянных вершин с севера, в сторону Авранло и Хандо, окруживших весь Цалкский район. Для экономии сил, средств и прочих затрат, Владимир Ильич со своей женой Ефросиньей Андреевной решили новый дом поставить на фундаменте родительского дома, убрать все постройки по бокам, прорубить окна в этих стенах, удлинить боковые стены на ширину одной комнаты и завершить их новой фасадной стеной. Получалось, по сути, что надо строить одну фасадную стену с фундамента и новые укороченные боковые стены, все остальное уже есть. Для прочности всего дома было решено, выгнав новые стены на высоту старого дома, все стены соединить между собой бетонным армированным поясом, а уж после можно гнать и второй этаж. Для еще более крупной экономии, супруги Габо решили не привлекать к строительным работам посторонних специалистов и подсобных работников, обойтись своими силами. Николай и Павел могут свободно помочь в строительных работах, замесить раствор, принести камень и камушки и так далее и тому подобное. Сказано – сделано. Когда Владимир Ильич копал траншеи под фундамент намеченных стен, то пришлось под три метра в глубину в некоторых местах копать, чтобы попасть на твердый грунт. Было такое впечатление, что в древние времена здесь люди рядами выкопали глубокие и большие ямы для хранения овощей и прочих вещей, а может, и соленого мяса животного, убитого где-то в горах во время охоты. Казалось, что предки хотели заставить своего потомка Владимира Ильича все сэкономленные на бумаге, в планах по строительству нового дома, средства потратить на заливку фундаментов так неудачно встретившихся на его пути, бесполезных для стройки, ямищ. Вновь заготовленных специально для фундамента камней оказалось недостаточно, пришлось срочно, потратив за срочность определенную сумму, чтобы бока траншеи не свалились, привозить камни еще и еще. Фундаментные камни обычно не подвергались обработке, им не придавали прямоугольную или квадратную форму. Обычно в глубоких и широких фундаментах использовались большие и огромные валуны, несколько человек с помощью ломов и прочих рычагов передвигали их к краю фундаментной траншеи и потом сбрасывали туда. Отправив таким образом множество подобных глыб, строители потом опускались с помощью лестницы на дно траншеи и с помощью рычагов устанавливали их устойчиво, а потом клали более мелкие камни в свободное пространство между ними. После заливки бетона - жирного и жидкого - получался единый монолит, прочный фундамент под новый красивый дом. Владимир Ильич все, что делал по своему дому, делал сам, с помощью жены Ефросиньи Андреевны и детей. Николай и Павел работали, как настоящие подсобные рабочие. С более крупными камнями и на тяжелых работах, на правах старшего в семье, был занят Николай, а Паша в основном научился раствор месить да подносить его отцу. Ефросинья Андреевна работала наравне с мужем. К тому же она имела привычку следить за всеми - и за мужем, и за сыновьями, и если кому становилось тяжело, тут же подставляла плечо.
Закончив фундаментные работы, Владимир Ильич стал гнать переднюю и боковые стены, не разбирая старый дом. Соседи, приходя посмотреть на большие развернутые строительные работы, давали советы Владимиру Ильичу, а некоторые удивлялись, как можно старую фасадную стену оставлять как перегородку. Ширина старой стены больше шестидесяти сантиметров, а перегородку обычно делают в двадцать и из бетона. Тридцать сантиметров по длине дома - коту под хвост, это, по меньшей мере, не экономно и не по-крестьянски, когда у настоящего колхозника каждый миллиметр земли должен быть на учете и использоваться экономно, говорили соседи. Некоторые односельчане, поддерживая все планы Владимира Ильича в отношении этой стройки, все-таки не отказывали себе в удовольствии в мягкой форме посоветовать дом сделать немного иначе, поменять местами окна, дверной проем перенести чуть дальше. Всем этим советникам Владимир Ильич рассказывал анекдот про Ходжу Насреддина, который строил дом, а соседи стали приходить поздравлять его в этом начинании и, между делом, высказывали свои соображения по поводу происходящего. Один сказал: «Дом, конечно, хороший, но если бы окна его смотрели на восток, было бы очень комфортно, встаешь рано утром, приятные солнечные лучи пучками в твоем жилище, истома током проходит по твоему телу, прищуриваются глаза, когда встречаешься взглядом с первыми утренними, еще не совсем горячими, лучами солнца». Услышав это, Насреддин повелел мастерам разобрать стены, перенести окна на восток. Через день-другой пришел второй сосед. Поздравил тепло, похвалил и хозяина будущего дома, и мастеров, но сказал: «Да, Ходжа, дом у тебя получается великолепным, но если бы окна твоего дома смотрели на запад, то такого дома, как у тебя, в округе не было бы. Ты подумай, Ходжа, вечером приходишь с работы уставший. Умылся, пожевал чего-нибудь и садишься у окна, прислонившись спиной к стене. Наблюдаешь закат древнего светила, и теплые его лучи ласкают твое тело, твои волосы, твои руки, и вокруг тихо, хорошо, если не считать, что со стороны речки идет бесконечное кваканье лягушек, да лай собак по всему селу». Услышав это, Ходжа приказал мастерам сломать все стены и окна перенести на запад. Перед окончанием дома пришел поглазеть на добрые дела и следующий сосед. Похвалил пуще прежних односельчан и, между делом, сказал: «Дом, конечно, получается - слов нет - прекрасным, размер, высота и месторасположение на высшем уровне. Но если бы окна и дверь входная смотрели на юг, то цены не было бы этому дому. Всегда солнце греет твои комнаты, что утром, что вечером, захотелось погреться - вышел на крылечко, сел на лавочку и получай бесплатные солнечные ванны, хоть на тысячу алтынов в день…» - «Мастера, - не дав докончить мысль соседу, произнес Ходжа, - срочно разберите дом до фундамента, будем ставить фундамент дома на колеса, куда скажут люди, в какую сторону укажут, в такую сторону и покрутим дом. Все будут довольны тогда. И мы, и вы, и они». А потому Владимир Ильич всем своим советникам объявлял благодарность и делал все по-своему, но, чтобы не обидеть пришедшего, говорил: «Учтем, учтем, конечно, ваш совет. Работы столько, что без советов тут не обойтись, как тут не выполнить ваши советы». Когда Владимир Ильич выгнал все стены по первому этажу, пришла очередь заливать бетонный армированный пояс по всему периметру дома. Тогда ему пришлось снести крышу старого дома. За один строительный сезон, начав в апреле и до конца октября, Владимиру Ильичу вместе с семьей удалось поставить все стены дома и покрыть крышу. На все остальное не хватило времени. Зимой снаружи не отштукатуришь. Да зимой и все другие работы делать несподручно. Приводя в порядок старые комнаты, пришлось где-то отштукатурить, где-то отремонтировать, в основном полы, окна и двери, и перезимовать зиму. А чтобы теплее было в комнатах, пришлось соломенными тюками уложить перекрытие первого этажа. На следующий год весь первый этаж был сделан как положено. Установлены окна и двери - новые, прямо с фабрики, из Тбилиси привезенные, застланы полы; использовались здесь и старые половые доски, которые оказались прочными и не гнилыми. Подоконники тоже поставили на место. На этом все строительные работы по дому были закончены.

Глава 5
Приближались тяжелые финансовые времена для семьи Владимира Габо. Через несколько месяцев должен был окончить среднюю школу старший сын Николай, и его следовало отправить учиться в институт, а потому все средства супруги Габо решили направить в эту сторону жизни семьи. Тем более что и средств-то осталось с гулькин нос. Дом может и подождать, решила чета Габо. Читателю будет справедливо сообщить, что в эти времена в Цалкском районе, да и во всей Грузии появилась новая мода на учебу, я бы сказал, даже ажиотаж на поступление в институт. В буквальном смысле все родители, поголовно, в Джиниси и в других селах мечтали устроить в институт своих чад. Студент в этих краях имел такой авторитет, что мог завидовать ему любой артист, певец и художник. Студент сам по себе стал профессией. Если ты студент, на тебя смотрели как на святого, восхищались тобою стар и млад, более того, студент был женихом номер один и в селе, и в районе, и во всей республике. В это время по району шли разговоры о том, как молодой парень, который за словом в карман не лез, из соседнего села Едикилиса попросил у соседа студбилет, автомашину «Москвич» у его отца и поехал жениться на самой красивой девушке в соседний Тетрицкаройский район, село Цинскаро.
Одевшись с иголочки, в новый дорогой костюм, в белую рубашку с галстуком и в новые дорогие туфли, он, имевший импозантный вид, вошел в дом и, поздоровавшись с обитателями дома, сообщил, что сам из Цалкского района, в данный момент пришел просить руки их дочери. Хозяева дома, увидев красивого, высокого молодого человека, пришедшего с добрым намерением в их дом, предложили сесть гостю и накрыли стол очень богато. Все, что семья ела в праздничный день, выложили на стол, чтобы не ударить в грязь лицом перед возможно будущим зятем. Поставили хозяева на стол и коньяк грузинский пятизвездочный, за четыре рубля двадцать копеек. Когда начался пир, хозяева, чтобы не обидеть дорогого гостя подозрительными расспросами, между делом интересовались биографией пришельца. Гость, нарочно доставая студенческий билет и показывая его сидящим, говорил, что на сегодня тот, кто является владельцем этой книженции, не должен видеть задачи важней и нужней, чем оправдать доверие тех, кто выдал в торжественной обстановке этот небольшой, но дорогой документ. Вовремя сдавать экзамены, ходить на все занятия, чтобы получить настоящие знания, которые будут очень нужны в будущей работе - это ли не основная задача для молодого человека, выбравшего трудную и тяжелую дорогу изучения современных технических и технологических наук. Одобряя частыми кивками в положительном смысле все, высказанное гостем, хозяева для приличия интересовались, между делом, и тем, где в настоящее время живет гость, где собирается жить, какая семья у него, есть ли крыша над головой и так далее и тому подобное. Девушка была исключительно красивой, ей еще и восемнадцати лет не исполнилось, а поклонников было не счесть.
Однако поклонники поклонникам рознь. Одни предлагают по вечерам поцеловаться и разойтись по домам, другие - дружить и переписываться, а этот пришел и сразу: «Хочу жениться на вашей дочери». - «Главное, парень красавец и к тому же студент, чем не жених нашей Манане» - рассуждали родители девушки. А когда гость сообщил, что каждый нормальный человек должен иметь дом, если в городе живешь - квартиру, дачу, не очень дорогую, ну и мебель средней красоты, и все прочее в доме. А как же, человек один раз живет и должен жить подобающим образом. Разве не для человека сделана вот эта легковая машина «Москвич»? Конечно, для него. Разве плохо, если у тебя во дворе или в гараже такой красавец ночует. Кому плохо от этого, даже соседу хорошо. Если срочное дело, в больницу ли, в милицию ли надобно, пожалуйста, и соседу и односельчанину можно помочь. На прямой вопрос отца девушки: «Вы все это имеете, что сказали?» гость ответил: «Грош цена тому человеку, кто все это не имеет. Это же азы хозяйственной жизни любой семьи». Хозяева дома переглянулись, посмотрели через окно на новый, голубого цвета автомобиль «Москвич» и сказали гостю: «Друг ты наш сердечный, убедил ты нас во всем своим красноречием и блестящим умом, а потому, по согласию девушки, мы отдаем нашу Манану, нашу кровинку в твои твердые, серьезные и крепкие руки. Живите счастливо, нарожайте внуков и внучек побольше, не забудьте родителей». И отдали девушку за этого парня. Привез он ее в Едикилису и целый месяц жил со своей молодой женой в богатом доме председателя колхоза, который был обставлен по последнему слову мебельной техники со всем домашним скарбом, а сам председатель в это время всей семьей отдыхал в курортном городе Ессентуки Ставропольского края. Перед возвращением председателя колхоза, новоиспеченный муж собрал свой чемодан и предложил молодой супруге тоже собрать вещи. На вопрос жены, почему и куда они собираются ехать, ведь до первого сентября - до занятий в институте - еще целых две недели, молодой супруг ответил, что они никуда не собираются ехать, а перейдут жить в свой дом, который одиноко стоит в конце этой же улицы. На удивленный вопрос невесты: «Разве это не наш дом? Ты же говорил, что твой этот дом» жених ответил, что если не затруднит себя невеста, то может вспомнить: он никому никогда не говорил конкретно, что он имеет и чем занимается. «Я говорил, что хорошо бы иметь такой студбилет, а если будешь иметь, то следует оправдать доверие тех, кто выдает эти документы. Что касается дома и машины, то тоже сказал, что грош цена тому, кто не имеет крыши над головой. К счастью, крыша над нашей головой имеется, правда, она не такая большая, как эта крыша, оно и понятно - тут председатель колхоза живет. А у нас маленький домик - комната и коридор, да старая мать. Если хочешь - я тебя люблю действительно, без студбилета, дома, машины и прочих вещей - пойдем со мной, будем жить вместе и зарабатывать своим трудом и хоромы, и машину, и диплом, и еще кучу детей. Захочешь, вместе поедем учиться: ты в институте, а я в вечерней школе, а потом, глядишь, и в институт сдам документы. А если не хочешь, не любишь - могу проводить до автобуса, поедешь к родителям, и будешь ждать принца-студента на голубом «Москвиче». Молодая жена подумала секунду-другую и решила: «Раз он своим умом и способностью желаемое выдать за действительное смог за тридевять земель убедить всех и забрать меня в эти места за один день, то жизнь моя с ним пойдет как по маслу. Перед Богом и людьми я ему жена и останусь его женой до конца своих дней». Улыбнувшись молодому мужу, сказала: «Иди вперед, студент-муженек, показывай дорогу к настоящему нашему студенческому дому». На этом история закончилась, но при случае ее рассказывают для назидания молодому поколению в каждой семье и сейчас.
Заморозив строительство дома, супруги Габо стали день и ночь не покладая рук трудиться в буквальном смысле, чтобы накопить достаточно денег, которые помогли бы детям стать студентами. Через четыре месяца надо было отправить в вуз старшего сына, Николая. Потратив весь бюджет семьи внепланово на стройку, чета Габо теперь поставила задачу восстановить накопленные было для этой цели средства. Даже неприкосновенные калымные деньги ушли незаметно. Правда, некоторая сумма осталась в виде комбикорма для свиней. Два больших железных амбара, куда крысы и мыши не могли проникнуть, были битком заполнены комбикормом. Да еще шесть свиноматок в хлеву Владимира Ильича по вечерам, перед кормлением, на все село визжали так, что впору было и уши ближайшим соседям затыкать. Две свиноматки уже должны были вот-вот опороситься, а потому, чтобы сохранить весь приплод, супругам Габо приходилось поочередно дежурить в хлеву. Подключались к дежурству и старшие дети, Николай и Павел. Как известно читателю, старый дом Владимира Ильича после переезда братьев выглядел как английская буква «Z», и помещения для скота братья сварганили где попало, где было удобно не для архитектуры, а где меньше затрат требовалось при застройке. Так что ничего красивого в смысле архитектуры в том старом доме не могло быть. А потому Владимир Ильич при постройке нового, более цивильного и, соответственно, в архитектурном значении грамотного дома, сделал так, что все хозяйственные постройки оказались примкнуты к задней стене, где не было окон, и сама стена первого этажа из-за неровности рельефа участка больше половины была утоплена в земле. Расширив эту сторону участка на несколько метров и поставив там новую стену, Владимир Ильич получил огромную площадь под хлев и домашний склад, где было тепло зимой, а летом прохладновато. Дверь хлева смотрела на восток, а дверь склада на запад, но не были эти двери видны с парадного входа дома, потому что на полметра и с той, и с другой стороны была короче хозяйственная постройка. Таким образом, с парадной стороны дом выглядел как игрушка, и было такое впечатление, что здесь нет тех бесчисленных иногда хозяйственных построек, хлевов и сараев, которые обычно сопровождают любую крестьянскую усадьбу. В связи с увеличением поголовья свиноматок, Владимиру Ильичу пришлось временно из картонных ящиков и прочих ненужных вещей удлинить на несколько метров сторону хлева, чтобы перенести туда часть взрослых поросят, находящихся на откорме.
Владимир Ильич очень увлекся идеей откорма поросят и сдачи их государству на мясо. Год от года это решение правительства получало свое развитие. Крестьян не только стали хвалить на страницах СМИ, но и стали поощрять, выделяли без очереди легковые автомобили, снабжали комбикормами и так далее и тому подобное. Владимир Ильич начал сдавать государству, не отходя от колхозной работы, по несколько тонн мяса в год, при этом успевал продавать на базаре в районе еще около ста штук поросят. Основную работу по уходу и кормлению животных выполняли Николай и Павел, да иногда помогала Ефросинья Андреевна. В результате, за три года на сберегательной книжке у Владимира Ильича появилась внушительная сумма денег, около пятнадцати тысяч рублей. Николай учился в последнем классе, скоро должен был получить аттестат и - пожалуйста, деньги есть, пусть едет в любой город парень и учится. Однако чтобы ребенок стал обладателем студенческого билета, иногда родителям надо было беспокоиться за год, а то и за два до поступления в институт своего ненаглядного чада. Николай учился хорошо, почти на одни пятерки, но это не давало твердой уверенности в том, что он обязательно сдаст вступительные экзамены. По рассказам уже прошедших огни, воды и медные трубы в этом отношении односельчан, для полной уверенности хорошо бы найти такого человека, кого можно было бы подмазать, а тот бы решил этот вопрос со стопроцентной гарантией. И Владимир Ильич со своей женой начали заниматься поиском такого человека, каждый по своим каналам. У Ефросиньи Андреевны в Авранло, откуда она была родом, были родственники, уже получившие дипломы и работающие где-то, они могли что-то посоветовать. Владимир Ильич дни и ночи проводил в этих разговорах с друзьями, знакомыми и просто случайными встречными, не говоря уж о своих родственниках. И вскоре выход был найден. Родственник по матери Владимира Ильича, давно окончивший вуз в Москве, женившийся на москвичке и оставшийся там, приехав на малую родину, на свадьбу своего двоюродного брата, вызвался помочь Владимиру Ильичу. Разговор был длинный, но результативный. Сергей Александрович Христофоров, так звали нового московского родственника Владимира Ильича, дал мужское, надежное, крепкое слово, что Николай Габо, как только приедет в Москву, станет студентом Московского строительного института.
Причем помощь была предложена бескорыстно, по-доброму, несмотря на то, что Владимир Ильич настаивал назвать сумму за оказываемую помощь. Сергей Александрович в ответ на настойчивые денежные предложения Владимира Ильича сказал, как отрезал: «Еще одно упоминание о деньгах - все свои слова возьму обратно и освобожу себя от всех обязательств перед тобой». Владимиру Ильичу пришлось волей-неволей включить задний ход и больше не вспоминать о своих «миллионах». Тем не менее, после свадьбы Владимир Ильич старался разнообразить и заполнить новыми впечатлениями каждый день недели, которую Сергей Александрович посвятил родному краю. Пикники на природе, вечеринки дома, долгие времяпровождения в единственном районном ресторане, организованные Владимиром Ильичом, должны были, по его мнению, оставить у Сергея Александровича хорошее впечатление о Габо, и оно – хорошее впечатление - поможет через некоторое время старшему сыну Николаю стать московским студентом. Было решено отправить Николая в Москву одного. Все вопросы там, в столице, Сергей Александрович взялся решить сам.
Время, как известно, течет, как вода, как мелкий песок между пальцами. И вот, наконец, пришел тот день, когда родители стали провожать сына на учебу. Эти эпизоды в селе Джиниси проходили очень торжественно, празднично и ответственно. Во-первых, к девяти часам, когда автобус должен был отправляться из села в Тбилиси, будущих абитуриентов провожали почти всем селом. В буквальном смысле, каждый, кто встречался на пути процессии, провожающей соискателя студбилета пока на остановку, останавливался, пожимал руку, обнимал и желал ни пуха, ни пера. Некоторые, зная, что молодой человек едет в далекие края, клали ему в карман и деньги - кто пять рублей, кто десять. Но у всех - в глазах доброта, на лицах радость, и во всех движениях белая зависть и поддержка: мол, молодец парень, езжай, учись, стань на голову выше, чем есть, и поднимай авторитет - свой, села, района, республики и великой страны. И обязательно расспросы: «Володя, а ты чего не одет парадно, парня одного отправляешь, что ли?» «На кого, Коля, учиться собираешься - на медика или на инженера?» И дальше - советы, наказы, наказы и советы, мешками, коробками, ящиками. На всю жизнь, на все случаи жизни односельчане снабжают тебя житейскими мудростями, опытом человеческого поведения и прочими премудростями. В руки Николаю, семнадцатилетнему парнишке, родители дали старую, голубого цвета хозяйственную сетку, с отремонтированными в нескольких местах серым тонким шпагатом ячейками, чтобы, видимо, книжки не вывалились. Сетка была до отказа заполнена книгами, вернее, учебниками по математике, физике, химии и их задачниками и тремя коричневыми общими тетрадями. Также родители дали ему в дорогу тысячу рублей и наказали купить все в Москве - одежду и чемодан, так как товары там намного качественнее, чем здесь. По замыслу родителей, Коля в поезде, на котором отправлялся в Москву, не должен был зря тратить время, а повторять, повторять и еще раз повторять школьную программу, чтобы не подвести Сергея Александровича, сдать экзамены и стать студентом.
Однако, как известно, все в руках Божьих, наши планы во многих начинаниях не претворяются в жизнь. Как только Коля приехал в Тбилиси на центральный вокзал и встал в очередь в кассу, чтобы приобрести билет на поезд до Москвы, начались проблемы. «Билетов до Москвы нет и не будет» - сказала приятная кассирша в окошко на просьбу Николая Габо выписать билет до столицы, когда подошла его очередь. Пока он, онемев, стоял у окошка, не зная, что дальше предпринять, люди, стоящие к вожделенному окошечку, вытолкнули его из очереди. Пришлось еще раз, к другому окошечку, встать за билетом. И там сказали то же самое. Найдя свободное место у окна билетного зала, Николай прислонился к стене и размышлял, что дальше делать, как и где взять билет на Москву. В это время к нему подошел старый, с пышными усами курд, который начал убирать небольшой зал вокзала и спросил парня на азербайджанском языке, куда тот едет. Почему Николай принял его за курда? Потому что знал из разговоров в селе, что на Тбилисских вокзалах все уборщики - курды в возрасте и все знают азербайджанский язык. Коля тоже его немного знал от друзей-одноклассников. А был ли он курдом или не курдом - по настоящему Коля, конечно, не знал. Однако когда старик с пышными усами познакомился с Николаем Габо, то оказалось, что действительно новый знакомый будущего студента курд и, главное, очень добрый, хороший старик, который решил из добрых побуждений помочь молодому человеку и отправить его в Москву. Николай обрадовался, что, наконец-то, трудный, почти неразрешимый вопрос вдруг так легко решился. Правда, за услуги дедушка Гоги, как представился старик попозже, попросил двадцать рублей, сказал: «Как только ты садишься на поезд, я с проводником договорюсь, ты отдаешь мне деньги и счастливого тебе пути». Николай подумал и согласился. «Тогда пошли за мной» - велел старик и направился к выходу. По дороге дядя Гоги, мурлыкая под нос какую-то мелодию, поднимал с пола брошенные тут и там бумаги, пустые коробки от сигарет, окурки, брошенные кем-то на самых видных местах в центральном зале ожидания на втором этаже. Когда они вышли на перрон, Николай, не зная ни время отправления поезда, ни что такое перрон, так как всю недолгую жизнь прожил в селе и в районе, на территории которого ни в одном направлении не шла железная дорога, спросил:
- А где же поезд? Пойдем к поезду, а то там потом места не будет.
Старик Гоги посмотрел на парня пытливо, слегка засветился лицом и сказал:
- Поезд, друг, сейчас в парке, придет время, поезд прибудет на перрон, а перрон вон там, - и он показал головой в сторону железнодорожных путей.
Пришлось Николаю Габо долго ждать прибытия поезда на перрон. Старик Гоги разрешил за это время молодому человеку пообедать, а к вечеру слегка даже поужинать. Только часам к восемнадцати началось шевеление народа, из огромных дверей народ группами стал высыпать на улицу, хотя в летний жаркий день основная масса людей то там, то сям устроилась в тенистых местах на улице, пряча свои головы и глаза от нещадных горячих южных солнечных лучей.
- Пошли, - сказал Гоги своему новому молодому знакомому, и не спеша, легко орудуя по дороге своим инвентарем - совком и веником, убирая небольшие кучки мусора, он, наконец-то, довел Николая до последнего плацкартного вагона поезда. Дядя Гоги поговорил с проводником на чистом грузинском языке. И через несколько секунд проводник сказал Николаю:
- Пожалуйста, садитесь, девятнадцатое место сбоку. Но если увидишь проверяющих - я тебе дам знать, спрячься в туалете.
- Хорошо, - ответил Коля и спросил, - сколько денег надо?
Вынув деньги из кармана, протянул их проводнику и произнес:
- Пожалуйста, возьмите.
- Спрячь, - последовал пренебрежительный ответ. - Заплатишь в Москве.
- Хорошо, - сказал Николай Габо и, повернувшись к старику-курду, подал ему двадцать рублей.
Проводник, увидев этот эпизод, догадался, что ушлый старик обманул совсем зеленого в этих делах юнца, и почти крикнул:
- Зачем, слушай, ты отдаешь деньги ему? Мы, проводники, мечтаем, чтобы к нам в вагон просились безбилетные, а ты за то, что человек последний вагон поезда показал, деньги даешь. Богатый, что ли?
- Нет, - сказал Николай, - будет нечестно. Я обещал. Он предложил, я согласился. Эти двадцать рублей его. Нечестно будет не отдавать, - и, протягивая деньги старику, произнес: - Спасибо, дядя Гоги, выручили меня.
Взяв из рук парня деньги, старик Гоги подождал секунду-другую и, возвращая червонец назад (Николай его не взял), сказал:
- Парень, из тебя будет толк. Ты и в институт поступишь, и человеком хорошим станешь. Бери, сынок, свои десять рублей назад. Не взял бы совсем, но куча внуков у меня, их кормить надо. Были бы мои дети, как ты, сынок, разве я в свои восемьдесят пять нагнулся бы за каждой бумажкой. Проводнику что - до Москвы столько «зайцев» посадит, что за один рейс месячную зарплату свою заработает. Легко всех винить в нечестности, когда сам таким путем карманы набил. Самому можно, сам не в счет, свое гавно приятно пахнет. Спасибо, сынок, счастливого пути, будь всегда таким молодцом, - коснулся рукой старик Колиного плеча и, вытирая тыльной стороной ладони почему-то навернувшиеся на глаза слезы, дядя Гоги направился в сторону центрального зала вокзала, выполняя по пути свои прямые обязанности.

Глава 6
После ухода старика Гоги, Николай поднялся в вагон и посидел там буквально десять минут. Пришел проводник и велел ему, пока идет посадка и проверка билетов, посидеть у него в купе, в служебном помещении. Минут через пятнадцать снова явился проводник и велел сетку с вещами оставить здесь, а самому спуститься на перрон и никуда не отходить от вагона, ждать дальнейших указаний. Указания не соизволили ждать долго: проводник велел, пока поезд не трогается, поужинать, чтобы потом на других станциях не выходить и не отстать случайно от поезда. Словом, проводник давал указания во всех областях человеческого общежития, а не только в области конспирации, чтобы «зайцу» не попадаться на глаза ревизорам министерства путей сообщения. Проводник даже поинтересовался, в надежном ли месте спрятаны деньги. А то тут, в поезде, как выразился он, шляется разный народ, некоторые не прочь и поживиться чужими вещами, если они стоящие, а что касается денег, то есть личности, которые могут залезть и в карман, и в другие места, лишь бы их найти. Деньги у Николая Габо были спрятаны в надежном месте. Ефросинья Андреевна, мать Николая, зашила их в трусы изнутри; только сто рублей Коля имел в кармане на разные расходы. Конечно, Коля не сказал, что деньги у него спрятаны где-то. Как учили дома родители, Николай по поводу денег ответил, что деньги у него все в кармане и даже достал их - оставалось около семидесяти рублей. Все деньги у него в Москве, там его дядя Сергей живет. Он и даст столько денег, сколько надо будет. На этом расспросы проводника по поводу денег закончились. Вскоре провожающие освободили вагоны, и поезд тронулся. Наконец-то удалось Коле сесть на свое место, но через некоторое время, на какой-то станции проводник велел освободить место, а самому подняться на третью полку в первом купе, соседнем со служебным помещением. Николаю ничего не оставалось делать, кроме как велел проводник. «Ничего,- успокаивал себя Коля, - через тридцать шесть часов (именно столько часов поезд шел до столицы) все мои мучения и безропотные обязанности закончатся, плюс придет конец его, проводника, беспардонным издевательствам, а пока, скрепя зубы, надо подождать и выполнять приказы проводника - «зайцелюба». От долгого стояния там, на вокзале, от мучительного ожидания поезда на перроне, от частых указаний проводника, молодой парень Николай Габо устал чертовски и, как только поднялся на третью полку, сразу уснул непробудным сном. Только к утру стал понемногу просыпаться, понемногу потому, что, еще не открыв глаза, чувствовал, как через окно поезда июльские утренние теплые лучи солнца касаются его лица, глаз, и понимал, что уже утро и вскоре придется вставать. Через некоторое время, отчетливо слыша монотонный стук колес, наконец-то пришлось проснуться окончательно. Полуоткрыв глаза, Николай потянулся по полке к окну, раздвинул занавески и стал созерцать наружную картину. С левой стороны виднелась сплошная тихая морская гладь, кое-где вдали можно было заметить корабли и пароходы. Когда он повернул голову вправо, то через неплотно закрытые занавески окна увидел непрерывно тянущиеся горы. Кое-где вершины гор были выше, а кое-где ниже. «Наверное, еще по Грузии едем» - промелькнуло в голове Николая. Но именно в этот момент прозвучал зычный голос проводника, идущего по вагону: «Сочи! Сочи! Подъезжаем к Сочи!» В поезде что-то стало посвободнее, вроде и народу существенно поубавилось. Там, в Тбилиси, народ без конца поднимался в вагон, словно он резиновый. На всех нижних полках сидели по нескольку человек, притом половина пассажиров отдыхала на своих верхних местах. Николаю показалось, что в такой же тесноте и придется до столицы ехать по рельсам, но вот, видишь, оказывается, люди на территории Грузии рассосались, теперь в вагоне стало и воздуха больше, и шума меньше. Это радовало Николая, можно было позаниматься, порешать задачки. «Как никак - впереди экзамены» - подумал он, еще лежа на полке и созерцая наружную картину тихой морской глади Черного моря. Меж тем пассажиры в вагоне понемногу начали вставать, заправлять свои постели и совершать утренний туалет.
Коля Габо решил прекратить свое занятие по изучению морских картин, спуститься с полки, находящейся почти у самого потолка вагона, после туалета попить чайку с печеньем - это на завтрак - и сесть за книжки. С этой целью он повернулся на левый бок и… О Боже! Напротив, на соседней полке, почти калачиком, на левом боку лежала молодая девушка. Она была в коротком белом, из тончайшего материала, платье, а потому перед взором молодого парня во всей красе и во всем великолепии предстала почти вся нижняя часть прекрасно сложенного, налитого девичьей полнотой тела. Хотя девушка и лежала на полке, и по всему было видно, что спала глубоким сном - как говорится, утренний сон сладок, фигура девушки, ее формы показались Николаю утонченными. Уже не спеша, забыв о завтраке и учебе, Коля стал разглядывать спящую красавицу и оценивать ее. Во-первых, было ему до боли приятно и сладко смотреть на чуть загорелые ровные и упругие бедра, в некоторых местах, особенно с нижней стороны, были видны и те места, где обычно начинаются ноги человека. Сказать, что на девушке были трусы, язык не поворачивается. Чтобы увидеть, что за нижнее белье у красавицы, сначала, наверное, надо было раздвинуть очень аппетитные ягодицы девушки, ибо по пробору в некоторых местах был виден белый материал трусов и точка. Конечно, Николай сделал умозаключение, что у девушки белые легкие трусики-плавки. Кстати, надо сказать, что спящая красавица, видимо, очень любила белый цвет. Ибо она была во всем белом. Белое платье, белые трусы. Плюс ко всему и лента белого цвета была вплетена в ее рыжие, соломенного цвета волосы. Одним словом, у соседки по полке в купе не было никаких изъянов по всему телу, которое можно было разглядеть. А что касается личика прекрасной мадонны, то его пока нельзя было созерцать, ввиду того, что девушка, положив головку лицом к стенке купе, на левую прекрасную свою руку, которая, как известно, мягче любой перины, спала безмятежным сном. Постукивая по рельсам, поезд, змеей обвивая извилистые берега южного Черного моря, с каким-то усердием вез Николая Габо в столицу Советского Союза. А он, вместо того, чтобы быть благодарным, хотя бы на словах, государству за все эти блага, напрочь забыл обо всем - о родном селе, о планах и мечтах - и, устроившись поудобнее, глаз не мог оторвать от шикарных линий девичьего тела. Конечно, Николая тоже надо понять. Семнадцатилетний парень вырос в грузинском селе, где правила и обычаи в отношениях молодых парней и девушек намного отличались от цивилизованных европейских и были очень строги. Иногда незаслуженно. Не мог молодой парень свои вечерние часы провести в поцелуях с любимой девушкой, да и вообще в девичьей кампании. Даже поцелуи, если они и случались, носили стеснительный, закрытый характер. Выйдешь на свидание, как стемнеет, взявши руку любимой, постоишь в укромном месте, чтобы тебя случайно никто не заметил, и, пару раз оглядываясь, поцелуешь в щечку. Вот и все встречи с любимой, а в остальное время она говорит, а ты слушаешь, иногда вставляешь слово. Так было в те времена - семидесятые, восьмидесятые годы прошлого столетия. Но и эти свидания, я бы их назвал пустыми, ибо на этих свиданиях и целоваться по-настоящему не училась молодежь, все равно были очень желанными и приятными, прикоснуться к руке любимой девушке - и то было высшим блаженством. Вот почему созерцать полуголую девушку в такой близости для Николая было подарком судьбы и в высшей степени наиприятнейшим занятием, которое на время отключило парня от всех дел мира сего. Даже мысль совершить утренний туалет на время выключилась из памяти, как говорится, моча ударила в голову, а не в середину - туда, откуда она должна выходить на свободу.
Вспомнился Коле эпизод семилетней давности. Возвращаясь из районного центра в село, он сел в кресло автобуса поближе к проходу. Через некоторое время автобус был забит битком, народу - словно селедки в бочке. Рядом с десятилетним мальчиком, в анфас, прикасаясь к нему изумительными линиями девичьей фигуры, стояла видная барышня-пассажирка. Ее обнаженные аппетитные ноги с ума сводили мальчика Коленьку. Его стало бросать в жар из-за непреодолимого желания потрогать эти прекрасные ножки. И он, проехав километров пять, боясь того, что девушка может на следующей остановке выйти из автобуса, в людской толпе правой рукой стал гладить великолепные, невидимые в тесноте икры девушки. Потихонечку поглаживая их, стал руку поднимать и выше, на голень, представляя себе, какие же прекрасные бедра наяву прячутся под легким летним разноцветным платьем. Девушка не могла сделать ни одного движения, ибо она была зажата в людских тисках. Николай, продолжая поглаживать невесть откуда доставшуюся ему красоту, случайно поднял глаза на девушку: она просверливала расширенными глазами его бесстыжие зенки и не могла сказать слова, стесняясь поднять шум. Коля, воспользовавшись этим, дал еще больше свободы свой руке, получая от этого занятия такое удовольствие, что ни пером описать, ни словами сказать. Этот процесс закончился, как и предполагал мальчик Коля, через две остановки, когда пассажиры стали редеть в проходе великолепного транспорта под названием автобус. Вспомнив давнюю свою первую возможность прикоснуться к девичьим ногам, Коля признался сам себе, что и эту соседку-красотку не мешало бы потрогать руками, погладить и поцеловать.
При поворотах поезда то вправо, то влево, белое короткое платье девушки-незнакомки сползало, обнажая еще больше ее прекрасные формы, и тогда перед Николаем открывались еще более широкие возможности для созерцания. Он не только жадно глядел на все эти прелести. Понемногу он стал смотреть на девушку с великим смыслом, как на картину самого выдающегося художника, как на фильм самого выдающегося мастера, и вскоре молодая фантазия увела его вместе с картиной и фильмом в такие заоблачные дали, откуда он не хотел возвращаться и на время. Счастливые часов не наблюдают - отличные, верные слова. Сколько времени прошло за просмотром высочайших и талантливых картин природы, Николай не заметил, но к обеду прекрасная спящая соседка вдруг шевельнулась, через секунду повернулась лицом к Николаю и, увидев его, притворившегося только что проснувшимся, улыбнулась, а еще через секунду спустилась со своей третьей полки и, взяв туалетные принадлежности из небольшой своей сумочки, направилась в сторону туалета. В это время и Николай спустился с «третьего этажа» и стал повторять действия прекрасной незнакомки, но только он направился в туалет не в конце вагона, а в голове его. Через некоторое время, вернувшись в свое купе, Николай застал красавицу-незнакомку сидящей за столом. Она читала какую-то книгу. Бросив беглый взгляд на раскрытую книженцию и прочитав некоторые слова, Коля догадался, что книгу девушка читает художественную. «Значит она не едет в Москву сдавать вступительные экзамены, как я» - почему-то сделал умозаключение будущий студент. Сев напротив девушки, Коля достал из своей крестьянской, отремонтированной серым шпагатом в некоторых местах сетки учебник физики и тоже раскрыл перед собой. Обхватив голову обеими руками, он заставлял себя сосредоточиться на теоремах и правилах такой серьезной науки, как физика. Однако страницы учебника казались чистыми, белыми. Он даже подумал, что в издательстве, наверное, допустили брак при печати, оставили страницы пустыми, но когда он отогнал мысли о красавице-соседке, то отчетливо увидел, что греха издательства здесь нет. Все дело в его молодой голове, которая, кроме мысли об особе напротив, сейчас ничего не хочет воспринимать. А девушка оказалась исключительно красивой. Лицо, которого раньше не было видно, сияло теперь лучом света сильнее всех вместе взятых солнечных созвездий Вселенной. Доброта и легкая улыбка веяли от нее и в самом серьезном и спокойном состоянии. Роста она была высокого, и ноги начинались от ушей. Ни одного изъяна, ни одной царапинки родители не допустили при ваянии своей дочери. Фигура ее так была сложена, что могла позавидовать самая известная, самая красивая актриса мира. Возрастом она была чуть старше, чем Николай. Девочкой-подростком она явно не была. Николай Габо ей дал примерно двадцать годков. Догадалась и девушка, что молодой парень, сидящий напротив и делающий вид, что грызет гранит науки, очень ею заинтересовался. Что почти не отрывал он глаз от ее прелестной фигуры - было видно невооруженным глазом, хотя она была занята дочитыванием нового романа, купленного в киоске на вокзале в грузинском городе Самтредиа. Вскоре и она стала включаться в игру Коли, стала иногда бросать взгляд в его сторону, чтобы посмотреть, что же дальше предпримет влюбленный сосед. То, что сосед по уши влюбился в нее, девушке нетрудно было узнать. Будущий студент не только стал часто на нее бросать взгляд, но начал краснеть и смотреть на нее влюбленными светящимися глазами, а при встрече обоих взглядов - отворачивать взор в сторону. Это был явный признак влюбленности. Как говорится, любовь с первого взгляда поселилась в душу и тело молодого будущего советского инженера. И вместо того, чтобы решать задачки по химии и физике, думать глубоко и всесторонне о теоремах и проведенных великими мировыми учеными прошлого и настоящего опытах, Николай Габо глядел на девушку и думал о любви, влюбленности и обо всем, что связано с этими чувствами. «Химия - подождет. Физика – встань в очередь за химией, а что касается сочинения по литературе, занимай последнюю очередь, тем более что у меня заготовлено множество шпаргалок в виде гармошек» - думал Коля. В данный момент все мысли и помыслы Николая Габо были заняты красавицей-соседкой, имени которой он еще не знал. Хотелось ему спросить, как ее зовут, но не мог. «Не представился такой момент еще, чтобы, ни с того ни с чего, о ее имени справляться» - рассуждал Коля. «Еще не подошло время, еще рано, потом спрошу» - разговаривал сам с собой Николай, и много раз вставал было на старт, чтобы спросить, но в последнюю секунду не хватало смелости, и он включал задний ход. На какой-то станции к ним в купе подсел пассажир «заяц». Видно было, что он едет недалеко. Николай про себя подумал: «Вот где выйдет этот пассажир, там и спрошу ее имя, если к этому времени останется в поезде сама девушка». Остальных пассажиров в вагоне и в плацкартном купе Николай не замечал. Для него в этом поезде была пассажиркой только сногсшибательная незнакомка, да тот, который невольно для себя отсчитывал время до начала знакомства двух молодых сердец. Одного сердца - влюбленного до красноты лица, но не умеющего, из-за молодости и скромности, познакомиться с девушкой, и другого сердца, которое не ведало и не знало, что так сильно, так крепко, как говорится, до потери пульса влюбился в него молодой и зеленый сосед. Еще обстановка в купе не располагала к разговорам о любви. Соседи справа, соседи слева, соседи сбоку - как в консервной банке кильки, везде соседи, словно специально сделано так, чтобы не мог и рта раскрыть со словами любви к понравившейся девушке наш герой Николай Габо. А как хочется оказаться вдвоем с этой красавицей, расспросить ее об имени, откуда она родом, куда едет, какие вопросы ее тревожат - мировые, общественные и так далее и тому подобное. Попробуй, спроси при народе: «Как вас зовут, девушка?» Возьмет да скажет девушка: «Не твое поганое дело, сопляк. Сидишь на своем месте и сиди тихо». - «Если так скажет при отсутствии народа - можно терпеть, а при народе как дальше-то ехать, продолжать поездку? Лучше умереть, чем услышать эти слова» - рассуждал сам с собой уважаемый Николай Владимирович, глядя в раскрытую перед собой книгу, делая вид, что очень занят изучением серьезных наук, и часто поднимая взгляд на читающую художественную книгу девушку напротив. Так прошло еще несколько часов. Пассажиры в вагоне успели и пообедать, и лечь отдохнуть. Только Николай Габо с соседкой сидели на своих местах, забыв о еде, об отдыхе, и одаривали друг друга: один - влюбленными взглядами, а другая - только начинающими зарождаться теплыми ответными чувствами. Николай очень хотел завязать разговор с девушкой, но пока ему это не удавалось. Как только собирался, лицо превращалось в свеклу, пот выступал на лбу, на носу. Однако поговорить оказалось очень легко и просто, только в этом деле не надо долго готовиться. Проголодавшись, Коля решил идти в вагон-ресторан пообедать. Вставая со своего места, как-то между прочим, взглянув соседке в голубые глаза, произнес:
- Девушка, не хотите пообедать? Пойдемте, пообедаем.
Девушка тут же улыбнулась Коле, обнажив все тридцать два зуба, поднялась и пошла за ним. По дороге к вагону-ресторану им пришлось и познакомиться. Ее звали Галей, родом из Тулы, гостила у родственников в Самтредиа. Николай дал краткую информацию о себе.
- Судя по предметам, по которым вы готовитесь усердно, любите точные науки? - спросила Галя, когда они все-таки дошли до ресторана и сели за свободный столик. Николай улыбнулся, почувствовав подвох со стороны девушки. Ведь она отчетливо видела, понаблюдав столько времени за его занятием, что никакой особой подготовки и глубокого изучения точных наук не было. Практически за время, что они сидели друг против друга за столом купе, Николай даже страничку не успел перевернуть. Однако, не придав значения слабой подколке, Коля совершенно серьезно ответил:
- С удовольствием поступил бы в какой-нибудь гуманитарный, но, говорят, там конкурс огромный, а в инженерных на место полтора-два человека. Процент надежности повышается, когда ты сдаешь документы в такие вузы. Буду сдавать в строительный, видел, как строят стену, кроют крыши, даже штукатурить научился, когда отец строил дом, а я с братом помогал ему.
Пришла официантка. Разговор между Колей и Галей прервался. Борщ, котлеты и чай заказали оба молодых человека. Записав заказ, симпатичная, в летах, официантка через секунду поставила на стол приборы, взяв их из шкафа, стоящего буквально за спиной Николая; этим же шкафом заканчивался вагон-ресторан. Кухня и буфет находились на другом конце. Когда официантка ушла в сторону кухни и буфета, прерванный разговор между молодым человеком и девушкой восстановился.
- А вы чем занимаетесь, в смысле, где учитесь, в каком институте? - спросил Коля, улыбаясь девушке, красота которой действительно вызывала приятную и восхищенную улыбку. На ее красоту, на ее броский внешний вид оборачивались многократно и те люди, которые находились в ресторане, и те, которые проходили через вагон-ресторан в другие вагоны. Все оборачивались и бросали восхищенный взгляд на девушку, а потом и на парня, видимо, считая, что парень молодец, какую девушку отхватил.
- К сожалению, должна вас огорчить, я уже закончила учиться, теперь я работаю учительницей начальных классов.
- А где, в Туле? – вырвалось почему-то вдруг у Николая.
- Да, конечно, в Туле, в школе номер два, если быть точной.
- Повезло детям, которых вы учите, - улыбнулся Николай, слегка почему-то краснея.
- Чем же им повезло, интересно было бы узнать, - в упор взглянув на молодого человека, тоненьким голосочком, словно воробышек, произнесла Галя, сияя, как солнце, глазами, всем лицом и прочими частями тела, видя, что молодой человек влюбился в нее окончательно и бесповоротно до последней капли крови. Не выдержав мощного девичьего взгляда, Николай отвел глаза в сторону, направил их в бесконечные равнины российских просторов на пути поезда и сказал:
- Ну, как же, каждый день они видят вас.
Галя засмеялась удовлетворенно, еле сдерживая себя, чтобы ее смех не стал достоянием всех сидящих в ресторане.
- Вы считаете, что одно мое появление в классе - это уже серьезный урок?
- Да, я так считаю. Одно ваше появление в школе - это уже урок искусства, живописи и красоты.
- Ну, спасибо вам, Коля. Приятно, когда молодой парень так думает о тебе.
- Я же ничего не наврал, я сказал то, что есть.
- Понятно, я вас ни в чем не виню, напротив, приношу большую благодарность за теплые слова. Однако мне кажется, вы переоцениваете все виденное вами. Вы, может быть, сейчас в таком состоянии, что все женщины в ваших глазах - красавицы.
Николай, услышав эти слова, понял: Галя догадалась, что он влюбился в нее. По-другому последние ее слова нельзя воспринять. «Значит, - подумал Коля, - весь мой внешний вид говорит о том, что я влюблен. Ну что ж, так и есть. То, что происходит со мной внутри, не может не отражаться на внешнем виде, наверное». А происходили с ним, действительно, огромные изменения - и в теле, и в душе. Тело с одной стороны раздулось, где нужно, и первоначальный вид принимать не хочет. А сердце… Сердце в основном заставляет краснеть до цвета свеклы красной, в первую очередь, лицо, а потом, во вторую очередь, остальные части организма. Именно сердце является виновником выступивших в бесчисленном количестве бусинок пота на лбу, на носу и еще в некоторых местах. Теперь Николай начал рассуждать про себя следующим образом. Там, в селе, когда в восьмом классе первый раз в жизни влюбился в одноклассницу, вел себя не так, как сейчас. Тогда ему хотелось бесконечно смотреть на нее и мечтать прикоснуться рукой к ее руке. С Галей же совсем другие чувства, в мыслях больше земных, любовных желаний, чем небесных, фантастических мечтаний о любимой. Там, в селе, от частого поворачивания головы назад, так как избранница сердца сидела в самом заднем ряду, шея у Николая стала смотреть не прямо, а на двадцать пять градусов в бок. Учитель математики и классный руководитель Семен Климентьевич, между прочим, догадался и однажды сделал замечание Николаю Габо:
- Вы что-то очень часто оборачиваетесь назад, Николай, похоже, вы больше в поисках друга жизни, чем в поисках истины в математике.
Сейчас учителя и классного руководителя Семена Климентьевича нет, но есть свое сердце, которое подсказывает, между прочим, чего оно хочет.
Уплетая борщ, наваристый, украинский, а потом котлеты киевские, вкусные и мясистые, Николай Габо, разговаривал с Галей о том о сем и чувствовал всеми клетками организма, что влюблен он в нее иначе, чем было в школьные годы, когда в первый раз влюбился в одноклассницу. Сейчас ему хочется обнять ее, поцеловать долгоиграющим, как в фильмах показывают, поцелуем и пойти дальше, если не остановит его руки девушка. Плохи ли были они, хороши ли были, но вот такие мысли обуревали его в данный момент, он был в плену этих мыслей. А потому, когда оба молодых человека закончили то ли ужинать, то ли обедать и вернулись в свой вагон, Николай предложил Гале остановиться в тамбуре вагона и вместе созерцать через окно картину просторов России, тянувшихся на многие сотни километров. Это предложение сделал он с надеждой, что, оставшись один на один в тамбуре, попытается поцеловать девушку. Там, в вагоне, при народе не будет он пытаться даже обнять ее. А как хочется, если бы кто-нибудь знал! Пока одна часть сердца Николая Габо, жителя горной республики Грузии, была занята поисками момента поцеловать красивую девушку, вторая часть его сердца, между прочим, русского человека, забилась учащенно от гордости  за своих предков, сумевших не только здесь поселиться, но и обжить эти равнинные, великолепные, богатые растительностью и нескончаемые по размерам территории. По книгам, конечно, Николай знал площадь РСФСР. Однако жить в Грузии, которую за одну ночь можно проехать из одного конца в другой, и наяву увидеть Российские просторы - что ни говори, разные вещи. Невольно влюбляешься в своих предков, сумевших за столетия собрать такую великую страну, как Россия, платя за каждый клочок земли, может быть, недожитыми бесчисленными молодыми мужскими жизнями и несметными богатствами, собранными за веками своими гражданами.
- Посмотрите, Галя, - показывая рукой через окно на пролетавшие, как вихрь, поля озимых, подсолнечника, кое-где виноградников и фруктовых садов, произнес Николай, - какая большая страна наша Россия. Вы знаете, живя в Грузии, я так не ощущал всю мощь, красоту и великолепие именно Русского государства, как сейчас, когда наяву вижу всю эту прелесть и богатство. Мне даже кажется, что зря мои предки поддержали идеи Льва Николаевича Толстого и им из-за этого пришлось переехать сюда. Нет, конечно, в Грузии, в Цалке все отлично: воздух, вода и все прочее, такого, как там, нигде нет. Малую родину, как и родителей, не выбирают, но мои предки зря переехали сюда, оставив на произвол судьбы такие прекрасные места.
- А вы полагаете, что мощь государства от размера зависит, - заметила Галя, держась за поручень двери тамбура. Николай помолчал, глядя на бесконечные дали, проносящиеся мимо поезда, потом ответил:
- Думаю, и от размера тоже зависит многое.
- А вот Англия, Франция, Германия - не очень большие страны, в смысле территории, а какую роль играют в мировой политике. Ничего без их участия не решается. А вы говорите - размер играет роль, - не согласилась Галя.
- Ну, правильно, в старой Европе и нет стран больше них. А наша страна стоит особняком не только по отношению к европейским странам, но и ко всему мировому империализму. Поэтому и получается, что все дела в Европе решают они, но с согласия нашего государства. В принципе, так же происходит и с мировыми делами, с присутствием дополнительно США. США, вообще-то, даже почти во всех европейских делах участвует. Вот что значит большое государство. Оно и богатое, и мощное. Поэтому старается командовать единолично миром. Мы, конечно, даем им по рукам, показывая, что мы тоже есть на свете. Пока по многим проблемам мировой жизни выходит так, без нас ни одна важная проблема не решается, но что будет дальше - неизвестно. Как-никак, их шестой флот гуляет по просторам Средиземного моря. А это недалеко от нас. Где Америка? А где шестой флот? Значит очень сильная страна, что не боится никого, под видом защиты дружеских натовских стран, недалеко от границ стран Варшавского договора катается.
Галя улыбнулась дружески:
- Зря вы хотите, Николай, в строительный поступать. Из вас хороший историк мог бы получиться, журналист, политик, вообще-то у вас гуманитарный склад ума. Чем больше общаюсь с вами, тем больше убеждаюсь в этом. Я бы вам серьезно порекомендовала подумать над этим.
- Спасибо, я подумаю. И может, сдам документы на факультет журналистики. Вы знаете, у меня было такое желание, когда я учился в девятом классе. Написал в нашу районную газету одну заметку о том, как было организовано в школе первенство по футболу. Заметку эту напечатали, все в школе стали хвалить меня, что я уже готовый журналист, что мне и учиться не надо. Как только окончу школу, меня пригласят на работу в редакцию. В селе стали ко мне относиться более уважительно. Шутка ли - подросток, а написал в газету статью, знаменитым на весь район стал, а окончит школу - на всю страну станет популярным. Мне в разговорах и дома, и в селе стали прочить судьбу корреспондента какой-нибудь газеты. Даже мои одноклассники отмечали, что самая престижная работа будет после окончания школы у меня. Особое внимание сельской общественности к моему первому литературному опыту можно было объяснить. Ведь за всю историю села Джиниси ни один журналист отсюда не вышел. Крестьянские дела, ферма, поле и вдруг - писательство. Интересно было каждому колхознику. Да так интересно, что однажды мой односельчанин, этак лет на шесть-восемь старше меня, отслуживший армию в самой столице Москве, как бы между прочим, произнес: «Коля, я знаю, как ты пишешь статьи. Хочешь, скажу». Я говорю, конечно, скажи, непременно скажи. Я даже буду работать за двоих, ты только рассказывай. Дело было летом, после окончания девятого класса, работали мы с ним на заготовке сена. Вывозили машинами с лугов стога на площадку, где весь колхозный фураж скирдовался. «Нет, - сказал мой напарник, - я могу и работать, и рассказывать». И начал, светясь всем лицом от радости, что наконец-то поймал вора за руку, рассказывать: «Ты, Коля, берешь какую-нибудь газету, находишь похожую статью, меняешь фамилии героев, место действия и, пожалуйста, заметка готова. Дописал свою фамилию, положил в конверт и опустил в почтовый ящик. Вот и все. Угадал?» - перестав орудовать вилами, уставился на меня мой напарник по имени Алексей. Мне стало обидно от его слов. Значит есть в селе моем еще люди, которые думают, как он, Алексей. Казался добрым, хорошим человеком джинисский парень Алексеюшка, а, по сути, ищет в людях отрицательные черты. Я говорю: «Так делать нельзя. Во-первых, самому неинтересно так писать, во-вторых, догадаются в редакции, могут пристыдить». - «Да ладно, - ухмыляется Алексей, - скажи, Коль, как я, верно догадался? Ну, ты фрукт, все равно молодец, никому я не расскажу о своих догадках и открытиях, не беспокойся. Все село опять будет тебя хвалить, как хвалило, а девушки твоего возраста будут влюбляться». Я говорю: «Алексей, нельзя так делать». - «Да кончай, Коля, мы с тобой русские люди. Живем в этой республике, где говорят на разных языках, и мы с тобой в основном дома говорим на русском, и в школе немного на уроках, а в остальное время говорим на языке того, кого встретим. Откуда нам с тобой знать великий, могучий русский язык, чтобы сказки писать. Ты замечаешь, мы с тобой даже говорим с акцентом, как местные жители. Если говорить не можем, то и писать не сможем». Я понял, что Алексея трудно убедить простыми словами, ибо он говорил, как испорченная пластинка, доказывая только свои мысли, потому предложил: «Если ты, Алеша, так уверен в своем открытии, давай завтра вечерком я приду к тебе, принесу газету, найдем соответствующую заметку и сделаем, как ты говоришь, и отправим в редакцию. Если пройдет, то ты прав, а если догадаются работники редакции, тогда извинишься ты. По рукам?» - «По рукам». И больше об этом не говорили.
На следующий день вечерком я взял старую районную газету «Ленинский путь», пришел к Алексею. Выбрали мы статью о том, как соревновались доярки на ферме колхоза села Кущи. Переписали статью, как предлагал Алексей, изменив фамилии героев и место действия, подписали именем Алексея и отправили в редакцию. Ждем, когда имя Алексея появится в районной газете. Каждый день при виде меня Алексей, обязательно улыбаясь, сообщал: «Завтра в это время мы с тобой прочитаем новое произведение нового писателя из нашего села». И вот проходит почти месяц, очень много по времени, Алексей получает письмо, которое, кроме меня, никому не может показать. В письме было написано следующее: «Уважаемый Алексей Васильевич! Мы получили ваше письмо в адрес редакции, где вы освещали соцсоревнование доярок колхоза села Джиниси. Надо сказать, что вы осветили эту проблему буква в букву и слово в слово в соответствии со статьей, корреспондента нашей газеты И. Алмазова «Доярки соревнуются», опубликованной в номере таком-то таком от такого-то года, взяв из этого материала все, изменив только фамилии героев и название Кущи на Джиниси. Надо сказать, что это называется литературным воровством. Не начинайте свою творческую биографию, если есть желание писать, с этого поступка. Надеемся, что дальше продолжаться ваша литературная деятельность в таком роде не будет, а то мы вынуждены будем сообщить о вашем поступке общественным организациям колхоза села Джиниси, всем жителям вашего села. Напишите своими словами о том, что происходит в ежедневной жизни вашего колхоза, с вашими земляками, выберите тему, уверяем - и у вас получится, если, конечно, есть к этому ремеслу склонность и тяга. Будете в Цалке - заходите в редакцию. С уважением, Савва Будагов, зам. редактора газеты «Ленинский путь». От этого письма Алексей покраснел, как рак, и, обняв меня, извиняющимся тоном сказал: «Все, браток, теперь везде я буду говорить, что в нашем селе есть писатель по имени Николай Габо».
- А почему не пытаетесь поступать в гуманитарный институт, если действительно у вас есть и кое-какие данные для этого поприща? - заметила уже в который раз Галя, выслушав длинный и интересный рассказ Коли о его школьных литературных пробах.
- Вы знаете, говорят, там такие огромные конкурсы, что у меня, честно говоря, нет уверенности, что пройду. А самое главное, база еще школьная не та. Сдам экзамены на строительный факультет, стану прорабом. А если суждено быть мне великим русским писателем, то стану им когда-нибудь, потянет литературное ремесло рано или поздно в свои неизвестные дебри. Я читал Михаила Светлова в этом отношении. Нельзя учиться в институте и стать писателем. Самое большое, чему можно научить человека в литературе – чтобы он напечатался. А напечатать произведение и стать писателем - это разные вещи, говорил он знакомым, которые приводили к нему своих чад, чтобы уважаемый друг Светлов сделал их поэтами.
Галя улыбнулась дружески:
- Все-таки интересовались пишущими людьми, их биографии даже изучали. В школьной программе этих сведений нет, я-то знаю.
- Да, конечно, с младших классов я немало читал. Родители держали много живности, я пас скотину на лугах, и книга для меня была настоящим другом. Зря время человек не должен убивать. А читать биографии великих людей мне нравилось, особенно о писателях любил я читать, чего греха таить.
- И что же, после той небольшой заметки вы ничего не писали в газету? Разве не тянуло к творчеству? - спросила Галя, зная, как учительница, что обычно такие творческие пробы, как у Николая, идут с продолжениями. Не могут прерваться ни с того ни сего.
- Вы правы, - улыбнулся Николай, - написал одно стихотворение, назвал его «Пастух» и отправил в редакцию. Получил ответ: «Ваше стихотворение «Пастух» напечатать не сможем, потому что у нас в районе нет грачей». А там были такие слова:
«Взял я сумку и дубинку,
Плащ накинул на плечи,
Шел за стадом по тропинке,
Слушал, как поют грачи…»
После этого отказа я не стал отправлять в редакцию никакие материалы. Решил повременить, и сейчас стараюсь свои литературные опыты никому не показывать, из-за одного опубликованного слова не выдавать себя за литератора всех времен и народов.
Галя засмеялась:
- Но четверостишие написали вы отличное. Если все стихотворение было написано в таком духе, зря в редакции вам отказали. То ли они сами в поэзии не разбираются, то ли боятся, как бы потом чего не вышло. Как у Чехова, помните Беликова, учителя греческого языка?
- Не напечатали, не напечатали, Бог им судья, - как бы вслух размышляя про себя, произнес Николай. - Может, и правильно сделали, заставили, по крайней мере, лично меня задуматься, прежде чем решать что-то. Напечатав два слова, уже мечтал Бог знает о чем. Мне казалось, в какой бы институт я ни пошел, с руками-ногами возьмут меня. Как же? Такой способный, такой одаренный мальчик. Получив отказ, остыл сразу: учись пока, парень, собирай в головушке знания, а потом, глядишь, жизнь сама все расставит на свои места, как говорит наш учитель литературы и русского языка Савва Алексеевич, - закончил свою мысль Николай и замолк на секунду. А потом, широко улыбаясь девушке, продолжил:
- Но почему-то все время обо мне говорим. Галя, давайте и вы о себе расскажите немного. А то получается несправедливо, обо мне вы все узнали, а о себе ничего сообщить не желаете.
- Ну и хорошо, что вы о себе рассказываете много. У вас это, между прочим, хорошо получается. Даже ваши рассказы о себе доказывают, что вам когда-нибудь придется сесть за литературный стол. А о себе что говорить? Я все сказала. Соскучилась по своим деткам, и скорее бы пришло первое сентября. Статей и стихотворений, как вы, не писала, правда, готовлюсь тоже поступать в этом году, но только в заочный Тульский педагогический институт…
- А вы приезжайте в Москву, там поступайте, - перебил девушку Николай. - Не хотите в Москву?
Галя громко засмеялась:
- Не знаю, не думала. Зачем в Москву, если в двух шагах от дома институт есть.
- Ну, учились бы в Москве, мы бы там могли встречаться, - тихо, с тоской в голосе произнес Коля. Галя снова громко засмеялась:
- Ну что ты, дружочек, знаешь, на сколько лет я старше тебя? Увидев нас вместе на московских улицах, люди оборачиваться будут…
- Не знаю, и знать не хочу, - перебил Галю Николай. - Какая разница, кто должен быть на несколько лет старше друг друга, парень или девушка.
- Не-е-е-т, Николенька, восемь лет нигде и никак не скроешь, - произнесла Галя с сожалением в голосе и вдруг неожиданно его поцеловала в щечку, как брата. - У тебя все впереди: и Москва, и девушки, и любовь, и, к сожалению, неудачи тоже.
От прикосновения желанной женщины в Николае проснулись все чувства, связанные с любовью. Вновь он стал краснеть, и на девушку, на открытые части ее тела стал смотреть жадно и с целью обязательно прикоснуться губами к ее роскошным, полуобнаженным из-за глубокого декольте прелестям, сочным, как персик, алым устам и так далее и тому подобное. За окном поезда стало темнеть, еле-еле можно было различить проносившиеся вблизи деревья и кустарники. Николай, обуреваемый новыми чувствами, замолк на время и только глядел в окно поезда на наступившую темноту. После поцелуя девушки он стал как пьяный, как не спавший двое суток подряд. А тут, как назло, когда они оба поворачивались лицом к окну поезда и в такой позе наблюдали ночную прелесть российских просторов, во время тряски поезда их тела нечаянно соприкасались, отчего искры разлетались, словно брызги воды, по всему Колиному телу. В этот момент Николай не знал, куда себя деть. В голове роились мысли, призывающие его прильнуть к Галиным губам, дотронуться до шелковистого, слегка загорелого открытого плеча, длинной лебединой шеи, а на самом деле он боялся шелохнуться, не мог двинуться. Так прошло некоторое время. Девушка, видимо, устала от бессмысленного стояния в тамбуре, тем более уже ночь вступала в свои права, и сказала, что пора, наверное, идти к своим местам. Испугавшись, что сейчас девушка уйдет, и он ее не поцелует, а потом и вовсе потеряет, Николай попросил подождать еще немного, посмотреть на ночную Россию за окном поезда, а потом пойти в ресторан поужинать. Галя согласилась с просьбой молодого попутчика и стала смотреть в темное окно. В сердце Николая боролись два чувства: рискнуть обнять и поцеловать или не поцеловать девушку. Пока мысли были заняты решением этой дилеммы, он вдруг, неожиданно для себя и для Гали, обнял ее крепко, прильнул к ее губам и стал целовать, как в фильмах, долгоиграющим поцелуем - взасос, прижимаясь крепко-накрепко своими губами к губам девушки, так, что стало ей больно от этого поцелуя. От боли в губах, она отодвинула его от себя и, улыбаясь, спросила:
- Ты что, никогда не целовался?
- Как же? - удивился Коля. - Я же поцеловал.
Галя еще раз улыбнулась:
- Взасос так не целуются. Надо вот так, - и она, нежно прикасаясь своими алыми, сочными губами к нецелованным губам совсем молодого партнера, старательно дала первый настоящий урок настоящего долгоиграющего поцелуя под сексуальным названием «взасос». После этого поцелуя Коля и Галя поужинали вместе и почти до утра стояли в тамбуре, упражняясь в новом и приятном занятии. Разговоры о том о сем молодые люди редко вели, мысли были заняты другим. Но когда на какой-то остановке Галя объявила, что до Тулы осталось три часа, душа у Николая отскочила на три часа дальше от груди. «Как же так, только что познакомились по-настоящему, - рассуждал Николай, - не успели, как говорится, притереться друг к другу, и надо расставаться. Неправильно в этой жизни все расставлено, - пронеслось в голове будущего абитуриента. - А еще говорят, что в природе везде баланс, все уложено по своим полочкам, как у хорошей, аккуратной хозяйки в квартире». Ему не хотелось расставаться с Галей. Обнимая и целуя ее, он находился на пике блаженства, на вершине человеческого счастья. Другого наиприятнейшего, наипрекраснейшего удовольствия он не мог представить для себя в данный момент, а потому ему хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. И поэтому, чем быстрей шел поезд, тем чаще он заключал в объятия любимую и жадно, боясь скорого окончания этих праздничных минут, целовал открытые части ее тела, перешел даже к обнаженным, прямым, чуть загорелым аппетитным ногам. Галя не противилась. Нельзя сказать, что и она была влюблена в Николая так же, как он в нее, но он ей нравился сильно, это первое; во-вторых, почему молодая незамужняя девушка должна отказывать в себе в удовольствии, если парень хороший, неженатый и предлагает длительную дружбу и любовь. Единственный недостаток парня - его молодость, но и это, если судить по-большому, по-серьезному, по-взрослому, по-цивильному - мелочь. Как говорят физики, этим можно пренебречь. Поезд, постукивая монотонно по рельсам, мчался вперед и вперед, неумолимо сокращая расстояние к столице. А Николай считал последней точкой прибытия поезда пока город Тулу. Каждый поцелуй для него измерялся минутами, которые казались ему часами, и поэтому он старался целовать ее и целовать, не выпуская из рук, не отрываясь губами от ее тела. Хотелось насытиться поцелуями, но разве любовью можно насытиться. Пауза устанавливалась только тогда, когда открывалась дверь вагона и пассажиры проходили в ту или другую сторону.
- Запиши мне твой телефон, запиши твой адрес, - говорил Николай, чувствуя, что близкое расставание с любимой неизбежно. И действительно, через некоторое время, проводник крикнул, открыв дверь тамбура со стороны вагона: «Тула! Тула! Стоянка пять минут!» Галя еле успела выйти из поезда, не собрала, как следует, и свои вещи. Молодые условились встречаться, решили приезжать друг к другу, как только Николай устроится в общежитие и сообщит свой адрес Гале. Проводив девушку, так приятно встретившуюся на его пути к новой большой жизни, молодой человек, с грустью поднялся на свою третью полку купе плацкартного вагона и, предавшись кратким воспоминаниям о проведенных с Галей сладких минутах, очень скоро заснул крепким и сладким сном.

