17. Героическая песнь

Сборник очерков «Если будете в ненависти жить».
***
Иллюстрация: Живопись. В. Васнецов. Баян. 1880.
*** 

                СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ.

                ВСТУПЛЕНИЕ.

«Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начатии старыми словесы трудныхъ повестий о плъку Игореве, Игоря Святъславлича?»
Слово о полку Игореве.


    Как раз в 1185 году, когда во Владимире на Клязьме сгорел Успенский собор Андрея Боголюбского и начата была его грандиозная перестройка, один из южно-русских князей, Игорь Святославич, совместно с братом Всеволодом и старшим сыном осуществил поход на половцев, на Дон, в дикие половецкие степи, который окончился разгромом русской рати… вскоре после этого было написано и стало известно современникам небольшое литературное сочинение, которое в одном из списков, вероятно XVI-ого века, дошло до века XVIII-ого, а там уж, еще в одном списке, сделанном для императрицы Екатерины II, и до нашей современности… было заново открыто, опубликовано, с тех пор читается и читается, изучается, обсуждается… 
 
    Художественные достоинства Слова очень высоки. Текст его весьма лаконичен, предельно сжат, чем достигается особая выразительность и обеспечивается неослабное внимание к нему не успевающего соскучиться от навязчивых поучений и выспренних сентенций слушателя… это очень своеобразное произведение, которое цитировали и которому пытались подражать (так создана Задонщина)… живое, красочное, необычное, эмоциональное, оно способно произвести сильное впечатление и через бездну лет…
    Слово о полку Игореве… подарок и загадка русской старины…    

    Слово было сочинено, вероятно, в конце 12 века. Найдено в 18 веке, в перезаписи 16-того века. Предположительно, пресвитер псковского Спасо-Мирожского монастыря Иосиф, убитый в 1299 году во время нападения на Псков ливонских рыцарей, заказал для себя копию текста Слова, и с этого списка в 16 веке был сделан еще один список, который и попал в руки собирателя старины Мусина-Пушкина. 
    Первооткрыватель Слова – граф А.И. Мусин-Пушкин, коллекционер памятников русской старины.
    Место обнаружения – Спасо-Преображенский монастырь в Ярославле.

    В состав Мусин-Пушкинского сборника, кроме «Слова», входил также ряд летописных текстов и литературных повестей, в том числе одна из редакций древнерусского перевода византийского романа «Дигенис акрит» («Девгениево деяние»).

Состав этих текстов и сохранившиеся цитаты из них (преимущественно в «Истории государства Российского» Карамзина) позволяют датировать создание рукописи 16-тым веком, причём переписчик включил в неё, как это было обычно в таких сборниках, и ряд более древних сочинений, в том числе и «Слово». Совпадение ряда орфографических и языковых признаков в «Слове» и в выписках из «Девгениева деяния» говорит о том, что над разными текстами работал один и тот же писец.

Первое издание Слова осуществлено Мусиным-Пушкиным – 1800 год, переводчики не указаны. 
 
    Текст Слова сохранился в виде перевода - печатного текста первого издания 1800-того года с комментариями, и в виде рукописной копии, сделанной для Екатерины II в 1795 году (но с некоторыми изменениями текста – с пробелами между словами, большими буквами и знаками препинания, которых не было в оригинале). 

Кроме этого, сохранились также выписки из погибшей рукописи, сделанные А.Ф. Малиновским и Н.М. Карамзиным, с замечаниями о некоторых других чтениях оригинала сравнительно с текстом, приготовленным для издания 1800 г. (так называемые бумаги Малиновского).    

                КНЯЗЬ ИГОРЬ СВЯТОСЛАВИЧ.

«И рече Игорь къ дружине своей: «Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти…»
Слово о полку Игореве.


    Загадки Слова начинаются с самого главного героя поэмы, князя Игоря Святославича Новгород-Северского. Дело в том, что это был только один из многочисленных русских князей, далеко не самый могущественный и известный из них. Почему выбор автора пал на него? Чем он был знаменит? Кто он такой вообще?

    Игорь и его брат Всеволод Святославичи происходили из династии Черниговских Ольговичей, были внуками знаменитого Олега Святославича- Гориславича, сыновьями Святослава Ольговича Новгород-Северского (союзника Юрия Владимировича Долгорукого) и двоюродными братьями Святослава Всеволодовича Киевского и Черниговского, самого старшего в то время среди русских князей вообще и среди южных Ольговичей в частности.

В общем, родословная братьев Ольговичей-Святославичей (вернее Святославичей-Ольговичей-Святославичей) выстраивается сообразно духу времени. По мужской линии братья Игорь и Всеволод были Рюриковичами, по женской же их прапрапрабабкой была шведка (жена Ярослава Мудрого), прабабкой некая Киликия  (жена Святослава Ярославича), а бабкой половецкая ханша, дочь хана Осолука (вторая жена Олега Святославича). Матерью всех сыновей Святослава Ольговича (включая старшего Олега, умершего в 1180 году) была  новогородка Мария Петровна, дочь новгородского посадника Петрилы, которого « убили княжьи люди»…

Сам-то Святослав Ольгович был наполовину половец из-за женитьбы отца, Олега Святославича-Гориславича (деда Игоря), на половецкой княжне Осолуковне, поэтому половцы и помогли Олегу завоевать Чернигов. Связи с половцами имел и Святослав Ольгович, которого в первый раз женили на половчанке, дочери хана Аепы, хотя этот брак, скорее всего, остался бездетным и вряд ли был продолжительным.

Однако если даже Игорь Святославич являлся половцем лишь по бабушке, без дополнительного вливания половецкой крови от матери, то все равно можно заключить, что он воевал в степи с родственниками своих родственников… но тогда все и везде воевали со своими родственниками, династические браки никогда никого не останавливали, если дело касалось земель и добычи…

Предположительно, Игорь родился в 1151 году незадолго до «великого дня» (пасхи) и на другой день после того, как его отец Святослав Ольгович, оставив дома беременную жену, выступил в военный поход для поддержки своего союзника Юрия Долгорукого против Изяслава Мстиславича (этот поход закончился разгромом объединенного войска Долгорукого на реке Руте).

Святослав тогда княжил в Курске и Новгород-Северске, еще не завладев Черниговым, так что логично предположить, что Игорь где-то там и родился. При рождении Игоря крестили Георгием. В 1185 году Игорю сравнялось 34 года, и он был женат на прекрасной Ярославне (Ефросинье Ярославне, дочери Галицкого князя Ярослава Осмомысла), которая так поэтично убивалась по любимому мужу на стене Путивля, вторым браком.

Его сын от первого брака (неизвестно с кем), Владимир, в плену женился на дочери князя Кончака… «Рече Кончак ко Гзе: «Аже соколъ къ гнезду летитъ, а ве соколца опутаеве красною девицею»... внуки Игоря во всяком случае были больше половцами, чем русскими, а участь им выпала незавидная – после гибели в 1205 году Романа Мстиславича Галицкого в битве с поляками при Завихвосте они попытались завладеть Галицией, но восстановили против себя галицких бояр, а потом в ходе борьбы (при активном участии венгров, поскольку вторая жена князя Романа была венгеркой и имела детей, наследников Галицкого стола) оказались у них в плену… и галичане повесили троих из Владимировичей, как разбойников…

    Постыдный и жалкий конец нескольких представителей печально известного на Руси клана Ольговичей, инициаторов многих междоусобиц, ставивших свою выгоду выше обще-русских интересов, кажется не случайным – это все та же расплата за грехи, и собственные, и своих отцов…   

    Что же касается продолжения биографии самого Игоря, то, сбежав из половецкого плена после своего разгрома в 1185 году, он снова воевал с половцами, а в 1198 году после смерти Черниговского князя Ярослава Всеволодовича занял Черниговский стол.

Смерть Игоря в Чернигове, наступившая 1 января 1203 года, развязала руки его родственникам, которые тут же под предводительством Рюрика Ростиславича выступили на Киев и взяли его, в день 2 января 1203 года, убивая и грабя, ведь   до Киева от Чернигова можно добраться за один день.

Брат Игоря, Всеволод, которого Слово называет Буй Тур, был женат на внучке Юрия Владимировича Долгорукого, Ольге Глебовне, и дожил до 1196 года, оставив сына Святослава Всеволодовича, князя Трубчевского.

Видимо, оба брата были похоронены в соборе Спаса Преображения в Чернигове, но сохранилась только гробница Всеволода, причем по его черепу в первой половине XX века, когда ученые только и делали, что лазили по старинным гробницам и ворошили древние кости, был создан скульптурный портрет… у князя был благородный орлиный профиль…

             ПОХОД КНЯЗЯ ИГОРЯ В ПОЛЕ ПОЛОВЕЦКОЕ. 1185.

«В лето 6693 (1185) месяца маия 1 день во звонение вечернее бысть знамение в солнци: морочно и помрачно бысть вельми, яко на час и боле. И звезды видеть и человеком в очию яко зелено бяше. А в солнци учинися аки месяцъ, из рог его яко огнь жарящъ исхождаше и страшно бе человеком видети знамение божие!»
Летопись.

«Солнце ему тьмою путь заступаше…»
Слово о полку Игореве.

    Вторая загадка поэмы касается самой темы повествования – походу князя Игоря и его брата Всеволода на половцев.

    Существуют две плохо уживающиеся между собой версии, обрисовывающие мотивы этого военного предприятия, последовавшего за вполне удачным военным предприятием, организацией которого занимался Киевский князь Святослав Всеволодович.

Первая версия – поход был авантюрой двух братьев-Святославичей, которые старались опередить других князей и пограбить половцев, чьи силы казались подорванными понесенным им накануне поражением… однако в последнем братья просчитались, отсюда и их разгром с весьма печальными последствиями для южных русских окраин, подвергшихся нападению степных ратей. Тогда понятно, в чем их упрекает Святослав Всеволодович.

Правда, в таком случае тем более неясно, почему им оказалось посвящено столь пламенное и прочувствованное произведение, почему поднятая тема могла вызвать сочувствие у слушателей и каким образом можно объяснить воззвание Киевского князя к могущественным русским князьям: «Вступита, господина, въ злата стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославича!» Кого могла вдохновить перспектива не только вынужденной необходимости исправления зла, но и отмщения за удельного князя, вызвавшего это зло недальновидностью своих действий, поскольку он думал только о себе и своей выгоде?

Вторая версия, которая решает проблему с этим видимым противоречием, но зато путается в остальном, утверждает, что поход  Игоря имел целью не вполне обыкновенную для тех времен грабительскую акцию (иначе чего бы его было прославлять, в самом деле, написав про него поэму), а попытку достигнуть Тмутаракани, древней вотчины Черниговских князей, и утвердиться там, на земле, некогда принадлежавшей русским… доказательства тому по крупицам собирают в летописях и находят в самом Слове: «наведе своя храбрыя плъки на землю Половецькую за землю Руськую… велитъ послушати земли незнаеме, Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и тебе, Тьмутороканьский блъванъ… Се бо два сокола слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломом Дона».

В этом случае поход перерастает в предприятие государственного масштаба, хотя Игорь все равно остается виноват в том, что предпринял его в одиночку, без согласования со старшими князьями, вследствие чего его великое начинание вполне закономерно потерпело крах, со всеми вытекающими, и должно было вызвать порицание, однако могло возбудить и сочувствие…

Вот только эта вторая версия, отчасти оправдывающая князя Игоря величием цели предпринятого им похода, решительно не принимается ортодоксальной исторической школой, - опираясь на те же летописи и на то же Слово, ученые убедительно доказывают, что Игорь только с отрядами своего Новгород-Северского княжества и с курским полком брата Всеволода (всего 10-15 тысяч всадников), не мог всерьез и помыслить о единоличной попытке достигнуть Тмутаракани и завладеть ею, что летописи о такой цели его похода не сообщают, что в речи Игоря к дружине, помещенной в Слове, Тмутаракань не упоминается и что в ответе бояр князю Святославу, когда они рассказывают ему о пленении Игоря половцами,  Тмутаракань приводится в качестве уничижительной характеристики всего этого предприятия, заранее обреченного на провал и в самом деле с треском провалившегося (как если бы Игорь собрался лететь на Луну).

