Мы познакомились с ней в книжном клубе нашей местной библиотеки. Несмотря на то, что библиотека принадлежала маленькому захолустному местечку в штате Пенсильвания, была она, как обычно везде в Америке, обширной и почти роскошной - с большим количеством современных компьютеров, коллекцией фильмов из всех стран мира и, конечно, огромным выбором книг.
Жизнь моя без этой библиотеки была бы крайне скучна и неинтересна, жила я в десяти минутах ходьбы и постепенно начала проводить в ней всё больше и больше времени. Особенно зимой, когда городок заваливало снежными сугробами, открыть дверь гаража было совершенно невозможно, дороги были покрыты толстой коркой льда, и единственным открытым и доступным для меня местом была вот эта самая райски тёплая, светлая и уютная обитель.
Книжный клуб собирался раз в месяц и состоял из десяти-пятнадцати крашеных блондинистых дам преклонного возраста, выглядевших как мои родные сёстры (которых у меня сроду не было), одинаково одетых из тех же самых магазинов, что и я, и с теми же самыми взглядами на жизнь, политику, моральные ценности и ущербность грядущих поколений, состоящих из наших детей и внуков.
И это было довольно странно: одинаковость наших взглядов на жизнь, так как все они, кроме меня, родились и выросли в маленьких местечках штата Пенсильвания, но я-то была птицей совсем другого полёта.
Я-то родилась, выросла и провела почти всю свою предыдущую жизнь в Москве, и, если их отцы были, как правило, полицейскими, шофёрами, священниками или владельцами маленьких магазинчиков и гаражей в захолустных городках графства с труднопроизносимым названием, то мой отец был кадровым офицером КГБ, шпионом или разведчиком (как вам больше нравится) довольно высокого полёта, убеждённым коммунистом и большим поклонником Карла Маркса.
- Папа, дорогой, где ты там? Ты видишь, что стало со мной и с миром и с построенным с твоей помощью неудавшимся экспериментом Карла Маркса? Кто бы мог подумать где и с кем окажется на старости лет твоя единственная и горячо тобой любимая комсомолка-дочь!
Ну, так вот, познакомились мы с Фрэнки как раз в этом самом старушечьем клубе, занимающемся ежемесячным обсуждением прочтённых бестселлеров.
Фрэнки пришла к нам на пару лет позже, когда все мы уже сплотились в дружный сестринский коллектив престарелых ворчливых любительниц пообсуждать литературу и поосуждать героев, авторов и молодое поколение.
Эта новая пришелица разительно отличалась от нас всех, отличалась всем, начиная от своего совершенно необычного имени, внешнего вида, одежды и кончая своим отношением к жизни и политическими взглядами.
Она была очень, очень красива какой-то поразительной необычной красотой - чёрные с проседью волосы и очень светлые голубые глаза. Говорила она горячо, увлекаясь и жестикулируя, совершенно не обращая внимания на собеседников, оскорбляя всех вокруг своим презрением к устоявшимся в нашем тесном кружке взглядам и традициям.
Одета она тоже была совершенно не по нашим правилам. Никаких тебе вышивок, блёстков, оборочек или кружавчиков.
Наши обсуждения всегда заканчивались индивидуальными оценками каждой прочитанной книжки, и каково же было наше общее безраздельное удивление её категорическими нулями при нашей средней оценке около восьми с половиной.
Нечего и говорить, какое раздражение и недоумение вызвала Фрэнки у всей нашей небольшой сплочённой группки. У всех, кроме меня. Не берусь объснить, что произошло, но Фрэнки понравилась мне сразу и бесповоротно, и буквально заворожила меня своей неординарностью и яркой необычностью. Впервые я встретила в женщине, тем более в американской женщине, такое полное безраздельное пренебрежение к общественному мнению, к тому, как её воспринимают окружающие, нравится ли она и нравится ли всем вокруг что и как она говорит и думает.
Мой повышенный интерес к ней не остался безответным. Я, как видно, тоже заинтересовала Фрэнки своей прошлой, непохожей ни на кого из них, жизнью, своими историями из детства, сопричастностью к КГБ и советской действительности.
Фрэнки часто расспрашивала меня о моём детстве, проведенном в детском саду, пионерлагере, школе и доме, где все дети были отпрысками сотрудников КГБ.
- Прямо, как посмотрела фильм про Джеймса Бонда, - смеялась она в середине моих рассказов.
Постепенно мы сближались, и я уже осмеливалась задавать безобидные вопросы, например, выяснив, что родилась и выросла Фрэнки в Нью-Йорке, на Манхэттене, в отличие от всех наших товарок из какого-нибудь богом забытого Латроба или Гаррисбурга.
В ответ на мой удивлённый вопросительный взгляд Фрэнки выпалила:
- Как ты выросла, окруженная КГБ, так я - мафией.