Глава 7
Проснулся Николай в городе-Герое, столице Великого государства Москве. Пассажиры уже порядком поредели, когда проводник разбудил своего клиента-земляка. Заплатив проводнику за доставку в Москву и пожелав счастливого пути в обратной дороге, Николай Габо вышел из вагона навстречу новым ощущениям и порядкам главного города Советского Союза. Было около двенадцати дня, когда Коля оказался в вестибюле метро станции Курской. Николай Габо, 17-летний сельский парень, несколько раз в жизни прокатившийся на тбилисском однолинейном метро, не знал, что в Московском метрополитене много линий: кольцевая, первая, вторая линии, поэтому, когда он спрашивал у пассажиров метрополитена, как добраться до станции «Автозаводская», от которой он должен был сесть на автобус номер девяносто три и добраться до остановки улица Петра Романова, ему отвечали, что надо сесть на «Кольцевой» и выйти на «Автозаводской». Николай не понял, что надо делать, и, немного подумав, решил, что, видимо, он не так спросил и ему, соответственно, не так ответили. Поэтому спросил другого пассажира более внятно, вроде бы. На вопрос, где ему сесть на поезд, чтобы добраться до станции «Автозаводской», ему ответили: «Сесть на «Кольцевой» линии на поезд и доехать до станции «Автозаводской». Николай не понял и на этот раз. «Точно. Наверное, не так, как надо, я спрашиваю» - подумал про себя он. К следующему пассажиру обратился с этим же вопросом понятно и внятно - как он полагал. «Где мне сесть в метро на поезд, чтобы на станции «Автозаводской» оказаться? Вот ведь и на этой линии есть станция «Курская», и на той». Он показывал рукой на два тоннеля с эскалаторами, чуть полого, прямо в землю уходящими напротив входных дверей вестибюля. Вверху тоннелей висели указатели с названиями станций. На указателях, висевших в тоннелях, название «Станция «Курская» прямо в глаза бросалось, словно других станций не существовало. Которая из «курских» - его станция, Николаю было неясно. Женщина в летах, видя, что парень впервые в Москве и запутался серьезно в лабиринтах метрополитена, не понимая, где сесть, куда ехать, крутится на одном месте, взяла его за руку, привела к нужному Николаю тоннелю и сказала: «Вот, молодой человек, спускайтесь по этому эскалатору вниз и садитесь с правой стороны на поезд. Доедете до «Автозаводской», выходите, там один выход. Рядом, кстати, конечная остановка девяносто третьего автобуса, сядете и доберетесь, куда вам надо. Где выйти - там спросите, у пассажиров автобуса». Николай поблагодарил женщину и наконец-то двинулся дальше. На нужной станции сошел с поезда, потом вышел и из метро без посторонней помощи. Но, через несколько минут, встав на улице с правой стороны от двери выхода из метро и окинув взглядом небольшую площадь, перед ним расстелившуюся, как ковер, не понял - где ему надо сесть на этот девяносто третий автобус. Начались новые проблемы. Девяносто третий автобус действительно, как сказала женщина в метро, ходил здесь, но останавливался он и на другой стороне небольшой площади, и на той, где стоял Николай. С какой стороны надо делать посадку - ему не было ясно. Неподалеку находился небольшой зал справочного бюро. Заплатив две копейки, Коля узнал то, что знал и так: чтобы добраться на улицу Петра Романова, следует здесь, на площади, сесть на автобус девяносто третий и отправляться к месту назначения. Он вышел на улицу, увидел, что девяносто третий и с той стороны, и с этой битком забит людьми. Где же эта конечная остановка, если после конечной автобус должен к началу нового маршрута подойти пустым? Зашел снова в справочное бюро, спросил, заплатив еще две копейки, и получил тот же ответ. Вышел на улицу, осмотрелся, никаких изменений не произошло: автобусы под номером девяносто три шли с полными пассажиров салонами в ту и другую сторону. Еще несколько раз Николай заходил в справочное бюро и все время получал один и тот же ответ, который знаком читателю. Время подходило к вечеру, начинало темнеть. С двенадцати часов и до сих пор Николай еле-еле добрался на метро со станции Курской до станции Автозаводской, потратив на это расстояние, весьма небольшое, полдня. Между прочим, спрашивал и людей, туда-сюда снующих по площади, как доехать на улицу Петра Романова. Из десятков ответивших любезно, как добрая прекрасная фея из справочного бюро (правда, она за деньги), только один мужик, который, как он сообщил, живет на улице Петра Романова, взял Колю за руку и отвел буквально на десять метров от места, где тот стоял с обеда. Прямо за углом была конечная остановка пресловутого девяносто третьего и там же, чуть дальше, оказалось начало маршрута, так необходимого нашему абитуриенту. Наконец-то сев в автобус, Николай успокоился, что сегодня ночью он не останется на улице, а будет спать в теплой и чистой столичной постели у дяди Сергея. И, с мыслями о сладком скором сне, он задремал, опустив голову и касаясь подбородком собственной груди. На остановке Петра Романова его разбудили другие пассажиры автобуса, и он, мгновенно отрезвев от сонного состояния, поблагодарив пассажиров, быстренько полетел по салону к выходу, спрыгнув почти на ходу с подножки отъезжающего транспорта, с трудом освободившись от зажавших его, как в тисках, дверей. Оставшись один на темной, плохо освещенной улице, Николай стал на стенах домов изучать нумерацию зданий. Найдя в конце концов искомый дом, он обрадовался, как ребенок, тому, что кончились поиски нужного адреса. Николай ускорил шаги по направлению к дядиному дома и через считанные секунды оказался у двери желанной квартиры. Отдышавшись перед нажатием на звонок, Коля поставил палец на красную кнопку звонка, чуть надавил.
- Иду, иду, какой вы нетерпеливый, звонок сломаете, - послышался властный женский голос с той стороны двери. И сразу же отчетливо был слышен поворот ключа в дверном замке. Когда входная дверь, обитая искусственной кожей коричневого цвета, открылась, перед Николаем предстала высокая молодая женщина в синем спортивном костюме, весьма и весьма приятной наружности, настоящая красавица, блондинка, с четким крупным бюстом, большими, как апельсины, черными глазищами и слегка удлиненным молочного оттенка лицом.
- Здравствуйте, - произнесла она очень грубо, несмотря на красоту, и крикнула дальше: - Серега, к тебе гость из твоих гор. А вы, молодой человек, не стойте у порога так долго, проходите. Вещи поставьте вон туда на стол, переобувайтесь вот в эти тапочки, - и она подала ему тапочки с тумбочки, стоящей у двери с правой стороны. - Проходите к дяде Сергею, поговорите о малой вашей родине, о Цалке. А то бедный парень тоскует, все уши прожужжал. «Не с кем о родных местах наших, о Цалке погуторить» - твердит день и ночь.
Всунув ноги в коричневые кожаные потертые тапочки, Николай не успел сделать и полшага, как перед ним встал, словно из небытия, дядя Сергей, в синих спортивных шерстяных брюках и в белой рубашке с закатанными рукавами, и с сигаретой в руке.
- Ну вот, поговори о своем Джиниси, парнище, - растрепав волосы на голове мужа, с широкой улыбкой произнесла тетя Мила, - а я пойду чай поставлю, парень с дороги, наверное, голодный.
Николай, испугавшись поведения тети Милы, тут же попросил не ставить чайник, ибо он сыт - зашел около метро в кафе.
- А с чего это ты, молодой человек, не успев приехать в Москву, по кафешкам стал расхаживать? - заметила тетя Мила строго. – Учти, молодой человек, родители отправили тебя сюда учиться, а не по ресторанам ходить. В Москве соблазнов много, не устоишь, будешь поддаваться кафешкам, ресторанчикам, девочкам - поедешь домой коров пасти, хотя можно коров и здесь, в Московской области пасти. Понял? Поэтому бери себя в руки с самого начала, поставь цель перед собой и двигайся прямо к ней, к этой цели. Завтра пойдем сдадим документы в институт, поселишься в общежитии и начинай учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин. Понял, парень? А сейчас поговори пока с дядей, потом придешь чай пить, вижу по глазам - не ел ты на ужин ничего.
В однокомнатной квартире дяди Сергея было тесно. Мебель, кровати, пианино для дочки, которая отдыхала в пионерлагере, в маленьком помещении чувствовали себя не очень уютно, а когда еще и человек заходил туда, впечатление складывалось совсем неприятное. Свободной площади, куда можно было ногу поставить, практически оставалось чуть больше чем для одной ноги, как на картинке по истории, где мужик на одной ноге стоял на своей земле, выделенный ему царем-батюшкой. Дядя Сергей, работник министерства химической промышленности, и тетя Мила, преподавательница начертательной геометрии и черчения строительного института, уже двенадцать лет стоят на очереди на квартиру. Каждый год ждут, что получат долгожданную жилплощадь в этом году, но приходит конец года, а их никто никуда не приглашает для вручения ордера на новую просторную квартиру. Видя, что им никто ничего не дает, Сергей и Мила стали говорить своим знакомым и друзьям, что не хотят сейчас получить двухкомнатную квартиру, ждут второго ребенка, чтобы получить сразу трешку. Ждать так ждать, подождем еще, зато потом детям будет лучше, смогут обменять на две двушки, с доплатой, конечно. Дядя Сергей, с сигаретой в руке, через спальную комнату провел земляка из Грузии на балкон, оборудованный под курительную комнату для хозяина квартиры. Хорошие, добротные окна на балконе, отштукатуренные и покрашенные стены, плотный линолеум на полу, небольшой столик, две скамейки да полочки на стенах создавали приятный уют в этом уголке квартиры. Жаль, что здесь нет отопления, а то зимой бедному работнику министерства химического машиностроения приходится выкуривать сигареты торопясь, что не очень комфортно для представителя властных структур, каким является заведение дяди Сергея.
Поговорив о малой родине, вспомнив односельчан и некоторых родственников, вскоре Николай с дядей Сергеем, по приглашению хозяйки, оказались на кухне за ужином. Ужин был скромный, но вкусный, две котлетки с картофельным гарниром ушли за милую душу. Чай пили вдвоем с хозяином. К чаю тетя Мила поставила на стол сухарики. Николаю, чтобы не откусывать их со звоном и шумом, пришлось макать сухарики в чай. Дюжину сухариков незаметно для себя обмакнул Коля в чай и отправил по назначению. Вкусные, что ни говори, сухарики. В Цалке, в Джиниси, в сельмаге такие не продают. «Может, они свежие, - подумал Николай, - потому такие вкусные». После ужина дядя Сергей долго беседовал с Николаем не только о Грузии, о Цалке, но и расспросил обо всем, даже успел несколько вопросов задать по математике и физике, проверил готовность Николая к поступлению в институт. Ответы будущего абитуриента не очень понравились экзаменатору.
- Судя по аттестату, где одни пятерки красуются со страниц русском и на грузинском языках, ответы должны были удивить меня, - подытожил ночной разговор дядя Сергей и предложил земляку пойти спать. Николаю постелили на раскладушке, на кухне. Сильно уставший от дневных забот, Коля, коснувшись головой подушки, через секунду уснул крепким, здоровым сном.
Наутро Николая хозяева разбудили последним. Первым встал Сергей Александрович и сразу же после ванны отправился в свою курительную комнату. Не спеша выкуривая сигарету за сигаретой, любуясь прохладной утренней зарей, Сергей Александрович размышлял, как помочь Николаю Габо стать студентом. Слово, данное им в селе Владимиру Ильичу, что Николай станет студентом одного из московских вузов, теперь, после небольшой экзаменовки, кажется, начало давать сбой, и притом большой. Сергей Александрович стал сомневаться в том, что Николай со своими знаниями поступит самостоятельно. «Придется обратиться к студенческим друзьям - преподавателям строительного института, чтобы втащили его в ряды первокурсников. Мила, конечно, тоже поможет, однако стопроцентную гарантию может дать только сам Всевышний, а я дал, по глупости, такую гарантию. Если не поступит, конечно, меня никто не расстреляет, но каким идиотом я буду выглядеть перед нормальными трудовыми людьми, крестьянами, которые на миллион процентов уверены: за деньги можно сделать все, тем более решить такой незначительный, мелкий вопрос, как поступление в вуз» - рассуждал Сергей Александрович. Еще солнце, как следует, не выглянуло в июльское теплое утро, встала и присоединилась к мужу Мила, Людмила Ивановна Христофорова. Вместе муж и жена стали размышлять, как выполнить обязательство Сергея, данное им добровольно в селе Джиниси отцу Николая Габо, в пылу не очень обдуманных шагов. Тут следует сказать, что чета Христофоровых, имея большие и серьезные связи в институтских кругах столицы, иногда позволяла себе помочь хорошим знакомым и близким родственникам устроить их чада в эти заведения. Родители не оставались в долгу и щедро благодарили чету. Расчеты после оплаты всех издержек показывали, что все-таки наши люди - очень щедрые и добрые, давали за поступление одного горе-абитуриента солидную сумму, около четырех-пяти тысяч рублей дензнаками того времени. Христофоровым оставалась почти половина. Что ни говори, это было приятно и, наверное, имело решающее значение в выборе проблемы: помочь или не помочь желающим учиться и обогатиться знаниями в московских институтах. Следует еще заметить, что желающих оказаться в столичных студенческих кругах было столько, что поистине стоял вопрос - кому помочь, ибо оказать содействие всем в этом весьма щепетильном вопросе, даже если родители абитуриентов принесут к ногам Христофоровых все деньги мира, было невозможно.
- Мила, - сказал Сергей жене, - я прошу тебя, Колю надо обязательно устроить, иначе я домой к себе от стыда перед его отцом не попаду. Потом, они наши соседи там, в деревне, и хорошие родственники. Мой дедушка Константин Семенович считал Володю, отца Коли башковитым, порядочным и глубоко душевным человеком. При первой же просьбе Володя помогал дедушке во всех делах, где нужна была молодая мужская сила, а дед мой ходил тогда с палочкой в руках. Надо ему помочь даже в том случае, если у них не окажется денег и Владимир Ильич не сможет сделать презент тем нашим знакомым, которые фактически трудятся над выполнением этой проблемы. Отдадим мы, ты поняла, моя красавица? - улыбнувшись загадочно и подмигнув правым глазом, кивком головы он пригласил жену в еще не остывшую постель. Мила так же загадочно и негромко засмеялась и, кивнув в знак согласия, отправилась на ходу, снимая с себя легкий короткий шелковый халатик, в то место, где обычно они выполняют задачу государственной важности - супружеские обязанности. После утреннего приятного «дурачества», чета Христофоровых (кстати, надо сказать, что они оба были в отпуске), совершив утренний туалет, разбудила гостя из Закавказья, который еще и не предполагал о наступлении доброго утра. Позавтракав, чем Бог послал, а послал Бог чай и кофе с молоком, сыр российский и осетинскую брынзу, а также докторскую колбасу и сливочное масло, вся семья в сборе пошла искать счастья для представителя Грузии Николая Габо. В тот же день документы Коли были сданы в приемную комиссию. Получив ордер на временное поселение в общежитие, законный советский простой абитуриент отправился в студенческий городок Сокол, чтобы получить место в комнате, а Сергей Александрович и Людмила Ивановна нанесли несколько визитов нужным людям, чтобы обезопасить сына Кавказских гор от случайного провала во время сдачи вступительных экзаменов. Людмила Ивановна здесь оказалась на высоте, взяла своими красивыми нежными руками, как говорится, быка за рога: договорилась с самим председателем приемной комиссии, рано женившимся студенческим другом, сын которого учился у Людмилы Ивановны и не выказывал любовь к начертательной геометрии. Игорь Васильевич, председатель приемной комиссии и друг, дал крепкое мужское слово, что лично будет следить за сдачей экзаменов молодым земляком Сергея из Грузии и при провале тотчас же окажет нужное содействие, все исправит на корню. Нелишне напомнить еще раз, что Сергей, Мила и Игорь Васильевич оканчивали вместе строительный институт, факультет гражданского и жилищного строительства.
Получив койко-место в общежитии, Николай, оказавшись один, без общества дяди Сергея и его жены, первым делом пошел на почту и отправил Гале в Тулу сообщение с новым своим адресом. Зашел в магазин, купил стакан, маленький алюминиевый чайник, приобрел - по совету тети Милы - несколько учебников для поступления в вузы и начал заниматься, чтобы не подвести таких хороших людей, как тетя Мила и дядя Сергей. Кстати сказать, в начале знакомства тетя Мила показалась не очень приятным человеком, вредной женщиной. Потом, минута за минутой, отношение Коли к ней менялось в положительном направлении. В конце следующего дня, когда тетя Мила, чуть ли не держа его за руку, стала помогать ему во всех делах, Николай уже считал, что лучше, чем тетя Мила, в Советском Союзе, а может и в мире, женщины нет.
Как известно, время имеет неумолимое свойство протекать быстро. Николай Габо и не почувствовал по-настоящему, как быстро пролетели эти две недели июльского жаркого лета и пришло первое августа - день первого вступительного экзамена. Экзамен был по математике, письменно. В этот день и дядя Сергей, и тетя Мила были в институте - пришли поболеть за земляка из южных окраин великой родины. В огромной аудитории, где проходят обычно лекции, сдавал экзамен по математике Николай Габо. Две задачи и три примера показались Коле легкими, он быстренько написал и вышел первым. Сидящие за партами абитуриенты с белой завистью смотрели вслед уходящему улыбающемуся Николаю. Однако звон от Колиного «решения» появился буквально вечером того же дня, когда тетя Мила приехала в студгородок Сокол и сообщила неприятную весть: экзамен не сдан, получена двойка.
- Кто тебя просил решать задачи на скорость? Оценки ставят не за скорость решения примеров, а за правильный ход решения, - возмущалась тетя Мила. - Надо было основательно подумать над условиями задач, неторопливо решать примеры, может быть, что-то вышло бы. А теперь всю Москву на уши поставила, все думают, как тебе исправить оценку, чтобы мог ты, голова садовая, студентом стать, - не переставала читать нотации тетя Мила.
В результате этих нравоучений, дядя Сергей и тетя Мила посадили Николая на такси и отвезли в квартиру преподавательницы, которая проверяла экзаменационные листы по математике. Вера Григорьевна, молодая симпатичная женщина, приветливо, по-свойски встретила дядю с тетей и перешла на Колю.
- Ты что, дурак? А, может, не дурак? Разве у вас в школе математику не учили? Как ты учиться будешь, если, конечно, поступишь, ты же ничего не знаешь по математике. Ну да ладно, Бог с тобой. Хорошие у тебя родственники есть. Садись и переписывай, - и она дала ему новый экзаменационный лист и решенные задачи и примеры. - Переписывай внимательно, не допускай ошибок. Надеюсь, хоть это ты сделаешь хорошо, грамотно, - и, оставив Николая одного, хозяйка и гости вышли из комнаты.
Через некоторое время все трое вернулись, Вера Григорьевна проверила переписанное и, улыбнувшись, произнесла:
- Ну вот, другое дело. Здесь зачеркни и напиши два. А то тебе пятерку совесть не позволяет поставить. Хватит и четверки. Но будет трудно ему, Мила…
- А он у тебя, Верочка, будет дополнительно заниматься и наверстает, - перебила Веру тетя Мила.
- Если так, то очень возможно, - ответила Вера Григорьевна, улыбаясь молодому человеку.
На этом гости распрощались и оставили хозяйку одну - проверять экзаменационные листы остальных абитуриентов. Надо сказать, остальные экзамены Николай сдал тоже не очень хорошо. Химию на троечку, сочинение по литературе тоже на хилый «уд». А так как в строительном институте был небольшой конкурс, на одно место около трех человек, проходной балл без литературы был двенадцать баллов. Посему, чтобы пройти конкурс, Коле нужно было физику устно сдать на пятерку. Тетя Мила была снова здесь и сказала, к какому преподавателю надо идти сдавать. «Тебя пригласят. Но на всякий пожарный случай, если тебя заберут к другому преподавателю, возьми разрешение и иди в туалет». К счастью, все прошло очень легко и просто. Колю пригласили к тому, к кому надо. Молодой парень и молодая женщина принимали вместе, вроде бы контролировали друг друга. Преподаватель, взяв из рук Николая лист бумаги, на котором тот готовился отвечать по билету, сам решил пример и сложил лист вдвое. Пока напарница была занята, задав какой-то вопрос, опять же сам же на листе написал ответ и, сказав «молодец», поставил пять. В этот момент напарница преподавателя освободилась и, видя пятерку, поставленную им, спросила напарника:
- Вундеркинд попался? Может, задать еще вопрос?
- Да. Не надо. Я проверил, - ответил преподаватель коротко и сказал абитуриенту: «Свободен».
Получив пятерку, Николай Габо, молодой парень из села Джиниси Цалкского района Грузинской ССР стал полноправным студентом Московского инженерно-строительного института, кратко МИСИ. Выйдя на улицу, дядя Сергей и тетя Мила его тепло поздравили:
- Ну, студент, теперь на десять дней можешь ехать в свои горы, похвастаться перед одноклассниками и одноклассницами, - растрепав волосы на голове Коли, добродушно произнесла тетя Мила.