Из летописей известно, что Игорь уклонился от участия в объединенном походе на половцев в 1184 году и своим осуществленным желанием «позреть синего Дону» в одиночку сорвал еще один объединенный поход такого рода, запланированный на 1185 год, не подчинившись Киевскому князю, действуя единолично и в результате спровоцировав военный кризис в южно-русских землях.

    В общем, Игорь был определенно достоин хорошей взбучки, а не воспевания в поэме, но наказать его Киевский князь не мог, в силу различных объективных и субъективных причин, поэтому пришлось искать компромиссы… Слово – это и есть своего рода компромисс, уравновешивающий вину князя Игоря с проявленным им мужеством ратника ввиду необходимости удержать его вместе с его братом, сыном и племянником (всю эту компанию Слово образно называет двумя солнцами и двумя месяцами) в сфере влияния Киевского князя, одновременно к тому же преподав урок остальным князьям…

В конце концов Игорь ведь потерпел поражение и таким образом уже был наказан… и оставалась надежда, что он исправится… а воином он был смелым и мужественным, сам водил дружину в бой, бился долго и храбро, получил рану, пытался удержать своих воинов от бегства, даже снял шлем, чтобы им его легче было узнать… такими храбрецами вообще-то не бросаются, вот только бы направить эту силушку богатырскую в нужное русло, так цены бы ему не было…      

                ВЕЛИКИЙ СВЯТОСЛАВ И ЕГО «ЗЛАТО СЛОВО».

«А Святъславь мутенъ сонъ виде въ Киеве на горах.»
Слово о полку Игореве.


    Главным выразителем и порицания, и сочувствия, и призыва к мести является в Слове выделенный из череды других персонажей старший двоюродный брат Игоря, Святослав Всеволодович (внук Ярослава Мудрого, сын Святослава Ярославича Черниговского и Марии Мстиславны, внучки Владимира Мономаха), - то есть тот Святослав Всеволодович, который в молодости участвовал в междоусобной войне за Киевский престол на стороне брата своего отца Игоря Ольговича, зверски убитого чуть позднее киевлянами во время народного восстания в Киеве в 1147 году… тот Святослав Всеволодович, который просил у дяди, великого князя Изяслава Мстиславича, дать ему Чернигов, ибо «тамо ми жизнь вся»…

    Святослав Всеволодович получил в конце концов свой Чернигов, участвовал во многих междоусобных разборках эпохи, не участвовал в походе объединенных войск Андрея Боголюбского в 1173 году на Киев и в результате еще одной войны захватил Киев и утвердился в нем в 1181 году, став великим князем Киевским и при этом разделив сферы влияния со Смоленскими Ростиславичами… он правил совместно с Рюриком Ростиславичем… великий Святослав, призвавший русских князей к единству…

«Тогда Великий Святъславъ изрони злато слово, слезами смешено, и рече…  Ярославли вси внуце и Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дедней славе. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю: которою бо беше насилие отъ земли Половецкыи!»

    Святослав Всеволодович Киевский по отношению к другим князьям занимал положение их «отца», старшего князя в роду Рюриковичей вообще и в роду Ольговичей в частности, а кроме того по возрасту он был тоже старше удалого Новгород-Северского вояки, которому доблесть заменяла ум и которого не напугало даже такое дурное предзнаменование перед походом, как солнечное затмение, случившееся в тот год в день 1 мая.

Предполагаемая дата рождения Святослава Всеволодовича 1100-е годы, а предполагаемая дата рождения Игоря Святославича – конец 1140-х годов, то есть разница в возрасте между двоюродными братьями была весьма внушительной – не менее 30 лет.

Когда Игорь Святославич находился в самом расцвете сил, пользовался горячей любовью женщин и у него чесались руки с кем-нибудь повоевать, чтобы «себе славы сыскати», Святослав Всеволодович, разменявший седьмой десяток лет, хорошо знал цену суетной земной славе…

Только что в 1184 году старый князь организовал поход на тех же половцев, бывший весьма успешным (чем и вдохновил Игоря на автономное предприятие в том же духе), и вот его труды пошли прахом из-за эгоизма и неразумности младшего поколения  родственников… ему в самом деле только и оставалось в такой печали, как  видеть у себя на киевских горах «мутные сны» о горе и смерти и со слезами увещевать непокорных заносчивых своих «сыновчя»… «Се ли створисте моей сребреней седине!»    

    Исследователи расходятся в оценке князя Святослава Всеволодовича. Одни считают (Лихачев), что значение, которое придало образу Святослава Слово, слишком завышено. Другие (Рыбаков), напротив, утверждают, что Святослав Черниговский и Киевский весьма активно и последовательно проводил в жизнь политику единства русских княжеств, направленную на отпор внешним агрессорам, половцам, пользовался весьма высоким авторитетом и среди князей, и среди боярства, в результате чего ему удавалось объединить многих князей в нескольких военных походах, остановивших и отбросивших назад степные орды.

С этой точки зрения считается, что вообще Слово являлось выразителем определенной политической программы и  представляло собой своего рода политический памфлет, поскольку помимо рассказа о событиях русско-половецкой войны, о приключениях и судьбах героев, которые стали общей канвой повествования, напоминает прошлые междоусобицы и сражения, предостерегает от еще более худших бед и содержит страстный призыв к единству и братству, совершенно не случайно вложенный именно в уста Киевского князя Святослава, главного вдохновителя этой программы и ее проводника в жизнь: «Тогда великий Святъславъ изрони злато слово, слезами смешено, и рече… Вступита, господина, въ злата стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!»
   
    В целом поэма заканчивается на весьма обнадеживающей ноте – Игорь, который сначала уцелел во время разгрома в битве с половцами хана Гзака, затем находился в почетном дружеском плену у второго хана, Кончака, вынашивавшего далеко идущие планы подчинения себе русских южных земель с помощью сохранения власти над их князем и путем династического брака своей дочери и сына Игоря Владимира, - Игорь, избежав и прямой гибели, и соблазна войти в соглашение с половцами, отколов свое княжество от остальных русских земель, все же возвращается на Русь… несмотря на достаточное количество половецкой крови в жилах, уже состоявшийся брак сына с половчанкой и сложное положение окраинной земли, страдающей от набегов степняков и не всегда получающей помощь от других княжеств, он осознает себя в первую очередь русским человеком, сыном своей родины и связывает свое будущее с нею… «Солнце светится на небесе – Игорь князь въ Руской  земли». 

    К сожалению, счастливого конца на самом деле не было (не после Игорева похода в частности  - тогда как раз половцев объединенными усилиями разгромили, а в более широком смысле), «золотое слово» Святослава не смотря на все приложенные усилия, увы, в конце концов пропало втуне…  и на Русь обрушились многие беды…

Разобщенность, татарское нашествие, разошедшиеся пути-дороги Западной, Южной и Северо-Восточной Руси, к счастью, сумевшей подхватить падающее знамя прадедовской славы, превратившейся в могучий оплот в борьбе с западными и южными захватчиками, в хранительницу самобытности русского народа, его прошлого, настоящего и будущего, его языка, обычаев, его православной веры, его души… но это произошло после, когда так многое оказалось погублено и потеряно…

                РУКОПИСЬ СЛОВА. ГОЛОВОЛОМКА.

«рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы»
Слово о полку Игореве.


    Возвращаемся к загадкам Слова.
    Вот отрывок из письма первооткрывателя слова, А.И. Мусина-Пушкина, в котором рассказывается о том, с какими сложностями пришлось ему столкнуться при переводе рукописи: «Во время службы моей в С.-Петербурге  несколько лет занимался я разбором и переложением оныя Песни на нынешний язык, которая в подлиннике хотя довольно ясным характером была писана, но разобрать ее было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилося неизвестных и вышедших из употребления; прежде всего должно было разделить ее на периоды и потом добираться до смысла, что крайне затрудняло, и хотя все было уже разобрано, но я не быв переложением моим доволен, выдать оную в печать не решился, опасаясь паче всего, чтобы не сделать ошибки…»

    Затем, как мы знаем, рукопись погибла, однако остались ее первое печатное издание и  ее рукописная копия, сделанная для императрицы, причем предположительно весьма точная, переписанная буква в букву с оригинала, с сохранением расположения букв на листе и воссозданием ее внешнего вида, включая широкие поля, – но с пробелами между словами, с заглавными (большими) буквами в именах собственных и со знаками препинания, запятыми и точками.

Тем не менее, материал для переводчиков и исследователей сохранился во вполне приемлемом виде, хотя отсутствие самих старинных листов летописи затрудняет дело, - их вид мог бы подсказать, как одолеть сложности с возможной путаницей в порядке следования листов в оригинале (считается, что части рукописи перепутаны между собой, а другие части вообще утрачены), пробелы же могли быть расставлены несоответственно словам.

    Вообще в оригинале рукопись, видимо, выглядела чудовищно – это был сплошной массив букв, тесно умещающийся на строках в один слитный ряд (примерно по 30 букв) и тесно заполняющий исписанные таким образом листы. При слитном стиле письма переписчики опускали некоторые буквы (букву «ъ» на конце предлогов и некоторых слов, некоторые гласные буквы). В общем, это была своего рода тайнопись, причем, возможно, и с настоящей тайнописью в тексте…

    Слово было достаточно хорошо известно на Руси в прошлом, его знали в Пскове, Новгороде, в Москве, его цитировали, оно много раз подвергалось копированию, причем в разное время и в разных городах, и на юге, и на севере, и в русской глубинке… а время шло, язык менялся, что-то забывалось, что-то привносилось… диалекты окраин и областей становились все более своеобразными… и все это сказывалось на качестве работы писцов и на выходящем из-под их пера древнем, в чем-то уже непонятном им тексте…

Кроме того, сама история похода князя Игоря со временем забылась, а ведь Слово – не летопись, оно не информативно, к тому же его автор явно придерживался весьма субъективной точки зрения в отношении героев поэмы и совершаемых ими поступков, а также при отборе использованного исторического материала… все это весьма проблематично, не так ли… головоломка…   

           ТЕМНЫЕ МЕСТА СЛОВА. ДЕВА ОБИДА И ИЖЕ С НЕЮ.

«Заря светъ запала, мъгла поля покрыла, щекотъ славий успе, говоръ галичъ убудися.»
Слово о полку Игореве.

               
    Существует несколько переводов поэмы на современный русский язык, и прозаические, и поэтические, но так сложно перевести этот плохо сохранившийся текст, написанный в давние времена на очень древне-славянском языке, в котором много простонародных слов и выражений… ошибок при переводах возникает тьма-тьмущая, причем некоторые предложения переводчиков можно отклонить даже самому обычному, не подготовленному читателю просто исходя из житейской логики и еще потому, что русский человек все же способен уловить пусть в древнем, пусть искаженным тексте русские же корни, выражения, образы и понятия… но кое-что откровенно ставит в тупик. Когда читаешь оригинальный (уж какой сохранился) текст и потом различные комментарии, понимаешь, что перевода всего текста на самом деле не существует и поныне.
               
    В тексте много «темных» мест, плохо поддающихся толкованию и похожих на какую-то тарабарщину. Они обязаны своим происхождением древности языка Слова, древности понятий и знаний, которые во времена его написания являлись чем-то само собой разумеющимся, ясным без комментариев, а теперь зато стали совершенно непонятны, и, кроме того, искажениям текста в процессе многочисленных перезаписей, включая перепутанные и, возможно, вообще потерянные части текста, что нарушает общий логический строй повествования и затрудняет правильное понимание сохранившихся частей.

В рукописи есть слова, которые нельзя прочесть вследствие того, что оригинал здесь был испорчен, поэтому их восстанавливают исходя из сохранившихся букв,  логического и лингвистического анализа… при печати текста оригинала их выделяют курсивом. Переводить «темные» места прямо в лоб – это бред, но другого выхода как бы не имеется…

    А теперь поглядим, что же это за «темные» места и как с создаваемыми ими проблемами пытаются бороться сменяющиеся поколения переводчиков.

                Мыслено древо.