- Ты - мафией? Боже, как интересно, - мои глаза разгорелись.
- Так значит, ты - итальянка?
- О, да, и ещё какая! - не без гордости кивнула она. - Моя немного сумасшедшая мамаша назвала меня Итала, представляешь себе? У меня уже было четыре братца, когда она меня родила, и, видно, она нацелилась на пятого, да так и присобачила ко мне это мужское имя Фрэнки.
Долго я не знала ничего о её настоящей жизни, пока она не удивила меня признанием, что у неё восемь детей от двадцати пяти до сорока пяти лет, что все они обосновались и живут поблизости в маленьких городках, не желая отдаляться друг от друга и от родителей.
- Как хорошо, большая дружная семья, - горестно вздохнула я, всегда мечтавшая о такой вот большой дружной семье и очутившаяся в конце жизни совершенно одна в маленьком, заваленном снегом городишке в Пенсильвании.
- А вот у меня дочь в Сингапуре, сын - в Москве, внучка в Люксембурге, - пожаловалась я.
- И не то, чтобы даже было бы лучше, если бы все они жили поблизости, - подумала я про себя.
- А муж? - сочувственно спросила Фрэнки.
- А мужа нет вообще.
Тут какой-то дьявольский огонёк загорелся в светло-голубых глазах, и Фрэнки заговорщически произнесла:
- А у меня вот два.
- Как это два? Два одновременно? - с восторгом выдохнула я.
Поразительно, но чего-то именно такого, совершенно неординарного, я от неё и ожидала.
- Ну да, представляешь себе, уже сорок пять лет, как живём все вместе.
- И как же вы все? - с отвалившейся челюстью, я не нашла ничего лучшего, что можно было бы её спросить.
- А ты знаешь, можно сказать, что мы счастливы, - задумавшись немного и улыбнувшись, призналась она.
- Дети называют папой Ларри. Он - мой законный. А любят одинаково обоих. Ларри всегда был доволен, что ему можно спокойно работать, зарабатывать деньги, много денег, заниматься детишками он никогда особенно не любил. Стэн старше нас на пятнадцать лет, теперь он сдаёт понемногу, но дети любят его по-прежнему. Он, ведь, всю свою жизнь посвятил им. Никогда много не зарабатывал, но, представляешь, отвезти одного на музыку, другого - на хоккей, а их, ведь, у нас восемь.
- А ты, как же ты? - история эта никак не укладывалась в моей бедной раскалывавшейся голове.
- А что я? Всем было хорошо, и мне было хорошо с ними со всеми. Вот только моя мать была недовольна.
- Я, понимаешь, мечтала быть артисткой, а в понятии моей матери женская участь была получить какое-нибудь минимальное образование и удачно выйти замуж. А мне было семнадцать. И я ей говорю:
- Мамочка, но я совершенно не могу себе представить, что я смогу заниматься чем-нибудь другим.
- Детские глупости, - несколько повысив голос, возражает она мне, - в жизни тысячи увлекательнейших предметов, которыми можно заниматься с огромным интересом. Начнём, говорит, с "А" - например, антропология.
- Ну и пришлось мне получить степень в антропологии.
- Как? - засмеялась я, - ты даже никогда не сдвинулась на "Б"?
- Не знаешь ты мою мамашу! Она была инспектором шести имеющихся на Манхэттене католических школ, большая шишка по тем временам, и хорошо умела убеждать и уговаривать своих подопечных. Я никогда не сдвинулась даже на второе "А".
- А как же твоя католическая мама с твоей семьёй смирилась? - безнадёжно выдохнула я.
- А никак. Приехала из Нью-Йорка навестить нас сорок лет назад, узнала всё, хлопнула дверью и вернулась обратно, растрезвонив всё всей итальянской родне. Ну, никто с нами и не разговаривал все эти сорок лет. Но теперь, когда мама умирает от рака и жить ей осталось восемнадцать месяцев, так братцы объявились, конечно.
- Ну и что вы?
- А что мы? Взяли, конечно, маму к себе. Нас много, ухаживать всегда есть кому. Но мама и теперь даёт нам всем жару. Командует, как будто она всё ещё инспектор. А мы все только смеёмся.
- А антропология как же? - всё никак не могла успокоиться я.
- А вот антропологию-то я как раз и ненавижу всю свою жизнь! - рассмеялась Фрэнки.
И я, горестно, кивнув на прощание, пошла смотреть в словаре,что же такое на самом деле эта самая антропология, потому что, хоть слово было и не совсем понятное, но укладывалось в рамки чего-то знакомого, привычного и того, в чём можно разобраться и что можно понять при определённом усилии воли и терпения.
Антрополо;гия (от др.-греч. ;;;;;;;; — человек; ;;;;; — наука) — совокупность научных дисциплин, занимающихся изучением человека, его происхождения, развития, существования в природной (естественной) и культурной (искусственной) средах