Глава 8
В этот же день, день удачной сдачи последнего вступительного экзамена, Николаю пришла еще одна приятная весть. Не зря говорят - радость и беда приходит не одна. Когда Коля пришел в общежитие, вахтерша передала ему телеграмму с уведомлением. Несколько слов: «Буду в четыре вечера, вагон номер восемь, поезд Тбилиси – Москва. Курский вокзал. Галя». Очень хотелось Николаю ехать домой, но приезд Гали помешал его отъезду. В душе Коля предпочтение отдавал отъезду. Как же, поступил в институт, надо же похвастаться, как говорит тетя Мила, перед друзьями. Но и Галю надо встречать - давно не виделись. Хотя могла бы она чуть позже приехать, в сентябре, например, когда занятия начнутся. Двойственное чувство овладело молодым человеком. Желание ехать домой побеждало даже чувство влюбленности. Он и Галю хотел видеть, но домой хотелось больше, что ни говори. Вечером, встретив Галю, которая выглядела еще красивее и моложе и которая кинулась ему на шею так, словно они были знакомы сотни лет назад и любили друг друга столько же лет, Николай, от радости, на время забыл обо всех своих других делах. На секунду даже промелькнула у него мысль: нечего зря домой ехать, деньги отцовские тратить попусту. Неделю можно и здесь пожить, готовиться к будущим трудным занятиям. Узнав, что Николай сдал экзамены удачно, Галя его тепло поздравила, очень крепко поцеловав. Когда они вышли с вокзала и оказались в метро, Николай взял курс в сторону станции Сокол с намерением ехать в общежитие.
- Попрошу знакомую девушку из общежития приютить Галю на ночь, - подумал он.
Но Галя, видя такое направление, произнесла:
- Коля, я обычно останавливаюсь в гостинице «Золотой Колос», там всегда бывают свободные места. Если есть время, проводи меня туда, пожалуйста. Кроме того, завтра ночью я должна уехать, и весь этот маршрут мне давно знаком, ориентируюсь я тут, как у себя в Туле.
Николай кивнул головой в знак согласия, они сели в поезд, чтобы отправиться в район ВДНХ, где неподалеку расположились корпуса гостиничного комплекса «Золотой Колос». Поезда в подземке летят как стрелы. Не успели Коля с Галей и посмотреть друг на друга в тесном вагоне метро, как объявили станцию ВДНХ. Их, оказавшихся напротив дверей вагона, людским потоком выбросило наружу. С трудом им удалось отойти в сторону от людской лавины, которая, словно быстрина горной реки, мчалась в заданном направлении. Через мгновенье народу на станции стало меньше, правда, лишь до следующего поезда. Николай с Галей, взявшись за руки, глядя светящимися глазами друг на друга, направились к выходу из метро.
- Все-таки как хорошо, что ты приехала, Галочка, я уже соскучился по тебе. Не приехала бы, я точно завтра отправился бы в Тулу, к тебе, - говорил Николай.
- Приехал бы в Тулу, купил самовар хороший и уехал обратно - я же тебе свой адрес «до востребования» дала, - в тон ему произнесла Галя.
- Почему? Думаешь, не нашел бы тебя? Нашел бы. Через народное образование области нашел бы. И потом, там же не миллион школ. Все школы бы объехал и нашел бы тебя. Тем более я запомнил, ты в поезде тогда сказала, что работаешь во второй школе города Тулы. А как там в Туле? Кроме самоваров, ружья и пряников еще что-нибудь делают?
- Все делают, там столько заводов и фабрик, что и в Москве, наверное, столько нет. Тебе что нужно? Скажи. Привезем, пришлем, доставим, - улыбнулась Галя.
- Да мне из Тулы только одна штучка нужна.
- Какая штучка? Назови эту штучку, пришлю я тебе почтой или в следующий раз привезу.
- Не сможешь, тяжелая эта штучка и не поместится в почтовый ящик.
- Пулемет, что ли, хочешь приобрести? Посадят, - засмеялась Галя.
- Да нет, зачем мне тульский автомат и тульский пулемет. Мне из Тулы нужна одна девушка по имени Галя, - звонко засмеявшись, взглянул на спутницу Николай, и оба потянулись друг к другу для сладкого и крепкого поцелуя. Так, разговаривая о том о сем, молодые люди через некоторое время оказались в нужном корпусе многокорпусной гостиницы «Золотой Колос». Свободных мест действительно оказалось много, и Галя без проблем устроилась, заняв двухместный номер одна. Второе место было пока свободным. Так как время еще было, как говорится, детское, то и Николая пропустила дежурная вместе с Галей в номер, предупредив, что гостям пребывание в номерах разрешается до двадцати трех часов. Коля кивнул головой, показывая, что понял требование дежурной, и вместе со спутницей вошел в номер. И тут началось то, что пером не описать и словами не рассказать. Как только Галя, сделав из двери шкафа ширму, переоделась в короткий легкий халатик и подошла к сидевшему в это время Николаю поближе, то, по непонятной команде свыше, оба кинулись друг на друга, молча, ничего не говоря, целуя жадно и обнимая друг друга, на ходу же раздеваясь и помогая партнеру раздеться. Буквально через считанные секунды они оказались в кровати и отдались друг другу до конца, без условий и предисловий, руководствуясь только своими чувствами и желанием осчастливить друг друга. После бурных часов, проведенных в гостиничном номере без разговоров и бесед, только издавая приятные возгласы, все-таки им пришлось устроить перерыв. Тем более что время подходило к одиннадцати ночи и Коле нужно было покинуть гостиничный номер. Однако молодые оказались изобретательными. Николай вышел из гостиницы и через некоторое время возвратился с двумя коробками в руках - тортом и шоколадными конфетами. Предложив все эти сладости дежурной по этажу, женщине в летах, Коля попросил для себя разрешения еще немножко задержаться в номере. Та, широко и многозначительно улыбаясь и убирая коробки в нижний ящик стола, сказала:
- Господи, да любите друг друга хоть до утра, разве кто против. Знамо дело, оба молодые, берите от жизни все, пока берется.
Николай, поблагодарив дежурную, юркнул в номер и остался там до утра. На следующий день Галя должна была отправиться в министерство народного образования, а Николай решил пойти приобрести билет на самолет домой, в Грузию. Вечером, часов в пять молодые люди договорились встретиться, часов в десять вечера Коля должен был проводить свою избранницу на поезд, а потом должен был сам готовиться к отъезду. Так и поступили, нарушив лишь график прихода в исходную позицию. Оба пришли к гостиничному номеру раньше. Галя была в номере уже часа в три, а минут через пять, без предварительной договоренности, появился и Николай. Оба засмеялись и снова пошли в постель. Однако всему есть конец, и этой встрече, встрече двух влюбленных сердец, пришел тоже конец. Провожая любимую, Николай говорил уже о новой встрече, планировал это сделать обязательно в первой декаде сентября, грозился, если девушка не сможет приехать, то в Туле окажется он сам. Галя ничего не говорила, во всем соглашалась с ним, кивала головой и добродушно улыбалась. Хотя разговора о дальнейших отношениях у них не было, но у Коли этот вопрос вертелся на языке. Галя, как взрослая, самостоятельная девушка, поступила так, как ей хотелось. Уж очень крепко запал в ее девичье сердце новый знакомый, не умеющий даже поцеловаться как следует. С каждым днем она думала о нем, перед глазами вставал его облик. Потихонечку девушка поняла, что и она влюбилась в него, так же, как и он в нее. Не прошло и недели после расставания с Николаем, как у Гали возникло желание, помимо ее воли, увидеть его, и это желание с каждым днем усиливалось. А потому, когда в школе попросили ее как самую молодую сотрудницу съездить в столицу, в министерство народного образования, она не отказалась, а была на седьмом небе от счастья, что есть повод увидеться с любимым человеком. В это время она уже получила от Коли телеграмму с его новым адресом. Именно тогда она и решила: будь что будет, но первой женщиной у Коли буду я.
Николай же рассуждал следующим образом. Хотя имел он непреодолимое желание овладеть Галей, но он мог обуздать свои желания, помимо ее воли он не прикоснулся бы к ней. А потому, встретив ее, он очень обрадовался, но не предполагал, что Галя его сегодня осчастливит. Крепкие объятия и поцелуи – вот набор неженатых парней и девушек на свиданиях. Однако, оказавшись в номере гостиницы, спонтанно они подчинились желаниям страсти и отдались друг другу. Коля считал, что с сегодняшнего дня Галя для него уже больше, чем любимая девушка, а потому судьба ее для него не безразлична, и он все должен сделать, чтобы у Гали было все хорошо. Пока он еще не совсем знал, что скажет ей. Какие должны быть у них отношения в дальнейшем? Этот вопрос Николай оставил на следующую встречу, но в том, что разговор - серьезный, основательный - состоится и выведет их и без того прекрасные отношения на еще более высокий уровень, он не сомневался. А пока счастливый парень, уже студент, получивший прекрасную порцию женской любви, имеющий в кармане билет на самолет, горел желанием скорее оказаться на малой родине, среди одноклассников, друзей и родственников. Самолет рейсом 935 Москва – Тбилиси в девять часов тридцать минут утра совершил посадку в аэропорту назначения. Столица республики Тбилиси, город, раньше представавший перед Колей Габо огромным, после Москвы показался небольшим и невзрачным населенным пунктом. Раньше Коля как-то и не запоминал названий улиц, проспектов, площадей из-за гигантских, как ему казалось, размеров города. Теперь же, когда Коля сидел в автобусе, который доставлял его на автовокзал около центрального универмага, весь Тбилиси представился ему как на ладони. Вот улица Марджанашвили и станция метро с одноименным названием. Недалеко от метро, буквально в ста шагах, величественно и добродушно принимает в свои отделы многоэтажный центральный универмаг, а там дальше - пешком проходишь мост через Куру и, пожалуйста, повернись направо, сделай последние десять шагов - и ты на автостанции, откуда надо отправиться в село Джиниси.
Надо бы немного рассказать об этом старинном, небольшом, с причудливыми формами двухэтажном здании автовокзала. Это не только место, где люди покупают билет, ждут отправления своего транспорта и садятся на автобус согласно купленным билетам, но также это место, где встречаются друзья, одноклассники, односельчане, родственники и знакомые. Цалкинцы, особенно молодежь, прибыв в Тбилиси, старались быстрее попасть именно сюда, на эту автостанцию, потому что именно здесь можно было увидеть представителей всех сел и поселков, тех людей, по которым ты соскучился и которых хочешь в первую очередь увидеть. Минуты, которые остаются до отправления автобуса, протекают быстро, а хочется, чтобы они не кончались, ибо тут встречаешь многих знакомых, прибывающих, как и ты, на побывку домой со всех концов огромного государства под названием Советский Союз, и можно поделиться своими впечатлениями. Внизу, в подвальном этаже, рядом с камерой хранения была небольшая закусочная, и здесь обычно давали сосиски и разливное пиво. Какими они были вкусными, помнят, наверное, только те, кто ел там. Входя, студент брал две сосиски и кружку пива, а хлеб клали в тарелку в неограниченном количестве. И вот, берешь эту сосиску, откусываешь слегка и за ней толкаешь хлеб, сразу полкусочка, и ты счастлив: вкуснятина, лучше и желать не надо, лучшей еды и быть не может. А потом запьёшь свежим холодным пивом - и весь мир твой, благодаришь небо и землю, что есть такой подвал на свете. Да, забыл сказать, сосиски обязательно надо было макать в розетку с горчицей или намазывать горчицу на хлеб – кто как, на любителя. В основном пассажиры обедали за рубль, у студентов, которые нажимали на хлеб с горчицей, выходило пятьдесят копеек. Но, в любом случае, вкус был отменный и запоминающийся. После посещения этого подвала ты был благодарен правительству и Ленину за то, что создали такое огромное государство, а по приезду домой, односельчане обязательно спрашивали: «В подвале был? Усатый Гиви опять работает?» Усатый Гиви, бессменный буфетчик подвального пищеблока, знал всех почти жителей Цалкского района и давал в долг свои знаменитые сосиски, если по каким-то причинам у человека не оказывалось денег в кармане. Должники потом через водителей автобусов оправляли свои долги буфетчику. В этот день на автостанции Николай Габо встретил пятерых своих одноклассников, в том числе трех одноклассниц. Все они срезались - кто на втором, кто на третьем экзаменах, и теперь, взяв Колю в кольцо, перебивая друг друга, рассказывали, какие удачные попытки были у них при сдаче вступительных экзаменов. Сообщение Коли о том, что ему удалось поступить в институт, приняли одноклассники и одноклассницы по-разному. Девушки были от души рады, мальчики в разговоре даже забыли поздравить его с поступлением. Но и те, и другие просили рассказать, как проходил сам процесс сдачи экзаменов, какие вопросы были, сразу ли он решил, и так далее и тому подобное. Конечно, Коля удовлетворял любопытство одноклассников, опуская те места, которые касались истинных помощников, протолкнувших его в ряды московского студенчества. Практически эти же вопросы задали ему дома родители. Отец даже попросил в подробности, шаг за шагом рассказать, как были им сданы экзамены, не утаивать ничего. И Коля рассказал то, что уже известно читателю в этом вопросе. Когда Коля закончил свой длинный рассказ, мать восхищенно воскликнула: «Молодчина, Людмила Ивановна! Вот женщина! Если бы не она, ты сыночек вернулся бы к нам в деревню, к свиньям и поросятам. Володя, повезешь в следующем году Павлика в Москву на учебу, хороший, дорогой подарок купи этой Милочке. Ей можно весь наш дом отдать и то мало будет».
На следующий день Коля, по обыкновению, встал и хотел свиней выгонять на луга. Было у родителей тогда семь свиноматок, восемь кабанов на откорме для мяса и дюжина поросят. Отец остановил Николая раньше, чем тот успел открыть дверь хлева, и сказал:
- Стоп! Не для того я тебя в столицах обучаю, чтобы ты свинопасом стал. Иди, отдыхай перед трудными институтскими занятиями, но смотри мне - там, в Москве, другая жизнь и девушек пруд пруди разных направлений. Поэтому, если из-за своей недальновидности окажешься в числе двоечников, ты меня и мать свою без ножа зарежешь. А если будешь трудиться, не покладая рук, сдашь экзамены, как положено, - облегчишь поступление в вузы и Павлику, и сестрам потом. Так что иди, переодевайся и выходи в люди. Мы тут со свиньями без твоего участия справимся. Очередь сейчас за Пашкой. Он - самый главный свинопас. А когда он поедет учиться - передаст эстафету сестрам. Так что семейный труд не останется без работника.
Так был Николай освобожден от работы в домашнем хозяйстве. Семья решила: пусть парень перед отъездом в столицу погуляет по селу, с друзьями встретится, отдохнет недельку перед важным трудовым стартом. Родители давали Николаю и карманные деньги на расходы, зная, что в деревне негде их тратить: дома завтракаешь, обедаешь, ужинаешь, ездить тоже никуда не надо, покупать одежду тоже вроде в селе нечего. Однако скоро эти карманные деньги понадобились. Отец, видимо, об этих вещах знал. По обыкновению, молодежь села часто собиралась около конторы колхоза, обсуждали разные темы. И вот, придя сюда, Николай увидел, что односельчане, разбившись на несколько групп, о чем-то страстно спорят. Подошел к одной группе - здесь выясняли истину в философии, в другой с пеной у рта обрисовывали политическую обстановку в стране и в мире, в третьей решали какие-то производственные вопросы, касающиеся социалистического хозяйствования, и так далее. Но Коля, по молодости, не знал, что есть такие односельчане, которые любят задавать каверзные вопросы, держат пари на водку, выигрывают и требуют немедленного исполнения пари. Зная эти вещи, отец заранее отдал ему деньги, чтобы в кармане у парня были деньги, и при необходимости он мог распорядиться ими по назначению. И вот, один такой любитель халявной водки по имени Захар подходит к Николаю, приткнувшемуся к небольшой группе, здоровается, поздравляет с поступлением и говорит:
- Коля, вот ты студент. Говорят, все экзамены без посторонней помощи на пятерки сдал. Молодец, ты и здесь хорошо учился. Сможешь ответить на один вопрос?
Коля отвечает, что постарается, если ответит - ответит, если же не ответит, дядя Захар его не убьет.
- Правильно, сынок, дядя Захар не убийца, но дядя Захар без пари вопросы не задает. Держим пари. Ответишь правильно на мой вопрос - я покупаю тебе пол-литра, ответ твой с ошибкой будет - поставишь ты бутылочку червивки. Идет?
Николай слегка покраснел от настойчивого желания старшего по возрасту человека выпить водки и сказал:
- Идет, но водку я не пью, а вам, дядя Захар, могу водки купить и без вечера вопросов и ответов.
Захар улыбнулся:
- Юмор у тебя есть, молодец. Но дядя Захар на халяву не пьет, об этом знает все наше село и твой отец тоже. С этого момента и ты будешь знать.
- Ну, хорошо, дядя Захар, задавайте.
- Тогда скажи, мил-человек, почему на памятниках Ленин стоит с вытянутой рукой вперед?
- Как почему? – возмутился Николай. - Пролетариям дорогу показывает вперед.
Присутствовавшие при этом разговоре люди - старики и молодые - засмеялись звонко и комментировали: «Молодец Коля, ответил верно», «Захар, беги в лавку».
-Э, нет, - ответил Захар, - ответ неверный. Ленин показывал дорогу не вообще вперед, а показывал дорогу в коммунизм, потому что он другой дороги не знал, по бабам не ходил, водку не пил. Что ему показывать, кроме коммунизма?
Все снова засмеялись звонко на всю колхозную площадку. Больше всех ответу обрадовался Николай и потому поднял руки верх и сказал:
- Все, дядя Захар, вы выиграли, пошел я за поллитровкой, - и побежал в сторону сельмага.
За неделю, которую он провел в селе, Николаю пришлось обмыть свое поступление пять раз с друзьями и односельчанами и два раза проиграть пари. В Джиниси любили держать пари на что-нибудь, в основном на водку, а потом вместе пить эту бутылку. Все-таки есть повод, не без причины идет пир. Пир без причины здесь не поощрялся. Надо сказать, и пили здесь умеренно. Пьяница здесь не имел авторитета. Его дети не могли рассчитывать на видных, хороших женихов и невест, они сами никогда не могли рассчитывать на серьезное уважение со стороны всех категорий жителей села. Здесь как бы царил неписаный закон: все должно быть в меру, и питье тоже. Если ты любил перебрать часто, то все общество это видело и объявляло тебе презрение. А потому даже самые заядлые любители побаловаться ста граммами никогда не позволяли себе залить за воротник сверх нормы. А норму каждый устанавливал сам. Выпивший человек должен был стоять на ногах, как трезвый, и говорить с ясным умом, но по разговору окружающие должны были заметить, что у собеседника день особый и он его отметил, как следует.
Неделя отдыха скоро закончилась, и Николая Габо всем селом стали провожать в Москву. Народу на проводах было в этот раз больше, чем в июле, когда он первый раз ехал в столицу поступать в институт. Причина была в том, что студент имел в этом селе магический авторитет. А студент московского вуза имел тут двойной вес, а потому авторитет Николая Габо возрос высоко, и все хотели пожелать доброго пути простому трудолюбивому парню из села Джиниси, который уже будет обдирать подошвы своих туфель об асфальт московских улиц, а потом, кто знает, каких высот может достичь этот парень. Многие соседи, родственники, знакомые, обнимая Колю перед дорогой, клали в карманы его пиджака деньги, зная, что в чужих краях деньги молодому человеку не будут лишними. Был здесь такой неписаный закон: провожая в армию или на учебу, односельчане вместо подарка совали пятерки, десятки в карманы своим ненаглядным чадам. Надо отметить, что детям богатых и хорошим парням и девушкам давали больше червонцев, некоторые не жалели и четвертные, плохишам и беднякам доставались трешки да пятерочки. В этом различии никакой справедливости не было, но это было так и никуда от этого не деться. Во все времена, со дня, видимо, появления человеческого общества, когда люди стали инстинктивно стремиться к лучшей жизни, делались различия между богатыми и бедными, и богатые в этом соревновании выигрывали по всем показателям, во всех экономических и политических системах. Хочется в этой связи отметить, что социалистическая действительность воспитала и привила людям неправильные ориентиры обожествления богатого человека. Хотя политика государства была правильной на бумаге, на самом деле, во всех этажах общества имел авторитет тот, у кого были хорошая квартира, машина, дача, мебель дорогая и так далее. Большей частью, имеющие эти материальные блага не зарабатывали и десяти процентов стоимости своих богатств, но имели это все потому, что были ближе к распределению этих богатств. Отсюда вытекали все остальные ценности социалистического общества. Каждый советский человек хотел жить хорошо, но, чтобы жить хорошо, знал советский человек, надо быть ближе к власти, имеющей возможность распределять созданное трудом советских людей богатство. Не зря тогда ходил анекдот про армянское радио. Армянское радио спросили: «Какая разница между социализмом и капитализмом?» Не задумываясь, армянское радио ответило: «Практически никакой. При капитализме - у кого деньги, у того и власть, а при социализме - у кого власть, у того и деньги». Это была правда. А потому, справедливая вообще-то на бумаге общественная система, по вине недальновидных политических деятелей, потерпела фиаско. Не смогла КПСС, в сущности, создать в государстве такую обстановку, чтобы человек труда действительно имел не только бумажную грамоту вкупе с хвалебными дифирамбами на собрании, но и все лучшие блага общества, и чтобы дети страны мечтали стать не артистами и журналистами, а рабочими и крестьянами.

Глава 9
Учеба в институте для Николая Габо проходила играючи, легко и просто. Немного усидчивости, чуточку трудолюбия и внимательности - и ты всегда можешь сдать сессионные экзамены и перейти с курса на курс. Часто приезжала навестить своего возлюбленного Галя, но вдруг в конце второго курса Николай получил телеграмму из Тулы: «Вышла замуж, желаю тебя счастья и всех благ. Галя». Николаю поначалу стало невыносимо больно за номер, выкинутый любимой девушкой. В последний ее приезд был серьезный разговор между ними и было решено, что после третьего курса они поженятся. Коля даже шутил: «У нас в институте говорят: сдал сопромат, можешь жениться. Так что, дорогая, через год ты переедешь ко мне в Москву. Я устроюсь дворником, я уже разговаривал с кем надо, дадут нам комнату в общежитии, а после окончания института поедем туда, куда пошлют». Галя была согласна со всеми этими планами и вдруг выкинула такой фортель...
Николай сначала хотел съездить в Тулу, выяснить истинную причину полученной телеграммы, убедиться, действительно ли вышла она замуж, но понемногу успокоился, решил, что раз она не хочет больше его видеть, то надо мириться с этим и потихонечку забыть ее, вспоминая иногда их отношения, как приятный эпизод в его жизни. Тем более что на третьем курсе появилась возможность у Николая забыть не только Галю, но и всё на свете.
Дело в том, что в дневную группу, где учился Николай, с вечернего отделения были переведены два парня - Аркадий Смирнов и Юра Куделькин. Парни видные, шухарные и любители прожигать жизнь. Кроме всего этого, большие любители разливного пива с креветками. А разливное холодное пиво с креветками в то время могло быть только в серьезных пивных барах, даже в столице. И вот эти парни, познакомившись с Николаем, стали с ним не разлей вода: ходили вместе, пили пиво вместе, закусывали креветками вместе, пока денег присылали родители из дому им, а Аркадию из заграницы, и получали стипендию. Зачастили к каким-то женским общежитиям, все делали вместе, кроме учебы. Даже жили они вместе, у Аркадия Смирнова, родители которого были в длительной командировке за границей - в Ираке строили нефтеперегонный завод. Ведя своеобразную, не студенческую жизнь, Николай со своими друзьями зимнюю сессию провалил: не сдал сопротивление материалов и термодинамику, в результате чего был отчислен из института. К тому же и дружба их оказалась фальшивой, искусственной, не выдержала даже небольшого испытания.
А случилось вот что. Знакомая вахтерша из общежития попросила Колю поменять валютную ценную бумагу стоимостью пятьдесят чеков у нужных и сведущих людей, видя, что с ним часто идет в общежитие загранично одетый друг.
- В этих вещах я ничего не понимаю, - сказала вахтерша, - но мне сказали, что за эту бумагу дадут знающие люди минимум триста рублей. Если поменяешь, тебе дам сто из них. А я здесь целый месяц работаю за семьдесят. Вижу, твой друг в одних импортных тряпках ходит, он наверняка знает толк в этих вещах, попроси его поменять, пожалуйста, а я вам половину своей доли дам.
Николай у Аркадия видел такие чеки и знал, что операции с ними очень опасны, поэтому спросил вахтершу, откуда у нее эта бумага, потому что если она нечистая, можно попасть в тюрьму как валютчик. На что вахтерша сказала, что ей передала эту бумагу подруга и сказала, что ценная бумага чистая, привезли ее недавно супруги, работавшие в Монголии. Николай покачал головой и сказал:
- Хорошо, Елена Николаевна, я попрошу моего друга поменять вам этот чек. Мне ничего не надо, но смотрите - можете попасть в крупную неприятность, если она окажется сомнительной.
Назавтра Николай показал Аркадию чек, передал рассказ вахтерши. Зная тягу к Аркадия к богатой жизни, нарочно немного приврал, чтобы, поменяв деньги, тот их принес, а не потратил сам. Николай понимал, что в обществе своих новых друзей становится таким же, как они, и, кроме как постоянно сидеть в ресторанах и находиться в обществе красивых девушек, ему ничего не хочется. И потому, чтобы Аркадий вернул Елене Николаевне деньги, он наврал специально, что познакомился в метро «Парк Культуры» с девушкой, официанткой ресторана «Прага», встречается с ней уже полгода, и она отдала этот чек для размена на советские рубли по самой низкой цене. Цена чека на черном рынке четыреста рублей, а просит она триста, и если этот размен пройдет без эксцессов, она снабдит нас новыми чеками, и мы наконец-то сможем жить по-царски, в кафе и ресторанах обедать и ужинать и стерлядку есть. И предложил Аркадию встретиться у метро «Парк Культуры» часов в девять вечера, чтобы получить от него деньги и передать их официантке. Аркадий согласился и пошел домой в хорошем настроении, чтобы на следующий день выполнить приятнейшее задание и подзаработать сотню за час. За ночь Аркадий подумал–подумал, так и этак, и решил не менять чеки на рубли, а купить себе новую заморскую обновку. На следующий день, встретившись с Юрием Куделькиным, которому Аркадий пообещал новую рубашку, парни взяли направление в сторону валютного магазина «Березка». Показав чек охране, друзья вошли в магазин и стали выбирать себе импортные тряпки. Когда набрали достаточное количество - одна вещица в этом магазине стоила пять-десять чеков, они подошли к контрольной кассе, Аркадий достал чек и передал его кассирше. Та, в считанные секунды сверив номер только что полученной бумаги с номерами, которые лежали у нее под аппаратом, незаметно для покупателей, которые рассматривали свои новые вещи, нажала на тревожную кнопку, соединенную с отделением милиции. Кассирша не спеша выдавала сдачу, а те принимали ее, ничего не подозревая, как вдруг трое молодых парней в штатском сзади скрутили руки и Аркадию, и Юрию. Их доставили в районное отделение. Пошли допросы и дознания. Аркадий все рассказал как на духу, даже больше, чем спрашивали, и показал, что у метро «Парк Культуры» на девять часов запланирована его встреча с Николаем, которому он должен передать деньги от обмена чека, вместо чего он купил импортные вещи. В девять часов Николай на место встречи не пришел умышленно, полагая, что если Аркадий не обманет его, то может деньги отдать и на следующий день, нечего в кармане держать чужие деньги. И в ту ночь он решил заночевать у земляка, который учился в мясо-молочном институте, около метро «Волгоградская». Иногда Коля ходил к нему в гости, вспоминали жизнь в родном селе. Среди ночи, часов в пять утра, в комнате земляка Николая нашли доблестные сыщики Министерства внутренних дел. Его тоже забрали в отделение, и пошли допросы и дознания. Николай рассказал то, что знает читатель, опустив, конечно, ту часть, когда он умышленно ввел в заблуждение Аркадия. Была сделана очная ставка между Аркадием и Николаем, где Аркадий повторял слова о том, что Николай получил эту ценную бумагу от официантки из ресторана «Прага». Николай от этих слов отказался, дополнив, что он эту бумагу получил от вахтерши Елены Николаевны, и не мог такого сказать, что от официантки. Елена Николаевна, которую очень скоро доставили в отделение, подтвердила, что этот злополучный чек она дала Николаю и попросила поменять на рубли, и указала, кто дал ей чек. Словом, только к вечеру следующего дня нашли, кто у кого украл чек. Эти были совсем посторонние люди, которых ни Николай, ни Аркадий, ни Юра, ни Елена Николаевна и в глаза не видели и не могли видеть. Этот чек был украден у какого–то инженера из города Калуги, работавшего за границей. Всех участников неспокойных двух суток, знакомых и друзей Николая отпустили, но на этом дальнейшая дружба между Николаем и его новыми однокурсниками закончилась. И он вынужден был собрать свои вещи, выписаться из общежития и вернуться домой, так как ему некуда было ехать. Могла бы его принять Галя, но и она уже полгода как разорвала всякие связи с ним. Держа ответ перед родителями, Николай убедил их, что преподаватели очень строгие, дисциплины весьма и весьма трудные, потому он их провалил, не смог сдать, но обещает, что через год он сможет все исправить, восстановиться, так как его отчислили с третьего курса, а не восстанавливают тех, кого отчисляют с первого курса, и то, если курс не закрыт. А через год он эти экзамены сдаст очень легко, так как усиленно будет готовиться уже сейчас. Родители, услышав о возможности и желании сына продолжать учебу, сначала устроили ему хороший нагоняй, а потом простили, с требованием немедленно сесть за эти трудные науки, заниматься по вечерам, а в остальное время работать в колхозе и помогать по хозяйству. Николай с радостью все требования семьи выполнял и старательно делал вид, что по вечерам учится, и ждал, когда придет лето, чтобы поехать в Москву восстанавливаться в институте. Приезд Николая домой сделал большой шум в селе. «Сын Владимира Габо, Николай, не смог учиться в вузе и вернулся к свиньям и поросятам» - прошел в селе слух. Однако родители Николая распространили другой слух, что Николай не исключен из института, а взял академический отпуск, потому что сломал ногу и два месяца не ходил на занятия, и поэтому дали ему академотпуск. Некоторые одноклассники, приходя к Николаю домой, видели на подоконнике учебники вузовские, которые подтверждали, что человек учится, не совсем отчислен, не навсегда ушел из института.

Глава 10
И вот, прошло время, зима сдала свои права весне, март был в тот год не пойми какой - то ли зима, то ли весна, но пришел апрель месяц, на улице стало светлее, теплее и приятнее. На работу в колхоз, на переборку семенного картофеля перед посадкой Николай ходил с радостью, после работы не гнушался выгонять свиней на луга - кое-где на пастбищах уже виднелись островки зеленых молодых травинок. Николай был на работе, когда работник сельсовета принес ему повестку о призыве в армию шестого мая, почти через месяц. Пришлось расписаться и получить повестку, хотя на ней не было печати военкомата и сельсовета, просто заполненный бланк. Не ко времени принесли эту повестку, надо было восстанавливаться в институте, ведь все село знало, что Коля на академке, и вдруг - повестка. Сомнения серьезные возникли у тех, кто видел, как работники сельсовета вручают Коле этот документ. Через несколько часов все село будет знать, что Коля идет в армию, что его действительно отчислили из института. Позор! Большего позора семья Владимира Ильича Габо не испытывала пока. А посему, хотя и подписал Николай повестку без печати, он решил до отправки в армию поехать в Москву и восстановиться. Если восстановится, а должны были его восстановить, то автоматически ему дадут освобождение от армии. Николай не увиливал от армии, действительно хотел восстановиться в институте, чтобы выглядеть перед родителями, товарищами и односельчанами нормальным, порядочным парнем. Он уже осознал, что полгода жизни, проведенной с новыми сомнительными друзьями в кутежах, в барах, кафе и ресторанах, могут так столкнуть человека в пропасть, что годами будешь выбираться и, может статься, не выберешься. И потом, каждая ложь - это основа другой порции лжи. Вместо того, чтобы честно признаться родителям о делах своих непутевых, попросить прощения и начать новую правильную жизнь, Николай пошел немного другим путем, неправильным путем. Зная, что он сможет восстановиться, сделал так, чтобы облегчить удар родителям. Он даже дядю Сергея и тетю Милу уговорил, если спросят родители, ответить так, как ему, Николаю, нужно. И вот сейчас пришло время распутывать клубок, который сам и запутал. Перед отправкой в армию, Николай Габо взял да уехал в Москву восстанавливаться в институте. Там ему сказали, что пока рано, пусть сначала учебный  год закончится. Более того, не было на месте декана факультета Дмитрия Дмитриевича Саламахи, он тяжело болел. А заместитель декана сказал:
- Чего торопишься, придет скоро Дмитрий Дмитриевич и решит твой вопрос, еще учебный год, как следует, не закончился.
Николай, перебиваясь случайными заработками, разгружая на железнодорожной станции вагоны, провел в Москве почти все лето, живя в это время в знакомой гостинице «Золотой Колос» за один рубль в сутки за койко-место. И вот, в середине августа вышел на работу декан Саламаха, принял он Николая Габо доброжелательно и сказал:
- Пиши заявление.
Только успел Николай написать заявление и передать его декану для надписи резолюции, как тот спросил:
- А в армии почему тебя нет? Не забрали, что ли?
Не задумываясь о последствиях, Коля ляпнул:
- Да, не забрали.
- Хорошо, - сказал декан, - мы тебя восстановим, если принесешь документ, что тебя по какой-то причине не забрали.
Николай был уверен, что в Цалке, в Грузии, в районном центре, где находился райвоенкомат, он сумеет взять документ, который нужен деканату. Обрадованный, что почти решил вопрос с восстановлением, в тот же день взял билет на самолет и вечером уже был дома, в селе Джиниси. И тут отец сказал:
- Приходили из военкомата, искали тебя. Съезди завтра в район, посмотри, в чем дело, потом займемся получением справки из военкомата.
Утром Николай первым рейсом отправился в Цалку и пришел к заместителю райвоенкома, капитану Казаряну Рубену Акоповичу.
- А, Николай Габо! Вспомнил, тебя зампрокурора искал, там надо одну подпись поставить, иди поставь, потом явишься сюда, расскажешь, чего тебе надо, - сказал Казарян, поглаживая пышные смолянистые усы.
Ничего не подозревая, Николай отправился в прокуратуру, к заместителю районного прокурора Илье Попову.
- А-а- а, Николай Габо, знаменитый студент. Садись, у нас с тобой длинный разговор.
Николай сел. Зампрокурора взял чистый лист бумаги, положил перед собой и, тоже усевшись поудобнее, сказал:
- А теперь, дорогой мой, рассказывай подробно: где был, что делал и почему-таки получил повестку, а на призывной пункт не явился.
Теперь Николай понял, что сюда его пригласили не просто так, но и не вполне осознавал, что дальше могут с ним произойти совершенно непредсказуемые вещи. Ему почему-то казалось, что как только он скажет, что ездил в Москву восстанавливаться в институте, его поймут, простят и отпустят на все четыре стороны. А потому, глядя на Илью Попова, человека в летах, почти ровесника отцу, если не старше, он с детской наивностью стал рассказывать о том, что, так как ему вручили повестку без печати, друзья сказали, что его разыграли, на настоящей повестке должна быть печать, а потому Николай, ничего не подозревая, уехал в Москву восстанавливаться.
- Ну, и восстановился? - перестав записывать ответ Николая, спросил зампрокурора.
- Да, - последовал ответ Коли.
- Есть у тебя на руках приказ о зачислении? - спросил зампрокурора.
- Нет, приказ выйдет на днях, я его не дождался, - соврал Николай.
Илья Попов улыбнулся.
- Хорошо, посиди здесь, сейчас я приду, на секунду отлучусь.
И действительно, минуты через две пришел Илья Попов, а еще через минуту зашел милиционер.
- Забери-ка этого студента-москвича в ваши хоромы, пусть отдохнет немножко от учебников и лекций, - сказал милиционеру Попов. Только сейчас осознал простой, доверчивый парень Николай, что его заберут в КПЗ, но уже ничего он не мог предпринять, никому и слова сказать. Все сейчас зависело от родителей, как быстро сумеют они предпринять действенные шаги для его скорейшего освобождения. То, что могут Николаю Габо предъявить обвинение в уклонении от воинской обязанности, ему и в голову не приходило. Да и никому в Цалкском районе в голову не могла прийти мысль, что за такой поступок можно загреметь под фанфары, ибо в Цалкском районе подобные поступки молодых людей-призывников происходят сплошь и рядом, в каждый призывной месяц. Бывали парни, по несколько раз не удостаивавшие своим вниманием отправной призывной пункт района. Даже, забегая вперед, можно сказать, что с Николаем Габо в КПЗ сидели два парня из соседнего села Цинскаро, которые уже в третий раз не хотели отправляться в армию. И только тогда, когда пригрозили им статьей об уклонении от воинской обязанности, их отправили, прямо из КПЗ, служить в войска. А Николая за что сажать в тюрьму, если повестка без печати считается недействительной? Пожалуйста, пусть отправляют служить, он же не против, придет после армии – восстановится в институте. Словом, пока Николай проводил первые часы в КПЗ, ему было невыносимо тяжело, сердце из груди хотело выскочить. Как же так, человека не выпускают на улицу. Именно первые часы нахождения в КПЗ тяжело переносятся, тут же и должным образом оценивается такая бесплатная, но очень дорогая вещь - Свобода.
Оставим Николая привыкать к новому образу жизни, расскажем о том, какие-такие меры принимали родители его, узнав, что сын натворил столько дел, что сейчас оказался в стенах, где, как руководителей государства, охраняют и его, маленького жителя из горного села. Владимир Ильич, первым от односельчанина милиционера Поликарпа Ефремовича Эминова узнал, что его сына пока держат в КПЗ, но обвинения еще нет, идет вроде бы следствие. Поликарп предложил Владимиру Ильичу, пока идет следствие, заняться делом сына и вытащить его, потом будет и тяжелее, и дороже в десять раз. На вопрос отца Николая, не может ли Поликарп заняться этим делом, как никак, он работник МВД и вхож в любые кабинеты районных властей, Поликарп ответил, что нет.
- Я, - говорил он Владимиру Ильичу, - и без твоей просьбы попытался выяснить что-нибудь, но мне сказали: «Не лезь не в свое дело". Я не знаю, почему прокурор района Читлов Дмитрий Семенович рьяно заинтересован, чтобы твоему сыну дали хоть какой-нибудь срок, - сообщил Поликарп Владимиру Ильичу. - Я со своей стороны постараюсь узнать, Володя, в чем тут дело, а ты не сиди, сложа руки. Подойди к Роману Онуфриевичу, двоюродному брату своему, он хорошо знаком с Читловым, часто они водку пьют вместе и шашлыками закусывают, пусть он съездит к нему. Обещай все: и сыр, и картошку, и деньги. Если надо, продай корову, свиней своих знаменитых, но вытащи парня, потом будет невозможно.
И Владимир Ильич занялся этим, без спроса навалившимся на голову из-за большой глупости сына, делом. Но что есть - то есть. Правильно говорит Поликарп, дурака этого, балбеса непутевого надо выручить. Хотя Владимир Ильич не любил просить - он любил повторять, что лучше отдать две головки сыра, чем просить у кого-нибудь ломтик хлеба, сейчас ему пришлось идти на поклон к Роману Онуфриевичу, в то время бывшему директором совхоза. Как только два года назад колхоз села Джиниси переименовали в совхоз и сделали подсобным хозяйством Тбилисского научного сельскохозяйственного института, Романа Христианова назначили его директором. Роман успокоил своего родственника, поругал Николая, который за добро отплатил вот каким нехорошим номером, предложил двоюродному брату не заниматься делами таких безответственных людей, как Николай, пусть, мол, ему дадут срок, отсидит, выйдет, тогда поймет, как надо жить на свете. На что отец ответил, что Роман прав во всем, но только он не уверен, что после тюрьмы Николай станет лучшим гражданином своего государства, чем сейчас, а потому продаст последнего поросенка и последнего теленка и вытащит его оттуда. Если Роман не хочет чуточку помочь, то это другое дело, будет искать других, кто возьмется решить его проблему. Роман успокоил родственника, сказав, что завтра же по его просьбе съездит к этому Читлову. Роман слово свое сдержал, съездил к прокурору района. Однако вести привез недобрые. Роман сказал, что прокурор ответил: «Я тут бессилен», словно Коля совершил преступление, сравнимое с изменой родине.
- Непонятно что-то. Я с ним, с этим прокурором, решал вопросы, связанные с убийством, а тут мелкий вопрос - и отказался разговаривать.
Вскоре выяснилась причина отказа прокурора выпустить из КПЗ и отправить в армию Николая. Родители Коли, Владимир Ильич и Ефросинья Андреевна собрали три тысячи рублей, в те времена можно было за эту сумму купить «Запорожец», и поехали в гости к прокурору. На звонок им открыли дверь, родители поздоровались и, прямо перед разговором, Ефросинья Андреевна положила деньги в люльку, где спал маленький ребенок прокурора, и сказала:
- Я привезла, Дмитрий Семенович, эти деньги в подарок этому малышу. И я как мать прошу моего сына отправить в армию.
На что Дмитрий Семенович грубо и высокомерно ответил:
- Этот ребенок не нуждается в сомнительной помощи, а вашему сыну я бессилен помочь. Но завтра же из Тбилиси, где он сидит в тюрьме, я его привезу сюда, пусть здесь пока побудет.
Родителям и всем стало интересно узнать, за какие такие грехи парня хотят спрятать в тюрьму, отказываются даже за большие деньги отправить в армию. Ведь не секрет, что здесь решались и не такие вопросы. Ларчик открыл Эммануил Манелов, год с лишним тому назад работавший парторгом колхоза села Джиниси.
- Как-то глубокой ночью, - рассказал он отцу Николая, Владимиру Ильичу, - подъезжает к моему дому райкомовская «Волга». Садись, мне говорит шофер, Афанасий Кузьмич просил привезти тебя к нему, в восемь часов утра должны быть в Тбилиси у товарища Мжаванадзе Василия Павловича, первого секретаря ЦК КП Грузии. Я сел - куда денусь, и приехали мы в Цалку. Выходит Афанасий Кузьмич со своими гитлеровскими усами и, тяжело дыша, комплекция-то какая у него, знаешь, полутонный человек, за один присест барана съедал и канистру вина выпивал, садится в машину и спрашивает меня: «Где работает такой кляузный человек, как Николай Владимирович Габо?» Я говорю: «Афанасий Кузьмич, какой он кляузный, молодой парень, студент, учится в Москве, говорят, учится хорошо. А что он сделал-то?» - «Что, что, какую-то поэму написал про наш район и в журнал «Крокодил» отправил, а оттуда в ЦК КП Грузии прислали разобраться. Сам Мжаванадзе звонил, рвал и метал, не в духе был, наверное. «Руководишь районом, небольшим, как куриное гнездо, не можешь порядок навести, видимо, работать не хочешь уже, Афанасий, - говорил он мне. - Если из-за этого Габо кресла лишусь, Эммануил, я его сгною в тюрьме, найду возможность». Приехали мы в Тбилиси, нас пригласили в кабинет Мжаванадзе, женщина начала читать, как назвал Афанасий Кузьмич, эту поэму. Всю нашу жизнь района обрисовал твой Николай в стихотворной форме. И даже написал, помнишь, когда водопровод проводили в наше село, все население, от мала до велика, вышло, и бесплатно канаву длиной в пять километров выкопали. Вот твой сын и написал, помню до сих пор эти слова: «Село на субботник вышло, канаву в две версты вырыло. И за этот бесплатный труд был оформлен такой документ, что безъязыкастые финансы прибавили чьи-то личные кассы» - и далее, смеется бывший парторг. «Об этом знают и в райкоме, но почему они молчат? Да потому, что Госпланы как-нибудь надо выполнять». Словом, нам сказал Василий Павлович, поезжайте домой и проверяйте скрупулезно всю информацию, высказанную в этом произведении, и если подтвердятся факты, напишите лично мне и передайте дела в прокуратуру. Потом меня проводили из кабинета, а Макаров остался. Вышел через полчаса, красный, как свекла, с лоснящихся щек текут ручьи пота, он не успевает вытирать. И как пошел на меня: «Какой ты парторг, под носом кляузы пишут, а ты спокойно спишь. Не вижу партийную работу твою, зря я поддержал на прошлых выборах твою кандидатуру. Иди отсюда, я тебя не хочу видеть». Махнул рукой и вышел, сел в «Волгу» и помчался в Цалку, а мне пришлось на автобусе добираться до дому. Через месяц, помнишь, тогда чрезвычайное партийное собрание созвали в колхозе и меня переизбрали. Вот я и думаю, Володя, что твоего Николая до сих пор не отпускают, не дело ли рук Афанасия Кузьмича. А Читлов женат на сестре этого Макарова, вот и получается, мстит товарищ первый секретарь молодому парню за то, что пришлось от Мжаванадзе минут десять нагоняй получить. Первые секретари на словах добрые, хорошие и общественные дела ставят выше, чем свои личные. На самом деле, они такие же люди, как и мы, среди них больше бывает дураков, жадных и мстительных особей, чем среди простых людей.
Услышав это сообщение, Владимир Ильич поделился им с Романом Онуфриевичем. Тот, подумав немножко, покачал головой и произнес:
- Вполне возможно, иначе как объяснить героическое сопротивление прокурора за пять тысяч рублей не отправлять человека в армию. Голова отказывается понимать. Он у меня за тысячу рублей настоящих преступников отпускал, настоящих воров, которые трех колхозных коров утащили из коровников, а здесь парень, подумаешь, опоздал служить на два-три месяца. Не вижу причин отказать молодому человеку в желании служить родине. Эммануил прав, Макаров - человек злопамятный и мелкий, он может.
Теперь, вроде бы выяснив причину невозможности решить вопрос с отправкой в армию в районе, чета Габо стала ездить в город Тбилиси, в республиканский военный комиссариат. Там сказали, что они не против, если Цалкская прокуратура согласится, то военкомат Николая отправит. Однако Цалкская прокуратура, в лице прокурора района Читлова Дмитрия Семеновича, как была против, так и осталась. На попытки родителей Николая записаться на прием к первому секретарю ЦК КП Грузии отвечали: завтра, завтра, и супруги Габо устали ездить в столицу республики. Тем более что, как сказали, следствие уже закончено. Говорили, что дело даже передано в суд, и восемнадцатого октября, в воскресный день, Николая Габо должны были судить в сельсовете, в селе Кущи, находящемся в двух километрах от Джиниси, показательным судом.
Наконец-то это восемнадцатое октября наступило. По камерам КПЗ еще с вечера прошел слух: завтра часов в семь прибудет в Цалку первый секретарь ЦК КП Грузии Мжаванадзе Василий Павлович. Передано указание работникам МВД района обеспечить встречу и охрану. «Будет инспектировать уборку картофеля» - говорили в камерах задержанные. Говорили также, что снимают с работы Афанасия Кузьмича, пленум райкома будет, Василий Павлович выступит там, познакомит нового секретаря с коммунистами района. Еще несколько вариантов доводов приводили, почему царь Грузии приезжает в Цалку. Наутро Николая Габо и еще одного грузина из Рустави, водителя самосвала, продавшего пять тонн цемента одному крестьянину вместо того, чтобы отвезти материал в Цалкское районное строительное управление, посадили в милицейский «УАЗик» голубого цвета. Рядом с шофером сел сам начальник милиции Сабугасов Николай Демьянович, и машина направилась в сторону села Кущи, на так называемый показательный суд. Проехав два села - Хадык и Гуниакала, перед третьим селом Тяккилиса милицейский «УАЗик» встал в хвост остановившегося на правой обочине дороги правительственного кортежа в составе пяти машин. С правой стороны дороги, в низине, колхозники убирали вручную колхозные картофельные поля. Василий Павлович и еще несколько человек находились среди колхозников. Люди, обступив первого секретаря, показывали ему и его соратникам мешки с картошкой и о чем-то разговаривали. Поговорив о крестьянских делах, вскоре Василий Павлович и его друзья вернулись к машинам, и кортеж двинулся со скоростью черепахи вперед, тем более что дороги шоссейные были отвратительные, одни колдобины и выбоины. Правительственный кортеж перед выездом из села Тяккилиса взял направо в сторону села Джиниси, не по большому кругу, а коротким путем, напрямик, через село Дараков. Подъезжая к Даракову, кортеж даже в село не заехал, а свернул налево в направлении Джиниси. Все это время милицейский «УАЗик» вместе с начальником милиции и с людьми, преступившими закон, замыкал правительственный кортеж. В середине  пути к селу Джиниси кортеж снова остановился. На сей раз колхозники села Джиниси убирали на прибрежных полях картофельные плантации. Василий Павлович осмотрел и это хозяйство, поговорил с колхозниками. Помощники записывали просьбы крестьян. Выполнив свой долг, Василий Павлович и его соратники вернулись к машинам, и государственные мужи двинулись дальше. Въехали в село Джиниси, головная машина «Чайка», где сидел сам Мжаванадзе, направилась вперед, проехав левый поворот дороги, ведущей в село Кущи, где должен был состояться суд. Однако Василий Павлович, доехав до конторы колхоза, где во дворе вопреки обыкновению не было ни души, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился в сторону села Кущи, где должен был состояться суд. Кортеж не спеша двигался вперед, проехали полдороги до сельсовета, и правительственные машины - «Чайки» и «Волги» черного цвета остановились на обочине. На сей раз Василий Павлович вышел инспектировать другую бригаду колхоза села Джиниси, занятую на уборке второго хлеба. Минут двадцать провел с простым крестьянским народом первый секретарь ЦК Компартии республики и вернулся назад. Когда правительственный кортеж добрался до развилки дорог, которые вели в Кущи и в село Авранло, головная «Чайка» с Мжаванадзе в салоне взяла курс в сторону Авранло, но, проехав метров двести, вдруг развернулась и направилась в сторону Кущи. Кортеж подъехал до старого одноэтажного здания сельсовета, поравнялся с родителями Николая Габо и их родственниками, пришедшими на суд. В этот момент сосед Лазарь Ильичев, преподаватель истории, подсказал Владимиру Ильичу и Ефросинье Андреевне:
- Подойдите к Мжаванадзе, расскажите, попросите помощи у него.
Владимир Ильич и Ефросинья Андреевна подошли к медленно, почти со скоростью пешехода, едущей головной машине. Правительственная «Чайка» остановилась. Василий Павлович вышел из машины. В это время работники райкома подошли к чете Габо и, на глазах первого секретаря, стали отталкивать супругов назад, чтобы они не могли поговорить с царем Грузии. Наблюдавший за этим грубым лакейским вмешательством работников райкома первый секретарь остановил их и произнес:
- Зачем вы их оттаскиваете? Пусть люди скажут, что хотят. Как вам не стыдно.
Окрыленные поддержкой первого человека республики, чета Габо начали сбивчиво рассказывать случившее с их сыном и просить, чтобы его отправили в армию. Первый секретарь не совсем понимал сбивчивый рассказ родителей Николая. Тогда на помощь пришел Лазарь Ильичев, находящийся рядом, и он кратко рассказал о том, что знает читатель. В конце своего рассказа учитель истории сказал:
- Родители просят Вас, Василий Павлович, помочь отправить их сына в армию.
Тогда Мжаванадзе спросил:
- А парень сам хочет служить?
Собравшиеся хором ответили:
- Да, да, да. Прокурор не хочет.
- А где прокурор, где судья? - окидывая собравшихся взглядом, спросил первый секретарь ЦК КП Грузии. Ему показали новое двухэтажное здание сельсовета, которое находилось буквально в нескольких шагах.
- Вот там должен быть суд, и оба эти работника должны быть там.
Но сотрудники райкома предложили царю Грузии сесть в машину и подъехать к сельсовету, так как погода начала портиться - пошел мелкий дождь. Василий Павлович сел в свою «Чайку», и машина направилась в сторону конторы сельсовета, идя вслед райкомовской «Волге», где сидел с райкомовскими работниками и Афанасий Кузьмич - тише воды ниже травы. Однако райкомовская «Волга» проехала мимо конторы сельсовета и направилась к картофельным складам, которые находились на окраине села. Видя, что райкомовские работники хотят увезти товарища Мжаванадзе, родители Николая со своими родственниками почти бегом отправились за ними и остановились на том месте, где на обратном пути можно было встретить кортеж, другой дороги не было. И действительно, не прошло и двадцати минут, как правительственный кортеж во главе с райкомовской «Волгой» возвратился назад.
Василий Павлович, увидев на повороте дороги, ведущей дальше в другие села и в село Кущи группу людей, только что обращавшихся к нему, остановил свою машину и вышел из нее.
- Ну, где суд? - спросил он. - Пошли туда, - и он вместе с людьми пешком пошел к зданию сельсовета, находящемуся в пятидесяти метрах от этого места.
Николай Габо вместе с водителем Нугзаром, продавшим чужой цемент, под охраной находился в дальней небольшой комнате сельсовета. Вдруг дверь открывается и, в сопровождении Лазаря Ильичева, входит Мжаванадзе Василий Павлович. Поздоровался Василий Павлович со всеми, кто был в этой комнате, поздоровался и с Нугзаром, стоящим с Николаем между двумя милиционерами. Василий Павлович догадавшись, кто есть кто, спросил у Нугзара:
- Что сделал?
Тот ответил, что продал цемент.
- Сколько тонн? - спросил первый секретарь.
- Пять тонн, - последовал ответ.
- А разве у нас такие машины есть, что берут пять тонн? - поинтересовался Мжаванадзе.
- Да, есть, новые ЗИЛы-самосвалы.
- А-а, - кивнул головой первый секретарь. - А чей цемент вы продали? - спросил далее Мжаванадзе.
- Местного стройуправления. Начальник сказал «продай», я и продал, а сейчас отказывается.
- Хорошо, - закончил разговор Василий Павлович с Нугзаром. Кивнул головой, здороваясь с Николаем.
- А ты служить хочешь? - спросил он Николая.
- Да, конечно, хочу.
- А ты сказал прокурору, что хочешь служить?
- Да, сказал.
- Хорошо, - произнес первый секретарь. - А где судья, где прокурор?
В этот момент дверь небольшой этой комнаты отворилась, и на пороге появились судья и прокурор - Попов Николай Моисеевич и Читлов Дмитрий Семенович.
- Вот, вот они, - послышался мужской голос.
Они, снимая фуражки, подобострастно подошли к Василию Павловичу.
- Здравствуйте, - произнесли они, поочередно протягивая руки для рукопожатия царю Грузии. Но он, окидывая собравшихся своим взором, не заметил протянутые руки сотрудников правоохранительных органов.
- Освободите комнату, останьтесь только судья и прокурор, - произнес Василий Павлович. Все вышли.
- Отправьте парня в армию. Зачем портить ему жизнь, он же еще ребенок, разве совершил он серьезное преступление. Если бы не хотел служить, я бы вас понял. Но ведь парень хочет служить, ну и пусть служит, одним солдатом больше будет в стране, чем одним преступником, - сказал Мжаванадзе прокурору и судье, оставшись с ними наедине. - А этому водителю тоже облегчите наказание. Неужели вы верите, что водитель этот, без ведома хозяина цемента, продал его материал? Я лично не верю. Просто человек попался, а начальник и сдал его. Не сидеть же вместе. Облегчите, облегчите и его участь, - сказал Василий Павлович, попрощался и вышел.
Как только вышел Василий Павлович, то сразу попал в другую комнату, где народу было битком набито, здесь же была и охрана Мжаванадзе. Бабушка Николая, старая женщина, упала в ноги царю Грузии:
- В армию, в армию отправьте внука, - сказала она.
Василий Павлович поднял старую женщину и произнес:
- Хорошо, хорошо, успокойтесь, пожалуйста, - и, попрощавшись со всеми, вышел из сельсоветской конторы.
После отъезда царя Грузии, суд не состоялся даже формально. Николая и Нугзара посадили опять в голубой «УАЗик» и увезли в район. Судья пригласил председателя колхоза села Джиниси и сказал:
- Напиши ходатайство от имени колхоза, что вы просите отправить Николая Габо в армию, так как он такой-сякой, хороший, оступился по молодости лет и больше не нарушит закон. Будешь читать на суде, скажешь, колхозники тебя отправили общественным адвокатом, и бумагу сварганишь для дела, понял?
- А что, без этих вещей нельзя его отправить в армию? - спросил председатель колхоза села Джиниси.
-Да я с самого начала говорил, за что парня судим-то, если служить хочет, а этот Семенович, прокурор, говорит, что в целях воспитания молодого поколения можно и посадить. Так что моей вины тут нет. Сколько бумаг оформили, что только столькими бумагами можно дело облегчить.
Через неделю назначили новое судебное разбирательство. Владимира Ильича, когда тот приехал на суд, пригласил зампрокурора Илья Попов.
- Ну, Володя, магарыч с тебя. Сына в армию отправляем.
- Бутылку, даже две с хинкалами поставлю, а больше не ждите. Давал, когда надо было, хороший магарыч, сейчас - всё. Сам царь вам велел отправить его в армию, а не вы. Так что не обессудьте. Хинкали и водка будут, а больше ничего.
Илья посмотрел на Владимира Ильича, улыбнулся и произнес:
- Счастливый ты человек, Володя, ты прав, твоя взяла. Говорил одному балбесу: дает отец хороший магарыч, возьми и отправь в армию, зачем ты мучаешь парня, себя и его родителей. Не послушался…
- Да я одному балбесу на целую машину давал магарыч, не решил, - перебил Владимир Ильич заместителя прокурора. - Теперь магарычи пойдут царю Грузии, уважаемому Василию Павловичу. Самый хороший сыр и самое хорошее, свежесбитое масло, - улыбнулся Владимир Ильич и вышел из кабинета Ильи Попова.
Вскоре суд состоялся формально, и из зала суда, как раз был ноябрьский призыв, Николая Габо отправили на призывной пункт.