    Первое «темное» место находится прямо в начале поэмы: «Боянъ бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым волкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы…»

О том, что Боян – это поэт и певец, догадаться не трудно. Его творческие приемы были согласно описанию Слова сродни колдовству. Но как ему удавалось даже при наличии сверхъестественных способностей (чего Слово прямо не утверждает) делать вот именно это – «растекашется мыслию по древу», представить себе совершенно немыслимо.

В конце концов возникло предположение, что в оригинале текста была допущена описка – следовало написать не «мыслию», а «мысию», а «мысь» - это название белки-векши, бытующее в какой-то деревне на Псковщине, в окрестностях которой эта зверушка водится… поскольку исследователи находят в тексте поэмы еще несколько слов, имеющих отношение к говору северян на Псковщине и Новгородчине, то версия относительно псковской белки-мыси  представляется не невероятной.

К тому же тогда фраза приобретает логическую завершенность: «Боян вещий, если кому хотел песню творить, то растекался белкой по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками…»

Однако ко всему привыкаешь и во всем можно найти особый смысл – некоторым понравилось диковинное выражение насчет мысли в сочетании с деревом, и оно не забылось, бытует себе по прежнему… растекается народ мыслью по древу и все тут… 


    Правда, есть одно «но». В абзаце, который находится в тексте несколько далее и который условно называют вторым запевом, говорится: «О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени…» Опять мысль и древо в связке. 

    Есть также мнение, что «мыслено древо» - это «древо познания», встречающееся в сказаниях многих народов. Значит, белка-мысь отпадает, а остаются мысль и древо в прежнем соотношении друг с другом?  И вот мы снова в начале пути.

                Река Каяла.

    Река Каяла, на которой был разбит половцами полк князя Игоря, тоже весьма загадочна. Есть целый список речек-претенденток на право называться той самой игоревской легендарной Каялой, среди которых притоки Дона и притоки Днепра, но точной идентификации не произошло до сих пор…

В летописи, также содержащей рассказ о походе Игоря, река названа Сюурлий, Бычья река, однако это не упрощает дело… предположительно, название реки произведено автором Слова от слова «каяться»… река покаяния… весьма символично…«каютъ князя Игоря, иже погрузи жиръ во дне Каялы, рекы половецкия, рускаго злата насыпаша. …на Каяле тьма свет покрыла… Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земле преклонилось»…

                Дань по белке от двора.

    Как будто более-менее просто обстоит дело с выражением: «а погании сами, победами нарищуще на русскую землю, емляху дань по беле отъ двора». Перевод «поганые брали по белке от двора», конечно, не верен, что это за мизерная смехотворная дань – люди своему князю платили больше, чем захватчикам. Однако в рукописи написано совершенно ясно: «по беле».

    «Белью» в летописях, насколько можно понять, называли порою и беличий мех, и меха вообще, и также ткань. В летописи под 1116 годом говорится, что Мономах велел резать бель и бросать народу.

    Альтернативное предложение сделал Николай Сбитнев (современный писатель, автор романа «Великий князь», посвященного Святому убиенному мученику князю Игорю Ольговичу). По его мнению, поганые-то брали «по обеле от двора», то есть по рабыне (поскольку «обели» - по Сбитневу аналог слова «рабыни»), что совершенно меняет дело… в тексте оказалась пропущена одна гласная буква…

В словаре Даля аналога «обеля» для  слова «рабыня», «невольница» нет. В берестяной грамотке из древнего Новгорода (№ 109, начало XII века) записано «Коупилъ еси робоу Плъскове» - то есть «Купил рабыню в Пскове». Под 1160 годом в летописи встречаем известие о пленении русского населения: «Много зла сотвориша половци, взяша душ боле тмы».

 Однако Соловьев упоминает, что встретил «в Новгородской летописи выражение одерень в смысле полного холопа, что прежде выражалось словом обельный, обель» («История России с древнейших времен», Книга вторая, Трейтий том, Глава первая). Так что предложенное Сбитневым толкование может иметь место.

    Но рассмотрим и другие варианты. Что еще могли брать от двора поганые? Если  ошибок и искажений слов в тексте нет и «по беле» - это и значит «по беле», то что же это за штука такая? Не рабыни и не меха… может быть, деньги?

Место из летописи под 1066 годом: «Двор же княж разграбиша безчисленное множество злата и сребра, кунами и белью». Куны – шкурки куниц – имели хождение в виде денег (кожаные деньги): «Куны еже есть морд куней». По переводу приведенного отрывка насчет грабежа княжьего двора есть предположение, что «множество злата и сребра» оценено здесь в денежном эквиваленте – кунами (стоимостью куньих шкурок) и белью (стоиомстью беличьих шкурок).

То есть «куна» и «бель» в переносном смысле могли означать деньги, а именно золотые (куна) и серебряные (бель). В 1257 году Даниил Романович Галицкий велел взять дань на ятвягах «черные куны и бель сребро».

    Далее о деньгах. В Древней Греции, а также во времена Средневековья в Византии и королевствах Западной Европы, среди которых Франция, Нидерланды и страны Пиренейского полуострова, серебряная монета называлась «обол». Значит, одна буква в тексте определенно пропущена, а две другие искажены переписчиком?

Тогда для удобоваримого перевода их надо заменить… попробуем: «погании… емляху дань по о-б-о-л-у отъ двора» (одна гласная буква подставлена, две заменены). Опять же получается, что они брали по серебряной монете. Но это много, тяжелая дань даже для горожан, не говоря о простых землепашцах… собственно, простым землепашцам нечего было и думать взять откуда-то по сребренику от двора. Вряд ли кто-то из них мог похвастаться тем, что у него на огороде закопана кубышка с серебром… про черный день, так сказать… Ну и как же половцы умудрялись собрать такую дань там, где ее не было?

    А если и не меха, и не рабыни, и не деньги? Тогда речь может идти о чем-то с корнем «бел» - «белый». Белка отпадает. Допустим, что речь идет о не о названии серебряной монеты, уж бели ли, обола ли…

В Польше, с которой граничили белорусские, то есть западные русские земли, смерть называли Белой. Покойник ведь бледен, бел, как мел… как смерть. Есть предположение, что автор Слова был родом из Полоцка (отсюда развернутая «полоцкая тема» в его творении), а это Белоруссия, это западная русская земля.

Может быть, половцы брали от каждого двора дань смертью? Пока князья дрались между собой, половцы «нарищуще» на беззащитные русские города и села… и когда им там было собирать серебро с каждого двора по монете, речь ведь не идет о правильной, подушной дани, речь идет о набеге… они убивали… «по Белой от двора»… Сразу становится и понятно, и… страшно… по смерти от двора… вот это дань так дань…

    «А князи сами на себе крамолу ковали, а поганые сами, в победных набегах на Русскую землю, брали дань по смерти от двора.» Речь идет о самой страшной цене за княжеские усобицы (крамолы) – о гибели русских людей.

                Про князя Изяслава и юную кровь.

    Иногда переводчики оставляли в тексте перевода многоточия, пропуская непонятные им слова – например, вот такое место: «Исхыти юна кров, а тъи рекъ: «Дружину твою, княже, птицъ крилы приоде, а звери кровь полизаша»…

Это сказано про князя Изяслава Полоцкого, погибшего в неравном бою с другими «погаными», то есть язычниками, не половцами, а литовцами… буквы в начале фразы иногда располагают как в приведенной цитате – «исхыти», иногда пишут так – «и с хотию юна кров, а тьи рекъ»…

Это место один переводчик Слова заменил многоточием, а другой оказался смелее и перевел так: «Исходя юной кровью». Кто из них более прав? Однако продолжение фразы невнятно. Кто-то, то ли сам раненый Изяслав, то ли обратившийся к нему воин (или воины), оставшиеся «за кадром» - «тъи» - «тот», «те»? – говорит князю (какому? тому же Изяславу?) о том, что его дружина мертва, и к трупам уже собрались падальщики –  птицы и звери… птицы, севшие на мертвые тела, прикрыли их своими крыльями… «Дружину твою, княже, приодели крылья птиц, а звери кровь полизаша»… 
    
                Дева Обида – Царевна Лебедь.

    А чего стоит непонятный образ «девы Обиды», который производит впечатление странной причуды автора и тем не менее чаще всего принимается буквально…
    «Всътала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону, плещучи, убуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе…» При чтении отрывка возникает ассоциация с Царевной Лебедью из русских сказок. Но отрывок от этого понятнее не делается.

    Деву Обиду рисовали похожей на Богородицу, она плакала над пылающими русскими городами… но тут  ученые люди вдруг додумались, что в поэме, наверное, имелась в виду не «дева», а «дивые», то есть дикие, то есть половцы, которые (а вовсе не какая-то дивная «дева») и вступили на несчастную русскую землю вследствие неудачного предприятия Игоря (уж каким бы оно ни являлось на поверку, авантюрным или иным, достойным сочувствия). Ошибка могла возникнуть в результате неверно записанного слова.

    Если заменить в тексте «девою» на «дивые», то получится следующий вариант перевода: «Встала обида в силах Дажь-Божьих внуков, а дикие племена вступили на землю Троянову, всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плещучи, уменьшила времена обилия. Усобица князей – погибель от поганых…» Дальше в тексте идет пассаж про княжеские междоусобицы.

Однако, как видим, и вариант с «дикими» вместо «девы» тоже не очень вразумителен, если только не переставлять части предложения «по смыслу». Тема «дева-дивые» имеет в Слове продолжение  в виде некоего субъекта «Див» (которого теперь пишут с большой буквы, разумея под ним мифологический персонаж, чему на самом деле прямых доказательств нет): «Солнце ему тьмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди, свистъ зверинъ въста, збися Дивъ, кличет връху древа, велитъ послушати земле незнаеме…» 

    Исследователи славянского фольклора считают, что дева Обида, принимавшая обличье лебедушки, также как Желя и Карна – мифологические персонажи, когда-то общеизвестные, но забытые с течением времени.   

                Земля Трояна.

    К тому же именно в маленьком отрывке с девой-дивыми находится «земля Трояна», под которой нужно, видимо, понимать Русскую землю… про «землю Трояню» написано несколько томов научной литературы, однако дело на самом деле с мертвой точки так и не сдвинулось. О чем же «рекъ Боян», когда изрек насчет Трояновой земли? А ведь в тексте Троян упоминается четыре раза. Есть еще и тропа Трояна: «рища в тропу Трояню чресъ поля на горы», есть «вечи Трояна» (то есть века Трояна), встречается словосочетание «на седьмомъ веце Трояни»…

Как сказано в научной статье относительно упоминания в Слове Трояна – об этом предмете «существует множество гипотез разной степени достоверности». Вспоминают и Трою Гомера. Были народы, ведшие свое родословие от переселенцев из разгромленной Трои – может быть, славяне не исключение? Рыбаков, маститый историк, утверждает, что Троян в Слове и реально существовавший император Марк Ульпий Траян, живший в 98-117 годы нашей эры – одно лицо.

                Див – грифон.

    Отдельно – про Дива, сидящего на вершине древа. Исследователи предполагают, что под этим образом скрывается грифон, полу-лев – полу-птица, хорошо знакомая славянам, и приводят в доказательства гипотезы древние артефакты - навершия военных стягов праславян-сколотов, которые изображали грифонов (их находят в курганах), а также украшения на шлеме князя Ярослава Всеволодовича (начало XIII века) и орнамент известных «златых врат» Суздальского Богородице-Рождественского собора (1230-е годы).

Врата парные, западные и южные, в их четырёх нижних клеймах находятся геральдические изображения грифонов и барсов. Грифоны Суздальских врат, изображенные золотой наводкой на медных пластинах, имеют мощное тело льва, голову орла с изогнутым клювом и большие крылья. Говорят, их изобразили на церковных вратах для защиты храма от злых сил, ведь грифоны (дивы) стоят на страже добра.

    После разгрома Игорева полка Див падает с дерева на землю, доброе языческое божество разделяет плачевную судьбу русичей: «Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеса Дивъ на землю.»

