Три дня спустя

Владимир Витлиф
Стена дряхлого двухэтажного дома. Грязно-желтая, вылинявшая как заношенная тряпка. В неё врезаны три родных окна. Под ними старый большой куст сирени. Безжалостный ветер лупит его о железный подоконник.

После уличного света подъезд встретил мраком. Привычный звук ключей.
Я дома...
Закрыл за собой дверь. Прислушался...
Спустя три дня первый раз в пустой обветшавшей квартире. Она потемневшая, безжизненная обволокла меня ватной тишиной. В воздухе дух болезни. Кажется жизнь, угасавшая здесь день за днём, покинула и её... 
Огляделся по сторонам...  Осторожно, будто опасаясь кого-то побеспокоить, в несколько шагов, миновав крохотную прихожую, вошёл в первую из двух комнат. В ней всегда не хватало света… Вытянутая, с маленьким окном… Сквозь растр посеревшего тюля шторы и плотно закрытую деревянную растрескавшуюся раму — бледный солнечный свет. В нём полощется куст сирени, безмолвно, как в немом кино, из стороны в сторону, будто в горе...

Знакомые с детства вещи вдруг выглядят такими бессмысленными, бесполезными, ненужными... Дружище — скрипучий стол. Вазочка с вечным сухим букетом из осеннего разнотравья. Незатейливая шкатулка с простенькой бижутерией...  Повертел в руках дешёвенькую брошь — её помню из глубокого детства.
Диван... Уставший, продавленный, когда - то даривший покой и отдых — теперь страшное ложе...  Не то, что сесть — смотреть на него — боль! Осторожно обошел стороной...   

Полки с множеством стареньких книг: Тургенев, Чехов...  Тетрадка с кулинарными рецептами. Записная книжка, пролистнул — у неё был очень красивый, ровный почерк... Как много зачёркнутых телефонов... Пачки старых писем, открыток... Взял знакомую, от брата, с Новым годом, с тем годом, в котором все ещё были живы... Открыл — ударило  током! Запищала новогодняя мелодия, та самая, что звучала восемь лет назад, в том году в котором все ещё были живы...  Надо же! Батарейка размером в таблетку от давления — жива!

Куст за окном бесшумно играет в пинг-понг солнечными бликами на стенах комнаты. Они без устали пляшут по стенному шкафу, по обоям, по трещинам в потолке…

Скрипнув половицей, прошёл сквозь проём в стене, оказался в спальне. Старенькие коричневые обои с нехитрым трафаретным рисунком делают комнату ещё более узкой и сумрачной.
Поблуждал глазами по комнате, будто что-то искал.
Шкаф. Открыл дверцу... На плечиках знакомая до боли одежда.  Как не много ей было нужно, как просто она жила. Скромные платья и кофты, носимые десятилетиями… Их можно пересчитать по пальцам. Тронул рукав кофты..., поднёс его к лицу — ещё хранит запах, самый родной запах…
В углу кровать. Рядом маленький треногий стол. На нём какие-то уже не нужные лекарства. Стакан с недопитой  водой. Маленький электронный будильник, с застывшими, почему-то, стрелками...

На стене портрет — последняя фотография… Осенняя лужайка. В раскладном стульчике старушка, болезнь резко её состарила… В слабой руке желтая сухая веточка… Её руки старчески мягкие, нежные с очень гладкой, почти глянцевой кожей... Прикоснулся к стеклу портрета — вздрогнул ощутив холод его глянца, точь-в-точь как глянец её кожи!

За окном тот же куст, истязая себя, хлещет ветками осыпая листья и землю цветками сирени.

Опять постоял, снова прислушался. Тихо, куда-то в воздух, прошептал:
— Мама, ты здесь?

2014