Глава 11
Служить Николай Габо попал в Белорусский Краснознаменный военный округ. В город Витебск, красивый город невест, в военно-строительный батальон, в роту номер четыре, которая квартировалась в военгородке авиационного полка. Остальные роты батальона были разбросаны по всей Витебской области, в Полоцке и в лесах, окружающих этот город. В военно-строительном батальоне проявились новые грани таланта Николая Габо. Зная эту работу с детства - помогал же отцу строить дом, выполнять строительные работы в колхозе, Николай с первых дней службы стал каменщиком шестого разряда. Когда прораб, капитан Серебряков увидел, с какой скоростью и с каким качеством кладет Николай кирпич на стену, то тут же спросил:
- Вы, молодой человек, какой разряд имеете, шестой?
Тот посмотрел на прораба и кивнул головой.
- А книжку привезли?
- Нет, - ответил солдат.
- Хорошо, через неделю будут экзамены, сдадите, и мы вам выпишем новую книжку. - А бригадиру сказал:
- Отныне углы давайте класть только Николаю.
Через несколько месяцев Николая Габо избрали секретарем ВЛКСМ роты. А еще через пару месяцев он стал секретарем ВЛКСМ батальона, был принят кандидатом в члены КПСС.
Николай в армии стал часто писать в окружную газету «Во славу Родины». Там его зачислили в заочную школу военкоров, иногда присылали материалы, ознакамливающие военкора с газетными жанрами, анализом этих жанров, иногда печатали уроки «Школы военкоров» на страницах газеты, в результате чего Николай Габо развивал свои журналистские способности. Читая статьи и корреспонденции учащегося заочной школы военкоров сержанта Николая Габо, это было видно невооруженным глазом. Однажды его пригласили в Минск, в редакцию «Во славу Родины».
- Молодой человек, предлагаем после службы остаться на сверхсрочную и поработать в нашем коллективе. Дадим рекомендацию для поступления на факультет журналистики, конечно, заочно, и дальше - дерзайте. Получите диплом, станете военным журналистом. Ну, как, принимаете предложение?
Николай поблагодарил и сказал, что уже закрыл второй курс МИСИ - Московского инженерно-строительного института, и хочет окончить его, а уже потом приехать работать в редакцию, если к этому времени его захотят принять в коллектив. Солдат решил, что раз проучился два курса, он должен окончить институт, получить специальность, поработать, а уж потом писательство и все прочее развивать. Тем более окончить институт - это дело престижа, натворил столько дел, чуть в тюрьму не попал, надо же исправляться. Хотя и военным корреспондентом неплохо быть, но в первую очередь надо иметь профессию, которая сможет через три года кормить тебя и сделать человеком. «Главное, полпути пройдено, возьму диплом, потом, если понадобится, попробую продолжить свое образование в заочной форме в другой области».
Два года службы прошли очень быстро. Во всяком случае, показалось это Николаю так. Ежедневная комсомольская работа, разъезды по ротам, встречи с молодежными организациями города и прочие партийно-политические поручения командования батальона сделали солдата Николая всегда занятым, и он по-настоящему не заметил, как пришло время демобилизации. Но это время пришло, и он с грустью попрощался со службой, с людьми, с которыми служил, и отправился в город-герой Москву для восстановления в институте. Командование части пошло навстречу своему комсоргу и уволило его чуть раньше положенного срока, чтобы солдат смог учиться дальше. Николая Габо в Москве встретили очень тепло, подействовали, видимо, военная форма солдата и партийный билет. Здесь надо сказать, что у Николая были и деньги, больше двух тысяч рублей, заработанные в военно-строительном батальоне. Эти батальоны находились не на государственном обеспечении, а на самообеспечении. Потому после демобилизации каждый военный строитель получал расчетные и имел в кармане деньги, мог свободно переодеться в гражданскую одежду, купленную на свои кровные. Николай, по приезду в Москву, решил сначала утрясти вопрос с восстановлением, а потом заняться приобретением себе гражданской одежды и домочадцам подарков. После восстановления ему нужно было съездить домой, встать на военный учет и, на основании справки о восстановлении, выписаться и приехать в Москву полноправным студентом МИСИ. Так и было сделано. Деканат просто-напросто с распростертыми руками принял его, восстановил и даже предложил общественную работу - возглавить студсовет общежития «Сокол». Получив справку о восстановлении, Николай, сделав кое-какие покупки, выехал домой, в Грузию. Кстати, тут следует сказать, что Николай не только сам переоделся в гражданскую одежду, но еще и впрок купил, ибо он за годы службы так возмужал, что ему из старой одежды даже трусы не подошли бы. Но и никого не забыл из домочадцев: отцу и брату купил костюмы, матери - туфли и пальто, сестрам - платья, бабушке Марии Варнавовне - пуховый платок, авранлойским бабушке и дедушке - ценные подарки. Бабушка Мария Варнавовна, уже в преклонном возрасте женщина, по приезду Николая обняла его, повертела в руках привезенный им подарок и в тот же вечер тихо ушла из жизни. Марию Варнавовну похоронили рядом с мужем, Ильей Пантелеевичем. Их могилы обнесли металлической оградой, установили могильную плиту с фотографиями супругов, и в религиозные дни приходили невестки ставить свечи.
Учеба в институте у Николая Габо проходила без каких-либо изъянов. Сдавал экзамены в каждую сессию на «хорошо» и «отлично». В деканате даже говорили на примере Николая, что надо в институты принимать после службы в армии: люди становятся другими, ответственными и умными. С ними и работать легко, и учиться. Действительно, в летний период именно такие студенты, как Николай, организовывали всю общественную работу, касающуюся студенческих строительных отрядов. Николай три года подряд ездил командиром отряда в Красноярский край в поселок Чуну строить железную дорогу. Тогда БАМ был объявлен партией и правительством стройкой века, поэтому все доблестные студенческие силы бросали туда.
После восстановления в институте, Николаю Габо родители из дома стали меньше посылать денег, а потом и вовсе перестали. К этому времени Коля получал не только постоянную стипендию, но и устроился работать сторожем во вневедомственную охрану. Николая поставили охранять ночью кафе «Метелица» на Пушкинской площади. Коля приходил к закрытию, сотрудники кафе уходили, передав охрану ему, и Коля, закрыв все двери, садился заниматься. Зарабатывал семьдесят рублей в месяц да еще сорок рублей стипендии, получалось одна хорошая зарплата инженера. А потому он написал родителям, чтобы больше денег ему не посылали, так как имеет сейчас возможность заработать на жизнь сам. Наоборот, Николай в два-три месяца раз стал посылать домой посылки с купленными вещами для родителей и сестер, из которых, кстати, одна окончила школу и училась в Ереванском педагогическом техникуме, а вторая ходила в десятый класс. Что касается брата Павлика, то он учился тоже в Москве, в институте химического машиностроения, куда поступил, получив от колхоза направление на учебу в рабоче-молодежную школу. Преимущество этой школы было в том, что тех, кто окончил эту годичную школу успешно, зачисляли на первый курс института. Кстати, и занятия этой школы проходили в институтах. Институты и места в общежитиях предоставляли, все было продумано здесь для рабоче-крестьянских детей, не имеющих в больших городах связей для поступления в вузы. Павлик, окончив среднюю школу, сразу взял в колхозе это направление и через год уже был студентом МИХМа.
Николай восстановился на третий курс МИСИ, а Павлик учился на втором курсе МИХМа, но оба жили в студгородке «Сокол», здесь многие московские вузы имели свои общежития. Николай жил в третьем корпусе, Павлик - в пятом. Братья часто ходили друг к другу в гости, помогали в учебе, да и в труде. В это время и Павлик устроился на работу во вневедомственную охрану, охранял какую-то типографию недалеко от Пушкинской площади. Бывали случаи, братья менялись местами из невозможности быть на работе по учебным делам. Конечно, с разрешения бригадира отдела охраны - Людмилы Ивановны, молодой, доброй и красивой женщины. Николаю Габо в последние два годы студенческой жизни очень везло в деле получения дополнительных заработков. На десятый день своего ночного дежурства Николай как-то пришел в кафе не к половине двенадцатого, как обычно, а к началу десятого. Был в библиотеке имени Ленина, ушел оттуда поздно, решил зря домой не ездить - выпить глоток воды и вернуться, а ехать сразу на работу. Повара и официанты обычно не жалеют еды для него, поужинает спокойно, придет время - приступит к своим охранным обязанностям. Николай во время дежурства обычно находился в приемной - огромной комнате между двумя кабинетами, директора и замдиректора. Здесь стояли стол, стул, секретарши как таковой не было, а потому вещи свои он тут оставлял, после обхода тут занимался, решал задачи, учил теоремы, а когда уставал от занятий, ходил по залу - охрана была внутренняя. Заместителем директора кафе « Метелица» с недавних пор работал молодой выпускник кулинарного техникума Вадим Петрович Красильников. С Николаем он очень подружился, они были ровесниками, и как только сторож приходил на дежурство и если дежурным от предприятия до конца смены оставался Вадим Петрович, то время в основном проходило в диспутах, дискуссиях и спорах по научным и политическим вопросам. В тот день Вадим спросил Николая:
- Хочешь заработать дополнительно денег?
- Плох тот солдат, который не хочет стать генералом, и плох тот студент, который не хочет заработать денег, - ответил ему Николай.
- Тогда пошли, - сказал Вадим и направился к выходу на первый этаж, за ним поплелся Коля. Дошли до входной двери. Она была закрыта, а швейцар - старик Никанорович с осоловелым взглядом - подмигнул Вадиму Петровичу и, еле стоя на ногах, сказал:
 - Все нормально, ваше благородие, никому не открываю дверь, если просят с той стороны, - он показал головой на улицу, на длинную очередь, стоящую у двери кафе.
 - Это хорошо, что не открываешь дверь каждому, но зачем надо было тебе столько пить. В очереди могут иностранцы стоять, что скажут, увидев тебя в таком виде, - сказал Вадим Петрович.
- Так они когда увидят меня, ваше благородие? Им, этим басурманам, сегодня не попасть в наше прекрасное заведение. Что будут думать о нас… Уже подумали, забери их блоха на тот свет.
- Э, нет, Никанорович, ты тут не прав, без иностранцев мы никуда. Во-первых, валюта нам позарез нужна, во-вторых, кого же мы тогда будем воспитывать, из кого мы будем лепить пролетариев, а? Видишь, ты набрался и уже бдительность социалистическую потерял, а потому стоять здесь тебе сейчас нельзя. Иди одевайся и топай домой. Пусть вместо тебя подежурит наш сторож, ты его знаешь.
- Конечно, знаю, Вадим Петрович, пусть дежурит, парень хороший, к тому же студент. Наша официантка Оля на него заглядывается, прямо, Вадим Петрович, сохнет по нему, а он даже в ус не дует, не знает, что баба ему готова с первого раза все отдать. Ну ладно, - посмотрел Никанорович на Николая, - подежурь, студент, а я пойду немножко отосплюсь и домой пошагаю. На Олю зря не смотришь, парень, девка - во! Ноги, груди, задница - первый сорт! Старик, шатаясь, как на ураганном ветру, поплелся в сторону дежурки, небольшой комнаты под лестницей на второй этаж, где раздевались уборщицы и швейцары.
Николай заступил на новую должность, должность швейцара. Задача его была выпустить выходящих, запустить входящих, вроде все просто, как мир. Но здесь была одна загвоздка. Выходящих было мало, а желающих посидеть в кафе с наружной стороны стояло очень много. И все они подходили к двери, стучали. На стук Николай открывал дверь, они на ушко Николаю предлагали хорошие чаевые, если он сделает им место, два места, три места и так далее, смотря сколько человек, объединившись в группу, захотели посидеть в кафе недалеко от памятника А.С. Пушкину. Коля подошел к Вадиму Петровичу и, с его разрешения, поставил в кафе, без ущерба сидящим, три стола, принесенные из комнаты, где обычно он оставлял вещи свои. Кроме того, столы были здесь большие, а стульев вокруг стола - всего четыре, поэтому, с разрешения сидящих, под конец он поставил почти у каждого стола еще по два стула. Все эти мероприятия были сделаны для того, чтобы на улице не было очереди, и плюс в кармане у Коли набралась какая-то сумма. Сумма эта оказалась для нескольких часов работы внушительной - сто двадцать рублей, полный оклад молодого инженера. Коля все свои карманы освободил при Вадиме Петровиче, тот сосчитал деньги, себе взял половину и сказал:
- Вот, студент, как делают деньги советские граждане. Приходи по возможности чаще, я тебе свой график дежурства дам. Будем с тобой делать деньги. А то на двести рублей, знаешь, как неинтересно жить.
И Николай приходил. Зарабатывал прилично в каждое дежурство. В результате чего появилась у него возможность домой отправлять почаще посылки с одеждой для родителей и сестер, помогал и Павлику. Хотя и Павлик работал в системе вневедомственной охраны и еще получал стипендию. Однако богатая денежная жизнь Николая Габо скоро закончилась. Старик Никанорович был уволен, вместо него взяли подполковника в отставке, коммуниста душой и телом, который отказывался от чаевых в первое время, на водку на службе не глядел - ему официантки всегда полбутылки с собой давали, но потихонечку, за неделю его так перевоспитал коллектив кафе, что скоро ста граммами стал увлекаться и на рабочем месте. Но очередной стакан принимал лишь после того, как улетучивалась предыдущая чарка, кроме того, чаевыми тоже перестал брезговать - видимо, тяжело от денег отказываться, если они легко к рукам плывут. Словом, Николаю Габо никак не светило положить швейцарские чаевые в карман.
Но через несколько месяцев, а это было уже на пятом курсе, Николай случайно нашел новый источник дохода. Как-то после занятий он заехал в ГУМ за покупками. Смотрит - длинная очередь змеей извивается со второго этажа, доходит до первого, упирается в наружные входные двери. Николай нашел отдел, куда стояла очередь. Это был обувной. На витрине, прямо на самом видном месте висели на гвозде за шнурки очень красивые полуботинки на платформе, производства Финляндии. Рядом с туфлями висела и надпись «Отпускается в одни руки две пары». Коля встал в очередь и через несколько часов, как раз перед закрытием магазина, взял эти импортные суперценные вещицы. Товар был, что и говорить, такой, что только можно было удивляться, почему эти загнивающие капиталисты умеют делать подобную красоту, а мы нет. Обувь была легкая, удобно сидела на ногах, красивая, словно вещица улыбалась тебе в лицо, как живой организм. Пока Николай из любопытства рассматривал купленный товар, его окружили покупатели, которых было в этом магазине полным-полно, предлагавшие за пару, купленную им за пятьдесят пять рублей, двести рублей. Он тут же, не глядя, продал. Навар был серьезный, за несколько часов работы почти триста рублей. Оклад кандидата наук. Осмотрелся по сторонам - милиции-полиции нет, значит партбилету ничто не грозит. Другой раз пришел в ГУМ и нашел снова длинную очередь. Здесь давали искусственную дубленку по цене семьдесят четыре рубля за пальто. В одни руки отпускали три штуки. Николай купил, вышел из отдела, подождал часок. Дубленку с витрины сняли и объявили, что дубленки кончились. Но желающих приобрести эти дубленки было очень много, и Николай тут же их продал в два раза дороже, не стал торговаться - другие продавали в три и четыре раза больше цены. Партбилет был виной тому, чтобы быстрее завершить операцию. А то узнал он, что тут ходят работники правоохранительных органов в гражданской одежде и ловят спекулянтов, людей, которые постоянно нигде не работают и зарабатывают на жизнь этим ремеслом - покупают и перепродают. Николай подумал, что и он сейчас занимается спекуляцией, и коммунисту это не к лицу, но тут же, поразмыслив, решил, что человек по природе своей не святой, поэтому, если к рукам идут деньги, то не брать их - это глупость, а не идейная убежденность. И, для успокоения своей души, сам себе признался: «Я же не постоянно, через два месяца получу диплом, поеду работать и на том закончу свое коммивояжерство». Через неделю еще сюда завернул он, на сей раз попались ему джинсовые брюки фирмы «Вранглер». Давали пару в одни руки, на этих брюках тоже заработал около трехсот рублей. Таким образом, заходя иногда в это центральное торговое заведение, Коля восполнял временами таявшее свое финансовое положение. Сам оделся с иголочки. Все на нем было импортное, дорогое и красивое. Павлика тоже Коля одел с головы до ног и домой не забывал посылать хорошие вещи. Кроме того, приближалась дипломная работа, ходить по магазинам времени у него не так много могло быть, поэтому надо было уже сейчас накопить немного денег, чтобы хватило на период подготовки и защиты дипломного проекта и на первое время, когда он прибудет на новое место работы по путевке института.
Наконец и это время пришло. Коля защитил диплом на четверку и его направили на работу в город Орел, в СУ-2, строить завод «Стекломаш». В Орел Николай приехал в конце сентября семьдесят восьмого года. После окончания института съездил домой, участвовал в сенокосе вместе с отцом. Тут надо сообщить читателю, что в Цалкском районе Грузии косьба была только и только ручная. И причина была не просто в горных рельефах лугов, оставленных для косьбы, но и в высоте альпийской травы, которую не могла взять ни одна самая совершенная механизация того и сегодняшнего времени. А потому заготавливали сено, сенаж и силос с помощью ручной косьбы. Мимоходом следует сказать, что на некоторых полях сеяли овес для получения зеленой массы и закладки сенажа и силоса. После механизированной косьбы половина выращенных стебельков оставалась в поле, а потому, при ограниченных посевных, да и прочих площадях, так безответственно относиться к выращенному урожаю мог только изверг, глупец и враг номер один крестьянского дела. Ручная косьба давала возможность косить траву и выращенную культурную зеленую массу почти до корня, без потерь. Хорошие, отменные косари, которые до тонкости знали это дело, могли скосить траву на альпийских лугах и после косьбы неумельцев-косарей, которые, кстати, косили силой, а не умением, они не умели хорошо точить косу, отбивать. При неумелой отбивке лезвие косы остается в сплошных трещинах, при такой неровности лезвия коса не будет точиться хорошо, и косить этой косой прямо смерть, ибо тонкие травинки застревали в трещинках и не давали возможности инструменту делать свое дело. А умельцы это делали просто, легко и со вкусом. Неумельцы часами сидели и отбивали свои косы, а умельцы справлялись за минуты. Неумельцы носили собой несколько точильных брусков да еще воду. А умельцы - один брусок, воду - по желанию.
Одним из прекраснейших косарей села Джиниси был Владимир Ильич Габо. Он несколько раз проводил бруском по лезвию косы, и человек мог десятки минут взмахивать косой туда и сюда, выкосить сто метров. И Николая Владимир Ильич научил тонкостям косьбы почти с детства. Брал с собой в школьные годы на сенокос на горные участки, откуда вечерами косари не возвращались домой, а жили там во временных палатках, работали до поздней ночи при росе. Колю коллектив бригады косарей принял в свои ряды с четырнадцати лет. Однако точить косу и отбивать ее, как отец, Николай так и не научился. Когда отец точил, Коля легко мог пройти две стометровки. Николай иногда просил других косарей поточить его косу. Так как отец - никто не точил, после его заточки коса бегала, как заводная игрушка, а после заточки других - от силы десять метров легко идти, остальные метры надо изрядно попотеть и оставлять половину травы, ранее не скошенной на покосе. Владимир Ильич любил рассказывать, как при председателе колхоза Ананикове Павле Кириаковиче он с женой, Ефросиньей Андреевной, поехал на горные луга косить сено для своих коров. Луга уже были пусты: все сено вывезено в село и заскирдовано как полагается. Коров у него было тогда две головы. Дело было поздней осенью, оставшаяся после косьбы трава была коротка до такой степени, что подошва сапога не утопала, и вся она была почти сухая. Вот Владимир Ильич такую невысокую и сухую траву стал косить для себя, а через несколько часов Ефросинья Андреевна собирала это сено в небольшие стога. За неделю чета Габо выкосила и собрала около четырех тонн сухого ароматного сена. А когда супруги наняли машину и привезли сено в село, председатель с парторгом вышли навстречу.
- Машину с сеном - к колхозным скирдам, - приказали они.
Владимир Ильич с супругой начали доказывать, что сено накошено тяжелым трудом, после ухода колхоза с поля. «Ни одного пучка нет здесь колхозного, все потом заработано».
Руководители колхоза были неумолимы и сказали:
- Покажи, Владимир Ильич, бумагу, что у тебя есть поле на горных участках, и мы пойдем домой.
- Откуда у меня поле? Сами знаете.
- Значит сено везешь с колхозного поля, отсюда вывод: отвези продукт к колхозной площадке для скирдования. Взвесь, сдай как надо, потом посчитают и, сколько тебе положено, дадут, если не хочешь иметь дело с органами.
Владимир Ильич подумал и решил отвезти сено колхозу. Да, кстати, в Цалкском районе сено для своего собственного скота заготавливали, участвуя в заготовке сена для общественного скота. Другими словами, крестьяне косили, собирали в стога, привозили с лугов и скирдовали на специальной площадке колхоза фураж и получали оттуда тридцать процентов. Других источников заготовки сена у колхозников не было, если не считать воровство. А потому приезд Николая домой к сенокосу имел большой плюс. Вдвоем с отцом они могли получить с колхоза по несколько тонн сухого ароматного сена на брата. А сено в то время имело большую цену в здешних местах. Килограмм за тридцать копеек хватали, как водку в магазине. А потому, работая в колхозе, семья Владимира Ильича могла не только заготовить себе сено на зиму, но и продать добрую часть, заработать деньги, которые пустить следует на приобретение комбикорма для свиней. Пока Владимир Ильич еще держал свиней, так как не все дети еще поступили и выучились в институтах и техникумах. Правда, хрюшек Владимир Ильич держал все меньше и меньше, довел до трех, до двух вместо шести-семи свиноматок. А в год приезда старшего сына у него оставались одна свиноматка и несколько поросят на откорме. Мяса государству тоже стал сдавать все меньше да меньше, чем раньше. И главная причина остывания к своему прямому делу - крестьянин должен заниматься крестьянским делом - была не только в том, что почти всех своих детей вывел в люди. Причина крылась в другом. Это было безразличие государства и партийных работников к людям, которые делают большое дело для страны. На словах, в газетах, государство поддерживало крестьян, сдающих сельхозпродукцию государственным заготовительным организациям. Предлагали и легковые машины вне очереди, и дефицитные товары, холодильники, телевизоры и так далее и тому подобное. И вот, Владимир Ильич, поверив слову своего государства, как и полагается законопослушному человеку, собрал все бумаги за пять лет, когда он выращивал свиней на мясо и сдавал государству, и пошел с этими бумагами в райком. Дошел до первого секретаря райкома партии Скачкова Алексея Тихоновича и попросил выделить ему за его труды легковую автомашину, мотивируя свою просьбу тем, что автомашина в хозяйстве крестьянина - необходимая вещь, если хочешь наращивать сдачу мяса государству. Легковая автомашина в то время в Цалке, да и во всей Грузии, стоила в три раза дороже, чем в магазине, а потому везде ему отказали, проводив со словами: «Сдавал государству мясо - деньги получал за это. Что, сейчас тебе за это все богатства родины отдать?» После этого случая Владимир Ильич махнул рукой на призывы партии и правительства и делал свои дела, руководствуясь только интересами своей собственной семьи. Между прочим, как-то из заготовительной конторы прислали Владимиру Ильичу письмо с предложением на следующий год довести сдачу мяса государству до трех тонн. На что Владимир Ильич ответил по приезде туда: «Пусть работники райкома сдают. Они катаются на «Волгах» и «Жигулях», пусть и мясо сдают». Узнав причину нежелания Владимира Ильича тесно сотрудничать с заготовителями, сотрудники этой организации развели руками:
- Если кому и положена легковая автомашина в нашей системе, то только тебе. Не отставая от колхозных работ, ты давал мяса государству больше, чем иной колхоз, все твои дети с детства бегали за хрюшками, знаем, полезное дело делал ты для страны. Тебе, Володя, две «Волги» положено - и за мясо, и за умение воспитывать детей трудом. Они нам писали, между прочим, просили совета: выделить тебе машину или нет. Мы ответили, что да. Но вот видишь как. Всему голова райком. Как захочет, так и сделает.
- Ну и пусть тогда сами занимаются хрюшками и сдают государству, - сказал, и как в воду глядел, Владимир Ильич.
Вскоре на страницах районных и республиканских газет стали печатать статьи о том, как руководство района сдает государству продукцию сельского хозяйства. Ежемесячно сообщалась даже информация: кто сколько сдал мяса, яиц, сыра, молока, картофеля. В других районах руководители умудрялись собирать в лесу и сдавать государству даже ягоды, из которых делали вина, компоты и прочую продукцию. Но с приходом Андропова Ю.В. в газетах появилась уже другого рода информация. Как обманывали государство некоторые партийно-хозяйственные деятели республики: сдавали липовые продукты сельского хозяйства, а получали живые деньги, оформляя акты естественной убыли, порчи и так далее. Кратко эта схема обмана государства выглядела так. Получали из банка деньги на покупку сельхозпродукции от крестьян, через магазин возвращали деньги за якобы проданную государству продукцию, забирая оттуда суммы в соответствии с актами о порче, гнили и естественной убыли. Если иметь в виду, что составлялись документы на приобретение больших объемов сельхозпродукции, то можно представить, о каких суммах шла речь. Но так как преступная схема была очень громоздкой, вовлекалось сюда много людей, то скоро тайное стало явным. Стали сажать в тюрьмы больших начальников, снимать с работы и так далее. Правда, это было потом, через два-три года. А пока, обидевшись на руководство района, не выделившее ему легковую машину, Владимир Ильич решил так: «На базаре в два-три раза дороже мясо стоит, лучше я там продам и куплю «Волгу» также на базаре». Так сказал Владимир Ильич и сдержал свое слово. Почти всю свою доморощенную сельхозпродукцию он стал реализовывать на базарных прилавках. Реализуя свою сельхозпродукцию на базаре, Владимир Ильич получал больше дохода при наименьших затратах. Тем более что последний ребенок должен был окончить школу очень скоро, помощников в доме не оставалось, а потому количество хрюшек нужно было минимизировать, может быть, оставить одну свиноматку, чтобы было кого кормить остатками пищи, не выбрасывать же их на улицу.

Глава 12
В семьдесят восьмом году, в год окончания Николаем института и его приезда домой, младшая дочка Владимира Ильича Катя Габо вместе со своими подругами-одноклассницами поехала поступать в медицинский институт в город Ленинград. Однако девочки по конкурсу не прошли и поступили в медицинский техникум, с планами после окончания техникума поступать в мед. А потому в семьдесят восьмом году, после отъезда Николая на работу в город Орел, супруги Габо остались одни. Павлик учился в Москве. Старшая дочка Маргарита, окончив Ереванский педагогический техникум, уже год как работала по направлению близ города Ленинакана, преподавала русский язык и литературу, а Катя выбрала местом учебы Ленинград. Конечно, чете Габо сейчас стало, казалось бы, намного легче в финансовом положении. В родительской финансовой поддержке нуждалась только младшая дочка Катя, остальные дети были уже независимы в денежном отношении: работали, а Павлик и учился, и работал сторожем во вневедомственной охране. Став экономически независимыми, старшие дети супругов Габо, на самом деле, не уменьшили по большому счету родительских забот, не облегчили даже финансовую сторону родительской помощи. Наоборот, все мысли, все планы и действия их были посвящены своим взрослым, экономически независимым детям. Как говорит пословица, малые дети - малые заботы, а большие дети - большие заботы. Встали перед супружеской четой Габо проблемы обзаведения семьями больших детей, обеспечения их жилой площадью и так далее и тому подобное. На эти кардинальные, основательные, серьезнейшие жизненные вопросы денег нужно будет куда больше, чем на поступление в институты и на учебу там.
Коля уехал в Орел, так и не поженившись, хотя родители настаивали и напоминали об этом каждый вечер. Родители хотели поженить его на какой-нибудь красавице из родного села. Было предложено несколько кандидатур, но все Николай отклонил, главным образом из-за того, что была у него одна не зарубцевавшаяся еще к этому времени сердечная рана. На последнем курсе Николай, после расставания с Галей из Тулы, влюбился в девушку по имени Наташа из общежития, где жил брат Павлик. Однако Наташа была занята, поэтому Коле оставалось любить ее, так сказать, на расстоянии, довольствоваться своими высокими чувствами к ней и не ждать ответных эмоций. И что интересно, чем чаще она отвечала Николаю «нет», тем крепче он влюблялся в нее и тем основательнее становился глухим и немым к красотам и прелестям других девушек, дюжинами снующих туда-сюда вокруг него. Наташа уже вышла замуж, а Николай все еще любил ее и не помышлял не только о женитьбе вообще, но и думать пока о других девушках не мог. Так крепко сидел Наташин притягательный образ в сердце молодого мужчины, по которому сохли по вечерам другие девушки. Но жизнь устроена в основном так. Редко бывает, что те, кого мы любим, отвечают нам взаимностью. Жизненные перипетии любви бесчисленное множество раз подтвердили, что в основном любовь имеет больше одностороннюю, прямую связь, чем двустороннюю, обратную. Другими словами, кого мы любим, те нас не любят, а любят другого, а тот другой - третьего, а третий - четвертого и так далее и тому подобное. Казалось бы, чего проще: я тебя люблю, ты меня, он ее и она его. Ан, нет, все в этой жизни перепутано, запутано, закодировано, засекречено так, что именно оно, созданное Богом Великое Чувство Любви, приносит многим, и не редко, большие, незаслуженные страдания. Но, тем не менее, и эта сторона жизни Николая скоро была разрешена.
Буквально с первых дней работы на новом месте Коля влюбился, вернее, в Колю влюбилась одна красавица, ставшая недавно орловчанкой. Ее звали Люда. Тоже молодой специалист из Пензенской области. Внешние данные у Люды были ярче даже, чем у Гали из Тулы. Люда была девушкой не просто красивой, а шикарной и роскошной. Рост, фигура, ноги и все прочие части тела, которые делают женщину красивой и привлекательной, были на месте и ювелирно, филигранно собраны. Жили они в одном общежитии, напротив друг друга. С первого дня, как только поселился Коля, Люда стала по вечерам постукивать в дверь и просить то спички, то соль, то сахар, точно так же, как в студенческом общежитии. За солью и за сахаром и Коля стал иногда стучаться в дверь соседки. На четвертый день Люда попросилась посмотреть телевизор, сказала, что свой сломался. На предложение Николая отремонтировать аппарат, так как он немного разбирается в этих машинах, Люда ответила отказом, заявив, что она уже показала телевизор специалисту, и нужно купить одну дефицитную деталь. «Как куплю, сразу скажу вам». И вот, по вечерам Люда сидит и смотрит телевизор, а Николаю неудобно, хочется растянуться на кровати, полежать иногда, поспать. Но как это будешь делать при гостье. И притом, гостья шикарная, боишься шелохнуться, чтобы не подумала она ничего. Не прошло и десяти дней, как Люда отметила свой день рожденья. Начала отмечать на работе с сослуживцами, пригласила и Колю, но предупредила дополнительно:
- А вас, сосед, жду и вечером у себя дома, продолжим праздник.
Коля кивнул головой в знак согласия и вечером с букетом цветов в руках да ценным подарком, как водится в подобных случаях, весь надушенный, в обновке явился к ней на день рождения. В комнате никого не было, но стол был уже накрыт, видно было, что хозяйка кого-то очень ждет.
- Что-то твои гости опаздывают, Люда. Я живу буквально в двух шагах от тебя и то решил не опаздывать, а они…
- А больше никого и не будет, - перебила девушка парня. - Я только тебя и пригласила.
Николай на секунду задержал свой взгляд на девушке. Она была в розовом платье из легкого воздушного материала и выглядела настоящей волшебной красавицей. Каштановые роскошные кудри при ходьбе пружинили и вытягивались аж до самого пояса. На прекрасном личике легкая улыбка словно говорила: «Парень, посмотри внимательно, опусти глаза к глубокому декольте платья, где бюст от тесноты хочет вырваться на свободу. Для кого? - Для тебя». Николай сел, и они начали пир на двоих. Коля говорил тосты, они чокались со звоном и на брудершафт отправляли красное грузинское вино «Киндзмараули» по прямому адресу. Николай вино «Киндзмараули» очень любил: оно немного сладковатое, пилось за милую душу, хоть целую бочку за один присест. Легкое, ароматное, полезное, прекрасное вино. Еще дома в Грузии, на Цалке, с друзьями отправляясь на целые сутки на горные просторы устраивать пикники, они брали это вино, если его не могли найти, то брали «Хванчкару» или «Ахашени». От Коли передалась, видимо, и Люде любовь к этому вину.
- Какое прекрасное вино! Первый раз пробую - и такое хорошее, - произнесла она. - Была в центральном городском универмаге. Спросила продавца, что может предложить из грузинских вин. А она тут же: «Девушка, нечего тут предложить. Вам просто повезло, сегодня завезли, берите «Киндзмараули», довольны будете». Я и взяла три бутылки. А надо было пять.
- Завтра я тоже пойду возьму. Если хочешь, и тебе могу взять, если, конечно, не разобрали. Это вино даже в Грузии дефицит. Я знаю, я же из Грузии, - сказал Николай.
- А я знаю, что вы из Грузии, потому и хотела, чтобы вино грузинское на столе было.
Они опустошили все три бутылки, потом перешли к водке, бутылка которой оставалась от небольшого пира с сослуживцами, когда Коля прописывался на новом месте работы. Если устраивался человек на работу, то всегда там находились люди, которые требовали от новичка «прописаться», то есть купить за свой счет бутылку, две, три и напоить некоторых членов нового коллектива. Выпив и бутылку водки, парень и девушка устроили небольшой танцевальный праздник. Танцевали в основном медленные танцы в обнимку, тело к телу, щека к щеке. И вот, как-то в середине одного такого, с позволения сказать, танца молодые люди плюхнулись в кровать вместе и встали только утром. С этого момента они стали жить вместе, а через четыре месяца уехали в Грузию, домой к родителям жениха, чтобы сыграть большую многолюдную веселую свадьбу. По возвращению из Грузии молодым на работе предоставили в семейном общежитии комнату с большой площадью, и они перешли туда, довольные жизнью, страной, миром и всем человечеством. Однако вскоре, пока  Николай Габо не отработал на новом месте и года, у него начались проблемы с руководством СУ-2. А причина была в том, что в бригаду, где прорабом был Николай, перевели из другой бригады человека своеобразного, наглого и к тому же ленивого. Ему было лет сорок, но рассуждал он на уровне подростка тринадцати лет, так мало извилин было в его голове. И вот этот фрукт, когда хотел - приходил на работу, когда хотел - уходил, а во время самой работы вдруг, ни с того ни чего, уходил с рабочего места и без дела шлялся по объекту. На вопрос Николая, почему так делает, ведь другие же работают, он только ухмылялся и уходил от разговора. И так каждый день. Выяснилось, что этот нехороший работник по имени Прохор Кузьмич является зятем самого начальника строительного управления, женат на его сестре, и что этот рабочий уже четвертый год работает таким макаром, если его нахождение на объекте можно назвать работой, а в конце каждого месяца получает больше всех. Николай сказал в лицо Прохору Кузьмичу на собрании бригады, созванном для рассмотрения его поведения, что если он и дальше будет вести себя подобным образом, то Николай по нарядам закроет ему столько, сколько заработает. Народ посерьезнел. Прохор в очередной раз ухмыльнулся и пошел по своим делам - слоняться по объекту без дела. За месяц работы Прохор Кузьмич, может быть, положил одну тысячу штук кирпича. Поэтому Николай Габо и написал ему мизерную зарплату в размере тридцати двух рублей. Поднялся в управлении скандал. Вызвали Николая в партком, профком. Там он объяснил, почему закрыл такую зарплату. Парторг не был согласен с доводами молодого прораба. «Как на тридцать два рубля Прохор Кузьмич должен содержать семью? У него же двое детей и жена». Николай резонно отвечал, что об этом должен был думать сам Прохор Кузьмич и работать за двоих, чтобы иметь получку в сумме трехсот-четырехсот рублей.
- Нет, товарищ молодой специалист, о зарплате нашего народа должны думать и мы, коммунисты. На тридцать два рубля семья никак не сможет жить дружно и комфортно, - а потому предложил парторг вывести Прохору Кузьмичу достойную зарплату.
«Вывести» - это значит написать Прохорушке от фонаря полную зарплату. Николай отказался это делать. Пусть кто хочет, тот и делает. На отказ Николая парторг машинально, скорее даже в размышлении высказал:
- А мы-то думали, ты из Грузии, сделаешь как нам надо, а мы бы тебя поднимали, давали бы должности, да и сейчас вместо мастера должность прораба тебе поэтому дали.
На этом разговор закончился. Прохора Кузьмича перевели снова в другую бригаду, а Николаю стали предлагать отпустить его на все четыре стороны без отработки срока молодого специалиста. На это предложение после обсуждения с женой Николай согласился, и вскоре муж и жена были уволены из СУ-2 города Орла.
К тому времени Павлик тоже окончил вуз и был направлен в город Загорск, в поселок НИИРП, в научно-исследовательский институт резиновой промышленности. Павлик предложил Николаю приехать в Загорск и найти работу там. «Строители нужны везде, строят много во всех уголках большой, огромной страны. Будем вместе, а это лучше, чем жить в разных уголках великой родины». Николай с доводами брата согласился, и они с женой вскоре приехали в город Загорск. Однако была проблема с пропиской. Работы много, но нигде не хотели взять молодых специалистов и прописать. А в Москве и в Московской области в те советские времена не прописывали по желанию граждан. Только госучреждения в лице обкома и выше могли пригласить на работу и прописать человека. Потратив на поиски прописки больше месяца, Николай, в конце концов, согласился на предложение знакомой Павлика. Она работала в отделе кадров предприятия ЗЭМЗ - Загорского электромеханического завода, и она с первого дня предложила прописаться недалеко от Загорска, в Струнино, там прописка свободная, ибо город Струнино относится к Владимирской области, и прийти устроиться на любом предприятии Загорска и даже Москвы. А там посмотрите, жизнь сама подскажет, что делать дальше. Другого выхода не было, финансовые запасы Николая таяли изо дня в день, надо было срочно устроиться на работу. И они с женой устроились на ЗЭМЗ. Люда - в техотдел в отдел капитального строительства завода. А Николая взяли в отдел снабжения, начальником бюро, по должности он должен был заниматься снабжением стройки завода строительными материалами, а завод в то время строил два многоквартирных многоэтажных дома и здание нового цеха, плюс ремонтные работы и жилого фонда, и самого огромного завода. Работа на заводе и Николаю, и его жене понравилась, в коллективе их приняли с первых дней тепло, помогли найти комнату в наем и подешевле, и поближе к заводу, но коллектив не смог решить при всем своем желании вопрос с жильем и пропиской. На заводе лет пять надо было стоять в очереди даже на комнату в общежитии, и то с местной пропиской, а с владимирской пропиской надо быть минимум близким родственником директора крупного предприятия. А потому Коля, видя бесперспективность дальнейшей работы на ЗЭМЗе, начал подумывать о новом месте работы, где бы не только была прописка, но и комната, хотя бы в общежитии. Два готовых варианта у молодоженов Николая и Люды были. Можно уехать в Грузию, в Цалкский район, где к этому времени в районном центре Цалка начали открываться филиалы почти всех существующих в городе Тбилиси заводов, кроме табачной и конфетной фабрик. Второй вариант - поехать к родителям Люды в Пензенскую область, там тоже город небольшой, но можно устроиться и получить даже квартиру. При всех этих возможностях ни Николаю, ни Люде не хотелось уезжать от Москвы. Обучаясь в Москве, они оба так полюбили этот город, что не представляли жизни и работы вдали от Москвы. В Орел и то они согласились уехать из-за близости к столице, а сейчас вовсе и не предполагали от Москвы дальше, чем на пушечный выстрел отправиться. Пока муж и жена по ночам думали и рядили, как остаться работать поближе к столице, решение пришло внезапно и спонтанно. Николая Габо по линии райвоенкомата как офицера запаса призвали на десятидневные подготовительные курсы в город Александров, так как он был прописан в городе Струнино, который относился к Александровскому району.