    Вторая версия – Див является представителем демонологии восточных народов и поэтому был враждебен к русским полкам, вступившим на территорию половецкой степи. А чего ему тогда падать с дерева, когда русичи проиграли, а половцы победили?

                Клюки Всеслава.

    Отрывок, посвященный Всеславу Полоцкому, представляет собой кашу из загадок.
    «На седьмом веце Трояна връже Всеславъ жребий о девицю себе любу. Тъй клюками подпръся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружием злата стола Киевского. Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ въ плъночи изъ Бела-града, обесися сине мьгле, утрьже вазни с три кусы: отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ».

    Перевод Творогова: «На седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице себе любой. Тот хитростью поднялся… достиг града Киева и коснулся копьем золотого престола киевского. А от них бежал, как лютый зверь, в полночь из Белгорода, бесом одержим в ночной мгле; трижды добывал победу: отворил ворота Новгороду, разбил славу Ярославову, доскакал волком до Немиги с Дудуток».

    Зачем князь гадал о любимой девице, и зачем автор начал рассказ о нем с этого гадания? Из подстрочного перевода этого не понять. Просто подробность из биографии? Но она идет вразрез со следующей фразой. Предположение – под «девицю любу» подразумевается выбор Всеславом своей столицы, и этой «девицю любу» стал город Киев.

В самом деле, Всеслав развязал войну, возможно, имея целью не только ограбить Новгород на Волхове и Новый городок в окрестностях Немана, но добыть и самую «мать городов русских». Тем более в тексте дальше речь идет про Киев, хотя и с не очень вразумительными деталями.

Клюки – палки или хитрости? Нет, все же хитрости. А что значит «подпръся»? Получается - подперся хитростями, то есть с помощью хитростей. И это вот: «о кони» - (кони – лошади?) или это «окони» - то есть окна? Стружие – нет, это не копье, это жезл, означающий ранг своего владельца – князя, хана. Нечто подобное археологи находили в степных захоронениях.

Далее - «обесися сине мьгле» переведено как «бесом одержим в ночной мгле». Другой вариант – ухватившись за облако, пролетев в синей мгле. Соловьев переводит: «обернувшись волком, побежал он ночью из Белгорода, закутанный в синюю мглу».

    Исследователи предполагают, что весь этот короткий текст насыщен намеками, которые были вполне внятны современникам автора Слова. В первых строках абзаца речь идет о цели Всеслава – добыть Киев и о его бурной деятельности после своего неожиданного вокняжения на киевском столе.

Возможно, в киевский период Всеслава имело место какое-то его предприятие относительно Тмутаракани… им была применена какая-то хитрость, связанная со скоростью передвижения войск, которые следовало срочно  перебросить к Киеву для его защиты от половцев – вот это самое «клюками подпръся о кони»… чтобы постигнуть смысл давней военной хитрости Всеслава, ученые вспоминают старые былины, ищут в них отражения исторической действительности, драгоценные крупицы сведений…

Однако точному или хотя бы более менее вразумительному восстановлению с помощью имеющихся у нас ныне данных смысл отрывка, увы, не подлежит. Да и автор намудрил так, что не приведи господи. У него ведь вообще получается, что междоусобная брань на Немиге стоит после Киевского княжения Всеслава, тогда как на самом деле было наоборот. Хотя, конечно, три победы князя (с три кусы) могут упоминаться как своеобразное завершение его характеристики… в этом случае с чего все началось, тем и кончилось – Немигой.

    Где находились какие-то Дудутки, чье название вносит резонанс в эпическую строку («слава Ярославова» - и вдруг Дудутки),  остается лишь гадать. Предположение – возле Великого Новгорода.

    На основании противоречивых строк разные исследователи делают разные выводы о самом отношении автора к Всеславу – один утверждают, что он Всеславом восхищался, но втайне, осмелившись лишь намекнуть на это обстоятельство, а другие уверены, что Всеслав в представлении автора – герой определенно отрицательный.

Есть предположение, что Всеслав показал себя во время своего Киевского княжения очень неплохо, защитив Киев от врагов и наведя в русских землях порядок, чем завоевал признательность населения южно-русских земель, но доказать это нельзя, а княжение его было слишком коротким… Одни «клюки», то есть хитрости, да и только…   

                Князь - серый волк.

    Автор Слова говорит, что у Всеслава была вещая душа. Это считают прямой отсылкой к преданиям о необычном рождении князя, связанном с волхованием. Однако автор и Бояна называет «вещим». О том, что князь обладал сверхъестественными способностями, говорит слово «хытр» («ни хытру, ни горазду, ни птицу горазду»).

Переводят отрывок безобидно – «ни хитрый, ни гораздый» (про птицу обычно опускают, так как повторение слова «горазду» только путает). Но «хытр» может означать не только хитроумие (иной раз связанное с коварством), но и искусство в какой-либо области. Легенда говорит, что «хытр» (умница, искусник) Всеслав был колдуном, а «горазд» этот колдун был на многое, в том числе на оборотничество – он оборачивался птицей.

Оборачивался ли князь-хытр с вещей душой в дерзком теле волком, вопрос на самом деле спорный, хотя его традиционно называют волкодлаком. В отрывке, посвященном этому колоритному персонажу, волк упоминается применительно к Всеславу несколько раз: «скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ в плъночи», «скочи влъкомъ до Немиг», «а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше, изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше».

Но в другом отрывке Слова воинов, выехавших в дикое поле за добычей, тоже сравнивают с серыми волками – так князь Всеволод рекомендует брату Игорю своих воинов-курян, если уж не прямо разбойников, то сорви-голов точно. «А мои куряни сведоми къмети… сами скачут, акы серыи влъци въ поле, ищучи себе чти, а князю славе». Причем иной раз «чти» переводят не как «чести», а как «части», части военной добычи. Таким образом, волк – это не только зверь (или человек в зверином обличье), это удалой воин.   

                Дунай.

    Но есть и другие «темные» места, и они не менее сложны, чем упомянутые…
 
    Пример: «На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаема рано кычетъ. «Полечю, - рече, - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле».

    Перевод вроде бы отражает смысл подлинника, зегзица – чайка, во всяком случае птица, бебрян рукав – бобровый (древне-русское бебр – бобр)… хотя иногда переводят почему-то шелковый… оно конечно, нежный тонкий шелк как-то больше подходит для того, чтобы его использовать при врачевании ран, чем бобровый мех, а длинные шелковые рукава только оторочивали бобром, поэтому у княгини Ярославны рукав и был «бебрян»… ну а «на дунаи», «по дунаеви» - это всем известная река Дунай… вот только княгиня находилась в Путивле (в тексте три раза повторяется, что Ярославна плачет на стене Путивля), который стоит на реке Сейм (который впадает в Десну, а Десна в Черное море), князь был в причерноморских степях, а Дунай - это вообще в другом месте…

    Современный поэт (Заболоцкий Н.А.), пытаясь сгладить несоответствие, пишет так:

Над широким берегом Дуная,
Над великой Галицкой землей,
Плачет, из Путивля долетая,
Голос Ярославны молодой:
Обернусь я, бедная, кукушкой…

    Кукушка - вариант перевода слова «зигзица», хотя в нем явственно слышится какой-то «зигзаг», по аналогии быстрая птица – а может это молния? Птица, быстрая, как молния… ну, и так далее… понятно, что вариант, представленный Заболоцким, это не просто перевод поэта, а толкование текста, облеченное в рифмы.

    Таким образом, плач Ярославны долетел с берега реки Сейм до берегов реки Дуная, до ее родины, Галиции, потому что Ярославна – дочь Ярослава Осмомысла Галицкого…

Если же автор поэмы согласно одному из предположений – княгиня Болеслава Святославна, то она, жена сына Галицкого князя, находилась во время похода князя Игоря  в Галиче, вот до нее-то, на берега Дуная, и долетел плач бедной страдающей женщины, вот она-то его и услышала, и записала… таким образом, Дунай тем более уместен… ну, более-менее ясно… или нет?
   
    Предложение альтернативного толкования (Н.Сбитнев): дунай (с маленькой буквы) – русское название ветерка, отсюда русские слова: «дунуть», «дуновение»… так что перевод должен быть такой: «В дуновении ветра слышится голос Ярославны, безвестной ранней птицей кличет. «Полечу, - говорит, - птицей «по дунаеви» (с маленькой буквы), то есть с дуновением ветерка, вместе с ветром… ну и так далее, вся эта животрепещущая сцена с раненым воином и женщиной, которая представляет, как бы она ему помогла, если бы была рядом… кстати, Игорь, о ранах которого Слово говорит с таким пафосом, был ранен легко – в левую руку, и только.

Если принять версию с «дуновением», то, таким образом, логика и смысл снова торжествуют, возможно, даже куда более убедительно: Ярославна плачет в Путивле на стене, ее голос разносится вокруг с дуновениями ветерка, а голубой Дунай при этом течет там, где ему положено – достаточно далеко и от Путивля, и от причерноморской степи. Дунай совершенно правомерно упоминается в другом месте, где автор говорит о Галицком князе Ярославе Осмомысле, который «подперъ горы Угорскыи своими железными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота». Вот тут нужна большая буква.    

    Хотя возможно совмещение обеих версий. Дунай упоминается дважды, в сочетании с разыми предлогами: «на дунаи», «по дунаеви», причем предлоги, конечно, тоже надо иметь ввиду. В первом случае «на дунаи» может означать реку – «на Дунае Ярославнин голос слышится», а во втором случае это ветер – полечу по дуновению ветра, вместе с ветром.   
 
    Самое безответственное объяснение присутствия в тексте слова «Дунай» - это не тот конкретный Дунай, а образ реки вообще, якобы свойственный народному творчеству.

                Готские девы, Бус, Шарокан.

    Еще пример, место куда более «темное», чем «дунай» и даже чем загадочный персонаж «дева Обида», с которым так сжились читатели Слова: «Се бо готския красные девы въспеша на брезе синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелеют месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия.»

    Перевод прозаический, что называется не мудрствуя лукаво: «Вот уже готские красные девы запели на берегу синего моря, позванивая русским золотом, поют о времени Бусовом, лелеют месть за Шарукана. А мы уже, дружина, не веселимся.»

   Перевод поэтический, Заболоцкий Н.А.:
Девы готские у края
Моря синего живут.
Русским золотом играя,
Время Бусово поют.
Месть лелеют Шаруканью,
Нет конца их ликованью…
Нас же, братия-дружина,
Только беды стерегут.

    Предложения толкования:
    Шарокан - это половецкий хан Шарукан. Историки выстраивают династию Шаруканидов – сын Шарукана Отрок, внук Шарукана Кончак. То есть хан Кончак, действующее лицо Слова – внук Шарукана.

Возможно, это Шарукан разгромил объединённые силы русских князей во главе с великим князем киевским Изяславом Ярославичем в битве на реке Альта осенью 1068 года, после чего киевляне восстали и, освободив из поруба князя Всеслава Полоцкого, сделали его своим князем, на время. И Всеслав активно поспособствовал тому, чтобы разбить половцев, а потом его время вышло.

    Еще раз Шарукан был наголову разбит («победа великая») Киевским князем Святополком Изяславичем в 1107 году.
    Имя хана есть в Новгородской летописи. Шарукан также попал в былины, посвященные Всеславу Полоцкому (Вольх Всеславич, Шарк-великан).
    В Ипатьевской летописи упоминается город Шарукань (его идентифицируют с городом Донец), который был взят Владимиром Мономахом.

    Бус – это славянский вождь. По сообщению древних немецких источников, некий Бож (Booz), вождь антов – славян (может быть, речь идет о племени бужан, живших на реке Буг), был разбит готами (остготы, немецкое племя, обитавшие в древности на реке Дон)… остготы  двигались с востока в Причерноморье, вождь их Витимир (вероятно, он же Винитар, только это уже не имя, а прозвище) взял Божа и его сыновей в плен, и их казнили вместе с семью десятками старейшин – распяли на крестах… это произошло в 385 году. Анты жили на территории современной Украины, в междуречье Днестра и Днепра, примыкающем к Черному морю.

