Судьбы крутые повороты. Михаил Крапунов

 
         Черный кружок ствола смотрел прямо в глаза. Там, за стволом, обросшее, загорелое в мохнатой шапке лицо монгола. Прищур и без того узкого глаза. «Вот и конец тебе, Робка!» - мелькнуло в голове. Так в последние два года все его звали. Тело сжалось в комок. Руки скрещены на груди, колени поджаты. Где-то в снегу свалился сапог, но голая нога не чувствовала холода. Перед глазами промелькнула вся его короткая жизнь.

          ...Вот он бежит по тёплому мягкому песку, бросается в тёплую воду Волги, летят брызги. Плывет к маленькому островку, где под старыми ивами ждут друзья. Здесь с весны сделан шалаш, имеется котелок, удочки и можно сварить рыбу.
          Вот лежит на широком возу с сеном, и смотрит в небо. Облака бегут куда-то, неспешные, непонятные, холодные, то вытягиваясь в крокодила, то закручиваясь собачьим хвостом. Сани покачиваются на ухабах, от лошадей идёт пар. Насколько хватает взгляда, кругом степь, занесённая снегом.
       
         Праздник первое мая, последний предвоенный митинг у колхозной конторы. И черноглазая девчонка в суматохе праздника прикоснулась к его плечу грудью. И что-то там под цветастой кофточкой было такое, что привело его в дрожь. Вскоре началась война. Под вечер на полевой стан прискакал всадник и объявил эту новость.

         Осенью забрали отца и многих молодых мужиков в «трудармию». Жизнь стала тревожнее, исчезли улыбки, всё больше работы приходилось делать женщинам, старикам и подросткам. Однажды над селом пролетел самолёт с крестами, сбросил листовки. Ходили слухи, что где-то расстреляли парашютистов.

         В конце октября председатель сельсовета созвал сход и объявил о переезде в Сибирь. Три дня на сборы, вещей не более двадцати килограммов на человека. Заголосила, застонала деревня. Более полутора веков жили немцы на этой земле. Обустроили голую степь, свою новую родину, рожали, растили детей.
Председатель сельсовета, пожилой немец, ходил по домам и объяснял, что необходимо брать в дорогу. Нужна  очень тёплая одежда, валенки на пару размеров больше с двумя-тремя носками, из продуктов - жарить котлеты пополам с салом, немного чеснока и мёду. Визжали по утрам свиньи, допоздна дымились трубы.

         Ещё весной отец на ярмарке купил Роберту коньки. За лето не один раз доставал их, осматривал, смазывал маслом, чтобы не заржавели. Ждал и не мог дождаться, когда застынет озеро. И вот уже второй раз мать выкидывает их из деревянного чемодана с продуктами. Разрыл землю на чердаке и спрятал.

         С утра женщины доили колхозных коров, подростки и старики чистили и кормили животных. К обеду появились полуторки, десяток военных с винтовками. И опять и стон, и вой. Старый кузнец, который притащил на санках к машинам наковальню, молот и клещи. Просил, умолял, показывая на свои руки, на молот. Не понимая слов, уже немолодые солдаты, всё понимали. Подошёл старший, махнул рукой, что-то сказал, и подхватили солдаты наковальню, закинули на машину. И, кажется, чуть тише стали плачи и чуть меньше слёз.

         Исчезали из вида крыши домов, верхушки тополей, и только дымки труб ещё не прогоревших печей в голой степи напоминали о вчерашней жизни. Роберт не плакал, почему-то верил - пройдёт два-три месяца, вернется он домой, достанет с чердака коньки, пробежится по уже застывшему льду.

          Вагоны стучали и стучали, Роберт с Эрикой часто стояли у небольшого зарешеченного окна. Заснеженная степь и степь, и не видать конца её просторам. Часто останавливались, пропуская эшелоны с солдатами, техникой. И снова стучали колёса...

         Морозным утром эшелон встал. Засыпанная колючим снегом привокзальная площадь: десятки саней, лошади, покрытые инеем, замёршие возницы - парнишки 13-15 лет. Казалось, за долгую дорогу все слёзы были уже выплаканы, но когда начали сортировать людей, разлучая семьи, на посеревших и осунувшихся лицах вновь заблестели слёзы, рыданья заглушали команды солдат.
Женщин, детей - в одну сторону, подростков, мужчин - в другую. Одиноко стоял у вагона с молотом на плече старый немец – кузнец, наковальня была рядом. Около него крутились несколько крепких, прилично одетых мужиков. Кузнец ни слова не понимал по-русски. Позвали Карла, немца, знающего русский язык. Роберт стоял невдалеке и всё слышал. Кузнец объяснил, что готов работать и ехать хоть куда, но надо крепенького парнишку молотобойца, который бы его понимал. Подъёхали сани, Карл вывел из колоны Роберта. Погрузили на сани наковальню. Колонна с мужчинами и подростками ушла куда-то в сторону города, а женщины и дети на санях отравились в другую сторону. Так Роберт оказался вместе с матерью.

          Ехали до позднего вечера, Карл заставлял людей поочерёдно идти пешком, так и сани двигались быстрее, и люди согревались. Ночевали в каком-то полузанесённом снегом селении. С утра снова в дорогу, степь всё больше холмилась, и санный путь шёл вдоль замёршей речки. Уже ночью обоз остановился у длинного здания с маленькими окошками. Вдоль стен нары, покрытые соломой, топилось две печки. Не обращая внимания на холод, уставшие люди валились и засыпали.