Глава 13
Занятия проходили в Доме пионеров на улице Ленина, напротив знаменитого радиотелевизионного завода «Рекорд». Выйдя с занятий, Николай в перерыве стал изучать документы, прикрепленные на стене в коридоре рядом с учительской. Под документами стояли подписи и надписи директора Дома пионеров Эминова С.Г. Это была знакомая, джинисская фамилия. Николай сразу несказанно обрадовался: за тридевять земель встретить случайно земляка, односельчанина - это повод для большой радости. Коля знал, что Спиридон Георгиевич работает под Москвой, но конкретного адреса не знал. Чтобы не попасть впросак, Коля решил узнать у работников Дома пионеров, откуда родом их директор, а то мало ли… Фамилия Эминов на юге Советского Союза нет-нет да встречается. Узнав у гардеробщицы, что их директор молодой и родом из Грузии, Николай нашел директорский кабинет, постучал в дверь. Открыл дверь сам директор - Спиридон Георгиевич Эминов, односельчанин Николая и младший брат его одноклассника Марка Георгиевича, после окончания Бакинского военно-политического училища служившего в Советской Армии. Николай часто бывал дома в селе у Марка, поэтому знал хорошо Спиридона и всю их семью. Встреча двух односельчан была теплой и радостной. После объятий вспомнили парни село, односельчан, одноклассников - всех тех, без кого село не село, а потом перешли к расспросам и рассказам о себе, о своих делах и о своей жизни. Оказалось, что Спиридон работает здесь уже третий год. После окончания Коломенского педагогического института, что в Подмосковье, Спиридона послали учительствовать на село, в Пермскую область в деревню Мамино. Деревня была небольшая, школа малюсенькая всего-то несколько классов было. В младших классах, из-за отсутствия учеников, первые-четвертые классы учились вместе. В старших, в седьмых-восьмых, в каждом классе училось по несколько учеников. Колхоз на базе этой деревни три фляги молока возил на тракторе «Кировец» К-700 за триста километров на молокозавод, тратил солярки больше, чем стоила сама продукция фермы. И потому, не видя перспективы, молодой специалист, после отработки обязательных трех лет, вернулся в село, в Грузию, в Джиниси. Здесь дальний родственник, работник РОНО обещал устроить его в какую-нибудь школу в районе густонаселенном, где на очереди в любую сельскую школу стояли по несколько человек и ждали своих побед по пять лет. Однако дальний родственник оказался необязательным, и Спиридон, чувствуя, что в скором времени здесь не получит работу по профессии, в тот же год женился на местной красавице Касьяне, и молодая семья, взявшись за руки, уехала на просторы России попытать счастья. Приехав в Москву, а молодая супруга Касьяна тоже училась в Москве, и потому их тянуло в эти края, они вскоре нашли по рекомендациям друзей город Александров, приехали сюда и оба устроились на работу. Спиридон вначале устроился на станцию юных техников, а через полгода его перевели директором местного Дома пионеров, предоставили комнату в общежитии. А Касьяну взяли в отдел землеустройства района по специальности, так как она окончила столичный землеустроительный вуз. Своя комната в общежитии была такой желанной для молодой семьи, что им казалось, будто они приобрели весь мир. Раньше снимали комнату, и хозяйка, как нквдешник, каждое воскресенье приходила проверять, не сделали ли что-нибудь с комнатой постояльцы. Эта проверка унижала человеческое достоинство, но, скрепя зубы, они все это терпели и, кроме того, из небольшой своей зарплаты отстегивали хозяйке каждый месяц добрую ее часть. Теперь же полученная казенная комната сделала их настоящими хозяевами своего жилища. Никто не мог их выселить, конечно, при соблюдении законов и правил общежития, никто не мог осмотреть все углы комнаты и сказать: «Молодцы, все углы чистые», словно хозяйка комнаты была заинтересована больше, чем жильцы, в содержании жилища в чистоте и порядке. Своя комната - свое жилье. Это чувство может понять тот, кто сам скитался много лет по съемным квартирам, а потом приобрел свой угол и стал полноправным хозяином его, полноправным жителем этого населенного пункта. Перед ним уже могут открываться новые планы, новые цели - как дальше укорениться в этом селе, городе. Спиридон комнату эту получил несколько месяцев назад, чувства радости еще были свежи, а потому хотелось ему скорее поделиться новым серьезным праздником души перед своим односельчанином, показать свое новое жилище, новую жизнь, и он пригласил Николая домой немедленно, не дожидаясь конца занятий.
- Я возьму разрешение у вашего преподавателя, - успокоил он земляка, не желающего пропускать важные уроки по военной подготовке. Николай вежливо хотел отказаться, ссылаясь на то, что у них с женой встреча на вокзале, а потом небольшое дельце, встречу лучше отложить на другое время. На что Спиридон ответил:
- Хорошо, встретим жену твою, пойдем к нам пообедаем, а после работайте хоть до утра. Обед для всех есть обед - и для преподавателей, и для учеников.
Возразить было нечего и после занятий, около четырех часов дня, односельчане оказались на вокзале, встретили Люду и через десять минут оказались в новом доме Спиридона Георгиевича и Касьяны Поликарповны. Конечно, директор Дома пионеров, человек хлебосольный, пригласил бы своего земляка и знакомого в любом случае. Но причина показать комнату - самая существенная, самая весомая. Потому что своя комната - свой дом, своя мебель, своя посуда, все свое, и у каждой домашней утвари уже свои места. Это, что ни говори, великое дело для человека, только что вступающего на самостоятельный путь в этой жизни. Когда ты живешь в родительском доме, где есть и крыша над головой, и все, что с этим связано, заботы о крыше, укрывающей тебя от холода и дождя, заботы простые и человеческие от тебя далеки, и неизвестны подчас пути обзаведения этой главной, необходимой вещью на свете - ты спокоен, как горная скала. Потому что рядом, всегда, при любых ситуациях, родительские руки. Но когда ты вышел на большую дорогу жизни, выпорхнув из родительского гнезда, то в первую очередь стоит перед глазами двадцать четыре часа в сутки крыша, укрывающая тебя от дождя и небольшая площадь, куда можно поставить кровать и поспать. Потом, когда ты эти вещи приобретешь, хочется иметь еще больше, еще выше, еще краше. Когда Николай и Люда вошли в комнату земляков, то перед ними, уже сколько времени не имеющими своего угла, открылась следующая картина: «Джинисцы во дворце какого-нибудь помещика прошлого века». Настоящая многокомнатная квартира! Комната площадью примерно в двадцать квадратных метров была двумя новыми шкафами, один платяной, другой для посуды, разделена так, что получились комната и кухня. Входя, человек попадал в маленькую кухню из четырех квадратных метров, где стояли стол и вся мебель на четырех человек, видимо, с таким расчетом, что у них должны в скором времени появиться дети. Комната была оформлена прекрасно: на полу ковер всех цветов и радуг, на одной стене лесенкой прикреплены книжные полки, заполненные до отказа книгами, на другой, что напротив, в золотистых рамках большие фотографии Джинисских церквей - Святой Богоматери и Святого Георгия. Над фотографиями крупными буквами надпись: «Охраняется государством как памятник культуры».
Касьяна быстренько накрыла на стол, обед мужу она готовит всегда, и было в доме что налить, нет, не из бутылки, а из кастрюли, черпаком, и что положить. И разговор между земляками пошел о том, какой хороший город Александров, какие здесь добрые люди. Главное, до Москвы рукой подать, круглые сутки с перерывами в два часа отправляются в столицу и обратно электрички, продукты на неделю привези из Москвы и всегда будет у тебя в доме, что кушать. В Большой театр захотелось - пожалуйста, вот Москва, рукой подать, два часа и ты там, в Малый – садись в электричку, езжай. И потом, ведь во Владимирской области хитрить не надо: и прописать могут, и комнату дадут раньше времени, если ты покажешь себя на работе с хорошей стороны и нужным специалистом, рассказывали Спиридон и Касьяна и приглашали переехать сюда, а не мучаться в двадцати километрах отсюда, зная, что никто никогда там не пропишет и не даст хотя бы собачью конуру. Это Павлику, твоему брату, повезло. Его послали в Загорск по распределению. По распределению и в Москве могут прописать, а если так идти, шагами и желаниями свободного советского человека устроиться, на ферму скотником не возьмут с пропиской в колхозе, не находящемся на территории Московской области.
- На работу примут, если ты прописан во Владимирской области, - агитируя земляков переехать в Александров, говорили, перебивая друг друга, Спиридон и Касьяна - молодая чета Эминовых.
Николай с женой были в раздумьях, смотрели друг на друга, но ответить что-нибудь в данный момент не могли, вопрос этот окончательно решить можно только после всестороннего обсуждения дома, да и посоветоваться с Павликом надо, полагали они. Тем не менее, в предложении переехать в Александров было рациональное зерно. Во-первых, Загорск недалеко, брат будет всегда почти рядом, во-вторых, действительно, сколько можно думать, где прописаться, в конце каждого месяца отвозить хозяину за прописку деньги. Без проживания за прописку брали двадцать рублей, раз в неделю надо съездить к месту прописки получить почту и так далее. Словом, дополнительные ненужные заботы. При устройстве в Александрове все эти вопросы отпадали автоматически и, главное, открывались перед молодой семьей Николая Габо нормальные заботы советского человека: встать в очередь на жилье, работать ударно, чтобы сделать карьеру и поднять зарплату и так далее и тому подобное. Простые, людские, приятные заботы возникали перед молодоженами Николаем и Людой, а не искусственно взваленные на свои собственные плечи проблемы, из-за которых иногда аж голова кружилась, такие они были бесполезные, но обязательно требующие немалых финансовых и энергетических затрат. В тот день земляки долго сидели. Гости ушли, когда на улице стемнело. Уже выходя из общежития, где жили Эминовы, Николай с Людой продолжали восхищаться надежным, как танк, кровом земляков и мечтали иметь свою площадь, хотя бы втрое меньше, чем у Касьяны и Спиридона. «А что, - размышляла молодая чета Габо, - зачем нам большие хоромы. Детей, если они и будут в скором времени, можно и здесь воспитывать да растить, а там Бог милостив, какое-нибудь решение квартирного вопроса должно появиться». Люда даже высказала мысль, что она была бы на седьмом небе, если бы им дали комнату в общежитии размером с кухню Эминовых.
- Нам пока больше и не нужно, - закончила свое высказывание Люда. Чем больше они говорили о комнате Эминовых, а говорили молодожены об этом всю дорогу до Загорска и оттуда от вокзала до дома, а потом и дома до поздней ночи, молодые супруги Габо уже почти решили, что надо устраиваться на работу в Александрове. Со всех точек зрения, лучшего места им не найти. Близко брат Павлик, близко Москва, будет прописка, возможно, при хорошей работе можно получить и комнату, как Спиридон и Касьяна. Тем более что в городе развернуты большие строительные работы, тут строят и заводов много, и жилья много, и всяких других дел. Александров раньше Николаю не нравился, он здесь бывал несколько раз. А в первый раз попал года три тому назад, отправляясь на Клязьминское водохранилище. Проспал в электричке и доехал до конечного пункта поезда, до Александрова. Вышел из вагона по распоряжению работника вокзала и, о Боже! вся вокзальная площадь битком была забита тюками, мешками и прочими баулами и везде одни цыгане. Николай подумал, что город цыганский, наверное, раз здесь столько их. К слову сказать, рассказал Николай о цыганах и Спиридону. Тот засмеялся и сказал:
- Цыган здесь ровно столько, сколько и везде, но наши цыгане лучше всех, потому что многие, кого я знаю, а знаю я многих, живут так же, как и мы с тобой, оседло, постоянно, на всю жизнь. Тогда, видимо, их так много было потому, что переезжали откуда-то куда-нибудь.
Однако после встречи с земляком и разговора с ним, на сам город Александров Николай стал смотреть по-другому, словно другими глазами. Сейчас ему начинали нравиться все, кто жил здесь, кто ходил по улицам и вокзалам, кто отправлялся в столицу, кто приезжал из столицы. Всех одинаково в душе уважал и чтил, а потом даже стал хвалить в душе жителей за то, что недалеко от Москвы (а воздух в столице оставляет желать лучшего) александровцы нашли местечко, где и вода великолепная, и воздух чище, весь городок утопает в зелени. Не зря, наверное, Иван Грозный в свое время, всего-то несколько веков назад выбрал местом своего дачного поселения не Рублевку и не Барвиху, а именно Александровскую слободу, нынешний Александров. Встретившись с братом, Николай рассказал Павлику и о новых впечатлениях об Александрове, ибо о старом его отношении к городу брат знал, и о Спиридоне, и о том, что они с Людой намереваются найти работу в Александрове и переехать жить туда, раз такие трудности с пропиской и с жильем в Московской области. Павлик одобрил решение старшего брата, ибо в Александрове просматривался главный вопрос молодоженов, вопрос о жилье. Можно было и прописаться здесь, и получить комнату и квартиру. Хотя бы теоретически, ставили тут на очередь, а в Загорске даже и не заикались людей с владимирской пропиской поставить в очередь на квартиру. Кроме того, в Александрове можно было бы и купить при необходимости какой-никакой, но угол, где можно было бы в первое время ютиться. Правда, денег на покупку таких крупных вещей, как недвижимость, у молодоженов не было, но есть же родственники, друзья, знакомые. Можно некоторую сумму на время и в долг взять. Лезли в голову Николая и такие мысли - приобрести полдома в частном секторе за несколько тысяч рублей, а потом основательно подумать о своем квартирном вопросе.
Две недели понадобилось Николаю и Люде, чтобы рассчитаться на старом месте работы и устроиться на работу в городе Александрове. Николай Габо устроился в СМУ-5, а его жена Люда в отдел капитального строительства завода имени 50-летия СССР. СМУ-5 в городе Александрове в основном выполняло заказы двух крупных градообразующих предприятий – завода имени 50-летия СССР и телевизионного завода «Рекорд». Первый выпускал, между прочим, не только электронную продукцию, всякие там микросхемы и транзисторы, но и телевизоры - автомобильные и кухонные. Телеящички с небольшим экраном народ назвал кухонными. Что касается «Рекорда», то этот завод-гигант был известной кузницей радиотелевизионной техники большого государства СССР и выпускал самые безотказные радиоприемники и телевизоры. У Николая дома, в Грузии был радиоприемник АРЗ, который без капитального и текущего ремонта работал как новый с пятидесятых годов. На этих двух заводах работали шестьдесят процентов трудового населения города Александрова. А предприятия, которые создавались тут, как и СМУ-5, в основном выполняли заказы этих двух заводов. К приезду семьи Николая Габо в город Александров, эти два завода, создающие благополучие и стабильность в семьях большинства горожан, находились в самом расцвете сил. Здесь сам город, разделенный на старую часть и новые микрорайоны, Черемушки и ЦРММ, выглядел юным и симпатичным. Даже старинные бревенчатые кособокие избы-одноэтажки в старой части города сияли новыми красками, радовали глаз. И у каждого такого дома под окном обязательно лавочка, по вечерам занятая народом в приятных дружеских беседах. Поздними вечерами вахту на лавочках перенимали влюбленные пары. Было удобно сидеть в объятиях друг друга и вдоволь целоваться. В новых многоэтажных микрорайонах в каждом квартале во дворе домов была небольшая культурная площадка, где по вечерам организовывались танцы, а перед оными обязательная культурно-просветительная программа. Советская власть на такие программы была щедра и искренне желала свой народ просветить во всех областях. А потому на этих площадках, имевших и небольшую сцену, выступали лекторы самых разных наук и искусств, а также и текущей политики. К приезду молодой четы Габо в этот город, СМУ-5, организованное несколько лет назад, не имело своего общежития. Кстати, это управление создано было постановлением ЦК КПСС для организации и строительства на заводе имени 50-летия СССР спецкорпуса, который должен быть оснащен таким сверхсовременным оборудованием, что позволило бы за несколько лет нашу страну сделать законодателем моды в электронной промышленности в мировом масштабе, переплюнув в этом отношении японцев, идущих, в этом смысле, впереди - по слухам из некоторых капиталистических стран. Такого не может быть, если есть СССР. Во всех отношениях СССР должен быть первым, полагали старые люди, коммунисты, руководители огромного государства - немощные, больные люди в Кремле. И бросали они клич партийный, а народ верил и претворял все кличи партии в жизнь, мечтая уже почти век о хорошей, достойной жизни для простого трудолюбивого человека. Верили в дела и планы партии и коллектив СМУ-5, и недавно прибывший Николай Габо, занявший в этом небольшом коллективе должность скромную, но весьма важную - должность снабженца. Ему предложили заняться снабжением управления материалами, хотя все выполняемые заказы предприятия находятся на контроле в ЦК, стало быть, объект должен снабжаться «бери - не хочу». Однако даже доставка на место выданных материалов иногда требует таких неимоверных и героических усилий, что без работника усердного, терпеливого и сильного, молодого и грамотного проблемы эти не решить. А в результате нерешенных проблем - отставание коллектива СМУ от графика, и выговоры, и лишение премий начальников и членов коллектива. А потому попросили Николая Владимировича стать самым нужным человеком в данный момент и поработать снабженцем. Николай не выронил ни слова и, утвердительно кивнув головой, передал документы для оформления. Так Николай Габо стал полноправным членом коллектива СМУ-5 и претендентом на комнату в общежитии, которого коллектив не имел. Однако ему помогали, вернее сказать, СМУ-5 в этом вопросе было связано договорами и с заводом имени 50-летия СССР, и с заводом «Рекорд», которые имели богатый фонд общежитий и семейного типа, и несемейного. Чете Габо обещали на работе комнату в общежитии, но срок не указали, а потому вопрос жилья был самым острым для молодоженов, и нужно было срочно найти по найму жилье в Александрове или же остаться пока в Загорске, где они снимали частный дом. Николай полагал, что ему в скором времени предоставят обещанную комнату, месяц-другой можно пожить и здесь, не обязательно в Александрове искать жилье. Работают же александровцы в Загорске и каждый день ездят сюда. Мы чем лучше их? Так и было решено. Пока молодожены в Александров ездили на работу, а спать возвращались в Загорск. И чтобы ускорить получение ордера на вожделенную комнату в общежитии, Николай не жалел себя, работал как вол, не считаясь ни со временем, ни со своими потраченными деньгами на поездки по городам и весям огромной и великой страны. Да, да, в Советское время командировочные за сутки оплачивали в размере двух рублей шестидесяти копеек. А командированный в другие города и поселки иногда тратил намного больше, например, проезд в городском транспорте не оплачивался, такси почти тоже. Потому что оплата такси требовала отдельного приказа по предприятию, и нужно было иметь договор с таксистом. Договор с таксистом можно было состряпать, но на предприятии не было приказа, чтобы не дразнить своих всех командированных. А то возьмут они и на такси будут кататься. Это не по-советски. Советский человек должен всего добиваться с превеликим трудом, ездить по городу на общественном транспорте и питаться в забегаловках. А если этот советский человек приличный, ну в смысле одеваться и должности, то он должен был кумекать, как сделать, чтобы ему на такси ездить и в ресторане обедать. Этот «приличный» человек должен был подумать о воровстве из государственной казны необходимых для нормальной жизни даже в течение нескольких дней средств. Но это могли делать люди с высокими должностями, а такие работники, как Николай Габо, могли только тратить свои деньги или же жить в буквальном смысле впроголодь, чтобы выполнить задание руководства предприятия, а так как предприятия принадлежали государству - задание государства. Вот почему старательность Николая Габо вскоре была оценена коллективом снабженцев. В кулуарах стали хвалить Николая Владимировича за добросовестный труд. «А ведь этот парень устроился всего-то два месяца тому назад на это предприятие» - говорили в коллективе за спиной нового инженера-снабженца строительного управления. Более того, «этот не ленится лишнюю пару обуви об асфальт обдирать и по предприятиям ходить и находить внефондовые материалы» - слышал про себя краем уха Николай Владимирович. Действительно, молодой инженер-снабженец больше доставал для строительного управления внефондовых материалов, чем получали по фондам, тем самым резко сокращал простои и героические усилия руководства предприятия по выбиванию и доставанию товаров, без которых не обходится ни одна стройка в мире. В советское время все было в дефиците, чтобы найти или достать обыкновенные строительные материалы для простой обыкновенной стройки, нужны были большие, неимоверные усилия и руководства, и снабжения, и всего коллектива. Ни одно предприятие, кроме, наверное, военных, в достатке этих кирпичей, досок, гвоздей и цемента, не говоря о плитах перекрытия и фундаментных блоках, а также свай не получало. Услышав, хоть и краем уха, положительные отзывы о своем труде от некоторых сотрудников коллектива, Николай решил как-то ускорить получение комнаты в общежитии, или, получив отказ, подумать о дальнейшем решении своего квартирного вопроса. Ибо оставаться дальше так, как сейчас, в подвешенном, неопределенном состоянии уже мочи нет. Слово «дадут» означает, что могут дать и через тридцать, а то и сорок лет, если дадут, конечно. Вот люди говорят, бывает, даже комнату в семейном общежитии всю жизнь ждешь, а иногда и не дожидаешься. Такая перспектива не может радовать ни одного нормального человека. А потому Николай решил действовать. Он написал заявление об увольнении и подошел к замначальника управления по снабжению для визировки. Тот, прочитав поданную бумагу, расширил глаза в удивлении и, подняв взгляд на стоявшего рядом сотрудника, по-отечески, ласково спросил:
- Что случилось, Коля? Ты же недавно устроился.
Николай ответил:
- Понимаете, Константин Степанович, тяжело стало жить, вернее, негде жить. Жена беременна, ждем ребенка. Живем в комнате в Загорске, хозяйка дала срок в течение трех месяцев найти другое жилье - приезжает ее сын с семьей с Севера. Я по вечерам, после работы, по городу хожу и не могу найти комнату. Как только говорю, что нас трое с маленьким ребенком, все закрывают двери, словно бегут, как черт от ладана. «Нам с ребенком не нужны постояльцы…» Поедем домой, в Грузию, там есть дом, можно жить, как все люди…
Константин Степанович, человек в летах, нахмурив брови, слушал молодого нового сотрудника и вдруг перебил его:
- Была бы комната в общежитии, остался бы?
- Да, конечно, - ответил Коля. - Была бы шестиметровая комната, и то не уехал бы никуда.
- Хорошо, Николай Владимирович, дай мне время, я посмотрю, что можно сделать. Очередь на общежитие - ой, мама, кричи караул! Но ничего, ты же молодой специалист, может что-нибудь и выйдет, буду добиваться для тебя отдельной комнаты. Хороший ты парень, Коля, не хочется без тебя выполнять задания партии и правительства.
Николай поблагодарил замначальника, спросил, когда прийти, но тот ответил, что вызовет сам его, и, попрощавшись, вышел с большой надеждой в душе, что скоро он окажется в своей собственной комнате. Однако прошло еще два месяца, никто о нем, простом и скромном инженере-снабженце, не вспомнил. А положение Николая Габо было действительно незавидное. Вот-вот должна была рожать жена. И надо было срочным образом освободить жилье, оставалось всего две недели в его распоряжении. Николай решил напомнить Константину Степановичу вновь о себе и решить окончательно. «Или дают ордер, или не дают» - возмущался про себя Николай Габо. Черкнув снова прошение об отставке, Николай Владимирович постучался в кабинет замначальника по снабжению и, не дождавшись ответа, открыл дверь. Константин Степанович разговаривал по телефону. Повернув голову в сторону входившего, кивнул головой в знак приветствия и показал глазами сесть напротив. Николай так и сделал, держа в руках свое заявление.
- Ну, что скажешь, Коля? В Москве, завод ЖБИ номер три дает сорок штук плит перекрытия, шестерок, съезди завтра туда, оформляй и надо срочно вывезти, дали нам два дня на все это, если не вывезём, отдадут другим.
- Хорошо, Константин Степанович, - сказал Николай и протянул ему свою просьбу, изложенную на бумаге. Константин Степанович прочитал переданную бумагу и спросил:
- Что случилось, Коля? Ты же недавно устроился.
Николай, вспомнив прошлый свой визит к этому человеку: тот же вопрос, высказанные те же, аналогичные слова, остолбенел, словно его обухом по голове ударили.
- Склероз или старческий маразм у него? - подумал он. - Наверное, подпишет, - размышлял далее Коля. - Ну и черт с ним, найду в другом месте работу, лишь бы лошадь была, хомут всегда найдется…
Но в это время Константин Степанович, вдруг вспомнив Николая Габо, словно был во сне, произнес:
- Николай, я почти выбил тебе комнату, обещали через неделю принести ордер. Будешь жить в общежитии завода имени 50-летия СССР. Я разговаривал с Петром Николаевичем Белецким, директором этого завода, он выслушал и сказал, что надо такому парню дать комнату. Иногда некоторые так хорошо работают, что выполняют, как стахановцы, годовые задания за месяц. Таких работников надо ценить и постараться обеспечить жильем, сказал он. И тут же дал команду Валерию Ивановичу Казакову, заму по быту, устроить тебя в семейном общежитии. Так что, Коля, забери свою писульку обратно и через неделю заходи ко мне, напомни, а то могу и забыть. Я же не такой молодой, как ты. Проживешь с мое, поймешь, как с годами тяжело становится вставать, садиться и помнить.
Обрадовавшись такому обороту дела, Николай взял бумагу назад и, попрощавшись, вышел, изменив сразу мнение о Константине Степановиче.
- Все-таки он нормальный человек, - подумал про себя инженер-снабженец. - Что касается забывчивости, то это человеческая черта, может, и вправду забыл, - подумал про себя о заместителе начальника Николай и в приподнятом настроении направился к себе в отдел.
Прошло еще три недели. Николай Габо, сделав последний визит к Константину Степановичу, наконец-то получил в руки мечту свою в виде небольшого листка, называемого ордером на получение комнаты в общежитии. Николай и Люда в тот же день после работы направились в общежитие, посмотрели свое будущее жилье. Комната была небольшая, квадратов двенадцать, обои на стенах поцарапаны, линолеум на полу рваный, краска на двери с внутренней стороны и на единственном окне шелушилась, превратилась в кружочки и держалась на честном слове, в некоторых местах рамы окна были лысыми, виднелся другой цвет краски. Комендантша сказала, что через несколько дней сделают косметический ремонт и можете въезжать в свои хоромы.
- Если торопитесь, сделайте сами ремонт, мы заплатим, - предложила молодая комендантша многоэтажного общежития.
Новые жильцы согласились на ремонт: все-таки свое жилье, сделаем от души, не стыдно будет потом жить в комнате. Через день наступали выходные дни, можно будет приехать из Загорска и взяться за ремонт, решили молодожены. Более того, договорились с комендантом приобрести и обои, и линолеум в Москве, в хозяйственных магазинах, принести чеки и отчитаться. Все-таки в Москве, если постоять в очередях, можно приобрести красивые отделочные материалы, был уверен Николай Владимирович. В студенческие годы, занимаясь некоторое время спекуляцией, он убедился, что в советские магазины иногда подбрасывают импортные красивые вещи. Пусть это будет обувь, одежда, еда, или даже хозяйственные товары, и они достаются тем, кто днями стоит у отделов больших универмагов или у магазинов и ждет момента выбрасывания на прилавки, или же надо было иметь в этих сферах свою лапу. Николай точно знал, что если пожертвует несколькими часами сна и с ночи поедет в Москву и будет стоять у дверей хозяйственного магазина, то обязательно приобретет приличные обои и красивый линолеум. Даже краску можно купить импортную. Наша краска не улыбается, тусклая и словно нахмуренная от невеселой жизни, а у этих буржуев краска живая и вечно смеется, даже от приятности хочется и самому посмеяться и улыбнуться. Словом, после ухода от коменданта общежития, было решено семьей Николая Габо в субботу приобрести материалы, а в воскресенье заняться вплотную обновлением стен, потолков и пола своего жилища. Эти заботы были очень приятны молодой семье. Кстати, надо сказать, что супруги решили, что, в связи с беременностью Люды и невозможностью стоять в длинных очередях, она займется подготовкой комнаты к ремонту. Люда не хотела сидеть дома в Загорске, а решила приехать в Александров отодрать от стен обои и, по возможности, соскоблить краску на окне и на двери. Как запланировали молодые люди, так и сделали. В результате, в наступившее воскресенье, часов в двенадцать ночи ремонт комнаты был закончен. Всё внутри радовало глаз - и пол, и потолок, и красивые цветные обои на стенах. Теперь стояла задача приобрести для своего дома мебель и прочий домашний скарб. Молодожены после долгого обсуждения решили приобрести диван-кровать «Малютку», чтобы днем места мало занимал, холодильник, шкаф платяной, детскую кровать, обеденный стол-шкаф и добавить немного посуды к имеющемуся минимуму - чайнику, кастрюле, нескольким тарелкам да вилкам. Был составлен список нужных товаров. Некоторые вещи после обхода магазинов города были куплены на месте, в Александрове, а за диваном «Малютка» и холодильником «Минск», дефицитными товарами того времени, Николай ездил в Москву несколько раз. Почти три субботы посвятил этому приобретению хозяин новой, двенадцатиметровой по площади, комнаты. Все эти приобретения, все эта мебель и посуда людям, не имевшим своего угла, казались самой настоящей роскошью. Все-таки будешь спать и сидеть на собственном диване, в собственной комнате, и есть и пить будешь, доставая из собственного шкафа свой собственный настоящий граненый стакан, тарелку да вилку. Словом, не нужны по большому счету человеку дворцы и замки. Самая настоящая роскошь - это тот минимум вещей, которые нужны ему для нормальной жизнедеятельности. Так думали молодые люди Николай и Люда и расставляли с любовью, с чувством и перекурами свои вещи по своему жилью. С правой стороны двери поставили шкаф платяной, а напротив, с левой стороны двери, обустроили небольшую кухню: шкаф-стол, над столом к стене прикрепили полки для посуды и прочей мелочи. Дальше от шкафа по стене пристроили небольшой журнальный столик, на него поставили телевизор, а далее - детскую кровать для будущего своего чада. С левой стороны после небольшой кухни к стене был приставлен диван « Малютка», а дальше Люда пристроила небольшой женский уголок - крохотную тумбочку с зеркальцем. К тому же на оставшейся поверхности тумбочки Люда разложила свои крема и помаду, и получился настоящий роскошный трельяж. Молодожены к этой своей комнате относились с каким-то трепетом, можно сказать, влюбились в нее с первого взгляда после обустройства. Часами они рассматривали все содержимое крохотного жилья, фотографировали купленным для этого случая фотоаппаратом и, перебивая друг друга, восклицали, что комната им попалась уютная, просторная и теплая. Такого жилья, видимо, в этом общежитии, да и в других нет. Более того, даже если семья будет состоять из четырех членов, философствовали молодожены, то этой площади достаточно для нормальной жизни. Пока дети маленькие, можно найти детскую двухъярусную кровать, а когда вырастут - добавить одну такую же комнату, и ты будешь жить, как помещик в старину, в тепле и в роскоши, рассуждали новые жильцы двенадцатиметровой комнатенки общежития на улице Свердлова. Словом, не комната, а замок, зимний дворец, белый и красный дом, вместе взятые. О приобретении Николай и Люда сообщили по телеграфу родителям, в Грузию и Пензенскую область. Люда даже поделилась своей радостью с подругами-однокурсницами, с которыми поддерживала связь. Шутка ли! Такая большая радость, такой великий праздник! И, как положено, праздник этот, комнату молодожены «обмыли», как говорится, до последнего квадратного миллиметра. Пригласили Спиридона Георгиевича с Касьяной Поликарповной и устроили самый настоящий пир, с музыкой и танцами.
И началась новая жизнь у молодой семьи под своей собственной крышей. Крыша была крохотная, но какую уверенность в завтрашнем дне давала она двум любящим сердцам, которые вот-вот ждали пополнения в семье. Есть сейчас где родить своего ребенка, где кормить и где воспитать. Все происходит, как у людей, рассуждали хозяева нового небольшого жилья и радовались этому событию, как малые дети, получившие от родителей новые сандалии взамен старых рваных.

Глава 14
Не успели молодожены порадоваться, как следует, своему шалашу, где, как известно, с милым всегда рай, получили новые жильцы общежития недобрую весть из Грузии. В телеграмме из Джиниси было сухо написано: «Приезжайте, умер отец». Такую же телеграмму получил Павлик. В тот же час братья, созвонившись, отправились домой в Грузию. Люда уже к этому времени была в декретном отпуске, оставались считанные дни до родильного дома, а потому и речи не могло быть об ее отъезде в далекую солнечную республику. По дороге домой братьев волновал вопрос, почему отец ушел из жизни так рано, вроде никогда не болел, всю жизнь работал, вел активную для рабочего человека жизнь. Не отставал от других во всех совхозных работах, любил косить - был первоклассным косарем, а в последние годы работал на ферме, чтобы перед пенсией получить хороший заработок и потом, соответственно, приличную пенсию. Хороший и постоянный, круглогодичный заработок можно было в селе иметь только на ферме да еще в аппарате совхоза (несколько лет назад колхоз села Джиниси был реорганизован в совхоз), если был ты на какой-то должности и, соответственно, выходя на пенсию, получал хорошие деньги в размере ста двадцати рублей в месяц. Это оклад молодого специалиста тех советских времен. Владимир Ильич в последнее время часто даже хвалился перед друзьями:
- Вот посмотрите, еще два года «проучусь» и буду получать каждый месяц по сто двадцать рублей, как Антип Михайлович, учитель русского языка и литературы.
Друзья смеялись и замечали:
- А чего так долго учился, Володя, двоечником был, что ли?
- Не-е-т, - отвечал он, - студентки были слишком хорошие и преподаватели. От коллектива не хотел оторваться, потому долго учился.
«Что же могло случиться, что даже мама ни разу не сообщила, что отец болен, - размышляли братья. - Ведь если серьезно заболел отец, можно было его привезти сюда, в Москву, показать большим специалистам, врачам-светилам. Почему мама этого не сделала, почему она не сообщила? - возмущались братья. - Не может быть, чтобы московские врачи не могли помочь отцу, если у него обнаружили внезапно какую-нибудь опасную и тяжелую болезнь» - рассуждали братья, каждый про себя, улетая домой на самолете рейсом Москва-Тбилиси.
Скоропостижная смерть отца глубоко потрясла Николая и Павлика. Вспоминали отца, переворачивая много фотографий из его жизни с того дня, когда дети стали помнить картины только что начинавшейся жизни. Глаза братьев наливались слезами, приходилось отворачиваться и вытирать первые мужские слезы, навернувшиеся на глаза из самых глубин сердца по причине ухода из жизни родного и дорогого человека. «Все-таки рано ушел отец» - с сожалением признавались братья в разговоре друг с другом. И шестьдесят полных лет не прожил он на этом свете. Всю жизнь с матерью вместе, рука об руку, трудились от зари до зари с одной лишь мечтой - выучить своих детей, дать им высшее образование, вывести в люди. Только-только свою мечту они претворили в жизнь, выучили всех своих детей в институтах и техникумах. Дети стали уже самостоятельными, начали обзаводиться семьями, был женат Николай, старшая сестра Маргарита тоже вышла замуж, на очереди был Павлик - собирался в восемьдесят четвертом году расписаться. Его девушка оканчивала МИСИ в этом же году, а потому свадьба Павлика должна была состояться после получения его невестой диплома. Кстати, невеста была из Цалкского района, из соседнего армянского села Кущи, самая красивая армянка, с которой Павлик познакомился случайно в институте на втором курсе. С тех пор молодые люди дружили, любили друг друга и собирались создать новую ячейку советского общества. Теперь уже, в связи со смертью отца, Павлик пышную свадьбу не устроит, придется праздник создания новой семьи отметить без музыки, без танцев и тамады. Соберутся близкие жениха и невесты и пожелают долгого семейного счастья. Мало, мало прожил отец. Что такое шестьдесят лет для человека? Тем более для отца, который любую работу делал быстрее и проворнее молодых. Да и выглядел он не старым человеком. При полном параде, намытый, выбритый - не больше сорока восьми лет давали отцу незнакомые люди. А однажды, в последний приезд Николая домой после окончания института, они с отцом, по настоянию старшего сына, отправились в районную поликлинику проверяться, что-то кашлять начал отец часто. Проверив, врачи сказали: «Володя, твое сердце работает, как у молодого человека лет двадцати пяти, а курить тебе надо бросить, или же резко сократить количество». На что отец ответил: «Спасибо за совет, бросить курево у меня пока в планах нет. Но постараюсь немного меньше употреблять». Отец уже три пачки «Примы» стал в день опустошать. Это было, конечно, неправильно. Николай настаивал, попытался убедить, что люди умирают не только от сердечных заболеваний, но и от заболеваний печени, легких и других органов, а у курящего столько пачек в день человека легкие не могут быть в порядке. Однако отец на все эти пожелания и советы врачей и детей собственных смотрел сквозь пальцы и делал так, как хотел и считал нужным. А курил он, действительно, с каким-то смаком, ни одного кружочка дыма не выпускал зазря, затягивался так, что весь дым проходил через легкие. Николай догадывался, что причиной смерти отца должны быть его легкие, вспомнив рассказ отцовский о том, что как-то в шестидесятые годы, находясь на калыме в Новокузнецкой области, он простудился и две недели лежал в больнице с воспалением легких. Врачиха еще тогда сказала: «Володя, вам нельзя курить, вы обязаны бросить курить, иначе вы умрете раньше отведенного вам Богом срока». Тогда отец вылечился, ему стало хорошо, на месяц бросил курить, а когда выписался, вновь потянулся за своими сигаретами. Он курил всю жизнь сигареты, папирос не курил, «Прима» и «Ароматные» были его любимыми сигаретами. Когда появились фильтры на сигаретах, отец попробовал и сразу отверг: «Лучше не курить, чем курить с фильтром, главные составляющие дымовой завесы не попадают в твой организм и ты не чувствуешь ни сытости, ни кайфа. Зачем тогда курить, если из ушей дым не идет колечками в небо. Ты видел, как в деревнях из печных труб дым змеей извивается в небо, так и у куряки - из ушей, из носа и изо рта должен небо коптить голубой дымочек».
Через два с половиной часа после вылета из аэродрома Внуково самолет рейса номер девятьсот двадцать три совершил посадку на аэродроме города Тбилиси. Отсюда на такси братья отправились в родное село Джиниси и через два часа, так как дорога была сложная - спуски, подъемы, повороты, они наконец-то оказались дома. Народу во дворе было много, в селе не так, как в городе - умрешь и свои близкие и несколько соседей хоронят, в селе по-другому, по-человечески, по-людски - и соседи и односельчане, и родственники и не родственники, и даже твои бывшие враги, если они у тебя есть, стараются искренне часть горя, свалившегося на твои плечи, переложить на свои. Во-первых, тебя и твою семью не оставляют одних со своим горем. Со дня смерти и до похорон и еще до сорокодневки вокруг тебя и твоей семьи люди, которые помогают в хозяйстве, стараются облегчить твою нелегкую ношу, занимают разговорами, чаще рассказывают о своих бедах или о бедах других, почти не сравнимых с твоим горем. Послушав такие рассказы, тебе действительно становится чуточку легче, постепенно привыкаешь к мысли, что человек смертен, и что находится эта смерть и рядом с тобой тоже, а не гуляет только по чужим дворам. Такое участие односельчан друг к другу бесценно, вот это чувство и есть настоящий человеческий капитал, вот эти отношения и отличают нас, людей, от всех остальных живых существ, а не только разум. Разумом обладают многие животные, сейчас это уже доказано.
Когда братья Николай и Павлик появились во дворе своего дома, то народ, а было в середине дня человек сто, обступил вновь прибывших. Обняли, принесли соболезнования, а потом некоторые стали их провожать до комнаты, где лежал гроб с телом Владимира Ильича. Ефросинья Андреевна, сестры и все другие родственники сидели вокруг гроба с горящими у изголовья свечами и рассказывали о пройденной жизни Владимира Ильича, но когда старшие дети покойного вошли, то тут же душераздирающий плач пронесся по дому и даже через открытые окна был слышен на улице. У Николая и Павлика, стоявших у изголовья отца и неподвижно смотрящих на лежащего родителя, который выглядел как живой и казался даже немного насмешливым, слезы текли в два ручья. У некоторых присутствующих глаза тоже увлажнились, особенно у стариков и старух. Они виновато отворачивались, доставали платки носовые и медленно вытирали навернувшиеся на глаза слезы. Так продолжалось около двадцати минут, а потом старшие, кто хорошо знает порядок поведения в таких горестных ситуациях, вывели деликатно братьев на улицу и стали задавать вопросы, не касающиеся смерти отца. Был задан вопрос, мол, ребята, вы там поближе к Кремлю находитесь, не знаете, почему в очередной раз коммунисты избрали генсеком партии и руководителем государства старого и больного человека, Константина Устиновича Черненко, нельзя было какого-нибудь из молодых на эту должность поставить. Ведь видно же: человек болен серьезно, и старый, немощный очень, еле-еле ходит и через силу слово молвит. Николай и Павлик пожали плечами, еще не оправившись от своих тяжелых впечатлений после увиденного гроба с телом родного отца. На вопрос ответ поступил от других, которые находились рядом, сидели на временно устроенных из строганых досок скамейках. В разговор вмешались еще некоторые, и проблему стали обсуждать со всех сторон и со всех точек зрения. Главное было достигнуто - сыновей Владимира Ильича отвлекли от тяжелых и горестных размышлений. Кроме того, всем народом можно и истину по поводу поступков членов ЦК КПСС разгадать. Какую такую цель ставили партийцы, избирая генсеком Великой державы тяжело больного и старого человека? Краем уха слушая эти разговоры, братья только что заметили во дворе своего дома заготовленные базальтовые камни, армянский туф, из которых в этих местах строят дома, песок и щебень. Сыновья сразу догадались: отец планировал стройку. Николай даже вспомнил в прошлый его приезд разговор отца о том, что надо дом перестраивать, на три семьи он мал уже. На вопрос Николая, зачем его строить, разве мы с Павликом из Москвы приедем сюда, отец ответил: «Никто не знает, что может быть завтра в мире, а здесь и воздух чист, и вода прекрасная, места искать лучшего не надо, да и предков уже сколько поколений похоронено в этих краях. Будет дом, всегда можно при необходимости вернуться в отчий край». Николай попытался вставить слово, что, по большому счету, наши отчие края в России, а не здесь. На что ответил отец: «И эти края наши, мы с грузинским народом живем душа в душу уже несколько веков, делить нам нечего, мы уже давно одним народом считаемся. Ближе нас к ним в округе никого нет, и ближе их нам, русским людям, в округе тоже никого не вижу. У нас и культура единая, и мечты одинаковые, и образ жизни идентичный, не говоря о религии, которая имеет огромную объединяющую силу. Ты же видишь, мы в церковь одну и ту же ходим с грузинами. Почему эти места считаются не нашими?» Николай тогда отца не стал отговаривать по поводу его планов строительства нового дома. Было бесполезно. Выглядел он хорошо, ни на что не жаловался, правда, по-прежнему много курил, значит чувствовал себя превосходно. Больной человек курить много не будет. Кстати, и от стакана не отказывался. На столе у него всегда графин прозрачного, как слеза, самолично изготовленного из ячменя продукта был. А остальной товар хранился в подвале, в прохладном месте. Причем у него продукт этот всегда и весь был первого сорта, дважды перегнанный. Отец хвастался: «Вот что за фрукт этот Ваня Алмазов, пригласил в гости и стал угощать кислятиной: ни градусов, ни вкуса, бурда прозрачная. А сам пьет, знаю точно, первый сорт, не отличишь от магазинной водки. Не понимаю людей, которые хотят угостить односельчан и бурду подсовывают. У меня продукт идентичный для всех - и для друзей, и для себя, и для подарка. Не держу я продукт этот разносортный и не делю я людей на хороших и на плохих, чтобы угощать их разными товарами». По виду отца, по его движениям, работоспособности, планам и мечтам никто не мог подозревать, что через несколько лет его не станет. Кстати, догадки Николая подтвердились, отец действительно ушел из жизни из-за болезни легких. Всего месяц болел человек, не полежал даже в больнице, в районе. Просто не стал ходить на работу, чувствовал себя плохо, немного осунулся, и появились большие круги под глазами. «Ничего, - говорил он родственникам, друзьям и жене, - вот отдохну неделю-другую и все образуется. Не раз уже так бывало со мной. Работаем без отдыха, потому и организм не выдерживает. Ему нужен небольшой техосмотр и отдых». На этот раз Владимир Ильич просчитался, и целого месяца не отдохнул, на двадцать восьмой день лег спать и не проснулся. Вскрытие показало, что у него был рак легких, последнюю стадию, с метастазами, он перенес почти на ногах. В последний путь Владимира Ильича проводили достойно, по всем христианским православным правилам и канонам. Устроили поминки обильные, на могиле установили гранитный памятник с портретом усопшего, обнесли могилу оградой. Через несколько дней после похорон, когда дети заговорили об отъезде в свои города, где они жили, трудились и учились, встал вопрос, как поступить с матерью. Забрать ее с собой или оставить пока здесь? Что делать с живностью - родители держали двух коров, несколько десятков овец, да и двух свиноматок с десятками поросят можно было увидеть в хлеву покойного трудяги, Владимира Ильича. На семейном совете было решено: мать Ефросинья Андреевна пока остается дома. «Пока отец лежит здесь, я буду жить тут, рядом» - заявила она, и дети замолчали. При необходимости ей вызвалась помочь по хозяйству Маргарита Владимировна, старшая дочь, которая была замужем за авранлойским парнем, работавшим в райцентре прорабом дорожно-строительного управления, был он инженером-строителем. Сама она преподавала в Авранлойской средней школе в начальных классах. Жили они хорошо, имели собственный «Жигуленок», а потому могли навещать мать почаще. Все остальные дети покойного Владимира Ильича находились за пределами республики Грузии, в России. Сыновья, как известно, под Москвой, а младшая дочь Катя - в Ленинграде. Такое решение семьи покойного Владимира Ильича давало возможность им не распродавать по дешевке всю живность. Все-таки родители много труда вложили в обзаведение и уход за имеющимися в распоряжении семьи домашними животными. Интересный разговор произошел без главы семьи по поводу приобретенных строительных материалов. Правда, базальтовых камней в округе, особенно в горах, не счесть, сколько хочешь, привози. Денег стоят перевозка и труд. Но разве это не деньги? Поэтому вся семья, мать и все дети, кроме Николая, предлагали продать заготовленные строительные материалы и похоронить идею строительства нового дома, так как оно без отца теряет всякий смысл, и денег пока в это дело вложено не так много. Действительно, сюда жить никто не приедет из России, и денег не так много потрачено, а имеющийся дом вполне устроит всех живущих в нем. Николай же был против этого решения и считал, что будет неправильно перед памятью отца не выполнить его планы и мечты. Как же мы будем выглядеть перед людьми, когда начнем продавать строительные материалы? Что подумают односельчане? «Неужели из четырех детей Владимира Ильича не нашлось ни одного, который выполнил бы волю отца» - подумают люди.
- Новый дом отцу не нужен уже, новый дом нужен живым, а потому, чего бы мне ни стоило, я буду выполнять волю отца и построю такой дом, какой он хотел, даже если вы не будете помогать, - заявил Николай, и все стальные опустили головы, не стали перечить старшему сыну и старшему брату. - Пусть мы не приедем жить сюда, - продолжал Николай, - но здесь мы родились, мы здесь выросли, все наши родственники тут, могила отца тут. Я до сих пор, с кем бы ни познакомился, своим почтовым адресом называю этот адрес, этот дом. Мы будем приезжать сюда, пока мы живы, а потому лучше в хорошем просторном доме жить, чем со своими семьями ютиться, даже приезжая на неделю, в небольших, тесных, невысоких комнатах. Ведь и отец понимал, что, может, мы не будем постоянно жить тут, но этот главный дом, говорил он, когда захотите приехать, всегда у вас у всех будут на каждую семью отдельные комнаты. А я посмотрю на вас, на ваших детей, моих внуков и буду гордиться вами и радоваться этой жизни.
Словом, решено было построить новый дом. У отца был даже проект нового дома. Мать принесла чертежи и рисунки отца, положила на стол и сказала:
- Вот какой дом отец ваш хотел для вас строить. По вечерам брал он эти листки и рисовал да рисовал. Показывал мне и говорил: «Вот какой дом надо строить, Фрося. С несколькими отдельными входами, чтобы каждая семья наших детей имела свой угол и отдельный вход и выход. Когда у каждого имеется отдельный вход и выход и свой угол, родственники живут дружнее, чем когда у них многое общее. Помнишь, Фрося, говорил он, когда мы с братьями жили здесь, какие неприятности были между нами из-за тесноты пространства жизни. А будут у каждой семьи свои входы и свои отдельные выходы, да отдельные комнатенки с кухнями - все будут довольны, и для скандала не останется повода.
Дом этот на рисунках отца выглядел красивым и очень большим, почти в полтора раза больше, чем нынешний, двухэтажный и немаленький. В существующем доме окна были поменьше размерами, чем в новом предполагаемом доме, длина была короче и вход один, да высота второго этажа не устраивала на сегодняшний день. По чертежам покойный Владимир Ильич планировал длину двенадцатиметрового дома довести до шестнадцати в чистоте и сделать четыре отдельных входа и выхода. Лестницы на второй этаж сварганить планировалось с улицы. В этих краях такие лестницы - с улицы - строили сплошь и рядом. Таким образом, Николаю нужно было, по сути, увеличить размеры окон да на ширину одной комнаты продлить длину дома, и получался, после постройки и завершения всех строительных работ, дом длиной в шестнадцать метров в чистоте и десять в ширине, то есть на каждое чадо свое Владимир Ильич мечтал приготовить по четыре комнаты: две на первом этаже, две на втором. Николай решил пока не трогать окна и не заниматься строительством лестниц на четыре входа и выхода, а, добавив комнату по длине и подняв высоту второго этажа на полметра, перекрыть крышу единую и потом дом законсервировать. Все остальные работы, включая внутреннюю отделку, завершить тогда, когда будет время, через несколько лет, не торопясь, с чувствами и остановками. Правда, чтобы дом выглядел снаружи единым строением в архитектурном смысле, Коля планировал поставить окна, двери на вновь достроенной части и отштукатурить ее под шубу снаружи, как старые стены. Все эти работы Николай Владимирович предполагал начать в следующем году, к годовщине отца. Вызвался помочь и Павлик.
- Приеду с тобой и я, - заявил он.
Маргарита жила поблизости, поэтому и она предложила вместе с мужем помочь в этом непростом деле. В непростом потому, что все, или вернее, его основные исполнители жили в России, работали там. Как практически должны были они выполнить этот объем работ, не представлял даже сам зачинщик всех этих начинаний Николай Владимирович Габо. После своего заявления на семейном совете, что собирается претворить в жизнь мечты отца, он стал серьезно подумывать над тем, как это практически выполнить, если ты живешь за тридевять земель отсюда, не имеешь возможности в каждые выходные приехать в родительский дом и взяться за какую-нибудь работу. «Дорогу осилит идущий» - говорит пословица. Но как ее осилить, если направление дороги не то, не на той дороге ты находишься. Одно дело иметь желание что-либо сделать, другое дело - претворить в жизнь намеченное. Проблема была серьезная, однако наш Николай Владимирович не унывал, был уверен, что найдется решение. Как говорил покойный отец, безвыходных положений не бывает, из самой трудной обстановки можно найти выход, если, конечно, немножко пошевелить мозгами. И действительно, когда перед отъездом в свои места жительства семья покойного Владимира Ильича Габо в полном сборе собралась в родительском доме, муж Маргариты Чапалин Виктор Аркадьевич предложил шуринам свою помощь по реконструкции существующего дома. Вызвался зять до приезда на годовщину Владимира Ильича выкопать под новую часть дома фундамент и залить его. Это была огромная помощь. Имея уже готовый фундамент, за время отпуска через год Николай и Павлик могли закончить всю оставшуюся часть стройки. Николай попросил зятя Виктора Аркадьевича приобрести цемент, лес и шифер. И эту просьбу Виктор Аркадьевич обещался выполнить, понимая, что если эти работы не сделать до их приезда из России, за время отпуска ни о каких серьезных работах по строительству новой части дома не может идти и речи. Работы тут непочатый край, а время отпуска так быстро пролетит, что и фундамент не успеешь залить, значит вся стройка будет долгостроем. А Николай планировал вопрос с реконструкцией отцовского дома, по эскизам его покойного хозяина, завершить в следующем году. Теперь же, когда Виктор Аркадьевич добрую половину тяжелого груза на свои плечи взвалил, планы Николая могли стать реальными. Правда, тут возник вопрос с финансами. Оплачивать все эти работы и приобрести оставшиеся материалы, кроме Николая, никто из детей покойного Владимира Ильича не изъявлял желания. Павлик говорил:
- У меня лишних денег нет, а зачем ты строишь такую махину, кто будет здесь жить? Для одной матери хватит нашего старого дома за глаза, но помогать в работе, если ты развернешь стройку, буду.
Маргарита с мужем тоже отказались от финансового участия и даже от своей доли:
- У нас в Авранло есть свой дом, на этот дом мы никаких видов не имеем, а потому, кроме физического участия в работах, помощи от нас не ждите.
А студентка Катя сама нуждалась пока в денежных средствах, поэтому от нее и никто не ждал какой-либо помощи вообще. Увидев эту картину, Ефросинья Андреевна заявила:
- Ваш покойный отец все предусмотрел и отлично знал, что вам этот дом нужен готовый, строить, достраивать, переделывать у вас никакого желания не будет, тем более за свои кровные деньги. Он часто любил рассказывать тот анекдот, помните, когда у одних родителей сын стал совершеннолетним, отец сказал: «Ну, все, сынок, ты стал уже большим, иди, зарабатывай деньги, учись этому мастерству. Работать и приносить домой заработанное - мужская доля как главы семьи. С сегодняшнего дня должен идти на биржу, найти работку, вечером принести хотя бы рубль, сразу много нельзя, перетрудишься». Мать вмешалась и говорит отцу: «Может, еще рано, пусть ребенок маленечко погуляет». Отец крикнул на нее: «Цыц, баба, башка дурья. Что даст ему немножко, если ему суждено самим Богом думать каждый день о семье своей и о детях. Их надо кормить и поить. Нет, пусть идет на заработки сейчас же, вот мой сказ» - и он махнул рукой, повернулся и пошел по своим делам. А мама все-таки пожалела сынка и говорит, позвав его в сторонку, чтобы отец не услышал: «Бери, сынок, рубль, иди погуляй с друзьями, вечером придешь, когда люди с работы возвращаются, и отдашь отцу рубль, мол, заработал сам». Сыночек обрадовался, взял деньги и пошел гулять со своими друзьями, но вечером вернулся с трудовым людом, дал рубль отцу и говорит: «Вот рубль, отец, что заработал». Развернулся и бегом к друзьям, только краем глаза увидел, как отец бросил этот рубль в огонь, в печку, где готовился ужин. На следующий день мама снова дала деньги сыну и напутствовала: «Гуляй, пока молодой, сыночек, успеешь попотеть на работе. Всю жизнь только и делает человек, что работает». Погуляв целый день, искупавшись много раз в речке, вечером вернулось ненаглядное чадо домой, и снова отдал сын материнский рубль отцу, и также второпях развернулся и побежал по своим делам. Отец, как и в прошлый раз, ничего не произнося, открыл дверцу печки и бросил деньгу в самый жар печи, пока сын разворачивался для бега. На третий день у матери остался последний рубль, отдала она его ненаглядному сыночку и также предложила погулять вдоволь с друзьями, а вечером принести этот рубль отцу. Так и было сделано. Сыночек много раз искупался в речке, поиграл в футбол, в волейбол, а вечером вернулся домой и отдал отцу рубль со словами, что он его заработал. Отец, так же, как и в прошлые разы, этот рубль кинул в огонь, в печку, на глазах у сына. А ему хоть бы хны. Сын и ухом не повел, почему отец деньгу бросает в горящую печку. На четвертый день у матери запрятанные в заначнике деньги кончились, и говорит она сыну: «Иди поработай, мой мальчик, нечего мне больше давать, чтобы погулял ты вдоволь еще денек-два. Не принесешь деньги вечером, отец рассердится, а он в гневе страшный, сам знаешь. Лучше работай, это дело не такое тяжелое, и многим оно приносит радость. Учись самому главному делу своей жизни и самой важной радости этой жизни». И сыночек пошел работать, вечером вернулся, отдал отцу заработанный рубль, сел торопливо за стол и попросил у матери поесть. Отец в это время медленно открывал дверцу печи и как только замахнулся бросить деньгу в огонь, сын молниеносно встал из-за стола и, схватив за руку отца, сказал: «Ты что делаешь, пап! Я целый день потел над этим рублем, а ты хочешь его сжечь. Не бывать этому». Отец улыбнулся и сказал: «Верю, что сам заработал, и правильно делаешь, что не даешь сжечь его, но и другие деньги - чей-то труд и пот. Учись ценить и труд других людей…»
-Ты что, мама, хочешь сказать, мы такие же фрукты, как тот сынок в анекдоте? - вмешался Павлик, не дав досказать свой сказ матери.
- Нет, я ничего не говорю и никаких сравнений не хочу делать, но ваш отец Владимир Ильич сказал мне: «Дом, Фрося, должны строить мы с тобой, за наши с тобой деньги, чтобы никто из детей не потратил ни одной копейки. Захотят работать на строительстве дома, пусть работают, но жилье для наших детей должны построить мы с тобой». А потому, - продолжала Ефросинья Андреевна, - ваш отец оставил на строительство дома достаточно денег, чтобы достроить его. Кроме того, можно продать одну корову, мне хватит и одной, овец тоже надо продать, одной мне со столькими животными не справиться. Придется реализовать и свиней, оставлю одну свиноматку, чтобы было чем заняться мне в хозяйстве.
Наступила тишина. Все были заняты мыслями о том, что отец оказался очень дальновидным, все предусмотрел, чтобы дом построился без ругательства, без скандалов. Как известно уважаемому читателю, кроме Николая и матери, все остальные дети Владимира Ильича высказывали мнение о бесполезности строительства нового, большого дома. После скоропостижного ухода отца из жизни новый большой дом терял всякий смысл, так как и старый дом был не маленьким, а жить в новом доме практически некому. По большому счету, и мать следует забрать к себе в Россию, не останется же она одна здесь. Да, пока она не хочет, потому что рана свежая, но ведь время все лечит. Через несколько лет увидит мать, что раз все дети в России, то и ей придется ехать туда. Поэтому о каком новом доме речь - непонятно, полагали большинство детей покойного Владимира Ильича. Однако Николай считал, чего бы ни стоило ему строительство нового дома, он обязан, перед памятью отца, осуществить его мечты, его планы. Если бы отец не заготовил стройматериалов, то Николай не настаивал бы так рьяно на этом строительстве. «Продавать стройматериалы я не буду, посмешищем в родном селе не хочу быть» - заявлял он неоднократно свои близким родственникам. Денежный вопрос строительства, который был поднят Павликом и бурно обсуждался в семье, в конце концов, тоже прояснился. Николай не прочь был недостающую финансовую часть внести, и, таким образом, не было никаких преград для претворения в жизнь задуманного. Виктор Аркадьевич, сам инженер-строитель, работавший прорабом в районном строительном управлении, серьезно взялся помочь в задумке старшего шурина, приобрести недостающие материалы, подготовить к приезду на годовщину тестя фундамент для строительства новой пристройки. Следует тут сказать, что Виктор Аркадьевич и жена Маргарита постоянно приезжали в Джиниси, навещали Евфросинию Андреевну, практически не оставляли ее одну. Они же и продали всю живность в хозяйстве Евфросинии Андреевны, заготавливали потихонечку шифер, лес, цемент и все прочее. Тут следует еще одну вещь сказать. В день отъезда из Джиниси, после похорон отца, в присутствии многих родственников, Николай обмолвился, что окна и двери на новый дом он пришлет из Москвы контейнером. И вот через несколько месяцев, в самый разгар зимы Николай получает письмо от тетиного мужа из Цалки, Феохария Триандафилова, который просит прислать и ему три окна и пять межкомнатных дверей из массива. Взамен обещает, если нужно, отдать ему фундаментные блоки «пятерочки» в количестве сорока штук, которые купил два года назад для строительства хлева, но не использовал, построил хлев из камня, как деды много веков назад строили в этих краях. Николай ответил, что согласен, и вместе со своими столярными изделиями отправил и родственнику нужный товар. И когда через год приехал всей семьей на два месяца молодой отец маленького ребенка по имени Володька на годовщину отца, а потом приступил к задуманным работам, он наяву увидел эти блоки. Посчитал, прикинул и пришел к выводу, что благодаря этим блокам он с Павликом, который мог остаться и помогать в строительных работах, всего-то за одну неделю почти закончит новую часть дома. Практически сорок фундаментных блоков можно было привезти из райцентра Цалки до Джиниси и уложить их на место за один день. Здесь снова помог Виктор Аркадьевич, выписал из своего стройуправления автомобильный кран, и действительно за один день привезли и поставили на место эти блоки. Дом рос на глазах изумленных односельчан, которые собрались около стройки поглазеть на новый способ строительства дома, как в сказке: не по дням, а по часам. За один день первый этаж был закончен. Оставалось перекрыть этот этаж и начать строить второй. Перекрывать первый этаж планировалось монолитным бетоном, была приобретена для этого в достаточном количестве и арматура. На следующий день Николай приступил к работам по установке опалубки и, невзирая на перерывы, перекуры, отдыхи и обеды, с помощью родственников за два дня завершил и эту работу. После работы обязательно приезжал помогать Виктор Аркадьевич, который как строитель-практик знал всякие тонкости этого дела, трудные узлы брался делать сам, тем самым троекратно ускорял скорость ведения работ. Николай хотя тоже был инженером-строителем, однако практического опыта имел мало, иногда подолгу задумывался, как сделать тот или иной узел.
Завершив установку опалубки, Николай и его бригада следующий день посвятили заливке монолита. И здесь надо сказать следующее. Заливка перекрытия бетонным монолитом - работа тяжелая, тем более, что сам бетон готовили вручную. А потому, увидев, что у Владимира Габо во дворе идут бетонные работы, соседи пришли помогать. Здесь, в Грузии, в Цалкском районе существовал такой прекрасный обычай и неписанный порядок - помогать соседу в трудных и тяжелых ситуациях. А разве строительство дома - дело легкое? В помощь Николаю и его бригаде, которая состояла из четырех человек - Павлика, матери, Маргариты и иногда Люды, которая выходила на подмогу, когда маленький Володька спал безмятежным сном в дедушкином доме, пришли шесть соседей, чтобы залить бетоном самый сложный участок. В результате соседской помощи удалось в тот же день, часам к десяти вечера летнего дня, завершить и эту операцию на стройке. Теперь, когда бетону нужно было время для затвердевания, перед Николаем, оставшимся уже без помощи брата (Павлик уехал, так как его не отпустили надолго с работы), встала задача разобрать крышу, чтобы поднять и высоту второго этажа старого дома до нужной отметки. Коля и стал этой работой заниматься. Разбирая крышу с другого конца, он решил работу делать участками, то есть разбирать крышу по всей ширине на длину одной комнаты, довести дело до ума, потом переходить на другой участок, чтобы в комнатах могли жить обитатели дома. Так и было сделано, это оказалось даже более технологичным. Основная тяжесть на чердачной крыше - это ее утеплитель, который состоял из соломы, размешанной с глиной. Несмотря на соломенную составляющую, лопатой перекидывать было его нелегко. Этот материал Николай осторожно перебросил на другую часть крыши, а потом, после доведения высоты дома до нужной отметки и окончания нового чердачного сооружения, старый утеплитель вместе с утеплителем с нового участка перекидывал на прежнее место. Так он потратил три недели на эти виды работ. Теперь оставались следующие основные операции по завершению намеченных планов пристройки: начать кладку второго этажа и перекрыть новую часть дома. Так как покойный отец заготовил туфового камня в достаточном количестве, такой камень он предполагал использовать на углы пристройки, оконные и дверные проемы, на карнизы и так далее. Однако в результате использования Николаем фундаментных блоков на стены новой пристройки первого этажа, этого туфового камня оказалось в достаточном количестве, чтобы стены второго этажа сделать только из него. Гнать стены из этого камня было куда легче и быстрее, чем из базальтового. Ибо туфовый камень поставлялся брикетами прямоугольной формы, а базальтовый камень не имел никакой формы, нужно было изрядно попотеть и потратить много времени, чтобы этому бесформенному камню специальным молотком придать приличную форму, чтобы можно было его поставить на стену. Из туфового камня Николай вместе с зятем Виктором Аркадьевичем стены выгнали за четыре световых дня. Теперь оставалось перекрыть новую готовую часть дома. На это при заготовленных материалах ушло тоже несколько дней, и к концу своего длинного, двухмесячного отпуска (еще месяц попросил за свой счет) Николай Владимирович Габо еле-еле закончил взятые на себя обязательства по поводу новой пристройки к старому отцовскому дому. Оставалось только снаружи отштукатурить под шубу новую кладку и баста, остановиться. Потом, через несколько лет можно будет вновь вернуться к этой стройке. Оставшиеся работы не срочные и гнать лошадей, как говорится, тут не следует, рассуждал Николай Владимирович. Всего один день пришлось отдохнуть перед отъездом Николаю Владимировичу. За этот день посетил он могилу отца, поставил свечку, вечером явился на площадку перед совхозной конторой, где по обыкновению собиралась вся мужская часть сельского населения, чтобы попрощаться с односельчанами, с друзьями, одноклассниками перед дальней дорогой. Николая и его семью, особенно маленького Володьку, пришли провожать друзья и соседи не только из родного села Джиниси, но и из Авранло, откуда родом была Ефросинья Андреевна и где жила старшая сестра Николая Маргарита, вышедшая замуж за авранлойского парня Виктора Аркадьевича. Все провожающие были без ума от Володьки, который начал выговаривать слова, коверкая их, и начал ходить больше по-пластунски, чем вертикально, по-человечески. Однако маленький Володька показал удивительную способность чувствовать свое расставание с земляками, а потому, когда провожающие брали его на руки, некоторые жадно целовали, он всем одинаково с удовольствием звонко смеялся и, махая своими пухленькими ручонками, старался вырваться из рук матери и приземлиться на руки землячки или родственницы. Наконец, автобус подъехал и отъезжающие сели в салон, напоследок вдоволь расцеловавшись многократно с провожающими.