Еще одно всплывающее попутно имя – Баксан (Боксан). Существует предание «Повесть о Баксане, сыне Дауове», убитом готами вместе с семью братьями. Сестра убитых похоронила их и воздвигла каменный памятник.
В 1773 году вблизи дороги Нальчик-Пятигорск была обнаружена своеобразная древняя гранитная статуя высотой около 3-х метров. Внешне это грубоватое изваяние похоже на высокую колонну, у которой вырезаны голова в плоской шапочке с узором, плечи и одежда – куртка, подпоясанная ремнем, а за ремнем заткнут кривой кинжал. Руки, выделенные поверх фигуры выпуклым рельефом, сложены на животе, ног нет. На подоле – рельефные фигурки людей и животных, а также письмена из греческих и славянских букв, которые читаются примерно так: «Восемь сыновей Тауо, воспитанник — сын Пак погибли в сражении с утами. Плеяде сыновей восьми мужчинам (или восьми храбрейшим) посвящён (памятник)». Датировка памятника затруднена, называют и IV век.

Предположительно, Бож и Баксан – одно и то же реально существовавшее лицо, идентичное с Бусом, упомянутым в Слове. Имя славянского вождя записано в немецком источнике как Booz – двойное «о» по мнению лингвистов можно интерпретировать как русское «у».

В общем, статую назвали «Монумент Буса», ныне она находится в Историческом музее Москвы (с краткой подписью возле экспоната – «Статуя воина», и только). В таком случае выражение Слова «время Бусово» — это время после гибели князя, когда анты, разбитые остготами, оказались в бедственном положении.

    Еще в тексте Слова есть «бусови врани» (вороны), но в данном случае бусые – серые, то есть серые вороны. Словосочетания «время бусово» и «бусови врани» можно отнести к внутреннему ритму поэмы, к своеобразной перекличке словосочетаний (подобно тому, как сказано «уношу князя Ростислава затвори» - «уныша цветы жалобою»… или «дунай» в смысле ветер и «Дунай» в смысле река… тот же прием, почему бы и нет)…

    В целом данное «темное место» толкуется следующим образом – девушки из вражеского народа (готские девы) вспоминают в связи с разгромом войска князя Игоря (то есть русских) другое победное для их народа время (Бусово, когда готы победили и убили славянина Буса), причем воспринимают нынешнее поражение русских как месть за поражение противника славян, хана Шарукана (эту месть они и лелеют, то есть наслаждаются ею).

Добыча, золото, захваченное половцами, потекла с разоряемой Руси в соседние страны и народы, почему и попала также в их руки… вот они на радостях и звонят русским золотом. Ну, вроде бы концы сошлись. Или нет?

    Еще одну версию толкования означенного «темного» текста из Слова предложил Никалай Сбитнев. Цитата из современной публицистики: «Крохотная реконструкция Сбитнева, и фраза приобретает совершенно иной смысл: «Се боготские красные девы…»

Богот – омут (см.словарь Даля), красные девы – русалки (они ведь, по народным поверьям, жили в глубоких речных омутах). Выходят они на берег моря (вовсе не обязательно «того» моря, есть и море огня, и снежное море – из бездны, необъятности!), поют в бусово время (по Далю – до восхода и после захода солнца), лелеют месть шароканю (шарока – в русском языке «приречная низменная полоса, заболоченная луговина, излюбленное русалочье место», а месть – одернённая поверхность шароки, которая по весне сыра и зыбка, её и «лелеют» русалки, водя хороводы - это «лелеять» не раз встречается в «Слове» в значении «качать, колыхать», действие происходит в начале мая, вот и колышется шарока).Таким образом, непонятная фраза становится абсолютно ясной, и возникает удивительно поэтичная картина: русалки на заре выходят из омута и поют, исполняя обрядовый танец в память погибшего Игорева полка.»

    Итак, сравниваем оригинал и вариант перевода.
    Оригинал: «Се бо готския красные девы въспеша на брезе синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелеют месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия.»
    Вариант перевода по Сбитневу: «Вот обитательницы омутов, русалки – красные девы, воспели на бреге синему морю, звоня русским златом, воспели перед рассветом солнца, колыша траву на болотистом берегу. А мы уже, дружина, не веселимся.»   
    Правда, при этом русалки звонят русским золотом… зачем, откуда?.. с этим как быть?
    Что же касается объяснения Сбитнева насчет «на брезе синему морю» как отсылки к морю волшебства или чего-то в этом роде – это чересчур сложно, а потому выглядит натянуто… в перевод такую концепцию вставить не получается, загадочное синее море остается на месте.

    Зато куда более правдоподобнее можно истолковать упоминание о береге синего моря, на котором готские девы звенят русским золотом, если вспомнить о готском государстве Феодоро или Готия (Gothia), основанном в Крыму представителями этого племени в VI веке. В XII крымское государство, занимавшее часть побережья в районе Алушты и часть горного Крыма, со столицей в городе Мангупе, переживало свой расцвет.

Кроме того, по тексту Слова упоминание о готских девах, Бусовом времени и так далее является заключением сообщения бояр своему князю Святославу относительно бедственного положения дел на Руси вследствие неудачи князя Игоря.

В этом плане рассказ о ликовании в стане врагов более уместен, чем неожиданное поэтическое отступление про каких-то там русалок… ведь бояре князю своему доклад делают, да и концовка их речи вполне прозаична – «А мы уже, дружина, не веселимся», в отличие от обидного веселья в лагере врагов по случаю одержанной победы.

    Видимо, тут каждый может выбрать тот вариант, который ему больше нравится. 

                Злат стремень и звон в ушах.

    Еще одно темненькое местечко: «Ступаетъ въ златъ стремень въ граде Тьмуторокане, той же звонъ слыша давний великый Ярославъ, а сынъ Всеволожъ, Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Чернигове». Речь идет о междоусобных битвах Олега Святославича (Гориславича). Какой оглушающий звон слышали Ярослав и Владимир Всеволодович, закладывавший от него по утрам уши в Чернигове?

У давнего великого Ярослава были проблемы с братом Мстиславом, князем Тмутараканским. У Владимира Мономаха – с двоюродным братом Олегом, тоже князем Тмутаракани. Звон шел от золотого стремени Олега в Тмутаракани, где Олег готовил войско для похода на Чернигов – то есть звенели стремена многочисленных воинов, то есть собиралось сильное войско.

Владимир не зажимал себе уши, чтобы не слышать звона, как может показаться, - он закладывал в Чернигове уши крепостных ворот, причем бревнами, поскольку уши в данном случае – железные боковые воротные створы. Черниговская крепость жила в ожидании войны, ее ворота запирали каждое утро (видимо, после того, как по окончании ночи их отпирали на непродолжительное время для хозяйственных нужд).   

                Харалужные мечи.

    «притрепалъ своими сильными плъкы и харалужными мечи»…
    Мечи харалужные - мечи из стали, которую принято называть дамасской (причем название, связанное с городом Дамаск, восходит к легендарным истокам и на самом деле не имеет отношения к легендарным клинкам).

Технология изготовления крученых харалужных мечей сводилась к многоразовой проковке железной полосы, в результате чего выгорали все примеси, железа оставалось гораздо меньше, а из заготовленных таким образом полос делали проволоку, имевшую разный состав и свойства (мягкость, твердость, хрупкость), скручивали ее в пучки и снова подвергали ковке, что придавало получавшемуся в результате клинку упругость, твердость и остроту одновременно, причем клинок имел черноватый цвет и на нем образовывался отчетливый слоистый волнообразный узор, еще более явственный при заточке.

Есть сведения, что в Древней Руси не только знали о такого рода стали, но умели делать крученый харалуг сами, однако технология ковки клинков из пучков разносортной железной проволоки была затем утрачена. В Слове упоминаются не только харалужные мечи, но и харалужные копья.

    Иногда в русском языке харалужные мечи называли булатными. Булат представляет собой другой вид стали, близкий к чугуну. Булат было очень сложно изготавливать, так как чугун слишком хрупок, но умело изготовленный клинок сочетал в себе все свойства, которые должны быть присущи надежному боевому оружию – он держал заточку и не ломался от сильных ударов. Булатные клинки также имели узор, но мелкий, путаный, не выраженный, как у харалугов, а по цвету они могли быть красными, синими и зелеными, в зависимости от примесей.

    Легенда утверждает, что дамасские (харалужные, булатные ) клинки резали тончайший волос или перышко, а также железо доспехов или других мечей одинаково легко, словно масло, и что их можно было сгибать в кольцо, а они при этом не ломались. Таких мечей в действительности вообще не существовало, однако из харалуга и булата делали очень качественные и надежные мечи, которые стоили весьма дорого, не случайно оружие и доспехи на полях сражений всегда тщательно собирали, снимая с убитых врагов, отсюда практичный обычай для победителей стоять на поле выигранного боя хотя бы один день (а лучше три, чтобы ничего не потерять из дорогой добычи).

    Так как же переводить «харалужные мечи» Слова? Булатные? Железные, стальные? Наверное, лучше не переводить вовсе… это так красиво звучит – харалужные… будто поется боевая старинная песня…

                Расхожие штампы.

    Хотя язык Слова достаточно богат и образен, автор не минует известных штампов. Вот тут главное – правильно их понять, не извращая их настоящей сути. К штампам относятся:
- «начатии старыми словесы трудныхъ повестий». «Трудные повести» - ратные, военные повести. Война – это тяжкий труд, древняя горькая истина;
- «копие приломити» - традиционное для воинского обихода Древней Руси выражение, означающее «начать битву», поскольку схватку начинали с удара копьями, которые в результате ломались, а там уж переходили к рубке мечами и топорами. Причем на вооружении конных воинов были собственно копья – тяжелые, длинные, и более легкие копья для метания – сулицы. Копьями вооружались всадники в тяжелой броне – копейщики, они атаковали первыми в сомкнутом строю, в их задачу входило прорвать строй противника. Конники с более легким вооружением развивали успех, у них-то как раз и имелись сулицы; 
- «испити шеломом Дону» - выражение «испить шеломом из реки» означало «одержать победу», после боя победители имели возможность спокойно утолить жажду, а использовали для этого то, что имели под руками – шлем, в то время как поверженный враг в лучшем случае бежал, даже не мечтая о подобной боевой победной чаше, или уже лежал мертвым;
- «Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша» - построившееся для боя русское войско, все воины которого выставили перед собой щиты. Щиты древних русских воинов имели разные формы (круглые, треугольные, прямоугольные) и размеры (у пехотинцев большие, у всадников поменьше), но чаще всего традиционно красились в розово-красный цвет. Краска была органической, ее добывали из насекомого - червеца. Червячок такой красненький? Отсюда – червонный, то есть красный. На Украине был город Червень. Галиция именовалась Червонной (Красной) Русью. Правда, червонным называлось также золото – красное золото?… вообще-то оно желтое …
- «града Чрънигова отня злата стола» - все княжеские «столы» (престолы, троны) традиционно именовались «золотыми», а доставались они чаще всего по наследству - «отни», то есть отцовские. Трон Ярослава Осмомысла автор Слова называет «златокованым»;
- «Ступаетъ въ златъ стремень»… - княжеские стремена – золотые стремена. Сравним – золотые шпоры западных рыцарей, являвшиеся прерогативой, признаком, символом этого благородного сословия. Тут то же самое. Кроме золотых стремян, русский князь являлся обладателем красного плаща (корзно). Княжеской прерогативой считалось носить бархат  (оксамит), дорого и почетно. На княжеских одеждах из оксамита вышивали золотом узоры и изображения орлов, царских птиц;
- «къ полуднию падоша стязи Игореви» - выражение означает проигранную битву. Слово «стяг», кроме того, что оно имело вполне конкретное значение боевого знамени, употреблялось также в переносном смысле и означало «полк», «отряд»;
- «отворяеши Киеву врата» - выражение «отворить ворота» соответствует понятию «завоевать город». В летописях упоминаются взятия городов копьем (приступом) и взятия на щит (сожжение, разграбление, плен, истребление жителей). «Взятие на щит» не обязательно означало предварительный приступ. Взять город внезапно – изъездом. Словом «засада» назывался отряд (гарнизон), который обороняет крепость;
- «загородите полю ворота» - загородите степным кочевникам путь на Русь.      