         Заброшенная кузница. Старый ворчливый Ганс наводит порядок, учит работать с мехами, разжигать горн, из дров отжигать уголь. Весть о появлении кузнеца быстро разнеслась по окрестным сёлам. Работы много. Часто с заказчиками приходит Карл, переводит, что надо сделать. Мать работает на ферме дояркой. Утром раздают пайки хлеба на весь день, в обед прибегает девчушка, приносит котелок баланды…

           Ганс из обломков кирпича, старого железа в углу кузни мастерит печку, под потолком — полати. Утеплили помещение, и вот они уже, где работают, там и живут. Появляется «левая» работа, ремонтируют и точат топоры. Отливают из поломанных алюминиевых ложек крестики. Голодно всем, но люди рассчитываются, кто картошкой, капустой, а кто и куском сала.

          Незаметно подошла весна. Работы становилось всё больше. В кузнице появляется ещё один помощник - Гришка, паренёк лет пятнадцати. Кудрявый, голубоглазый и болтливый. Через неделю Гришка начинает влезать в разговор Роберта с Гансом, коверкая немецкие слова и дополняя речь русскими. Через месяц Роберт с Гришкой уже понимали друг друга. Бежали вечерами вдвоём на речку отмываться и за деревню, где по холмам вызревала клубника.

          Под осень собрали, построили всех немцев. Человек в военной форме первым вывел из строя Роберта, мать и Эрика вышли сами, отобрали ещё десять человек. И вот уже полгода все здесь, на Семинском перевале*. Где начиналась эта дорога и где был её конец, Роберт не знал. Начальником, мастером и бригадиром был Леонид Макрущин, пожилой спокойный русский мужик. Он с семьёй жил здесь же, в соседнем домике.
         Все занимались ремонтом дороги. Из инструментов - кайло, лопаты да тачки. Долбили щебень вдоль кюветов, засыпали выбоины, ямы. Готовили кучи щебня вдоль обочин, прикрывая их мхом и ветками – на зиму. После дождя, когда грунт на дороге не успевал высохнуть, растоплял Леонид паровой каток. Каток пыхтел, нещадно поглощая дрова, но лез на подъёмы и осторожно катился на спусках. Засыпали выбоины, и опять тяжёлая машина вдавливала щебень в полотно дороги. В такие дни работали все и дотемна, а наутро дорога смотрелась, как новая. Жили в двух небольших домиках, сюда раз в месяц завозили продукты, сразу и на всех. И было тяжело смотреть на скудность привезённого.

          Тайга - по обе стороны дороги, и в погожие осенние дни отправлял Леонид всех в лес. Готовили, таскали на себе к жилью дрова, собирали кедровые шишки, бруснику. В такие дни работали особенно отчаянно, знали: всё это для себя.

          Зима на перевале началась рано - холод, снег, метели. Люди валились с ног от недоедания и работы. Одежда истрепалась. Старые сапоги, как-то заработанные в кузнице, разваливались.
         А дорога, как спрут, не давала покоя, высасывая последние силы.  Она тоже работала, как и вся страна, на войну. Карабкались полуторки, везли в одну сторону соль, муку, чай. Возвращались, гружёные тушами баранов, шерстью. Гнали по дороге из Монголии табуны низкорослых лохматых лошадей.
Верблюды чинно вышагивали обочиной, громоздкие тюки задевали ветви и кое-где на колючих ветвях акации оставались клочки шерсти. Все собирали эти клочки - шерстяные носки и варежки, связанные женщинами, спасали от морозов. Охранники каравана, они же и погонщики верблюдов, не обращали внимания на работающих на дороге людей.
          Роберту иногда удавалось вырвать клок шерсти из тюка. Вот и сегодня убедившись, что охранников не видать, решил разжиться. Откуда-то с бешеным лаем выскочила большая собака, страшно скаля зубы, налетела, готовая порвать. Через сугробы кинулся в лес, собака, барахтаясь в снегу, не отставала. Обессилив, завалился в сугробе, собака, не решаясь, напасть, отчаянно лаяла, скаля зубы. Видел, как на лай собаки, понукая низкорослую лошадку, скачет монгол, снимая на ходу ружьё. Вот и всё тебе, Робка. Никогда тебе не надеть коньков, не пробежаться по звонкому льду...

         Монгол что-то крикнул, собака замолчала. Роберт  открыл глаза. Монгол убирал ружью за спину, на лице под широкой шапкой светилась улыбка. А ещё через минуту небольшая фигурка монгола уже спешила к дороге.

         Долго не мог унять рыдания, рвавшиеся из груди, размазывая по лицу слёзы, долго искал потерявшийся в снегу сапог. Караван ушёл, на кусте можжевельника висел большой клок шерсти. Из-за туч, уже высоко над кедрами, вдруг выглянуло солнце. Зима 43-го близилась к концу...
                *******


         Кинсфатор Роберт Германович - около 25 лет проработал в Шебалинском ДРУ, более 20 лет - в мелиорации. Награждён орденом Трудового Красного знамени.    
                Похоронен в Германии, местечко Штотель.
 

**************************************
*Семинский перевал находится на 583-м километре автодороги М-52 «Чуйский тракт». Алтайское название – Дьал Меку  (Вечная горива)