Глава 15
Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год для советских людей стал особенным. После смерти старого и больного человека Константина Черненко, на высшую партийную и государственную должность Советского Союза был избран молодой и здоровый мужчина, который если ничего особенного и не сделает для советского народа, хотя бы не умрет так скоро. А то, что получается? Народ уже недоумевал: какого хрена выбирают на царский трон немощных, больных людей, и приходится народу каждый год заниматься похоронами. Говорят, эти же слова на Пленуме ЦК КПСС, когда выбирали Генсека в восемьдесят пятом году, высказал и А.А. Громыко, старый член партии, который предложил избрать руководителем ЦК КПСС молодого коммуниста Горбачева М.С., чтобы не вводить народ каждый год в траур. Михаил Сергеевич свою деятельности на новом высоком посту начал успешно, люди видели, что во власть пришел серьезный, интеллигентный, умный, порядочный человек, который искренне хочет улучшить жизнь советского народа. А потому, когда партия объявила о перестройке, о социализме с человеческим лицом, ему все верили и его поддерживали. Ну и страна Советская была, как скала, как гарант мировой стабильности, поэтому никому и в голову не могло прийти, что Генсек, объявляя об изменениях внутри партии и общества, может привести страну к каким-то серьезным и опасным результатам. Меж тем разговоры в Кремле и в телеящиках об изменениях внутри страны не утихали, а жизнь советского народа не улучшалась ни на йоту. Наоборот, с каждым годом правления Михаила Сергеевича обстановка в стране ухудшалась и в экономике, и во внутренней политике. Более того, экономическое отставание, ухудшение снабжения советского народа товарами подтолкнуло Советское правительство ввести в восемьдесят седьмом году кооперативную форму хозяйствования. Однако эта форма экономической деятельности была продумана без царя в голове или же специально была введена в советскую почву таким образом, каким была введена, чтобы быстрее, в течение максимально короткого времени, создать в стране класс богатых. Ведь было ясно, что, давая экономическую свободу кооператорам при реализации изготовленных товаров и приобретении сырья для изготовления этого товара, по большому счету, создавать новый товар мало кто будет при повальном дефиците в огромном пространстве большого государства, а будут через так называемые кооперативы при предприятиях продавать втридорога обыкновенный заводской продукт. Эта мера могла изымать из рук населения лишние, необеспеченные деньги, но не завалить торговлю новыми товарами, а потому с введением кооперативного движения параллельно, автоматически была запущена в экономику государства так называемая инфляция, состоящая из многих витков. Так и на деле получилось. Уже в восемьдесят восьмом, восемьдесят девятом годах рабочие в кооперативах стали получать по несколько тысяч рублей в месяц, а в магазине за водкой стояли долгими часами в очереди. Срочно пришлось ввести талонную систему на получение товаров первой необходимости.
Политическая обстановка в стране была еще тяжелее. Трещину дала воспетая многими поэтами и писателями нерушимая дружба народов Советского Союза. Как нарыв на раненом теле большой страны, всплыли наружу и территориальные претензии друг к другу союзных и автономных республик. На этом фоне можно говорить о Нагорно-Карабахской, Приднестровской, Грузинской, Молдавской проблемах, а в политическом смысле - о Прибалтийских государствах. Союзные республики - Прибалтика, Грузия и некоторые другие - стали Россию и Российскую армию называть оккупантами. Причем об этих вещах говорили в республиканских прессах открыто и каждодневно. Михаил Сергеевич, при большом желании изменить Советский Союз к лучшему, оставался беспомощным и не влияющим на деле на создавшуюся обстановку политиком. Он и его окружение осторожными шагами подвергали ревизии прошлую жизнь Советского государства и, объявляя  демократию, гласность и свободу слова главными установками во внутренней и внешней политике, сами оказались не в почете у общества. Пьянея день ото дня от новых порций демократии, не подкрепленной сильной экономикой, советский народ пренебрежительно начал относиться и к партийным установкам и государственным мужам, пытающимся внедрять в общество новые правила и порядки. Высшими руководителями страны ревизии подвергались все стороны жизни Советского Союза. Даже пытались создать новый союзный договор. При этом никому не пришло в голову спросить, зачем надо подвергать сомнению существующий договор о союзном государстве. Разве в Конституции СССР было записано, через какие-то определенные периоды жизни страны договор о союзном государстве следует пролонгировать? Словом, политическая болтовня в Кремле с восемьдесят пятого года по восемьдесят девятый год привела страну к опасной черте развала Великого государства. Дальше процессы политические, экономические пошли самотеком, по инерции, и привели в девяносто первом году к объявлению о смерти Великой цивилизации на Земле - Великого государства под названием Советский Союз. Сейчас некоторые считают, что в гибели Советского Союза виноваты Б.Н. Ельцин и его команда. Разрушение страны шло тогда, когда еще Горбачев был у власти. Ельцин и его команда увидели, что власть, как песок между пальцами, утекает из рук первого президента СССР. Поэтому они, надо отдать им должное, решились взять эту власть в руки в самый тяжелый момент истории, чтобы смягчить падение такого государства на дно огромной пропасти, избежать кровопролития и гражданской войны. То, что Ельцинская команда именно поступила так, говорит еще один факт из жизни Бориса Николаевича. На девятнадцатой партконференции Борис Николаевич просил не наказывать его как коммуниста. Вот примерно его слова: «Сейчас модно реабилитировать давно ушедших из жизни людей, расстрелянных в сталинских лагерях наших граждан, я же, пока живой, прошу реабилитации»… Никто его не послушался. Человек, просивший у партии прощения публично, не может день и ночь готовить страну к гибели ради прихода к власти. Более того. Б. Ельцин предложил Горбачеву на прямых всеобщих выборах избрать Президента СССР. Горбачев не пошел на этот шаг. Если бы Михаил Сергеевич пошел на эти выборы, может быть, Советский Союз был бы жив до сих пор, но с другими законами между республиками, более открытыми, более демократичными, более цивильными и более доверчивыми. Кстати, тут нелишне напомнить, что добровольный уход Ельцина со своего поста Президента России уже потом, из-за болезни, говорит о высоких моральных качествах его как человека, у которого общественные интересы стояли выше, чем свои личные. Ведь у нас в Советском Союзе, зная о своей тяжелой болезни, многие давали согласие сесть в кресло Генсека, а чтобы добровольно уйти с этого поста - никто и не мог предположить. О них знает читатель: не успевали короноваться, как уходили из жизни, а потому добровольный уход Ельцина со своего поста, какие бы мотивы ни были у этого поступка, - это настоящий мужской подвиг, проверка на порядочность и на любовь к своей родине. Это Горбачеву и его команде шапка Мономаха оказалась очень тяжела. Не имея перед собой четкого плана изменений страны, объявили они перестройку и повели страну, а на полдороге испугались и растерялись, оказавшись в тупике. Впереди было две дороги: или в капитализм, или обратно в социализм по-советски. А потому имя Ельцина не должно вписываться в список разрушителей СССР. Странно одно, Советский Союз разрезали, как большой новогодний пирог, на части тогда, когда Евросоюз уже существовал, и его плюсы были очевидны всем. «В развале СССР, - часто слышен голос, - виноваты евреи, Запад, Америка». Несерьезное, обидное для русского уха мнение. Ведь советских, а потом и русских людей из страны никуда не выселяли. Народ жил здесь и перемены принимал народ. Ни одно движение не сможет добиться своих целей, тем более, если они противоречат мечте народа, если народ не примет эти новые веяния. Что касается других стран, желающих России быть не на первом месте - их много. Это ясно как день и без каких-либо аналитических и прочих выводов великих умов. Законы жизни одинаковы и для стран, и для человека, и для человечества. Как отдельные люди хотят быть в лучшем положении, чем его сосед, друг, брат и так далее, так и страны, даже не имея на это основания, силы и средств, мечтают быть в лидерах. Другое дело, нужно ли было угробить готовое союзное государство, где были налажены такие политические, экономические и, самое главное, человеческие связи? Много веков потребуется, чтобы у людей разных стран и разных национальностей в каком-то организованном новом сообществе появились подобные отношения. Двадцать лет, после гибели СССР, рвут эти связи всякими нечестными путями враги России и не могут порвать окончательно. Потому что отношения простых граждан друг к другу – есть самое главное, есть тот фундамент, на котором строится настоящая дружба и благосостояние между странами. В Советском Союзе именно отношения простых граждан разных национальностей были уникальными, доверительными, равными, дружелюбными и уважительными. Между прочим, простые люди союзных республик видели в русском народе по настоящему старшего брата, эта черта характера советского народа сейчас подвергается критике. Русский человек в союзных республиках был олицетворением честности, бескорыстия, доброты и порядочности. Это потом наглые националисты в союзных республиках, желающие прийти к власти, вбили клин между народами Советского Союза, беспардонно вылили столько вранья, несправедливости и поклепа, что простые люди запутались в происходящих событиях. К примеру, Грузия как государство дошла до сегодняшнего дня благодаря России и русскому народу. Чтобы защитить свой народ и свою страну от исчезновения - иначе турки и персы проглотили бы как пить дать - грузинский народ добровольно вручил себя русской короне. А потому все разглагольствования ярых врагов самого грузинского народа из числа самих грузин, с девяностых годов и по сегодняшний день, об оккупации русскими солдатами Грузии - чистая беспардонная ложь. Здесь следует отметить еще одну деталь. Когда Грузия была в составе Российской империи, а потом и Советского Союза, Грузия жила как у Христа за пазухой. Один яркий пример. В русских деревнях коттеджи начали строить совсем недавно, в начале двадцать первого века, а в Грузии почти век тому назад во всех селах и деревнях жили люди в коттеджах, а в российских деревнях ютились в саманных хатах. Вот тебе и оккупация! В котором веке, в каком государстве, на какой части света оккупанты жили хуже, чем вассалы? Не уберегла Советский Союз, на радость врагам его, политически активная часть населения страны, вопреки желаниям большинства советского народа, высказавшегося на референдуме в конце девяностых годов за сохранение этого сообщества. В гибели Советского Союза виновата вся верхушка союзного государства и союзных республик, которые оказались недальновидными. А недалекие неополитики республиканских масштабов, видя, что сильная страна ослаблена до не предполагаемых границ, и уже независимость союзных республик плывет к их рукам (мнимый свет личных амбиций настолько затмил важные бесценные плюсы совместного проживания разных государств в едином сообществе), с хищнической яростью начали разрывать ее на части, как голодные гиены, нашедшие небольшую падаль. Новые амбициозные политики, я бы их назвал лжеполитиками, оказавшиеся неспособными увидеть пользу истинного единого союза (хотя Европа как наглядный пример и была рядом), ради прихода к власти предали свой народ от имени этого же своего народа. Николай Владимирович Габо, простой инженер-строитель, перестройку, появление кооперативного движения, а потом и развал Советского Союза встретил неоднозначно. Работал на своем месте до девяносто второго года, несмотря на появляющиеся в последние годы жизни строительного управления большие экономические проблемы. Уменьшение, а потом и стопроцентное отсутствие заказов со стороны государства, жалкая небольшая получка, выдаваемая несвоевременно, не поколебали его веру в мощь большой и сильной страны. Советский Союз выстоит, советские граждане компартию не оставят в беде, скоро все наладится во всех смыслах, и СССР вновь семимильными шагами, с высоко поднятой головой будет защищать мир во всем мире, протягивать руку обиженным, слабым, помогать обездоленным. Событие в Беловежской пуще, а потом и объявление тридцать первого декабря девяносто первого года Михаилом Сергеевичем Горбачевым о гибели СССР, Николай Владимирович встретил тоже с великим сомнением.
- Начнется сейчас заваруха. Народ и армия не допустят, чтобы кучка людей развалила такую державу, как Советский Союз, - рассуждал Николай Габо. - Сейчас, скоро что-то должно быть. Неужели восемнадцать миллионов коммунистов просто для шкурных целей, для карьеры, носили партбилеты и пели на собраниях «Интернационал»? Неужели рабочий класс и колхозное крестьянство вкупе с советской интеллигенцией такой мощной державы, не в пример своим предкам-революционерам, в семнадцатом году отвоевавшим у русского императора власть, а потом несколько лет в голоде и холоде утверждавшим эти новые порядки, а в Великой Отечественной войне сумевшим победить самую сильную армию Европы, без сожаления, без спора, с радостью отдадут свою страну на растерзание непонятно кому, кучке неизвестных людей, которых в некоторых источниках прессы называют агентами американского империализма, - размышлял далее Николай Владимирович о тех процессах, которые происходили в родной стране. - Ситуация в СССР на руку Соединенным Штатам - это понятно и без прессы, каждая страна хочет, чтобы она была первой во всех смыслах, и она же чтобы верховодила всеми, и американцы здесь не исключение.
Однако если даже присутствовали в этих процессах американские деньги, американский дух, развал страны производился руками советских людей, и от этого было больно Николаю Владимировичу, видевшему в СССР ведущую, сильную, мощную державу мира, действительно оплот мира и социализма.
- Мы сами виноваты, - рассуждал Николай Габо, - нечего других винить. И мы виноватыми оказались не сейчас, а с давних пор. Можно сказать, со дня революции семнадцатого года. Сумели взять власть в свои руки, но мало того, что сделали массу ошибок и самая главная из них - это объявленная на смерть война с религией, да еще не продумали, как следует, как удержать власть в своих руках на века. За семьдесят лет существования Компартии и СССР, практически не изменялись установки партии. Страна жила по установкам Ленина, сформулированным им век тому назад. Практически нового слова партия не сказала за семьдесят лет своего существования, если не считать, что компрометировала себя, объявляя народу о переходе системы из одной фазы в новую фазу, а фактически для движения вперед мало что было сделано. Глубоко не анализировалось или же умышленно скрывалось от народа действительное состояние советского общества, его экономическое составляющее, черное выдавалось за белое; основной целью руководства страны являлась милитаризация державы, а не практическое улучшение жизни народа. И потому страна оказалась в том положении, в каком оказалась. А в последние несколько лет до гибели, страну эту так раскачали, что было больно смотреть, как она слабеет с каждым часом. Исчезают на прилавках товары, люди не могут приобрести мыло, шампунь и сигареты, не говоря о других вещах. И во всем этом были виноваты государственный строй, политическая система. Отсюда исходило предложение к народу: чтобы в магазинах были продукты питания и другие товары, надо поменять этот политический строй. Так и сделали. В девяносто втором году начались такие процессы в экономике и в политической жизни страны, что не было понятно, куда мы идем, что хотим строить и для чего все это делаем, но все твердили, что строим рыночную демократическую экономику. Останавливались заводы и фабрики, трудовой народ, целыми коллективами оставаясь без работы, без куска хлеба, рыночные времена начал связывать напрямую с городскими рынками, где и кормилась основная масса бывшего советского народа. Расцветал челночный туризм. Под видом туристов бывшие советские граждане ездили за границу, привозили товар, продавали здесь на городском рынке, чтобы прокормить семью. Правда, некоторые сколотили на этом процессе и огромные деньги. Они потом и стали основой среднего бизнеса. А олигархами, самыми крупными бизнесменами стали те, кто продавал нефть, газ и лес. Эти люди находились на расстоянии вершка от Кремля, а многие и сидели в правительственных креслах, здоровались с новыми правительственными мужами запросто за руку. Каким образом и с чьего веления госсобственность огромного государства вдруг стала принадлежать десяткам имен, знает только Бог, но то, что в течение максимально короткого времени основные государственные активы вдруг ничего не стали стоить и оказались в руках нескольких процентов расторопной, близко находящейся к правительственным кругам части населения - это факт. Николай Владимирович Габо в конце девяносто второго года, видя повсеместное разрушение старого экономического порядка вкупе со старыми производственными мощностями в новой родной стране, являясь близким очевидцем предсмертной агонии строительного управления (из-за отсутствия, главным образом, работы), перестал ждать прихода добрых старых времен и окончательно убедился, что Советский Союз в таком виде, в каком он был - это уже история. А политическая система Советского Союза, вообще-то на словах неплохая, но из-за коммунистов, не сумевших придать ей настоящую, яркую, живую, притягательную окраску, в новой стране России, в которую без усилий ему пришлось переселиться некоторое время назад, в ближайшем обозримом будущем тоже приказала долго жить. При таких обстоятельствах Николаю Владимировичу следовало подумать о своем будущем: куда устроиться на работу, чем заниматься, чтобы прокормить свою семью, к этому времени состоящую из четырех человек, по-прежнему ютившуюся в общежитии в небольшой комнате. Дочь Кристина появилась в восемьдесят седьмом году. С появлением второго ребенка еще в советское время, вроде шансы Николая Владимировича увеличились на получение большой комнаты или квартиры, однако с приходом рыночных времен и уходом в небытие политической системы умершего государства, о получении бесплатной квартиры можно было забыть навсегда. Тем более от предприятия, которое издавало последние вздохи перед кончиной. Так и происходило.
Строительное управление, созданное для обслуживания крупных многотысячных предприятий города «Рекорд» и «Завод имени 50-летия СССР», стало ненужным. Так как сами эти предприятия переживали серьезные времена: наполовину сократился выпуск продукции и наполовину были сокращены трудовые коллективы, реализация продукции обоих заводов почти остановилась. «Самсунги», «Хитачи» да «Панасоники» завалили прилавки своей продукцией, отличавшейся, между прочим, по качеству в лучшую сторону. Строительное управление в конце девяносто второго года оказалось в таком положении, что оставшимся нескольким десяткам сотрудников нечем было платить зарплату. Начальник управления Борисов Виктор Сергеевич вызвал Николая Габо и поручил дать объявление в местных и московских газетах о продаже управлением небольшого столярного участка, находящегося на отшибе города, рядом с кирпичным заводом, в сторону Москвы. «Со столярного участка уже начали разворовывать станки, скоро там ничего не останется, а поэтому, - сказал начальник Николаю, - продадим быстрее, получим хоть что-то, сможем зарплату выдать людям». Речь шла о небольшой сумме, так как участок этот имел в своем распоряжении одноэтажное здание размером пять метров на восемь да чуть больше полугектара пустующей, находящейся рядом с железной дорогой, неудобной земли. Объявление в местную газету «Голос труда» Николай отдал на следующий день, а потом отправился на электричке в столицу выполнить вторую часть поручения начальника управления - поместить это же объявление в тамошней прессе. Именно в электричке Николая Владимировича вдруг осенила мысль - приобрести эту столярку себе и начать свое дело, делать окна, двери, половую доску, вагонку и так далее. «Правда, на эти вещи заказов поступало не очень-то много, но чем-то надо заниматься, иначе как прокормить семью» - размышлял Николай Владимирович, мчась на поезде в столицу. И чем больше рассуждал Николай, тем основательнее убеждался в правильности невесть откуда пришедших в его голову светлых мыслей. Во-первых, приобретение этого участка сделает его свободным предпринимателем, покажет, на что он способен как организатор, специалист. «В советские времена, - размышлял Коля,- мне везло, занимался спекуляцией, как тогда говорили, сейчас это занятие называется посреднической деятельностью, получал нормальную прибыль. Может, и сейчас мне повезет, пойдут дела? Возврата к социалистическим порядкам в экономике уже не будет однозначно, даже к гадалке не ходи. Люди потихонечку втягиваются в новые рыночные отношения, это видно невооруженным глазом. Приобретают заводы, фабрики, открывают новые производства. А почему мне не заниматься серьезным предпринимательством? Изготовление продукции - важное занятие, это тебе не купи - продай, которые у советских людей не были в почете. Выпуск продукции, качественной, прочной, всегда найдет положительный отклик у покупателей» - размышлял Николай Владимирович о новой своей мечте. Николай Габо с головой ушел в рассуждения о полезности приобретения столярного участка. Он анализировал свою свежую мысль о новом приобретении со всех сторон, и вглубь и вширь, и перед выходом из электрички в Москве окончательно убедился, что и в газету не следует давать объявление о продаже этого участка в Александрове. А то москвичи - они богатые, хапают все подряд - приедут и отдадут денег больше, чем я, и уйдет из моих рук бедная моя столярка. На Ярославском вокзале Николай зашел на телеграф и позвонил своему начальнику управления Борисову Виктору Сергеевичу и доложил, что решил приобрести столярный участок сам, а потому, может, не стоит давать объявление в газете, тратить лишние деньги, которых у управления с каждой минутой становится всё меньше и меньше. Виктор Сергеевич согласился и велел приехать поговорить о цене вопроса. Николая тоже интересовал этот вопрос. Как-то он бывал на этом участке. Там была небольшая пилорама, маленькое, неприметное кирпичное здание. Здесь стояли в тесноте несколько станков, которые могли делать половую доску да вагонку, иногда делали здесь гробы, да кому-то штакетники для забора Большей частью пилили тёс для забора под новое строительство да материал для опалубки - бетонировать нужные места в строительном деле. Серьезной продукции здесь не производили, а потому, как только наступили рыночные, новые экономические времена, зарабатывать деньги в новой, капиталистической среде стало тяжело, руководство управления решило спихнуть с плеч ненужное производство, которое прибыли не приносит, но налогов просит, да еще охрану требует. Притом, с охраняемого объекта воры сумели утащить станок - самый тяжелый и самый большой, который давал главную продукцию этого участка - вагонку и половую доску, четырехсторонний строгальный аппарат. Пилорама тоже была разграблена и раскулачена, восстановить ее можно было с помощью больших денег. Электромоторы, кабеля на всех станках были украдены и сданы новым предпринимателям - приемщикам металла, простого и цветного. Государство и здесь не проявило дальнозоркости, объявив приемку металлолома предпринимательским занятием, отобрав эту работу у школьников, в результате чего нечистые, бессовестные и безмозглые люди не только сдавали металл и провод, который надо было сдавать, но и, не боясь смерти, рубили кабеля у железнодорожного полотна, а там, где нельзя было рубить, демонтировали железную дорогу, не брезгали демонтировать и высоковольтные линии и, из-за неграмотности обращения с ними, прощались с жизнью. Словом, государство, его экономика получили большую оплеуху от этого вида деятельности человека. Разве нельзя было эту работу, как и в советское время, оставить школьникам и самим предприятиям? В рыночные времена школьники могли еще больше постараться для родины, так как эта работа уже оценивалась прилично, к тому же какую воспитательную роль играла эта деятельность школьников. А предприятия сами могли все лишнее сдавать в металлолом, ибо за него получали приличные деньги, а не как в советское время трудились школьники за «спасибо» - сдавать металлолом стоило в буквальном смысле копейки.
Вот и производственный участок строительного управления, оказавшись на отшибе от основной площадки и придя к новым экономическим порядкам, которые ввели в нашу страну неграмотно, с пренебрежением к социалистическим порядкам, где, кроме глупости, было много полезного и умного, понес убытки от новых веяний, еще ничего не заработав. Практически, если бы этот столярный участок был бы работоспособным, его бы не продали, или бы взяли за него приличную сумму. Теперь же, когда в действительности станков на территории участка практически нет (а что есть - называется грудой металла), какую он представляет ценность, прежде всего для самого управления, а потом и для будущего покупателя? В конце девяностого второго года (российский народ еще пока спал) молодая новая экономическая система, неизвестная доселе этому народу, тяжело приживалась в новой среде. У большинства россиян не было денег для основательных, серьезных приобретений - недвижимости и средств производства, а потому такой товар не был ходовым и стоил в то время недорого. Большие бизнесмены и руководящие мужи государства были вплотную заняты дележом нефти, газа, металла и леса, а потому в народе покупка или продажа какого-то невзрачного, неработающего, небольшого производства могла пройти незамеченной даже в пределах одного предприятия. Однако даже в таких условиях, когда цена продаваемого товара была низкая, а условия приобретения были льготные, все равно были проблемы у покупателя Николая Владимировича Габо, ибо у него, как и у большинства российского народа, не было главного, что платят за любой товар - денег. Квартиры собственной тоже не было, жил он в общежитии. Правда, с появлением второго ребенка дали ему еще и соседнюю комнату, но в банк заложить их, эти комнаты, не имел права. Единственное, что можно было заложить в банке, получить кредит и за эту сумму приобрести желаемое, это имевшийся у Габо небольшой садовый участок с двухэтажным небольшим домиком в дачном товариществе «Родник». Кстати, закончил Николай строительство этого домика недавно, недели две назад. Полы и потолки помогли прибивать на место друзья, соседи по общежитию. Сам Николай даже не работал, целый день шашлыки делал. На этот «объект» и надеялся Николай Владимирович, когда решил приобрести захудалый столярный участок. Он полагал, что продаст дачу и на эти деньги не только выкупит столярку, но и сможет отремонтировать хотя бы один станок, начнет выпускать продукцию и потихонечку выйдет из положения: и денег заработает, и новую дачу построит. Главное, столярный участок получит развитие, появятся здесь и новые цеха, и новые станки. Однако продажа дачного участка - дело продолжительное. За неделю-две не продашь его, если даже объявление в московскую газету «Из рук в руки» дашь. Здесь Николай надеялся - поговорит с начальником управления Виктором Сергеевичем, чтобы тот как можно больший срок дал ему для поиска денег. Не хотел Николай закладывать домик в банке. Туда идти он намеревался в последнюю очередь, ибо денег от банка получишь вдвое меньше, чем он стоит. И тогда на ремонт станков не хватит средств, а без ремонта станков вся идея о покупке этого участка ничего не стоила. Если быстренько не заставить работать это производство после покупки, вся затея о приобретении не будет стоить и выеденного яйца. К счастью Николая Владимировича, разговор о цене продаваемого товара с Виктором Сергеевичем Борисовым, с виду суровым, но на деле добрым начальником строительного управления не только получился содержательным, удачным, но и счастливым. Виктор Сергеевич, в присутствии своего зама и главбуха, назвал сумму невысокую для продаваемого объекта и, кроме того, когда главбух узнала, за какие такие деньги Николай собирается купить участок, заявила, что у нее есть покупатель из Москвы, который просил найти для него дачный домик именно в «Роднике». Все засмеялись в кабинете начальника, пожелали удачи новому предпринимателю и изъявили желание помочь, кто чем может. Начальник сказал, что подождет, пока главбух Зоя Сергеевна продаст Колину дачу, а замначальника вызвался найти у знакомых механиков запчасти для станков, оставшихся в столярке, но раскулаченных.
- Ты же наш сотрудник, надеюсь, мы и дальше будем сотрудничать, - сказал Виктор Сергеевич Николаю перед уходом его из кабинета. - В хороших руках этот участок может принести большую радость его хозяину. При нынешней ситуации, когда идет дележ самых сладких кусков государственного пирога, государству некогда смотреть, что происходит с его маленькими невзрачными организациями, и наша задача - по возможности сделать все, чтобы часть этих невзрачных предприятий попала в руки честных и трудолюбивых людей, - продолжал начальник управления вслед ушедшему Николаю. - Будем считать, что Николай Габо - достойный кандидат на это приобретение и сможет реанимировать остановившееся сердце нашего столярного участка, с недавних пор ставшего лишней обузой умирающей по вине государства нашей организации.
Зоя Сергеевна, немолодая, но очень симпатичная женщина - особенно бросалась в глаза ее сногсшибательная девичья фигура, тонкая талия и широкий таз, выйдя от начальника управления, сразу же позвонила своему знакомому по поводу покупки Колиной дачи, и тот обещал приехать и посмотреть объект после выходных, через четыре дня. Тут же Зоя Сергеевна сообщила об этой хорошей новости Николаю:
- Иди, Коля приведи в порядок дачу за оставшееся время, где надо - покрась, где нужно - замени доску. Если все будет у тебя в порядке на даче, мой друг купит ее, и ты сможешь претворить свою задумку в жизнь, станешь предпринимателем. А когда наберешь жиру и тебе понадобится бухгалтер, кто знает, может, и меня возьмешь на работу, – приятно улыбнувшись, закончила свою мысль главбух.
Николай так и сделал. Не дождавшись выходных, он стал после работы ездить на дачу, из Загорска приезжал брат Павлик, и они вместе занимались предпродажной подготовкой дачного домика. Во время работы между братьями зашел разговор о новой покупке Николая, о его планах. На вопрос Николая, а не хочет ли Павлик принять участие в покупке столярного участка. Если отремонтировать хотя бы оставшихся два станка, это фуганок и рейсмус, да еще приобрести бэушные четырехсторонник и фрезер, то можно начать выпуск половых досок, вагонки, делать двери, оконные блоки и так далее. И если в стране все образуется, а рано или поздно должно быть так, заработают заводы и фабрики, сельское хозяйство восстановится, то и продукция нашего столярного цеха будет востребована в полной мере, и можно работать и развиваться. Главное, будет постоянное, свободное, свое дело, которое может, если все пойдет хорошо, принести и материальный достаток нашим семьям. А деньги Павлик для этого может внести те, которые он, Николай, оставил у него после реализации вагона шампуня, который предоставил ему по оптовой цене несколько месяцев назад одноклассник, Георгий Христианов. Прибыль от той операции Николай получил небольшую - около трех тысяч долларов, они были отложены и находились у Павлика, чтобы приобрести хоть в ближайшей к городу Загорску деревне домик и поселить планирующих переехать сюда, в Россию, родственников из Грузии. Несколько месяцев назад до описываемых событий, когда Николай решал, куда будет устраивать приезжающих родственников, деньги эти не понадобились по назначению, и он отказался от них в пользу брата.
- Нет, - сказал Павлик, - мне хорошо и у себя на работе. Поселок НИИРП, правый бочок Загорска, как его называют, уютный тихий уголок, работы непочатый край, зарплата хорошая, все стоят, а мы работаем, а недавно я для себя новое дело открыл. Берешь у нас продукцию - ремни и всякие там ленты по оптовой заводской цене - и сдаешь в Москве в магазины с солидным наваром, так что у меня и своей работы хватает. Кроме того, дети наши еще не взрослые, жена одна уже не справляется, я здесь после работы сделал два шага - и дома, занимайся с детьми сколько душе угодно. А от вас сколько ехать? Приеду, а они спят, вырастут, как сироты, без отца.
- Но ты можешь внести деньги на покупку столярки, а работать необязательно. Нет желания сейчас, не надо, появится потом – поработаешь, - перебил его Николай. - Главное, будешь совладельцем участка.
- Нет, нет, капиталистом, как ты, не хочу быть. Денег, если надо, дам в долг, потом вернешь, тем более там сумма немного увеличилась, добавил чуть-чуть на этих операциях с ремнями, может, один станок серьезный купишь.
- Хорошо, как хочешь, денег пока не знаю - надо или не надо. Продам дачу, тогда скажу, - закончил Николай разговор с братом на эту тему.
В течение нескольких дней до приезда клиента на смотрины дачи, братья предпродажную подготовку провели на высшем уровне, покрасили все рамы, двери, потолки и полы. Вставили стекла, забетонировали дорожку от дороги до дачи, метров шестьдесят-семьдесят, прибили жестяной конек и установили сливы, побелили стены. И теперь дача выглядела снаружи и внутри, как новое пасхальное яйцо. Когда через четыре дня приехал из столицы друг Зои Сергеевны Николай Амбаров, высокий красавец с рыжими чапаевскими усами, то, сразу остановившись перед домом и выйдя из машины, спросил: «Сколько просишь, хозяин, за домик?» Николай Владимирович попытался возразить, что по размерам его домик тянет почти на целый дом, поэтому домиком назвать это строение-игрушку - большой грех. А за двухэтажный дом, который перед покупателем сияет, как новый пятак, он не прочь получить триста тысяч. Покупатель осмотрел Николая Габо сверху вниз, снизу вверх и сказал улыбаясь:
- Этот дом стоит немножко больше, вам срочно деньги нужны?
- Да, - ответил Николай, полагая, что он знает все, наверное, Зоя Сергеевна ввела его в курс. - Николай Евстафьевич, я вам уже назвал самый нижний предел, дальше опускаться в цене нет смысла.
- Хорошо, - сказал клиент, - беру я вашу дачу и половину ее стоимости дам в залог. Когда все документы будут готовы, позвоните. Запишите мой телефон. Через Зою Сергеевну тоже можете найти меня. Так что давайте по рукам.
И оба участника рынка подали друг другу руки, тем самым скрепили, как самой настоящей печатью, свой словесный договор. После этого Николай Амбаров достал из внутреннего правого кармана пиджака пачку денег и отсчитал залоговую сумму продавцу. Тот, принимая новые хрустящие купюры, внимательно отсчитывал про себя, шевеля бесшумно губами. Закончив эту приятную во всех отношениях процедуру, Николай Владимирович тут же отдал ему ключи вместе с запасными, которые на всякий случай взял с собой. После этого Николай Амбаров достал из машины бутылку французского коньяка «Наполеон», разлил по одноразовым стаканчикам, предусмотрительно взятым вместе с коньяком из коопторга, и со словами: «Полагается обмыть покупку. Ну, давай, тебе - чтобы деньги на пользу пошли, а мне - чтобы легко и счастливо жилось в доме, - прикоснулся своим стаканом к стаканам Николая и Павлика, присутствовавшего здесь, и сделал несколько глотков. - Нельзя за рулем, - произнес он и, улыбаясь, вылил содержимое на свой будущий огород, а тару положил к себе в машину, - выброшу на свалке, я проезжаю мимо нее». Николай и Павлик содержимое своих стаканчиков выпили до дна - им ехать на электричке, но от предложения Амбарова плеснуть еще раз отказались. Тогда будущий хозяин взял у них пустые стаканчики и бросил в пакет в машине. На этом все участники сделки разошлись по домам.
- Пусть ключи, Коля, будут у меня, привезу послезавтра жену, покажу. Вдруг что захочет изменить, переделать… Ты будь спокоен, я у тебя его, - кивнул головой в сторону дома, - взял и назад не отдам.
- Хорошо, хорошо, Николай Евстафьевич, ключи мне не нужны, дом-то ваш уже… До свиданья.
- Будь здоров и спасибо за хороший домик. Надеюсь, скоро увидимся. Звони, если нужен буду, - сказал Амбаров и, сев в свое авто, завел его.
Через день рано утром с деньгами в кармане Николай явился в кабинет начальника СУ.
- Прошу, Виктор Сергеевич, составить договор о купле-продаже столярного участка. Необходимые средства я нашел, могу внести сегодня же основную часть суммы.
Николай Владимирович намеревался внести в кассу предприятия сто двадцать тысяч рублей из ста семидесяти – суммы, твердо оговоренной с руководством строительного управления. На тридцать тысяч уже начать восстанавливать имеющееся оборудование, а остальные пятьдесят внести после получения денег от Амбарова, покупателя дачного дома в «Роднике». После всех расчетов за участок у Николая оставалась чуть больше ста тысяч рублей. На восстановление цеха, приобретение новых остро нужных станков, приобретение сырья и тому подобного этих денег явно не хватало, а потому нужно было недостающие средства найти на стороне. После оформления цеха в собственность можно было этот же участок заложить в банк и получить кредит, однако таким путем Николай не хотел идти. Во-первых, кредиты были очень дорогие, процентная ставка доходила до тридцати, и не было никакой гарантии, что дела пойдут хорошо и можно рассчитаться с банком, а не отдать свой бизнес, не став еще бизнесменом. Во-вторых, некоторая сумма свободных денег, которые он заработал на операции «Шампунь», находилась у брата Павлика. Отказавшись от них в пользу младшего брата, Николай стал часами уговаривать Павлика внести эти деньги на правах пайщика, чтобы новое дело начинали вдвоем. Однако он от этой идеи наотрез отказался, не захотел стать новоявленным капиталистом, но от услуги дать в долг старшему брату, при необходимости, не отказался. И через некоторое время Павлик принес деньги старшему брату. А еще через две недели производственный участок или столярка, как говорили в строительном управлении, был оформлен в собственность фирмы АО «Русс-лес», которую пришлось открыть Николаю. Членами акционерного общества он записал себя, жену, брата Павлика и сестер, которые жили пока в Грузии, но намеревались переехать в Россию из-за ухудшающего там с каждым днем политического климата. На словах созданный первыми лицами республик (после Беловежской пущи, где перерезали горло Советскому Союзу) Союз Независимых Государств не стал работать сразу же. Вместо прозрачности границ, которую обещали первые лица республик при распаде СССР, они стали на деле метр за метром плотно закрываться. Вернее, пограничных столбов и колючей проволоки действительно не было, но на въездах в эти республики так скрупулезно проверяли въезжающих и выезжающих, что порой граждане плевались всею имеющейся во рту слюной и думали про себя: «Уж лучше бы эти границы закрыты были, чем не поймешь как». Экономические связи, отношения между предприятиями, между людьми ухудшались до такой степени, что некоренные жители (в основном русские из республик, но не нерусские из России) начали выезжать из обжитых мест, порой бросая свое жилье, свой домашний скарб. В Богдановском районе Грузии, где кучно жили русские, называемые духоборами, уже снимались со своих мест. Они облюбовали Тульскую область, и семья за семьей отправлялась в новое место жительства. Очередь пришла и за цалкскими русскими, молоканами. По письмам, по разговорам прибывающих в Москву земляков, Николай знал, что и в его родном районе, в родном селе готовятся люди к отъезду. Первые ласточки уже были. Несколько семей, продав свои дома за бесценок, уехали в Краснодарский край, где жили их родственники. Руку помощи протягивали и другие родственники. Кстати, не забыть бы здесь отметить, что в этот тяжелый период для народов бывшего Советского Союза, и русского в том числе, среди молокан и духоборов отчетливо проявились такие прекрасные людские качества, как взаимопомощь, взаимовыручка, трогательное отношение друг к другу и неподдельная забота друг о друге. Эти прекрасные черты характера людей позволили уже с первыми отъездами из родных мест обживать новые места вместе с родственниками, соседями и друзьями. Кто где имел возможность помогать в смысле переселения своим односельчанам, там он и помогал. Зная о неизбежном и близком переезде из Грузии своих родственников, Николай уже предпринимал шаги, которые помогли бы обеспечить переезжавших родственников хотя бы временным жильем. Фирма «Русский лес» в основном и была открыта для этого. Дело в том, что, когда Николай Владимирович Габо поговорил с заместителем директора по быту завода имени 50-летия СССР Казаковым Валерием Ивановичем (живущим тоже в общежитии, в соседней комнате) о своих намерениях, просил совета: каким образом сделать доброе дело и найти хотя бы малюсенькие несколько комнат для семей, которым уже невмоготу жить там, в Грузии, Валерий Иванович сказал: «Открывай фирму. Заключим с тобой договор, будешь делать нам двери, окна и прочую продукцию, а взамен мы не только заплатим за твою продукцию, но и выделим якобы твоим нуждающимся работникам комнаты в общежитии. И будут твои односельчане жить под крышей. Идет?» Николай сказал, что идет, и поблагодарил Валерия Ивановича, которого очень уважал за своевременные, умные советы. Акционерное общество «Русс-лес» уже было открыто и теперь, если бы приехали родственники из Грузии, можно было бы их приютить на первое время в общежитии. Все-таки это лучше, чем купить около Загорска небольшой домик и всех там, как селедку в бочке, поселить. Более того, многие родственники Николая Габо, без их ведома, были акционерами «Русс-леса». Эту мысль - приобрести столярку не на одно свое имя - внушил Валерий Иванович Казаков, когда Коля рассказал, что хочет приобрести этот участок.
- Оформляй собственность на несколько человек, включи родственников, так надежнее. Неизвестно, что может быть со страной. Коммунисты могут и вернуться, все единоличные капиталисты будут приставлены к стенке, а коллективным предпринимателям, может, и повезет. А потому, Коля, береженного Бог бережет, включи в число акционеров своих родственников, они же не подведут, сам знаешь. Придет время, если в стране приживутся новые порядки, переоформишь как нужно.
Николай подумал и решил сделать так, как посоветовал Валерий Иванович. Тем более что в то время никто и не спрашивал при регистрации фирмы паспортов всех акционеров. Николай ходил со своим паспортом по всем государственным инстанциям. Тогда регистрацию фирмы производили в горрайисполкомах. А в списке учредителей числились люди пофамильно, но без паспортных данных. За это никто тогда не делал никаких замечаний. Что написал, то и написал. Только через несколько лет и в этих списках наведут порядок. А пока новоявленный капиталист Николай Владимирович Габо после приведения в порядок всех своих дел, оформления документов на столярку, увольнения из строительного управления, стал думать о том, как запустить новое свое производство. С помощью знакомых и коллег по работе, были восстановлены два станка, фуганок да рейсмус. Бывший работник этого участка Степанов Юра, специалист с золотыми руками, но в последнее время увлекающийся продукцией вино-водочной промышленности, откуда-то узнав о приобретении Николаем этого участка, пришел к нему и сказал: «Николай Владимирович, я берусь с помощью тех станков, что есть на участке, уже через день выпускать двери. Знаю, кому, за сколько их продавать, знаю даже, где купить сухие доски. Но одно условие у меня: хочу получать от вас не зарплату, а прибыль делить, в пропорции двадцать на восемьдесят процентов, меньшая цифра мне, конечно. Если согласен, сегодня же идем смотреть, в каком состоянии цех, и я смастерю недостающее, чтобы двери пошли через день, как обещал». Николай без раздумий и колебаний согласился. В этом бизнесе он был новичком. Как инженер-строитель, знал технологию изготовления дверей, окон и прочих столярных изделий, но в тонкости этого ремесла не вникал, тем более не знал, кому продавать их. А в наступившие времена реализация товара стояла на первом месте, а не проблемы его изготовления. Но одно твердо он знал, нутром чувствовал, без хорошего специалиста планы заняться свободным трудом погибнут в утробе матери, цех никогда не заработает в полную силу. А с таким специалистом, как Юра, они свернут горы, ибо он был высочайшим специалистом в этой области, кроме того, по рассказам, в гараже имел два самодельных станка и делал уже двери и окна людям. Как-то, увидев Николая в столярке несколько лет назад, когда вовсю открывались кооперативы, Юра подошел к нему и сказал: «Открывай, Николай Владимирович, кооператив, будем с тобой двери делать. Наши двери будут самые лучшие в мире». Тогда Коля улыбнулся, махнул головой в согласии и забыл. Видимо, чтобы заняться большим бизнесом, денег не было у Юры, тем более в последнее время, когда его видывали по ранним утрам с товарищами бомжовского вида у винной лавки с бутылкой во рту, тянувшего жадно ее содержимое. А над бутылкой висела рука товарища, готового в любой момент отнять ее у Юрика. Бывший матрос и отец трех детей Юра Степанов, видя, как его засасывает вино, решил остановиться, пока не зашел далеко, и заняться любимым делом - столярно-плотницким ремеслом, чтобы вырастить своих, мал мала меньше, ребятишек. А потому, услышав случайно от своих собутыльников, которые знают откуда-то обо всем и даже о планах правительственных кругов, о приобретении Николаем столярного участка СУ, пришел к нему со своим предложением, которое на сей раз Николай Габо принял, и они рукопожатием заключили самый дорогой и самый выполнимый договор. В тот же день они вместе осмотрели цех, Юра потрогал каждую деталь, вглядывался в каждое отверстие, сгибался вдвое, чтобы достать пальчиками невидимые и недоступные места узлов станков, и после досконального осмотра сказал:
- Циркулярку свою привезу. Она у меня универсальная, может и филенки строгать, и четверти снимать, а потому партнер, - обратился он к Николаю, нужно срочно купить сухой лес, кубов хотя бы пять-десять на первое время. Возьму на работу еще одного человека. Ты не против? Посмотришь день-два и, если устроит он, то оформишь… Словом, начинаем завтра же, если ты лес привезешь из Струнино. Там мой бывший собутыльник работает, сушит лес и продает. А потом придется нам свою сушку организовать, опилками своими будем топить, двойная выгода - утилизация отходов производства и дармовое тепло.
Николай в тот же день поехал Струнино, а Юра готовил станки к работе. К вечеру, в сумерках Коле удалось целую машину сухого леса пригнать к базе и рано утром следующего дня начались первые, робкие шаги новой частной организации «Русс-лес» в движении вперед, к неизведанным дебрям бизнеса. Несколько дней успешной работы «Русс-леса» показали Николаю Владимировичу, что срочно необходимо иметь в своем станочном парке четырехсторонний пятишпиндельный станок, лучше импортного производства, ибо очень большим спросом стала пользоваться простая деревянная вагонка с высокой чистотой обработки, которую стали называть евровагонкой, словно русская вагонка должна быть по качеству ниже. Как специалист, Юра Степанов настоял на том, чтобы приобрести сразу, пусть и дороже, но немецкий или итальянский аппарат, а не российский. Ибо наши оборзели, сейчас заняты дележом бесхозного несметного богатства огромной страны, а потому никто и не думает выпускать качественные изделия. Размеры продукции, выпущенной на наших станках, будут гулять во все стороны, да и обработка поверхности не будет блистать. То, что надо приобрести именно такой станок, Николай решил через несколько дней, посвятив глубокому и всестороннему размышлению над этой темой десятки бессонных часов. И причина этих беспокойных размышлений была не в том, купить или не купить немецкий четырехсторонний станок. Этот механизм, во что бы ни стало, надо приобрести. Вопрос был в том, что не было уже денег. Купив десять кубов сухого леса, Николай не смог даже рассчитаться с ним по нолям. Договорился с продавцом, что небольшой остаток занесет, когда приедет за новой партией леса. Приобретение четырехстороннего станка, так необходимого предприятию, стало возможным благодаря щедрой руке брата Павлика. Николай еще раз попросил, чтобы он деньги внес как пайщик, или же предложил станок купить на имя Павлика, и пусть этот станок находится пока в аренде у «Русс-леса». По первому же требованию, этот станок может принести ему доход. Павлик снова отказался со словами: «Заработай сам сначала и покажи нам пример». А заработки, действительно, не стали долго ждать. Первые двенадцать дверей Юра Степанов сделал на следующий же день, как и обещал. За ними приехали какие то люди и забрали в отсутствие Коли, оставив деньги за них Юре Степанову. Первый шаг в реализации продукции «Русс-леса» стал предметом серьезного разговора между Николаем и его компаньоном Юрой. Отпуск первой продукции «Русс-леса» прошел с большим нарушением оформления продукции на сторону. Честно говоря, никаких документов уважаемый Юрик не оформил, а взял деньги, как на базаре, и отдал двери. Поэтому пришлось Николаю сделать партнеру по бизнесу серьезное замечание и объяснить, что найти клиента, покупателя дверей и отпускать товар на сторону - это разные вещи, а посему, чтобы в дальнейшем подобные фокусы не повторялись, ибо эти фокусы могут плохо закончиться, Юра Степанов должен заниматься тем делом, в котором он больше всего смыслит, а со всеми остальными вопросами справится сам Николай, ибо нарушение государственных законов может рано или поздно привести к большим неприятностям. Государство любит получать все причитающиеся ему налоги, тогда оно никого не трогает, и можно спать спокойно, а если работающая фирма не платит ни одного рубля налогов, государство серьезно может наказать такие предприятия и таких предпринимателей. Было решено, что в дальнейшем Юра не будет вмешиваться в дела отпуска продукции на сторону и в ведение бухгалтерского учета. Этими вопросами будет заниматься Николай, а Юра только производственные вопросы будет решать. Тем более что работы было непочатый край. Первые шаги в этом бизнесе показали, к удивлению Николая Владимировича, что рынок российский, да и рынки постсоветских республик, особенно среднеазиатских, проглатывают дверную продукцию моментально, не разжевывая, как очень проголодавшийся зверь. Надо было поэтому расширять и ассортимент продукции, и ее количество, не забывая, конечно, о качестве.
Покупатели, узнав о новой фирме, сами стали приходить на предприятие, делать заказы, оплачивая для надежности половину стоимости товара. В результате предварительной оплаты, у фирмы «Русс-лес» появилась возможность иметь в кассе и на расчетном счете необходимую оборотную сумму денег для ведения своих дел. С каждым днем увеличивалось количество выпускаемой продукции, а с приобретением четырехстороннего станка, предприятие стало выпускать и погонажные изделия, пока, правда, невысокого качества. Оказавшиеся не на месте сучки на досках в погонажной продукции портили, как говорится, весь кайф. Требовался для качественного изготовления этой продукции новый аппарат, так называемая линия сращивания, которая вырезает из досок сучки в автоматическом режиме и снова клеит. Выходит доска с этой линии без сучков и задоринок, а потом из нее получается великолепная погонажная продукция: наличники, угольники, плинтуса и так далее. Очень скоро у «Русс-леса» появилась финансовая возможность приобрести такую линию, но не было помещения, куда можно было ее установить, а потому дела производственные подсказывали: надо срочно начать строительство для расширения производственных мощностей. К этому времени, когда Николай Владимирович решил расширить серьезным образом столярный цех, дела в постсоветском пространстве были весьма и весьма неважные. Полным ходом шла война Грузии с Абхазией и Южной Осетией, Приднестровье в Молдавии и Карабах в Азербайджане продолжали свою политику об отделении, не утихали военные столкновения. Более того, в Грузии после прихода к власти К. Гамсахурдия и объявления республики независимой, год от года становилось жить все труднее и труднее некоренным жителям, так называемому русскоязычному населению. Этой категории населения приходилось терпеть унижения, оскорбления не только от близоруких политиков, объявивших беспардонно политической установкой фашистский тезис «Грузия - для грузин» и кричавших во всеуслышание абсурдную политическую точку зрения «если кто-нибудь убьет грузина, то он будет считаться врагом номер один грузинского народа». Они каждодневно испытывали на своей шкуре давление новых полицейских, одетых, правда, еще в советскую форму. Мимоходом надо бы вспомнить, что Гамсахурдия, придя к власти, сделал много глупостей. И одно из ярких недопониманий им экономических проблем своих же граждан - это запрещение вывозить за пределы Грузии, в Россию, товары, особенно такую продукцию, как базальтовый камень, которым горы Грузии, все до одной усеяны, бери - не хочу. А занимались их добычей, резкой и реализацией, в основном, русскоязычные люди - армяне, осетины, русские, греки. Представителям этих народов было опасно встречаться с представителями правоохранительных органов. Под предлогом проверки документов с русскоязычного населения сдирали три шкуры. В эти времена знание грузинского языка было настоящей валютой. Без боязни, что отберут у тебя половину выручки, можно было на базаре продать свою продукцию, если ты крестьянин или же бизнесмен, занимающийся торговлей. В эти времена появилось очень много групп на дорогах, которые открыто промышляли грабежом.Ездить из одного города в другой стало опасно даже днем, а ночью в небольших городах, поселках и селах жизнь замирала - электричества тоже не было, а потому люди, как в древние времена, ложились спать рано, выключались все атрибуты цивилизации конца двадцатого века. В глухую темень казалось, что населенных пунктов на доброй половине Грузии нет. Даже собаки и петухи, чуя недоброе, в это время не лаяли и не кукарекали. С восходом солнца начинался новый график жизни и людей, и живых существ в грузинских деревнях, населенных в основном русскоязычным населением.
Жить в такой обстановке родители и родственники Николая Габо, так же, как и основная масса населения села Джиниси и района, дальше не могли, а потому начался массовый отток на историческую родину. В Россию - русских, армян - в Армению, азербайджанцев - в Азербайджан, и прочих русскоговорящих семьей. В городе Александрове Николай Владимирович Габо договорился с заводом имени 50-летия СССР, при крепкой поддержке заместителя директора по быту Казакова Валерия Ивановича, поселить вновь прибывающие из Грузии семьи в общежитиях завода. Был подписан договор с этим заводом о поставке «Русс-лесом» дверной и оконной продукции в первую очередь и в необходимом количестве, а одним из главных обязательств завода был пункт «при первой необходимости выделить рабочим предприятия «Русс-лес» в семейных общежитиях десять комнат».
Первыми из Грузии вместе с матерью Николая Ефросиньей Андреевной, для которой Николай приобрел однокомнатную квартиру, приехали и главы семьей родственников. Их прописали здесь, как и положено, приняли на работу на предприятие «Русс-лес» и, по ходатайству «Русс-леса», всем были предоставлены комнаты в общежитиях завода имени 50-летия СССР. В те времена, когда разрушалась большая страна, и перед ее гражданами стоял огромный вопросительный знак, получить комнату, не остаться на улице - было большой удачей и крупным везением. Когда есть крыша над головой, что ни говори, все нипочем, и все невзгоды, и все проблемы можно пережить и переждать. Устроившись в Александрове, как следует, главы семей вызвали из Грузии остальных членов своих семей. С приездом сюда, в город Александров, родственников Николая Габо (а переехали не только сестры с семьями, но и тети, дяди, близкие и дальние родственники), и Людиных братьев из Пензы (которым тоже были предоставлены комнаты), набралось десять семьей. Работать на предприятии «Русс-лес» стало легко, просто и спокойно. Взрослые, зятья Николая Владимировича приходили на работу рано, за работу брались с душой и усердием, тем более что муж сестры Маргариты, Виктор Аркадьевич, был сам инженером-строителем и знал все тонкости изготовления дверной и оконной продукции, увлекался этими ремеслами и быстро схватывал увиденное и услышанное. В детстве даже из дерева смастерил велосипед. Правда, велосипед развалился, как только юный Виктор сел на него и хотел прокатиться. Но ведь главное не в том, что изделие не выдержало веса самого конструктора и изготовителя, а в увлечении мальчика, которому сулили взрослые большое будущее.
Предприятие «Русс-лес» стало строиться и развиваться с каждым годом все больше и больше. На шестидесяти сотках территории строиться надо было таким образом, чтобы развитие предприятия не останавливалось. А потому производственные площади в два-три этажа были приняты основными направлениями в политике строительства. И эту линию на «Русс-лесе» претворял в жизнь новый начальник строительства Виктор Аркадьевич Чапалин. Муж другой сестры Николая, Кати, грузин Тариэль Адамишвили был по специальности инженером-механиком сельхозмашин, и он возглавил транспортный участок фирмы «Русс-леса». Относился к делу с душой, самостоятельно решал все вопросы по участку. Николаю казалось, что транспортный участок в структуре его предприятия отсутствует. Никаких проблем не было со стороны этого участка, если не считать того, что время от времени начальник участка ставил перед ним финансовые вопросы и напоминал о необходимости приобрести новую технику. Ну, эти вопросы, конечно, должен был решать глава фирмы. Таким образом, производственные дела в АО «Русс-лесе» шли превосходно. Дверную, оконную продукцию, да и погонажные изделия разбирали, как водку в магазине в дефицитные времена при социализме. Было такое впечатление, что дома в бывшем Советском Союзе были без окон и без дверей, и сейчас, дождавшись рыночных времен, люди, наконец, имеют возможность поставить окна и двери. Это, конечно, шутка. Но именно с приходом новых экономических порядков у бывших советских людей появились и новые возможности во всех делах, и в ремонте и в строительстве тоже - это факт. А потому «Русс-лес» наращивал выпуск своей продукции и ее ассортимент. Начинал «Русс-лес» с одного вида дверей, а уже в девяносто восьмом году выпускали двенадцать видов дверей из массива и в огромных количествах. И все равно рынок весь этот выпуск съедал, как корова выпивает воду из ведра. К концу две тысячи четвертого года «Русс-лес» расширил ассортимент своей продукции, добавив к выпускаемой еще двери из шпона, коробки шпонированные и такие же наличники. К этому времени производственные площади «Русс-леса» увеличились на два новых трехэтажных корпуса, закладывались фундаменты еще одного трехэтажного здания с офисом на третьем этаже, проектировался новый корпус под выпуск садовой мебели. Коллектив АО «Русс-лес» вырос за несколько лет до четырехсот человек. При таких масштабах развития возник вопрос строительства многоквартирного жилого дома. Чтобы заинтересовать рабочий класс в закреплении на своих рабочих местах, на своей любимой фабрике, которая дает не только хороший заработок, но и крышу над головой, а также может подставить плечо или оба плеча, если вдруг человек попадет в беду. Организация, где работают люди, должна стать стеной и крепостью для своих работников. Она должна, вернее, ее руководители должны двадцать четыре часа в сутки думать о том, чтобы рабочий класс был уверен в завтрашнем дне и потому шел рано утром на эту фабрику не на привязи, и не чертыхаясь и плюясь вовсю, а с улыбкой и радостью на лице, ускоряя шаг при виде покрашенных ворот родного завода. А потому руководство предполагало своим рабочим продавать квартиры по себестоимости и кредитовать их на длительный срок, удерживая ежемесячно некоторую сумму, чтобы человек практически не ощущал ее вычета из своей приличной зарплаты. Тем более что в эти времена городские власти, по своей инициативе, для поддержки малого и среднего бизнеса, стали предоставлять земельные участки под строительство многоэтажных домов с большими льготами. Подсоединение к городским коммуникациям было решено проводить без каких-либо условий. А то привыкли у нас в новой России, как в старые советские времена: чтобы воду провести в новый дом, заставляют чуть ли не всю городскую водопроводную линию отремонтировать и на пять лет вперед запчастей и труб предоставить городской организации «Водоканал».