                Древние племена.

    Слово упоминает несколько достаточно дико звучащих для слуха поименований, которые по смыслу следует отнести к каким-то племенам, известным современникам князя Игоря.

«А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего Ярослава, съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы».

Скорее всего, вся эта экзотика относится к народам торкских языческих племен, города и селения которых располагались на южных русских границах  и которые подчинялись южным, черниговским и киевским князьям (сюда же следует отнести берендеев и черных клобуков).

Но вот комментарий к одному из изданий Слова: ольберы – храбрецы, смельчаки (есть связь?); ревуги – богатыри, силачи (громче всех ревут, устрашая врагов?); татраны – старейшины, предводители; шельбиры – тюркский титул старшего сына феодала. Неплохо, да? А ведь есть еще некие «хинови», варианты толкования – гунны, половцы, «общее наименование пришлых восточных народов».

                Ярослав Осмомысл.

    К совершенно непроницаемо-темным местам относится обращение автора Слова к одному из русских государей, а именно князю Галицкому Ярославу Владимировичу. Именно в Слове, и больше нигде встречается прозвучавший в строке обращения эпитет  «Осмомысл», не повторяющийся ни в одной летописи и тем не менее в последние века два-три прочно прилипший к этому историческому деятелю, ставший его прозвищем, под которым его все теперь и знают.

Слово гласит: «Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своемъ златокованемъ столе»… ну, и так далее, про мощь и величие этого важного господина…

Совершенно немыслимого «Осмомысле» пытаются толковать, исходя из слов «мысль», «ум», «мудрость», чему способствуют восторженные характеристики, которые дают Ярославу Галицкому летописные источники – и Слово, и Киевская летопись.

У Татищева на основе летописных данных сказано так: «Сей князь был честен и славен во всех землях. … Никто не смел на него нападать, так как воеводы… искусны в воинстве и храбры в битве были. Земля же его во всем изобиловала, процветала и множилась в людех… По Дунаю грады укрепил, купцами населил… Он щедр был, милостен и правосуден… Изучен был языком, многие книги читал… Монахов же и их доходы к научению детей определил».

Таким образом, прозвище Осмомысл должно быть отнесено к почетному, а никак не к уничижительному… предположение Сбитнева, что Осмомысл значит «распутник, развратник», поскольку личная жизнь князя была, так сказать, далека от идеала, не выдерживает критики хотя бы потому, что в плеяде великих русских князей, к которым обращается князь Святослав со своим «золотым словом», Ярослав Галицкий занимает весьма видное место… совершенно невозможно, если автор вдруг вздумал обратиться к нему в своей поэме, обозвав его для начала распутником… после такого оскорбления дальнейшее воззвание вообще немыслимо, а внутренний строй поэмы грубо нарушается… Нет, прозвание Осмомысл определенно апеллировало к чему-то высокому.

                Крестовый поход или все те же половцы?

    В отрывке, посвященном Осмомыслу, есть следующая фраза: «стреляеши съ отня злата стола салтани за землями». Комментарий историка: «солтан» (ну, или «салтани») это знатный представитель того или иного степного племени (половец), что говорит о вмешательстве Ярослава в русско-половецкие конфликты. В те времена половцы пытались укрепиться в низовьях Дуная, составляя конкуренцию Ярославу Галицкому.

Другое предположение: здесь речь может идти об участии галицкого отряда в Третьем Крестовом походе против султана Саладина в Палестину под стены Акры и далее на Иерусалим («за землями»), организованном королями: французским Филиппом II Августом, английским Ричардом Львиное Сердце и германским Фридрихом Барбароссой… летопись: «иде царь немецкый со всею своею землею битися за гроб господень».  Русские князья имели отношения именно с Барбароссой. Кстати, в этом походе он погиб – утонул во время переправы.      

                Старый Владимир.

    В тексте Слова по скрупулезным подсчетам историков упоминается 43 князя. Идентификация вскользь упомянутых имен с реальными историческими персонажами в некоторых случаях затруднена. Есть проблема Владимиров.

Историки спорят относительно того, кто подразумевается автором Слова под «Владимиром Старым»: «Почнемъ  же, братие, повесть сию от стараго Владимера до нынешняго Игоря»… старый Владимир упоминается в поэме и еще раз. Знаменитых князей прошлых лет с таким именем было два – Владимир I Креститель и Владимир II Мономах. Рыбаков доказывает, что имелся ввиду Владимир II.

    Еще один отрывок, речь снова идет о князе Владимире: «Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову!» Сына зачинателя похода, Игоря, звали Владимир, поэтому при упоминании израненного Владимира на ум приходит именно этот юноша.

Но нет – речь идет о князе Переяславля Южного, Владимире Глебовиче (сыне Долгорукого, который брату Игоря Всеволоду приходился шурином, а через брата Игорю свояком). Переяславль стал жертвой набега половцев, разгромивших Игоря, князь Владимир Глебович получил рану при обороне города, которая, возможно, приблизила его смерть (ранен он был в 1185 году, умер в 1187 году). 

    Иногда автор упоминает князей не очень внятно. Говоря о попавшем в плен князе Игоре, он вдруг говорит не о его молодых соратниках, сыне Владимире и племяннике Святославе, а о младших детях, оставшихся дома – Олеге и Святославе Игоревичах, отчего восприятие неизбежно путается.
    Исследователи Слова также спорят о том, почему одних князей автор называет, а о других молчит. Причины приводятся разные, в соответствии с чем пытаются понять, какой политической ориентации придерживался автор и кому он при этом сочувствовал,  явно и втайне.

                Ходы на хоти.

    Еще одно очень, очень «темное» место, которое в первых изданиях писалось так: «Рекъ боян и ходы на Святъслаля пъснотворца стараго времени Ярославля Ольгова коганя хоти тяжко ти головы кроме плечю зло ти телу кроме головы Руской земли безъ Игоря».

      Стоит сразу уточнить, что слово «пъснотворца» или, как его еще пишут – «пестворца», - плохо читаемое, в печатном издании оригинала рукописи его выделяют курсивом. Может быть, оно было прочтено и переписано неверно. Обычно его толкуют по общему смыслу фразы – «песнотворцы», то есть творившие песни.

    В начале выделенного абзаца ученые рассмотрели два имени собственных, то есть людей звали Боян и Ходына (вместо непонятного «ходы на»), причем Боян – это легендарный певец времен Ярослава Мудрого, упоминающийся и в заставке Слова, и ниже по тексту.

В Киевском соборе Святой Софии нашли надпись на стене, граффити, где говорится о покупке княгиней Бояновой земли, причем за очень дорогую цену – 700 гривен… так что это персонаж, скорее всего, реальный. А Ходына? Иже с ним… Правда, в тексте стоит «рекъ Боян», в единственном числе, а не «рекли» во множественном… но ведь известно, что грамматика автору Слова знакома не была…

    Перевод «темного» места Творогова О.В. с учетом этих двух пояснений: «Сказали Боян и Ходына Святославовы, песнотворцы старого времени Ярославова: «О, жена князя Олега! Тяжко ведь голове без плеч, горе и телу без головы». Так и Русской земле без Игоря».

Из текста вроде бы понятно, что оба они, Боян и Ходына, – песнотворцы старого времени Ярославова, то есть служили Святославу Ярославичу, а пели о старых временах его отца… дальше, честно говоря, идет откровенный бред: «О, жена князя Олега!» Причем в оригинале стоит не князя, а «коганя». Какого Олега, почему он назван каганом, а не князем, и какая еще жена, к чему тут жена кагана Олега?

    Слово «хоти» (ударение на первом слоге) здесь было переведено как жена (любить – желать – хотеть – то есть «хоть» – та, которую хотят, любимая, желанная). Правда, Ярославна в своем плаче называет Игоря своим «ладой» (любимым), а не «хоть» или как-то в этом роде.

Лада как синоним «любимый, любимая» известен всем русским людям, это имя языческой богини любви древних славян – Лады. Очень старое славянское имя – Любава, превратившее затем в Любовь, Любу.

Однако еще одна цитата из поэмы вроде бы подтверждает правильность перевода: «Кая рана дорога, братие, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая!»

Перевод: « Какая рана удержит, братья, того, кто забыл о почестях и богатстве, забыл и города Чернигова отчий золотой престол, и своей милой жены («хоти»), прекрасной Глебовны, любовь и ласку». Речь идет о брате Игоря Всеволоде, женой которого была княжна Ольга Глебовна, внучка Юрия Долгорукого.

Вот текст берестяной грамотки, известной под номером 377, конец XIV века: «От Микиты к Анне. Пойди за меня — я тебя хочу, а ты меня; а на то свидетель Игнат Моисеев». «Хочу» заменяет слово «люблю». Значит, «хоть» может быть синонимом слова «любимая» - и «жена»?

Слова «коганя» и «хоти» в тексте наводят еще на одну мысль – если уж говорить о любви в смысле желания, то украинский эквивалент этого понятия – кохать, кохати – любить, коханка – любимая. Но тогда получается масло масленое.

Значит, в отрывке насчет «Ольгова коганя хоти» действительно речь идет о жене князя Олега? О старых временах сына Ярослава Мудрого Святослава Ярославича и его сына Олега Святославича, женой которого была половчанка… так может, это не князь Олег каган, а его жена – коганя, половецкая княжна… правда, при таком подходе к делу можно, пожалуй, и самого Олега, связанного семейно-союзными отношениями с половцами, назвать каганом… южно-русские князья Ольговичи были в некоторой степени русско-половецкими князьями… такой вариант (насчет кагана Олега) не смущал маститого историка, Рыбакова… Может быть, этот самый певец Ходына служил половецкой жене Олега, как Боян служил… а кому он служил? В тексте сказано, что он пел песнь старому Ярославу (Мудрый), храброму Мстиславу (старший брат Ярослава Мудрого, по прозвищу Красный или Храбрый) и прекрасному Роману Святославичу (второй, рано погибший сын Святослава Ярославича, по прозвищу Красный – то есть красавец).

    Теперь вообще бросим эту самую жену и остановимся только на князе (кагане) Олеге. Можно оттолкнуться от соображения, что скорее можно говорить о «хотении» как о любви, о пристрастии, чем как о женитьбе или замужестве. В отрывке о жене Всеволода автор намекает, что Всеволод любил свою милую Глебовну, то есть именно что «хотел», как хотят своих любимых женщин все мужчины.

Но хотеть и любить можно по разному. Так что более точный, наверное, вариант толкования слова «хоть» - любимец, любимица, а «хоти» в таком случае может быть множественным числом от «хоть» (а как же насчет отсутствия грамматики? Предположим, что здесь она есть). Тогда  «хоти» – любимые, любимцы в общем смысле. Тогда правомочно заключить, что речь идет все о них же, песнотворцах Бояне и Ходыне, любимцах князя (кагана) Олега Святославича (Святъславля), а никакой жены князя Олега, будь она каганша или нет, тут в строке и не бывало.

    А если посмотреть на это «хоти» с другой точки зрения? Переставим ударение, что получится? В современном русском языке есть союз «хотя», простой, подчинительный, уступительный. Если фраза включает в себя союз «хотя», предполагаются некоторые варианты рассматриваемой темы.

Можно попробовать отнести «хоти» не к «Ольгова коганя», а к следующей фразе про голову без плеч. Тогда получится: «Рекъ Боян и Ходына Святъслаля, пъснотворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя (кагана Олега): «Хоти (хотя) тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы, - Руской земли безъ Игоря». Но фраза, правду сказать, получается немного нескладная. А Слово – складное произведение.
   
    Существует еще одна версия перевода этого «темного» места с Бояном и Ходыной, но о ней ниже.   

                Жемчужины переводов.

    Есть, однако, в переводах Слова свои находки, свои жемчужины. Чего стоит выражение, отлично известное всем и каждому: «О, Русская земля, ты уже за холмом!»В подлиннике это звучит так: «О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!»