Глава 16
Благодаря поддержке государства и большому трудолюбию коллектива, у которого в самые тяжелые годы новой России дела шли неплохо, через несколько месяцев на юго-восточной стороне города Александрова, около деревни Снопово фирма «Русс-лес» начала копать котлован под пятиэтажный шестидесятиквартирный дом. И как только был уложен первый фундаментный блок, эта стройка стала народной стройкой в истинном смысле этого слова. Тридцать человек из числа рабочего класса фирмы «Русс-лес» записались в очередь на приобретение квартир в новом доме. И как только руководство предприятия предложило, что можно, при желании, работать на стройке, и зарплата будет учитываться как оплата за квартиру, то все они тут же откликнулись добровольно и создали две бригады со своими каменщиками и крановщиком, мастером и растворомешалкой, организовали круглосуточную работу на этом строительстве. Установили прожектора, чтобы на стройке в ночное время было светло, и каждый из тридцати человек отдавал ежедневно четыре часа своего личного времени, чтобы ускорить свой переезд в новые светлые квартиры. Новый дом строился более просторным и добротным, чем его братья при социализме. При трехсменной работе пятиэтажный дом был построен в рекордно короткие сроки. Около пяти месяцев понадобилось предприятию «Русский лес», чтобы завершить строительство шестидесятиквартирного дома. Еще несколько недель посвятили, чтобы сдать его государственной комиссии и начать заселение нового жилого красивого, из белого керамического кирпича, дома. Первый дом, который начала строить фирма «Русский лес», получился во всех отношениях добротным, экономичным и недорогим. Отделку, межкомнатные двери, полы и сантехнику делали после согласования с клиентами и по материалам, и по дизайну. Некоторые жильцы сами изъявляли желание заниматься этими вопросами, и предприятие возвращало, согласно смете, стоимость и материалов, и самих работ. Если с посторонними клиентами на этом доме у Николая Владимировича никаких конфликтов не произошло - все желания и все договорные обязательства с ними были удовлетворены, то со своими близкими родственниками ему пришлось попотеть и потратить серьезное количество нервных клеток. Дело в том, что Николай Владимирович всем своим родственникам, дальним и близким, квартиры выделял совершенно бесплатно, за счет средств предприятия, а вернее, за счет собственных средств. Кому, из скольких комнат квартиру выделить, он решал точно так же, как при социализме решали этот вопрос коммунисты. Сколько в семье членов, из стольких комнат квартиру выделял Николай своим родным. Родителям семей из Грузии - одна комната, однополым детям - еще одна комната, разнополым чадам - две комнаты, а в результате, двух или трехкомнатные квартиры - вынь да положи. Однако на деле произошел целый скандал с близкими людьми. Все хотели трехкомнатные квартиры и непременно на третьем, благородном этаже. А кто претендовал на трешку, тот замахивался уже ни много, ни мало, на две квартиры - трешку и двушку, на худой конец, трешку и однушку. Словом, аппетитным амбициям родственников не было предела. Все хотели получить квартиры по принципу «чем больше, тем лучше». Более того, родные Николая, не обращая внимания на родственные связи, начали скандалить и обвинять друг друга в мыслимых и немыслимых вещах. В данный момент времени, забыв о том, кто кому кем приходится, они видели перед собой только квартиру, и им казалось, что не будь того или другого горе-родича, Николай дал бы им самую лучшую квартиру, побольше площадью и получше этажом. Произошел здесь и региональный скандал между грузинскими русскими и пензенскими русскими, родней Люды. Родственники Николая считали, что квартиры Людиным родственникам не следует выдавать. Никакого права пензенские на квартиры в Александрове не имеют. А пензенские же граждане были другого мнения и тоже хотели получить квартиры с большей площадью и на хорошем этаже, и считали, что приезжим из Грузии, хоть и русской крови, хватит того, что дает зять Николай Владимирович, на большее нечего замахиваться, в их положении многие без крова по улицам скитаются. Тут у обеих сторон амбиции совпадали, родственники обоих супругов, не договариваясь, мечтали об одном и том же. Однако желания, планы и амбиции дорогих родственников Николая и Люды не могли претвориться в жизнь потому, что эти вожделенные квартиры были проданы со дня строительства. Договора на приобретение престижных квартир лежали в карманах других людей, которых родственники Николая и Люды узнали потом, когда переселились в новый дом. А потому, пошумев немножко, потратив зря часть здоровья на пустые перепалки, родственникам, после серьезного разговора с Николаем, пришлось «любить по-русски» свои жилища, которые достались с Божьей помощью. Особую рьяность в получении большой по размеру, а, по возможности, нескольких таких квартир, проявлял и брат Павлик, который уже несколько лет работал на постоянной основе в фирме «Русский лес», был заместителем главы фирмы по сбыту. Он полагал, что матери Ефросинье Андреевне следует выделить двухкомнатную квартиру и оставить за ней купленную для нее по приезде в Александров однокомнатную, а самому Павлику выделить ни много, ни мало одну трехкомнатную и одну однокомнатную или же две двухкомнатных. Пришлось Николаю ограничить аппетиты брата одной двухкомнатной квартирой, а мать переселить в двухкомнатную, оставив однокомнатную квартиру, где она жила раньше, в резерве фирмы «Русский лес». А настаивал Павлик на своих предложениях потому, что считал: рано или поздно материнской квартирой будет распоряжаться он сам. Якобы (по слухам) мать написала завещание и все свое имущество после смерти оставила Павлику. Мол, Николай богатый, ему не нужна никакая квартира, а зятья отказались в пользу Павлика. Были эти слухи достоверными или нет, знает один Бог, но, по стараниям Павлика иметь много квартир, можно было судить, что он очень надеется на такой поворот дела. В течение нескольких недель дом был заселен полностью, и все споры и все крики, и все ругательства в среде родных и близких Николая и Люды прекратились, отношения стали ровными, соседскими и человеческими. Если бы кому-нибудь со стороны сказали, что некоторое время назад эти люди вели себя по отношению друг к другу по-хамски, агрессивно и недружелюбно - никто бы не поверил. Русские люди, приехавшие из Грузии и из Пензы, вели себя почти как родственники. Ходили друг к другу в гости, отмечали все вместе новоселья, другие праздники, и пели песни тоже вместе. Николай с трудом верил, что новые отношения между родственниками - надолго и искренние. Но пока это было так, и Николаю Владимировичу было очень приятно наблюдать такую дружбу родственников.
Меж тем дела фирмы «Русский лес» шли в гору. Через дорогу, в нескольких десятках метров от деревообрабатывающей фабрики, закрылся карьер кирпичного завода, и на этом месте Николаю Владимировичу удалось получить земельный участок размером больше одного гектара для дальнейшего развития бизнеса. Более того, видя некоторое настороженное, то ли холодное, то ли неискреннее отношение к себе со стороны брата Павлика и зятя Виктора Аркадьевича, и понимая причину подобного поведения (ибо обрывки слухов доходили и до его уха - брат и зять выражали недовольство своими месячными заработками), Николай Владимирович предложил только что достроенный корпус под производство садовой мебели передать им в собственность. Поставить оборудование за счет «Русского леса», на некоторое время обеспечить сырьем и - пожалуйста, работайте, зарабатывайте сами себе. И Павлик, и Виктор Аркадьевич отказались наотрез. «Не всем быть капиталистами, - заметили они. - Не всем купаться в золоте и в масле кататься». Конечно, в этих словах, высказанных братом и зятем с недовольным оттенком в голосах, был какой-то укор Николаю. Видимо, за то, что у него дела идут хорошо и возможности обеспечить семью материально широкие. Такое отношение близких родственников к человеку, который трудился не покладая рук, не считаясь со временем - не хватало времени в сутках, спал Николай шесть часов в сутки - было несправедливым. С другой стороны, хочешь много денег - сам занимайся предпринимательством и посмотри, каков этот хлеб. Зарабатывай свои миллионы в свободном, демократическом обществе, в котором сейчас живет Россия. Это возможно и поощряется властями. Однако заниматься организацией своего дела, где могли в будущем сыпаться на голову миллионы, не хочется. Иначе почему отказались Павлик и Виктор Аркадьевич от предложения Николая? И потом, со стороны, видимо, им казалось, что деньги, которые зарабатывал Николай Владимирович, он тратил на шикарную жизнь, на кафе-рестораны, а остальное клал под матрац, под подушку, в банки-склянки и так далее. На самом деле, все заработанное Николай Владимирович пускал в дело: строил новые производственные корпуса, покупал новое оборудование, осваивал новые виды продукции, в последнее время начал задумываться о выпуске корпусной мебели наряду с садовой, и так далее и тому подобное. Денег на все начинания и проекты у Николая Владимировича не хватало, и никто из родственников не знал, что он часто пользуется кредитами банков, которые съедали добрую часть чистой прибыли. А если считать, что зарплату Николай Владимирович платил в городе самую большую, то можно представить, что «Русс-лес» только-только сводил концы с концами. Некоторые простые обыватели ложно представляют себе жизнь бизнесмена даже большой руки. Они неверно полагают, что у бизнесменов пуды денег, распиханных по мешкам, и те ни о чем не думают, ни о чем не ведают, а только ведут праздный образ жизни. Незрелое, наивное предположение. Настоящий бизнесмен - это как большой спортсмен, как хороший шахтер и нефтяник. Как прекрасный каменщик и отличный художник, бизнесмен живет работой и находится на ней двадцать четыре часа в сутки, забывая о еде и развлечениях. И мечтает он о новых цехах, о новых видах выпускаемой продукции, о больших зарплатах для своих работников и их нормальном отдыхе в санаториях и домах отдыха, порой часто забывая о проблемах своей собственной семьи и ее нуждах, не говоря уже о самом себе. Что касается денег, то о них он думает тогда, когда их не хватает на новое дело, новое приобретение. У хорошего бизнесмена в карманах может не оказаться денег. И в большинстве случаев так и бывает. На деньги настоящий бизнесмен смотрит как на инструмент, который помогает ему претворять в жизнь планы и мечты свои. Как говорят философы, для истинного бизнесмена деньги - вторичное, а первичным является дело, работа. Между прочим, командовать производствами, заводами, фабриками очень выгодно, приятно и полезно было для отдельного индивидуума в социалистическом обществе. Здесь продукцию берут нарасхват, потому что нет конкуренции. Ты монополист для данного вида продукции в своем округе, и зарплату дают вовремя потому, что всегда в кассе завода есть деньги, если даже нет их какое-то время, можно взять кредит под три процента годовых. Что касается капиталистической формы хозяйствования, то здесь бизнесмену, особенно на большом производстве, где работают коллективы из нескольких сотен человек, надо быть действительно деловым, расчетливым, сноровистым, смекалистым, бережливым и так далее человеком. Ибо конкуренция огромная, кому и сколько продать продукции - не так ясно, сколько денег окажется в кассе к зарплате - тоже проблематично, а в банк, где ставки высоченные, пойдешь за кредитами - можешь и бизнеса лишиться. А потому директор, при незабвенном социализме, мог и после пяти часов домой уйти, в отпуск пойти вовремя, ночью спокойно спать; наобещать своим подчиненным мог горы и не выполнить. Уйдет с работы рабочий, проситель - другой придет. Он командовал не своими финансовыми средствами, не своими средствами производства, а государственными. При новом способе экономической деятельности директор, если он сам владелец фирмы, находится в совершенно других условиях. Он тратит свои средства, а свои - не чужие, их надо с пользой для дела тратить, иначе окажешься на обочине экономической системы. Некоторые миллиардеры бросались под поезд, вешались на своих ремнях, стрелялись. Не сладок хлеб бизнесмена. Вообще, зарабатывать кусок хлеба тяжело любому человеку. Деньги даются нелегко, в десятки, а то и в сотни раз тяжелее, чем думает альпинист, карабкающийся на самую большую высоту на Кавказе по отвесным скалам. Николай Владимирович Габо - именно из таких бизнесменов. За несколько лет, по существу, за каких-нибудь десять лет им создана фирма, которая в городе и области стала одной из первых на счету среди видных предприятий. Уже шестьсот человек здесь трудились, получали стабильную зарплату, выпускали продукцию, нужную людям. Рабочий класс был доволен своим начальством, слава о фирме «Русский лес» с каждым днем становилась все выше, все шире и все глубже.
А чем лучше шли дела у Николая Владимировича, тем на душе у него было неспокойней. И главной причиной были опять родственники. Мало того, что у самих взрослых отношение к работе, к делам фирмы стало не таким, как по приезду в город Александров. Почему-то оно менялось с каждым днем, становилось постным, каким-то пасмурным, без души, без огонька, как было в первые дни. Вид у многих был такой, словно каждый из них камень за пазухой держал, в том числе, и у молодого поколения - их детей, которые выросли и начали ходить на работу сначала как ученики средней школы - в летние каникулы и в выходные дни. Для них в «Русс-лесе» всегда находили подходящую легкую работу, платили по высшему разряду. Но когда некоторые, окончив школу, устроились сюда на постоянную работу, они стали первыми нарушителями производственной и трудовой дисциплины. Опаздывать, не приходить на работу, с обеда уходить с работы без разрешения или рано бросить работу - было для родственников, племянников и племянниц обыкновенным, само собой разумеющимся явлением. На вопросы мастеров, руководителей подразделений, почему без спроса ушли с работы, не явились вчера, отвечали дорогие дети близких родственников Николая: «Ну и что, эта же фирма наша, дядя Коля наш, он ничего нам не скажет». А когда дядя Коля, в присутствии их родителей, собравшихся по какому-либо поводу дома у кого-нибудь, делал замечание племянникам и племянницам за их проступки на работе, и дети, и родители их смеялись, превращали замечание дяди в шутку со словами: «Молодые. Что сделаешь, ты тоже был молодым. Помнишь, по ночам домой к утру приходил? Сейчас их черед». Коля напоминал родственникам, что он в молодости, и даже в школьные годы, никогда никого не подводил, гулял допоздна, когда на работу не нужно было с утра выходить, в остальное время законы и порядки, установленные страной и людьми, не нарушал. А сейчас, из-за раннего ухода с работы или опоздания на несколько часов, бывали и такие случаи, когда бригада не выполняла свой план, получала зарплату меньше, чем планировали. Это называется - подвести свой коллектив. Сталин за такие вещи в тюрьму сажал и правильно делал. Однако родители, родственники Николая при нем своим ненаглядным чадам замечаний не делали. Не делали они внушений, не вели воспитательную работу со своими любимыми сыновьями и дочерями и после ухода Николая. Поэтому молодое поколение рода Габо продолжало и дальше грубо нарушать трудовую и производственную дисциплину фирмы «Русс-лес». В результате подобных поступков любимых чад близких родственников, у Николая на фирме начала хромать дисциплина: участились и опоздания, и невыходы на работу протяженностью в несколько дней после получки (по причине пьянства) и так далее. «А что, родственникам директора можно нарушать распорядок предприятия, а нам нельзя? Они что, из белой касты, а мы из черной?» - начали оправдываться некоторые нарушители трудовой дисциплины на разборках у руководства предприятия.
Кстати, не забыть бы сказать несколько слов об особом, самом серьезном вопросе не только на предприятии «Русский лес», но и во многих других организациях. О вопросе приема горячительных напитков на работе и массового невыхода после получки. Вопрос этот не локальный, не болезнь одного предприятия и не многих даже предприятий, и не одного региона страны. Проблема эта стоит на повестке дня на первом месте и записана жирным красным шрифтом на всей территории России. И главная причина этого безобразия - неумение наших граждан пить эту сердитую воду. В начале предпринимательской деятельности Николай Владимирович пьянство на работе и в послезарплатный период остановил следующими мерами: авансы и получку заядлых любителей спиртного выдавал их женам. Николай Владимирович договорился с женами личностей, слабых на опрокидывание за воротник сердитой воды, что они будут получать зарплату за мужей. Звонил в день аванса и получки, женщины приходили, стояли рядом с любимыми мужьями. В ведомости расписывались мужья, а деньги в карман клали жены, выдавая мужьям на обмывку зарплаты малюсенькую сумму, достаточную для приобретения бутылки белой и одной конфетки. По согласованию с работниками, был позже определен один день выдачи зарплаты, чтобы не соблазнять зря людей. Ведь очень просто сорваться, когда с витрины лавки смотрят на тебя разные бутылки, заполненные до самого горлышка этой, соблазняющей лучше женщины, жидкости, а у самого деньги лежат в кармане. А когда их нет в кармане, ты иной раз и не смотришь в сторону лавки. Беда нашего народа в том, что не знаем меры в деле приема этого «жидкого слона», имеющего опасную силу разрушения нашего здоровья. Мы пьем ее до отключения сознания, закусывая часто запахом своего рукава. Опрокинем иной раз двухсотграммовый стакан без остановки, проведем рукавом по губам, как скрипач смычком по струнам, и продолжаем свое застолье, не замечая, как через некоторое время морда опускается до стола, а глаза становятся стеклянными. Забывая обо всех своих обязанностях, о планах, о человеческих возможностях и достоинствах, на следующий день ищем, где бы похмелиться и начать новый раунд пьянства. Можем несколько дней подряд, иные - несколько недель подряд, находиться в так называемом запое и, после двух-трехнедельного отсутствия, заявиться на работу и продолжать работать. На вопрос начальства, где был, отвечаем - болел. На вопрос, где же бюллетень, отвечаем - болел дома, не ходил к врачу. В то же время смотреть на этого «запоиста» жалко: у него кожа стала прозрачная, как пленка на пионерском барабане, кости видны и без рентгена, а сам он стал на десять процентов меньше со всех сторон. И никакого действия на него не оказывает так называемое воспитательное воздействие руководства предприятия. В первое время хорошая зарплата как-то удерживала от необдуманных шагов любителей острых ощущений, а потом и этот показатель не стал барьером для тех, кто спит и видит, какого вкуса «белое золото». «Что, теперь из-за хорошей зарплаты не жить, не есть, не пить, на женщин не смотреть» - говорили они. Работникам, любителям сердитой жидкости, которые числились в «Русс-лесе», помогли жены, которые оберегали их от этого шага, и настоятельная инициатива Николая Владимировича выдавать зарплату только в руки женам. Однако органы охраны труда здесь увидели ущемление трудовых прав работников, которые должны получать зарплату два раза в месяц. Выдал один раз - нарушил закон, отвечай своей личной зарплатой. Конечно, никто не спорит, что нормальные, непьющие работники могут получать и десять раз зарплату в месяц. Однако, выдавая несколько раз зарплату некоторым категориям, все больше рискуешь парализовать производство, от чего будет страдать и государство, не получив налоги. А потому, мало того, что государство на эту проблему - проблему пьянства - не обращает практически никакого внимания (а проблема охватила всю страну и настолько серьезно, что страна рискует своим существованием, своей независимостью и своей безопасностью), но и ставит палки в колеса тем, кто хочет бороться и борется с этим злом нации. Надо этот вопрос сделать вопросом государственной важности. В средствах массовой информации, на политической арене, в Государственной Думе, на государственной службе пьющий человек должен получить так серьезно по носу, чтобы задумался серьезно над своей судьбой, а не ухмылялся и наливал в стопку следующую порцию. Вся страна, все общество должны бороться с пьяницами. Под ними должна гореть земля. Их должны не принимать на работу во всех организациях страны - и в частных, и в государственных. Потому что на сегодня нет у России врага сильнее, коварнее и опаснее, чем то состояние, к которому приводит ВОДКА. А алкоголиков, потерявших человеческий облик, лечить принудительно, создавая спецлагеря на основе финансовой самоокупаемости, и выпускать в общество после того, как бывший больной сможет отработать грузчиком в вино-водочном магазине в течение двух лет. Кстати, еще два слова о тех, кто успокаивает народ с экранов телевизоров, что де на Западе пьют больше нас, к примеру, в Финляндии, в Норвегии и даже во Франции, и никакого такого вопроса о последствиях вино-водочной диверсии у них в обществе нет. Ничего подобного. Умышленное заблуждение. Если они и пьют больше нас, и ломают в субботний день всю мебель в ресторане, и крушат сам ресторан, то в этот же вечер они оплачивают весь урон, принесенный заведению, а в понедельник, как огурчики, все на своих рабочих местах. Понятия «запой» там нет, пол-литра из горлышка одним махом там никто не высасывает. А потому наши проблемы, которые возникают из-за чрезмерной любви к вино-водочным изделиям, должны решать мы сами, теми методами, которые окажутся действенными. И законы наши не должны наказывать тех предпринимателей, которые выдают зарплату каждый месяц, но один раз. Все равно ведь предприниматель найдет способ сделать так, чтобы не пострадало его производство. Но, уважаемые депутаты, сделайте так, чтобы бизнесмены все свои мозги направляли на развитие предприятия, а не думали о том, как обойти принятые вами, не отвечающие велению времени и состоянию общества, законы.
Не менее пагубное, чем водка, влияние на психологическую, производственную и трудовую дисциплину предприятия «Русский лес» оказывало с недавних пор и поведение брата, Павла Владимировича. Работая заместителем директора по сбыту, он начал совершать поступки, которыми не только принижал авторитет предприятия, старшего брата как руководителя этого предприятия, но и грубо нарушал финансовую дисциплину производства. Когда в кассу предприятия зам по сбыту не вносил некоторую сумму денег за реализованную продукцию, Николай сквозь пальцы смотрел на эти поступки и считал, что, видимо, брату понадобились очень срочно деньги и он, подумав, что Николай не будет знать об этом, присвоил их. Хотя если бы Павлик попросил какое-то количество денег, Николай не отказал бы. Так бывало уже много раз: когда Павлик устраивал своих детей в платные вузы в Москве и тогда, когда недалеко от Загорска (переименованного уже в Сергиев Посад) приобретал дачу. Не зря говорят: «Посеешь привычку - пожнешь характер». Павел Владимирович начал проявлять свое недостойное поведение все чаще, и в такие моменты, когда у фирмы «Русский лес» появлялись финансовые проблемы. Производство столярных изделий, не в пример советским временам, стало сезонным. В зимний период спрос на эту продукцию многократно снижался, и предприятие работало в основном на склад. В зимний период «Русский лес» всегда нуждался в деньгах, а кредиты съедали добрую часть получаемой в будущем прибыли. А потому, чего уж скрывать, назовем вещи своими именами, присвоить небольшую выручку в зимний период было подобному большому преступлению. На эти художества брата (хотя сигналы поступали Николаю от соответствующих служб постоянно) он не обращал внимания. Однако Павел Владимирович взял за правило, реализуя на сторону продукцию фирмы, лакомый финансовый кусочек положить в карман, минуя кассу предприятия. Когда стали на предприятии докладывать Николаю Владимировичу, что его брат стал присвоением средств организации злоупотреблять, Николай не поверил масштабам воровства брата. Он полагал, что какую-то незначительную сумму, может, и позволил брат положить в карман. Ведь что ни говори, человек - не святой, и свой карман находится ближе карманов самых дорогих родственников. Но когда подчиненные положили на стол докладную, что с Мытищинского рынка, где предприятие имело несколько своих точек, за прошлый месяц не поступило денег ни одного рубля, Николай Владимирович решил остановить этот финансовый произвол и предупредил бухгалтерию и соответствующих людей больше денег Павлу Владимировичу не давать. А на его вопрос «Почему?» отвечать: «Только что выдали Николаю Владимировичу». Николай полагал: поймет брат, что поступает неправильно, в бизнесе нельзя так работать, как пытается он делать, когда один производит продукцию, а другой получает за продукцию, в которую не вложил ни копейки, хорошие деньги. И на время вроде бы было остановлено непонятное поведение родного брата - Павла Владимировича. Однако если в финансовом отношении Павел Владимирович немного успокоился - не было слышно в коллективе об экспроприации им выручки в некоторых точках фирмы, зато преуспел брат в другом, более серьезном деле.

Глава 17
Несколько лет назад на фирму устроилась на должность технолога молодая, изящная, шикарная девушка по имени Олеся. Была она сногсшибательно прекрасна, с длинной лебединой шеей, высоким аппетитным бюстом и очень точными и выразительными формами. К этим восхитительным внешним данным добавлялось еще и очень доброжелательное, слегка улыбающееся ее очаровательное лицо. Времена тогда были тяжелые не только в стране, но и в семье, и в душе каждого человека. После разрушения великой страны - Советского Союза, люди еще не понимали и не знали, куда идут страна, жизнь и мир. А Олеся всегда была в форме, всегда с улыбочкой, постоянно излучала свет и радость, и уверенность в будущем. Она было солнцем на этом предприятии, единственным светлым пятнышком, из-за которого Николай Владимирович дни и ночи коротал на предприятии и по каждому случаю приглашал Олесю к себе, якобы обсуждать те или иные производственные вопросы. Вначале Олеся не совсем понимала, но догадывалась, почему так часто директор приглашает ее к себе, отрывая от основной работы. Через несколько месяцев, когда за ее спиной другие работницы предприятия стали судачить, высказывать мнение, что де молодая технологша с директором крутит шуры-муры, она сама стала понемногу влюбляться в мужчину почти в два раза старше себя. Жена Николая Люда работала тоже здесь, была кассиром в «Русс-лесе». Очень многие люди, особенно конторские работники, чувствовали и видели, что при встрече директора и молодой технологши глаза у обоих вспыхивают, как лампочки, и иначе, как любовью, их отношения не назовешь. Однако все молчали, никто Люде ни слова не сказал об отношениях ее мужа и Олеси. Но зато это сделал Павел Владимирович. Взял да все рассказал жене Николая.
- Скоро твой возлюбленный вторую жену возьмет, - докладывал он ей. - Ты будешь, конечно, старшей женой, ключи от сундуков, от гардероба, от подвалов, где соленья лежат, будут у тебя, Люда, а спать же мой богатый брат по вечерам пойдет ко второй, молодой жене. Я даже знаю больше, чем говорю. Чтобы пожениться с ней, твой суженый и его будущая вторая жена собираются ехать в Ингушетию. Там законы позволяют регистрировать подобные браки.
После этих слов в жизни Николая Владимировича все изменилось на сто восемьдесят градусов с отрицательным знаком. Люда объявила о разводе, дети не знали, как себя вести: при виде отца опускали головы, отводили глаза. Николай, не желая разваливать семью, приходил по вечерам домой, но в доме не было ни любви, ни согласия, ни тепла, ни уюта. Жена не выходила из своей комнаты, дети из своей тоже старались не показываться отцу, лишь дочка, покормив отца, в основном, чаем и яичницей, старалась вести разговор о том о сем, но разговора не получалось: в семье не было главного - взаимодоверия, взаимоуважения и взаимолюбви. Так продолжалось больше месяца. На работе тоже не шли дела. Уволилась Олеся и больше не стала встречаться с Николаем, на звонки не отвечала, а потом и поменяла номер телефона, тем самым до дна выскоблив и без того опустошенную душу директора «Русс-леса». Производственные проблемы, в основном, замедление реализации продукции, накладывали на Николая Владимировича дополнительные отрицательные эмоции и нагрузки. Попытки Николая Владимировича поговорить с братом, узнать, почему он совершил такой странный поступок и доложил Люде об отношениях с Олесей, не увенчались успехом.
- Хорошо и сделал, хотел, чтобы твоя семья не распалась, потому и доложил, - ответил брат и избегал дальнейшего разговора.
- Но ведь мог сначала со мной поговорить, попытаться меня убедить не делать того шага, который, по твоей версии, я хотел сделать. Зачем сразу надо было Люде нашептывать и три короба наговорить еще, - пытался заговорить Николай Владимирович, но разговора не получалось.
Более того, размышляя над причиной поступка брата, Николай не находил какого-нибудь разумного и весомого ответа на его деяние. Тем не менее, трудные дни шли своим чередом, как и хорошие, но только они казались намного длиннее. А потом наступило время, когда Николай и Люда помирились, и в семье восстановился мир. Конечно, еще свежи были обиды между мужем и женой, еще полного исцеления моральных ран не произошло - для этого нужно было еще время, но относительный порядок, уют в доме появился. И этому событию первым делом были искренне рады дети Николая и Люды, которые с нетерпеньем ждали полного выздоровления отношений родителей.
Прошло некоторое время, семейные дела Николая Владимировича восстановились полностью, потихонечку стала забываться ситуация, которая чуть не привела к распаду его семьи. К этому времени и положение в стране стало меняться к лучшему. После добровольного ухода Ельцина из Кремля, на его место пришел серьезный и умный человек. Не известный в народе и стране Владимир Путин в начале своей деятельности казался механическим исполнителем воли и завещания Ельцина. Однако через максимально короткое время стало видно: у руля огромного государства встал настоящий патриот своего народа и кристально честный человек. И очень скоро страна начала подниматься с колен и заниматься созданием нового демократического общества. Напрасно враги России и враги Путина с сомнением относились к деятельности Путина, сообщали, что он занят личным обогащением и уже собрал долларов в два раза больше, чем Билл Гейтс и султан Брунея - самые богатые люди планеты. Владимир Владимирович был крепко занят реформированием своей Родины и вскоре добился некоторых успехов. Прекратилась война с Чечней, экономика стала работать с прибылью, пенсии и зарплаты выдавали вовремя, страна начала рассчитываться с внешними долгами, а строительство на просторах России приняло характер бума. Оправившись от дефолта девяносто восьмого года, народ стал обустраиваться семимильными шагами. Особенно это было видно в Москве, Московской области и соседних с Москвой областях, в том числе и во Владимирской, куда относился город Александров, бывшее дачное местечко царя Ивана Грозного. Продукцию, выпущенную на фабрике «Русский лес» люди раскупали, как водку в магазине, только успевай выполнять заказы. Некоторые цеха, особенно заготовительные, работали круглосуточно, чтобы обеспечить спрос народа в хорошей продукции, какую выпускал «Русс-лес». Николай Владимирович начал думать о выпуске мебели на своих площадях. Для этого он стал строить на новом месте - полученном недавно на месте бывшего карьера кирпичного завода земельном участке - двухэтажный корпус размером пятьдесят на двенадцать метров. На фабрике по этой теме уже работала целая группа проектантов.
Николай задумал начать строительство нового многоквартирного дома для своих работников и для продажи квартир. К этому времени цены на квадратный метр готового жилья настолько поднялись, что при желании можно было продать одну квартиру, а строить две, а потому иметь возможность заключать со своими рабочими такие договора, чтобы надолго прикрепить человека к рабочему месту, и не делать этого, было, мягко говоря, глупо. Рабочий человек в Александрове стал цениться на вес золота, и зарплата поднялась очень прилично, однако, живя недалеко от Москвы, александровцы массово ехали работать в столицу, ибо там еще выше были заработки. Голод александровских предпринимателей в рабочих профессиях удовлетворяли приезжие люди из Таджикистана, Узбекистана, Молдавии, Украины и других республик бывшего СССР, так называемые гастарбайтеры. Однако многих из них подводило отсутствие профессионализма, а потому Николай любил работать с местными, среди которых было очень много настоящих специалистов своего дела.
В семейных делах тоже наступили праздники. Сын Николая Владимировича Володя, окончив стоматологический факультет в Тверском мединституте, сразу же устроился на работу в Александровской городской поликлинике и несколько месяцев спустя женился, снял квартиру и переехал в нее с молодой женой - вылетел из родительского дома, как птенчик из гнезда. Самостоятельная жизнь манит всех, каждому когда-нибудь хочется есть свой собственный кусок хлеба, выпить свою собственную чашку чая со своей второй половинкой. И дети Николая Владимировича - не исключение. На втором курсе Московского мединститута имени Сеченова училась дочка Кристина. Здоровье Николая Владимировича было отменное, выглядел моложе своего возраста лет на восемь. Вообще-то за эти годы, годы занятия бизнесом Николай изменился очень мало, чуть растолстел, сформировался небольшой живот - вот и все, да еще чуть-чуть мешки под глазами стали заметнее, чем раньше на пухлом, чисто выбритом лице, а так – все, как и раньше, что десять, что двадцать лет назад. Этого добивался Николай Владимирович одним способом: ел мало. Имея зверский аппетит, он мог управлять своими желаниями в плане еды. Ел по графику, после шести, кроме стакана кефира или одного яблока, не брал в рот ни куска, а по субботам устраивал голодный день: кроме холодной воды или сока, не принимал ничего. Занимался каждое утро десятиминутной физзарядкой, остальное время он бегал на работе - несколько раз в день обходил цеха и участки, вникал во все дела и знал, что где лежит. Одним словом, всегда находился в движении, ненавидел сидячую жизнь и все свои планерки устраивал на рабочих местах. Может, потому и годы не могли оставить на его внешности свой отпечаток, впереди было много дел и много забот, а значит и стареть некогда было. Во-первых, «Русс-лес» еще не завершил свое развитие, имелись большие планы по его расширению. Во-вторых, Николай Владимирович начал размышлять над тем, чтобы строить дома. Но не для бизнеса, а для души. В большой политике, из уст высоких и маленьких начальников и в СМИ часто он слышал о строительстве доступного жилья для бедных слоев населения. Кремлевские начальники возмущались, что у нас в стране, особенно в Москве и Питере, очень высокие цены за квадратный метр жилой площади. И все свои выступления, касающиеся строительства жилья, первые лица государства заканчивали призывами: надо строить квартиры, доступные для приобретения большинству народа, по цене не больше тысячи долларов за квадратный метр. Николай Владимирович послушал-послушал и решил, что призывы руководителей страны и к нему относятся, а потому и он обязан исполнить приказы большого начальства и удовлетворить свое желание и стремление действительно сделать для людей доброе дело, построить такой дом, где цены на приобретение жилья будут доступны бедным слоям населения. Расчеты показали, что он может строить такие дома для малоимущих граждан по себестоимости. Для бизнеса у него есть фирма, которая процветает с разрешения Всевышнего. А строительство жилья по себестоимости будет его вкладом в развитие страны. А как же без страны, без развития ее граждан, ты же один не будешь жить и радоваться этой прекрасной миссии человека, называемой жизнью. Весь смысл жизни в том и заключается, что живешь ты не один, а с другими людьми, вместе с ними, сообща и в радости, и в горести. Как было бы скучно, тоскливо и никчемно жить одному, даже представить себе невозможно. Пока Николай Владимирович думал: начать или не начать строительство доступного жилья, фирме «Русс-лес» был выделен земельный участок для строительства второго многоквартирного многоэтажного дома для закрепления кадров. Первоначально Николай Владимирович планировал несколько десятков квартир продать по рыночной цене, а своим работникам предоставить, как и в прошлый раз, по льготной цене. Однако, получив земельный участок под многоэтажный шестидесятиквартирный дом, руководитель фирмы «Русский лес» решил, не дожидаясь выделения нового земельного участка под новое доступное жилье, начать строительство такого жилья и всем предлагать квартиры по себестоимости. Как только Николай Владимирович заикнулся о своих планах своим друзьями по бизнесу, среди которых были представители деловых кругов города и работники властных структур, то через несколько дней в городской газете «Голос труда» появилась большая статья о намерении фирмы «Русс-лес» строить жилье для малоимущих горожан по себестоимости. А некоторым категориям граждан,- инвалидам и многодетным - найти возможность выделить квартиры бесплатно. После выхода этой статьи не умолкали телефонные звонки на предприятии «Русс-лес». Звонили и имущие, и неимущие. Некоторые предлагали принести деньги сейчас и заключить договор долевого участия. Были и такие, которые без звонка приносили деньги для заключения договора о приобретении. В связи с тем, что еще не был готов проект данного дома, Николай Владимирович составил список потенциальных дольщиков, но денег не принимал.
- После закладки фундамента можно и деньги принимать, почему не принять, - заявил Николай Владимирович и вплотную занялся претворением в жизнь новой своей идеи, которая была тут же поддержана общественностью города. Срочным образом фирма «Русс-лес» обратилась к властям с заявлением о выделении земельного участка для строительства еще одного дома, так как желающих стать дольщиком в новом начинании Николая Габо было несколько раз больше, чем предполагалось. Считая, может быть, вполне обоснованно, что предпринимаемые фирмой «Русс-лес» шаги не только будут по душе гражданам города, но и властям, и фирме будет интересно быстрыми темпами оформить новый участок под новый дом, Николай начал заказывать стройматериалы и под новое строительство. Однако, оплатив почти весь материал для фундамента нового дома, который предполагалось построить по проекту, уже имеющемуся на фирме, Николай Владимирович разочаровался в действиях властей всех уровней - от городского до районного. В городской черте не оказалось места для выделения под дом, социально важный для городских жителей, а районные власти не торопились выделять земли для развития городского хозяйства. На словах, после выхода статьи в газете, все хвалили Николая, а на деле всем было до лампочки, и вторым, и третьим, и первым лицам местных властей - будут ли строиться в городе квартиры, доступные для малоимущих граждан, или не будут. Интересно получается, при коммунистах в таких вещах партия и местные органы всячески поддерживали подобные начинания своих граждан, а если кто-нибудь палки в колеса ставил из местных начальников - мог кресла лишиться. Сегодня высшее руководство страны работу местных начальников дает оценивать закону, а в законах не все напишешь: как принял начальник посетителя, как посмотрел на него, отмахнулся или вник в просьбу, и не имел действительно возможности исполнить ее и так далее и тому подобное. А потому сегодняшние начальники могут работать спокойно, никто их с работы не снимет за бездеятельность, халатность и несоответствие должности, ибо закон, как говорится, дышло, куда повернул - туда и вышло. В таких делах в законе следует прописать: начальник обязан выполнить просьбу посетителя, иначе он лишится кресла. Тогда начальники будут работать по-настоящему, и все проблемы города, района, села будут решены. Конечно, в законе должно быть и примечание, как положено в уважающих себя законах: посетитель не имеет право спрашивать все, что ему заблагорассудится, вплоть до того, что «начальник, отвези на спине меня домой». Вот почему заявление Николая Владимировича о выделении земельного участка под строительство дома для малоимущих граждан пока находилось под сукном на столах начальников местных властей, а в душе бизнесмена шли настоящие военные действия. Не мог он мириться с тем, что местное начальство не понимает важности предпринимаемых фирмой «Русский лес» шагов. Душа выскакивала из груди от несправедливых действий местных властей, хотелось кричать на весь мир, призывать к совести и молиться Богу, чтобы сердце, протестующее до безграничных просторов, успокоилось и обрадовалось за дело, за людей и за начальство. Ведь по большому счету, начальники должны помнить, что в этой жизни карьера человека похожа на лестницу: один поднимается, другой спускается. Сегодня ты начальник, завтра я, а потому надо друг другу идти навстречу и постараться помочь несмотря ни на что. Пока Николай Владимирович бегал по властным структурам, чтобы решить вопрос с землей для третьего дома, строительное подразделение фирмы «Русс-лес» начало закладывать фундамент второго дома. И это событие отметили все СМИ города, в результате чего в офисе «Русс-леса» было настоящее столпотворение. Человек по пять каждый день приходили в контору, приносили деньги, изъявляли непреодолимое желание стать дольщиком нового дома. Желающих было столько, что можно было закладывать фундаменты сразу четырех домов. И Николай Владимирович решил бороться за людей. Собрав все поданные заявления и пригласив десять человек делегатов от малоимущих граждан, он записался на прием к главе администрации города Александрова А.И.Равину, который был избран на эту должность недавно. Приняв делегацию, Анатолий Иосифович очень обрадовался новой идее фирмы «Русс-лес»» и обещал не только помочь в срочном выделении земельного участка, но и взять под личный контроль прохождение оформления документации по подведомственным ему службам. Наконец-то александровцы не ошибись при выборе мэра. Анатолий Иосифович оказался деятельным, внимательным к нуждам людей и большим организатором городского хозяйства. Он так увлекся новой идеей «Русс-леса», что стал постоянно, каждодневно справляться о ходе строительства нового доступного жилья, всех строительных дел этой фирмы. И буквально через две недели в прорабской на строительной площадке фирмы «Русс-лес» проходила городская планерка по вопросам строительства. На этом совещании доклад сделал начальник строительства и главный архитектор города Александр Владимирович Васенков, который одним из первых среди специалистов города поддержал идею Николая Владимировича о строительства жилья малоимущим. Было решено начинание фирмы «Русс-лес» целиком и полностью поддержать и, по возможности, этот опыт передать другим строительным организациям города. Один из присутствующих на совещании руководителей строительных организаций попытался возразить мэру города, говоря, что у «Русс-лес» главный бизнес - выпуск других вещей, а строительство квартир для него - хобби. Как нам, строительным организациям города, жить и развиваться, если основная наша деятельность строительство, и других дел мы не знаем. На это мэр ответил, не задумываясь, что если будете по пять-десять квартир в год предлагать по такому принципу, как «Русс-лес», то это поможет чувствовать себя вашему коллективу морально лучше, а народ посмотрит на бизнесменов другими глазами, не будет их считать рвачами и хапугами. На этом совещании было решено для приобретения квартир для городских нужд заключить договор только с «Русс-лесом», ибо его квартиры оказывались существенно дешевле. Квартиры по себестоимости, которые предлагал «Русс-лес», были дешевле в два раза, чем квартиры по рыночной цене, даже в таком небольшом городе, как Александров. Однако закон, неизвестно кем, для кого и для чего придуманный депутатами Государственной Думы огромного государства, запрещал городским властям приобретать квартиры для нужд города по ценам ниже рыночных. Новый мэр решил написать письмо в Госдуму, съездить на прием к Президенту страны и решить проблему, которая ставит больше вопросительных знаков, чем исчерпывающе дает вразумительный ответ. Когда продают жилплощадь по высокой цене за квадратный метр, конечно, надо думать, как купить подешевле, но когда предлагают тебе существенно дешевле, чем рыночная цена, и у тебя руки-ноги связаны - это ненормально, здесь кроется тайный смысл принятых законов, раскрыть который - великая задача всех честных сил и граждан этой страны. Забегая вперед, надо сказать, что новый мэр города Александрова оказался боевым и настырным человеком, в течение небольшого отрезка времени добился встречи с Президентом страны и решил вопрос о приобретении квартир по себестоимости для городских нужд. Закон здесь позволял городским властям приобретать на рынке жилье по двадцать восемь тысяч рублей за квадратный метр. А «Русс-лес» предлагал за двадцать тысяч с одной лишь разницей, что за двадцать восемь тысяч покупаешь квартиры в домах готовностью около семидесяти пяти процентов, а «Русс-лесовские» можно было приобрести в достаточном количестве с самой закладки фундамента дома. По такой цене здесь все дома уже были проданы со дня объявления фирмой строительства. Кто бы мог найти пустые, непроданные квартиры с готовностью семьдесят процентов по такой цене, как предполагал закон. А потому Президент России предложил главе города, чтобы городские депутаты на месте решили, каким образом приобрести квартиры для нужд города. Ведь это не противоречит федеральному закону, а наоборот дополняет его, за энную сумму бюджетных средств покупаешь для людей больше квартир. Кто же может сказать слова против? Наоборот, нужно орден выдавать людям, поступающим именно таким образом. Окрыленный поддержкой главы государства Российского, глава города Александрова Анатолий Иосифович Равин на внеочередном депутатском совещании поставил этот вопрос и добился принятия нужного решения. Администрация города заключила долгосрочный договор с «Русс-лесом» на приобретение жилья для городских нужд по себестоимости и готова была помогать ей в финансовом отношении со дня закладки фундамента очередного жилого дома. Кстати, не забыть бы сказать, что глава города  Равин  Анатолий Иосифович как обязательный и ответственный человек, по просьбе Николая Владимировича Габо, передал Президенту страны письмо, в котором Габо выражал несогласие с политикой правительства по поводу размещения стабилизационного и резервного фондов в ценных бумагах западных стран. Министр финансов Кудрин даже удивлялся по телевизору, как это некоторые, недалекие в финансах и в политике, российские граждане возмущаются, что России держит свои средства в западных финансовых учреждениях, там ведь держат деньги и Дания, и Норвегия, и Люксембург и так далее. Не понимают сам Кудрин и правительство, что Россия и Дания, и Норвегия - не одно и тоже. Враг России номер один может поставить знак равенства между Россией и этими странами во всех смыслах. Как известно, в жизни все взаимосвязано и все процессы идут по одним и тем же законам. Человек, предприятие, государство, не умеющие использовать или хранить деньги самолично, в своих карманах, не могут считаться сильными и самостоятельными, а тем более лидерами. Место России в мире - в первых рядах. Многие страны надеются, что, при непредсказуемой в мире ситуации, Россия защитит их. Более того, сегодня Россия - защитница и Православной веры в мире вообще. А потому Россия, по предназначению свыше и по природе своей, должна принимать на хранение чужие и соседские деньги, а не отдавать свои кому-то. Ведь как на дрожжах поднялась бы экономика России за максимально короткий срок, если бы правительство эти фонды под залог и под небольшой процент - три-пять процентов - выдало своим гражданам и своим предприятиям. Это письмо Николая Габо глава города Александрова передал Президенту и принес ответ от главы государства, что Николай Владимирович получит исчерпывающий ответ. Глава города знал о содержании письма, был с этим мнением согласен, а потому с радостью решил таким образом повлиять на правительство.
Теперь продолжим оборванную мысль по основному тексту повествования. По примеру городских властей, очень скоро заинтересовались опытом строительства жилья фирмой «Русс лес» и областные структуры. Начали писать об этом начинании и в центральных столичных газетах. Все шло превосходно. Новая идея главы фирмы «Русс лес» Николая Владимировича Габо настолько охватила его, взяла за сокровенные струны души, что больше времени, чем своему основному бизнесу, посвящал он этому занятию. Каждое утро приходил он на работу в центральный офис, побывав в первую очередь на стройках. В разных концах города строились уже два дома, должны были начать строить следующий дом. И чем больше он строил, тем больше получал удовольствия от этой работы, чем от той, основной деятельности, которая приносила его фирме финансовый достаток, материальное обеспечение семье, да и помогала в работе по строительству жилых домов. А недавно, после выхода в центральной газете «Комсомольская правда» статьи о делах фирмы «Русс-лес» в деле строительства жилья, приехали ходоки из соседнего города Сергиева Посада с предложением и у них в городе построить дом для малоимущих граждан. Николай Владимирович согласился. Ходоки, представители городских властей, обещали помочь с оформлением земельного участка в максимально короткие сроки. Дела шли в гору и в бизнесе, и в занятиях для души. Чего еще желать человеку, который день и ночь не покладая рук трудится, не уставая, в шесть часов утра встает и в двенадцать ложится спать. Приятно, не то слово.
Неизмеримо наполняет душу радость, когда видит человек дело рук своих. Когда Николай Владимирович четверть века тому назад строил дом в родном селе Джиниси, он имел обыкновение по вечерам, после окончания рабочего дня, часами ходить вокруг строящегося дома и любоваться делом рук своих. Он смотрел на растущие стены дома и с той, и с этой стороны, и его душу наполняла гордость, а лицо сияло при лунном свете от удовлетворения тем, что сделано его руками. Ни с чем нельзя сравнить эти ощущения и эти чувства. Ни с любовью к женщине, ни с любовью к родной стороне. Эти чувства поднимают человека в своих собственных глазах, помогают понять и любить самого себя, дают уверенность в том, что человек действительно царь на этой земле и не должен просто жить, а должен, живя на этой земле, что-то сделать, что-то оставить после себя, беречь и сохранять вечно это самое прекрасное явление природы, называемое жизнью.
Такие же чувства испытывал Николай, когда занялся строительством жилья для малоимущих граждан. Прежде чем завершить день, Николай Владимирович вечерами долго ходил вокруг растущих стен домов на стройплощадках. И искренне любовался как в сказке поднимающимися этажами, от души радовался каждому уложенному кирпичу, как тогда, в молодости, что и он руку приложил к этим большим и великим свершениям. «Через некоторое время люди поселятся в новые свои квартиры и обязательно скажут, - иногда мелькало в голове Николая Габо: - «Спасибо тебе, Николай Владимирович, за то, что при наших возможностях помог нам жить по-человечески, под крышей из металлочерепицы, укрывающей нас от дождя и снега, и в тепле». Все шло превосходно, вроде бы планы Николая Владимировича один за другим претворялись в жизнь. Богатела фирма «Русс-лес», появлялись новые корпуса и новые виды продукции. А последняя задумка о строительстве жилья для малоимущих граждан приносила ему в день такое удовлетворение и радость, что он позволял себе иногда думать, что он самый счастливый человек в этом мире и что судьба его балует за какие-то непонятные и неизвестные ему услуги. Тем не менее, чем больше отдавал сил, средств и времени строительству Николай Владимирович, тем меньше занимался фирмой «Русс-лес». Там все текущие дела вел Павел Владимирович, и владелец фирмы был уверен, что родной брат все сделает, чтобы никаких проблем на предприятии не возникало. Недавние поступки брата - присвоение им средств предприятия и сообщение жене Люде об Олесе - Николай давно позабыл. А потому, занимаясь вплотную строительством многоэтажных домов (как он считал, более важным делом), меньше внимания уделял основному предприятию. Николай считал, что там все идет по инерции, по проторенным дорожкам, стратегические задачи определены им самим давно, и весь коллектив постоянно их решает по составленному и утвержденному им самим графику, а потому Павел Владимирович вполне может управлять текущими делами на «Русс-лесе».

Глава 18
И вел дела Павел Владимирович до определенного времени тихо и мирно. Однако не прошло и двух полных месяцев, как брат Николая выкинул очередной свой излюбленный номер. Загрузив пятидесятикубовую фуру до отказа продукцией «Русс-леса» на круглую сумму в полтора миллиона рублей, Павел Владимирович не оформил груз должным образом, а объявил в бухгалтерии, что он так же, как и Николай Владимирович, является владельцем этого предприятия, а потому он сам документы, какие нужно, водителю выдаст и сообщит Николаю Владимировичу. Пусть работники бухгалтерии и кладовщица не беспокоятся и не нервничают, а идут домой, так как близок конец рабочего дня. На заявление главного бухгалтера, что Николай Владимирович все грузы оформляет, как положено, а кто будет получать прибыль - это другой вопрос. Задача бухгалтерии - вести нормальный, законный учет всех уходящих и приходящих грузов, иначе зачем тогда их держать, коли будут на предприятии кому что вздумается грузить и увозить. На это замечание Павел Владимирович лишь ухмыльнулся. Сделал так, как считал нужным, выписал все бумаги на дорогу и дал распоряжение охране выпустить машину с территории предприятия. В тот день Николай Владимирович был в Москве, а потому, получив сообщение по мобильному телефону от главбуха Татьяны Николаевны, велел ей не мешать брату, мол, приедет и разберется с ним сам. На следующий день Павел Владимирович почти до вечера не внес ни одного рубля в кассу предприятия и, когда Николай пригласил его к себе и спросил, почему он выкидывает подобные номера, и с каждым разом его аппетит умножается в разы, беспардонно при чужих людях присваивает средства предприятия, он нагло заявил:
- Хорошо и сделал. На покупку предприятия я тоже давал деньги, поэтому предприятие принадлежит нам двоим. Ты, что хочешь - то и делаешь, и я, что хочу - то и буду делать.
- Я делаю то, что нужно фирме. Исходя из ее задач, я действую, а не по моим желаниям. И средства, полученные от реализации продукции фирмы, еще не твои, если даже ты единоличный владелец предприятия. Твоя доля - только чистая прибыль, если она будет, - ответил Николай, стараясь образумить брата, поставить на место, чтобы больше на фирме не было подобных вещей.
- Ты профессор, меня ты не проведешь, - сказал грозно Павел. - Сам возил по твоей просьбе многим людям здесь по городу и окна, и двери, и погонаж, и специально следил, будешь ли ты вносить в кассу деньги, как заставляешь меня. А ведь ты не вносил, - ухмыляясь, погрозил пальчиком старшему брату Павел.
- Ну, правильно, я эту продукцию отправлял с тобой людям, которые имеют большой вес и власть в этом городе. Они, хотя и имеют власть большую, но зарплату получают маленькую, а потому я им кому окно, кому дверь давал бесплатно. Каким образом я мог их оприходовать? Если такие мелочи ты не понимаешь, как ты можешь жить среди людей и заниматься бизнесом. По одному маленькому вопросу будешь ходить месяцами к чиновникам и не решишь, если не будешь понимать ты и их небольшие проблемы. Раньше в России подарки чиновникам давали борзыми щенками, теперь кто чем может. Мы - дверями, конфетная фабрика - конфетами, табачная - хорошими сигаретами, а ликероводочный завод - водкой. Вот так и живем, - закончил свою мысль Николай.
- Ладно, ты меня не учи, как надо жить и работать, - вставая с места, продолжал Павел. - Зарплату ты получаешь чуть больше меня, а живешь в десять раз лучше меня. У тебя несколько машин и все иномарки, а у меня одна и то наша, консервная банка, больше ремонтирую, чем езжу. Машину наши и то хорошую не могут делать, из магазина сразу в автосервис едешь. Это что, правильно, справедливо? - говорил Павел, выходя из кабинета без разрешения руководителя фирмы и, остановившись в дверях, злобными глазами просверлив Николая, бросил: - Фабрику покупали вместе, поровну и должны делить деньги. Ты же сам говорил, купим фабрику, пойдут дела хорошо, и жить станем лучше, и детям, и внукам будет работа, - и со всей силой толкнул дверь, чтобы закрыть ее, но она, ударившись о косяк, вновь раскрылась настежь, чуть не соскочив с коробки с петлями вместе.
Оставшись один, Николай стал искать причину подобного поведения брата. Неужели в действительности материальная сторона главная причина подобного поведения Павла? Но ведь я же ему даю достойную зарплату. За такую зарплату можно несколько семей содержать. Да, естественно, я получаю больше него, но и работаю я здесь больше него, да еще вдвоем с женой. Более того, размышлял Николай, несколько лет назад, когда мои дела начали идти хорошо, я же ему и зятю Виктору Аркадьевичу предложил заняться выпуском садовой мебели, выделяя им новый, только что построенный, корпус с дальнейшим оформлением в собственность, предложил даже в первое время и сырьем обеспечивать, а они наотрез отказались. Они же сами заявили: «Не всем капиталистами быть». Конечно, тогда еще не было известно на сто процентов, куда пойдет моя затея, мой свободный труд и мое предпринимательство. Не только ведь один я строился, многие тогда начали заниматься бизнесом, и конкуренция стала играть важную роль на российском рынке. Не знал, куда продукцию деть. Делал качественно, продавал дешево, сам ездил по рынкам, по крупным магазинам и искал себе клиентов и до сих пор ищу. Это со стороны кажется, что приезжают машины и забирают продукцию. Чтобы так казалось, я три года ездил по всей России и до сих пор езжу и звоню по сто раз на дню, рассуждал Николай. И потом, не все желающие заниматься свободным предпринимательством начинают и идут до конца. В бизнесе многие соскакивают с трассы, так и не попробовав его главного вкуса, не потрогав руками его сердцевины. Это на бумаге за столом в тепле, выпивая чашку кофе, можно сделать расчеты и получать хорошие дивиденды, а в жизни за каждый заработанный рубль часть жизни надо отдать, нервов, настроения и здоровья. Тогда моему дорогому брату Павлу не захотелось стать капиталистом, зарабатывать много и покупать по три машины. А сейчас ему нравится получать много денег, продавая продукцию, в производство которой он не вложил ни одного рубля. Да и в начале моей предпринимательской деятельности, продолжал свои размышления Николай Владимирович, когда покупал я Богом забытый столярный участок на отшибе, настоятельно просил Павлика принять участие в покупке этого заведения. Он опять наотрез отказался. Часами же уговаривал его приобрести вдвоем этот разграбленный, разворованный сарай. Отказавшись в его пользу от своих денег, заработанные в операции «Шампунь», я же почти на коленях просил его внести эти деньги как пайщик. Не захотел. «У меня и в Загорске дел хватает, чего я буду ездить в каждое утро в Александров на работу. Купил здесь ремни, ленты для транспортеров, сдал там и заработал свои положенные дивиденды» - говорил он». А потом, конечно, не имея серьезного стабильного дела, денег приличных не заработаешь. Прошло время, рынок с каждым днем все жиреет и жиреет, на операции «взял здесь - там отдал» уже ничего не заработаешь. Эти операции надо делать большими партиями, а на такие объемы нужны серьезные суммы денег, а денег больших йок, - рассуждал далее Николай о поступке брата. Но ведь работает же, получает хорошо, детей всех выучил, квартиру в Москве купил, зачем на рожон лезет. Как-то я ему сказал, продолжал свои размышления Николай, несколько месяцев назад, что, когда приведу свои бумажные дела в порядок, оформлю предприятие на себя, на твое имя записанную долю, а это десять процентов, оставлю. Однако мои слова он пропустил мимо ушей и ехидно улыбнулся, вот, оказывается, для чего. Давно задумал уважаемый брат стать владельцем ни меньше, ни больше половины предприятия, которое я собирал по крупицам, не высыпаясь, как следует, многие ночи. И все для этого делает временами и уже начал при чужих людях высказывать мнение, что покупали предприятие вместе. А дома, своей семье, детям своим, прививает мысль, что де действительно он ангел и на покупку предприятия давал половину денег, чтобы в случае чего дядя перед детьми выглядел дерьмом, не желающим родному брату отдавать то, что по праву ему принадлежит. А матери, другим родственникам, не краснея, доказывает, что столярный участок покупали вместе с Николаем еще в девяносто втором году. «Если бы не мои деньги, то Николай не увидел бы столярку, как своих собственных ушей». Вранье стопроцентное. Денег Павлик дал в те времена всего-то сорок тысяч рублей. Не дал бы он в долг, нашел бы. Можно было бы, на худой конец, заложить и столярку, которая уже начала приносить доход. А Павлик, давая деньги, сказал, чтобы я их через шесть месяцев вернул. И я через полгода вернул. И на каком основании тогда он заявляет так, что фабрику приобретали вместе, если деньги, отданные в долг, взял обратно, размышлял Николай. И вдруг его осенило. Недавно Виктор Аркадьевич сказал, что Павел о деньгах, которые ему дал Николай, говорит: «Это мои дивиденды, а не мой долг. Это мои деньги в сумме сорок тысяч рублей, которые, я давал Николаю при покупке столярного цеха, заработали дивиденды». Ах, вот оно что! Павлик считает, что я ему не долг вернул, а отдал некоторую сумму денег, заработанную его деньгами. А потому фабрика, считается, куплена нами вместе. Это по его версии. Хитро, ничего не скажешь, хитро, подумал Николай Владимирович. Получается, если бы я обанкротился, то его деньги, несчастные сорок тысяч рублей, которые я дал ему, остались бы целехонькими, а теперь, когда дела пошли мои ничего, он владелец половины предприятия, в которое не вложил и рубля. Его деньги, вернее, мои деньги, отданные ему за «так» при моем бедственном положении, но полученные в долг от него, пошли на приобретение узлов и запчастей на станки, были возвращены через шесть месяцев. Но оказывается, не долг я ему вернул, а своеобразные проценты, названия которым ни банкиры всего мира, ни ростовщики всего мира не могли и придумать до сих пор. Ведь много предприятий создается при получении кредитов от банков. Приходит время, основные суммы кредитов с процентами выплачиваются, и предприятие без долгов продолжает работать дальше, принося прибыль своему хозяину. По Павлику же выходит, что предприниматель - получатель кредитов для создания предприятия - никогда не может рассчитаться с банком, ибо деньги основные были выделены банком, а возвращены предпринимателем не проценты и кредиты, а заработанные банковскими средствами доходы. Павлик такие понятия, как кредиты, долг отвергает, когда дело касается его личных денег, полученных даже в подарок. По Павлику понятие «долг» тоже пустой звук. Если собираешься покупать «Жигуленка» или грузовую машину, а тебе не хватает нескольких тысяч рублей, не ходи просить в долг, а то будешь выплачивать всю жизнь деньги, заработанные несколькими тысячами взятых у кого-то в долг средств. Могут еще такую сумму возврата назначить, что и не заработаешь ее за месяц всей семьей. Люди, которые не признают такие древние правила и порядки, как кредиты, долг, взаимообразно и так далее и тому подобное, могут объявить все, что им заблагорассудится. Их лучше обойти стороной и постараться меньше иметь дела с такими людишками. Лучше заработать на чай без них, чем к чаю еще хлеб с маслом с ними.
Чем больше Николай размышлял над содеянным братом, тем больше он удивлялся его поведению. Если бы тот вел себя нормально, не выкидывал бы номеров по присвоению денег за отпуск продукции на сторону, если бы он попросил какой-то процент собственности, можно было бы понять и подумать над этим предложением. Ан нет, он хочет доказать, что когда-то вместе со мной приобрел захудалый участок, довел его до уважающей себя фабрики и теперь пожинает плоды, которые дает это заведение. Поступая так, он хочет обмануть меня, не ставить ни во что. Главным козырем он считает записанные мною на него когда-то проценты в оформлении в собственность столярного участка. Я сделал это по совету Казакова Валерия Ивановича, который таким образом хотел меня уберечь от многих неприятностей, если вдруг в стране под сильным и мощным названием Советский Союз начнется движение назад в социализм. Ведь тогда еще никто не мог предсказать, куда пойдет страна в ближайшем будущем. Все хотели перемен, лучшей жизни, а получалось наоборот - с каждым днем жилось все хуже и хуже. Выходит, чужой человек роднее родного брата, тот от души оберегал на всякий случай от форс-мажорных обстоятельств, а родной брат хочет использовать в своих целях недостойным способом мой безобидный поступок. Не просит, а требует. Угрожая законами. А в доказательство своей правоты приводит когда-то мной сделанный доверчивый шаг - включение его имени в список совладельцев столярного участка. Хотя здесь и вопрос большой, может ли юридически человек считаться совладельцем приобретаемого имущества, если его имени в договоре купли-продажи нет, а есть в Уставе, перерегистрированном намного позже. Обидно, очень обидно. Получается, что искать поддержки у близких родственников нельзя, если это касается денег. Хорошо, что страна пошла в капиталистическое будущее, а если бы она вернулась в социалистическое прошлое и к году тридцать седьмому, если бы предпринимателей, как врагов народа, судили и ставили к стенке, тогда мой уважаемый брат первым, наверное, побежал бы в НКВД и объявил, что его в собственники фабрики «Русс-лес» записал родной брат Николай, без ведома его, что он никогда никому денег на эту покупку не давал, да у него никогда не было таких денег. Пусть Николай покажет документы, что я ему денег давал, заявил бы, наверное, Павлик. Теперь же, когда капитализм гордо шагает по России, Павлу хочется стать владельцем предприятия, куда его тащили за волосы, а он не захотел и не дал ни одного рублика. Как это называется? Даже названия его поступку в нормативном родном русском языке не могу найти, рассуждал Николай. Одно понял он однозначно: Павлу завидно, что у брата все легко и хорошо получается, а у него - нет. Года два тому назад до описываемых событий, Николай предложил Павлику взять участок и создать там какое-нибудь производство. Или же, предложил он, можно и в углу нового земельного участка, полученного «Русс-лесом» недалеко от основного производства, и с его помощью, конечно, построить здание, поставить станок или станки и, пожалуйста, выпускай продукцию и работай на себя. Павел и тут ухмыльнулся, процедив зло сквозь зубы: «Строй, если тебе надо, у меня есть своя фабрика, мне хватит». Ведет себя очень странно, подумал Николай, не поддерживает ни в одном начинании. Как какую-нибудь идею выскажешь по поводу развития предприятия, сразу отмахивается. Тебе надо - и делай, его любимые слова. А стать владельцем предприятия хочет. И делить предприятие непременно надо на две части, поровну, почему-то считает Павлик, и что выяснилось чуть позже, и все близкие родственники Николая, включая и родную мать, были согласны с ним. Дело в том, что вечером того дня, Николай зашел к старшей сестре, где по обыкновению собирались на посиделки все родственники, живущие в этом доме. Шел по какому-то каналу индийский фильм и все внимательно - и взрослые, и дети (даже внуки, Виктор Аркадьевич стал два года назад дедом) внимательно смотрели эту картину. Как только зашел Николай и поздоровался со всеми, вдруг все взрослое население, находящееся там, перестав смотреть на экран, кинулись на него. Вот ты такой, сякой, нехороший, не даешь жить Павлику, только ты о себе думаешь.
- Нам не помогаешь, мы уже смирились, - говорили сестры, - ты еще единственному брату устраиваешь сцены на работе, не даешь подзаработать немножко, все к порядку призываешь. Сам что хочешь, то и делаешь. А ему почему нельзя? Он тоже деньги давал при покупке столярки, он тоже имеет такое же право, что и ты, - перебивая друг друга, говорили они.
- Я лично сто тысяч рублей дала Павлику, чтобы тебе на покупку фабрики дал, а ты сейчас его к воротам не подпускаешь. Как тебе не стыдно, он же твой брат, - грозно глядя на Николая, заявляла Ефросинья Андреевна, родная мать Николая.
- Мама, когда ты приехала, в Александров, столярный участок был уже выкуплен. Каким образом ты могла деньги дать Павлику? - пытаясь перевести в шутку, с улыбкой на лице заметил Николай.
- Я ему доллары прислала, продала корову, свиней, поросят еще в Грузии, перевела на доллары и прислала с Виктором Аркадьевичем, когда он первый раз приезжал сюда, можешь спросить его, - не унималась мать. Виктор Аркадьевич слегка улыбнулся, опустил глаза в пол. Николай не стал выяснять. Ефросинья Андреевна продолжала:
- Ты и твоя жена и на работе не бываете. Все работы Павлик делает, без него там и никто не работал бы, и давно фабрике был бы каюк, а вы с женой хотите его без работы оставить. Половина фабрики его. Я сама пойду в милицию и сообщу, что с Павликом вместе покупали фабрику, тогда была она никудышная, а теперь поработали, заработали денег и сделали конфетку. За это честь и хвала вам. Но не тебе одному принадлежит фабрика, а вам двоим, половина твоя, половина его, - не останавливалась Ефросинья Андреевна.
- Но Павлик денег не давал, а что дал сорок тысяч в долг - я ему вернул, он же не захотел стать владельцем тогда и сказал, чтоб деньги ему вернуть. И я вернул через полгода сумму, которую брал у него в долг. Кстати, и эти деньги были мои, я оставил у него, чтобы какой-нибудь домик купить, чтобы приютить на первое время приезжающих родственников из Грузии, тебя, Маргарита, тебя с семьей, Катя, а вы сейчас что хотите сказать, мне непонятно. Если он хочет стать собственником какой-то части фабрики, пусть об этом меня просит. Он же не просит, а хочет доказать, что выкупал когда-то со мной на равных столярку. Это же не так было. Таким же образом, как он делает, вы все можете требовать часть столярки. Виктор Аркадьевич, твой муж, Катя, тоже записан в совладельцах столярного участка, тоже можете сказать, что и вы давали деньги при покупке, - попытался объяснить ситуацию Николай.
- Да не надо нам ничего, - перебив Николая, заявил Виктор Аркадьевич, - вы сами разберитесь между собой и поставьте точку, а то стыдно на работу ходить, на фабрике о том и говорят, как братья не могут поделить бывшую столярку, скоро друг друга убивать начнут.
- Ты что, Виктор, хочешь сказать, что фабрика только Николаю принадлежит? - грозно взглянула на зятя Ефросинья Андреевна, не услышав в голосе зятя тревоги за состояние дел на фабрике.
- Я так не сказал. Кому принадлежит предприятие, они лучше нас знают, мое мнение - дыма без огня не бывает, - хитроумно высказался Виктор Аркадьевич.
- Правильно, - подхватила Ефросинья Андреевна, - я тоже об этом и толкую. Купили вместе и работайте вместе.
- Но Павлик не давал денег при покупке столярки, мама, - попытался еще раз обрисовать ситуацию Николай. - Я сам его просил десять с лишним лет назад, чтобы деньги в сумме сорок тысяч рублей он внес как на приобретение предприятия. Он отказался тогда, а сейчас передумал и не просит оставить за ним записанную на его долю при покупке часть столярки, а требует, игнорируя меня, словно я здесь никто, угрожая мне законами страны и милицией. Должна же быть элементарная справедливость. Не смог сразу сориентироваться тогда, попроси по-человечески, решим, как быть. Но когда тебя ни во что не ставят, не считаются с тобой, ты прав, а он не прав - обидно, очень обидно. Ведь у каждого человека есть гордость. Почему он не хочет просить? - продолжал далее Николай. - Потому что знает. А я, дурак, от чистого сердца, без задних мыслей показал ему бумаги, где он записан в совладельцах и понимает, что закон на его стороне, а потому считает ниже своего достоинства просить. Зачем просить, если я официально числюсь наравне с ним владельцем предприятия, думает он и параллельно со мной пытается руководить фабрикой, но не столько руководит, сколько параллельно со мной продает продукцию, а деньги в карман кладет, минуя кассу фабрики. Как же можно временами, и чем дальше, тем чаще и в больших суммах присваивать средства фабрики? Как же тогда предприятие будет жить…
- А что, денег у тебя нет? Пенсию возьму дам, - перебила Николая мама.- Столько накопил ты, что хватит и тебе и потомкам твоим в пять поколений. И Павлик хочет так.
- Но денег я не коплю, мама, все деньги, заработанные предприятием, я пускаю на развитие его. И не все дела по развитию фабрики закончил. Было бы много денег, на всей территории фабрики асфальт уложил бы, а не ходил бы в некоторых местах по лужам. А развитие любого предприятия никогда не заканчивается, мама, потому что через определенное время устаревает оборудование и надо копить деньги для его приобретения, чтобы идти в ногу со временем. А потому денег не бывает много не только у нас на фабрике, но и ни в одной организации мира. Даже у нас в стране, ты же видишь, мама, по телевизору, на всё денег не хватает, да и в других странах так, включая самую богатую страну мира США. Что говорить о небольших предприятиях? Должно быть денег столько, чтобы предприятие могло развиваться, а его сотрудники, получая зарплату, могли жить достойно, вот и все…
- А зачем вам столько машин, если у вас денег мало? У тебя отдельно, у жены отдельно, у детей тоже свои машины, а у нас всего одна, потому что мы бедные, а вы богатые, мама это хочет сказать, - вмешалась Маргарита Владимировна в поддержку матери, перебив брата.
В тот вечер долго разговаривали на повышенных тонах близкие родственники - мать, сын, дочери и зятья, однако к единому мнению не пришли. Павлик, видимо, так настроил маму и сестер, что одного разговора Николая мало было для понимания создавшейся ситуации вокруг предприятия «Русс-лес», да и отношения родных братьев, сестер и матери имели огромное значение для всех участников вечерней беседы. Впрочем, и в дальнейшем несколько вечеров подряд разговоры на эту тему с ними тоже не возымели положительного действия, все оставались на своих позициях, никто никому не хотел уступать. Сказать, что мать, оказалась вдруг врагом старшего сына, конечно, нельзя. Хотя и высказывала свое мнение Ефросинья Андреевна, иногда назло старшему сыну. Иные поступки ее не поддавались пониманию отношений между матерью и детьми, всецело поддерживать одного сына и не удосуживаться внимания выслушивать доводы второго. Однако делала это она не со зла. А из-за того, чтобы увидеть всех своих детей в добром здравии и материально обеспеченными. Павлик, являясь с детства хилым и болезненным мальчиком, всегда вызывал особую тревогу и заботу материнского сердца. Хотя и самый сладкий кусок тайком от других детей Ефросинья Андреевна силой заставляла съесть младшего сына, вырос он тонким, как стебелек сурепки, парнем и всегда боялся тяжелой физической работы. Когда Павлик окончил школу, родители все сделали, чтобы он поступил в вуз и не пошел служить в армию. Считалось, что Павлик не выдержит, из-за здоровья, суровые армейские порядки. Окончив институт, Павлик устроился по распределению в Загорске и никогда не брался за тяжелую физическую работу. Даже когда Николай вместе с ним в Джиниси строил отцовский дом (после смерти отца), его помощь в строительных работах была невелика: приносил воду для питья Николаю да еще по полведра раствора подавал. Оберегали от тяжелой работы Павла всей семьей. Все было хорошо между братьями, как известно читателю, до тех пор, пока Павлик, став Павлом Владимировичем, не начал продавать мимо кассы продукцию фирмы «Русс-лес». А продавать стал с тех пор, как увидел в учредительных документах предприятия «Русс-лес» в списке учредителей свое имя. С тех пор его словно подменили, он стал другим человеком, несколько месяцев ходил задумчивый, казалось, над какой-нибудь научной идеей размышляет человек, а потом начал без разрешения начальника сплавлять налево окна, двери фирмы «Русс-лес». Сначала малыми партиями, а затем машинами. Ефросинья Андреевна, в искреннем желании видеть младшего сына зажиточным, не стала вникать в суть происходящего, видимо, полагая, что, как бы там ни было, не могут отношения между братьями выйти за рамки дозволенного. Будучи сама не безграмотной женщиной - читала много художественной литературы, знала много сказок, не увидела она серьезной трещины в отношениях своих сыновей, возникшей из-за материальных ценностей. Ослепла трижды и не заметила черной кошки, пробежавшей между братьями, и не смогла, используя свой материнский авторитет, примирить сыновей, поставить их на место, которое они заслуживали. Взяв сторону одного сына, она, хотя и без злобы, подлила бензина в начавшийся пожар в отношениях между братьями, а сестры Николая добавляли в этот пожар еще и солярки. Непонятно было, почему никто из родных не хотел сказать слово за Николая, когда все они знали, что Павлик не прав. Ведь тысячу раз Николай говорил и им, и другим дальним родственникам, что если попросит Павлик, то ему, как брату, отпишу какую-то часть фирмы. «Если попросят - и сестрам отпишу» - говорил он. Но никто не хотел просить. Все требовали, все винили Николая и в таких грехах между родственниками, что, услышав это, сам удивился, неужели, в самом деле, он такой изверг. Оказывается, сестры, зятья, родственники близкие и не близкие - все должны были стать богатенькими капиталистами, а он, Николай, в свое время стал причиной приезда их сюда, в Александров, и сделались они нищими. Несколько дней после этого разговора с близкими родственниками Николай ходил сам не свой, пропал аппетит, домой возвращался в полночь, на работе никого не принимал, не давал даже распоряжений своим подчиненным. На третий день, находясь в таком не свойственном ему состоянии в своем кабинете, пил уже третью чашку чая, который сам готовил - электрочайник стоял в углу кабинета на подоконнике. Глядя в окно на территорию предприятия, Николай Владимирович увидел, как к складу готовой продукции подъехал небольшой автомобиль, и, под руководством Павла Владимировича, быстренько появились грузчики и начали грузить продукцию. Не было там кладовщицы Елены Сергеевны, которая обычно отпускает продукцию на сторону. Поняв, что родной брат выкидывает свой очередной номер, Николай позвонил бухгалтеру и уточнил, что за машина стоит под погрузкой у ворот склада готовой продукции. Татьяна Николаевна сама только что узнала об этой машине и была удивлена не меньше директора предприятия. Николая взяла злость за очередную выходку брата, он вылетел из кабинета и пошел к складу. Увидев его, грузчики не остановили погрузку - рядом стоял Павел Владимирович и руководил ими. Когда Николай вошел в склад, то повелел погрузку остановить. В это время Павел, стоящий у ворот склада изнутри, вдруг, с налитыми кровью глазами, схватил прислоненный рядом к стене лом и, поднимая его, пошел на брата, выкрикивая на ходу: «Ты кто такой, сука, убью сейчас! Грузите, ребята!» В это время ребята кинулись к Павлику и, схватив его, отобрали лом. Николай приказал охране не выпускать машину с таким-то номером и, выйдя из ворот, сел в свою машину и уехал в город без причины и без цели, находясь в состоянии, близком к помешательству.

Глава 19
Несколько раз Николай Владимирович без цели прокатился с одного конца города на другой и потом взял курс в сторону ресторана «Тройка». Заказав бутылку дагестанского коньяка «Каспий», распечатал его. Две стопки опрокинул одну за другой. Потом заказал простые котлеты с картошкой и начал пировать. Очень быстро бутылка коньяка опустела. Заказал вторую. Симпатичная официантка принесла еще бутылку и получила от начинающего пьянеть клиента предложение выпить вместе. Официантка широко улыбнулась, обнажив два ряда своих сахарных зубов, и, поблагодарив его, ушла, сославшись на большую занятость и невозможность, по правилам ресторана, сидеть с клиентами. «Тогда пусть хозяева ресторанов не берут на работу красивых девушек, если им не разрешают посидеть с клиентами» - возмутился Николай и стал наливать себе очередную стопку, с тоской глядя вслед величаво уходящей официантке с великолепными формами.
Прошло несколько часов, Николай все еще сидел в ресторане «Тройка», он уже начал распечатывать третью бутылку, и от выпитого коньяка, от нахлынувших воспоминаний о своем детстве, о сегодняшнем поступке брата, с ломом в руках кинувшегося на него, слезы потекли ручьем из его глаз. И что странно, вдруг понял Коля: когда он раньше размышлял о родном брате и его делах, сердце в его груди волновалось, переживало, болело, беспокоилось. Оно отдавало тепло при мысли о брате. Теперь же, когда из-за того, чтобы хорошо одеться, жирно кушать и просторно жить, Павлик с ломом в руках пошел на него, с сердцем словно произошло что-то. Оно разбилось, как стекло, и опустошилось, не отдавало никакого тепла, не реагировало никаким своим движением при воспоминании о брате. Он вмиг стал чужее чужого, сердце не откликалось на его имя, словно его и нет больше на этом свете.
Была полночь, когда зазвонил мобильник, а он, полагая, что звонит жена, не отвечал. Но мобильник не переставал издавать свой тревожный сигнал, и Николай все же телефон приложил к уху. А в трубке послышался испуганный голос дежурного охранника: «Николай Владимирович, фабрика горит. Огонь идет из вашего кабинета. Мы сообщили пожарным, но их до сих пор нет. Николай Владимирович, вы слышите меня?» - продолжал голос в трубке, но Николай выключил мобильник, не поняв, в сущности, что и случилось. Но вдруг до него дошло, что горит его предприятие, а причиной пожара стал он сам - не выключил чайник, выбегая из кабинета. И тогда он, облокотившись двумя руками на стол, попытался подняться и выйти отсюда. И в это время промелькнуло в голове: «Так и должно было быть, не дадут из грязи выйти в князи. Мы же из социализма вышли все. Или все вместе должны стать князьями или никто из нас. А потом, разве может человек добиться чего-то, если у него в родной семье одни скандалы, нервотрепки, выяснения отношений и недовольство. Это подтверждает и народная мудрость, которая гласит, что не может семья, где постоянно спорят до кулаков, ругаются и ненавидят друг друга, жить в достатке, в любви и согласии». Так подумал Николай и, не сумев подняться до конца, снова плюхнулся на стул, а голова его опустилась на грудь, временами касаясь стола. Хозяин ресторана Алексей Никитич, давний знакомый Николая, через некоторое время отправил его домой.
На следующий день Николай Владимирович, придя на работу почти к обеду, увидел оставшиеся после пожара одни кирпичные стены, даже бетонные плиты перекрытия полопались, как жареные каштаны. «Ну, вот теперь хорошо, - подумал Николай Владимирович, - пойду, предложу родному брату, родной матери и всем родственникам - давайте начнем отстраивать нашу фабрику заново. И принадлежать будет наша новая фабрика всем, по принципу «всем сестрам по серьгам». Во всяком случае, так не будет обидно никому. Когда я начинал пятнадцать лет назад, на этом месте ничего не было, кроме небольшого сарайчика и нескольких кусков металла, а сейчас и стены есть, и некоторые станки могут работать после небольшого ремонта. Давайте сложимся все вместе и отстроимся, я лично все машины на это дело отдам, квартиру заложу в банке и дачный домик в деревне продам». И с такими светлыми мыслями, поглядев на пепелище своего предприятия, Николай Владимирович отправился к родственникам на новой основе решать судьбу сгоревшего предприятия. Благо, один корпус на новой площадке предприятия «Русс-лес» работал, он не подвергся огненному объятию, было с чего начинать. Но вот только вопрос: захотят ли родственники заново отстраиваться или они могут только на готовенькое глаз положить?

Конец.



Константин Владимирович Кокозов
Родственники
Роман