Подстрочный перевод будет звучать так: «О Русская земля! Уже за холмом есть!» Но при таком варианте перевода что-то пропадает, какой-то внутренний ритм, какой-то особый смысл… То ли дело пронзительно-ностальгическое «О, Русская земля, ты уже за холмом!» Это уже сотворчество.

Хотя «шеломянь», по мнению историка – в данном случае водораздел Днепра и Дона, то есть дело не в холме.

    А некоторые места переводить не нужно. Слово о полку Игореве имеет внутренний ритм, нарушая который, можно не создать новый, как в случае с холмом, а упустить и исказить, испортить то, что уже есть. Именно последнее происходит в случае, если правильно переводят следующую фразу: «Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди, свистъ зверинъ въста, збися Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаеме, Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканьскый бълванъ».

Фраза много теряет, если слово «болван» меняют на более правильное «идол». В слове «болван» есть что-то такое, что решительно заканчивает всю фразу, будто гвоздь приколачивает… чувствуется ударение – Тьмутараканский болван! Слово «идол» сбивает ритм.

Точно также не стоит переводить «земли незнаеме». Кончено, это неизвестная земля. Но неизвестная земля совсем не то, она уже не тревожно-завораживающе-незнаемая… даже если никакой незнаемо-неизвестной земли и не было, а был только всем известный Дон и один из его притоков, образно обозначенный Словом как река Каяла. К незнаемой земле примыкает еще один образ, появляющийся в плаче Ярославны – «поле безводне». С такими образами надо обращаться бережно.      

                АВТОР СЛОВА – КТО ОН?

«Начатии же ся тьй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню!»
Слово о полку Игореве.


    И, наконец, последняя загадка (в ряду загадок относящаяся вообще-то к самым первым): вопрос об авторе поэмы.
 
    Исследователи высказывают разные предположения относительно того, кто был автором Слова. Народ в те времена был, как известно, весьма грамотный, ведь просвещение тесно соединялось с христианской религией. Считалось, что, кто больше читал, тот, значит, больше утвержден в вере. Таким образом, религиозность требовала образования и влекла за собою стремление к распространению грамотности, приобретению книг.

Даже простые люди посылали детей учиться к священникам при церквах, а что уж говорить о людях знатных, богатых… все читали, все писали - обычно договора, счета и частные письма, но почему бы и не стихи, не повести… Поэтому теоретически автором поэмы мог быть кто угодно… мало ли талантливых людей можно отыскать в развитой, образованной среде… Варианты:

- придворный поэт и певец, аноним… предполагается, что Слово при его исполнении не читалось, а пелось… это была не поэма, это была песнь… Версия Кулаковского Л.В.: «Слово», вероятно, было «сольным номером», длившимся около часа». По мнению музыковеда, Слово являлось мелосом – сочетанием текста и музыки, мелос исполнялся нараспев, речитативом, под аккомпанемент струн… и Кулаковский попробовал положить Слово на музыку, записав ноты… 

- некий ученый книжник, образованный и талантливый человек, оставшийся неизвестным. И в первом, и во втором случае (то есть будь то певец или книжник) это, видимо, был человек из круга Святослава Всеволодовича Киевского, испытывавший симпатию ко всем Ольговичам вообще (совершенно очевидно, что он горячо сочувствует князю Игорю Святославичу и глубоко уважает князя Святослава Всеволодовича, хотя оба персонажа с исторической точки зрения не безупречны);

- кто-то из слуг (милостников) великого князя (называют некоего Кочкаря) либо из слуг князя Игоря (его конюший);

- потомок певца Бояна (между прочим, тот, кто продал княгине земли своего предка);

- новгородский посадник, который стал в Киеве важным церковным лицом – хотя это далеко не факт, а в новгородских летописях о половецком походе князя Игоря вообще нет ни словечка;

- у Слова был не один автор, а как минимум два, поскольку в нем стыкуются разные темы, причем это происходит местами достаточно резко. Первая часть Слова содержит вступление (запев), далее помещен рассказ о походе Игоря и двух его битвах с половцами, причем первую он выиграл, а во второй был разбит и попал в плен.
    После этого всплывает тема о княжеских междоусобицах как о причине несчастий русской земли, великий Святослав видит свой «мутен» сон и произносит свое «злато» слово, а дальше следует достаточно внезапный переход к Полоцкой теме, к князю Всеславу (что вообще-то там как бы и ни к чему), причем эта часть начинается с того, как князь гадал о «о девицю себе любу», определяя свою политическую стратегию,  и тому подобное, обо всех подвигах князя серого волка, а это довольно обширный текст, завершенный краткой жалобой на нынешнюю разобщенность русских князей, сразу за которой следует плач Ярославны – его тоже считают вставным. Да он и выглядит вставным.
    Последняя часть рассказывает о побеге Игоря из плена, причем вниманию слушателей предлагаются два диалога: Игоря и речки Донца, а также двух напрасно преследовавших Игоря ханов, затем речь идет о возвращении Игоря на Русь, о его прибытии в Киев, о посещении им «Богородицы Пирогощей»  и о народном ликовании.
    В конце, как и положено, помещено славословие князьям. В общем, может быть, поэма в самом деле представляет собой некий свод отдельно сочиненных песен, причем не исключено, что авторы у них были разные, однако историк Рыбаков считает, что части текста были перепутаны, тема княжеских междоусобиц дана вразнобой, вставка про Всеслава находится не на своем месте, отсюда и впечатление «лоскутности» поэмы. Но стоит расставить отрывки в другом порядке, как картина меняется;

- Слово создал киевский боярин Петр Бориславич, тот самый, который в 1152 году выполнял посольскую миссию от Изяслава Мстиславича Киевского к Галицкому князю Владимирку Володаревичу, скоропостижно умершему вследствие нарушения клятвы на кресте Святого Стефана… или по каким-то другим, более мирским, но неизвестным причинам…
    Версию относительно Петра Бориславича выдвинул Рыбаков Б.А., и это весьма правдоподобная версия, особенно если также предположить, что Петр Бориславич, киевский боярин, подданный князей Изяслава Мстиславича, его сына Мстислава Изяславича и затем Рюрика Ростиславича, соправителя Святослава Всеволодовича, выполнявший воинские и посольские поручения своих патронов, человек грамотный и образованный, вел также государственную летопись (это вполне могло быть, поскольку сей боярин вращался в высоких придворных кругах и имел доступ к важной информации)…  Киевская летопись сохранилась в нескольких списках, и ученые путем сопоставления слов и выражений летописи и поэмы  пришли к выводу, что все это очень похоже на то, что автор и там, и там один и тот же…
    Предположительно, Петр Бориславич родился около 1120 года и умер в 1196 году, его работа летописца (если он ее выполнял) с некоторыми перерывами заняла 50 лет (с 1146 по 1196). Биография этого человека прослеживается по летописям – упомянут «Бориславлю» двор в Киеве, у Петра был брат Нестор и племянник (сестричичь или сестричь – сын сестры) Федор, епископ Ростовский, выдвиженец Андрея Боголюбского, погубленный в конце концов Киевским митрополитом Константином II.  Петр Бориславич сделал карьеру – стал киевским тысяцким (глава киевского боярства) и обладал независимым положением, сам выбирая, какому князю служить.
    Есть и еще одно важное обстоятельство. Киевские бояре активно поддерживали князя Святослава Всеволодовича, чему имелись свои важные причины. Когда к власти в Киеве немного ранее Святослава пришел один из Смоленских князей, Роман Ростиславич, он в целях обороны южных границ от половцев стал инициатором между- княжеского договора, получившего название «Романов ряд».
    Пункты этого договора летопись цитирует словами Святослава Всеволодовича, тогда еще Черниговского, приехавшего к Роману в Киев жаловаться на его братьев, Рюрика и Давыда, которые нарушили договор, в результате чего половцы захватили шесть окраинных городов: «Брате! Я не ищу под тобою ничего же, но ряд нашъ так есть: оже ся князь извинить – то в волость, а мужь – у голову! А Давыд – виноват!»
    За нарушение договора о военной обязанности по защите границ у виновного князя следовало отобрать его волость, а боярин (муж) отвечал за оплошность головой. Романов ряд имел большое значение для Киевщины и Киева, Святослав выступил его ярым приверженцем, поэтому киевское вече оказало ему поддержку, пригласило к себе княжить, и Рюрик Ростиславич, его соперник в борьбе за великое Киевское княжение, счел за лучшее уступить ему Киев, в результате чего в Южной Руси сложился двуумвират правителей, Рюрика и Святослава. Таким образом, киевскому боярину Петру Бориславичу было за что славить именно Святослава Всеволодовича;      

- Слово написал кто-то из князей, поскольку воззвания автора к князьям сделаны как будто на равных с ними… князья тех времен были людьми мало того что просто грамотными, но образованными в весьма широком смысле, они знали языки и читали кое-что помимо Священного Писания, так что все может быть… в истории есть достаточно примеров того, что знатные воины были также талантливыми поэтами, музыкантами и певцами…

- Слово написала одна из княгинь, потому что русские государыни не уступали в образованности своим мужьям, а порой их в этом и превосходили, к тому же они частенько, хотя и исподволь вмешивались в дела государственные, дела политические… исследователи обращают внимание на «женский» почерк автора Слова…
    В самом деле,  битвы описаны так, что ничего нельзя толком понять (перегородили поле щитами, потоптали поганые полки, рассыпались стрелами по полю – это ведь все общие места, больше шума, чем смысла), зато много внимания уделено внешним деталям, золоченым шеломам, червленым щитам и золотым стременам… весьма подробно описывается, будто смакуется военная добыча: «помчаша красныя девкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты»… такое внимание к тряпкам не к лицу храброму воину, зато его жена непременно уделит им внимание…
   В поэме есть героиня – Ярославна, причем автором создан пленительный образ любящей женщины, которая называет своего мужа ладой, любимым… в Слове выделяют три женских плача – плач Ярославны, плач русских женщин о павших на Каяле воинах и плач матери юного князя Ростислава, утонувшего в Стугне… к плачу можно отнести сцену гибели еще одного молоденького  воина, сына Полоцкого князя Изяслава Васильковича: «Единъ же Изяславъ, сын Васильковъ, позвони острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ литовскыми мечи. Исхыти юна кров, а тьй рекъ: «Дружину твою, княже, птицъ крилы приоде, а звери кровь полизаша». Не бысть ту брата Брячислава, ни другаго – Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тела чресъ злато ожерелие. Уныли голоса, пониче веселие. Трубы трубятъ городенскии»…
    Впрочем, также говорят, что и вся поэма в целом - это печальный женский плач о погибших и терпящих бедствие… говорят, так сострадать может только любящая женщина, мать, жена, сестра;

- автор - сам князь Игорь Святославич, поскольку точки и запятые можно расставить в заголовке поэмы таким образом: «Слово о полку Игореве. Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова»… заметим, что  точки и запятые были расставлены в тексте поэмы переводчиками и толкователями поэмы «по смыслу», как они его понимали… (версии об авторстве Игоря  придерживались ученый Н.В. Шарлемань, поэт И.И. Кобзев, писатель В.А. Чивилихин);

- Слово написал великий князь Киевский Святослав Всеволодович – недаром же его можно назвать вторым по значимости героем поэмы (если даже не первым);

- Владимир Игоревич, сын Игоря Святославича (почему бы и нет? Он ведь участник событий);

- жена Игоря, Ефросинья Ярославна Галицкая… «Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале»… (М.А. Абрамов, киевский исследователь);

- брат Ефросиньи Ярославны, Владимир Ярославич (филолог Л.Я. Махновец);

- Святослав Олегович Рыльский, племянник Игоря, тоже участник похода (версия – А.М. Домнин, писатель и переводчик);

- невестка князя Игоря, вдова его старшего брата Олега Святославича, Агафья Ростиславна (автор версии И.Державец). Хотя об Агафье известно только, что в 1165 году она вышла замуж, в 1168 году встречалась с отцом в городке Чечерске, а в 1180 овдовела;

- автор - дочь князя Святослава Всеволодовича Черниговского и Киевского, княжна Болеслава  Святославна, бывшая замужем за Владимиром Ярославичем, братом жены Игоря, Галицкой княжны.
    По версии писателя Николая Сбитнева подписью автора Слова является фраза, стоящая почти в самом конце произведения и относящаяся к «темным» местам: «Рекъ боян и ходына Святъслаля пестворца старого времени Ярославля Ольгова коганя хоти». Выше приводился принятый на сегодняшний день перевод вместе с комментариями (и размышлениями) к нему.
    По версии Сбитнева альтернативный перевод будет выглядеть так: «Рассказала сие ходына Святослава, летописица, Ярославовой Ольги дитя любимое». Рассказала – рекъ (однако сказано в мужском роде), летописица - перетолкованное слово «пестворца» (вроде бы и впрямь употреблено в женском роде), коганя – дитя, любимое дитя – коганя хоти («хоти» смотри выше). Ходына – высланная из дома мужа жена (по аналогии с «уходить» - «прогнать»… «он ее-таки уходил»). Хотя в словаре Даля слова «ходына» с упомянутым смыслом нет.
    Вообще о судьбе Болеславы в летописях имеется одна строка, посвященная ее замужеству, и более ничего. На основе косвенных данных и на основе смысла словосочетания «ходына Святълавля» с собственным толкованием слова «ходына» автор гипотезы утверждает, что Болеслава Святославна (Святъславля), любимое дитя своей свекрови Ольги Юрьевны (Ярославовой – Ярославля- княгини, жены князя Ярослава Осмомысла), была изгнана мужем Владимиром Ярославичем (который взял пример с отца Ярослава, точно также выгонявшего из дому его мать, Ольгу Юрьевну) и вернулась к отцу Святославу Всеволодовичу.
    Причем Владимира Ярославича летопись характеризует как пьяницу («любезный питию многому»)… То есть, если принять все это во внимание, автор так вот прямо о себе и сообщила – разведенная жена, Святославна?
    Поэму декламировали под гусельный аккомпанемент на высоком княжеском собрании, заканчивая ее сообщением об авторстве разведенной женщины? Нет, конечно, в этом случае данная строка озвучиванию не подлежала и существовала только в записанном тексте.
    В толковании Сбитнева пропущено словосочетание «боян и» - или это «бояни», то есть в таком случае сочинительница и исполнительница, наподобие Бояна? То есть собственное имя Боян употреблено в нарицательном смысле – и в женском роде?
    А как быть с пассажем «старого времени Ярославля»? В общем, если дополнить фразу, составленную Сбитневым, пропущенными им словами с их возможным переводом (толкованием), то может получиться нечто вроде: «Рассказала сие сочинительница песен и отвергнутая мужем жена Святославна, летописица наподобие летописцев старого времени, Ярославовой Ольги дитя любимое.»
    Предложения, следующие за этой фразой (о том, как плохо телу без головы и так далее), по данной версии должны находиться перед нею, они попали не на свое место вследствие путаницы с перезаписью листов разными писцами в разные времена. Либо это приписанный комментарий позднего переписчика.
    По версии Сбитнева, Петр Бориславич, придворный великих Киевских князей, не причастен ни к написанию Слова, ни к написанию Киевской летописи – это все она, дочка Святослава Всеволодовича, ставшая разведенкой, соломенной вдовой при живом муже (ходыней) и жившая у отца в Киеве… 
    Болеслава в самом деле должна была хорошо знать Игоря Святославича, вместе с которым провела детские годы в Чернигове, могла любить его, могла ему сочувствовать, извиняя его не всегда благовидные поступки (а в жизни он грешил больше, чем об этом можно догадаться по тексту Слова) и восхищаясь его мужественностью, смелостью и тому подобное…
    Игорь и Болеслава приходились друг другу двоюродными родственниками – дядей и племянницей во втором колене, но разница в возрасте у героического дядюшки и оставшейся без мужа племянницы была годков десять, не больше… ну, допустим… но как тогда быть с куском Киевской летописи, который относится к предшественникам Святослава Всеволодовича на Киевском столе, Изяславу Мстиславичу и его сыну?
    Вряд ли Болеслава могла написать и о событиях тех лет, ее тогда на свете не было. Болеславе же приписывается Сбитневым и сочинение о смерти Боголюбского «Повесть об убиении князя Андрея», поскольку он уверен, что Ольга Юрьевна, ее сын Владимир и его жена Болеслава тогда, в 1174 году, находились во Владимире на Клязьме…

- еще один достаточно уверенный претендент на авторство Слова - жена Святослава Всеволодовича, княгиня Мария, дочь Василька Святославича Полоцкого, которая имела большое влияние на мужа, поскольку о ней в летописи прямо сказано: «Святослав посоветовался с княгинею да с Кочкарем, любимцем своим, а лучшим мужам думы своей не объявил»...
    Это версия наиболее современная и тоже очень интересная. Она основана на том, что в поэме большой кусок текста посвящен  князю Всеславу Полоцкому, притом что остальным князьям достается куда меньше строк (что ж, может быть, это в самом деле говорит об особом интересе автора к Полоцку и истории его знаменитого князя), а кроме того, приводится рассказ, посвященный гибели одного из современников князя Игоря, князя Изяслава Васильковича из Полоцких князей в битве с литовцами (того, кто «изрони жемчюжну душу из храбра тела чресъ злато ожерелие»), причем упоминаются и два его брата, Брячислав и Всеволод, причем об этих князьях и об их судьбе сообщений в других летописях нет…
    Тут, однако стоит вспомнить, что Полоцкая летопись не сохранилась и толком не изучалась. В тексте Слова князь Брячислав назван автором «братом Брячиславом», а ведь Брячислав являлся братом не только погибшего Изяслава, изошедшего юной кровью на поле боя, но и Марии Васильковны… хотя это только косвенное доказательство, Изяславу-то он тоже был брат…
    Исследователь Георгий Сумароков попытался выявить зашифрованное в тексте имя автора (предположив, что таковое имеется и оттолкнувшись от предположения, что этот автор – княгиня Мария). Слив текст в первоначальную буквенную массу без разделителей слов и распределив его по строкам определенным образом, по получившейся краестрочной записи (вариант акростиха, буквы читаются сверху вниз по левому краю строк) он составил фразу «сие писа Мария»…
    Имя Мария при предпринятом Сумароковым новом структурировании текста читается по краю получившихся строк четыре раза (начальную букву имени Сумароков искал в словах с корнем «мысль»), а кроме того получились еще две фразы: «сие писа Мария» и «сие писа сестра Брячислава ни другаго Всеволода».
    Автор версии считает, что он уверенно доказал следующее – Слово имело одного автора, его сочинила княгиня Мария Васильковна Полоцкая, супруга Святослава Всеволодовича Киевского…
    В 1185 году этой знатной даме было под шестьдесят лет, предположительно, она получила образование под руководством своей знаменитой родственницы, Святой Ефросиньи Полоцкой, как Киевская княгиня она хорошо знала всех князей, о которых писала, она очень любила своего мужа и искренне им восхищалась, а также проявила себя дипломатом, избрав темой для своего произведения весьма конфликтную ситуацию с сепаратным походом непокорного Киеву Новгород-Северского князя Игоря, которому тем не менее, как и его жене, явно сочувствовала… видно, нравился он ей… при этом она блистательно сгладила острые углы и придала произведению высокий патриотический смысл…   

    … Но поскольку первичного, оригинального текста Слова XII века не существует и восстановить его по имеющейся последней поздней копии XVIII века, предшественники которой много раз переписывались разными переписчиками в разных городах огромной страны, - то есть это ведь невозможно, а потому невозможно и утверждать со всей уверенностью, что открытие совершено на самом деле… нет, не получится, а выдавать желаемое за действительное нельзя… загадка навсегда останется загадкой, а нам нужно поблагодарить бога, что пусть и в искаженном виде, пусть с невыясненным авторством, но замечательный литературный памятник давней эпохи стал нам все-таки известен, а не канул в бездне времен бесследно. И спасибо императрице Екатерине II, озаботившейся получить копию первоначального текста, чего не додумались сделать те двадцать без малого ученых мужей, которые успели подержать ее в руках до того, как о копиях стало думать поздно… да, наверное автором Слова была женщина.

                ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ГЕРОИЧЕСКАЯ ПЕСНЬ.

«Певшее песнь старым княземъ, а потомъ молодымъ пети!»
Слово о полку Игореве.               


    Слово после своего открытия зажило второй жизнью и стало чрезвычайно знаменито не только в России, но и за ее пределами. Оно невелико по объему, что позволяет исследователям буквально разложить его на буквы и работать со средневековой головоломкой до полного изнеможения (существует более пяти тысяч работ на разных языках, посвященных этой средневековой поэме).

Благодаря необходимости изучения текста для его наиболее удобоваримого перевода и для отпора злопыхателям, пытавшимся выставить жемчужину древне-русской поэзии наглой подделкой, был досконально изучен по имеющимся летописным источникам целый пласт исторической эпохи – эпохи упадка Древнерусского государства (т.н.Киевской Руси) и зарождения Руси Владимирской.

В Слове отражен последний закатный блеск куполов Святой Софии Киевской, в нем слышится шум великокняжеских пиров на киевских горах и грохот оружия, которым сражались разноплеменные рыцари на великокняжеских турнирах, к удовольствию одетых в роскошные платья, ни в коем случае не уступающие платьям западных дам, утонченных княгинь и принцесс,  понимавших толк в драгоценных оксамитах и в храбрых воинах, и к восторгу многолюдной толпы киевлян, впрочем, вполне избалованных зрелищами красочных великокняжеских выездов на войну и на охоту… можно представить себе, как Слово исполнялось, как оно пелось перед блистательным собранием знати под аккомпанемент гусельных струн… можно себе это представить…
    
    Первооткрыватель Слова Мусин-Пушкин при первом издании редкостного раритета озаглавил его «Ироической песнью»… тогда еще не было написано многотомных комментариев, издатель отталкивался от первого впечатления, которое оставило у него первое прочтение рукописи. Тем оно ценнее.

Слово в самом деле представляет собою «героическую песнь», а герой ее – князь Игорь. В реальности он был скорее отрицательным героем, чем положительным, но в Слове он герой в своем первичном  смысле, собственно героическом.

Слово – произведение художественное, как и всякое произведение такого рода, оно отталкивается от реальности, но затем на ее основе создает свою собственную реальность (хотя историки пытаются это отрицать)… князь Игорь в Слове – это не совсем тот князь Игорь, каким был этот человек в жизни, это идеальный князь Игорь, это настоящий герой. 

    В самом начале Слова об Игоре говорится: «иже истягну умъ крепостию своею и поостри сердце своего мужеством, наплънився ратного духа», что обычно переводят так: «который обуздал ум своею доблестью и поострил сердце свое мужеством, преисполнившись ратного духа».

Обуздать ум доблестью – с ума сойти. Это в смысле «сила есть – ума не надо»? В Слове сказано красиво и даже как-то возвышенно, не обидно, хотя все же как будто не без иронии… однако те, у кого головы крепкие и пустые, об иронии могут и не догадаться…

Но нет же, никакого уничижения и никакой иронии в Слове нет. Автор повествует о доблестном бойце, доблесть которого превыше разума. Это воспевание воинственного, рыцарского духа, что нам, людям прагматичного XXI века, очень трудно понять… и князь Игорь представлен носителем и выразителем этого духа, и в этом отношении он достоин восхищения, и им восхищались… он настоящий герой, а пример героизма вызывает душевный подъем у всех окружающих, вдохновляя их на новые подвиги.   

    Известная всем картина Виктора Васнецова изображает певца Бояна на вершине холма, окруженного воинами в шлемах и кольчугах, с «чрьлеными» щитами и копьями «харалужныя»… среди них сидят князь и юный княжич, а Боян, одетый в белую долгую рубаху, «не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше, нъ своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху»…

    Над курганом и русскими воинами клубятся по небу облака, а за курганом блещет стальным блеском речной поток и расстилается  зеленая равнина - земля незнаема… И все еще впереди. И не все еще песни спеты, не все былины сложены.    
    «Здравии, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружине! Аминь».
(2012 г.)
*********
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/09/15/1299

Содержание сборника: http://www.proza.ru/2014/06/17/1550